Игра слов

Для меня это, наверно, главный итог первого цикла моего курса о стиле. Но писательские кухни хранят еще много секретов. Приходите, поищем их вместе.
https://gorky.media/context/student-antona-chehova/

Листая словарь сленга перед тем, как отдать его в хорошие руки, наткнулся на такой пример употребления фразового глагола fool around:

I told you not to fool around with that gun; now you've shot Aunt Bessie.

По-моему, ничуть не хуже детских ботиночек Старика Хэма! Эти микроновеллы замечательны тем, что открывают самый широкий простор для читательского, так сказать, сотворчества. Тетю Бесси можно вообразить себе милой старушкой, или заложницей, которую охраняют в расчете на большой выкуп, или просто кошкой, а преступника - трехлетним пацаном с водяным пистолетом (shot ведь не обязательно насмерть) или только что отсидевшим третий срок бандюганом в наколках.

Если кто знает или сам может придумать хорошие рассказики из одной-двух фраз, покидайте в комменты, потренируем воображение 🙂

СТИХИ ПРО ЗАЕК (№4)

Поговорим об экви… о какой бы из них нам поговорить? Ну, скажем, об эквиритмичности. Сразу должен признаться, что тут я кардинально изменил свою точку зрения на поэтический перевод. Раньше мне казалось, что сохранять размер оригинала – святая обязанность переводчика и то, что Бальмонт, к примеру, сотворил с «Витязем в тигровой шкуре» есть злостное и непростительное хулиганство. Но потом я стал понимать, что размер – всего лишь одна из характеристик поэтического текста и вцепляться в него мертвой хваткой значит упускать из виду целое. (Однако же то, что Бальмонт сотворил с Руставели, по-прежнему остается злостным и непростительным хулиганством.) Вот и Кружков в своей книге несколько раз приводит примеры замены оригинального размера переводимого стихотворения – а именно ямба, которым написано подавляющее большинство англоязычных стихов, – на другой, лучше вписывающийся в нашу поэтическую традицию и заодно позволяющий решить еще кое-какие важные переводческие задачи. Часто этим новым размером оказывается трехсложник – дактиль или анапест.

Ну а при чем тут проза? При том, что качественная проза тоже обычно в той или иной степени ритмизована, хотя ее ритмический рисунок не так симметричен и не так четко выражен, как в стихах. Если стихотворение классического типа похоже на кристалл с правильной решеткой, то проза представляет собой не аморфное тело, а что-то вроде недорасплавленной смеси кристаллов, в которой то и дело попадаются их обломки. Сложный ритм прозы, ее внутреннюю музыку хорошие переводчики обычно воспроизводят не сознательно, а чутьем, и стихотворные вкрапления в переводе, конечно, оказываются при этом совсем другими по своим формальным признакам, включая и размер.

Проиллюстрирую все эти странные рассуждения зачином «Повести о двух городах» Диккенса – тем самым, которое я разбирал в своей собственной книжке, одноименной с этим каналом. Вот оно:

It was the best of times, it was the worst of times, it was the age of wisdom, it was the age of foolishness, it was the epoch of belief, it was the epoch of incredulity, it was the season of Light, it was the season of Darkness, it was the spring of hope, it was the winter of despair…

Посмотрите внимательно: это почти чистый ямб. Почти – потому что не будь в нем необходимых и по-своему вполне гармоничных перебоев, Диккенсу стоило бы сменить фамилию на Байрон. И задается этот размер (как и в стихах) уже с самого начала длиной английских слов, в большинстве своем односложных: it was the best of times, it was the worst of times… Русские же слова в среднем длиннее, и вот что выходит в переводе у бабушки Блока (красноречивое совпадение!) Бекетовой:

Это было лучшее из всех времен, это было худшее из всех времен; это был век мудрости, это был век глупости; это была эпоха веры, это была эпоха безверия; это были годы света, это были годы мрака…

Размер здесь пляшет гораздо сильнее, чем в оригинале, но уже стартовое «это было…» задает не двухсложник, а трехсложник – анапест:

Это бЫло [ведь] лУчшее Из всех времЕн, это бЫло [ведь] хУдшее Из всех времЕн…

Потом он сильно расшатывается и в какой-то момент вдруг перескакивает в хорей:

Это бЫли гОды свЕта, Это бЫли гОды мрАка… –

но трудно спорить с тем, что проза и дальше остается очевидно ритмизованной. Не будет в переводе этого сложного, пусть и ломающегося, ритма – не будет и Диккенса.

Надеюсь, что теперь тем переводчикам, которых пугали явные стихотворные цитаты в прозе, будет немножко легче с ними справляться. Оказывается, кое-что мы уже умеем – осталось только научиться рифмовать...

#ловичертенка

16. Одним утром, одним вечером

Проснувшись одним утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели…

Кажется, даже современные физики еще не додумались до того, чтобы сделать ось времени самопересекающейся, а потому указание на количество утр выглядит здесь явно излишним. Тем не менее в переводах это попадается довольно часто. И не только с английского: перевели же название фильма Un beau matin как «Одним прекрасным утром», и ничего. Правда, зрители у нас еще и не такое видали.

Интересно, что в нашу литературу эта калька тоже проникла еще в стародавние времена, но как следует утвердиться в ней все же не сумела. Корпус показывает, что из писателей, на которых стоит обратить внимание, ее использовали Герцен (12 раз) и Салтыков-Щедрин (9 раз). «Одним вечером» тоже иногда встречается – угадайте, у кого? Правильно: у Герцена (3) и у Салтыкова-Щедрина (1). Согласитесь, что для современных переводчиков это едва ли самые подходящие ролевые модели – по крайней мере, в этом отношении.

А вот на «однажды утром» и «как-то утром» в сумме КРЯ дает уже больше тысячи употреблений. И это как раз тот случай, когда лучше не оригинальничать и не будить Герцена. Однажды утром (а может, и вечером) его уже разбудили – и чем все кончилось?

СТИХИ ПРО ЗАЕК (№3)

У поэтического перевода не один родитель, а два, не одна наследственная линия, а две, переплетенные друг с другом, как спирали в двойной молекуле ДНК. Перевод существует одновременно в двух литературных традициях, более того, в двух языковых традициях. <…> То, что переводчик вносит от себя, это неизбежная плата за то, чтобы произведение продолжало жить в другом языке, в другие времена.

Качественной разницы между поэтическим и прозаическим переводом я здесь не вижу. Но дьявол прячется не в качестве, а в количестве. «Отсебятина», как холестерин, бывает хорошая и плохая. Для простоты представим себе, что мы изучаем продукцию мастеровитых переводчиков, в которой содержится пренебрежимо мало плохой отсебятины, и спросим себя, какая доля хорошей необходима удачному переводу – иначе говоря, сколько в готовом переводе остается от автора, а сколько добавляет в него (отчасти компенсируя неизбежные потери) переводчик. Ориентируясь исключительно на свои ощущения, без всяких претензий на научную обоснованность, я бы ответил так: в случае с прозаическим переводом соотношение автор – переводчик составляет примерно 70-80 к 30-20%, а в случае поэтического – примерно наоборот. (Впрочем, в больших поэмах повествовательного типа от автора остается побольше – процентов до 50).

Объяснить это различие можно двумя причинами – вернее, одной причиной с двумя следствиями. Причина: стихи гораздо крепче, чем проза, укоренены в своем языке и своей культуре (конечно, исключения, подтверждающие правило, имеются, но не будем их сейчас обсуждать). Следствие номер один: их гораздо труднее оттуда выдрать и пересадить в другую культурно-языковую почву. Следствие номер два: как бы прекрасно переводчик ни был знаком с языком оригинала, он ему не родной, и платоновскую идею, которая брезжит за текстом переводимого стихотворения, он различает как бы сквозь мутное стекло, а потому и его интерпретация этой идеи поневоле оказывается намного более субъективной, чем в случае с прозой (не говоря уж о том, что проза вообще менее «метафизична» и представить себе платоновскую идею, скажем, романа Достоевского «Бесы» несколько затруднительно).

Значит ли это, что поэтический перевод невозможен? По-моему, утверждать это при наличии большого количества прекрасных переводов стихов довольно глупо. Просто не надо требовать от переводчиков поэзии того, чего они в принципе не способны добиться, – адекватности (не случайно это лягушачье слово звучит так непоэтично). Какая разница, «настоящего» Петрарку показывает нам Мандельштам или нет, если его переводы приятно читать? Мне лично это не очень важно, тем более что реальность и вообще-то довольно загадочная штука.

Но давайте хотя бы без философии обойдемся.

СТИХИ ПРО ЗАЕК (№2)

Говорить о стихах можно бесконечно, о поэтическом переводе – и того дольше. Вокруг этой темы существует много категорических мнений, например: поэзия непереводима; читать стихи надо в оригинале; переводчик должен стать прозрачным стеклом; переводы должны обновляться каждые пятьдесят лет; и так далее. Опровергать их долго и скучно. (Здесь и дальше курсивом буду давать прямые цитаты из книги Кружкова.)

Сколько раз мы слышали точно такие же категорические мнения (за исключением разве что первого) и в отношении прозаического перевода? И в этом случае опровергать их точно так же долго и скучно; не будем этого делать.

При буквальном переводе мы не просто теряем важнейшие смысловые оттенки и отзвучия. Мы теряем тайну произведения, скрытую, растворенную между словами…

Что буквальный перевод плох и для прозы, доказывать ни к чему; тут параллель очевидна, хотя переводчиков прозы гораздо чаще ругают за пресловутую отсебятину. А различие тут, по-моему, состоит в следующем. При переводе прозы минимальной единицей текста, которую необходимо «переваривать» целиком, вместе со всеми оттенками, обычно служит фраза; конечно, связи между фразами тоже важны, но это, как правило, все-таки связи второго порядка. На первый взгляд кажется, что при переводе поэзии фразе должна соответствовать строка. Но в стихотворении, особенно небольшом, все переплетено так тесно уже благодаря внешним связям (рифме и размеру, если вести речь о поэзии классического типа), а внутренние связи так сильны (тут просится химическая аналогия – ковалентны, и даже хочется порассуждать об общих электронных парах, но я, пожалуй, удержусь), что эта минимальная единица, которую надо переводить как что-то цельное, обычно вырастает до размеров строфы, а то и всего стихотворения.

Этому есть убедительное экспериментальное подтверждение. Наверняка многим из вас – как и мне – попадались вкрапленные в прозу стихотворные цитаты, и наверняка многие – как и я – пытались слямзить их русскоязычный вариант из чужого перевода, уже опубликованного. Не знаю, как вам, а мне это не удавалось почти никогда. Смысл при поэтическом переводе так часто прыгает туда-сюда и при этом так часто меняет одежку, что установить взаимно однозначное соответствие между строчками оригинала и перевода практически невозможно. Из-за этого и мы, переводчики прозы, иногда волей-неволей бываем вынуждены зарифмовать строчку-другую. Некоторые так этого боятся, что бегут за помощью к знакомым поэтам, но это плохой метод: ведь чтобы попасть в точку со своим переводом пары строк, вашему приятелю, каким бы гениальным стихотворцем он ни был, нужно вникнуть во все их прозаическое окружение, а это задачка не на пять минут.

Да и вообще, нечего пускать в свою работу посторонних, даже лучших друзей. Перевод – дело сугубо личное. Помучайтесь сами. Может, в вас тоже дремлет Пушкин – так разбудите его.

СТИХИ ПРО ЗАЕК (№1)

Как всегда после Нового года, хочется поскорей стряхнуть с себя мандариновые шкурки (тем более что и мандарины в Москве нынче на удивление кислые, почти несъедобные) и снова прийти в обычное уныло-полурабочее состояние.

Но сначала оффтоп. В какой поразительный год мы с вами вступили! По сравнению с ним 2000-й, 2002-й и 2020-й, сбившись в кучку у параши, нервно смолят бычки. Вот смотрите: если сложить все целые числа от одного до девяти и возвести эту сумму в квадрат, получится 2025. Далее, берем кубы все тех же девяти цифр, складываем, и – о чудо! – выходит опять двадцать пять, то бишь 2025. Но и это еще не все. Разломите число 2025 пополам, сложите половинки, 20 и 25, возведите в квадрат – и…

Боже, как это прекрасно! Вот она где, царица наук, а не эта ваша литература! С одной стороны, в такой год не может не произойти чего-нибудь совершенно замечательного со знаком плюс. С другой – логично было бы на нем все и закончить. Как твердый сторонник трагического оптимизма, я считаю значительно более вероятным второй вариант, но при этом абсолютно уверен в реализации первого…

Ладно; вернемся в привычную область, где хотя бы что-то зависит от нас самих. Сейчас я с удовольствием читаю сборник «Исполнись волею моей…» Кружкова, очень кстати врученный мне автором и теперь уже вдвойне коллегой (потому что еще и по Школе) аккурат накануне праздника. Иметь некоторое представление о поэтическом переводе, всегда казавшемся мне самым трудным, самым захватывающим и самым безнадежным занятием на всем белом свете, чрезвычайно полезно и нам, которые про заек, и хотя я обнаруживаю в книжке много вполне ожидаемого, кое с чем хочется и поспорить.

Итак, о чем у нас пойдет речь? О горизонталях и вертикалях, о параллелях и меридианах перпендикулярах – иными словами, о сходствах и различиях между поэтическим и прозаическим, но все же художественным переводом. Однако прежде надо немного отдохнуть – иначе слишком велик риск переутомиться и вновь угодить в объятия к трем кислым мандаринам, которые только того и ждут.

Дорогие друзья, сочувствующие и нечаянные прохожие! Начинается – а для кого-то уже началась – длинная утомительная череда праздников. Во-первых, давайте постараемся за эти дни не подрастерять здоровье или его остатки, у кого что имеется. А во-вторых, как водится, насчет итогов и планов.

Честно, но при этом мягко говоря, уходящий год был так себе; если вы не согласны, я за вас очень рад. Особенно декабрь у меня вышел трудный, по объективным и субъективным причинам, потому и писал я здесь так непростительно мало (впрочем, еще одно жиденькое оправдание своего молчания надеюсь вскоре вам представить). Но было же и хорошее! Вот, например, как-то так совпало, что у всех славных людей были в этом году дни рожденья (правда, и у неславных тоже, но до них нам никакого дела нет). Новыми переводами я похвастаться не могу, тут у меня ступор продолжается, зато опробовал новый курс по изучению стиля разных писателей, и хотя прошел он не с таким блеском, как другая наша новинка, курс перевода английской поэзии под водительством Григория Кружкова, все ж таки некоторые надежды я на это новое для себя направление возлагаю. В Школе нашей, кстати, скоро будут и другие сюрпризы, и хотя не все у нас идет гладко, мы а) не сдаемся, бэ) решительно не сдаемся и цэ) сдаваться не собираемся. Относительно прочих своих планов, я, пожалуй, лучше помолчу, а то знаете как бывает: ляпнешь что-нибудь сгоряча, а потом хошь не хошь соответствуй, и вот ты уже лишился возможности проваляться весь год на диване, стараясь доплюнуть до потолка. Но какие-нибудь переводы мы с вами здесь обязательно еще поразбираем и пообсуждаем, это я могу делать и лежа.

На днях мне подвернулся томик Франкла, я решил снова его перелистать, и мне в очередной раз понравилась мировоззренческая позиция автора, которую он называл трагическим оптимизмом. Если я правильно понял, сводится она к тому, что мир наш устроен хреново, ничего хорошего (в глобальном смысле!) нас впереди не ждет, но если мы не будем оптимистами, все выйдет еще хуже. И знаете – я, пожалуй, подписываюсь. И всем, у кого тоже не хватает пороху оставаться комическими оптимистами, предлагаю заделаться трагическими. Во-первых, это вариант беспроигрышный: или мы окажемся правы, или все будет настолько хорошо, что всем, включая нас, будет чихать на наши ошибки. А во-вторых, заодно и умнее покажемся, а кому это когда мешало? Короче говоря, мы возьмем у пессимистов все, что у них есть хорошего, а все плохое оставим им.

С наступающими и одним поднаступившим!

Для желающих побродить по тг-каналам, посвященным переводу, добрые люди составили что-то вроде путеводителя. А за те каналы, что особенно приглянутся, можно и проголосовать.

В эфире переводчики-энтузиасты, на своих хрупких плечах несем вам то, чего вы так ждали:

1⃣ Благодарность и хорошую карму всем, кто поддержал наше любительское начинание. Спасибо за ваш отклик, информационную поддержку, комментарии-лайки-репосты и, конечно, за участие в номинировании на премию «Звёзды переводческой блогосферы».

2⃣ Для вашего удобства мы собрали ВСЕ каналы, получившие хотя бы 1 голос-номинацию, в одну удобную папку. Один клик — и вы сразу подписаны на все каналы о переводе! Это настоящая находка для всех, кто хочет расширить кругозор и найти новые интересные ресурсы. Обязательно делитесь ссылкой с подписчиками и друзьями — так мы продвигаем профессию и обеспечиваем нашу видимость в информационном поле.

☺️ Подготовили таблицу с шорт- и лонг-листами по каждой номинации. В ней вы найдете ссылки, описания и полезную информацию о каждом канале. Мы настоятельно рекомендуем изучить их перед голосованием — так вы точно откроете для себя что-то новое, возможно, даже своего будущего любимого автора.

5⃣ Для тех, кто хочет поддержать начинающих, рекомендуем обратить особое внимание на вкладку каналов до 500 подписчиков в номинации «Самый многообещающий». Эта номинация для нас важнее всех, ведь мы фактически зажигаем новые звёзды и помогаем читателям узнать о новых интересных каналах. Здесь нет шорт-листа, и каждый канал в списке может и будет претендовать на победу.

Голосование начнётся сегодня прямо в этом канале и продлится до 29 декабря. До Нового года мы подведём итоги и объявим победителей. Не уходите далеко и не упустите возможность поддержать своих любимчиков. ❤️

Удачи всем конкурсантам 💎

И пусть это станет для всех нас возможностью не только поддержать талантливых авторов, но и найти блоги, которые вдохновят, помогут и сделают вашу переводческую жизнь ещё ярче! ⭐️

Если открываете книгу и видите, что ее перевела с французского Наталья Мавлевич, берите. Если вы любите приключения и вам интересно, как работает мастер, загляните в «Сундук Монтеня». И приходите к нам на курс художественного перевода с французского, эти семинары – гордость нашей школы. Мы счастливы поздравить сегодня Наталью Самойловну с днем рожденья! Здоровья, устойчивости в трудное время и много сил для долгой и творческой жизни!

Хорошо, что у правильных людей дни рожденья бывают не реже чем раз в год, это морально поддерживает!

Наши жгут 🔥🔥🔥

Не подумайте дурного - ФИО участников конкурса зашифрованы, жюри выносит непредвзятые решения. НО среди победителей и призеров конкурса молодых переводчиков им. Э.Л. Линецкой семь наших школьниц! Наталья Бухтоярова, Маргарита Литвиненко, Лиза Дорфман, Ольга Колесникова (французский язык), Валерия Нацибулина (китайский язык), Светлана Воловик (итальянский язык), Марина Васильева (немецкий язык). Переводчицам с французского награды вручила Елена Баевская, руководитель нашего поэтического семинара, а подарили победителям книги Григория Кружкова и Натальи Мавлевич, которые тоже ведут семинары в нашей школе.
И мы приглашаем на весенний курс, приходите готовиться к конкурсам, общаться с мастерами, читать и говорить о переводе в приятной компании!
https://vk.com/video-187073395_456239219,

ИСКУССТВО, РЕМЕСЛО, ХАЛТУРА

Тут у товарища по несчастью, то есть я хотел сказать, коллеги, возник вопрос: а надо ли переводчику так уж внимательно следить за разными техническими мелочами – ну там, прописная-строчная или какая-нибудь хитрая запятая – или можно спокойно положиться в этом на корректора? Ответ, казалось бы, очевиден: нечего полагаться на дядьку (или тетку), всё сами. Мы ж перфекционисты, верно? Но с другой стороны, при нынешнем поточном производстве книга все больше становится коллективным продуктом – об этом говорит уже хотя бы то, что переводчиков все реже допускают даже к обсуждению редакторской правки, не говоря уж о корректорской. Ну и чего тогда париться, если тебе все равно не доверяют? Тем более если речь идет о массовой литературе – кто там вообще обращает внимание на такие мелочи? Прочел книжку, выбросил (ну ладно, на буккроссинг отнес), купил другую… В общем, книжки бывают разные – есть ого-го, а есть так себе. И тут мы волей-неволей снова упираемся в вопрос: а с переводом как? Ремесло это или искусство? Если ремесло – то сделал свое дело и отойди в сторонку, пускай дальше редактор с корректором разбираются. А если искусство…

Искусство, творчество – не люблю я эти слова. Они заюзаны и замурзаны уже до такой степени, что их даже за уголок двумя пальцами взять противно. Только куда деваться-то? Мы ведь привыкли во всем брать пример с автора – и если он, допустим, Джойс, то и переводчику надо постараться быть размером если уж не с настоящего Джойса, то хотя бы с джойстик. А Джойс, наверно, за запятыми следил… Да и не в одних запятых тут дело. Просто если дашь слабину в одном месте, упадет и общий уровень внимания к тексту, а это уже беда: наверняка проглядишь и что-нибудь поважней запятых.

Стало быть, выходит так: если переводишь условную нетленку, лучше следи за всеми мелочами сам, а если что попроще – тогда можно и корректору с редактором довериться. Но где провести границу между ремеслом и искусством? Да и учатся-то ведь не искусству, а ремеслу – и если ты скромно привык работать по одним правилам, а тут тебе хлоп – и Джойс прилетел, что ж тогда, переучиваться? Уж лучше сразу приучить себя к стандартам повыше, хоть это и потруднее.

И при этом совсем не обязательно надувать щеки и говорить, что занимаешься искусством; быть хорошим ремесленником тоже почетно. Автор, конечно, задает переводчику планку, но если он вдруг попался слабенький (всякое бывает), не грех и повыше его подпрыгнуть; главное – стараться взять как минимум нужную высоту. Больше всего вреда в нашем деле приносят не ремесленники, а халтурщики – те, что несутся по литературному полю точно скорый поезд без рельсов и сшибают в хлам всех авторов без разбору, не обращая внимания на их уровень, разве что норовят сбить жертву покрупнее. Так что, когда вас в очередной раз будет донимать ваш комплекс неполноценности, скажите ему: я хотя бы не из этих, и ваш комплекс сразу испуганно отбежит в сторонку и будет показывать вам язык оттуда. Ну и пусть его.

Словом, окончательный вывод таков: на корректора надейся, но и сам не плошай. А главное – не халтурь.

Тут вот такой движ, а у нас же здесь тоже индустрия, правда? Поддержим как индусы индусов?

Каждый год, за месяц до Нового года, мы с переводчиками-энтузиастами ходим в баню организуем премию «Звезды переводческой блогосферы». Это у нас такая традиция! В этой премии читатели выбирают лучшие телеграм-каналы о переводе. Чтобы было интереснее, мы полностью изменили список номинаций. Приглашаем поддержать нашу инициативу!

Итак, как устроена народная телеграм-премия:

1⃣ Вы, читатели и подписчики, номинируете свои любимые каналы. Напоминаем, что канал можно номинировать на нашу премию, только если он каким-то образом связан с индустрией переводов.

2⃣ Мы выбираем 10 самых часто номинируемых каналов в каждой категории и формируем из них шорт лист для голосования. Это ограничение не касается номинации для блогов до 500 подписчиков — там голосование ведется среди всех претендентов.

3⃣ Вы, читатели и подписчики, голосуете за любимые каналы в каждой категории.

5⃣ Мы подсчитываем голоса, награждаем победителей символическими подарками и публикуем папку, в которую традиционно входят все каналы, претендовавшие на премию.

5⃣ Победители и все остальные радуются и наслаждаются известностью в блогосфере.

💎Номинируете и голосуете именно вы (не организаторы премии, не какой-то экспертный совет, не избранные личности) — поэтому мы и называем премию «народной».

💎Ознакомиться с новыми категориями и номинировать любимчиков можно прямо сейчас, просто заполнив эту форму. Ваши номинации мы принимаем до 10 декабря включительно, а затем удаляемся формировать лонг- и шорт-листы.

💎А если вы — админ телеграм-канала о переводе и хотите, чтобы ваш канал участвовал в гонке за победой — просто расскажите на своем канале о премии, дайте ссылку на форму, и пусть ваши подписчики вас поддержат!

На старт, внимание, марш! Гонка началась! ⭐️❤️

Это, конечно, сплошное занудство, но кто-нибудь терпеливый может и дочитать

https://gorky.media/context/perehod-cherez-zbruch-isaaka-babelya/

В развитие предыдущей темы. Когда рассуждают о необычности хороших писателей, невольно подразумевается, что вот, мол, классики-то наши какие лапочки: писали в чистом классическом стиле и не выеживались. Вот с кого надо брать пример! Но при этом как-то ускользает из виду, что они, наши классики, как раз и были самыми отчаянными модернистами – ведь у них, бедных, и вовсе не было никакого классического канона. Ну то есть, как не было? Сочинял же кто-то что-то и до них – вот и писали бы дальше свои понеже и дондеже, как Ломоносов или там Сумароков, который еще не Эльстон. Так нет же – попала вожжа под хвост, и давай чесать про Днепр при тихой погоде, а кто им разрешал?

Конечно, у каких-то тогдашних писателей мы оригинальность чувствуем – но только потому, что ими нас мало пичкали в школе. Был вот фрик, который написал что-то такое чуднОе про Левшу, ну так он и в канон не попал, потому что фрик. Но Гоголь с Толстым не меньшие фрики, и Достоевский фрик, да кто там не фрик? А самый-то главный фрик – Пушкин. Это ж надо догадаться: взять и придумать современный русский язык! Нет чтоб как отцы и деды…

Словом, не вредно помнить, что хорошие писатели никогда не любили банальностей и никогда не старались быть лапочками. Они писали так, как им нравилось. Правда, нравились им – классикам – хорошие, правильные, красивые вещи. Но это стало ясно не сразу. И если об этом не забывать, тогда немножко иначе смотришь и на то, что сам, грешный, пишешь, будь то переводы или вообще неважно что.

В последние дни пришлось немножко попереводить на английский, от чего я обычно увиливаю изо всех сил, – конечно, это был не худлит, а, простите за букву, нон-фикшЕн, – и в связи с этим вот что подумалось (ах, эти русские безличные! само пришло откуда-то и подумалось, ну что с ним делать?). На языки с относительно бедной собственной литературой – абхазский какой-нибудь или монгольский – переводить в смысле литературной отделки, как мне кажется, не очень сложно. То есть, надо много чего объяснять и комментировать, а то и изобретать новую лексику, но читатели все равно находятся в состоянии хронического удивления и им все кажется свежим и оригинальным (ну или ужасной чепухой, в зависимости от настроя). На такие языки, как английский с его гигантской литературой, вдобавок еще и постоянно пополняемой не только трешем, но и вполне качественным продуктом, тоже не слишком трудно: публика привыкла к разнообразию и нестандартными сочетаниями слов, так же как и нестандартным их выбором, ее не удивишь.

А вот с языками вроде русского, литературный канон у которых достаточно богат и при этом еще не успел одряхлеть и даже как следует располнеть, все гораздо хуже. С одной стороны, почти все хорошие книги в отношении языка хоть немножко да необычны и эту необычность переводчику надо передавать, а с другой, читатели уже избалованы своим и прежде, чем кушать чужое, норовят как следует его обнюхать (про тех, кто уже давно плюнул на качество продукта и стремится просто набить себе пузо, не говорим). Оригинальность языка – это каботажное плавание: если отойдешь далеко от классического берега, сам не заметишь, как твою скорлупку унесет в открытый океан косноязычия.

Понятно, что все эти рассуждения годятся только при прочих равных, а вообще-то переводить на неродной язык что по минному полю ходить. Ну, для меня, во всяком случае.

НЕМНОГО СОЛНЦА В ХОЛОДНОМ СЕМЕСТРЕ
(лирическое)

Недавно мне удалось подслушать очень странный разговор – такой странный, что я запомнил его слово в слово. Вот он:

- Помнишь, как мы познакомились?
- Конечно. Это было у Хаксли, когда он показывал нам «Мадонну» Пьеро делла Франчески. Под «Торжественную мессу» Бетховена…
- Бетховен – это голова.
- А Пьеро делла Франческа разве не голова?
- Но по-моему, ты путаешь. Мы встретились не там, а раньше, на лекции Докинза – помнишь, он еще вкручивал нам, что никакого Бога нет?
- Дурак твой Докинз. Но, может, ты и права. Во всяком случае, я отлично помню, как накануне валялся дома с книжкой – вроде бы это было «Высокое искусство» Чуковского, хотя с похмелья мне казалось, что ее написал Умберто Эко. Лежу, пытаюсь разобрать там хоть что-то, и вдруг звонок. Сползаю с дивана, открываю дверь – на пороге стоит какой-то чудак. Здрасте, говорит, я Вудхаус. Мне передали, что вам нужен камердинер… Но погоди-ка! Как мы вообще могли с тобой встретиться, если ты покончила с собой еще в школе?
- Я-то? Это с чего бы?
- Ну не знаю, тринадцать причин нашла. Нечего было всяких Эшеров слушать.
- Да ты сам повесился на мосту через Совиный ручей! Скажи еще спасибо Бирсу, что оборвал тебе веревку.
- Ладно. Главное, что мы оба остались живы и полетели на Меркурий. Хоть это ты помнишь?
- Еще бы! Красивей тамошнего восхода я ничего в жизни не видела. Только вот описывать его было ужасно трудно.
- И кто нас туда затащил?
- Да Робинсон, кто же еще!
- А потом мы вернулись на Землю и стали блуждать по лабиринту тысяч бурлящих улиц, и Готорн – или это был Томас Вулф? – кричал нам вслед: остановитесь, безумцы, и ступайте домой к жене!
- К какой еще жене? Похоже, ты совсем спятил.
- Ничего я не спятил, так оно все и было! А потом в полшестого, в гостях у Кружкова, мы снова и снова читали друг другу стихи…
- Какие мы были тогда лопухи!
- Ага, вспомнила!
- Ничего я не вспомнила. И вообще, хватит болтать чепуху. Пойдем лучше почитаем вместе Брэдбери.
- Пойдем…

Тут я проснулся и стал соображать, что же это такое было. Думал-думал – и наконец понял. Это был разговор двух великих переводчиков. Много лет они занимались любимым делом, а потом, как водится у старичков, позабыли все, кроме самого далекого прошлого. Только вот тексты, на которых они тогда учились переводить у нас в «Азарте», безнадежно перепутались в их бедных гениальных мозгах с реальностью.

Но разве это так уж важно? И разве мы сами, особенно при нашей-то профессии, так уж хорошо отличаем вымысел от реальности? Зато мы начитанные и безобидные.

И нам всегда есть что вспомнить.

Семинар художественного перевода с китайского - красивая страница пока еще короткой истории нашей школы, жаль, что не в каждом семестре мы собираем китайскую группу. Поздравляем с днем рожденья ее мастера - Алину Перлову, пожелаем победы на трудной дистанции, творческих и просто жизненных успехов, ждем новых переводов и следующего блестящего курса!

#вопервыхстрокахписьма

Предположим, что вы решили убить время (а кто хоть раз не мечтал его, подлое, убить?), заходите в книжный и выбираете в качестве орудия убийства какой-нибудь детективчик потолще – ну, скажем, «Блюстителей» Джона Гришэма, АСТ, 2023 г. (свежачок? да не совсем, в твердом переплете он вышел еще в 2021 г., но отчего не сэкономить на обложке, сойдет и мягкая), в переводе А.Загорского. Допустим, что вас не бесит оборотное «э» в фамилии автора и в глубине души вы даже жалеете, что на русском не принято писать шэсть и шэя, ведь так гораздо красивее, – однако в искусстве чтения вы продвинулись уже так основательно, что вам не хочется покупать абы что. Поэтому вы открываете для проверки книгу и читаете:

Дьюк Рассел невиновен в чудовищных преступлениях, за которые был осужден. Тем не менее за них ему вынесли смертный приговор, и он будет приведен в исполнение через час и сорок четыре минуты. Как всегда в такие ужасные ночи, кажется, будто стрелки часов движутся все быстрее по мере того, как приближается назначенное для казни время. Я дважды прошел через такой обратный отсчет в других штатах. В одном из этих случаев он был доведен до конца, а мой подзащитный произнес свое последнее слово и умер. В другом – отсчет был чудом остановлен.
На сей раз он не будет доведен до конца, во всяком случае этой ночью. Возможно, когда-нибудь…

Пускай вас даже не покоробили пять пассивов в этом коротком отрывке (был осужден, будет приведен, был доведен, был остановлен, будет доведен), но тут вы все-таки останавливаетесь (конечно, если читали внимательно) и задумываетесь: значит, приговор будет приведен в исполнение, но отсчет не будет доведен до конца? Это как? Раньше времени прикончат, что ли?

И тут вам на плечо опускается чья-то рука… нет, это невежливо. Вы просто слышите сзади радостный возглас, оборачиваетесь и видите меня, который чисто случайно забрел в магазин с оригиналом книги под мышкой. Мы вместе открываем его и читаем:

Duke Russell is not guilty of the unspeakable crimes for which he was convicted; nonetheless, he is scheduled to be executed for them in one hour and forty four minutes. As always during these dreadful nights, the clock seems to tick faster as the final hour approaches. I’ve suffered through two of these countdowns in other states. One went full cycle and my man uttered his final words. The other was waved off in a miracle finish.
Tick away—it’s not going to happen, not tonight anyway…

Что ж, теперь все понятно. Возвращаем перевод на полочку и отправляемся убивать время каким-нибудь другим способом. Можно, к примеру, зайти в ближайшую кафешку, взять по чашечке чая и обсудить, кто больше виноват – переводчик, который за работой смотрел прямо перед собой, не озираясь по сторонам, или редактор, который мог бы вычитать внимательно хотя бы первые несколько строчек? Сложный вопрос…

Мария Владимировна провела в нашей школе несколько курсов, нам очень ее не хватает. Возможно, она не всегда щадила чувства своих студентов, но ее критика была доброй и помогающей, а легкая язвительность, притом что она всегда была готова выслушать любые контраргументы, не обижала, а лишь раззадоривала, и лишенный школьной строгости учебный процесс шел веселее.
Литературный институт объявил переводческий конкурс имени М. В. Зоркой. До 31 декабря еще два месяца, подключайтесь, Мария Зоркая всегда поддерживала молодых переводчиков
https://litinstitut.ru/content/pervyy-vserossiyskiy-perevodcheskiy-konkurs-imeni-m-v-zorkoy

Помним и любим.
Конкурс ее имени - это правильно.

Подвернулась мне тут на буккроссинге книжка Арнольда Тойнби – был такой знаменитый историк – Civilization on Trial. А я привык высших сил слушаться (помните, как Паскаль объяснял: если их нету, ты при этом ничего не проигрываешь, а если есть, можешь прилично наварить), стал читать. Пишет он на своем родном языке складно и понятно, но дурная привычка все равно взяла свое, и я заглянул в русский перевод, выпущенный АСТ в 2011 году.

Во-первых, имя переводчика – или переводчиков – там нигде не указано, что есть полное свинство и безобразие (имена верстальщика и технического редактора при этом назвать не забыли: ну как же, работали люди). А во-вторых, я сразу споткнулся о название: «Цивилизация перед судом истории». Ведь что мы представляем себе при этих словах? Что какая-то цивилизация (видимо, общечеловеческая, хотя те, кто немножко знаком с идеями Тойнби, могут сразу правильно догадаться, что он имеет в виду западную) нашкодила, набедокурила, но ничего – мамаша-история во всем разберется и всыплет ей по первое число. (Обычная, кстати, картина: когда лузеры понимают, что на этом свете им справедливости не добиться, они начинают шипеть на победителей: ну погодите, наперсники разврата, ужо вам история-то наваляет!)

Однако, насколько я успел понять по первым статьям (а это сборник статей, вышедший почти сразу после Второй мировой), речь в книге совсем о другом, а именно о том, что в связи с появлением ядерного оружия нынешняя цивилизация сильно рискует накрыться медным тазом вслед за всеми предыдущими (по Тойнби, их было уже штук двадцать), но Авва Отче может и пронести этот таз мимо, если мы будем хорошо себя вести и сами приложим к этому некоторые разумные усилия. (Вам это ничего не напоминает? Мне да – настолько, что Тойнби, по-моему, не прогадал бы, если бы назвал тогдашний сборник «Воспоминаниями о будущем»). Никакой суд тут вроде бы ни при чем; Тойнби просто говорит, что время у нас переломное.

Так как бы вы перевели это коварное название? Есть у меня вариантик, я его записал на бумажку, но пока не скажу, чтобы никому не мешать.

Ой, завтра же Хэллоуин. А тут фб подкинул пост трехлетней давности - тогда этого канала еще и не существовало. И там, гляжу, тоже Бабель. Дай, думаю, перепощу - хотя бы как объяснение того, зачем переводчикам возиться с бабелями и зощенками, оно вроде бы не по профилю. Но нет, надо - мало того, и стихи читать надо, но про это как-нибудь в другой раз. А коня, кажется, ждем по-прежнему; или уже прискакал, а я и не заметил?

В ОЖИДАНИИ КОНЯ

Бабель считал, что мир – это луг, по которому ходят женщины и кони. По-моему, конями он называл писателей и поэтов. Не зря же Маяковский признавался, что все они немножко лошади.

Но если натуральные писатели и поэты бегают по лугу родного языка как им вздумается, то переводчик – это лошадь стреноженная. Тихонечко бредет он (а чаще она) по травке, огибая кочки и вздыхая в ожидании очередного ожога редакторской плеткой. В советские времена этих лошадок хотя бы неплохо кормили; довольные, гуляли они по опустевшему лугу, и порой им даже мерещилось, будто они арабские скакуны.

К чему это я? К тому, что переводчики выполняют в литературе консервативную функцию. Книги, сочиненные на родном языке, – это зубы, которыми язык пережевывает чужие шедевры. (Язык с зубами, страсти какие. Чего только не привидится на Хэллоуин!) Но наши коренные, то бишь классики, что-то уже малость подстерлись.

Вот тут где-то мелькнуло, что Сорокин, мол, занимается деконструкцией языка. Деконструкцией-то они все горазды. Кто бы конструкцией занялся. Где они, современные Достоевские с Чеховыми? Эвон куда махнул, скажете вы. Нам бы хоть Боборыкина. Что ж, Боборыкины есть, но на одних пристяжных далеко не уедешь.

Нам бы коренного.
Ждем.

#впоискахстиля

Напрашивается простая аналогия: лексика = живопись, синтаксис = музыка. Но не все так просто. Во-первых, у картин есть композиция, структура – а это уже синтаксис. А во-вторых, разве в отдельных словах нет музыки? Вспомним классику: Есть слова — их дыханье что цвет, Так же нежно и бело-тревожно, Но меж них ни печальнее нет, Ни нежнее тебя, невозможно… Но лишь в белом венце хризантем, Перед первой угрозой забвенья, Этих вэ, этих зэ, этих эм Различить я сумел дуновенья… Цвет тут на первом месте, но и музыки хватает.

Так что отдирать лексику от синтаксиса значит в очередной раз пытаться не столько объять необъятное, сколько разъять неразъемное. Впрочем, не этим ли последним занимаются хирурги? И если пациент порой отдает концы, разве это дискредитирует их славное ремесло в целом? Несмотря на все риски, скальпель литературной хирургии (ах, эти ха, эти эр, эти гэ!) остается полезным инструментом, и выпускать его из рук не стоит.

#впоискахстиля

Все пытался сообразить, что мне напоминает стиль Бабеля: он встал и пурпуром своих рейтуз, малиновой шапчонкой, сбитой набок, орденами, вколоченными в грудь, разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо… деревенская улица лежала перед нами, круглая и желтая, как тыква, умирающее солнце испускало на небе свой розовый дух… квадраты цветущего мака раскрашивают землю, разрушенные костелы светятся на пригорках… на кирпичных заборах мерцает вещий павлин, бесстрастное видение в голубых просторах… – и тому подобное.

И вдруг понял: это Ван Гог. Та же безудержная экспрессивность с яркой, иногда парадоксально неожиданной раскраской, те же странные ракурсы и искаженная геометрия (круглая улица, квадраты мака), та же емкость и выпуклость изображения в стиснутом пространстве, словно разглядываемом сквозь огромную линзу со спецпокрытием из тонкой пленки ЛСД.

Вообще Бабель уникален в том смысле, что его поэтичность в первую очередь лексически-метафорическая, то есть живописная, а не музыкальная, как обычно бывает в поэтизированной прозе (хотя синтаксические приемчики тоже есть, не без того). Аналогов ему в англоязычной литературе я что-то не припомню. А вы?

#впоискахстиля

Для курса по стилю стал изучать «Баню» Зощенко, поскольку он сам признавался, что написал этот рассказик на голой технике, без вдохновения, а это как раз самое интересное. Потом думаю, да чего я мучаюсь: наверняка товарищи ученые, доценты с кандидатами, уже все разобрали. Нашел в сети фрагмент статьи с «современным лингвистическим анализом» этого рассказа, читаю:

Анализ семантического пространства текста

<…>Базовым концептом в тексте может быть названо существительное «баня». Это слово стоит в тексте в сильной позиции (вынесено в заглавие). Еще до прочтения текста можно предположить, что именно это учреждение будет предметом описания (если не местом действия) в рассказе, а не, например, кинотеатр или кафе. Зная, что Зощенко писал в сатирической манере, можно предположить, что в тексте будут высмеиваться те или иные недостатки в устройстве или методах обслуживания в этом заведении…

Проницательности и научному лексикону автора статьи Надежды Соколовой можно позавидовать, но на этом месте я все-таки закрыл ее труд и пошел мучиться дальше сам.

Ну вот, три сотни голосов – выборка основательная, можно подвести итоги опроса.

1. Все мы, за крайне редкими исключениями, любим умничать, и это прекрасно.

2. Почти все респонденты – за теми же крайне редкими исключениями – готовы с разумными оговорками жертвовать прямым содержанием написанного ради его формы как минимум при переводе худлита или хотя бы не отвергают категорически такую возможность, и это тоже приятный результат. Замечу еще раз для пущей ясности, что «жертвовать содержанием» вовсе не означает катастрофической потери или искажения смысла; вы просто меняете шило на мыло, достигая поставленной автором цели другим способом. А вот если испугаться и не пойти на такую жертву, цель-то как раз и пострадает.

3. Довольно многие (около трети опрошенных) проводят четкую границу между худлитом и нон-фикшен, практически отказывая последней в тесной связи между смыслом и формой, и это обидно. Ведь граница-то эта вовсе не такая уж строгая, да и есть ли она вообще? Где, например, грань между мемуарами и автофикшен? Где кончается литературная критика и начинается… как бы это сказать… борхесовщина? (Почему часть набоковского «Дара», посвященная Чернышевскому, – это художественная литература, а лекции того же Набокова, скажем, о Гоголе или Кафке таковой не считаются?) Можно ли свести качественную журналистику к перечислению голых фактов? А диалоги Платона куда девать? И так далее…

Похоже, неведомые специалисты, разбившие всю литературу на А и не-А, подложили нам капитальную свинью. Русское «нехудожественная литература» как будто сразу бьет автора, а следом за ним и переводчика, линейкой по пальцам: даже не пытайся приукрашивать свою писанину, нет у тебя такого права! Давай факты, и точка! А английское non-fiction добавляет: и выдумывать ничего не смей, ясно? У нас тут люди серьезные, а не нравится – катись вон к фантазерам, которые ни за что не отвечают, а еще лучше к поэтам, и неси там любую чепуху.

В общем, пусть каждый остается при своем мнении, а я вам честно признаюсь, что никогда не видел принципиальной разницы в подходе к переводу хорошо написанных книг разных жанров. «Не врать» при переводе значит строго придерживаться не фактического смысла каждого слова, а авторского замысла, и пренебрежение формой почти всегда сказывается на восприятии содержания отрицательно, а то и плачевно.

Прежде чем обсуждать результаты опроса – а они интересные, – отвечу на одно возражение в чате, которое многим может показаться веским. Звучит оно так: да нет во фразе Докинза никакой особенной музыкальности, никакой заметной нормальному читателю ритмичности; это просто случайный (в смысле формы) набор слов. И чего тогда с ней мучиться?

Но красота прозы (не всякой, конечно, а той, пример которой мы здесь имеем) определяется как раз тем, что в ней нет ничего лишнего – иначе говоря, как раз отсутствием ненужных случайностей, которые можно назвать мусором: никчемушных ассонансов и аллитераций, труднопроизносимых сочетаний букв, внезапного неловкого сбоя ритма. Именно потому, что там не валяются эти фантики, мятые стаканчики и банановые шкурки, ее приятно прочесть, а больше автору ничего и не надо. Но если вы всю жизнь возились со словами, стараясь расположить их в наилучшем порядке, то вам прекрасно известно, что даже ряд из трех однородных, взятых с потолка, обязательно придется чистить, а вероятность сразу собрать целый, простите за выражение, гармоничный девятичлен и вовсе близка к нулю. Опытному глазу видно, что, сочиняя свою фразу и редактируя ее, Докинз следил не только за содержанием, но и за формой: что люди не случайно очутились в этом ряду ровно посередке; что их ближайшими соседями не случайно стали червяки и тараканы (унижение паче гордости); что нас, людей, все же выделяет в этой большой компании выразительный ударный гласный; что перечисление постепенно набирает ход как по форме – начиная с односложных, а дальше раскачиваясь туда-сюда и завершаясь единственным сочетанием из двух слов, – так и «по размаху», с максимальной дистанцией между бактериями и инопланетянами в конце; что в ней отсутствуют неуместно забавные созвучия, все эти собаки-макаки и одуваны-тараканы, которые так повеселили нас в чате; что перебой ритма четвертым длинным словом после трех коротеньких тоже не случаен; что окончания слов подобраны с умеренным разнообразием, чтобы читателю не наскучило монотонное s, – короче говоря, что все бесполезные случайности из этой фразы аккуратно выметены. Здесь можно придумать много аналогий, но ограничусь одной.

Представьте себе девушку, одетую ярко, модно, оригинально и со вкусом. Губы ее накрашены, глаза подведены, волосы тщательно уложены, да и природными данными бог не обделил – словом, такая красавица, что глаз не отвести. Ее зовут Поэзия (надо ли добавлять «хорошая»?). А вот другая, от которой тоже трудно оторвать взгляд, но почему, сразу и не поймешь: одета неброско, макияжа, кажется, и вовсе нет, но костюмчик в классическом стиле сидит на ней так ладно, так ловко подчеркивает достоинства фигуры (а может быть, и скрывает ее недостатки), что прямо ах – и зовут ее, как вы догадываетесь, Прозой (стоит ли уточнять, что хорошей?).

Все мы встречали много девушек, одетых хорошо и по-разному (пожалуйста, гусары, не развивайте эту мысль), но только опытный портной способен с первого взгляда оценить качество ткани, приметить особенности выкройки и восхититься безупречностью шва в пикюр. И если вы искололи себе все пальцы, стряпая костюмчики в подражание великим кутюрье, и благодаря этому научились хотя бы не ронять ножницы на дремлющую у ваших ног любимую собаку, вам будет заметно и понятно многое из того, чего не замечает обычный гражданин, простодушно любующийся прохожими девушками.

Докинз – не великий кутюрье. Но чтобы сшить приличный костюм по его выкройке, переводчик должен быть по крайней мере храбрым портняжкой.

Не секрет, что (оптимистичный зачин, правда? на свете тьма секретов, друг Горацио; скажи спасибо, что хоть это не секрет) – так вот, не секрет, что писатели, не обделенные литературным слухом, сплошь и рядом подбирают слова не ради точной передачи оттенков смысла, а ради того, чтобы порадовать наши внутренние уши (или средние? плохо знаю анатомию) гармоничным сочетанием виртуальных звуков. Но, может быть, для вас пока еще секрет, что так ведут себя далеко не только сочинители худлита, но и деятели той сферы, где власть факта, казалось бы, безраздельна, – а именно, научпопа. Недавно мы снова убедились в этом на семинаре, когда разбирали начало книги Ричарда Докинза The Blind Watchmaker. Вот фраза оттуда:

Chimps and dogs and bats and cockroaches and people and worms and dandelions and bacteria and galactic aliens are the stuff of biology.

Не будем подробно разбирать музыкальное устройство этого длинного ряда однородных, тем более что содержанием Докинз все же озабочен больше, чем формой. Однако и он, очевидно, выбирал члены этого ряда с учетом не только (а местами и не столько) их значения, но и (а местами и сколько) их звучания.

Что в таких случаях делать переводчику? Если переводить в лоб – как, разумеется, и поступил автор опубликованного перевода, – выходит так:

Шимпанзе, собаки, летучие мыши, тараканы…

– и вместо бойкого старта из односложных с разными ударными гласными сразу получается ритмическая каша, лишенная всяких эстетических достоинств. Опять же, не буду здесь увлекаться анализом и сосредоточусь для определенности только на третьей позиции: односложное bats превратилось в словосочетание, которое явно выбивается из общего ряда, хотя даже ежам ясно, что летучих мышей здесь без всякого ущерба можно было бы заменить, к примеру, на обычных. Но лиха беда начало: если можно оборвать крылья мышам, почему бы не разделаться таким же образом и с шимпанзе, не образующими удобного множественного числа, и далее по списку? Не слишком ли много мы на себя берем?

И тут меня очень интересует мнение коллективного разума – точней, мнение многих и разных индивидуальных разумов, и чтобы вам, их носителям, было удобнее его высказать, сейчас сконструирую опрос.

Когда вышла «Над пропастью во ржи», Рите Райт было 62 года; когда вышло переиздание «Высокого искусства» с отзывом на эту книгу, Чуковскому было хорошо за 80. Возникает соблазн объяснить странности лексики РР и восхищение ею КЧ тем, что всякому овощу свое время и ни одна пожилая картофелина не должна притворяться молодой морковкой. Ну, встретились два старпера, похвалили друг дружку, поругали остальных и разошлись – обычная история.

Но тогда остается неразрешенной одна маленькая загадка: почему эта книга приобрела у нас такую бешеную популярность? По результатам опроса читателей в 90-х (не помню, кто его проводил) Рита Райт-Ковалева уверенно заняла среди переводчиков первое место. Благодаря Фолкнеру, что ли? Да кому он нужен, этот Фолкнер! И даже Кафка не всем и не очень. Но Холдена Колфилда наш читательский полк усыновил сразу и надолго. (О причинах этого можно спорить, и мне они не особенно понятны: на мой взгляд, ХК – мальчик из подполья в духе Достоевского, токсичный говнюк, который отравляет всем жизнь и которому хочется дать в морду, что Стрэдлейтер и сделал.) Произошло бы это, будь перевод похуже? Наверное, да, но в меньшей степени – и хотя кое-что в переводе РР выглядит странным, хотя на нем ярко проступают синяки и кровоподтеки цензуры (внешней или внутренней, неважно), он все равно хорош. Почему?

Разберемся повнимательнее с лексикой. Кроме хлюстов, фертиков, пшютов и прочих фантастических тварей, лезущих на читателя изо всех щелей, как науськанная Вием лопоухая нечисть на бедного Хому, здесь есть и подонки, и сволочи, и скоты, и черти собачьи – словом, вся нормальная, привычная публика, пользующаяся у нас крепкой репутацией и заслуженным уважением. А вот и вовсе прекрасное место:

— Эх, черт бы тебя подрал! — Он разозлился не на шутку. Просто рассвирепел. — Все ты делаешь через ж… кувырком.

Для той поры показать в переводе жопу, пускай даже в таком полуприкрытом виде, было поступком, требующим незаурядного гражданского мужества (и, добавлю цинично, надежной крыши). Не зря ведь Раневская сетовала, что жопа есть, а слова нет. Старожилы еще помнят, как за употребление на письме этого антисоветского four-letter word одну заслуженную переводчицу чуть не вышибли из Союза писателей. А Рита Райт посмела – и это при том, что у нее в переводе имеются и диковатые задики, и попка (но это вообще тема отдельного маленького исследования, которое стоило бы как-нибудь провести, и даже название просится: «Сказка о жопе»).

Но дело тут вообще не в конкретных примерах, а в том, что Лексика – дамочка легкомысленная и игривая, как ветер мая; она постоянно меняет наряды и что ни день цепляет на себя новые побрякушки. Как правильно заметили в чате, замени ферты и парашюты хренью и кринжем – и получится вполне себе современная книжка (хотя можно ли – и нужно ли – переносить тогда в сейчас, тоже сложный вопрос). И то, что восьмидесятипятилетнее ухо Чуковского так услаждали хлюсты и треклятые, а многих из нас от них коробит, свидетельствует, конечно, не о дефектах его вкуса, а о том, как трудно в этом мире выжить книжкам с большим количеством жаргона (ну, и о советской привычке напяливать на Лексику, вздумавшую накраситься слишком ярко, черную цензурную паранджу).

Зато с синтаксисом – а стало быть, и с интонацией – у РР все в порядке. А Синтаксис – мужчина надежный, и даже если он у вас малость прихрамывает, но при этом мускулист и уравновешен, на него можно будет опереться и через двадцать лет, и через тридцать, а то и через целую сотню. Имейте это в виду, когда пишете, что бы вы ни писали.

Вот и все мои мыслишки на этот счет.

Раз уж Рита Райт недавно попала под колесо сделалась объектом нашего пристального внимания, давайте снова вместе удивимся тому, что писал о ее переводе Сэлинджера Чуковский (он даже включил этот отзыв в переиздание своего «Высокого искусства»):

«Недавно богатыми ресурсами речи порадовала читателей Рита Райт-Ковалева в своем отличном переводе знаменитого романа Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи» («The Catcher in the Rye»). Роман написан на том грубом, но живописном жаргоне, на каком вообще изъясняются между собой подростки и в США и порою – у нас. <…> Рита Райт-Ковалева слегка ослабила грубость его языка, но всю выразительность этого жаргона, всю силу и красочность его попыталась полностью передать в переводе. Здесь она обнаружила такое искусство, какое свойственно лишь первоклассным мастерам. Например, слово apiece, которое, судя по всем словарям, означает на каждого, она переводит на брата («по инфаркту на брата»), слова hot-shot guy переводит этакий хлюст, слово stuff (вещество, материал, пренебрежительно – дрянь) переводит вся эта петрушка, has stolen – спёр , to tiff – поцапаться , a stupid hill, который у бездарных переводчиков был бы «глупым холмом», – здесь (в полном соответствии с тональностью текста) треклятая горка. У бездарных переводчиков fighting всегда – сражение, драка, война, но Рита Райт, подчиняя весь свой богатый словарь плебейскому стилю романа, написала не драка, но буча, а когда герой говорит, что некая реклама – надувательство, переводчица, верная стилю романа, пишет сплошная липа.

Если бы нужно было несколькими словами определить переводческий метод Райт-Ковалевой, я сказал бы, что она добивается точности перевода не путем воспроизведения слов, но путем воспроизведения психологической сущности каждой фразы. (Так переводились ею и Кафка, и Фолкнер, и др.). Вообще Рита Райт-Ковалева – сильный и надежный талант…»

Странное дело, но Чуковский восхищается здесь именно теми местами, которые раздражали меня в этой книге больше всего еще тогда, когда я читал ее впервые. Положим, «липа» в ту пору старички еще иногда говорили (мы уже нет, и потому в речи героя-подростка это звучало неестественно), но «этакий хлюст» выглядел явным архаизмом, а неуклюжий эвфемизм «треклятый» и вовсе казался мне верхом лицемерия. И ладно бы он встретился там только однажды! Но вот, полюбуйтесь:

треклятый санаторий
треклятая горка
треклятая тетрадка
треклятый зал
треклятая карточка
треклятый листок
треклятая шапка
треклятый Бродвей
треклятый кадиллак
треклятые интеллектуалы
треклятый фильм
треклятый телефон
треклятая будка
треклятое кладбище (кого там хоронили, интересно?)
треклятое тайное общество
треклятый процесс
треклятый лифт

Нечего сказать, богатые ресурсы речи! Когда я в энный раз натыкался на это треклятое словцо, у меня уже глаза на лоб лезли. Если бы не оно, перевод показался бы мне гораздо более съедобным (хотя я и от оригинала не в восторге, но тут Сэлинджер не виноват). По-моему, даже в советское время можно было бы проявить больше изобретательности.

Упрекать Корней Иваныча в недостатке литературного вкуса я не берусь: его муха-цокотуха одним махом семерых сэлинджеров побивахом. Почему же он так хвалит именно эти, совсем не лучшие изобретения Риты Райт? Есть у меня кое-какие мыслишки на этот счет, но сначала я предпочел бы послушать ваши мыслищи.

Сегодня мы открываем осенний семестр (английским семинаром) и поздравляем с днем рожденья Анну Ямпольскую – мастера итальянского семинара! Пожелаем крепкого здоровья, стойкого оптимизма, радужных планов и надежных перспектив! И, конечно, хороших студентов, с которыми приятно работать – приходите к нам в школу, курс художественного перевода с итальянского стартует на следующей неделе

Двойной праздник сегодня - день рожденья коллеги и старт семестра. Ну и Йом-кипур еще, добавлю для любознательных; работать нельзя, но, боюсь, придется нарушить. Впрочем, рассуждать о переводе - это же не работа, а отдых, верно?

#впоискахстиля

Поясню коротенечко (кто же так любил это словцо – не одна ли из школьных училок? не та ли толстенькая жизнерадостная математичка, простая душа, не ведавшая о скором появлении на свет злобного демона политкорректности, которая во время контрольных бродила по классу, приговаривая: работайте, негры, солнце еще высоко?) – поясню, значит, коротенечко, отчего меня так заинтересовало наличие чувства юмора у дантовского Виргилия или отсутствие оного.

Дело в том, что литература, абсолютно в духе Борхеса, не только переотражается сама в себе, но и порождает сама себя. И точно так же, как Монтень стал ролевой моделью для всех великих литературных болтунов, без устали рассуждающих ни о чем и обо всем; так же как блестящая конструкция Конан Дойля (ну ладно, Дойла) – жертва изобретательного преступника, гениальный сыщик и глуповатый летописец, сопровождающий его как банный лист, – породила несметное множество детективов самого разного качества, включая броские, но пустопорожние шаржи Агаты Кристи; точно так же суровый Дант нежданно и негаданно для себя создал целый новый жанр – научно-популярную литературу. Ведь именно с Виргилия, мудрого и уравновешенного знатока, терпеливо просвещающего своего невежественного, но любопытного спутника, должен брать пример всякий юный и не очень популяризатор науки, обдумывающий житье и решающий, сделать бы жизнь с кого. И никакого парадокса тут нет, поскольку реальный мир, который самозабвенно потрошат ученые, давно уже оказался не менее фантастичным, чем загробный паноптикум горбоносого флорентийца.

Мантия (или тога, или в чем он там ходил) Виргилия обязывает автора научпопа к выбору соответствующего тона и стиля. Но одно свойство идеального лектора, или идеального экскурсовода, Данте, похоже, все-таки упустил из виду. Конечно, современным виргилиям ни к чему сыпать остротами, однако шутить редко, но метко все же чрезвычайно полезно, потому что изюмины шуток делают суховатый кекс познания гораздо более съедобным.

Но тут я, похоже, начинаю раскрывать секреты своего нового курса о стиле, стартующего в ближайшие дни, чего мне по понятным причинам делать не хочется. Так что воспользуюсь-ка я еще одним ходовым литературным приемом, демонстративной наглядностью, и – заодно показав язык школьной училке русского – поставлю на этом жырную точку.

Неожиданный - но, поверьте, не праздный - вопрос к знатокам "Божественной комедии" (сам я, как водится, только "Ад" осилил, ну и еще последнюю строчку - ту, где сформулирован четвертый закон Кеплера): за все время экскурсии Виргилий хоть раз пошутил?

Информация для тех, кто любит и умеет совершать необдуманные резкие, но очень правильные поступки, способные перевернуть всю жизнь с головы на ноги и расцветить ее новыми буйными красками: в ближайшую пятницу, в 12.00 мск, у нас в "Азарте" стартует первый цикл семинаров для переводчиков с английского. Это редкий случай, когда удалось собрать небольшую группу на дневное время в будни, и к ней еще можно успеть присоединиться. Первые пять уроков проведу я, остальные пять - Голышев. Заочный вариант тоже есть. Все прочие подробности имеются на нашем сайте в разделе "Интернет-курсы". Welcome!

Коли уж в очередной раз зашла речь о языковых новинках, новшествах или нововведениях – как кому нравится, – добавлю пару слов на эту вечную тему. Еще в одноименной с каналом книжке (а недавно и здесь) я писал, что не стоит злиться на неизбежные изменения в языке; просто в том, что касается употребления этих новинок, переводчику надо бежать не впереди паровоза, а немного позади него. Среди новинок действует естественный отбор и почти все они мрут как ящеромухи (наверняка были в Юрском периоде такие зверюшки), а выживают и попадают в словари только самые крепкие и агрессивные. Но мы ведь хотим, чтобы наши переводы кто-нибудь читал не морщась и через сто лет? Ну, хоть через пять? Вот и нечего торопиться пускать к себе в тексты этих новичков – пусть сначала поборются за существование и победят.

Конечно, если какая-то новинка из тех, что отвоевали себе место в справочниках, вам все равно против шерсти и поперек горла, вы имеете полное право и дальше ее не употреблять. Только при этом вы обедняете свой рабочий арсенал, так что особенно упорствовать тут ни к чему – я вон даже к «считаным» с одним «н» потихоньку привык, хотя поначалу искусал себе в кровь все пальцы от бессилия и отчаяния. Но что поделаешь, если у редактора и корректора в подобных случаях всегда есть паяльник указ Института русского языка или другое высочайшее распоряжение, которому они обязаны следовать? А нервные клетки – ценный ресурс: чем меньше их потратишь на такие мелочи, тем больше останется, чтобы угробить потом по какому-нибудь действительно серьезному поводу.

Пожалуюсь кстати еще на одно изменение в языке, к которому никак не могу привыкнуть: правки во мн.ч. вместо традиционного единственного (редакторская правка, корректорская правка, и т.д.). Очевидно, нынче почти все, включая профессиональных редакторов, искренне полагают, что правка и поправка – синонимы. Первые пятнадцать лет в Литинституте я пытался с этим бороться хотя бы среди своих студентов, объясняя им, что правка – это сумма поправок (ну, или текст со всеми этими поправками, или сам процесс их внесения), но потом бросил, поскольку слышал это вокруг все чаще и чаще.

Однако когда я думаю, не пора ли и мне самому перенять эту современную манеру вместо того, чтобы изображать из себя хранителя традиционных ценностей, кто-то в моей голове начинает визгливо выкрикивать последние строчки самой известной пьесы Ионеско: «У меня не получается рева, а только вой... Я чудовище, чудовище!.. Мне уже никогда не стать носорогом, никогда, никогда! Я не могу измениться. Я бы так хотел, так хотел, но не могу… Ну что ж, делать нечего! Буду защищаться! Один против всех! Где мое ружье, ружье мое! Один против всех! Я буду защищаться, буду защищаться! Один против всех! Я последний человек, и я останусь человеком до конца! Я не сдамся!»

«Ты же свой английский учишь, иди сюда, переведи нам кое-что» — если вы когда-нибудь слышали от родителей такую фразу, поздравляем! Сегодня в каком-то смысле ваш праздник — День переводчика.

По такому случаю мы подготовили тематическую подборку книг. Она подойдет тем, кто интересуется теорией перевода или просто ворчит каждый раз, когда видит некорректную адаптацию названия фильма или книги.

Прочесть произведения из подборки и разобраться в тонкостях перевода можно с подпиской «Ростелеком Книги» — она дает выгодный доступ к каталогу «Литрес». Узнать подробнее 🎓

Неожиданная рекламка прилетела ) но в такой компании не стыдно. Почитать бы теперь Эко еще, а то неловко

Все время натыкаюсь на сочетание «официальный перевод» по отношению к книжкам – и в речи, и на письме. Понятно, что «опубликованный» слишком длинно, а «изданный» мне самому не нравится (не знаю почему – может, потому, что в нем прячется «данный»?), а других синонимов что-то не припомню, но куда деваться, надо терпеть. А официальный – это заверенный у нотариуса и потому юридически действительный. Ваши переводы кто-нибудь, кроме редактора (и то в лучшем случае), заверял? Мои нет.

Спорить, чья профессия древнее, люди продолжают с давних пор, но каким бы ни был верный ответ, мы, переводчики, по крайней мере находимся в хорошей компании двух прекрасных дам – Агрономии и Проституции. Несомненно, Святой Иероним был далеко не первым, кто зарабатывал переводами на спелую фигу в кармане; он просто правильно выбрал книжку (учитесь, новобранцы!).

Вообще-то человечеству стоило бы позаботиться о том, чтобы наша профессия оказалась если не первой, то хотя бы последней: ведь когда в живых останется всего по горсточке людей в каждой стране, надо же им будет как-то провести заключительный международный культурный форум. А лучше всего, если уцелеем именно мы – тогда и спорить будет не о чем. И для парочки прекрасных дам место в нашей компании тоже всегда найдется, тем более если они еще и переводить умеют.

С праздником, дорогие коллеги и сочувствующие! 🥂🥳