Замятин

Инертность политического мышления

В историко-политических штудиях избирательной кампании 1990 года меня отдельно волновал вопрос: почему КПСС так плохо выступила на них в Москве (проиграла 59/65 округов Съезда, ~2/3 Моссовета и ~10/33 райсоветов)? Даже если учесть общие протестные настроения на фоне ухудшения социально-экономической ситуации в стране, то результат всё равно выглядит слишком плохим для того уровня ресурсов, которым обладала партия в городе.

Полез изучать жизнь московских райкомов и горкома КПСС накануне выборов и увидел там удивительную вещь: тема выборов занимала в их повестке 2-3 место по значимости. А на первом месте шла подготовка к февральскому пленуму ЦК и XXVIII Съезду партии. Лишь в нескольких райкомах всерьёз относились к выборам в советы — и там КПСС показала хорошие результаты (например, в Севастопольском районе, где персек Брячихин активно вёл свою команду кандидатов, взял райсовет и сам прошёл в Моссовет).

Понятно, что основным фактором была энергичная кампания оппозиционного блока ДемРоссия, который сорвал куш. И всё же их возможности были пропорциональны вялости и уступчивости со стороны горкома и райкомов КПСС.

Но почему партийный актив так легкомысленно отнёсся к этим выборам и предпочёл, казалось бы, сугубо внутрипартийную борьбу?

Объяснение я нашёл в книге французской исследовательницы Кароль Сигман «Политические клубы и Перестройка в России: оппозиция без диссидентства». Вообще, это впечатляющая работа, которая открыла мне глаза на многие вещи. Пожалуй, моё главное читательское открытие последних месяцев.

Так вот, Сигман показывает, что весной 1990 года КПСС оставалась для многих центром политической жизни, несмотря на выборы в советы. Это мы рестроспективно так умны, потому что знаем из будущего, что выборы окажутся опрокидывающими для всей политической системы и сломают ситуацию в КПСС. Но тогда мало кто мог представить, что так будет.

Десятилетиями всё самое важное в советской политике решалось на партийной арене. Поэтому на самом деле нет ничего удивительного в том, что даже многие прогрессивно мыслящие люди в КПСС продолжали считать борьбу за делегатов на Съезд партии более важной, чем электоральную борьбу за места в советах, которые всю их жизнь играли третьестепенную роль.

Так сработала инертность мышления: центр тяжести советской политики весной 1990 года переместился из партии в советы и Съезд народных депутатов РСФСР, но многие осознавали это с опозданием. Те же, кто почувствовал это вовремя (как вожди ДемРоссии), сделали стратегически выгрышный выбор.

Интересно, что после выборов весны 1990 года, которые совпали с моментом легализации многопартийности, появилась сходная политическая инерция — люди бросились создавать разные партии в расчёте на переход к системе, в которой партии будут играть главную политическую роль, как на западе. И снова их обошла ДемРоссия, которая осталась надпартийным движением. Ретроспективно мы знаем, что партии так и останутся малозначительной сущностью в российской политике, но тогда создание партий казалось самой логичной точкой приложения усилий.

Когда вокруг ничего не меняется, инерция работает на вас — вы просто плавёте по течению. Но когда наступает эпоха радикальных перемен, политические магистрали деформируются, и на появившихся поворотах инерция выбрасывает вас на обочину. Сегодня мы живём в замороженном политическом пространстве и накапливаем инерцию, которая многим будет мешать, когда начнутся перемены. Чем и надо будет воспользоваться — добавлю я.

Очередное наблюдение к тезису о конъюнктурной природе конституционного дизайна

В ходе I Съезда народных депутатов СССР в мае-июне 1989 года зарождающаяся демократическая оппозиция выступает за приоритет Съезда над формируемым им Верховным Советом*. «Демократы» понимают, что у них будет очень слабая позиция в ВС, а на Съезде у них больше возможностей проявить себя (в т.ч. благодаря популярным прямым трансляциям). Сахаров, например, настаивает на том, чтобы Съезд принимал все законы, а ВС был лишь подчинённым рабочим органом.

(*см. напр. Многотысячный митинг // Московские новости от 28.5.1989)

Спустя всего год, когда «демократы» смогут занять доминирующую позицию в Верховном Совете РСФСР при отсутствии большинства на Съезде РСФСР, их позиция развернётся на 180 градусов: теперь они всячески оттесняют Съезд в пользу ВС. В новой политической конъюнктуре Съезд становится для них слишком неудобным, на фоне чего развивается аргументация о нежизнеспособности больших Советов в пользу компактного профессионального парламента. Нечто очень похожее, но со своей спецификой, происходит в Моссовете, где «демократы» выносят всю содержательную работу в президиум подальше от большого Моссовета.

Перед нами здесь две конфликтующие версии конституционного дизайна, которые отстаивает одна и та же политическая сила в двух разных конъюнктурах. Это ещё одна иллюстрация моего тезиса о том, что конституционный дизайн (и его интерпретации) является существенно инструментальной и конъюнктурно-обусловленной вещью.

Этот тезис направлен против конституционалистских претензий на априорную разработку рецептов «хорошей» конституции. Конституционализм со своими идеями о разделении властей, сдержках и противовесах, гарантиях прав и прочим абстрактным хламом затемняет их конкретно-политическую природу. Он претендует на то, что может априорно задать «правильную» рамку для политической борьбы, тогда как на деле всякая конституционная рамка всегда сама является предметом политической борьбы.

Думаю, что 2024 год стал рубежным для российской публичной политики, потому что в нём завершилась та политическая игра, которая родилась из «болотных» протестов 2011-2012 годов и которую я бы назвал оппозиционной. При этом новая игра ещё не родилась, и вот какой она будет — это сейчас самый интересный для меня вопрос нашего политического будущего.

Сразу подчеркну, что речь не про завершение проектов или уход людей (такая ротация происходила постоянно), а именно про саму игру — то есть смыслообразующую рамку, которая состоит из правил и пространства ходов. Игра* задаёт репертуары действия, модели поведения и схемы восприятия.

Чем определялась оппозиционная политическая игра? Тут нужен более серьёзный анализ, я набросаю лишь контурно некоторые её характеристики.

1) Эта игра была именно оппозиционной: главной ставкой в ней была власть в существующей системе. Оппозиционные игроки открыто претендовали на власть и видели эту претензию легальной, а сопротивление этому элит — нелегальным. В этом она наследовала предыдущей игре нулевых, где власть ещё казалась сменяемой.

Как может быть иначе? Например, игра аполитичного гражданского общества (такая существовала и существует, кстати), которое хочет влиять на решения власти, не претендуя на саму власть. Или революционная игра, в которой завоевание власти равнозначно демонтажу всего режима. Оба момента были в оппозиционной игре, но скорее как её альтернативы.

2) Её репертуары действий были связаны с влиянием на общественное мнение: уличные акции, общественные кампании, медиа — всё это было направлено на то, чтобы пробудить общество, открыть ему глаза. Модель роста в ней строилась на наборе сторонников, число которых в какой-то момент должно стать достаточным для прихода к власти.

3) Центральным мотивом этой игры было обличение коррумпированных элит. Её мишенью были конкретные люди, а не система. Она не предполагала поиски новых оснований и правил совместной жизни. Реформы (например, судебная) виделись в ней способом восстановления нормальности, испорченной порочными людьми во власти. Преимущество в ней можно было получить за счёт демонстрации персональных добродетелей.

4) Гегемония прозападной либеральной идеологии. Её идейные ориентиры ограничивались либеральной демократией западного типа, которая считалась проверенным временем образцом. Любые попытки переизобретения страны вне этого образца маргинализировались. В этом она задана постпостсоветским комплексом неудавшегося возвращения на «столбовую дорогу цивилизации».

Эта игра не была единственной в российской публичной политике, но была преобладающей. Главным образом потому, что после «Болотной» в неё пришлось играть и власти. В 2022 году власть вышла из неё и окончательно лишила её легальности. После этого были попытки переизобрести её, но они провалились.

Унылые попытки играть в оппозиционную игру в 2024 году (например, на президентских выборах) продемонстрировали, что она исчерпана. Хотя многие ещё отрицают это, цепляясь за неё и на глазах превращаясь в её рудименты. Пожалуй, символическую точку в истории оппозиционной игры поставило убийство Навального.

Дальше вопрос, какой будет новая ведущая в российской публичной политике игра. Пока это игра самой власти, но неизбежно возникнет и что-то оппонирующее ей. Сейчас мы оказались в неприятном положении, когда старая игра завершена, а новая ещё не изобретена. Отсюда, кстати, известные пароксизмы оппозиционной публичной сферы. Как писал Грамши, между отмиранием старого и рождением нового располагается время чудовищ.

Вполне вероятно, что новая игра многим (и мне самому) не понравится, но я всё равно чувствую интригующее предвкушение.

*про источник концепции игры напишу отдельно.

В копилку примеров головокружительных карьер новой элиты, которые помогают понять политэкономическую сущность постсоветской революционной эпохи в России:

Василий Шахновский 1957 года рождения
— в 1989 году скромный инженер из МИЭМ, активист партклуба при райкоме,
— в 1990 году избирается депутатом Моссовета от Москворецкого района по списку «Демократической России», активно поддерживает Попова,
— в 1991 году в 33 года становится управделами мэрии Москвы при Лужкове,
— в 1993-1995 годах активно участвует в разработке новой политической системы города, пишет первый Устав Москвы,
— в 1996 году работает в штабе Ельцина и переходит из мэрии к Ходорковскому в «Юкос» и МЕНАТЕП на топовые позиции,
— в 2000 году президент «ЮКОС-Москва»,
— в 2003 году миллиардер из списка Форбс.

Рассказал просветительскому проекту «Факультатив» про возникновение и эволюцию президентства в России.

Генеалогия президентской власти помогает лучше понять природу самого российского государства. Я бы даже сказал, что судьба Российской Федерации это судьба её президента.

При этом в дискуссиях о судьбах России я почти не вижу этого сюжета, он остаётся уделом узкого интереса историков и конституционалистов. Круто, что «Факультатив» решил исправить эту ситуацию.

Подписывайтесь на соцсети «Факультатива», ребята делают качественные просветительские ролики. С удовольствием смотрел их первый сезон.

https://www.youtube.com/watch?v=8uE8-Ak1NJ0

Перечитывая к семинару тексты про новый муниципализм, остро ощутил, какой мощный этатистский поворот всё-таки произошёл в мире за последние годы. Ещё несколько лет назад в городской политике тут и там возникали и брали власть новые многообещающие демократические движения — а теперь от них почти ничего не осталось.

Мне казалось, что утрата привлекательности муниципалистского проекта — это только моё сугубо провинциальное ощущение. Понятно, что драматическое перерождение режима в России в 2022 году задушило среди прочего и едва зародившийся в конце 2010-х муниципалистский проект. Но в других местах муниципализм ведь продолжался?

А сейчас я смотрю на «новые муниципализмы» в Европе, Северной и Южной Америках и прочих местах, где они появились и имели некоторые успехи с 2015 по начало 2020-х, и вижу, что почти ничего от этого не осталось и там.

Ещё в 2017-2021 годах городская политика шла в гору: на карте Fearless Cities постоянно появлялись новые точки, тут и там зарождались новые муниципалистские движения, выходили исследования и публикации — нарастало ощущение того, что человечество наконец-то нащупывает новый демократический проект после провала левых движений в прошлом веке.

И вот к концу 2024 года вся наша политическая повестка снова состоит из региональных войн глобального значения между реакционерами и фундаменталистами. Геополитика опять завладела миром и умами с помощью брутальной силы оружия.

На этом фоне тексты о демократической городской политике двух-трёхлетней давности совершенно утратили свой субверсивный потенциал. От них больше не веет той альтернативной энергией, которая могла бы питать демократию. Тот же Букчин всё ещё богат отличными фрагментами — но смотришь за окошко и думаешь: «Да кому это нафиг уже нужно?».

Наткнулся на внезапное упоминание жеребьёвки в проекте закона РСФСР «О выборах народных депутатов».

Осенью 1989 года шли общественные обсуждения конституционной реформы и нового избирательного законодательства под первые альтернативные выборы Съезда народных депутатов и всех советов в РСФСР. Межрегиональная депутатская группа, Московское объединение избирателей и клуб избирателей АН СССР разработали альтернативный законопроект о выборах*. В нём-то я и обнаружил этот пункт.

Альтернативный законопроект официально не рассматривали в Верховном Совете, но некоторые его пункты были учтены в принятом законе.

Знатоки постсоветского избирательного законодательства, подскажите, были ли в нём упоминания жеребьёвки для формирования комиссий?

*опубликован в газете «Смена» (№244 от 24.10.1989) — органе Ленинградского обкома ВЛКСМ, захваченном вольнодумцами.

После критики конституционного проекта Юдина-Магуна-Рощина следует воздать ему должное и подчеркнуть, что он положительно отличается от стандартных программных наработок для России будущего.

Если вынести за скобку всю конкретику (тем более что реальный конституционный выбор перед нами в обозримом будущем не встанет), то я вижу три полезных посыла этого проекта.

Во-первых, радикальна сама мысль о принятии принципально новой конституции и переучреждении государства. По понятным причинам это невозможно публично обсуждать в России. Но многие об этом даже не задумывались.

Во-вторых, авторы справедливо подчёркивают всем своим проектом, что существующие конституционные модели западных буржуазных республик не должны быть нашим единственным ориентиром. Конституцию 1993 года обосновывали как попытку построить «нормальную европейскую демократию», и весь наш дальнейший опыт показал, что это ошибка. К тому же сами эти «нормальные демократии» входят в кризис смыслов и самообоснования.

В-третьих, прогрессивным является посыл о максимальном вовлечении граждан в политическое участие. Хотя авторы здесь руководствовались скорее республиканским аргументом о том, что участие граждан предотвращает узурпацию власти. Мы же можем повернуть это в демократическую сторону и сказать, что участие ценно само по себе, потому что является смыслом политической жизни человека как такового (хотя тогда мы мгновенно войдём в противоречие с этой конституцией).

Долго искал ёмкую формулировку для своего скепсиса в отношении кабинетной разработки проектов будущего для России, особенно проектов конституции. И нашёл наконец у Негри.

Как я уже писал, это прогрессивное занятие по сравнению с болезненным самоедством оппозиционной общественности, но в своей вынужденной априорности эти разработки слишком недооценивают значение политической борьбы. В таком виде эта мысль не удовлетворяет своей расплывчатостью, хочется более концентрированного её выражения.

А оно всё это время лежало на поверхности у Негри: проблема априорных проектов конституции на будущее в том, что это конституции без учреждающей власти.

Негри показывает противоречие между учреждающей властью, которая несёт демократический заряд, и учреждённой властью, которая пытается ограничить первую, избавиться от неё, зафиксировав пределы власти в конституции. Учреждающая власть это стихия абсолютной демократии, а конституция это её укрощение и подавление. Демократия заканчивается там, где начинается конституция, обозначающая её пределы. Поэтому конституционализм это реакционное и антидемократическое учение.

Так вот попытки изобрести конституцию вне (или до) революционно-демократического процесса работают не на подготовку к построению демократии, а на превентивное обуздание будущего возвращения учреждающей власти и на противодействие её демократическому потенциалу.

Ловушка сервисности

Среди того немногого, что ещё долетает до меня из оппозиционной публичной сферы, снова появился знакомый мотив: «оказалось, что оппозиция не делает жизнь россиян лучше, поэтому я её больше не поддерживаю».

Помню времена, когда его прописывали в апэшных методичках по информационной борьбе с оппозицией. Как я понимаю, сейчас это центральная идея очередной антинавальнистской кампании — разогнать настроения разочарования, апеллируя к фрустрации аудитории и общему «здравому смысл» личной выгоды.

Как и любая пиар-кампания, эта сделает своё грязное дело и забудется. Однако стоит заметить, что она ложится на подготовленную почву. Оппозиция действительно оказалась в ловушке сервисной концепции политики, которую полезно отрефлексировать.

Уже больше двух лет в России практически невозможно проводить какие-либо публичные оппозиционные кампании. Организации и лидеры не могут предложить сторонникам никакого осмысленного участия в коллективных действиях. (Подчеркну: первопричина тому новый уровень репрессивности, а не недостатки этих политиков.)
Медиаполитика стала суррогатом участия, заняв аудиторию инфотейнментом и создав у неё ощущение участия через просмотры и реакции.

В таком положении естественным образом процветает сервисная концепция политики. В ней от сторонников требуется поддерживать политиков лайками и пожертвованиями в обмен на некое метафизическое представительство и защиту их интересов. В нашем деполитизированном и репрессированном обществе это очень заманчивая схема: вы как бы и гражданский долг выполняете (не то что аполитичные «овощи»!), но и особо ничем не жертвуете. «Клиент» такого политического сервиса может продолжать жить свою частную жизнь, заниматься своими проблемами и благополучием, отдавая излишки своего времени и денег за аутсорсинг политической активности.

Эта схема не просто комфортна, она хорошо встроена в гегемонную индивидуалистическую идеологию нашего общества. (Кстати, об истоках этой идеологии есть блестящая книга Кроуфорда Макферсона «The Political Theory of Possessive Individualism».)

Какое-то время можно неплохо выезжать на эксплуатации этой схемы. Но рано или поздно это неизбежно заканчивается разочарованием «клиентов», потому что политика заведомо не может «делать вашу жизнь лучше» без вашего участия. Авторизация представителей через просмотры, комментарии и пожертвования (а часто и через выборы) — это иллюзия той же природы, что и концепция государства-сервиса. Положение оппозиционных лидеров в изгнании делает эту иллюзию особенно прозрачной: в чём и перед кем они хотя бы гипотетически могут кого-то представлять?

Чем дольше политики играют в схему «вы клиент — я сервис к вашим услугам», тем сложнее из неё выходить, потому что сторонники привыкают к этой комфортной позиции. Оказавшись в этой ловушке, политик уже не может сказать своей «клиентской» аудитории, что занимается политикой, чтобы бороться за власть вместе с ними, а не для того, чтобы продавать им услуги.

А пока нет объективной возможности предложить альтернативу в виде реальных коллективных действий, это и вовсе безвыходное положение. Остаётся только дожидаться естественного изживания сервисной модели. Люди не могут бесконечно находиться в этом инфантильном состоянии, будет следующий этап. Что там бывает после осознания иллюзорности своих ожиданий?

Когда кандидатов в депутаты набрали буквально по объявлению.

Газета объединения избирателей Пролетарского района «Право голоса» (самиздат районных демократов), декабрь 1989 года.

В марте на выборах депутатов Моссовета набранные так кандидаты ДемРоссии победят в 12 из 14 округов района.

Ключ к пониманию конкретного политического режима* нужно искать в моменте его учреждения. А момент учреждения нельзя понять только на уровне больших мифологем без погружения в микропрактики политической борьбы.

(*Не «демократии» или «автократии» вообще, а данной конкретной политической системы во всей её уникальности.)

Как, например, учреждалось российское государственное телевидение — одно из важнейших, несомненно, оснований нашего режима?

Обычно это представляется так, что где-то после путча 1991 года советская телерадиовещательная инфраструктура перешла новой российской власти, старая администрация телецентра сгинула вместе с КПСС и Советским Союзом, а на её месте тут же возникла новая.

Если покрутить резкость прибора, то можно ещё разглядеть какие-то знаковые постановления Верховного Совета и указы президента. Но на этом разрешительная способность оптики больших мифологем заканчивается — и многое остаётся скрытым. Возьмём другую оптику.

Открыл я тут с конкретной узкой целью политические мемуары Михаила Полторанина — первого министра печати и массовой информации в суверенной РСФСР. И залип. Если отфильтровать конспирологию и обильный публицистический китч, то остаётся чрезвычайно познавательная фактура.

Полторанин описывает, как, став министром без министерства (буквально без штата и помещений — это ему предстояло собрать самому с нуля) летом 1990 года, получил задание отгрызть у КПСС и союзной власти типографии и телерадиовещательную инфраструктуру для основания суверенных российских газет и ВГТРК.

Верховный Совет, конечно, может принять постановления, президент подписать указы — но здания, оборудование и кадры от этого сами не материализуются. Особенно учитывая, что всё это находится под контролем партии и союзных министерств, которым в тот момент плевать на решения новых властей РСФСР.

Поэтому Полторанин ходит ножками к держателям нужного ему добра и уговаривает их поделиться. Каким образом? Вот это самое интересное, туда и нужно навести приборы, чтобы увидеть скрытую сущность учредительного момента, сам процесс зачатия, а не только справку о беременности.

Иногда это уговоры податливых партаппаратчиков через технические обоснования возможности разделения материальной инфраструктуры (как провести кабель на Шаболовку без ущерба для Гостелерадио). А иногда — и тут самое характерное — предельно простое применение голой силы. Некоторые здания под ВГТРК зачищались лояльным российской власти ОМОНом, с которым Полторанин договаривался по личным контактам и, конечно, без всяких судебных и правоохранительных процедур, как с ЧОПом.

В этом слое микропрактик политической борьбы нам открывается совершенно новая природа учредительного момента. За фасадом конституционных структур — Верховный Совет, Президент, Правительство — стоит драка (буквально! или угроза таковой) за имущество, которое составляет материальное содержание государственного здания. Как первоначальное накопление капитала происходит через насильственное присвоение, а вовсе не через труд бережливого предпринимателя, так и учреждение власти происходит в очных столкновениях за её материальную инфраструктуру, а вовсе не в одном только юридическом нормотворчестве.

По мере консолидации новой власти происходит забвение её учредительной механики: едва ли в официальную мифологию ВГТРК входят описанные у Полторанина эпизоды. Так её природа мистифицируется, и сегодня мы воспринимаем её суверенность и могущество как что-то недоступное нам, чему можно только подчиниться. Погружение в её учредительные микропрактики помогает снять эти чары хотя бы на уровне понимания её природы.

Ещё один нелепый пример пиара от мэрии Москвы

На прошлой неделе Мосгордума приняла закон «Об охране и использовании зелёного фонда в городе Москве». Полноценного анализа я ещё не делал, но, судя по всему, суть там в ослаблении природоохранного законодательства в пользу застройщиков, у которых давно слюнки текут на окрестности московских лесопарков.

Подобные стрёмные законы надо сопровождать в паблике, пока этого не сделали солдаты НАТО инициативу не взяла экологическая общественность и не подняла шум. Этим занимаются пиарщики мэрии, которые придумывают формулировки о том, что такого хорошего даёт этот закон, и запускают в СМИ.

Как думаете, какую утку они придумали под этот закон, кроме общих слов о том, что он якобы улучшит защиту зелёных насаждений в городе? А вот какую: «После принятия закона об охране и использовании зеленого фонда в Москве горожане смогут выращивать цветы рядом со своими домами без оформления проектной документации».

Дело в том, что в Москве настолько идиотская централизация власти, что горожане не могут без разрешения государственных чиновников даже палисадник у дома облагородить — это всё земли Карабаса-Барабаса (мэра). В мэрии знают, что людям это не нравится и по факту этот порядок часто игнорируется. И вот они не нашли ничего лучше, чем взять этот копеечный пунктик из большого закона и продать его в паблик как основное достижение.

Но есть нюанс: «Правда, речь идет не о многоквартирных домах, но об участках под индивидуальную застройку (ИЖС), ведение подсобного хозяйства, а также таунхаусы (то есть, малоэтажные дома блокированной застройки)». То есть даже и этого «достижения» на самом деле нет.

Но СМИ подхватывают это сообщение во второисточниках и разносят искажённую версию в публичном поле. Люди видят новость, думают, что жить стало лучше, жить стало веселее, спасибо Собянину за наше московское детство, и листают дальше. Пиар сработал, браво.

Вот так и конструируется собянинский Диснейленд.

О банальности демистификации власти

Четвёртую неделю лежу дома с пневмонией и в этом полунемощном состоянии могу позволить себе заняться тем, на что обычно нет времени. Одно из таких развлечений — просмотр многочасовых трансляций Съездов народных депутатов СССР 1989-1990 годов.

Зрелище это оставило у меня массу впечатлений и заметок, несмотря на то, что сценарий и основные реплики я уже знал. Одно дело читать отрывочные воспоминания и сжатые пересказы, совсем другое — посмотреть, как это выглядело в натуральной темпоральности и драматургичности.

Среди прочего меня особенно впечатлила публичная демистификация власти.

В огромном зале, где больше 2000 народных депутатов очень разного социального статуса, советская номенклатура во главе с политбюро и генсеком предстаёт уже не тем забронзовевшим брежневским ареопагом возвышенных начальников, а обыкновенными людьми со своими слабостями и тараканами. Их атакуют острыми вопросами (чего только стоят вопросы про крымскую «дачу» Горбачёва, разгон демонстрации в Тбилиси или про дело кооператива «АНТ»), им выставляют альтернативы, от них требуют поделиться властью, а когда в их защиту выходят выступать псевдообщественники с казёнными речами из прошлой эпохи, тех засмеивают. И всё это на многомиллионную аудиторию радио и тв.

К третьему Съезду марта 1990 года от торжественного порядка и официоза первого Съезда, который был всего годом ранее, не остаётся и следа. Вопрос о введении поста президента вызывает в зале полемический хаос. К трибуне выходят большие начальники и как будто впервые в жизни говорят не по бумажке от референтов, а от сердца и как умеют, потому что не могут не реагировать на живую критику. В этой импровизации они оказываются «голыми королями»: все видят, что никаких особых качеств для обладания властью у них на самом деле нет.

Всё это, конечно, банальность парламентаризма. С таким же успехом можно восхищаться баталиями в британском парламенте, например. Понятно, что эти пошленькие восторги по поводу парламентской демократии не должны вводить нас в заблуждение — никакого народовластия в этой публичной демистификации власти ещё нет.

Однако я всё же вижу в этом полезный для политического воображения эффект. По сравнению с сегодняшней окаменелой публичной сферой на тех Съездах происходили совершенно невероятные вещи, которые несовместимы с навязываемыми нам представлениями об имманетной авторитарности России. Всего 35 лет назад здесь публичная политика была принципиально более демократической. Для притупленного самодержавием политического сознания это эмансипирующее зрелище.

История постсоветской России как история СМИ

В последние месяцы я много работаю с перестроечными газетами и журналами как с историческими источниками о политических процессах 1989-1991 годов. И постоянно замечаю, как эволюция некоторых изданий, возникших тогда и доживших до наших дней, тесно переплетена с эволюцией всего политического режима.

Вот, например, «Независимая газета». Её учредил Моссовет в августе 1990 года, который не мог отобрать городские газеты у горкома КПСС и решил открыть свою. Попов и Станкевич доверили её журналисту из прогорбачёвских «Московских новостей» Виталию Третьякову. Получилась довольно смелая и радикально прореформаторская газета — одна из первых такого рода в стране. Кстати, именно их корреспонденткой была Татьяна Малкина, задавшая известный вопрос о госперевороте путчистам на пресс-конференции 19 августа. Там же начинали, например, Сергей Пархоменко и Михаил Леонтьев — вот уж разные в будущем люди.

В октябре 1993-го «Независимая» выходит с белыми полосами на месте цензурных изъятий. Без советов к 1995 году она лишается источников финансирования и продаётся Березовскому, который тогда активно собирал свою медиаимперию. В нулевых разгромленный Березовский продаёт её помощнику Грефа Константину Ремчукову. Кто и где теперь Виталий Третьяков и что с «Независимой газетой» — это вы сами знаете.

Изгибы путей политических СМИ вслед за политической ситуацией в стране — абсолютно очевидная и естественная штука. Но есть ли исторические исследования становления постсоветской России, написанные через историю таких СМИ? Пока видел из близкого к этому только книгу Ивана Засурского «Масс-медиа второй республики» и проект «Расцвет российских СМИ» (заброшен, судя по всему). Может быть, вам попадались такие тексты?

По Москве ходит слух о реформе административно-территориального деления (АТД). Насколько это правдоподобно? И какие у этого могут быть последствия для горожан?

Слухи говорят об укрупнении районов «старой Москвы» и ликвидации управ — от нынешних 125 районов якобы должны остаться несколько десятков крупных под управлением префектур.

Никаких прямых свидетельств о подготовке такой реформы в публичном доступе пока нет. Но она вполне вписывается в общую тенденцию московской политической системы на централизацию власти и неолиберализацию управления.

Прежде всего нужно учитывать, что управы районов считаются в мэрии очень неэффективным звеном. Все мои собеседники оттуда говорили примерно одно и то же: в управах низкий уровень кадров, префектурам приходится контролировать каждый их шаг (вплоть до актов готовности МКД к отопительному сезону), доверять реализацию передовых программ (типа «Мой Район») им нельзя и т.д.

В целом глав управ там за людей особо не считают и видят ситуацию так, что всё самое классное в городе делают структуры верхнего уровня, а на нижних уровнях царит архаика. Поэтому вполне естественно выглядит, например, недавнее сокращение роли управ в программе благоустройства дворов и передача их функций префектурам.

Кроме того, держим в голове, что районы и административные округа были нарисованы командой Попова летом 1991 года на скорую руку под задачу создания новой вертикали власти, параллельной с советами и КПСС. Полномочия новые структуры получили по итогам путча и разгрома советов в 1993-м. А сами управы в нынешнем виде появились только в 2002 году как продукт череды иезуитских тактических увиливаний Лужкова от создания в городе МСУ. Словом, ни само АТД, ни их органы власти не являются для Москвы естественными сущностями.

Из этих общих рассуждений такая реформа видится мне сейчас вполне возможной. Скажу больше, я уверен, что московская мэрия неизбежно должна рано или поздно прийти к укрупнению районов по логике своего развития (если она сама не закончится раньше).

Единственный проблематичный с моей точки зрения момент — предположение об укрупнении муниципальных округов (МО). Сейчас они совпадают по своим границам с районами, но это необязательная связка, которая осталась от процессов 1997-2002 годов. Функциональной связи между ними практически нет. Технически МО можно не трогать. Но тут могут быть разные соображения.

С одной стороны, есть немало соображений в пользу укрупнения МО.
(1) Муниципальные округа в Москве не играют никакой роли в системе управления, в глазах исполнительной власти они выглядят административным балластом.
(2) В них иногда проникают ретивые депутаты, которые ещё и работать мешают. Созыв 2017-2022 попил у чиновников крови будь здоров.
(3) Сохранение малых муниципалитетов внутри новых больших районов может привести к появлению политической субъектности у муниципальных глав: в связке с главами управ они сейчас младшие партнёры, а так они останутся единственными представителями власти на местах.

С другой стороны, укрупнение МО под новые районы означает много хлопот, в том числе муниципальные выборы. А новый федеральный закон об МСУ фактически позволит мэру назначать глав муниципальных образований, так что часть проблем будет снята. Поэтому муниципальная часть гипотетической реформы для меня менее очевидна, чем административно-территориальная.

Наконец, что с этого всего москвичам?
Думаю, что практически ничего. Управы районов сейчас едва ли выполняют роль близких к горожанам и чутких к их проблемам местных органов власти. Наоборот люди часто жалуются в префектуры и мэрию на плохую работу и бестолковость управ. Без нынешних районов реальный уровень нашего с вами влияния на политику в городе останется таким же. А в парадигме города-сервиса оптимизация районов и вовсе должна привести к улучшению «качества услуг». Так что продать такую реформу горожанам будет легко.

В долгосрочной перспективе такая реформа даже может сыграть в пользу демократизации, потому что нынешняя заглушка в виде районов и МО делает требование о децентрализации власти неактуальным. А свято место пусто не бывает.

Стоило мне пару месяцев назад посетовать, что не владею итальянским и не могу прочитать Il potere costituente Антонио Негри, как она вдруг выходит на русском!

Тот редкий случай, когда я не могу ждать бесплатные варианты и бегу покупать дорогой том.

***

Дефицит адекватной демократической теории учредительной власти очень ощутим во всех нынешних дискуссиях о конституциях.

Во-первых, у нас есть миф о народе-суверене, который когда-то учредил республику и периодически уполномочивает власть на выборах и референдумах. Нетрудно заметить, что с конкретно-исторической точки зрения это полная ерунда, которая маскирует что-то важное. На самом деле учредительные основания это слепое пятно всех современных теорий режима.

Во-вторых, тема учредительной власти монополизирована конституционалистами, которые мыслят конституцию как внеисторический продукт рационального юридического дизайна. Отсюда постоянные бесплодные споры о преимуществах парламентской/президентской республики и прочих сдержках и противовесах — как будто спорящих спрашивают, что будет в конституции.

Книга Негри, конечно, не единственный источник для восполнения этого теоретического дефицита. Есть работы Андреаса Каливаса, Мартина Лафлина и других. Но на эту книгу у меня почему-то особые надежды в части глубины философского исследования. Посмотрим.

В размышлениях о российских перспективах — что будет со страной в ближайшие 10-20 лет? — для меня самым сложным фактором является международный. Сразу по нескольким причинам.

В процессе учреждения постсоветской России огромное значение имел образ «Запада» (который подразумевал прежде всего США и Европу). Причём сначала он работал как ориентир для либеральных реформаторов: вот она «столбовая дорога цивилизации», не надо ничего изобретать, надо встать на неё и идти. Потом как образ внешнего врага для нескольких поколений реваншистов. В обоих случаях отношение к «Западу» было важной составляющей общественно-политических парадигм новой России.

Но если тогда крушение советского государства и становление российского было элементом окончания Холодной войны и совпадало с глобальным триумфом западного культурно-экономического влияния, то в следующий раз — есть такое подозрение — трансформация в России может совпасть, наоборот, с упадком западной гегемонии, если даже не с концом Pax Americana.

И для осмысления этого варианта есть сразу несколько препятствий. Во-первых, в оппозиции всё ещё господствует наивная схема разделения мира на демократический=(про)западный / авторитарный=(про)путинский. Поэтому в русскоязычном оппозиционном дискурсе заявление о том, что США это не демократия, вызывает скандал и «синий экран». А любой самый умеренный разговор об американском империализме превращает вас в глазах этой публики в поддатого Михаила Леонтьева.

С такими глубинными и неадекватными установками невозможно ничего понять про глобальную политико-экономическую структуру. Поэтому в оппозиции так распространена эта идиотская надежда на помощь «Запада» и вытекающие из неё разочарования.

И что ещё хуже, такие установки блокируют разработку новых общественно-политических парадигм. Скопировать или как-либо адаптировать западную либеральную демократию невозможно (не говоря о том, что для многих и нежелательно), придётся придумывать что-то другое. Но одна только мысль о том, что путь к демократии не равно путь к «нормальной западной стране», — это всё ещё нонсенс в оппозиционном дискурсе.

Во-вторых, есть проблема поглощения нашего политического воображения геополитикой. Пока у нас в голове сидит маленький Хантингтон, который упаковывает все мысли о международных отношениях в категории цивилизаций и наций, мы так и будем заложниками кретинических альтернатив в стиле «либо Америка, либо Китай».

В-третьих, глобальный мир очень большой и разнообразный, поэтому на самом элементарном уровне для понимания его тенденций необходима (но не достаточна) большая эрудиция.

Думаю, что без преодоления, как минимум, этих трёх препятствий, не получится собрать сколь-либо вменяемый анализ наших перспектив и собрать какой-то вариант будущего, за который можно бороться.

***
Традиционно уже порекомендую курс по философии от Сергея Коретко. Едва ли какие-то курсы могут снять описанные выше барьеры, но снять кое-какие собственные шоры там точно можно.

В эту среду участвую в открытой записи шанинского подкаста — выпуск будет про книгу Винсента Бевинса «Метод Джакарта».

Без такой оказии я сам вряд ли стал бы читать эту книгу. И хорошо, что повод нашёлся, потому что она оказалась неплохим дополнением к моим размышлениям о текущей военной эскалации в мире.

Современная гегемонная риторика о геополитическом противостоянии «демократий» с «автократиями», построенная на фантомных болях от Холодной войны, в последний год стала звучать совсем уж неубедительно. Возвращение Бевинса к деталям военных переворотов в Индонезии и Бразилии и массовому антикоммунистическому террору напоминает о том, что это манихейское разделение мира на злой и добрый было глубоко проблематичным и лживым уже во время самой Холодной войны.

Вместе с тем на протяжении всей книги меня не покидало ощущение политической наивности Бевинса. Его антиимпериалистический рассказ очень легко апроприируется другими империями и всевозможными диктатурами, что явно не входит в его планы и работает против него.

Это особенно хорошо ощущается в России 2024 года: в нашей ситуации любое критическое рассуждение об американском империализме как будто автоматически солидаризирует вас с путинизмом (поэтому в оппозиции так распространена поддержка израильских военных эскапад). При этом без самого элементарного признания любых (в том числе американских) преступлений против человечества невозможно понять причины текущих военно-гуманитарных катастроф. Но в господствующем политическом дискурсе это нельзя сделать простым указанием на факты, как у Бевинса.

Надеюсь, в разговоре в среду найдётся место и для этой проблемы.

Запись будет проходить открыто в библиотеке Шанинки, можно поучаствовать в качестве зрителя, для этого нужно заранее зарегистрироваться.

В Москве закрывается экоцентр «Собиратор» на Кавказском бульваре — главный хаб сбора вторсырья на переработку, которым пользовались десятки районных РСО-сообществ и сотни энтузиастов по всей Москве. Этот участок выкупил ПИК под очередной ЖК.

Во-первых, это всё, что нужно знать про экологическую политику девелоперов: все эти лицемерные разговоры про «устойчивое развитие» от корпораций, консалтингов и чиновников всегда были и будут обычным гринвошингом. На деле ради прибыли и в угоду своей бесконечной жадности они всегда готовы проглотить любую экологическую инициативу, закрыв это красивыми отчётами о вкладе компании в защиту окружающей среды.

Во-вторых, у Москвы поразительно слабо развита (если это слово тут вообще применимо) экологическая инфраструктура для города с таким бюджетом. По-хорошему, подобные экоцентры должны быть в каждом районе, что стоило бы московскому бюджету не больше 1/100000 его годовых расходов — это меньше, чем тратят на бесполезное перекладывание плитки и асфальта в каждом административном округе. Вместо этого из города вытесняют единственную такую точку. Но и это прикроют красивым пиаром и отчётами.

Как и во многих других сферах, инфраструктура для переработки вторсырья — это теперь забота самого общества: ни крупный бизнес, ни государство не помогут. «Собиратор» открыл сбор денег на переезд. Если для вас это важно, то поддержите.

22 сентября скончался Фредрик Джеймисон — важный для современного марксизма мыслитель, критик и исследователь культуры.

У Джеймисона где-то было рассуждение о глубоко проблематичном положении человека, который посвящает свою жизнь борьбе за социальный прогресс, то есть любого левого революционера.

Марксизм учит тому, что историей движут объективные противоречия, определяющие законы развития общества, а наш собственный житейский опыт подсказывает, что шансов дожить до хоть какого-то социализма, — который и является целью общественно-политической активности, — у каждого отдельного человека очень мало. Выходит, что мы должны здесь и сейчас ориентироваться на трансцендентные нам цели и, более того, сподвигать на это других людей. Ход объективных исторических процессов иногда синхронизируется с нашими устремлениями, как это бывает в эпоху революции. Но чаще наши индивидуальные попытки работать на социальный прогресс человечества рассинхронизированы с объективным ходом большой истории этого самого человечества.

Давно хотел вернуться к этой мысли Джеймисона, чтобы додумать её и к чему-то прийти, поскольку меня периодически накрывает вся тягостность этой проблемы. Но теперь я уже забыл, где это было у него.

Журнал Critical Inquiry до конца октября открыл свободный доступ к опубликованным у них статьям Джеймисона.

На русском языке знакомство с Джеймисоном можно начать со статей:

«О советском магическом реализме» (1992) — про фильм Сокурова «Дни затмения»,

«Реально существующий марксизм» (1996) — о том, закончились ли социализм, марксизм и революция после 1991 года,

«Политика утопии» (2004) — текст в защиту тех самых утопических ориентиров, которых мы по определению не сможем достичь, но которые хорошо работают как направляющие и смыслообразующие коллективные фантазии.

В истории Бакальчуков важную роль играет миф о self-made woman — простой домохозяйке из небогатой семьи, которая придумала многомиллиардный бизнес в декрете с первым вложением в $700. Однако сейчас на фоне кризиса её бизнеса мы наверняка узнаем много нового, выпадающего из этого нарратива.

Если вы загуглите что-то вроде «на чём поднялась Бакальчук», то найдёте кучу пересказов этого нарратива в уважаемых и не очень изданиях. Может сложиться впечателение, что раз все рассказывают одно и то же, то всё так и есть. В действительности этот нарратив придумали и запустили в медиа пиарщики WB. А большинство изданий не глядя пересказывают его, потому что почти ничего другого мы о Бакальчуках не знаем. Эта системообразующая компания, как и все остальные такого размера, очень закрытая и никакому общественному аудиту не подлежит.

А ещё этот нарратив хорошо расходится, потому что он соответствует господствующей идеологии успеха и предпринимательства. Есть один острый вопрос: как одни люди могут зарабатывать в сотни тысяч раз больше, чем 90% других людей. Это невозможно обосновать никакой естественной разностью человеческих качеств. Для стабилизации такой безумной социально-экономической системы существуют мощные идеологемы. Истории про «добившихся всего своим трудом с нуля» миллиардеров — одна из таких идеологем, которая должна показывать, что каждый может разбогатеть без особых стартовых возможностей, так что ваша бедность это ваша личная вина.

Тонкость этой идеологии в том, что она строится не на простом вранье, а на фреймировании информации. Судя по всему, Бакальчуки действительно не получали больших наследств и не ходили на дзюдо с кем надо. В этом они, конечно, отличаются от сырьевых олигархов и приватизаторов из 90-х. Но это ещё не доказывает, что их капитал является справедливым вознаграждением за усердие и талант. Нет сомнений, что в истории их капитала большую роль играли удачные связи и сделки с другими богатыми людьми, которые заведомо недоступны почти никому в стране. У Илона Маска тоже был миф о простом юарском парне, который заработал с нуля, а потом оказалось, что и семья там не такая простая, и контакты с американским правительством решали.

Похоже, что старый нарратив про декрет и $700 уже слабоват для нового уровня общественного внимания к компании. Журналисты начали находить выпавшие из него детали. Наверняка пиарщики Татьяны Бакальчук сейчас работают над новой версией «Евангелия богатства». Хорошо бы нашлись журналисты, которые смогут критически проанализировать не только неполноту мифа Бакальчуков, но и его идеологическую функцию.

Где-то в начале лета мне попался подкаст про перестройку. Я редко слушаю подкасты, ещё реже они мне реально нравятся. Но тут я с одного выпуска решил открыть и прослушать весь сезон — и в итоге получил большое удовольствие. Это оказался подкаст «Чёрный лебедь».

Круто сделано! — подумал я тогда.

Примерно через месяц мне внезапно написали ребята из этого самого подкаста и предложили стать ведущим нового сезона. Ну как я мог отказаться?
К тому же до этого я ни разу не пробовался в коммерческом студийном подкасте, стало интересно, как там всё работает изнутри.

И вот, сегодня выходит первый выпуск сезона «Чёрного лебедя» со мной в качестве ведущего. Сезон будет посвящён влиянию 9/11 на мир, которое мы испытываем на себе до сих пор. Выпуски будут выходить раз в неделю.

Над сценарием там работает большая команда, но и мне дали вкрутить кое-что от себя. Что получилось — судить вам. Приятного прослушивания на всех подкаст-площадках или на ютубе.

Уходящий состав Мосгордумы 7 созыва был уникальным для всей постсоветской истории Москвы. Теперь уже это можно зафиксировать и проанализировать как часть современной политической истории страны.

Никогда ещё в МГД не было такого количества оппозиционных к мэрии депутатов. 20/45 кандидатов победили в 2019 году вопреки воле мэрии. В нескольких округах проиграли супер ресурсные единороссы, типа Метельского и Зверева. Среди этих 20 неадминистративных 10 проявили в депутатской работе последовательную антисобянинскую позицию, ещё 8-10 примыкали к ним по случаю. В предыдущем созыве (2014-2019) таких было полтора человека – Шувалова и Клычков. В следующем снова не будет ни одного.

Сама избирательная кампания 2019 года тоже была экстраординарной. Сопровождающие её протесты во многих аспектах имели гораздо больше революционного потенциала, чем «Болотные» 2011-12 годов. Как я вижу, это всё ещё недооценённый факт. Но именно после этих протестов власть перешла на новый уровень реакционности, в котором мы теперь живём. Оппозиция тогда напугала их до чёртиков, особенно Навальный, за что его сторонников так остервенело преследуют все последующие годы. Это было травмирующее лето для мэрии Москвы, о котором она хочет поскорее забыть.

Хочу сказать спасибо депутатам и депутаткам за их крутую политическую работу в Мосгордуме — ту работу на москвичей, за которую власть преследовала, репрессировала и шельмовала их:
Евгению Ступину, Михаилу Тимонову, Дарье Бесединой, Максиму Круглову, Елене Янчук, Олегу Шереметьеву и Елене Шуваловой.

Благодаря этим людям мы могли хоть чуть-чуть почувствовать политический потенциал этого «спящего института».

Электоральный рефлекс

Долгое время участие в выборах было важным элементом нашей демократической стратегии. Условия изменились, но многие уже выработали своего рода электоральный рефлекс. И ничего хорошего в этом нет.

Избирательные кампании при правильном подходе позволяли мобилизовать значительные ресурсы — человеческие, организационные, медийные, финансовые. Готовность людей вкладываться в предвыборные кампании значительно выше, чем в другие формы политической активности. И мы несколько раз успешно пользовались этим, чтобы сделать качественный шаг вперёд.

Так было, например, на муниципальных выборах в Москве (2017) и Санкт-Петербурге (2019), когда в силу множества факторов в советы прошли сотни независимых кандидатов (включая меня самого). Затем выборы продвинули нас вперёд на региональных выборах в 2019-2020 годах — особенно на выборах в Мосгордуму. Так было и в 2021 году на выборах в Госдуму, которые сильно отличались от предыдущих кампаний, но всё равно позволили нам резко прирастить ресурсы.

Однако у этого тактического электорализма была и своя цена: многие стали думать, что участие в выборах это и есть наша стратегия. Мол, сначала в муниципальные советы пройдём, потом в рег.парламенты, потом в Думу и т.д. И сколько бы мы ни повторяли базовые положения нашей теории об антидемократической сути выборов, химия предвыборных штабов оказалась сильнее. Активисты стали повторять эту теорию как пустую мантру, параллельно следуя за практикой электорализма.

Признаюсь, меня самого это удовлетворяло, пока избирательные кампании выполняли свою сугубо тактическую роль на фоне демократической практики низовой политики. Пока мы могли вовлекать людей и открывать им опыт демократической борьбы, я был спокоен за их политическое сознание. Когда ты погружен в процесс реполитизации и формирования сообществ, тебе открывается и порочность электорального фундаментализма.

Но, естественным образом, с исчезновением такой практики мгновенно просело и политическое сознание. Любые выборы теперь индуцируют автоматическое беспокойство активистов: за кого агитируем, за кого голосуем? Эти вопросы обрели мистическую самоценность, без какой-либо связи с теми механизмами реполитизации, на которые раньше и был рассчитан электоральный «буст».
(Не будем обесценивать сохраняющиеся очаги реполитизации, например, в Тёплом Стане, где кое-что демократическое ещё удаётся команде Глеба Бабича, который это всё хорошо понимает.)

Такое бездумное выстраивание своей политической активности вокруг выборов без погружения их в стратегическую линию вне предвыборных кампаний — это я и называю электоральным рефлексом.

Есть мнение, что это хороший рефлекс, потому что дескать наше деполитизированное общество нужно приучать к голосованию, как детей приучают чистить зубы. Это ошибочный аргумент, потому что (а) выборы сами по себе не являются формой реполитизации и (б) людей нельзя «приучить» к демократии, как к горшку. Выборы могут прекрасно работать на деполитизацию общества, блокируя другие формы политической борьбы, как это проиходит, например, в Европе с 1970-х годов.

Никакие рефлексы не могут заменить политическое сознание. Культивация рефлексов, вообще говоря, убивает субъектность и блокирует реполитизацию, потому что таковые подразумевают, что люди, напротив, осознают свои коллективные интересы и видят, как те или иные формы политической активности способствуют их достижению. Есть политики, которым электоральный рефлекс своей паствы удобен, — это не мы.

Без электорального рефлекса жить не так уж сложно.

Бывают выборы, которые нужно использовать. Главное понимать, какую тактическую задачу мы выполняем на данных выборах. Даже если шансы на успех сомнительны (как это было, например, на муниципальной кампании в Москве в 2022 году), политическая логика может потребовать рисков и компромиссов. Главное, чтобы такая логика была.

Бывают выборы, которые нельзя использовать. В них можно никак не участвовать. Такими, например, были выборы мэра Москвы в 2018 и 2023 годах, выборы президента в 2024-м. Такими являются и предстоящие выборы в Мосгордуму.

В следующий понедельник, 9 сентября Тимур Михайлович Атнашев проведёт открытое онлайн-занятие по курсу интеллектуальной истории. Тимур Михайлович — один из главных специалистов по истории понятий (и особенно по Кэмбриджской школе) в России. Он давно читает этот курс на «Политической философии» в Шанинке, когда-то я и сам слушал и сдавал его. Для участия нужно зарегистрироваться по ссылке.

Блестящий, на мой взгляд, пример работы по интеллектуальной истории — статья Тимура «Реформаторы в поисках языка: книга Егора Гайдара «Государство и эволюция».

***

Кстати, слушателей на Политфилософию на текущий учебный год мы всё-таки набрали. Можно нас поздравить. Судя по вступительным экзаменам, к нам пришли очень разные люди с разным опытом, но общим запросом — научиться думать и говорить о политике, анализировать и исследовать её с помощью политической философии. Будет интересно.

Шанинка продлила набор до 27 сентября, в том числе на нашу программу. Так что вы ещё можете заскочить в последний вагон и поступить к нам в сентябре.

Ещё одна частная образовательная инициатива: курс «Пол и гендер. Что это такое и как это на нас влияет». Среди организаторов участник моих ридингов по демократии — модель распространяется.

Повторюсь, что социогуманитарное знание стремительно превращается из поддержанного государством общественного блага в дело нашей самоорганизации. Реальное образование на наших глазах вытесняется из университетов и переходит в такой «самиздат». Хорошо, значит, будем учиться сами.

Курс стартует в следующую субботу, 7 сентября. Все подробности по ссылке.

Можно бесконечно жаловаться на российскую оппозицию — на её раздробленность, конфликтность, неверные приоритеты и т.д. и т.п. Но если есть задача действительно понять её текущее состояние, то ключом к анализу может стать доминирующая форма её существования — медиа.

На новом уровне репрессивности и оттеснения оппозиции от общества она перепредумала себя в той форме, которую я назвал медиаполитикой. Это происходило достаточно медленно, чтобы мы этого не замечали. Однако всего за 6-7 лет медиа превратились из технологичного коммуникативного инструмента в новую и практически исключительную форму жизни для независимой политики в России.

В таком анализе могла бы помочь старенькая уже книга философа медиа и культуры Нила Постмана «Amusing Ourselves to Death: Public Discourse in the Age of Show Business». В ней Постман анализирует трансформацию американской политики 70-80-х годов под воздействием развития телевидения. В своём анализе он развивает известную идею Маршала Маклюэна о том, что медиа не являются безобидным и нейтральным средством распространения информации, но сами определяют эту информацию.

Продолжение этой идеи на современные интернет-медиа применительно к российской оппозиции могло бы многое прояснить в её поведении и сдвинуть наши размышления о ней к чему-то более аналитическому, чем бесконечная ребяческая фрустрация в стиле «опять они делают что-то не то».

У меня самого пока категорически не хватает времени и сил, чтобы подойти к этому. Вот бы кто-то взялся.

Тем временем передовым девелоперам хорошо известна та неадекватность бюрократических метрик доступности жилья, о которой рассказывает Надежда Шилова. Они понимают, что их сверхмаржинальный сомнительный бизнес требует социальных обоснований для удержания привилегированных позиций, и постепенно формулируют свой идеологический ответ на это.

Яркий пример — Группа «Самолёт», СЕО которой Антон Елистратов в последние годы активно рассказывает про переориентацию их бизнеса с метров на «сценарии жизни» и «уровень счастья». Фактически он делает выгодное предложение государству и капиталу: их бизнес умеет решать социальные проблемы и может снять эту нагрузку с правительства, избавляя рынок от регулирования и при этом показывая отличную отдачу для инвесторов.

Что поражает в его выступлениях — это то, как совсем дешёвая туфта про «ценности нашей компании» и прочее ESG перемежаются откровенными заявлениями о том, как вся эта забота о людях нужна только для роста EBIDTA и привлекательности для инвесторов. Из него буквально вырывается непристойная правда их бизнеса, в такие моменты он на секунды даже меняется в лице.

Характерно, что такой выпуклый представитель прослойки бенефициаров позднего путинизма пришёл не из банкинга или айти, а именно из застройки и девелопмента.

TW: первые 15 минут ролика по ссылке могут вызвать сильный рвотный рефлекс. Но если вы их выдержите, то дальше сможете дослушать спокойно.

Занятный пример негативного влияния реновации на доступность жилья в Израиле приводит в своей лекции Надежда Шилова.

Парадоксальным, на первый взгляд, образом введение нового жилья в ходе реновации там привело не к увеличению его доступности, а к увеличению стоимости жилья и расслоения во владении им.

Разгадка проста: новые квартиры были преимущественно скуплены как инвестиционные, то есть их купили те люди (и компании), которые были при деньгах и в улучшении жилищных условий не нуждались. Этому особенно способствовала полная приватизация программы — её полностью отдали частным застройщикам, а государство обеспечило наиболее выгодное им дерегулирование с целью стимулирования конкуренции.

В результате цены на жильё выросли, нижние доходные слои остались при своих метрах, а верхние сняли все сливки. Хороший пример того, как с помощью благовидной государственной программы под социальными лозунгами на ровном месте увеличить богатство богатых.

В сентябре стартует классный курс по политической истории современной России от моего товарища Антона Праведникова в НШПН. Все подробности в посте по ссылке. Подчеркну только, что это на голову выше почти всего, что вы сможете найти по этой теме в российских вузах. Рекомендую.

Да, мы уже живём в ситуации, когда в России практически не осталось хорошего образования в области социальных и политических наук в институализированной форме, то есть в учреждениях с финансированием, статусом и корочками. Теперь добывать и распространять знания снова наша собственная забота. Поэтому подобные курсы это уже не дополнительное образование, а в принципе единственный способ учиться и учить социальным и политическим дисциплинам.

Как сдержки и противовесы не заработали с первых же дней

Общеизвестно, что важнейшим слагаемым в формуле российского сверхпрезидентского режима является фактическая подчинённость генпрокурора президенту. Но мало кто помнит, что соответствующие ремни на прокуратуру натянул не Путин, а Ельцин. Полезно вспомнить, как это произошло.

Изначально даже по сверхпрезидентской Конституции 1993 года увольнение и назначение генпрокурора было в полномочиях Совета Федерации (тогда избираемого по мажоритарным округам), хоть и по представлению президента.

Но уже в феврале 1994-го случился такой конфуз. Генпрокурор Александр Казанник амнистировал лидеров защиты Верховного Совета и событий октября-1993, исполнив в законном порядке решение Госдумы. В Думе это решение было принято в результате непростого компромисса с посылом поиска национального согласия после гражданского конфликта.

Ельцина взбесило, что Казанник сделал это без его согласия (по закону, тот и не обязан был), и решил отправить его в отставку. А когда СФ его в этом не поддержал, он просто издал указ об отставке Казанника и назначении и.о. А. Ильюшенко вопреки Конституции. Просто он так может. Только через полтора года президент и СФ всё-таки сторговались на назначение Юрия Скуратова. Но фактически Ельцин прогнул парламент, игнорируя Конституцию.

В 1999 году ситуация повторилась: Ельцин продавил отставку генпрокурора Скуратова, который занялся большим уголовным делом на крупных чиновников, в т.ч. Чубайса и работников Управделами Президента. В этот раз генпрокурора выдавили вопреки законной воле СФ с помощью скандального уголовного дела (см. «человек, похожий на генерального прокурора»). Президент силой прогнул парламент второй раз.

После этого группа членов СФ обратилась в Конституционный Суд, который, к их удивлению, подтвердил законность действий президента. Экс-председатель КС В. Туманов в личном разговоре с Ильёй Шаблинским* тогда объяснил, что судьи понимали, что это нарушение баланса власти, но поддержали Ельцина, потому что ему противостояли сталинисты в парламенте (sic!).

Сюрприз! Разделение властей и политические институты оказались продуктом политической борьбы, а не какого-то там рационального поиска наилучшей конституции. В действительности любой конституционный дизайн это цементирование реального баланса сил в политической борьбе, а попытки сместить этот баланс одной только буквой конституции скорее приведут к правке самой конституции.

*Шаблинский И. Г. Эволюция политического режима в России. Конституционные основы и неформальные практики (2014). С. 21

Тут обещаются хорошие материалы про критическую теорию города. Один с Харви уже вышел, смотрите ниже в их канале.

В моём шанинском курсе по политической теории города само собой есть блок про критическую теорию от Лефевра и Харви. Такие материалы нам пришлись бы очень кстати, учитывая гигантский дефицит левой урбанистики в России.

Если бы меня попросили посоветовать одну книгу о том, почему и как развалился СССР, то на сегодня я указал бы на «Коллапс: Гибель Советского Союза» историка Владислава Зубка (2021 англ. ориг, 2023 рус. пер.).

На эту тему написано миллион книг, ну что тут можно прочитать нового? С какого-то момента что ни открою, вижу пересказ одних и тех же эпизодов в одном из двух надоевших нарративов. Либо антисоветском, построенном на телеологическом тезисе Гайдара о том, что советская экономика была заведомо обречена и нереформируема в силу своего фундаментального несоответствия железным законам экономики. Либо реваншистском просоветском, построенном на полуконспирологических версиях о заговоре Горбачёва, Ельцина, американцев, Сороса и т.д.

Зубок не принимает сложившиеся нарративы и спустя 30 лет заново задаётся вопросом: нет, серьёзно, как могло так быстро и непредсказуемо сгинуть такое большое и могущественное государство? В его комплексном ответе есть место и структурным тупикам советской экономики, и роли политиков (особенно досталось Горбачёву), но не только. Получился фундированный исторический труд, в котором для меня лично оказалось много нового, выходящего за пределы устовшихся канонов.

Зубок с порога признаётся в своих пристрастиях и отказывается от совершенной объективности, после чего можно без труда делать скидки на его оценки и акценты. Это тоже плюс. Из минусов можно нахватать неточностей по мелочи и припомнить опущенные эпизоды для спора с автором.

А в остальном это добротная эпопея с массой интересных деталей и скрупулёзных хронологических реконструкций по не самым банальным источникам. Можно рекомендовать!

Обмен стал очень сильным инфоповодом, привлёкшим большое внимание к теме политзаключённых в России. А с этой темой есть одна горькая проблема — она плохо «продаётся» в медиа.

На помощи политзаключённым чаще всего невозможно сделать кликабельный контент или популярную общественно-политическую кампанию. Не из-за равнодушия медийных лиц, а в силу законов самих медиа. Вспомните сцену из фильма «Нет» про чилийский референдум, где политтехнолог заворачивает тему узников режима из-за её отталкивающей мрачности и скорбности. Хочешь много просмотров — дозируй эту грустную тему. Таков негласный закон (который напоминает, насколько нелогично и неправильно устроен наш социальный мир).

Поэтому эта тема обычно идёт как «социальная нагрузка» для ЛОМов, а те, кто пытается сделать из неё свою основную повестку, очень быстро упираются в скромные пределы роста аудитории. Как результат, даже в оппозиционной среде слабое представление о масштабах политических репрессий в стране сегодня, не говоря об остальном обществе, где об этом обычно вообще ничего не слышали.

Хорошая новость в том, что организации и группы поддержки политзаключённых всё ещё существуют и создают возможности для каждого из нас делать свой несложный индивидуальный вклад в поддержку тех, кто лишился свободы, здоровья и благополучия за политические убеждения.

Информацию о вариантах помощи политзаключённым собирает Мемориал, подпишитесь на них и посматривайте иногда. Там много вариантов участия, требующих буквально пары часов вашего времени в месяц. Моё любимое — писать политзаключённым через электронный сервис, это вообще 15 минут и 200 рублей. Можно завести правило отправлять по одному письму в неделю, например.