Она сидела на кровати и смотрела, как этот человек накачивается дешевым вином. На это ушло больше часа. Она ждала, пока он заснет, потому что понимала, что если он не заснет, она не сумеет ничего сделать. На столе лежал кухонный нож, которым он нарезал закуску. Она отлично понимала, как будут развиваться события дальше. Позже, когда все это закончилось, и она была убеждена, что он мертв, она ждала милицию, и у нее было очень спокойно на душе. Она решила, что что бы ни было дальше, она заплатила достаточную цену, чтобы больше никогда не было так, как было до того.
Я спросил ее: « Как получилось, что тебе дали такой срок? Все-таки, как ни крути, это изнасилование, тем более несовершеннолетей…» Она улыбнулась и рассказала следующее. Позже, во время допроса, к оперу, который ее допрашивал, зашел, судя по всему, адвокат того, кто ее изнасиловал, и прямо при ней, в кабинете, сказал: «Вали эту сучку, а позже с нами рассчитаются.»
Я спросил ее: «Как же ты справилась с этой несправедливостью?» А она очень легко отвечала на эти вопросы. Она вообще очень легко отвечала на все сложные для меня вопросы во всей этой истории… Она ответила: «Для меня в этой истории нет ни справедливости, ни несправедливости…Я просто купила билет.» ( Хотя, может быть, слова, которые она сказала, были совсем другими – все-таки, это было 20 лет назад. Мне она запомнились так.) «Когда я ехала в милицейской машине, я уже знала, что любое развитие событий меня устраивает. Все, что произойдет дальше, меня освободило. Все, что будет, может быть только лучше, чем то, что было. Я заплатила, за то, чтоб теперь было иначе. И все, что было дальше — было иначе. Все что, было дальше, было результатом моего решения. И отныне мне не о чем жалеть, не о чем ныть, не на что жаловаться.»
Она не сердилась. Меня потрясло, что у нее не было ненависти или обиды к оперу, к этому адвокату, к тому, кто ее изнасиловал, к Богу, к тому, кто создал этот мир, к матери или к отцу, которые не сумели, не захотели, не сочли своим долгом обеспечить ей безопасное существование. У нее, кстати, не было никаких обид или счетов к ее другу – отцу ребенка.
Если и есть в моей жизни иллюстрации к понятию смирения – настоящего, большого, зрелого смирения, человека с миром внутри и снаружи, человека, выбирающего свою жизнь, человека умиротворенного, то она все эти годы иллюстрирует для меня эту категорию неким бесспорным образом. А мне есть с чем сравнить. Сравнить ее, внешне-почти подростка, очень просто одетую девочку-убийцу, отсидевшую 4 года в одной из очень плохих зон для малолетних преступников, мать, сестру, и бесконечный ряд более-менее интеллигентных людей, с очень сложными душевными метаниями, с многочисленными высшими образованиями, рассказывающими мне с пеной у рта о равноправии мужчины и женщины в 21 веке, обижающихся и 20 лет не разговаривающих с мамой за то, что она их не понимает, людей, рассказывающих, что вся их жизнь дала трещину, потому что они есть люди высокоморальные, людей, считающих себя очередным эталоном. Людей, у которых слово «смирение» вызывает оторопь и бешенство. И, конечно, совершенно не признающих этого за собой. Но отлично знающих, как важно нести за собой истину в последней инстанции.
История этой девочки очень поразила меня. Обычно люди, так поразившие мое воображение, как-то остаются в моей жизни, я стараюсь следить за ними еще в течение длительного времени, так или иначе знать, как сложилась их жизнь. А вот с этой девочкой не сложилось. Я потом несколько раз спрашивал у человека, который привел ее на группу, как сложилась ее история. Но как это ни удивительно, он не смог ее вспомнить, как я ни пытался восстановить время ее прихода, ее историю. Видимо, выглядит она без своей истории совершенно серо и безлико. А для меня она как будто прочертила алмазом по стеклу линию в моем кругозоре… Очень во многом я всегда сверяюсь с этой историей.