Воздушные избы

Москвичи и гости столицы, все-все-все, приходите на лекцию!

15 февраля, лекция — «Зачем антропология и архитектура нужны друг другу»

На протяжении многих веков архитектура определяет и упорядочивает жизнь человека в пространстве. Но представления о порядке у всех разные. Почему мы проектируем, строим и обживаем места именно так? Как мы отличаем хорошую архитектуру от плохой? Можно ли это делать иначе?

На эти вопросы помогает ответить культурная антропология — социальная наука, изучающая многообразие человеческих способов понимать мир и жить в нем.

15 февраля мы проведем открытую онлайн-лекцию, где поговорим о взаимном влиянии антропологии и архитектуры, о перспективах этого союза и о том, как найти вдохновение для творчества и профессионального совершенствования.

Спикер — Гавриил Малышев, городской планировщик, антрополог архитектуры и автор телеграм канала Воздушные Избы.

📍Начало в 10:30.

Регистрация открыта 🔗

Избяной космос

В начале ХХ века был такой крестьянский поэт Николай Клюев (1884-1937). Есенин считал его своим учителем. В 1937 году Николая Клюева расстреляли в Томске и похоронили в общей могиле.

Исследователи творчества Клюева часто используют выражение "избяной космос". Космос здесь - в древнегреческом смысле слова - упорядоченное целое. Изба - это вся Вселенная. Стены, крыша, декор, убранство, вещи и снедь - составляют в поэзии Клюева самодостаточный и гармоничный мир.

В стихотворении "Земля и железо" (1916) крестьянская изба буквально взмывает в космос:

В кручине по крыльям, пригожих лицом
Мы «соколом ясным» и «павой» зовем.
Узнайте же ныне: на кровле конек
Есть знак молчаливый, что путь наш далек.

Изба - колесница, колеса - углы,
Слетят серафимы из облачной мглы,
И Русь избяная - несметный обоз! -
Вспарит на распутье взывающих гроз...

Сметутся народы, иссякнут моря,
Но будет шелками расшита заря,-
То девушки наши, в поминок векам,
Расстелют ширинки по райским лугам.

На картине Владимира Ельчанинова «Встреча в Клушино» (1987) Юрий Гагарин в стиле Шагала пролетает над избами родной деревни

Архитектурная экскурсия-прогулка: Тель-Авив руками Петербуржцев

+++

Устали от однообразия "Белого Города"? От домов на ножках рябит в глазах? Скучаете по великолепию Петербурга?

Приглашаю на авторскую прогулку по Тель-Авиву, каким вы его еще не видели: по городу, который построили петербуржцы. За всю историю Алии в Израиль прибыло немало выходцев из Северной Столицы, и среди них неизбежно были архитекторы: выпускники Императорской Академии Художеств и других училищ.

Выросшие среди проспектов, каналов и мостов, даже в палестинской пустыне они остались верны традициям Растрелли, Трезини и Монферрана. Так в Тель-Авиве появились свои Адмиралтейство, арка Главного штаба, парадные и даже кусочек Обводного.

Во время прогулки мы поговорим о судьбах петербургских евреев, полюбуемся на рустовку, балюстрады и курдонёры — будем много ностальгировать, переноситься мысленно на берега Невы, и много восхищаться вкладом петербуржцев в строительство молодого еврейского города.

⌚️Дата: 31 января в 11:00-14:00
❗ Длительность прогулки около 3 часов, поэтому подготовьтесь: плотно позавтракайте и заранее сходите в туалет.
💸Стоимость: добровольный донейшн (рекомендованный размер 100 ₪)
🔸 Встречаемся у дома на углу Laskov 15 / Elizer Kaplan 6 (смотри карту). Ориентир - кафе Taverrna Romana. Приходите за 10 минут.
➕Для регистрации необходимо заполнить небольшую форму по ссылке:
https://forms.gle/WJwUs7xyEVHRspGd7

(Страничка мероприятия на Фейсбуке)

К чему приводят поиски смыслов, или о силе взгляда: как в мадагаскарском племени появились архитекторы
____

Современная глобальная культура одержима символами: мы убеждены, что любые вещи что-нибудь означают. Мы смотрим на архитектуру, стремясь понять смысл каждой созданной автором детали. Но мы мало задумываемся о той силе, которую такой специфический взгляд несет в себе. Особенно заметной эта сила семиотики становится, когда мы глядим привычным нам способом на постройки других культур.

Народ Зафиманири живет в редких лесных районах Мадагаскара, и вся его культура вращается вокруг плотницкого мастерства. Они украшают ставни своих похожих на избы дощатых домов резьбой по дереву — сокитра. Сложные геометрические узоры сплетаются в орнаменты, напоминающие кружева абрамцево-кудринских мастеров.

Если вы поищете в интернете информацию о резьбе Зафиманири, то практически везде, где упоминается это ремесло, встретите утверждение: “существует не менее 21 мотива. Узор паутины символизирует семейные узы, а соты символизируют общественную жизнь…”. Это — выдержка из брошюры ЮНЕСКО, признавшего в 2003-м сокитру всемирным нематериальным наследием. Она хорошо отражает то, как мы привыкли смотреть на архитектуру: раскладывая все по полочкам (типам, стилям, элементам) и наделяя смыслом каждую.

Зафиманири же смотрели на своё творчество иначе. И столкновение с нашим семантизирующим взглядом радикально изменило их жизнь. Когда в 60-х первые этнографы обратили внимание на сокитру и спросили местных, еще не знакомых с западной публикой, о значении узоров, им ответили просто: “Это сделано просто так, потому что это красиво, и потому что так делали Предки”. Люди не вкладывали особенного смысла в создаваемые изображения, они творили просто так, красоты ради. Но потом остров заполнили туристы.

Их взгляд стремился извлечь символику из рисунков, и, чтобы удовлетворить любопытство приезжих, один из местных гидов придумал собственные трактовки, которые сразу были подхвачены туристическими компаниями и торговцами искусством, а затем зафиксированы ЮНЕСКО. Родившаяся канонизация, с одной стороны, открыла для Зафиманири невиданные возможности заработать: узор стали изображать не только на ставнях, но и на мебели, и просто на дощечках, которые продавали в качестве сувениров. С другой стороны, из-за возросшего спроса быстро начала истощаться древесина, многие люди перешли на строительство домов из глины.

И тут вмешалось одно французское НКО, обеспокоенное утратой наследия. Оно предложило жителям деревень финансовую помощь в возведении новых домов, с условием, что эти дома будут строиться традиционным способом и украшены сокитрой. За выделенные деньги развернулась борьба: отдельные плотники, знакомые с брошюрой ЮНЕСКО, демонстрировали грантодателям свою уникальную экспертность в знании якобы "традиционных символов", входящих в канон. Таким образом они получали приоритет перед теми, кто как встарь делал резьбу как душа положит, не задумываясь. Так творческое ремесло, ранее доступное каждому, профессионализировалось.

Взгляд не просто потребляет архитектуру, он её создаёт. Западный глаз, одержимый поиском смыслов и боящийся случайности как огня, взглянув на орнамент Зафминири, заразил в итоге этот мадагаскарский народ своим рационализмом. Так их плотницкое творчество стало архитектурной профессией в глобальном мире. В котором всё должно быть объяснено, а красота имеет ценность не сама по себе, а только тогда, когда значит что-то большее и подтверждена экспертом.

Источники: 1, 2, 3, 4

На тот свет с ветерком: транспортная архитектура гробниц народа Махафали
---

"Дом — это на всю жизнь, а могила — это на вечность": так говорят Махафали, народ Южного Мадагаскара. Смерть, с их точки зрения, это не конец — а переход, в ходе которого умерший родственник становится Предком, посредником между миром богов и миром людей. А до Небес ещё необходимо добраться!

Главная цель погребального ритуала в южно-мадагаскарском обществе – помочь умершему пройти этот сложный путь и достичь «деревни предков», стать равноправным членом общества мертвых. Для этого во время похорон на могилу устанавливали деревянные надгробные фигурки-тотемы: алоало. Они должны осуществлять связь с предками, и упрощать путь покойника, поэтому на них изображалось всё, что может быть полезно путнику в дороге: повозки, быки, кони, ладьи.

В общем, склепы у Махафали — это не только дома для покойников, но и транспортное средство, на котором их души смогут доехать к богам. А транспортные технологии не стоят на месте, но стремительно развиваются. Технологический прогресс в мире живых пошёл на пользу и умершим. Теперь в загробную жизнь можно отправиться на такси, личном автомобиле, автобусе или на самолёте. Причем эти тотемы мобильности выросли от небольшой деревянной фигурки до практически полноразмерных бетонных моделей.

Обожаю эту красоту переплетения традиции и модерна, локального и глобального! Сугубо местное представление о захоронении как о средстве передвижения сочетается с новыми, европейскими практиками коммеморации, в которых могила отражает индивидуальность усопшего. В итоге обезличенного и типового быка сменяют автомобили разных марок, да и вообще, появляется возможность выбрать вид транспорта исходя из персональных предпочтений покойника. Загробный modal split!

Возмущает меня только отсутствие велосипедов, самокатов или трамваев на склепах — видимо, на Мадагаскаре все урбанисты пока ещё живы!

Что может базилика сказать об избе? Искусствоведческий взгляд, или о том, как заколдовать мир. Рекомендация: курс "Как смотреть архитектуру"
____

Ключевая идея моего канала в том, что архитектура — это исследовательский инструмент. Такие очки, с помощью которых мы можем смотреть на мир, и изучать всё многообразие способов жить в нём. Архитектура — самое социальное из искусств, и в этом её прелесть для гуманитарных наук. Каждое здание — продукт отношений живого и неживого, человеческого и нечеловеческого, прошлого и настоящего. Неудивительно, что учёные из самых разных дисциплин слетаются на здания как бабочки на цветок, чтобы урвать что-нибудь для себя.

И что прекрасно — эти очки сегодня может надеть любой. Когда лекторий Синхронизация пригласили меня посотрудничать, я с радостью согласился. Ведь чем больше выбор линз — тем многограннее картинка! Их курс “Как смотреть архитектуру” обучает одному из самых распространенных сегодня способов понимать постройки: искусствоведческому. Замечательная ведущая, историк архитектуры и экскурсовод Ксения Григорьева, на протяжении 13 коротких лекций знакомит слушателей с приемами, с помощью которых архитекторы на протяжении веков пытаются управлять нашими эмоциями и поведением.

Искусствоведческий взгляд очень амбициозен: он предполагает, что существует некий закон сохранения смыслов, что даёт возможность реконструировать логику творцов прошлых веков. Несмотря на то, что моя антропологическая оптика несколько отличается, я в совершенном восторге от выбранных примеров. Так, в уроке “План: как планировка помещения управляет людьми", на примере древнеегипетских и античных храмов показано, как осевая симметрия разделяла пространство, заставляя прихожан двигаться вдоль центрального нефа, и, пройдя анфиладу, благоговейно застывать у святилища. А в качестве иллюстрации для закрепления материала используется… русская изба в Твери! Анфиладная планировка квартирки в тверской избушке вынуждает жителей постоянно двигаться, подобно римлянину в базилике.

Этот выбор очень хорошо показывает, как работает искусствоведение: научившись замечать такие параллели, ты начинаешь видеть повседневность гораздо волшебнее, всюду проявляются плечи гигантов. Это знание вряд-ли поможет ответить на действительно важные вопросы: “как так получилось, что традиционно центрическая изба получила такую необычную осевую планировку?”, “как люди обживают и интерпретируют такую планировку?”, но оно точно поможет их поставить. А с ними уже можно надевать другие очки, историка или антрополога.

В общем, рекомендую курс Синхронизации, если вы хотите заколдовать мир вокруг себя. Выгоднее всего купить подписку, чтобы получить доступ ко всем курсам, тем более по моему промокоду "изба" доступна скидка в 30%! Оформляйте по ссылке.

Видовой отель строгого режима, или первая эскимосская тюрьма: как архитектура может по-настоящему учитывать культуру коренных народов
_

Это могли быть рендеры элитного СПА-отеля, но это — тюрьма строгого режима в городе Нуук, столице Гренландии. Если в прошлом посте мы говорили о колониальном напряжении в отношениях эскимосов и датчан, то в этом я хочу показать, что бывает, когда ценности и привычки двух разных культур вступают в продуктивный диалог.

Правовая система эскимосов (как и чукчей) издревле отличалась мягкостью наказаний, что удивляло этнографов XIX века. Преступников никогда не убивали и не изгоняли из общины. В суровых условиях Арктики охотники-инуиты нуждались во всех, включая преступников, чтобы выжить. Побывав на Чукотке, я отлично понимаю смысл этого. В изолированном селе всегда не хватает рабочих рук, да и из такого села особенно не убежишь. Отправлять провинившегося в тюрьму опасней для сообщества.

По сути, этот принцип сохранился в Гренландии по сей день: в XX веке Данией здесь была учреждена открытая тюремная система. Осужденные продолжали жить в своих посёлках, работать, и даже могли охотиться с оружием — в присутствии полицейского. Разве что на ночь они должны были возвращаться в свою камеру в полицейском участке, и посещать реабилитационные консультации.

Но урбанизация и разрушение традиционных промыслов привели к росту преступности. С 1960-х самых опасных и психически больных осужденных стали отправлять в тюрьмы на материк, в Данию. Гренландское общество считало эту практику колониальной и жестокой: заключённых разлучали не только с их семьями, но и с родиной, культурой и языком, что усугубляло их изоляцию. Чтобы это исправить, в 2020 году был проведен архитектурный конкурс на первую на острове настоящую закрытую тюрьму строгого режима. Победил проект бюро Friis & Moltke, объединяющий скандинавский гуманизм с инуитскими общинными ценностями.

Тюрьму запустили в 2023 году. Объект состоит из двух частей — закрытой, обнесенной высоким бетонным забором; и открытой. Закрытая часть напоминает небольшую деревню с жилыми блоками, библиотекой, рабочими местами и церковью, между которыми может гулять заключенный. Окна в камерах панорамные, без решеток, а сами корпуса формируют террасы так, чтобы из окон были видны бескрайние родные ландшафты, а не забор.

«Вы не можете сбежать из тюрьмы, потому что она окружена высокой стеной, но вы можете посмотреть на вид и сбежать в своих мыслях — и это важно», говорит архитектор проекта.

Перед окончанием срока совершивший тяжкое преступление переводится в открытую часть, откуда он уже может ездить на работу в город, но должен, по эскимосскому обычаю, возвращаться ночевать.

Гренландия, с её крохотным населением, не может себе позволить разбрасываться людьми. Поэтому общество готово не жалеть денег на то, чтобы оступившийся вернулся в строй адекватным, а не разучившимся жить. С новой тюрьмой, ни один гренландец не будет насильно вывезен со своей родины. И это — пример по-настоящему деколониальной архитектуры. Хотя на фасаде нет ни одной отсылки к инуитской идентичности, местные традиции пронизывают устройство здания.

Гренландские зеки — вот кто, пожалуй, должен сильнее всего опасаться инициативы Трампа. Источники: 1, 2, 3, 4, 5

Неуютное хюгге: история непростых отношений скандинавов и эскимосов за разноцветными фасадами гренландских домиков
__

Везде только и говорят, что о Гренландии. И я не могу не радоваться: там живут мои любимые эскимосы! И живут они в милейших разноцветных скандинавских домиках, ставших визитной карточкой острова. Глядя на пасторальные картинки, сложно понять, как гренландцы могут не любить Данию и хотеть независимости. Но присмотримся внимательнее: за фасадами скрывается очень непростая история.

Вообще, Гренландия — вызов для традиционных колониальных теорий. Дело в том, что эскимосы сами колонизировали остров лишь в XIII веке, вытеснив со временем живших здесь уже несколько веков норвежских викингов. Европейские поселенцы проиграли эскимосским колонистам, чьи технологии были гораздо более приспособлены к жизни в суровых арктических условиях. На протяжении веков инуиты безраздельно правили Гренландией, пока в XVIII веке скандинавы не вернулись на остров снова — уже в виде окрепшей колониальной державы, Дании.

На этот раз они были умнее, и учились утеплению у своих конкурентов. Так родилось гренландское жилище: обложенный торфом деревянный домик, по сути, смесь эскимосской землянки и датского фахверка. А вот для государственных сервисов новая власть стала строить те самые разноцветные домики. Причем цвет стен был информативен и строго регламентирован. Цветовой код отражал функцию здания: красный — цвет власти, церкви и торговли; желтый — медицина; зеленый — мастерские и инфраструктура; синий — рыбный промысел; а черный — полиция. Это помогало европейским мореплавателям ориентироваться в поселениях без знания местного языка.

Масштабная жилищная модернизация пришла в Гренландию в 1950-е, после войны. Причем под деколониальными лозунгами: тогда остров был признан равноправной частью Датского Королевства, и считалось, что уровень жизни на нём должен быть приравнен к материковому. Власти начали бороться с торфяными жилищами инуитов. Главным аргументом стало отсутствие спален! Всё семейство спало на одной большой кровати, прижавшись друг к другу: так жили эскимосы и в Канаде в иглу, и на Аляске в землянках, и на Чукотке в мантыгаках и ярангах. Но с точки зрения датчан, это провоцировало распространение болезней и нежелательные половые связи между родственниками.

На самом деле, всё это было частью государственной политики контроля рождаемости среди коренного населения, проводимой с 1950-х по 1970-е. Власти действовали из лучших побуждений: они понимали, что не могут выполнить взятые на себя социальные обязательства при существующем размере домохозяйств, ведь у одной женщины было в среднем 7 детей! Прививание европейских жилищных стандартов должно было снизить это количество. Но в ход шли и грязные приемы: например, тысячам девушек тайно установили внутриматочные спирали, совсем недавно правительство принесло за это официальные извинения. Но в отличии от советских и американских коллег, датские власти по крайней мере не стали организовывать масштабных переселений и закрытия посёлков.

Датчане выпустили типовые легкосборные дома с отдельными спальнями и кроватями, которые поставлялись в виде комплекта с инструкцией на гренландском языке (ИКЕА!). И финансировали их покупку! Строительство велось до конца 1990-х: в них перебралось большинство гренландцев. Люди возводили свои дома сами, на месте своих старых жилищ, поэтому эскимосские поселения сохранили свою традиционную планировку (утраченную в остальном мире — поселения Аляски, Чукотки и Канады застроены простым квадратно-гнездовым методом!). Цветовой регламент вскоре отменили, и догадайтесь, какой цвет стал самым популярным! 

В общем, хюгге городов Гренландии не так прост, как кажется. Уют и разноцветие здесь переплетено с контролем, а скандинавская традиционность острова — продукт совсем недавней модернизации! 

Источники: 1, 2, 3

Воздушные избы pinned «С Новым Годом, дорогие читатели "Воздушных Изб", и спасибо, что провели его со мной! Собрал дайджест постов за 2024 по темам — вдруг вы что-то пропустили и захотите почитать на каникулах. Ну и выкристаллизовались мои исследовательские интересы! 1) Экзотичная…»

Поддержите Воздушные Избы постоянной подпиской 🌟
Если вам нравится читать мой канал, вы можете поддержать меня, оформив подписку на регулярный донат. Это мотивирует меня писать чаще и лучше, да и снизит тревожность, и поднимет настроение

Подарок для автора Воздушных Изб🎁
Если вы хотите отблагодарить меня за интересные посты, вы можете сделать разовый донат. На него я куплю себе что-нибудь вкусненькое, или съезжу куда-нибудь за вдохновением. И буду радовать вас новыми постами!

С Новым Годом, дорогие читатели "Воздушных Изб", и спасибо, что провели его со мной! Собрал дайджест постов за 2024 по темам — вдруг вы что-то пропустили и захотите почитать на каникулах. Ну и выкристаллизовались мои исследовательские интересы!

1) Экзотичная урбанистика: как меняются города и архитектура за пределами России и Европы
🌜
+ Как человейники спасают Мальдивы
+ Афганистан: провалившиеся американская и советская мечта, мастерплан и общественные солнечные печи
+ Китайские архитектурные копии: МГУ и Успенский Собор
+ Архитектура для дальтоников в Микронезии
+ И о строительстве на Луне

2) Архитектура коренных народов: традиционное жилище в современном мире
🏕
+ Шабоно неконтактного племени яномами
+ Плюшевый балок долган Таймыра
+ Яранги городских и сельских чукчей
+ Возрожденный мантыгак эскимосов
+ Избояранги Свиньина: советская архитектура для освоения Севера, вдохновленная технологиями коренных народов

3) Архитектура и урбанистика на Севере: история и технологии
🌟
+ Диксон-Сити: зачем арктическому посёлку небоскреб
+ Единственная в России британская постройка времён борьбы за Северный Полюс
+ Возрождение доходных домов началось с Арктики
+ Как построить католический собор на мерзлоте для прихожан-эскимосов
+ Арктический ИЖС: об особенностях северной субурбии в Анадыре

4) Игра в идентичность: как и зачем архитекторы участвуют в производстве воображаемых сообществ
🌻
+ Видео моего доклада на эту тему, получившего золотую медаль канала Антрополог на Районе
+ Как немцы создали русский стиль
+ Купола как способ смягчить вестернизацию
+ Как иглу воплощает воображаемый Север в реальности

5) Как работает архитектура: связь между теориями, политикой и практикой
👩‍⚕️
+ Рождение постконструктивизма: как создают архитектурный стиль
+ Почему из-за постмодернизма прохудилась крыша
+ Зачем архитектуре быть красивой, если её никто не замечает
+ О глобализации: как связаны высокая парижская мода и система расселения эскимосов

6) Капром: феномен архитектуры и урбанистики первых постсоветских десятилетий
🏰
+ Игорные зоны и магическое мышление
+ Можно ли в 2010-е построить хрущевку
+ Феминистская архитектура
+ Почему капром Сахалина не косит под Японию: парадокс

7) Избы и руралстадиз: о жизни современной русской деревни и сельском планировании
🌲
+ Какая судьба ждёт деревенские руины
+ Как жители деревень адаптируются к их обезлюдению
+ Как деревни превращаются в дачные посёлки

8) Чукотка, модернизация и Абрамович: моя диссертация
🎓
+ Как чукчи стали жить в коттеджах и почему это интересно
+ Карты, из которых видно, как менялась система расселения на Чукотке

***

Понял вдруг, что практически все эти темы так или иначе покрывает диссертация, которую я должен буду защитить в наступившем 2025. В общем, в этом году вас ждёт ещё больше рассказов о Чукотке. Обещаю, будет интересно! Если вам нравится, что я делаю — можете сделать мне подарок донатом или поддержать подпиской, нажав одну из кнопок ниже. Спасибо вам! ♠️

С днём дня! Счастье на "Горном Институте": о поэтике и политике инфраструктуры. Или зачем станции метро быть красивой
__

Побывал вчера на станции "Горный Институт". Посмотрите на этот праздник! Удивительное дело: люди гуляют по станции метро, как по парку или даже музею, нарядные, с семьями. Пройдёт пара месяцев, и будет сложно встретить здесь человека, чьи глаза были бы оторваны от пола или телефона. Люди поспешат наверх, не замечая ни сеттинга, ни других людей вокруг. Но сейчас — на лицах улыбки, в глазах любопытство: народ внимательно разглядывает, фотографируется, обсуждает между собой увиденное и пытается понять, что хотел сказать автор. Знаю людей, которые будут отмечать здесь Новый год. Где, как не здесь поразмыслить о природе архитектуры!

Архитектура - это текст? С легкой руки Ролана Барта исследователи архитектуры увлеклись семиотикой: анализом смыслов. Бартовский архитектор — это писатель, вкладывающий определенные идеи в свой проект, а горожанин — читатель, занимающийся толкованием этого текста, причем каждый прочитывает его по-своему. Эта идея, овладев массами, породила профессиональных переводчиков с "архитектурного" на "человеческий": искусствоведов, экскурсоводов и краеведов. Но этот факт указывает на уязвимость интуиции Барта: если чтение языка города становится профессией, значит задача эта вовсе не повседневна.

Как часто горожанин читает архитектуру на самом деле? Большую часть времени он потребляет её телесно, аффективно, на уровне аффордансов, а не смыслов. Архитектура работает как текст редко, по особым случаям: во время туристических поездок, экскурсий, и... сразу после торжественных открытий! Поэтому так удивляет вид зевак, приехавших изучать новую станцию метро.

Архитектура — это инфраструктура! Гораздо точнее работу архитектуры схватывает концепция инфраструктуры Брайна Ларкина. Инфраструктуры — это искусственные сети, организующие в пространстве потоки вещей и людей, именно они создают повседневность. Поэтому главное свойство инфраструктур — их незаметность, ведь никакие наши социальные взаимодействия не были бы возможны, если бы мы постоянно думали о среде, в которой они происходят. Но зачем тогда инфраструктуре быть красивой, если она невидима? Видимой инфраструктуры становятся в двух случаях: во время поломки или после обновления. И именно эта видимость — то, что делает инфраструктуру политической.

В современном городе создание и поддержание инфраструктуры делегировано власти (в широком смысле этого слова). На этой власти лежат две очень непростых задачи: с одной стороны, инфраструктура не должна ломаться, ведь ни что так не бесит горожан, как слом привычки. С другой стороны, инфраструктура должна регулярно обновляться: ведь только так власть может продемонстрировать горожанам свою нужность, сделав свой труд для горожан видимым. Так город стал заложником модернизации.

Именно короткий миг, когда новая станция метро открылась, но еще не успела стать обыденностью — и есть её главный политический смысл. В этот момент происходит обмен между обществом и властью: праздничное ощущение обновления меняют на благодарность и лояльность. Этот обряд настолько важен, что власть не жалеет вкладываться в поэтику инфраструктуры, создавая дорогие мозаичные панно там, где совсем скоро их перестанут замечать. Можно сказать, все усилия архитекторов в современном городе направлены на эти первые несколько недель после сдачи (продажи) объекта, пока горожане всё еще не включили его в свою повседневность и готовы приехать на другой конец города, чтобы его прочитать и улыбнуться.

Кризис дырявых домов: как вода отменила постмодернизм, или архитектурный миф об Икаре
—

Связь между философскими идеями и повседневностью не всегда кажется очевидной. Мы понимаем, что она есть, но подобрать сходу конкретные примеры влияния, да так, чтобы доказательства были кристально точными — бывает сложно. Что ж, дарю вам его к праздничному столу!

В конце 80-х и 90-е западный рынок недвижимости захватила беда: Leaky house crisis. От попадания воды внутрь конструкций внезапно начали разрушаться новые дома. Плесень покрывала стены, влага разрушала каркас и утеплитель тысяч новостроек: вскоре страховые компании начали массово банкротиться, не справляясь с компенсациями расстроенным новосёлам. И это можно было бы списать на косяки какого-нибудь некачественного застройщика, если бы не география кризиса: волна очень похожих проблем захлестнула две страны на разных концах земного шара, Канаду и Новую Зеландию. Жители Ванкувера и Окленда, между которыми 11 тысяч километров, внезапно стали соседями по несчастью.

Вскоре виновника нашли: постмодернизм! Конец 80-х стал триумфом этого направления мысли среди западных архитекторов. Появились новые заповеди. "Mess vitality over obvious unity": Роберт Вентури отменил тяготившее правило следования формы за функцией, вдохновляя проектировщиков на игру и эксперименты. "Context stinks" (упрощенное молвой до "Fuck context"): Рем Колхас освободил зодчих от сковывающей обязанности учитывать окружение. В общем, глобализация, новые технологии, экономический бум, конец истории — время кружило голову: казалось, что всё возможно.

Например, построить себе тосканскую виллу, где бы ты не жил. Мода на средиземноморский стиль захватывает рынок жилой недвижимости Нового Света. Плоские кровли, большие балконы, террасы, колоннады — заимствуются из стран с сухим и жарким климатом. И по-постмодернистски приземляются в субурбиях от Ванкувера до Окленда. Хуже того, все эти сложные формы, лепнина и штукатурка: характерные элементы декора каменной архитектуры, переносятся на здания с деревянным каркасом и утеплителем из минваты — именно такой конструктив присущ массовой жилой застройке на Западе. Постмодернистская игра, игнорирующая особенности влажного и дождливого климата Новой Зеландии и Канады; слепая к местной строительной традиции — сделала архитектуру ловушкой для воды, проникновение которой катастрофично для каркасного домостроения. Так и начался кризис, от которого рынок недвижимости пытался оправиться десятилетия.

Внезапно оказалось, что у архитектуры есть свои жесткие законы, отменить которые нельзя, даже если ты постмодернист. Строительные материалы, климатические условия отказывались играть по правилам свободолюбивых экспериментаторов, а контекст давал сдачи. Вероятно, дождевая вода, глухая к манифестам, в итоге сменила тренды, вынудив архитекторов увлечься локальной идентичностью и контекстуализмом, проложив дорожку к метамодерну. Нечеловеческие агенты опять всех переиграли.

Суфражистки, эскимосы и китовый ус: как парижский кутюрье создал село на Чукотке
_________________

Париж, Франция, начало 1910-х. Экстравагантный кутюрье Поль Пуаре совершает революцию в западной моде. Женские платья, представленные модельером, не требовали каркаса: кринолина и корсета. Больше ничего не сдавливало талию и не подпирало грудь: теперь юбки элегантно подчеркивали, а не гиперболизировали фигуру. Другим новаторством Пуаре были женские брюки-шаровары. Его наряды максимально быстро захватили Европу и Америку, в том числе и на волне суфражистского движения — еще бы, женщина впервые за века получила возможность одеваться самостоятельно, без помощи горничной, которая шнуровала корсет.

Уэлькаль, Чукотка, начало 1920-х. Несколько эскимосских семей совершают революцию в системе расселения. Традиционно этот народ жил на самых восточных побережьях Евразии, поближе к Америке, где водилось много китов и пролегали оживленные торговые пути. Но пережившие несколько голодных лет эскимосы под действием экономической нужды мигрируют на запад, ближе к Анадырю, где основывают новое село — Уэлькаль. Оно станет самым восточным эскимосским поселением в мире, и будет служить главным местом контакта этого народа с русскими.

Из дня сегодняшнего нам кажется, что глобализация — это что-то совсем недавнее. Жизнь коренных народов вековой давности нам наоборот представляется изолированной и архаичной. Но два события, которые я описал выше, напрямую связаны между собой — и это разрушает привычную картину мира, по крайней мере мою.

Да, именно революция в модной жизни Парижа привела к миграции эскимосов на запад. Дело в том, что для производства кринолинов и корсетов был необходим китовый ус. В его добыче в Чукотском море активно участвовали эскимосы, умелые китобои, которые сбывали этот ингредиент для платьев и юбок американским торговцам. Изобретение Пуаре обрушило рынок коммерческого китобойного промысла: без корсетов ус просто стал ненужным. Лишившись этого источника дохода, эскимосы и решили переориентироваться на более стабильный рынок пушнины, потому и стали переселяться ближе к русским.

Так освобождение западной женщины в новом парижском наряде привело к возникновению эскимосского села Уэлькаль, в котором мне посчастливилось побывать. Эта история о том, насколько на самом деле давно и крепко связан мир.

Мечта об иглу: изобретение Севера, или архитектура американского бореализма
_______________________________

Конечно, никакого Севера на самом деле не существовало — мы договорились так называть определенный регион Земли для удобства. Но наше общество работает таким образом, что за любым предложенным способом делить мир на категории всегда следует физическое воплощение этих категорий в реальность. Архитектурный бореализм (с лат. borealis — северный), по аналогии с ориентализмом Саида — это как раз способ воплотить воображаемый Север через распространение по всему этому неоднородному региону схожих символов.

Я уже писал об архитектуре российского бореализма: у нас таким символом стал чум. В Америке же эту роль играет иглу. Несмотря на то, что сейчас иглу ассоциируется со всеми эскимосами, такое строительство вели лишь некоторые общины в канадской Центральной Арктике. Большинство других эскимосов и коренных народов этой части света имели жилища покрытые шкурами и землянки, как и их российские собратья. Однако именно круглые сооружения из снега настолько поразили европейских колонистов своей уникальностью, что постепенно стали символом всего американского Севера.

В форме иглу сегодня строятся храмы, школы, дома и гостиницы по всей Канаде и в северных штатах. Но самый прекрасный пример — четырехэтажный отель на трассе между Анкориджем и Фэрбенксом, Аляска. Его строительство начал в 1972 Леон Смит, влюбленный в Север авантюрист. Фанерные листы кровли он отделал пенопластом — это обеспечивают зданию белый цвет круглый год, а зимой снег прилипает к покрытию, делая иглу еще более правдоподобным. Как это часто бывает с пассионариями, спустя 20 лет он умер, а задуманный проект курорта так и не был воплощен в жизнь. Гигантское иглу осталось заброшенным, и так и стоит до сих пор.

Однажды репортер спросил Смита: “почему вы решили построить такой эксцентричный объект в таком безлюдном районе?” На что тот ответил: “You wouldn't put an igloo in Kansas or Egypt, would you?”. Так и работает бореализм! Чья-то мечта используется сегодня как придорожный туалет и для фоточек, но успешно несет свою символическую службу — воплощает Север в реальность.

Закон ксенополисов и парадокс Сахалина: ваши гипотезы!
—-

Ксенополисы (от греч. “чужой город”) — это города, находившиеся недавно по историческим меркам (в пределах 100 лет) в составе другого государства, и сохранившие в некотором количестве материальность другой культуры: планировку, архитектуру. После Второй Мировой территория России богата такими городами: бывшая прусская Калининградская область; финская в прошлом часть Карелии, Мурманской и Ленинградской областей с Выборгом и Сортавалой; побывавшие в составе Латвии и Эстонии Пыталово и Печоры.., ну, вы поняли логику.

Так вот, для всех ксенополисов действует железный закон: со времен капрома постсоветская архитектура всегда заигрывает со стилями той самой прошлой “ксено”-культуры. Сложно найти новостройку в Калининграде, которая не имела бы черепичной крыши и не была бы покрашена под фахверк. Вся Ленобласть в 90-е покрылась выкрашенными в красную охру домиками, ЖК под финский функционализм и торговыми комплексами со средневековыми формами. Словом, характерные для постсоветской архитектуры всей страны регионализм и поиски идентичности в случае ксенополисов ВСЕГДА опираются на присвоение “чужого наследия”. Но у правила есть одно яркое исключение.

Сахалин. Его история очень похожа на все предыдущие примеры — южная часть острова находилась в составе Японии 40 лет, и перешла в состав СССР в 1945. Да, архитектура Карафуто была в основном деревянной и сохранилось её не так много, но тем не менее Япония оставила после себя несколько знаковых сооружений. Например, построенный японцами в 1937 в стиле национального романтизма тэйкан-дзукури музей — до сих пор главная достопримечательность Южно-Сахалинска. И тем не менее, в годы капрома и после мы не видим широкого использования японского стиля. Ни одной новостройки с пагодой на крыше! Ни одной новой арки-тории! За редчайшим исключением встретить отсылки к японскому прошлому в современной архитектуре сахалинских ксенополисов невозможно. Парадокс!

Почему? О чем это нам говорит? Мнения!

Чукотские перемены на картах, или зачем антропологу ГИС
___

Я очень люблю карты! Это одновременно и картинка — иллюстрация к рассказу, и исследовательский инструмент, всегда подкидывающий неожиданные инсайты. Как вы знаете, я пишу диссертацию про реновацию на Чукотке. И вот сделал карты о том, как менялась система расселения региона за последний век. Ввожу, так сказать, в научный оборот:)

1) Контактно-традиционная Чукотка. Этот термин предложили ученые Крупник и Членов, чтобы описать общество в состоянии перехода от изолированных неконтактных племён к глобализированной (пост)колониальной организации. В это время народ сохраняет свою традиционную систему расселения и образ жизни, но при непосредственном соседстве с европейскими переселенцами, с которыми ведётся культурный и торговый обмен. Для коренных народов Чукотки, чукчей и эскимосов, такой переход к модерну длился дольше всех остальных в России — и завершился лишь в 1950-е.

Поражает, насколько плотно были заселены морские берега. Все это — сёла эскимосов и оседлых приморских чукчей, промышлявших морским зверем. Второй заметный очаг расселения — бассейн реки Анадырь. Тут и сёла марковцев-чуванцев, потомков первых русских переселенцев, и поселения оседающих оленных чукчей. Абсолютное большинство сёл было ликвидировано в ходе коллективизации: советская власть концентрировала население в выбранных ею поселках с целью эффективного обмена трудовых ресурсов на поставляемые государством блага, ну и ради контроля. Надо сказать, что для переселения прямое насилие почти не применялось: многих действительно привлекли обещания большевиков, другие пассивно подчинялись (хотя было и Берёзовское восстание). Но факт остаётся фактом: в результате исчезли целые культуры, например древние Уназик и Наукан.

2) Позднесоветская Чукотка. Просто взгляните на эту карту и осознайте, как изменился регион за какие-то 30 лет. Большинство сельских поселений исчезли, зато выросли десятки крупных и благоустроенных посёлков городского типа, в которых добывали уголь, руду и золото, возникли военные городки. В 90-е большинство из них было закрыто, жители (переселенцы из центральной России и Украины) уехали из региона, а немногочисленные оставшиеся шахты и прииски перешли на вахтовый метод добычи. На демографических графиках чукотская индустриализация выглядят как курьёз: за 30 лет население региона успело вырасти в три раза и потом в те же три раза сократиться. На карте этот курьез еще более впечатляет, если знать, что за каждой жирной точкой — многоквартирные дома, школы, дворцы культуры, котельные, и всё это в тундре.

3) Современная Чукотка. Сегодня Чукотка выглядит пустынно: три города, пять посёлков городского типа, да три десятка национальных сёл. Такая низкая плотность населения кажется естественной для холодного далекого края, но карта здорово разрушает эту иллюзию естественности: совсем недавно здесь всё было иначе, и нынешняя система расселения — результат конкретных политик. И совсем не факт, что через 10 лет карта будет выглядеть также. Для Чукотки закрытие поселков и переселение людей — дело привычное, разговоры об этом мне частенько приходилось слышать среди информантов, пусть и с некоторой грустной обречённостью в голосе. Если в Канаде, США и Гренландии правительства извинялись перед коренными жителям за принудительные переселения и интернаты, то в России этого не произошло, более того, я ни разу не слышал таких требований. Уже совсем недавно, в 2015 году, закрыли село Янранай, и увы, вряд-ли оно станет последним.

4) Реновация Абрамовича. Наконец-то можно оценить масштаб перемен в 00-е! Полной реновации, с заменой большей части жилого фонда на коттеджи и строительством социалки, подверглись в основном сёла на морском побережье — логистически именно сюда было проще доставить стройматериалы. Билибинский район и Певек реновация практически не коснулась. Показательно и то, что объем реновации мало повлиял на демографическую ситуацию в сёлах. Зато именно в период правления Абрамовича не было закрыто ни одного села.

Ниже прикрепляю полные версии карт, разглядывайте!

Moonhousе: уже через месяц человечество возведёт первое архитектурное сооружение на другой планете
_

Свою чукотскую серию я вынужден прервать в связи со срочными новостями. Дело в том, что примерно через месяц, в январе 2025 года, произойдет самое знаменательное событие в истории архитектуры со времен изобретения ордера. На Луне будет возведено первое здание: архитектура покинет пределы Земли! И первым сооружением на другой планете станет не футуристичная база из sci-fi фильма, а обыкновенный шведский деревянный домик.

Ну, если быть точным, его модель — миниатюрная фигурка в масштабе 1 к 100. Первый космический архитектор — швед Микаэль Генберг. На лунную поверхность его работу Moonhouse в уже собранном виде доставит люксембургский(!) луноход Tenacious японской миссии Hakuto-R M2 на американской ракете Falcon-9. Да, первая космическая архитектура будет шведской — но работает на её строительство, объединившись, всё человечество: кто бы мог подумать, что Вавилонская башня будет такой маленькой и гостеприимной.

Покрытые красной охрой стены, белые рамы, теплый свет окон: идея поместить самое уютное, что есть на Земле, в холодную безжизненную лунную пустыню, пришла автору в 1999 году. Вероятно, этому домику предстоит стать самым старым сооружением, которое переживет род людской и все земные строения.

Есть что-то прекрасное и справедливое в том, что пришельцы, прилетев с опозданием на миллион лет в Солнечную систему и не застав в живых нашу цивилизацию, ничего не узнают о Пантеоне, небоскребах, Палладио и Корбюзье, о пирамидах и капроме. Единственным архитектурным наследием, по которому инопланетные критики смогут судить о зодчестве нашего вида — будет законсервированный в лунном вакууме нетленный красный деревенский домик. Что ж, приятное, должно быть, мы оставим впечатление.

Жаль разве только, что не изба.

Возрождённый ман'тыг'ак': кинематограф на службе у этнографии, или как воскресить народную архитектуру
__

Это, вероятно, последний пост в моей серии о том, какую роль традиционная архитектура коренных народов Чукотки играет в их современной жизни. Ранее я писал о яранге чукчей (1, 2), а теперь — об эскимосах.

Эскимосы — оседлый народ, причем осевший давно. Например, село Сиреник — ровесник Дербента (≈2000 лет). За века сибирские юпики разработали уникальное архитектурное сооружение: ман’тыг’ак’ — просторные цилиндрические дома с каменными стенами и купольной кровлей. Каркас выполнялся из дерева и китовых ребер, крыша покрывалась шкурами. В отличии от тундровых кочевников, китобои с побережья не испытывали недостатка в строительном материале: запасы плавника постоянно пополняло океанское течение.

Но судьба эскимосского зодчества оказалась не так радужна, как у чукотской яранги, которая живее всех живых. 50-е и 60-е, годы коллективизации, обернулись настоящей катастрофой для эскимосов: древнейшие поселения закрывались, людей переселяли в укрупненные поселки, где вместо мантыгак их ждали обычные избы. Очень быстро архитектурная традиция стала археологическим памятником.

И все же, советская власть не была однородной: перед тем, как разрушить, она успела и посозидать. В 20-30-е годы, до насильственной коллективизации и перевода коренных народов на “европейские стандарты жизни” важной целью политики была коренизация: воспитание национальных элит. В том числе для этих целей этнограф-народник Богораз создал в Ленинграде Институт Народов Севера. И именно туда из села Кивак поехал учиться молодой эскимос, Юрий Ачиргин, ставший юристом. Там он познакомился со своей женой, чуванкой Еленой Бонадаревой, одной из первых чукотских педагогов. Отучившись, оба вернулись на Чукотку: так в конце 30-х годов новый институт объединил двух талантливых людей и создал интеллигентскую семью. Вскоре политика власти изменится, древнее эскимосское село Кивак будет насильно расселено. Мантыгак, в котором родился и вырос Юрий, превратится в руины. Но семья его уроженца останется.

Спустя 70 лет мне посчастливилось познакомиться с наследником этой семьи, внуком Юрия, Алексеем Вахрушевым, режиссёром, этнографом и пассионарием. Рядом с посёлком Алексей строит этнопарк Нуналихтак, и это потрясающий пример того, как этнография, археология, архитектура и кинематограф могут работать вместе. Алексей задумал снять исторический фэнтэзи о приключениях эскимосов, но хоть это и игровое кино, антураж для съемок создают максимально достоверным: в этом академическая задача художественного фильма. Вместо декораций, режиссёр-этнограф решил воссоздать настоящий эскимосский посёлок таким, каким он был во времена молодости своего деда. И воскресить практически утраченную технологию строительства мантыгак. Для этого Вахрушев изучал фотографии начала XX века, работы археологов и этнографов, говорил со стариками, осматривал руины упраздненных селений.

Из современной техники на стройплощадке разве что тачка да стремянка: возводятся мантыгак под Эгвекинотом практически как встарь, вручную. Камни таскает и сам режиссёр, рады подработать и местные школьники. При этом команда проекта решает сложную задачу: баланс между аутентичностью и долговечностью. По задумке автора, после съемок фильма этнопарк должен приносить деньги: жилища можно будет арендовать на ночь. Поэтому кровлю покрывают искусственными шкурами. Помимо возрождения народной архитектуры, проект способствует и сохранению эскимосского языка: для 600 актёров (местных жителей!) создали языковые курсы.

Пожалуй, это самый вдохновляющий для меня архитектурный (и научный) проект за годы! Возрождение народного зодчества из руин ведёт прямой потомок этого народа, параллельно запуская целую индустрию оживления эскимосской культуры. Но меня здесь занимает еще вот какой парадокс: без модернистской политики советской власти всё это, возможно, было бы живо и не требовало бы воскрешения. С другой стороны, и те, кто сейчас всё это воскрешает — дети созданных этой же властью институтов.

Сходил к дорогому Аркадию @gre4ark на Живой Гвоздь, рассказать об уроках чукотского проекта Абрамовича. Много ещё буду об этом писать (даже целую диссертацию) но если вы вдруг любитель сумбурных рассказов голосом — слушайте:)

https://www.youtube.com/live/wewr6a0uS1Q?si=HuJNQ6Ept0FUz-3M

Городская яранга: дача, летняя кухня и "третье место" среднего класса
_______

Продолжаю рассказ о традиционном жилище народов Чукотки в XXI веке.

Анадырь — столичный город. Здесь самые высокие зарплаты в стране, а самая распространенные профессия: чиновник или менеджер. Казалось бы, ну какая тут этно-специфика: ярангу можно встретить только в музее. Но это если плохо искать: на окраине города, в Тавайвааме, вы увидите целый ряд яранг, расположившихся на первой линии моря. Это не туристический комплекс и не временная кочевье оленеводов, это — летние кухни, дачи и беседки: своего рода лофт!

Кухня национальных блюд
Представители городского среднего класса используют ярангу в качестве пространства для летнего отдыха. Мне посчастливилось попасть в гости к научным сотрудникам: они собираются с коллегами пить чай после работы, обсуждают сплетни, новости, шутят — словом, занимаются всем тем, для чего жителю российского мегаполиса нужна кухня. Но в яранге! Помимо чая, в ход идут национальные блюда из оленя, рыбы и кита — причем готовят их прям тут же, на очаге. В квартире это совершенно невозможно — вкус будет не тот, да и запахи, которые можно себе позволить в “традиционном жилище”, не представимы в многоэтажке.

Пространство альтернативных запахов
Вообще, отличия ольфакторного ландшафта яранги от принятого в урбанизированном среднем классе требует от людей дополнительной инфраструктуры. Возле яранг стоят балки-раздевалки: сарайчики, в которых люди хранят “яранговую одежду”, здесь же можно переодеться, чтобы твой “городской костюм” не пропах костром и запахом китового жира. В эти же балки складывают ярангу на зиму. Тут же лежат покрытия из оленьих шкур, которые люди держат больше как память — городские яранги покрыты брезентом, внутри может быть установлена обычная палатка с надувным матрасом, а для освещения используют светодиодные лампы.

Семейное наследие
Но соображения памяти очень важны — кому-то яранга перешла в наследство от предков, кто-то специально едет из города в сёла покупать историческую конструкцию. Потемневшие от копоти и просмоленные жиром жерди — гордость хозяина. Впрочем, я знаком и с анадырцем, собравшим себе ярангу с нуля: горожанин в третьем поколении, он только недавно решил научиться народному зодчеству, для чего специально консультировался с бабушками. Установка яранги — отдельный праздник. Сделать это в одиночку очень сложно, и люди зовут коллег и друзей себе в помощь. Так постепенно распространяется умение, без всяких инструкций на Ютубе, а буквально через опыт, как встарь. Строительство яранги — еще и повод вспомнить связанные с этим ритуалы и слова из чукотского языка: и отдых, и образование, и укрепление идентичности.

Объект городского планирования
Главная прелесть дачной яранги для чукотского горожанина — свобода. За лучшие в городе видовые места отдыха ничего не надо платить, впрочем, согласовать место установки все равно придётся: с пожарниками, ведь в яранге будет гореть костер. Но Тавайваам — особая зона. По факту, это район города Анадырь, но де юре — национальное село в его составе. Здесь расположена единственная в городе зона традиционного рыболовства, позволяющая коренным жителям ловить сетями даже красную рыбу без пошлин и лицензий. Здесь на государственному уровне отмечают все национальные праздники. Поэтому место под ярангу здесь согласуют почти где угодно. Много вы еще знаете в России городов с официально выделенными этническими районами?

Сегодня это принято скрывать, но антропологи обожают культурные различия. Они вечно норовят уехать куда подальше, в какое-нибудь удаленное племя.
Но самое невероятное под носом, среди себе подобных — думал я, попивая чай в анадырской яранге, любуясь на морские волны, и недоумевая, почему до сих таким прекрасным этно-глэмпингом владеет еще не каждый горожанин.

Яранга в XXI веке: офис, мастерская и вахтовое жилье, или как традиционное жилище остается незаменимым в промышленности Чукотки
___

Чукчи и эскимосы — два очень близких культурно народа, вековые соседи по Чукотке, но архитектурная их история сильно отличается. Ближайшие несколько постов я хочу посвятить национальному жилищу этих народов, но не в форме пересказа этнографической классики. Я расскажу о том, что видел и слышал сам в ходе своей недавно завершившиеся полевой экспедиции — насколько традиционная архитектура вообще жива, и как эти постройки используются сейчас. И покажу свои фотки!

Начнем с чукотской яранги. Казалось бы, это кочевое жилище должно было уйти в прошлое после советской политики перевода чукчей на оседлость, коллективизации и строительства колхозных сёл. Как бы не так! Действительно, сегодня у каждого чукчи, как у любого жителя России, есть недвижимость — в аренде или в собственности: квартира, избушка или коттедж. Но многие сохраняют и движимость — ярангу. Да, круглый год жить в палатке из шкур сегодня вряд-ли кто-то стал бы, но, как оказалось, есть множество функций и в современной чукотской жизни, для которых яранга оказывается незаменимой.

1. Вахтовое жильё оленеводов.
Оленеводство — до сих пор основа экономики множества чукотских сёл. Эта отрасль удивительным образом сочетает в себе формы современного бизнеса, советских совхозов и традиционного кочевого уклада. Оленеводы перемещаются по тундре на новеньких снегоходах с GPS навигаторами, но продолжают жить в ярангах, пока дежурят "на вахте" в тундре.

Недавно московские архитекторы из бюро "Скайдом" пытались продать оленеводам "высокотехнологичное мобильное жилье Яранга 2.0" из легких металлоконструкций, но на презентации в Анадыре чукчи высмеяли заезжих конструкторов. Падение болта от "инновации" в снег при сборке рискует оставить человека на морозе без крова — тогда как все узлы национального жилища связываются верёвками и ремнями: даже имея все возможности компьютерного проектирования сложно придумать что-то лучше проверенной веками технологии.

Помимо зарплаты, оленеводам выделяют государственные субсидии на обновление летнего (брезентового) и зимнего (из шкур) покрытия на ярангу — ведь это рабочее оборудование! Приобрести его можно на пошивочном цехе, которые есть в чукотских селах Амгуэма, Лорино — но чаще люди пользуются услугами знакомых женщин, например, бабы Гали.

2. Офис и мастерская.
Бабушка Галя, жительница Амгуэмы, долгие годы проработала в тундре — чумработницей. Перебравшись на постоянное место жительства в посёлок, она продолжает снабжать оленеводов: шьёт им из шкур зимнюю одежду, торбаса, пологи, покрытия. Каждое утро она идёт через болото в свою ярангу, стоящую на отшибе села. Именно здесь её офис и производство. Дело в том, что условия в квартире плохо подходят для работы со шкурами — они быстро портятся в тепле, пахнут, да и занимают слишком много места. Работа сезонная: на зиму она сворачивает ярангу, передает продукцию клиентам и живёт обычной жизнью пенсионерки, с нетерпением ожидая весны, чтобы вернуться в свой уютный пропахший костром заводик.

Яранга сохранилась в оленеводческой индустрии в первую очередь за счет своей практичности — и лишь в меньшей степени из-за каких-то более высоких материй, вроде забот о национальной идентичности. Просто до сих пор не придумали ничего лучше. Поэтому чукчи не стесняются прокачивать яранги новыми технологиями, например, недавно студенты анадырского университета изобрели генератор, который позволяет заряжать смартфон прям от домашнего очага. Прибор сразу же обкатали в яранге оленеводов-родственников изобретателя, и вот он уже получил патент. В ходу также солнечные панели.

Таким образом, яранга продолжает жить главным образом потому, что живо оленеводство. Пусть на Чукотке эта индустрия функционирует не совсем по рыночной логике, и дотируется государством, но она действительно работает на сохранение традиции! И все же, символические, семейные и даже сакральные свойства яранг — тоже важный фактор их живучести, но о них поговорим в следующем посте.

Избояранга или домик Свиньина — о моей удивительной находке на Чукотке, и о первом массовом быстровозводимом жилье для российской Арктики
____

О том, насколько недавно Чукотка была заселена европейцами, говорит тот факт, что это — единственный регион, в котором нет памятников архитектуры. Археологических объектов культурного наследия — пожалуйста, сколько хочешь, но именно капитальные здания здесь массово начали строить только после ВОВ, в пятидесятые. В общем, кажется, наделять охранным статусом пока особенно нечего. Но это только кажется.

Гуляю я по полузаброшенному посёлку Угольные Копи, и вдруг вижу — не то изба, не то яранга. Коническая крыша, но маленькие окна с наличниками. Это — удивительным образом уцелевший домик, построенный по системе инженера Свиньина.

И великий, но еще непризнанный памятник конструктивизма. В конце 1920-х большевики, окончательно закрепившись на Дальнем Востоке, запускают его освоение и завоз переселенцев. Военный инженер Свиньин, строивший Владивостокскую крепость, в 1928 г.  презентует им свой проект: быстровозводимый сборный дом, оказавшийся незаменимым для нужд стремительно прибывающей в регион новой власти.

“Свиняги”, как прозвали эти дома, возводились по всему Дальнему Востоку, от Чукотки до Сахалина. Их главной прелестью была легкость в транспортировке и сборке: конструкция состояла из 66 фанерных секций-щитов, которые соединялись без гвоздей. Для строительства не были нужны даже базовые плотницкие навыки, как в случае сруба, да и фанеру было проще и дешевле завозить в труднодоступные места, чем брёвна. Такая IKEA начала века.

В то время у коренных народов было принято учиться — Свиньин действительно позаимствовал круглую форму у коренных Севера: такой дом не так заносило снегом в пургу. Изнутри, подобно яранге, фанерные стены предполагалось утеплять шкурами оленя или моржа, а щели конопатить мхом. Тем не менее, теплопотери были огромными: огонь в печи необходимо было поддерживать всю ночь — что привычно для жителей чумов и яранг, но для бывших жителей изб и хат все-таки сильный “дауншифтинг”.

Поэтому в конечном итоге от домиков Свиньина отказались, заменив их на бревенчатые бараки и избушки. Активнее всего они использовались в строительстве культбаз для “просвещения” коренных народов Чукотки — в курглых домиках располагались школы, столовые, медпункты и клубы: привычная жителям коническая форма здания, как считалось, должна была сделать новые институты не такими пугающими.

Героическую службу “свиняги” сыграли во время Второй Мировой: они использовались для быстрого возведения аэродромной инфраструктуры Алсиба на Чукотке — трассы, по которой в СССР шел ленд-лиз с Аляски. Впрочем, финал домиков Свиньина был трагичен и созвучен судьбе их создателя: до 50-х их последней функцией оказалось размещение заключенных сталинских лагерей, в одном из которых закончилась жизнь арестованного владивостокского инженера.

Не смотря на огромный тираж серии, сегодня домиков Свиньина почти не осталось: фанера недолговечна. До позавчера считалось, что единственный сохранился в городе Оха на Сахалине. Но вот я нашел еще один в Угольных Копях! Правда же, он достоин того, чтобы стать первым памятником архитектуры на Чукотке, и быть взят под государственную охрану?

Я не смог найти чертежей, планов, или инструкций по сборке домика — поделитесь, если они есть у вас!  Координаты домика в комментарии к посту.

Реновация национальных сёл, или о том, зачем я приехал на Чукотку (и просьба о помощи!)
__

Представьте: вы живёте в деревне в своей избушке. Топите печь, ведёте хозяйство, латаете дом кое-как. Вдруг в вашу деревню прилетает молодой олигарх. Он говорит вам и вашим соседям: “собирайте вещи, вы отправляетесь в санаторий!”. Спустя три месяца отдыха на курорте всем селом, вы возвращаетесь в родную деревню и не можете её узнать: она полностью перестроена, и скорее напоминает пригородный частный посёлок. Вместо изб — коттеджи, которые вы раньше видели только в фильмах про Америку. И один из них — ваш. Приснится же такое!

Но для тысяч чукчей и эскимосов это стало реальностью. За короткий промежуток губернаторства Абрамовича национальные посёлки Чукотки полностью преобразились, причем при помощи технологий и рук соседней страны — Канады, что было непредставимо совсем недавно для закрытой и милитаризованной Чукотки времен Холодной Войны.

Это беспрецедентная по своим масштабом модернизация сельских территорий в постсоветской России. В нулевые ввод жилья на душу населения вдвое превышал общероссийский. Причем строительство это было некоммерческим, что тем более удивительно для тогдашней эпохи дикого капитализма. В этих переменах и их последствиях для людей мне захотелось разобраться подробнее. И так странно, что этого еще никто не сделал до меня.

Что задумывали реноваторы? Как местное население восприняло этот процесс, как люди адаптировались к нему? Как он повлиял на социальную структуру, практики, мировоззрение людей? За ответами на эти вопросы я отправился в поле - и ближайший месяц проведу в национальных сёлах Чукотки. Помимо масштабов, проект интересен еще и тем, что происходил на столкновении разных культур, и в столь необычных климатических и географических условиях. Если вдруг вы оттуда, участвовали в большой чукотской реновации в качестве строителя, или просто что-то знаете об этом — напишите мне, пожалуйста!

Пока я задумываю своё исследование как работу в области антропологии модернизации. В урбанистике сейчас распространены предпроектные исследования, но вот масштабных постпроектных практически не проводится. Между тем, это же так любопытно — разобраться, как политические и архитектурные проекты существуют, будучи воплощенными в жизнь: как и зачем они собирались трансформировать реальность, и как она трансформировалась на самом деле. Посмотрим, что из этого выйдет, но готовьтесь, ближайшее время мой канал будет полон чукотского контента! Еттык!

Революция в арктическом градостроительстве: ИЖС в тундре и рождение чукотской карготектуры
--------
Привет из далекого Анадыря!
Я приехал на Чукотку проводить полевое исследование для диссертации (изучаю реновацию национальных сел в годы Абрамовича), но наткнулся на потрясающий сюжет, о котором хочется рассказать. Прямо сейчас в Анадыре происходит революция в арктическом градостроительстве: строительный бум ИЖС (индивидуальной жилой застройки)!

Отсутствие субурбии — характерная черта для всех застраивавшихся в советское время городов Арктики. Эти города намеренно планировались компактными и строились по единому плану, чтобы не растягивать инфраструктуру. Небольшие размеры города позволяли перемещаться пешком даже в условиях пурги: стены панелек защищали людей от сбивающего с ног ветра. Но с 2021 года на Чукотке все поменялось — к привычным северным микрорайонам на сваях добавляются раскиданные по тундре домики.

Население Анадыря растёт, а стройка не поспевает: каждый новый ЖК в условиях мерзлоты — это очень сложно и дорого. Чтобы справиться с жилищным кризисом, местное правительство придумало хитрый ход — дать людям самим построить себе жильё!

Схема господдержки работает следующим образом: ты покупаешь или арендуешь участок (если многодетный — получаешь бесплатно). Выбираешь и привозишь в контейнере "с материка" ДОМОКОМПЛЕКТ (строительные материалы и конструктор дома), строишь его. И после этого, если дом проходит экспертизу, государство компенсирует тебе затраты до 6 млн рублей.

Квартиры в Анадыре сейчас стоят очень дорого, поэтому программа вызвала ажиотаж. Для частного дома не нужен такой сложный фундамент, а в городе после СССР осталось немало обеспеченных сетями пустырей под непостроенные микрорайоны. И, что самое главное, индивидуальный дом даёт возможность для самовыражения — построить себе что-то по собственным потребностям.

Или схитрить и сильно сэкономить: судя по всему, программа поддержки ИЖС вдохнула новую жизнь в КАРГОТЕКТУРУ: зачем привозить контейнеры с домокомплектом, если и самого контейнера будет достаточно? Морской контейнер на Севере можно достать почти бесплатно — а дальше вопрос фантазии: потратиться придется только на фундамент и отделку, но компенсация покроет эти затраты.

Посмотрите на рождающийся малоэтажный район Анадыря: индивидуальные вкусы, смекалочка и архитектурное разнообразие пришли в Арктику! Но именно габариты транспортного контейнера определяют форму зданий — прямо или косвенно. Скрестим же пальцы за новоселов, чтобы их франкенштейны прошли экспертизу.

Кто-то вот уже посадил картошку в своём арктическом огороде (на последнем фото).

Дачефикация и затвердевание инфраструктуры, или как я деревенский колодец чинил
___

Пару лет назад в деревне, в которую я езжу отдыхать каждое лето, прохудился общественный колодец. На вид ему было не меньше полувека — это был сруб, уходящий под землю, и вот он окончательно сгнил. Раньше деревенские мужики ремонтировали колодец своими силами, но век их был короток — сегодня в деревне остались жить две старушки. Вот я и решил взять и починить столь важную инфраструктуру, но сделать это не по старинке, а как принято в городе — написал обращение в муниципалитет через госуслуги. Обычная городская практика, с помощью которой я не раз латал дыры в асфальте, сработала и в деревне — в отведённый законом срок в 30 дней мне ответили, что сейчас средств на ремонт в бюджете нет, но поставили в очередь. На следующий год я приехал в деревню, и произошло неочевидное.

Мне стали предъявлять! Местные жители из соседних сел, оказывается, были возмущены моей наглостью. Мол, вместо того, чтобы скинуться и самим сделать себе новый колодец, я строчу доносы и трачу крохотный муниципальный бюджет на инфраструктуру, которой будут пользоваться три с половиной человека и большинство из них — дачники, которые приезжают дай бог на три месяца в году. Я, хотевший как лучше и видевший в своем действии лишь использование законного инструмента для общего блага, а вовсе не эгоизм — призадумался.
А спустя еще год колодец действительно отремонтировали, заменив старинный сруб на новенькие бетонные кольца. Но вместо удобства в добывании воды меня уже радовало другое — я невольно запустил эксперимент, подсветивший любопытные эффекты дачефикации.

Во-первых, это исторически детерминированное дачное неравенство. Если бы колодец прохудился в дачном товариществе или садоводстве — мне бы не пришло в голову обращаться в муниципалитет, а государство не стало бы финансировать эту инфраструктуру из общих налогов: правление СНТ просто направило бы часть взносов дачников на ремонт. Множество деревень средней полосы по мере депопуляции превратились в по сути такие дачные поселки (в них не осталось постоянных жителей), но де юре они остаются на балансе муниципалитета. В итоге прошлое буквально влияет на права жителей: два абсолютно одинаковых по форме населенных пункта оказываются совершенно разными по способу управления в зависимости от истории. Внезапно историческая деревня становится местом зависимых от государства индивидуальных собственников, тогда как то, что изначально строилось как дачное товарищество — автономным кооперативом самоорганизующихся соседей.

Во-вторых, это затвердевание текучей технологии. Публичное благо, которое исторически поддерживалось членами сообщества, превращается в жесткую государственную инфраструктуру, как только люди начинают к нему соответствующе относиться — и адаптивное дерево, которое можно срубить и залатать своими силами, заменяется на бетон, который уже точно будет не починить без внешней поддержки. Своим обращением в муниципалитет я добровольно отказался от автономии, которую предлагал моей деревне старинный колодец.

В-третьих, это перспектива инфраструктурных конфликтов. Недовольство местных жителей расходами бюджета на нужды дачников сигнализирует о том, что дача (справедливо) воспринимается ими не как право, но как привилегия, и местные не хотят обслуживать комфорт чужого отдыха за свой счет. Чем больше деревень будут превращаться в дачные поселки, тем больше этот конфликт будет нарастать. Как разделить инфраструктуру и ответственность за ее содержание между теми, кто пользуется ей регулярно, и дачниками — вот интересная задачка для специалистов в области муниципального самоуправления.

Ну а колодец получился красивый!

Эскимосский Нотр-Дам на вечной мерзлоте, или архитектурный гений канадского миссионера
____________

Строительство в Арктике — это всегда непросто. А теперь представьте, что вам необходимо возвести там католический собор. С этой задачей столкнулся Морис Ларок, канадский миссионер, прибывший в конце 1950-х в эскимосский городок Инувик.

Ларок не имел архитектурного образования, но был плотником с большим опытом работы на Севере, поэтому понимал всю степень сложности местных грунтов. В Инувике (да и по всей Арктике) здания стоят на сваях, но для классической базилики со шпилем это решение не подходило. Промерзающая земля под сваями имеет свойство вспучиваться, башни бы при этом просто обрушились.

Чтобы справится с этой проблемой, миссионер обратился к эскимосской традиции — храм было решено построить круглым, в форме иглу. И местную культуру уважить, и прихожан привлечь национальными отсылками, и равномерно распределить нагрузку, чтобы здание не заметило проседаний грунта. Редкий случай, когда использование этнической эстетики — не просто постмодернистская игра в идентичность.

Вместо свай здание оперли на огромную чашеобразную бетонную плиту, под которой насыпали щебень. По сути, самоучка изобрел плавающий фундамент: таяние мерзлоты и вспучивание земли привели бы лишь к тому, что собор просто незаметно покачивался, как лодка на волнах. А гравийная подушка изолировала бы мерзлоту от нагревания.

Другой сложностью было найти дерево в тундре для конструкций — его сплавляли по реке за 1000 км отсюда. В ход шел и весь подручный материал, что были готовы жертвовать будущие прихожане — например, лестницы строились из черенков хоккейных клюшек (К - канадцы). Тем не менее, Ларок соорудил целых два купола — внешний и внутренний, чтобы обеспечить большую термоизоляцию помещения.

Удивительно, но все работы велись плотником самовольно, без согласования с властями и лишь при помощи местных энтузиастов-эскимосов. Говорят, что он пытался согласовать проект, но чиновники в Оттаве просто не смогли понять чертежей — все-таки миссионер не был архитектором.

В итоге инженерный гений самоучки был признан официально — 12 лет спустя разработанную им конструкцию повторил известный канадский архитектор Рональд Том при строительстве храма в Икалуите, столице Канадской Арктики. Изобретательность и дерзновение, за которые мы любим зодчих Русского Севера, как видно — явление трансполярное.