НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ЛАБОРАТОРИЯ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ ИЛИ КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ЛАБОРАТОРИЯ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ 18+
Сегодня гражданское общество и низовая политика вытеснены в России в подполье, в то же время интерес к ним со стороны западных фондов, прессы и политиков возрастает. На этом фоне стал особенно востребован определенный жанр: исследование как сбор информации. Такие исследования часто описывают существующие сегодня в России организации гражданского общества, разбивают их на типы, сообщают, с какими проблемами сталкиваются активисты и так далее. Иными словами, исследователи опрашивают активистов, а потом передают полученную информацию в систематизированном виде коллегам и фондам-заказчикам.
Исследование, таким образом, превращается в систематизацию информации, а сам исследователь становится политическим представителем гражданского общества в попытках точно передать характер деятельности, ее значимость и нужды активистов. Не удивительно, что именно такой взгляд на исследовательскую работу закрепляются у фондов и у самих исследуемых – например, активистов. Авторке этого поста приходилось слышать, как активисты говорили: за последний год мы дали множество интервью социологам, но мы не узнаем себя в тезисах этой презентации (иными словам – вспомним «Движение за честные выборы» – «вы нас даже не представляете»). Или наоборот: я говорил с социологами и вижу, что мои мысли и идеи переданы в их исследовании корректно. Из этого иногда вырастает требование к исследователям отказаться от экспертности, подкрепленное лозунгом соучастия и равенства между исследователями и исследуемыми (причем требование, происходящее не из традиции militant research, где мы имеем дело с усложнением процесса исследования, где исследуемые полноценно включены в процесс производства знания; в наших же примерах последние не участвуют в постановке вопросов и анализе данных, и процесс исследования в целом упрощается, а не усложняется).
В чем проблема с таким подходом к исследовательской работе? Не понятно, какую роль здесь играют приобретенные социальными исследователями профессиональные навыки – ведь для сбора и систематизации информации требуются умения, которые дает любое высшее образование (и никакой научной степени для этого не нужно). Кроме того, активисты могли бы справиться с этой задачей самостоятельно, ведь обладая теми же аналитическими навыками, они еще лучше понимают собственные цели и интересы.
Как может выглядеть альтернатива такому подходу? Прежде всего, важно понимать, что социальное исследование – это не систематизация информации и не пересказ «научным» языком того, что сообщают нам наши собеседники. Исследовательская работа предполагает ответы на исследовательские вопросы, будь то вопросы научные или практические и даже политические. При каких политических условиях экономический рост в стране повышает, а при каких снижает вероятность революции? Почему социальные движения и революции ведут к разным последствиям в разные исторические эпохи? Почему одно движение оказалось успешным, а другое развалилось?
И тогда отношения между исследователями и исследуемыми (например, активистами) становятся равными не потому, что исследователи называют активистов «соучастниками» своей работы. Исследователи могут дать активистам то, чего у активистов нет: свою экспертизу, ответы на принципиально важные вопросы об их деятельности. Активисты же могут дать исследователям то, чего нет у исследователей: например, научить их мыслить политически и ставить политически значимые исследовательские вопросы.
Равенство между исследователями и исследуемыми достигается в этой модели за счет различия и взаимоуважения экспертиз. Сегодня мы изучаем гражданское общество, а завтра приходим на акцию, организованную активистами. Сегодня мы рассказываем про гендерное неравенство в медицине, а завтра приходим на прием к врачу. Ну, вы поняли.