Записки игропсихолога

О причудах мотивации. Помимо того, что есть гендерные различия в оплате труда, есть еще различия в социальных ожиданиях относительно того, как человек на низкую зарплату будет реагировать.

Женщина, особенно замужняя, занимаясь любимым делом на позиции с унизительной зарплатой, будет ощущать себя более социально приемлемо, чем мужчина. Мужчина с большой вероятностью будет чувствовать, что от него требуется быть способным прокормить семью, и он в это требование не вписался. Интересно, что для самого мужчины это ожидание может звучать репрессивно, как ограничение в доступе к ценному ресурсу: я не могу себе позволить в школе работать, мне надо деньги зарабатывать.

Получается, что счастье заниматься тем, чего душа (внутренняя мотивация) просит, на практике может оказываться достаточно велико, чтобы человек был готов платить за него довольно большим количеством упущенной выгоды, если его в этом не обуздывать общественным порицанием.

Интуитивно кажется, что если какой-нибудь вид деятельности плохо финансировать, деятельность встанет; на практике получается, что если деятельность может работать на внутренней мотивации, то она не встанет, но поменяется гендерный состав работников (останутся главным образом женщины) и испортится эмоциональный климат: будет много фрустрации, обиды и смещенной агрессии (вспоминаем орущих на детей педагогов и культуру дегуманизации в поликлиниках).

Чем больше переживания самореализации, общественной и культурной значимости может давать деятельность, тем более несправедливые условия труда в ней можно создавать, не встречая существенного сопротивления.

На межличностных отношениях тоже работает. Чем больше женщина склонна переживать любовь как смысл жизни и безусловную ценность, тем хуже с ней можно обращаться, прежде чем она придет к выводу, что ей такие отношения неприемлемы.

Наши ценности — это не только наши опоры, но и наши точки уязвимости.

Одна из классических игр на моделирование экономического поведения, это когда мы выдаем небольшую сумму одному игроку и предлагаем поделиться со вторым. Если он согласился на предложенную часть суммы, оба игрока забирают свои доли, если отказ от сделки, то никто ничего не получает.

Спонтанно игроки, которые играют лицом к лицу, склонны делиться примерно пополам. Это просоциальное поведение, которое работает при отсутствии внешнего принуждения (но при угрозе столкнуться с неудовольствием второго игрока). Если игроки друг друга не видят, готовность делиться падает, потому что невидимого субъекта мы не очень-то воспринимаем как человека, и его негативная реакция волнует нас куда меньше (поэтому переписка в комментариях склонна происходить с более высоким уровнем агрессии, чем если тех же людей физически сажать за один стол).

Характерное исключение составляют студенты-экономисты. В отличие от студентов других специализаций, экономисты второму игроку выделяют не половину, а значительно меньшую долю. С точки зрения игрока-экономиста, даже малая сумма предпочтительнее нуля, а уязвленное достоинство партнера в расчет не принимается.

Самое занятное, что если смотреть на то, как потом реальный издательский бизнес работает, это еще и адаптивная стратегия экономического поведения. Если автор не сам публиковался, а принес книжку в издательство, то из тех денег, которые читатель заплатил за свой экземпляр, автору достанется величина порядка десяти процентов (25%, если речь идет об электронной версии). Даже на таких унизительных для автора условиях достаточно много авторов согласится вступать в отношения с издательством, чтобы экономическая стратегия издательства была жизнеспособна.

У некоторых читателей, кстати, доля издательских отчислений автору вызывает интенсивное возмущение, иногда выражаемое вопросом: "А можно я просто пиратку скачаю, а стоимость книги скину автору на карту?" (Психолог, работающий на базе центра, для сравнения, получает обычно примерно половину того, что заплатил клиент.)

Что движет автором? Автором движет внутренняя мотивация. Возможность творить, выражать себя и быть услышанными являются самоценными, поэтому могут продолжать работать в отсутствие, например, субъективно соразмерного материального подкрепления (и часть авторов готовы еще доплатить, чтобы опубликоваться). Некоторая засада здесь заключается в том, что внутренняя мотивация мешает остановиться в несправедливых условиях, но сама фрустрация от несправедливости при этом никуда не девается.

Если вернуться к примеру с женщиной, любящей чистоту, то осознав, что партнеру не ценно то, что она делает, женщина, весьма вероятно, не остановится! Типичное обоснование звучит примерно так: "Ну я же не могу не заботиться о своем любимом человеке, это у меня выражение любви такое!" Фрустрация по поводу отсутствия взаимности, естественно, сохранится.

И тут можно серьезно задуматься над тем, всегда ли внутренняя мотивация — это хорошо. И всегда ли она ведет к более счастливой жизни.

Очень люблю на сессиях задавать вопрос: "А зачем другому человеку делать то, что вы от него хотите?"

Чаще всего на него следует ответ типа: "Ну, чтобы мне было комфортнее".

"А зачем другому человеку, чтобы вам было комфортнее?"

Это очень важный, на самом деле, вопрос, потому что точный ответ на него позволяет понять, как более эффективно производить переговоры. И вообще имеют ли они смысл.

Если другой человек заинтересован в сохранении отношений, рабочим аргументом будет то, что изменение поведения приведет к улучшению в отношениях.

Если другой человек не заинтересован в хороших отношениях с нами, но заинтересован в каком-то ресурсе, который мы контролируем, рабочий аргумент — это угроза ограничить доступ к ресурсу.

Если другой человек в нас ни в какой форме не заинтересован, то, возможно, понадобится просто принять, что это поведение вне нашей зоны контроля.

Так или иначе, чтобы влиять на систему, надо понимать принципы, по которым она работает. Если встает задача как-то повлиять на поведение другого человека, имеет смысл исходить из его логики и его системы приоритетов, а не из своих собственных.

Иногда тут приходится задавать себе очень неприятный вопрос: "А правда ли я достаточно много значу для другого человека, чтобы он ради меня совершал усилия по изменению своего поведения?" Если ответ отрицательный, это ок. Нас на планете восемь миллиардов, и из этих восьми миллиардов нас обычно интересует благополучие только малой доли людей. Не войти в чужую выборку — не провал, а статистически ожидаемое событие. Просто надо понимать, что мы не в этой выборке, чтобы исходя из этого понимания более эффективно строить собственную стратегию поведения.

Аналогично с терапией: психолог свое представление о том, насколько он хороший психолог, выстраивает на том, сколько он курсов прошел, сколько протоколов выучил, в скольких модальностях может работать. А если поспрашивать клиентов, оказывается, что клиенты в массе своей эти модальности и друг от друга-то не особо отличают, а их представление о хорошей психологической помощи вообще из других компонентов складывается: чтобы поняли, чтобы поддержали, чтобы не осуждали, и чтобы полегчало (желательно побыстрее). То есть, по идее, если идти от усредненного клиентского запроса, надо двигаться не в сторону неуклонного умножения техник, а скорее в сторону культивации эмпатичности (ее объективный вклад в итоговую эффективность процесса действительно очень большой и может перевешивать вклад технического инструментария).

Для игр ценность внутриигрового текста может получаться отрицательная: автор текста упахался и написал много строк, а игроки, столкнувшись с таким количеством строк, проводят меньше времени в игре и чаще запрашивают возврат, потому что они читать устают. Отсюда еще одна неинтуитивная мысль: восприятие текста, независимо от того, был ли он оплачен, требует затрат сил и времени на чтение, и совершенно не факт, что читатель будет готов то и другое выделить. Применительно к терапии это ситуация, когда психолог прислал большую, подробную раздатку, а клиент ее так никогда и не прочитал. Длинную раздатку писать дольше (и по трудозатратам дороже), но ценность раздатки на страничку для процесса может получиться выше, если оказывается, что короткие раздатки читаются, а длинные нет.

Автор от корректора в коммерческой ситуации принципиально отличается тем, что автор хочет писать (и еще он хочет за это денег, если получится), а корректор непосредственного чувства удовлетворения и самореализации от корректуры не получает. Если корректору не платить, он идет заниматься другой работой, а когда автор попадает в убыточную историю, он в ней остается с большей вероятностью, если творчество закрывает ему какие-то еще потребности, помимо экономических. То же справедливо для других видов деятельности, связанных с ощущением творческой самореализации: педагоги, например, если их финансово поддерживает семья, бывают склонны годами работать в минус ради ощущения, что делают что-то важное и хорошее, и с переживанием, что эта работа их неотъемлемая часть. При этом они могут интенсивно фрустрироваться от своей неоцененности рынком, но не уходить (что собственно и консервирует положение дел).

Бизнесовому мышлению идея о том, чтобы делать работу ради счастья самой работы, чужда. Творческое мышление идет от вопроса "что я хочу сделать и насколько сильно мне хочется это сделать". Бизнесовое идет от вопросов "что у меня захотели бы купить, сколько мне будут готовы за это заплатить, и будет ли мне это интересно с точки зрения моих затрат" (если интересно не будет, не фрустрируемся, просто идем делать что-то другое). Причем нельзя сказать, чтобы одно было безусловно лучше другого. Это разные парадигмы, нацеленные на разные результаты. Если бы Ван Гог через год-два безуспешных попыток раскрутиться перестал заниматься живописью, признав это экономически нецелесообразным, мировая культура, вероятно, много бы потеряла. А вот сам Ван Гог, возможно, прожил бы гораздо более счастливую жизнь... Но это не точно.

Еще из неинтуитивного. Когда происходит процесс продажи или обмена, то продающая/дающая сторона и покупающая/получающая по-разному воспринимают ценность объекта транзакции.

Во-первых, свое родное автоматически воспринимается более ценным, чем такое же чужое. В субъективно воспринимаемую ценность закладывается количество собственных усилий, затраченных на объект, и степень привязанности к нему. Например, один и тот же объект недвижимости мы будем принципиально по-разному оценивать в зависимости от того, покупаем ли мы его на вторичном рынке, или это наш родной объект, где мы прожили пятнадцать лет и сами сделали ремонт. Разница интуитивно определяемой суммы может быть примерно в два раза. (Тут можно догадаться, что собственные творческие произведения по умолчанию ценятся автором высоко, если времени и усилий в них всаживается много, и они были продуктом любви, а не принуждения.)

Далее, собственные усилия для нас видимы, чужие нет, поэтому чужие трудозатраты мы по умолчанию склонны недооценивать. Если работу по дому поделить ровно пополам, каждый из двух партнеров будет чистосердечно уверен, что он делает большую часть работы: две трети, скажем. То есть объективно справедливое распределение труда, как ни странно, не приводит автоматически к переживанию наступления справедливости!

Ценность объекта/продукта/услуги воспринимается получателем исходя из его системы ценностей и приоритетов. В бизнесовом сеттинге ключевой вопрос — это настолько ли субъекту интересен объект транзакции, чтобы он был готов за него платить, а в небизнесовом — настолько ли субъект заинтересован, чтобы он был готов прикладывать усилия. (Например, достаточно ли человек страдает от своего тревожного расстройства, чтобы это его эффективно мотивировало выполнять задания на экспозицию от терапевта.) Отсюда, например, классический сценарий партнерских конфликтов, когда женщина упахивается, делая дома чисто и аккуратно, потому что в ее системе ценностей это суперважно, и ей кажется, что она внесла таким образом очень высокий вклад в отношения. Она ожидает встречной такой же интенсивной включенности в заботу о ней, но не дожидается. Оказывается, что ее партнер вполне комфортно себя ощущает, когда по углам лежат носки, и ему в целом нравится, когда прибрано, но не настолько, чтобы он ради этого напрягался сам (или оплачивал клининг), поэтому для него субъективная ценность регулярной уборки низкая, и как значимый вклад в отношения он это не воспринимает. С одной стороны, женщина ощущает, что ее труд не оценили, и низкая оценка ее вклада действительно получается несоразмерна ее трудозатратам; с другой стороны, есть проблема недостаточной информированности о состоянии "рынка": если там изначально не было запроса на уборку, то "натуральный обмен" заботой закономерно не работает.

Внутри индустрии аналогичным образом критерии оценки продукта могут кардинально отличаться от того, как это воспринимает клиент. Например, с точки зрения сотрудника издательства, орфография и пунктуация очень важны, и если книга вышла без корректора и редактора, то это свинство. С другой стороны, средний читатель имеет смутное представление о том, как должна выглядеть пунктуация, но имеет зато свои критерии того, что такое хорошая книжка: например, она должна быть легкая для чтения, взгляды автора должны совпадать со взглядами читателя, среди информации должно быть достаточно много новой и неочевидной и т.д. На практике таким образом может оказаться, что с бизнесовой точки зрения корректор опционален, и его можно заменить автоматической проверкой правописания с существенной экономией денег и без большой потери в привлекательности продукта.

Еще одна важная мысль заключается в том, что какое бы решение ни принимал читатель в ситуации выбора, он его принимает в своих интересах. Мнение автора как таковое приобретает какой-то существенный вес, только если есть выстроенные на человеческом уровне отношения между автором и аудиторией (для игропрома это та ситуация, когда игрок команду авторов нежно называет "ребята" и знает их поименно и пофамильно). В общем случае читатель делает так, как хорошо ему, исходя из его личных приоритетов, а не так, как хорошо автору или бизнесу. Тут можно вспомнить, как Роулинг пыталась требовать от сообщества, чтобы сообщество прекратило писать рейтинговые фанфики, а сообщество заслушало ее мнение и продолжило писать, потому что потребности в области романтических и эротических фантазий имеют более высокий вес для итогового поведения целевой группы, чем беспокойство автора о том, как существование этого контента скажется на франшизе.

Тут интуитивно могло бы показаться, что в ситуации выбора из бесплатного текстового файла и точно такого же за деньги в интересах читателя всегда выбирать бесплатный, но на самом деле нет. Это только финансовый уровень выбора. А там есть еще.

Если, например, находиться в Германии и сталкиваться с реальной возможностью того, что после использования торрентов домой придет полиция, выбор платного варианта — это выбор в пользу безопасности и меньшего количества беспокойства о проблемах с законом. Но если авторское право существует на бумаге, а на уровне конечного потребителя его осуществление ничем не обеспечено (то есть его нарушение не создает никаких дополнительных рисков), этот эффект работать не будет.

Если человеку очень важно ощущать, что он все делает правильно (а женщин, например, в ходе гендерной социализации активно приучают к тому, чтобы они "вели себя хорошо"), то выбор в пользу платного варианта — это выбор позитивного самовосприятия и сокращения страхов, связанных с общественным порицанием и социальной смертью. Если человеку проще заплатить, чем сталкиваться со страхом оказаться плохим, авторское право с этим человеком будет неплохо работать, даже если организационно оно ничем не обеспечено. Но если мы говорим, скажем, о сотруднице бюджетной организации, которой пуды литературы нужны для работы, то желание чувствовать себя хорошим, например, педагогом, может эффективно перевешивать желание быть хорошим потребителем, будучи выше по иерархии ценностей. И тут нам, например, будет интересен гендерный расклад целевой аудитории и ее расклад по уровню дохода.

Выбирая сходить в кино за деньги, а не посмотреть его же с торрентов через два месяца дома, человек выбирает счастье социализации один раз, когда можно сходить в кино с кем-то, а потом счастье социализации второй раз: то, что кино можно обсудить в тот момент, когда всего его смотрят и о нем говорят, а не когда эта тема уже морально устарела. То есть все равно себя выбирает, а не Диснея.

Выбирая профинансировать какой-нибудь маленький, но гордый проект, который на общебизнесовых основаниях не выжил бы, люди бывают готовы заплатить выше рыночной цены, и при этом они получают ощущение соучастия в творчестве — если бы не наша поддержка, этого продукта просто не было бы, он и наш тоже. Здесь может получаться очень мощное переживание себя членом плодотворного сообщества, которого может не давать большая франшиза, для которой плюс-минус зритель или читатель вообще неощутимы.

С этой точки зрения полезно задавать себе вопрос, зачем целевой аудитории платить за то, за что она технически может и не платить, и каким образом это может вписываться в ее собственные интересы, и потом уже от этого понимания двигаться.

То есть нужна какая-то тропинка из ощущения знакомости, которая будет вести читателя через первобытный хаос контента к конкретному продукту. Сгущение потребления вокруг массивных франшиз тут первым делом приходит в голову, но на тех же механиках работает и сериализация нон-фикшна. Если психолог уже читал Роберта Лихи, и ему понравилось, это повышает вероятность того, что дальше он будет выбирать снова Роберта Лихи. На биографии и автобиографии высокий спрос и их много среди бестселлеров, та же механика.

Для бумажных книг значительная часть этих тропинок как раз получается из того, что книгу передают с рук на руки, одалживая почитать. Покупать кота в мешке человек может быть не готов, а бесплатно попробовать то, что нарекомендовали — это проще, порог вхождения снижается. Физически книга при этом все время одна. Ее можно, если очень понадобилось, отсканировань, но это силы и время, если бюджет не нулевой, а книга не супер раритетная, то обычно проще свою купить. Соответственно, процесс циркулирования книги заведомо есть, но он относительно небольшой. С электронными книгами эта система ломается, потому что одолжить электронку — это создать еще одну копию, на что требуются все те же пара кликов. Барьеры субстрата и времени снимаются, получается вместо трех читателей одной книги эффект пяти хлебов и двух рыбок, когда одной копией можно осчастливить неограниченное число граждан. Автор/издательство в этот момент с ужасом представляют себе объемы потерянной прибыли, образующиеся, когда миллионы читателей читают книгу бесплатно (трудозатраты читателя-то на копирование снижаются почти до нуля, а автор от этого быстрее писать не стал, и его трудозатраты остались прежними!). Тут, правда, надо учесть, что нелицензионная копия конкурирует с морем нелицензионных копий других продуктов, и если дорожка знакомости не протоптана, то она и бесплатно не то что бы очень активно читается. Распространение продукта в популяции, тем не менее, становится слабо контролируемым процессом, и чтобы его вогнать в какие-то берега, появляется юридический/моральный запрет на нелицензионное копирование вообще. Он ограничивает (не то что бы потрясающе ограничивает, но до какой-то степени) растекание книги по популяции, но одновременно с этим перекрывает кислород естественному механизму рекламы: "понравилось — дай почитать товарищу".

В свою очередь, эффективность того, как работает запрет на копирование, является функцией от того, насколько в популяции в целом хорошо работают законы и моральные нормы. Если есть культурный консенсус, что строгость законов компенсируется необязательностью их выполнения, то авторское право тоже будет плохо работать — от общего неуважения к законам. Если в сообществе распадаются горизонтальные связи, и есть культурный консенсус, что человек человеку волк, то соображение заботы об авторе, которому тоже надо как-то не умереть с голоду (а еще его жутко злит, когда он свою за год выстраданную книжку видит свободно висящей на заборе), перестает работать, потому что в принципе перестают работать соображения спонтанной заботы и сострадания к малознакомым людям. То есть это еще некоторый косвенный показатель атомизации общества, и, например, с этой точки зрения хороша стратегия ориентации на свою фанатскую аудиторию, которая в тебе видит живого человека и лично твоим благополучием, в том числе финансовым, интересуется.

Как это выглядит глазами целевой аудитории. Целевая аудитория сталкивается с задачей выбора в условиях моря вариантов. Умный выбор мы умеем осуществлять из примерно 4-5 опций, если опций существенно больше, мы опускаемся на уровень простых эвристик — выбираем уже знакомое. Что такое уже знакомое, например, для книг и игр?

Знакомая вселенная, серия, франшиза: я играл в первые два Балдурс гейта (или вообще в D&D), я поиграю в третий.
Знакомый автор: я уже читал Пелевина, я почитаю еще Пелевина. Или: я этого чувака два года уже в телеге читаю, я хочу его поддержать — жги, автор, пиши еще.
Знакомый жанр: Гарри Поттер пошел хорошо, если в этой книге тоже про магическую школу, отлично, почитаем.
Свое сообщество: я гей, автор гей, и пишет автор про что-то гейское. Наше, берем. Или: я мама аутичного ребенка, вот мемуары другой мамы аутичного ребенка, и вот на форуме у нас про эту книгу недавно писали. Берем.
Знакомый человек: друг Вася подарил мне книжку (либо одолжил свою почитать) и сказал, что мне это понравится. Я прочитал, действительно понравилось. Следующие три книги того же автора уже сам купил.
И так далее.

Дальше мы выходим на еще более интересную историю — про конкуренцию. Если взять, например, хорошо исследованный американский книжный рынок, то объем продаж там не меняется последние лет двадцать пять, а количество людей, которые хотят быть авторами, растет. Барьеры для процесса создания контента снижаются — в целом снижаются, это системный тренд. Например, если клавиатурой и текстовым процессором умеет пользоваться как минимум каждый второй, исключается технический барьер, если можно самоопубликоваться, не дожидаясь одобрения редакции, исключается социальный барьер, а если можно еще и очень дешево это сделать, не связываясь с типографией, а повесив электронный текст на электронной же площадке, исключается экономический барьер. Что-то подобное, например, можно видеть в игропроме: сделать игру на коленке стало достаточно легко, разместить ее для продажи — тоже.

Вместимость рынка при этом совершенно необязательно растет следом. Если темп жизни увеличивается, вместимость в смысле реального потребления скорее падает. Реальное потребление и покупки — это не совсем одно и то же, часть платно или бесплатно скачанных книг будет открыта и почти сразу закрыта, часть игр будет платно или бесплатно скачана, чтобы поиграть когда-нибудь потом, и это "потом" не наступит никогда, но для простоты будем исходить из того, что если количество доступных наименований утроилось, то свободного времени у читателя/игрока втрое больше все-таки не стало. Входной барьер падает, а конкуренция растет. Это же, например, и на сфере услуг видно. Если можно быстро и относительно дешево отучиться на годичных курсах профпереподготовки, чтобы потом работать, специалистом стать легко, но надо конкурировать с большим количеством специалистов, многие из которых тоже отучились легко.

Статистически ожидаемая карьера, например, для книги на американском рынке — это порядка 250 покупок за все время ее существования. По деньгам это неинтересно. Чтобы это стало интересно, надо или клепать такие книги по одной в месяц, производя макулатуру а ля "30 способов удержать мужчину" (верный путь к выгоранию и хана творческому процессу), или садиться думать над стратегией, чтобы получался не статистически ожидаемый результат, а что-то более интересное. С игропромом — та же засада. Небольшая часть наименований (даже у крупных контор) взлетает, остальные теряют деньги. Получается несколько парадоксальная ситуация, когда эмоционально быть творцом очень козырно, а экономически быть творцом рискованно, надежнее быть тем, кто перепродает чужую продукцию, так чтобы в большую выборку в основном убыточной продукции все-таки прилетало что-то доходное. (Психологическим центром, по аналогии, тоже надежнее быть, чем отдельно взятым консультирующим психологом, который, если не взлетел, работает с 2-3 клиентами в неделю, не отбивающими затрат на учебу.) Люди, которые хотят работать, но пока не получают дохода, формируют собой вторичные сегменты рынка: курсы обучения геймдизайну, коучинг начинающих авторов, тренинги по построению практики для психологов и т.д.

У супергеройских фильмов стратегия еще занятнее. Кинематографическая вселенная Марвел с мерча делает вдвое больше денег, чем с фильмов, по которым этот мерч. То есть идея в том, чтобы сформировать привязанность к персонажам (франшиза социальный суррогат, к персонажам отношение вырабатывается примерно так же, как к живым людям), а потом дать много возможностей для покупки объектов, дающих ощущение сопричастности. Здесь даже если кино человек посмотрел бесплатно, денег он все равно занес, когда купил, например, сшитый по лицензии рюкзак с Халком. А вот нелицензионный мерч становится проблемой, потому что счастье фетиширования наступило, а корпорация с этого ничего не поимела. Фанарт, особенно коммерческий, в этом смысле находится в серой зоне: с одной стороны, работая на привязанности к персонажам, он потенциально занимает ту же нишу, что мерч (и с точки зрения авторских прав это нелегальная история), с другой стороны, способствует поддержанию интереса к франшизе и работает еще одним вариантом неформальной рекламы. Фанфикшн - это еще один вариант фетиширования на персонажей, который приносит много счастья потребителям (и авторам), но не приносит впрямую денег корпорации, и тут, например, было бы интересно посмотреть данные по покупкам мерча: конкурирует ли фанфикшн с рюкзаками и кружками, закрывая ту же потребность бесплатно? Или наоборот, побуждает к покупке мерча, поддерживая фокус внимания на персонажах? Или никак не влияет?

Этот же принцип мышления, вероятно, был бы полезен и в сфере социального прогрессорства. Можно искать, что не так с другим человеком, и объяснять ему, почему он дурак и/или нехороший человек, а можно задавать себе вопрос: что не так с моей собственной стратегией продажи продукта/идеи, и почему она не взлетает или взлетает не так высоко, как хотелось бы.

Например, если говорить про тот же "инклюзивный" кинематограф, то если мы исходим из идеи, что потенциальная польза наносится в основном при просмотре фильма оппонентами (например, у них вырабатывается привыкание к человеческому разнообразию), то для анализа эффективности этого решения нам, например, будет малоинтересно, что про это кино думают единомышленники. У них с отношением к разнообразию уже и так все хорошо, и понравилось им кино или нет, на итоговое дружелюбие среды не влияет. Имеет значение, как кино выглядит глазами оппонентов. Если оппоненты хором говорят "господи, опять кино с черными лесбиянками, закрыл через пять минут", значит на практике стратегия не работает и вместо привыкания эффективно вырабатывается отвращение и избегание (по тем же механикам, как вырабатывается навык не смотреть туда, где расположены рекламные блоки). Но для того, чтобы это зарегистрировать, принять к сведению и скорректировать стратегию, надо все-таки читать оппонентов, а не только друг друга, и пытаться понимать, как это выглядит их глазами. Вот на категорическом нежелании воспринимать точку зрения оппонентов как сколько-нибудь ценную информацию американская либеральная мысль во многом и погорела.

Некоторая проблема современного книжного рынка в том, что он по инерции мыслит понятиями и принципами еще тех времен, когда на создание каждой копии книги требовалось затратить существенный ресурс. Соответственно, каждый, кто книгу получил, получил ее откуда-то, и там, где он ее взял, ее больше нет. Отсюда регулярно повторяемая мантра про воровство.

А если смотреть на реальное поведение читателей как экономических субъектов, то оно сейчас получается похоже, например, на поведение пользователей компьютерных игр. Игрок, который поиграл бесплатно, означает недополученную прибыль, если он поиграл молча и купил бы игру, не будь в наличии пиратки. Он никак не влияет на выручку, если он поиграл молча, а денег у него все равно не было. И он потенциально увеличивает прибыль, если поиграл бесплатно, но поделился радостью с друзьями, и кто-то из них в итоге игру купил. И аналогично с электронными книгами. То есть когда мы в расчеты включаем социальные процессы, там зависимость получается вообще не линейная.

Игропром тут пришел к некоторым интересным решениям. Одно из решений — это когда многопользовательская игра делается по модели free-to-play, и бесплатно играющие школьники создают достаточную массовость, чтобы у игроков, которые занятые люди, и им проще заплатить, чем тратить время на гринд, была вокруг живенькая интересная среда. Другое решение — это когда у игры многопользовательские механики, которые доступны только через проверку лицензии. Те, кто хотел поиграть бесплатно, сохраняют возможность найти пиратку и поиграть бесплатно, но счастье социализации в игре требует покупки продукта. Счастье социализации — это очень могучий мотиватор, в период ковидного затвора популярными причинами нарушения режима самоизоляции были социальные мероприятия: например, в церковь на службу сходить.

То есть когда пользователь не хочет платить за игру как таковую, потому что у него уже много сформированного опыта, что поиграть можно бесплатно, разумно задавать вопрос, а за что он готов платить: за экономию времени в игре, за несправедливое преимущество над другими игроками, за возможность поиграть по сети с друзьями и т.д.

Если на книгу этот опыт переносить и помыслить ее текстовое содержимое как условно-бесплатную часть продукта, то следующий вопрос, это какая часть продукта достаточно важна покупателю, чтобы он хотел ее оплачивать: счастье держать в руках красивый объект, ощущение сопричастности от того, что поддержал автора материально (это сильная мотивация, на ней держатся продажи нишевых книг патронам), фетишистская радость от обладания экземпляром книги, выпущенной ограниченным тиражом и т.д.

Немножко исследований по поведению покупателей книг. Неинтуитивные результаты. Если коротко:

— свободно доступный электронный полнотекст несколько повышает продажи бумажных копий (поскольку работает рекламой), но это не универсальный эффект
— свободно доступная электронная копия конкурирует с платной электронной копией, но не с бумажной; отсутствие электронного продукта не увеличивает продажи физического
— если электронная книга становится доступна не одновременно с бумажной, а позже, на продажи бумажных книг это не влияет, а продажи электронных копий падают.

Если проводить аналогию с чтением бумажных книг, запойный читатель пиратской литературы получается эквивалентен не тому, кто упер бумажную книжку из магазина, а тому, кто безвылазно сидит в библиотеке, изредка покупая то, что было очень надо, но в библиотеке отсутствовало. То есть он бы так или иначе много денег индустрии не принес, разница в основном в том, где именно он бесплатно читает килотонны текста.

Отсюда интересно вытекает, что бумажная копия покупается в общем случае не ради информационного содержания. То есть и ради него тоже, но первично не оно. Например, если книжка в подарок, то ее субстанциональность играет примерно ту же роль, что подарочная упаковка — вписывает книгу в формат социально приемлемого подарка. Информация может быть доступна бесплатно, но за ее заворачивание для адресата подарка покупатель готов платить. Для некоторых людей существенны сенсорные свойства (подержать в руках, потрогать страницы). Для некоторых людей важен аспект коллекционирования (собрать всю серию на своей полке, радоваться при виде корешков). Некоторые люди ощущают, что их библиотека в большей безопасности, когда она физическая, чем когда она может накрыться целиком вместе с жестким диском. И т.д.

Еще отсюда вытекает, что на книжном рынке пиратство реально препятствует только торговле воздухом (продаже электронных копий, на создание каждой из которых затрачивается ничтожно малый дополнительный ресурс), а на традиционный книжный бизнес не влияет. Если он начинает приходить в упадок, то по каким-то иным причинам.

https://epjdatascience.springeropen.com/articles/10.1140/epjds/s13688-018-0135-y#Sec3

https://quod.lib.umich.edu/j/jep/3336451.0013.101?view=text;rgn=main

https://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=1966115

Фукуяма, кажется, высказывал интересную идею, что когда сообщество делегирует функцию разрешения конфликтов специалистам (юристам, психологам), то в целом по популяции навык договариваться деградирует, потому что зачем делать это самому бесплатно, если можно сгрузить на специально обученного человека. И Штаты приводит как пример сообщества, в котором очень развита культура хождения в суд, но провисает культура мирного урегулирования. (Вот это потрясающее отсутствие какого-либо интереса к логике оппонентов и рациональному зерну в ней у обеих сторон, кажется, очень способствует тому, чтобы борьба за права приобретала скорее характер вечной эпической борьбы метафизического бобра с метафизическим ослом, чем сколько-то целенаправленного процесса.)

Делегирование эмоциональной поддержки и в целом разговоров по душам специально обученным людям (психологам) с идеей, что это работа такая (эмоциональная), а всякий труд должен быть оплачен, мне кажется, должно иметь сходные последствия для культуры задушевных бесед. А они работают очень мощным фактором-протектором против развития депрессий. Пример все тех же Штатов показывает, что так можно очень быстро прийти к культуре, когда психолог — это зачастую единственный вообще человек, с которым про что-то чувствительное можно поговорить, потому что все остальные посылают с такими разговорами к психологу. А с учетом, что, см. выше, между психологом и его работой расположен непреодолимый для многих экономический барьер, который еще и растет со временем, перспектива складывается такая себе.

То есть это, конечно, хорошо, что нас хотя бы до какой-то степени может заменять ChatGPT (в валидацию он уже, по-моему, умеет лучше, чем средний русскоговорящий психолог), но горизонтальные связи между людьми экологичнее и важно, наверное, питать их сеть, а не обезвоживать.

Профессиональное амплуа: неправильный психолог для неправильных людей. Отринул прокрустово ложе сам, помоги другому.

(Прокруст — это был такой древнегреческий бандит с занятным пунктиком на рост жертв. Он заманивал путешественников к себе домой, укладывал на ложе, и если ноги торчали, то отрубал ноги, а если на ложе оставалось место, то вытягивал силой. Коротко о том, что с человеком делает представление о "нормальном человеке".)

***

У кружка профессионального взаимообучения тем временем завелись первые стены в виде комнаты чата :) Кто хотел, но пропустил ссылку на входную анкету в постах выше, она вот:

https://docs.google.com/forms/d/e/1FAIpQLScZwlHJc-mtepXQAtoGJAmR56-B2PUi-mg0_wjEIwuDm0K1Ig/viewform

Ну, кроме шуток, когда я работала в детском саду, то мы пытались много важного и нужного утрамбовать в довольно небольшой домик, так что в какой-то момент у нас завелось такое явление как "методическая раздевалка", потому что рабочее место методиста было буквально компьютером, стоящим в раздевалке. А потом ко мне стал ходить на занятия мальчик, который имел какие-то очень серьезные претензии к замкнутым помещениям, особенно с дверьми, и в нашей жизни — для его душевного спокойствия — появился "психологический коридор".

Чудесное разнообразие образовательных сред.

Рафаэль Санти, "Афинская школа"
В центре композиции беседуют Платон и Аристотель, прямо на лестнице улегся хулиган киник Диоген.

Перипатетики (последователи Аристотеля) называются так от слова Περίπατος, означающего крытую галерею. Имеется в виду Ликей (он же Лицей), который Перикл, один из основателей афинской демократии, построил для прогулок, а потом Аристотель выкупил это здание под школу.

Психологический клуб имени Белла-Ланкастера, тем временем, завел себе входную дверь. Кроме двери и коврика перед ней больше пока примерно ничего нет, стены возведем в процессе 😆. Кроме психологов любого уровня подготовки, сочувствующих смежников и смежниц (врачей, педагогов, юристов и тэ дэ) тоже ждем, будем опыляться кросс-дисциплинарно!

https://docs.google.com/forms/d/e/1FAIpQLScZwlHJc-mtepXQAtoGJAmR56-B2PUi-mg0_wjEIwuDm0K1Ig/viewform

Тэкс. Ну кроме философского семинара у нас в кружке взаимообучения еще сходу намечается факультатив по правовой грамотности: уголовный кодекс для психологов, сексуальные преступления и т.д.

Сделаем маленькую входную анкетку, и можно будет собираться потихоньку.

Университет "сделай сам".

***

"Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию".

По словам психотерапевта Бонни Шалифо, «женщины из рабочего класса живут на краю обрыва, как это описала Лилиан Рубин. Они находятся в одном кризисе от нищеты, и они идут по этому краю без страховочной сетки».

<...> Классовые мифы все еще распространены как среди психиатров, так и среди психотерапевтов (например, если на приеме богатая женщина, то она, вероятно, избалована и просто симулирует невротическое расстройство, чтобы привлечь внимание). Бедная женщина не может позволить себе невроз — ей нужно продолжать жить, несмотря ни на что. Когда сходятся переработки, стресс, разбитое сердце и жизненные трагедии, и она надламывается под их грузом — как сломалось бы большинство людей на ее месте — многие психиатры рассуждают: ничего не остается, кроме как поставить диагноз, выписать лекарства и отправить ее в учреждение. Все равно она не сможет позволить себе терапию у частного специалиста.

На самом деле, в наши дни очень немногие могут себе ее позволить.

Большинство ранних феминистских теорий о женщинах на самом деле описывали белых, гетеросексуальных, образованных женщин из среднего класса. По определению, в свете таких теорий и бедные, и богатые женщины были «Другими».

В мое время психотерапевтов учили трактовать просроченные платежи как сопротивление терапии. Однако в 1996 году Марсия Хилл писала: «Те, у кого мало экономических ресурсов, иногда избегают как платить, так и говорить о своих проблемах. По моему опыту, это избегание скорее отражает чувство беспомощности в отношении денег (и, возможно, обиду на высокую стоимость терапии), чем чувства по поводу терапии как таковой. С другой стороны, многие люди из рабочего класса или бедных семей исключительно добросовестно относятся к тому, чтобы платить мне, потому что они знают, как важно, чтобы любой труд был оплачен, и они гордятся своей способностью оплачивать счета. Людям с меньшим достатком может быть очень трудно согласиться на то, что они воспринимают как «благотворительность», и я иногда оказывалась в странном положении, когда мне приходилось уговаривать клиентов платить мне меньше».

— Филлис Чеслер, "Женщина и безумие"