Говоря об конкретном событии и его рефлексии (а вернее -- подчеркивая пустоту на месте её отсутствия), этот небольшой текст акцентирует внимание на куда более обширном парадоксе молчания. Военные конфликты и преступления, политические репрессии, нарастание несвобод и систематическое нарушение прав человека -- всё это ежедневно приносит нам десятки чудовищных новостей из самых разных локаций и культур, и одновременно производят свою работу десятки разносторонних механизмов, делающих невозможным разговор о происходящем.
Эти механизмы можно разделить на внешние и внутренние. И если с внешними всё понятно -- в определенных средах ценой высказывания могут стать свобода, безопасность и жизнь, твоя или близких -- то с внутренними сложнее. Здесь встают вопросы и этической уместности, и коммуникативной, и многих других. То есть с одной стороны нас вынуждают молчать репрессивные законы, а с другой -- некие сложно формулируемые внутренние законы самой природы коммуникации между людьми. Вместе они конструируют огромные фигуры умолчания, всё время невидимо и тяжело нависающие над любым человеком, любым диалогом. Внутренняя необъяснимая невозможность высказывания о невозможности высказывания, диктуемой извне: круг замкнулся; минимальными лаконичными инструментами в этом тексте изображаются два полюса запретов, и в несколько строчек умещается вся пропасть между ними -- и вся многоярусность молчания.
Возьмём такой пример: в феврале 2022го начинается полномасштабное вторжение России в Украину, и если поначалу звучат протесты, пишутся коллективные открытые письма (как странно сейчас это вспомнить!), то довольно скоро новые репрессивные статьи и переполненные вплоть до пригородов отделения полиции ставят на подобных высказываниях жирную точку. Это внешний запрет, но как много запретов внутренних вторят ему: от невозможности открыто поговорить с идейно неблизкими близкими, поскольку это поставит под угрозу семейные отношения, до парадоксальной невозможности полноценно поговорить даже с теми, кто с тобой заодно. Кажется, "мы", о котором идёт речь в стихотворении, -- именно такое, самое близкое. И вот даже на уровне такого "мы" полноценный разговор невозможен, потому что: 1) мы настолько в одной лодке, что и так всё понятно -- без слов; 2) обсуждения бессильны что-либо изменить, поэтому в них нет смысла; 3) что тут скажешь, кроме "это * * * -- да, это * * * "; 4) нельзя же всё время о плохом, надо же как-то жить и выживать; 5) это пятиминутный смоллток с соседями по эмиграции, и формат совсем не предполагает такой тематики разговора; 6) это кухня ресторана в эмиграции, куда ты устроился мыть посуду, и здесь есть правило "не говорим о политике"; 7) это жители страны, гостеприимно тебя приютившей, и будет неправильно в ответ на их гостеприимство приниматься спорить и переубеждать... И прочая, и прочая. Одна мощная внешняя сила -- и тысячи внутренних сил, не дающих сделать это: свободно поговорить о самом главном, о том, как где-то страдают люди и как это чудовищно, о том, что нельзя об этом молчать, ведь такое молчание не отличается от равнодушия, даже когда не является им. Какой-то маленький князь Мышкин внутри постоянно хочет воскликнуть "ну что же вы всё не о том говорите", но вряд ли может предложить выход -- способ по-настоящему говорить "о том".
Наверное, человек не только рождается один и умирает один, но и с ежедневными поставками ужасных новостей тоже остаётся наедине -- не имея возможности действительно, в полном смысле слова поделиться своими переживаниями даже с самыми близкими. Обычная коммуникация просто не справляется с этим -- слишком много факторов делают высказывание невозможным, но при этом потребность в нём безусловно есть: она заложена в самой природе человека и речи. Сегодня на антивоенной акции в Херцег Нови (Черногория), приуроченной к 1000 дней с начала полномасштабной войны России против Украины, одна девушка спела песню с таким припевом: "Что же нам теперь делать с ним вдвоём -- с моим февралём". С февралём 2022го каждый действительно в каком-то смысле так и остаётся один на один.
