Нити связи
Александра нервно барабанила пальцами по клавиатуре, глядя на открытый чат с Олегом. Они познакомились через общих друзей и быстро начали переписываться, словно многолетние друзья. Его слова, саркастичные и остроумные, держали её в постоянном напряжении. В самом начале это возбуждало её интерес, но теперь... теперь, казалось, что каждый разговор оставлял в ней горькое послевкусие.
"Все болезни из головы. Разве нет?" — накануне спросил он, отвечая на её заботу о его самочувствии. Она вздохнула, вспоминая, как ответила сдержанно и логично, как полагалось: "Не все. Есть ещё бактерии, гены, вирусы..."
"Ты бы удивилась, узнав, насколько жизнь сложнее, чем то, что ты прочитала в учебнике," — последовал его ответ, и снова, будто невидимая нить, тонко и едва заметно сжалась вокруг неё, впиваясь в кожу. Что он этим хотел сказать? Почему именно так? Снова это неясное ощущение, будто её взгляд и мысли — ничтожны по сравнению с его, будто её знания и слова могут быть отброшены одним легким замечанием.
Александра почувствовала странное беспокойство и снова перечитала его сообщение. Почему она позволяла себе чувствовать себя глупой? Почему его слова так глубоко проникали в неё, вызывая сомнения? Это же просто переписка. Простая шутка, пыталась она себя убедить. Но в её голове это превращалось в бесконечный поток сомнений, как будто Олег запустил в ней механизм саморазрушения.
Олег мог резко сменить тон и начать новый разговор. На следующий день он писал, как будто ничего не произошло. И она охотно отвечала, забывая вчерашние сомнения, находя в его словах ироничную теплоту. Когда он внезапно затрагивал её больные места, она замолкала. Одно из таких сообщений пришло вечером: "Гермионинг?" — написал он, когда она поделилась, что учёба на психолога часто вызывало пренебрежение у окружающих. Словно один его саркастичный комментарий мог превратить её искренность в глупую шутку. Он не обидел её напрямую, не оскорбил. Но эти слова задели так, как будто она осталась наедине с собственной беспомощностью, со своей ранимостью, которую он казалось бы случайно высмеял.
Она ответила сухо, не зная, как выразить свои чувства. Вечер прошёл, но её мысли зациклились на этой простой фразе. Олег молчал до следующего утра, а она жила, словно в ожидании, когда он снова напишет. А когда его имя, наконец, высветилось на экране, её охватило привычное чувство облегчения.
— Привет. Как дела? — казалось, он был совершенно невозмутим.
"Хорошо," — ответила она, снова открытая для него, снова готовая к разговору, снова готовая оправдываться.
Он был как мастер, искусно играющий на её чувствах. Как только она чувствовала себя комфортно, он находил способ отодвинуть её чуть дальше, вынуждая стремиться к сближению. Он часто делал двусмысленные замечания, которые могли быть как ласковыми, так и колкими, и заставлял её гадать, что он на самом деле хотел сказать.
Иногда она пробовала прояснить, что именно её задело, но он всегда отвечал сухо и небрежно. "Ты слишком много додумываешь, — писал он, когда она делала попытки обсудить его замечания, — Не воспринимай это всерьёз." И всё же она продолжала искать подтверждения своей значимости, боясь задать ещё один вопрос, который он посчитает глупым.
Вечером в пятницу он снова написал, на этот раз неожиданно тепло. Она уловила мягкость в его тоне, то лёгкое, непринуждённое тепло, которое заставляло её забыть о прошлых ссорах. Они обсудили планы на выходные, он предложил ей посмотреть фильм, и её сердце забилось быстрее. В этот момент ей казалось, что всё это стоит того, что она на пороге чего-то важного. Олег говорил о жизни, шутил, был любезен и внимателен. Она ожила, её мысли были переполнены надеждой.
Но стоило ей чуть расслабиться, как он снова с неожиданной грубостью прерывал её радость. "Ты слишком привязана к формальностям, я ведь просто шучу," — писал он, когда она предложила встретиться в следующий раз за чашкой кофе. Будто упрек, будто её мысли и предложения снова оказывались ничем по сравнению с его собственными.