Эта претензия на то, чтобы к великой личности столь далекого прошлого приблизиться по-человечески и, так сказать, познакомиться с ней, казалось нам абсурдной. Кроме того, Платон-философ оказался как-то с краю, пока биограф, так сказать, был увлечен своей работой. Виламовиц не хотел ничего большего. Он считал, что это задача высшей критики, которая ему была не по плечу и которой могут заниматься только философы: реконструировать и оценить вклад Платона в систему мысли. Для моего поколения – а я был лишь одним из многих – это было удивительной, анахроничной позицией.
Прямо или косвенно мы были втянуты в то, что в истории мысли называется историзмом. В частности, в то время начал оказывать длительное и глубокое влияние Вильгельм Дильтей, берлинский коллега Виламовица. Для него существенным в истории разума была не связь между причиной и следствием, не выведение произведения из его исторических материалов или источников, обстоятельств или стимулов, а то, что он называл новым словом "Wirkungszusammenhang" (взаимосвязное действие). Под этим он понимал то, как эффекты, вызванные самыми разными причинами, объединяются и формируют облик времени, человека, духа.
Дильтей также использовал для этого другое слово – "структура" и "структурная связь" – задолго до рождения структурализма. Своим методом работы он положил начало повороту против биографического века, и именно его влияние вытеснило биографию благодаря иному подходу к исследованию. Вспомните, к примеру, серию "Werke der Schau und Forschung" круга Георге, которые представляли собой новый тип биографии личности в "Гете" Гундольфа, "Ницше" Бертрама, "Фридрихе II" Канторовича и целого ряда других авторов. Они обозначали совершенно иное отношение к прошлому, которое – по выражению Ницше – относилось к типу монументальной истории. Это было новое утверждение мифической силы прошлого, которое должно было утвердиться в форме монументальной историографии для того времени и для настоящего, не столько в форме науки, не столько исследования того, как это "на самом деле было", сколько в форме современного создания великих образцов для подражания. Такой подход к истории был в то время широко распространен, и поэтому мы задаемся вопросом: что значила личность и дело жизни Ульриха фон Виламовица-Мёллендорфа в этом повороте событий?
Установление образца (Masssetzung)
Это значит установление стандарта, которому нужно соответствовать. Целое поколение молодых и значительных исследователей, прошедших его школу, уже было охвачено новым пафосом, вдохновлявшим нас, молодых, но им предстояло прожить всю жизнь в диалоге с гигантской фигурой этого универсального Знатока и исторического исследователя. Я имею в виду, например, Карла Рейнхардта, Пауля Фридлендера и Вернера Йегера, которые, как и многие другие, вышли из школы Виламовица. Все они, как и мы, молодые люди, были где-то внутри уже детьми новой эпохи, неопределенной, рискованной, колеблющейся, дезориентированной и нуждающейся в ориентации, которые в своеем собственном бедственном положении были убеждены, что установка на честное исследование – это еще далеко не всё.
Во-первых, это отношение между словом и понятием. В своей книге о Платоне Виламовиц рассказывает о том, как философы уже давно приобрели обогащенный арсенал важных концептуальных и логических средств, с помощью которых они могут по-новому и критически интерпретировать платоновское мышление. Но мы, напротив, чувствовали и чувствуем до сих пор предвзятость (Vorgrifflichkeit) этой традиционной системы философских понятий, не говоря уже о недостатке их спекулятивного содержания, отягощавшего академическую философию нашего времени. Но именно поэтому этот филолог стал так важен для нас. Мы открыли инаковость говорящего слова за шаблоном понятия. Мы обнаруживали, что такое слово, как "эйдос", или такое слово, как "генос", или что бы это ни было, все еще таит в себе нечто нераскрытое: эйдос – облик существа, генос – естественность деторождения и родства.