Владыка Феофан был самым удивительным ценителем моего исполнительского мастерства.
Приехав начальствовать на нашу южноуральскую кафедру, он почти сразу дал понять, что меня не тронут. Помню, как однажды на епархиальном собрании владыка заставил подняться всех клириков епархии, имевших вторую работу. Отцам, подрабатывавшим вне Церкви, он твёрдо приказал оставить светские должности. На расправу владыка был скор, в ужасе, ему повиновались. Я же, стоящий у самого его плеча до последнего совместного дня службы, продолжал петь в опере.
— Покажи-ка мне сегодняшнее чтение, — со странной полуулыбкой сказал он мне однажды.
Я подошёл к престолу, открыл Книгу и обозначил нужное зачало. Владыка пробежал его глазами, покивал как бы сам себе и вдруг…
— Собираешься петь в Большом театре? — спросил он меня с явной хитрецой.
Мне стало понятно, что кто-то из священников доложил архиерею некоторые подробности моего доверительного диалога с собратом.
— Если предложат, не откажусь, владыка! — молодецки ответил я.
— Ну, даёшь, — протянул он моё имя, краснея от удовольствия.
Так владыка давал понять, что ситуацию он всё-таки контролирует.
Однажды он завёл меня в пустую трапезную, приказав отцам остаться снаружи. Я приготовился претерпеть очередной мастер-класс по состругиванию гордыни, когда архиерей приказал:
— Пой Сусанина!
— Что?! — опешил я.
— Пой.
Я замешкал. После ладана, цветов и службы голос уже не очень звучал и в трапезной не было инструмента. Этот эпизод позже помог мне прослушаться у маэстро Гергиева. Я уже знал и был готов к тому, что мне, возможно, придётся петь Сусанина без музыкального сопровождения… Поэтому подошёл к одному из дирижёров, страстно желавших попасть к маэстро, сунул в руки ноты и сказал: «Если сыграете, зайдём вместе». Дирижёр согласился, и я не остался без фортепианного аккомпанемента…
Для владыки я не стал петь речитатива, а сразу разлился арией. Архиерей уложил руки на посох, оперся на него и удивительно сконцентрированно слушал мою «зарю».
— Замечательно! — сказал он, дослушав каденцию и покинул трапезную.
Наверное, это был единственный раз, когда он хвалил меня в глаза. Великая княгиня Мария Владимировна в интервью говорила, что «владыка очень скучает по диакону своему любимому». Вероятно и ей он меня хвалил. Не хвалил он меня при «своих», хотя нужно признать, что так и не позволил никому из них по-настоящему мне навредить.
Только мне он позволял словесную перепалку с собой. Любому другому за мои ответы досталось бы переехать за 400 км, а меня он терпел. Я уже тогда официально был «суровым» и «ворчливым». Возможно, он ценил бесстрашие. Если владыка говорил о моём недостоинстве — я предлагал снять с меня орарь. Тогда он отвечал, что поставит меня в центре храма и снимет облачение принародно — но и от этого я не приходил в ужас. Ему нравилось. На Руси всегда ценилась удаль, а она, как известно, не очень покладиста.
Он стал моей музой. Я посвятил ему столько строк, сколько не каждый поэт принесёт в жертву возлюбленной. Пожалуй, и в каждом моём прозаическом произведении на сегодня присутствует его незабвенный образ. При желании, со временем вы всё это прочтёте...
Наши отношения были сложными, но бесконечно интересными. Когда его не стало 20 ноября 2020 г., я почувствовал глубокое одиночество. Моя муза умерла.
Владыко, и я скучаю.
