Знаменитый филолог, философ, лингвист Владимир Топоров, разрабатывая свою идею «петербургского текста» (когда Петербург выступает как особый литературный герой), опирался на следующий знаменитый пассаж из «Подростка»:
«…Мимоходом, однако, замечу, что считаю петербургское утро, казалось бы самое прозаическое на всем земном шаре, — чуть ли не самым фантастическим в мире. Это мое личное воззрение или, лучше сказать, впечатление, но я за него стою. В такое петербургское утро, гнилое, сырое и туманное, дикая мечта какого-нибудь пушкинского Германна из "Пиковой дамы" [колоссальное лицо, необычайный, совершенно петербургский тип — тип из петербургского периода!], мне кажется, должна еще более укрепиться. Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: "А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?"».
Город-греза, город-туман, который может разлететься, где все не настоящее, все иллюзия, наваждение — это место, захваченное дьяволом: дьявольской эпидемией, болезнью, которая передается от одного к другому. Это болезнь петербургского безбожия: все мечутся, одержимые какой-то целью, но их цели оказываются мороком, наваждением.
Больше о Петербурге Достоевского и таящейся по углам города дьявольщине — в новой обзорной лекции филолога Михаила Свердлова.
#литература #лекция