Эллиниcтика

На Платоне история затонувшего острова не только не заканчивалась, а ещё даже толком не начиналась. Впрочем, развитие концепта произошло не сразу, ведь других греков Атлантида практически не заинтересовала: согласно Видалю-Накэ, «большинство авторов над ней просто смеялись». Упоминая её в том или ином контесте, практически без исключения античные авторы ссылаются на Платона, что позволяет отмести как несуразную версию о том, что философ якобы не сочинил историю с нуля, а вдохновился неким древним, ныне утерянным источником.

В целом можно говорить о сбавлении скепсиса по мере удаления автора от Платона: так, например, Плиний (I в. н.э.) всё ещё резюмирует своё упоминание ремаркой «если верить Платону», его сомнение нарочито и подчёркнуто. А вот «последний из великих римских историков … Аммиан Марцеллин» (вт.п. IV в. н.э) , когда упоминает такое извержение, которое «поглотило остров „больше Европы“ в Атлантическом океане», уже «не выражает никакого скептицизма, не сомневается в реальности „фактов“».

Дальше становится только хуже. В последующий период, пишет Видаль-Накэ, «полным ходом шла гигантская трансформация … империя становилась … христианской». «Для античных мыслителей … это означало замену их мифологии и истории от гигантомахии до Троянской войны — еврейской … от Адама до рождения Христа»; «христиане, которые хотели быть … подлинным народом Израиля, думали, что история начинается не в Микенах или в Кноссе, но в Уре Халдейском, а продолжается в Иерусалиме».

Однако правильнее говорить не о замене, а о сращении новых идеалов и прежних, впрочем, с явным подчинением последних первым. Так, «Евсевий Кесарийский (III-IV вв.) и Климент Александрийский (II-III вв.) … признавали реальность Троянской войны и авторитет Платона», который при этом ими «объявлялся учеником … Моисея, якобы жившего до Ахилла. Этому „компромиссу“ … была суждена долгая жизнь — вплоть до XVII в.»

Оный восходит уже к Филону Александрийскому (I в. н.э.), эллинизированному иудею, «который пытался примирить в своем сочинении авторитет Библии, т.е. Моисеева закона, и греческих философов, от Платона до стоиков». Затем некто Нумений Апамейский (II в.) задался таким вопросом: «Кто есть Платон, если не Моисей, говоривший по-гречески?»

Это рассуждение распространил на Атлантиду некто, кого Видаль-Накэ характеризует как «последнего христианина Античности»: как его звали, точно сказать нельзя, ибо представлялся он купцом, а подписывался просто как «христианин». Он жил в VI в., и только в IX в. одна из рукописей впервые называет имя Косьма (Кузьма, Κόσμας) Индикоплов (Индикоплевст), что означает «человек Космоса, который плавал в Индию».

Кроме прочего, он печально известен как плоскоземельщик, — что, к слову, было вовсе не было таким уж исключением в то время… по крайней мере, не настолько, как нынешние апологеты христианства пытаются показать. Впрочем, взгляды ряда, гм, мыслителей, таких как как Евсевий и Василий Великий (IV в.), на этот вопрос не установить, т.к. они его вовсе не рассматривали, полагая вместе с научным исследованием вообще бесполезностью, поскольку «всё равно скоро умирать»: близок конец времён, Страшный Суд, обещанный Библией уже вот-вот.

А вот Лактанций (III-IV вв.) уже не просто уверял, что изучение астрономии «дурно и бессмысленно», но и объявлял концепцию шарообразности противоречащей равно Библии и здравому смыслу. Теофил (II в.) и Климент, кроме того, в открытую нападали на «языческие представления», идущие от пифагорейцев, видевших Землю шаром, замечая, что Библия, в частности, Gen. I.7, а также сведения из Исайи и псалмов, ясно рассуждают о небесной тверди. Иоанн Хрисостом (IV в.) в «Беседе о статуях» полагал Землю покоящейся на воде под небесной твердью (довольно характерно, что в отечественных переводах нужная глава обрывается чуть загодя).

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 14/22 ➡️

Однако же немало было и тех, кто, напротив, считал планету шаром, и к VIII в., как сообщает ист. и сооснов. унив. Корнелл Э. Уайт (2009 [1897]), их точка зрения победила, став безальтернативной.

Нам важно, что теперь уже немного причин удивляться, что и наш Кузьма объявил Землю плоской, а небеса — твердью, о чём, не стесняясь, рассуждал в произведении Χριστιανικὴ Τοπογραφία (i.e. практически буквально… «Топографический кретинизм», — ведь слово «кретин» происходит от chrétien, «христианин»).

Так или иначе, воззрения Индикоплевста, как справедливо замечает Видаль-Накэ, «в научном плане … свидетельствует о чрезвычайном регрессе … по сравнению … со всей античной геометрией», ведь уже начиная с Аристотеля даже среди широких масс мало кто сомневался в шарообразности этой планеты, а среди образованных греков — и вовсе со времён ранних пифагорейцев. Учитывая, выходцем из каких слоёв был автор, перед нами — «трогательный документ … [который] свидетельствует о народной христианской культуре», том, как тогда мыслил средний обыватель.

И вот подобного уровня осознанности человек принялся рассуждать об Атлантиде, что у него, по Видалю-Накэ, «представлено как комментарий к библейскому потопу»; логично, учитывая, что Атлантида затонула. Об этом, как уверен Индикоплов, «было известно халдеям, но не грекам, за исключением одного Тимея … „Как подтверждают Платон и Аристотель и комментирует Прокл, этот Тимей высказывал также идеи, похожие на наши“», имея в виду иудохристианские: ему, «короче, ясно, что все они позаимствовали этот рассказ у Моисея и представили его как свою собственную историю».

Далее Индикоплов исправляет Платона, у которого до Крития история Атлантиды дошла через их общего с философом предка Солона, в свою очередь узнавшего её в Египте от жреца: не жрец то был, заявляет Косьма, и не Солон, но царь Соломон, правда, при этом египтянин, без посредников поведавший сказание Платону.

Реконструировать ход его мысли нетрудно: он попросту не имел никакого понятия о великом законодателе, одном из знаменитых семи мудрецов, его имя ничего ему не говорило, поскольку и в наши дни оно известно почти исключительно лишь специалистам по Античности, тогда как о Соломоне слышали многие, а звучит очень похоже. Мне доводилось проводить такой эксперимент с людьми непременно эрудированными, но не знающими ничего сверх базовой информации о древних, и множество их в ответ на последовательные два вопроса о том, кто такие Солон и Соломон, вопрошать именно искомое: «А, это один человек, что ли?»

Так или иначе, начало сплетению евреев и Атлантиды было положено, и далее, хотя и после некоторого перерыва, оно будет становиться только теснее.

После Индикоплова об Атлантиде вспомнят только в Новое время, после VI в. наступит сразу XV. Удивляться такому не придётся никому, кто всерьёз изучал историографию эпохи, распологавшейся между этими датами, такое там постоянно, её как будто в определённом смысле не было и вовсе, как читать далее…

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 16/22 ➡️

Неприязнь к империи также есть следствие явления, при котором обидчик очерняет жертву, пытаясь оправдать своё злодеяние: в этом смысле она унаследована от Католической церкви, которая на заре своего существования, постепенно расширяя влияние любой ценой, совершенно выела изнутри Западную Римскую империю, подобно тому, как жемчужная рыбка привыкла поступать с морским огурцом. В конечном итоге от империи не осталось ничего, а в бывшей столице воцарился тот самый папа.

Вернее, почти ничего: исключением явился пресловутый «глобализм», который, напротив, стал важной приобретением в арсенале идей Папского гос-ва. Ведь это только в наши дни условный «правый» христианин что у нас, что на Западе, скорее всего противится «глобалистским тенденциям», превознося «право на самоопределение» — тогда как прежде заявленной целью этой религии было не останавливаться, покуда не будет крещён вообще весь мир. (Похожим образом, к слову, желание большевиков начать «мировой пожар революции», чтобы случилась «земшарная республика советов» со временем схлопнулось до намерения строить «социализм в отдельно взятой стране», — и сейчас национал-сталинист считается чуть ли не консервативным мировоззрением.)

При этом устройство христианского мира с точки зрения папы не подразумевало подлинной суверенности кого-либо, кроме самого понтифика, все прочие же полагались ему подчинёнными или же временными недоразумениями. Что-то напоминает? Ну разумеется…

Согласно преп. Дж. Фиггису (1923), «в Средние века Церковь была не одним из государств (a State), но единственным настоящим государством (the State)», «т.к. альтернативное общество не признавалось», а «гражданские власти были не более чем полицейским отделением церкви». «Последняя унаследовала от Римской империи теорию об абсолютной и универсальной юрисдикции высшей власти и развила в доктрину plenitudo potestatis папы Римского, который являлся верховным вершителем закона, источником благочестия, включая королевское … и единственным земным источником легитимной власти … высшим „судьёй и властителем“ народов, блюстителем международного права».

Власть королей, таким образом, была, хотя бы формально, инструментом папского Престола, империю же он не без оснований видел конкурентом, — что и неудивительно, ведь каждая из них так или иначе пыталась стать эпигоном Рима со свойственным ему modus operandi, который папой была любовно припасен для себя одного.

В первую очередь ненависть понтификата была направлена, конечно, на ту часть империи, которую ему угробить не удалость — Восточную, она же Византия. Как уверен проф. ист. П. Браун (1971), когда в 517 г. император ВРИ Анастасий принял делегацию из Рима, стало понятно, что «католическая Церковь на Западе … стала чем-то вроде колонизаторской силы на неразвитых территориях, считая себя обязанной распространять свои взгляды, силой, если придётся, в упорствующим в заблуждениях „мире“».

Ничего этого нельзя было сказать о Византии, в чём и состояла претензия легатов, которые заявили Анастасию, «что он должен утверждать католическую веру в своих провинциях с решительностью крестоносца». Анастасий отвечал, что «не станет топить в крови улицы своих городов, чтобы навязать мировоззрение одной группы жителей другим», не собирается «объявлять вне закона половину империи».

Здесь стало хорошо видно, продолжает Браун, что «средневековая Западная Европа была подчинена идее воинствующей Церкви; Византия, стабильная и единая империя, несмотря на известные там проблемы, будучи опытной и искушённой в политике консенсуса, полагалась идеала „церковного мира“». Под конец император обратился к папе со словами: «Вы можете бороться со мной, можете оскорблять меня, но не можете повелевать мной»; не было более страшного оскорбления для его оппонента, чем последнее, и о дружбе пришлось забыть. Неудивительно, что в фэнтези Dragon Age дурная империя как раз срисована с Византии.

⬅️⬆️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 6/7 ➡️

Кроме того, теперь империи можно было поставить в вину ещё и безбожность, недостаток религиозного рвения. Как уже было замечено, это в наши дни христианство легко связать с национализмом, все эти «русский — значит православный», а также понятие WASP, основа США, — тогда как прежде склонность империи выше религии ставить нацию не находило у папства понимания, и, более того, сама религия была ничуть не менее антинациональной, чем какой-нибудь ислам, согласно учению которого тем, кто горд своим народом, следует буквально советовать ухватить зубами причинное место родителя.

(Всё это, конечно, справедливо настолько, насколько достоверны описываемые события, ведь речь, как-никак, идёт о Средних веках, периоде, как напомню, крайне сомнительном с точки зрения источников. Как следствие, неудивительно, неправда ли, что именно Средние века так облюбовало фэнтези? Однако допустим, что хотя бы общее впечатление будет верным, и продолжим.)

Позднее отношения наладились, когда император Юстиниан вознамерился вернуть Апеннинский п-ов в состав империи, и «византийские войска оставались в Италии столетиями, защищая интересы католической Церкви. В глазах Запада ВРИ существовала для осуществления военной протекции папства». Вот почему именно он, а не Октавиан, «был ролевой моделью для возрождённой Римской империи Карла Великого. Юстиниан стал прямым … предшественником идеи „Христианского содружества», Священной Римской империи, которая всегда должна существовать в Западной Европе, чтобы служить интересам папства и обеспечивать свободы католической Церкви».

Так благодаря Юстиниану папа решил, что империя всё же может, подобно и королевствам, стать продолжением его воли, надо только правильно к этому делу подойти, создав себе ручную. Что он и сделал, признав Карла Великого императором в 800 г. Новообразованная СРИ, как и планировал понтифик, во всём от него зависела; как пишет ист. экон. Д. Норт в соавторстве с коллегами (2009), даже «каролингское … возрождение было … сконцентрированным почти исключительно внутри церки и её структуры».

Но прошли века, и СРИ тоже стала соперничать с папством, порой даже свергая понтификов и назначая своих, а затем и вовсе, как считается, сошлась со святым Престолом в XI-XII вв. в т.н. «борьбе за инвеституру», в ходе которой императоры назначали папам альтернативу, т.н. «антипап», а те обидчиков в ответ старательно экскоммуницировали, отлучали от церкви.

Утверждается, что после всего этого действа были бесповоротно подорваны власть и авторитет что папства, что СРИ, но для нас важно не это, а то, что это явно был момент, когда папы окончательно убедились, что с империями им не стоит иметь дела: это, пожалуй, последняя причина, по которой фэнтези, так или иначе пытаясь воспроизвести средневековое восприятие реальности, привычно рисует империю великим злом и страшной угрозой.

⬅️⬆️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 7/7

Одного этого качества достаточно, чтобы сделать империю неисправимым злом в наши дни, в век, когда принято всячески поносить то, что Гераклит называл «отцом и царём всех», при этом отнюдь не прекращая оную штуку устраивать: меняется лишь то, что она, а именно война, ныне стыдливо обзывается как-либо иначе, пытаясь соответствовать тенденции, например — «операцией», или иначе в том же духе.

Таковы требования эпохи «гуманизма»… правда, как заметил Ницше, «люди, знавшие другую жизнь, более полную, расточительную, бьющую через край, назвали бы это иначе, быть может, „трусостью“, „ничтожеством“, „старушечьей моралью“», ведь «наше смягчение нравов есть следствие упадка; суровость и ужасность нравов может, наоборот, быть следствием избытка жизни. Ведь только при избытке жизни могут на многое отваживаться, многого требовать, а также много расточать». Но это так, к слову.

К подчинённым землям империя тоже относится как-то «посерьёзнее», много сильнее заботясь об административной эффективности, старается утвердить единообразие в каждой провинции, истребить уникальность. Ей нимало не близка местечковость, но, напротив, как правило, присуща некая идея из тех, которые сейчас называют «глобалистскими».

Так, римляне, ассимилируя, или, точнее, романизируя покорённых, как бы преобразовывали их по своему подобию, придавали соответствие некоему образу. «Мы здесь для того, чтобы помогать вьетнамцам, потому что в каждом узкоглазом сидит американец, который хочет выбраться наружу». Вот и Французская империя несла миру идеалы революции.

Всё это довольно естественно: как замечал Ницше, «живое хочет распространять свою силу». Однако фэнтези, для которого характерен «средневековый застой». движение не очень приемлет, даже ненавидит.

Более того, насаждая своё и утверждая единообразие, империя отбирает у жанра одно из его ключевых качеств, контрастность: ведь, путешествуя по произвольному миру фэнтези, мы, как правило, встречаем очень непохожие друг на друга народы, часто нечеловеческие, и их экзотические культуры. Всему этому изобилию грозит смертью унификация («к счастью», распад империи снова запускает самобытность в отделяющихся провинциях, стремительно обращающихся в те самые королевства). Тем самым империя враждебна уже самому сеттингу фэнтези, ей противостоит сама структура местного мироздания на онтологическом уровне.

⬅️⬆️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 5/7 ➡️

Не быть Риму и донором, вдохновляющим для изображения выдающихся восстаний «угнетённых», каковые можно пересчитать в его случае по пальцам: Уорд-Перкинс (2005) сообщает, что «Рим пал не потому, что его субъекты-провинции боролись за „свободу“.

Среди всего множества причин, которые историки сочинили, чтобы объяснить его падение, народные выступления … находятся в самом низу любого списка. Что и неудивительно, ведь … римская власть, и в особенности Pax Romana, породили уровни такого спокойствия (comfort) и изощрённости (sophistication) на Западе, которого там не знали прежде и не видели затем снова многие века»: вплоть до самого недавнего, собственно, времени.

Очень скучно! А ведь фэнтези — это едва ли в первую очередь про что-то эффектное. Например — впечатляющую войну, пресловутое превозмогание, однако римляне подводят и здесь: они, как правило, воевали методологически, системно, и потому — крайне успешно, не зная проблем. Вот римляне как враги — это да, это понятно, ведь всяк любит, когда underdog в последний момент чудесным манёвром одолевает фаворита, одерживая то, что Толкин обозвал εὖκαταστροφή.

Фэнтези любит высококачественные доспехи и оружие, но только если они ручной работы, сделанные кустарём, редким мастером. Облачаются в них рыцари и прочие герои, одолевающие врага не силой единого кулака, но личной удалью: без подвига тут никуда. Легионы же, закованные в штампованную броню, изготовленную по единому, различающемуся на доли процентов стандарту от Британии и до Египта, и сражаются похожим образом, предпочитая оставаться в строю и действовать как один организм.

Они, тем самым, представляют собой безликую силу, и потому в фэнтези годятся только в роли врага. Уже у Толкина созданное массово носят одни только орки (а римский кузнец, собственно, даже минимально не напоминает архетип, обрушивающий на кусок металла на наковальне удар молота — древние этому предпочитали современную технологию прокатки между двумя валами).

Всё это верно и для других аспектов жизни в Риме, где население обитало в многоэтажках-insulae, закупалось в супермаркете, и т.д.: итак, Вечный город эпохи империи слишком подобен нашему времени, куда более, нежели Европа перед условной индустриальной революцией, и ещё и поэтому по эскапистскому закону фэнтези он есть зло.

Уорд-Перкинс замечает похожее: «Способность массово производить высококачественные товары и распространять удобства по всей стране очень уж напоминает наше собственное общество, с его буйным и ненасытным материализмом».

Что же тут интересного? Да это мы и так каждый день видим! Впрочем, подобный аспект может быть показан и любопытно: так, у Сапковского встречается о том, как империя, проигрывая-таки в военном плане, всё же одолевает королевства экономически, тем самым производством массовых, качественных и недорогих товаров. Однако и здесь мы видим всю ту же мысль, что империя — это, в отличие от королевства, про промышленность, а ведь в «Ведьмаке» она тоже скорее дурная.

Что-то такое, пожалуй, наблюдается уже в Lord of the Rings, и хотя Мордор не называется напрямую империей, он её подразумевает; впрочем, вовсе, против очередного заблуждения, отнюдь не ту, которую Рейган в своё время обозвал как раз «империей зла», не СССР, — но иную: Британскую.

⬅️⬆️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 3/7 ➡️

Подобно тому, как Оруэлл вовсе не «совок» изображал в своей бессмертной антиутопии, но схожие тенденции в своей собственной стране, так же поступал и Толкин, который не одобрял изменений постиндустриального характера и вообще был луддитом, видящим идеалом «старую добрую Англию», отражённую в виде зелёной идиллии Шира. Можно даже сказать, что он противопоставляет хорошую Англию-королевство и дурную её же как империю, выводит στάσις: внутреннее противостояние.

Массы в целом согласны с этим ходом мысли, и, пишет Уорд-Перкинс, «предпочитают читать о вещах, совершенно не подобных знакомым по собственному опыту, как, например, об аскетичных святых поздне- и постримской эпох … Хотя никто не планирует подражать такому святому … Его повадки весьма привлекательны, покуда мы наблюдаем их со стороны».

В точности похожее можно сказать и о множестве других аспектах наступившей после империи эпохе королевств, Средневековье, которое в большинстве случаев фэнтези и воспроизводит: о нём любопытно читать, но кто, всерьёз помыслив, действительно захочет действительно жить в подобном сеттинге? Здесь вспоминается одна из самых первых критических заметок о тех же Star Wars, сделанных в СССР, где, кроме прочего, были такие строки: «Массовый зритель охотно „клюет“ на подобные образчики „искусства“, чтобы потом, выйдя из зала, почувствовать, что за его пределами все-таки спокойнее».

Королевства в плане внешней политики — это больше про личность правителя, и даже договора в их случае заключаются не между странами, но владыками, очень важны личные взаимоотношения последних. Экспансия здесь зачастую даже не нарушает границ, когда устраивается, скажем, личная уния. Порой королевства и вовсе воспринимаются как довольно мирные образования, если и ведущие войны, то только оборонительные или справедливые.

Приобретённым землям, если таковые всё же случаются, они не навязывают никакого образа жизни, но удостаивают автономией, да и вообще не слишком-то централизованы, довольно федеративны, что в наши дни принято видеть скорее положительным явлением… особенно не у себя.

Итак, королевство «знает своё место», различает «своё» и «чужое» и на последнее претендует лишь изредка, в порядке как бы исключения. Империя же мыслит противоположным образом: так, римляне полагали, что их государство вообще не должно знать конца, а его нынешние в любой момент времени границы — явление временное. Как писал Овидий, «земли народов других ограничены твердым пределом; Риму предельная грань та же, что миру дана».

Вот и на TvTropes подмечают, что «центральная определяющая амбиция империи — это власть над миром (галактикой/Вселенной)», «она нацелена на покорение всех своих соседей и превращение через завоевание в единственную сверхдержаву». В конечном итоге империя не приемлет соперников, альтернатив, медленно, но верно прекращая их существование.

Вот почему война — явление империи имманентное, а Pax Romana относится лишь к миру внутри страны, внешние же войны во время неё Рим преспокойно продолжал. По Плутарху, «в Риме Янусу воздвигнут храм с двумя дверями; храм этот называют вратами войны, ибо принято держать его отворенным, пока идет война, и закрывать во время мира. Последнее случалось весьма редко»: согласно собственным словам Октавиана, до его рождения — всего дважды. Без конца воевала и Французская империя, побеждённая в итоге коалицией королевств, а уж об успехах в этом начинании империи Российской достаточно говорит уже сам её размер.

⬅️⬆️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 4/7 ➡️

Вообще же понятие традиции «несколько» относительно: скажем, та, к которой стремился Платон, во многом отождествлялась им с устройством жизни в Спарте, воображаемой им невероятно древней, при том, что из того же Гомера этого заключить никак нельзя. Вот и согласно Михайлину (2006) она, «судя по всему, в архаический период была вполне „нормальным“ полисом … и только на переходе к ранней классике претерпела своеобразную „архаизирующую“ революцию и превратилась в тот феномен, который веками и тысячелетиями грел душу авторам консервативных утопий».

То же касается гоплитского ополчения, которые греческие консерваторы предпочитали флоту, полагаемому ими поветрием. Последние сто лет принято считать, что оно возникло между ок. сер. VII и VI вв., всего лишь за два века до Платона, жившего в V-IV вв. Ergo, ни о какой додревности гоплитии говорить не приходится, Платон же оказывается типичным avant la lettre, ранним представителем, того, что мы назвали традизмом, который лишь заблуждается, воображая (или, хуже, прекрасно всё осознаёт, и лишь делает вид), что он поднял на знамя небывалую примордиальность.

Итак, как мы поняли, Атлантида представляет собой такой образ, которому, на взгляд Платона, ни в коем случае нельзя следовать, comme il ne faut pas. Греки вообще любили выводить антитезу правильному в назидательных целях: именно затем, скажем, Геродот приписывал различным племенам матриархальные устремления. Клас. С. Пембрук, согласно Видалю-Накэ, так объясняет «внутреннюю логику … концепции»: «полис, своеобразный „мужской клуб“ … греческие историки и „этнографы“ пытались обрисовать с помощью диаметрально противоположных ему образов и понятий».

Другое дело, что в нашем случае следует говорить о том, как справедливо оказалось предупреждение Ницше для тех, кто сражается с чудовищами, ведь, как мы помним, для Афин всё кончилось превращением в своего заклятого врага. Как это вышло?

Греция — страна довольно скалистая, бедная на почвы, что всегда было проблемой для греков, оттого вынужденных выращивать не хлеб, но дорогие товары на продажу, и тем развивать торговлю. Это — одна из причин, почему там никогда не могло бы случиться деспотии азиатского типа, которая возникает вокруг насильного принуждения населения к сельскохозяйственной деятельности: это то, что Д.Е. Галковский называет «аквадеспотией», а Делёз — Urstaat.

Однако учитель Аристотеля был убеждён, что древние Афины были устроены как раз таким образом, который он полагал самым правильным и также выводил в своём «Государстве»: то был полис, «в отличие от современного Платону скалистого возвышения, располагавший плодородными землями» в изобилии, благодаря чему «был чисто аграрной республикой».

Всему этому, уверяет Платон, пришёл конец вследствие великой катастрофы, которая стала кульминацией конфликта Афин прошлого с Атлантидой: как он пишет, «ныне его холм оголен … землю с него за одну необыкновенно дождливую ночь смыла вода … когда одновременно с землетрясением разразился неимоверный потоп… И вот остался … лишь скелет истощенного недугом тела».

«Страна превратилась в скалистый полуостров», подытоживает Видаль-Накэ, «теперь Афины обречены на морскую жизнь и все, что с ней связано: политические перемены, торговые связи, империализм», а главное — историческое развитие, ненавистное Платону. Полис в его глазах теперь как бы прекратил существование, ведь ему, как замечает Ницше, было присуще почитать «изменение, смену, вообще становление доказательством кажимости, признаком того, что должно быть нечто вводящее нас в заблуждение».

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 13/22 ➡️

Выходит, что сравнение той войны идей, которую вывел у себя Платон, сталкивая Атлантиду и древние Афины, с более поздней Толкина, ещё удачнее, чем показалось сперва, ведь и тут мы видим битву с технологией, научно-техническим прогрессом. В наши дни подобным луддизмом увлекаются преимущественно те, кого не забывает упомянуть и Видаль-Накэ, их взгляды исчерпывающе и уничижительно характеризуя как «религию оккультизма», «которую посвященные называют просто „Традиция“»: речь идёт о том самом «традиционализме», который бывает, например, «интегральным», но также и много ещё каким.

Он был создан неким Фабром д'Оливье (1767-1825) как «гностическая теория, многое позаимствовавшая в традиции просветителей», что представляет собой чудную иронию, учитывая, что именно эпоху Просвещения и такие её детища как позитивизм современный «традиционалист» склонен считать своими главными врагами. Оный Фабр стал одним из тех, кто осуществил «смешение Атлантиды и „оккультных наук“ в конце XVIII в.», и уже за ним следовали другие, например — Е.П. Блаватская.

(Его биография также довольно характерна, являясь, как это кое-где называют, весьма «праздничной»: будучи тесно связан с англичанами, он активно раскачивал сепаратизм юга Франции, старался для национального подъёма окситанцев, неоправданно раздувал самосознание и сам факт существования этого народа, и, выходит, мы говорим о какой-то французской версии украинца.)

Среди современных последователей этакого традизма особо стоит выделить, А.Г. Дугина, в число ключевых идей которого, как сообщает Литвиненко, входит рассуждение «о глобальном геополитическом противостоянии евразийского Востока и атлантического Запада», или, иначе, России и стран НАТО во главе с Америкой — что весьма удачно, ведь именно последнюю, как мы увидим далее, новоевропейцы крайне долго отождествляли с Атлантидой. У А.Г. мы видим всё то же «фундаментальное противостоянии земли и воды», которое, по словам Видаля-Накэ, «пронизывает всё платоновское повествование». Итак, адепт этой идеологии — это landlubber, который не стесняется, но гордится своим страшным недугом rabies.

Но Дугин ещё умерен, ведь для его соратников по идеологии зачастую характерен совсем уж радикальный примитивизм, желание истребить всякую технологию сложнее лампочки, насильно принудив людей «уйти в лес», вернувшись к некоему «традиционному» образу жизни… Ожидаемо не спеша сами этого делать, ограничиваясь болтологией, — и тем ведя жизнь далёкую от лучшей: ведь последней, согласно Фалесу, будет такая, «когда мы не делаем того, что осуждаем в других».

Их представления «о том, как было», также ничуть не менее надуманны и отрицающие реальность в уходу идеологии, чем у автора «Законов». (К примеру, «посконная деревня», которую так часто считают той самой «традицией», противопоставляя её городу, есть новодел: как пишет д.ф.н. Михайлин (2016), «до кон. XVI-нач. XVII вв. подавляющее большинство русских крестьян предпочитало селиться не мифическими „общинами“, а хуторами по один-два двора» тогда как пресловутая «„община“ была частью политики по установлению и укреплению — сверху! — крепостного права». Собственно, города куда древнее, появились впервые ок. 5500-3500 гг. до н.э., и, тем, традиционны куда как боле.)

В конечном итоге трудно переоценить опасность для общества таких взглядов, что понимали и сами греки, отчего даже приговорили их распространителя Сократа к смерти: к сожалению, нашему обществу пока далеко в этом смысле до мудрости эллинов. Просто представьте, к чему могло бы привести воплощение подобных идей в реалиях конкретной страны, например — этой, у которой, как будто бы заметил Александр III, «только два верных союзника … армия и флот»; сиречь — ополовинило бы её силу.

(Впрочем, всё говорит о том, что именно такую цель они и преследуют, с большой вероятностью насаждая свою идеологию по заданию иностранных разведок, скажем, связь того же Дугина с французами общеизвестна, как и происхождение соответствующих идей от Ж.-Ж. Руссо.)

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 12/22 ➡️

К столетию с рождения Делёза хочется пару слов сказать о такой его особенности, как весьма неухоженные ногти, которую он объяснял довольно уклончиво, в т.ч. и сомнительного звучания физиологическими причинами. Как бы то ни было, она также весьма удачно укладывается в его мировоззрение, является его манифестацией.

Критикуя государство как явление, Делёз уверяет, что оно всегда будет стремиться осуществить «вечное возвращение» себя родимого к исходному варианту, тому, что уже Монтескьё именовал le despotisme oriental. Древнейший город на Земле, Ур, был и остаётся вечным образцом, вневременным эйдосом, в случае которого безусловно стоит предпочесть копию, и тем больше, чем сильнее оная искажена и ушла от оригинала.

Всему этому ужасу философ выгодно противопоставляет жизнь кочевую, то, что Аристотель называет βίος νομαδικός, и себя относя к его своеобразным практикантам, правда, как бы особым, действующим изнутри цивилизации, это явление именуется subversion: на тему того, как это возможно, мы уже беседовали.

Большинство известных человеческих болезней, как считается, ровесники цивилизации, появились вследствие скученности городов, что привело, помимо прочего, к развитию гигиены: мыло, как заметил Тайлер Дерден Фрейд, есть «критерий цивилизованности», оно — ровесник уже первых месопотамских государств. Напротив, вечно кочевые народы, похоже, агрессивно противостояли таким практикам, полагая одним из отличительных для себя критериев, и, те же монголы, как считается, запрещали себе и другим омывать тело под страхом смерти, что вроде как даже сильно затруднило их раннее обращение в ислам, религию, как раз отличную крайней брезгливостью.

В этом смысле следует вновь припомнить концепцию индоевропейского *kóryos за авторством Дюмезиля, МакКона и примкнувших: юношеских союзов, проходивших инициацию, желая обрести полноправный взрослый статус, что проявлялось во временном откровенно панкующем, нарочито обратном «правильному» образу жизни, в т.ч. исключительно номадическом.

Они разгуливали практически голыми, исключая наброшенные шкуры зверей, как правило волков или, реже, медведей, а также, сообщает д.ф. П.К. Кершоу (1997), как мы знаем из Индии, от такого юноши на время прохождения испытания требовалось «забыть … принятие ванн, расчёсывание, чистку зубов, мытьё ног, бритьё».

«„После года или нескольких в грязи“ он отмывался и выбривался, и был перерождён», в процессе зачастую изменяясь до неузнаваемости, — по сути, начиная новую жизнь, так это воспринималось. (Возможно, какой-то такой был и изначальный смысл посконного «русским духом пахнет», ведь «русью», похоже, изначально именовали викингов, представлявших собой всё тот же *kóryos.)

Зная всё это, можно, наконец, понять одну из сказок братьев Гримм, известную у нас как «Медвежатник», хотя правильнее было бы «Медвежья шкура» (Der Bärenhäuter, англ. Bearskin), в которой солдат, сиречь воин, встречает личность с явными признаками «хтонического» существа, которая обещает ему жизнь без забот до конца дней при условии прохождения испытания в течении некоторого времени: в частности, ему следует бродяжничать, а также не носить иной одежды, кроме как шкуры, снятой с убитого им только что медведя, откуда герой и получает своё прозвище.

Затем этот чёрт (der Teufel, называемый также Grünrock, Зелёный камзол, отсылая к тому, что в христианстве вообще-то именно этот цвет безусловно символизировал зло), также добавляет: «За эти семь лет ты не должен мыться, бороды и волос не причесывать, ногтей не обрезать и „Отче наш“ не читать».

«Вождь Большой ноготь», 1/2 ➡️

Увы, как для таких произведений вообще характерно, элементы инициационного атрибутированы в нём крайне вольно, буквально как попало, что и неудивительно, учитывая, что уже сами древние мало понимали, в чём состояла их глубинная суть.

Так, такая характерная для *kóryos черта, как обутость только на одну ногу, здесь придана не герою, но его своеобразному благодетелю, у которого вместо одной ноги Pferdefuß, «грубое лошадиное копыто» (нечто подобное ещё наблюдается у ближневосточных ламий, позднее суккубов, сладострастных соблазнительниц, у которых сперва не обе, но лишь одна нога заканчивалась копытом или бронзовым башмаком). Слово это по сей день у немцев в языке ничего хорошего не означает: фраза die Sache hat einen Pferdefuß, «в этом есть какое-то копыто» означает «тут есть подвох», this thing has a catch. Прямо как тут.

С трудом выжив в ходе своей немытой жизни, герой, наконец, омывается, сильно и радикально изменяясь, теперь ему нет равных в мужской красоте; как результат, он женится. Более подробен этот момент в отечественной версии сказки, «Неумойка», где на исходе ситуации персонажа вовсе рубят на куски и собирают заново с помощью живой и мёртвой воды, после чего «солдат встал таким молодцом, что ни в сказке сказать, ни пером написать»; схожее случается и в конце «Конька-Горбунка».

Эта сказка Гримм, далее, крайне напоминает структуру типичного ритуала инициации, составленного в своё время Б. Бланэем (1972) после анализа саг: «1. Юноша покидает дом. 2. На новом месте его полагают ни на что не годным и третируют словесно, а иногда и физически. Внеший его облик неопрятен (как правило, он носит потрёпанную шкуру. Готт [из „саги о Скъёлдунгах“] просто грязный, и первым, что делает Бьярки — моет его). 3. Он убивает монстра или медведя. 4. Тем обретает уважение (и иногда новое имя) и принимается теми, кто прежде его поносил, как один из своих».

Пока что всё сходится прямо-таки феноментально, ведь ровно всё это происходит и с Медвежатником. А вот дальше уже что-то не то: «5. Сразу же после он побеждает (но не обязательно убивает) берсерка. 6. В сюжете никогда не присутствуют женщины»). Впрочем, you can't have everything on peut pas tout avoir.

Так или иначе, согласно ист.-компар. Б. Сержену (2003), некоторые индоевропейцы, в частности, индоиранцы, по-видимому, целиком потеряли обычную, «нормальную» фазу существования, оставив только номадическую, отчего и получились чистые, не знающие иного кочевники, потому и презирающие гигиену так активно, что навек остались *kóryos, который только так и должен делать.

Вот какой концептуальный смысл может лежать за своеобразием ногтей Делёза. Но если всё так, то, конечно, хочется спросить, почему дело ограничивалось только ими, и в остальном философ вроде как был вполне ухожен?

Что же, символическому в наше время положено быть очень дозированным, дабы профаны не могли распознать всё сходу, да и социальную приемлемость никто не отменял: в чём-то здесь похожим был А.Ф. Лосев, втайную рукоположившийся в священники, который из монашеского одеяния носил одну только скуфью, особую шапочку, на большее разумно не решаясь в условиях Совдепии, зато делал это совершенно публично и открыто, никого не стесняясь.

⬅️ «Вождь Большой ноготь», 2/2

Саламин же Платон отказывается принять исключительно потому, что это морское сражение, в котором дрались не воины, но корабли, к которым, как и вообще мореходству в принципе, он испытывал страстную ненависть: многие исследователи рассуждают «о враждебном отношении … Платона ко всему, что было связано с морем и морской цивилизацией».

По той же причине и воплощение зла, Атлантиду, философ выводит владычицей морей par exellence, против древних Афин, флота не ведавших в принципе и даже «победу над морским народом атлантов афиняне одержали на суше, а не на море», не опускаясь до их уровня, но навязывая правильное на взгляд Платона поведение.

Полис его предков в те времена был сугубо континентален, не зная ещё отравы гаваней Фалер и Пирея: «у него нет портов, как и, естественно, флота. Он — полная противоположность тем Афинам, которые знал Платон». Здесь вновь стоит помнить, как важен исторический контекст, ведь «большая часть интерпретаторов датирует написание „Тимея“ и „Крития“ приблизительно 355 г. … эпохой после распада Второго Афинского морского союза (Συμμαχία). С этого момента … афиняне отказываются от морского империализма», разочарованные очередной неудачей.

Началось же соответствующее их возвышение вследствие Второй греко-персидской войны, но ещё прежде в Афинах выдвинулась партия, которую можно назвать национальной, возмущённая тем, что ионийские греки подчинены персидскому царю; она добилась отправки на помощь им, восставшим, войска, в отместку за что персы и устроили войну первую, высадив у Марафона карательный корпус.

Хотя греки и одержали победу, было ясно, что враг вернётся. С этого момента лидер партии, Фемистокл, пишет Виппер, «добивался морского вооружения Аттики, образования большого морского корпуса, в который … устремятся неимущие классы, особенно безземельные люди, и в качестве необходимой основы крупного военного флота — образования бюджета, постоянной государственной кассы».

Последнее было труднее всего, ибо «предполагало … ту пли иную форму обложения, а к этому виду повинностей греческое гражданство было очень чувствительно»: они, прямо как современные либертарианцы, полагали налогообложение узаконенным грабежом, стремились избегать его.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 9/22 ➡️

Возмущало имущие классы не только обещанное введение податей, но и тот факт, что «военный флот представлялся еще довольно сомнительным средством обороны, тогда как сухопутное гоплитское ополчение, вооружаемое без государственных трат и без отягощения страны налогами, показало себя испытанной великолепной силой». В то же время «устройство большого флота неизбежно должно было … выдвинуть тот класс, который называли потом ναυτικος ὅχλος, корабельной чернью», а «такое возвышение … не могло не беспокоить … классы, поставленные на первое место клисфеновской конституцией», представителем которых был и Платон.

Так и оказалось: рождение флота привело к радикальному переустройству афинского общества. Как сообщает Аристотель, «корабельная чернь, став причиной Саламинской победы и благодаря ей гегемонии Афин на море, способствовала укреплению демократии», ещё одного явления, которое родовой аристократ Платон последовательно презирал.

И не он один: раздавались и другие голоса возмущения подъёмом оной черни, состоящей из неимущих и даже рабов; особенно характерно высказывался некий неизвестный, которого долгое время отождествляли с Ксенофонтом, а теперь принято называть Старым Олигархом. Он был крайне недоволен, что в том, «что касается рабов и метеков … в Афинах царит величайшая распущенность … простой народ похож на рабов и обывателей … всем своим обликом», а сами «рабы в Афинах жиреют и живут на широкую ногу», что, он уверен, «допущено не спроста» и объясняет, в чём дело: «в морской державе необходимо держать рабов на денежном оброке: приходится предоставлять им свободу действий и ограничиваться лишь получением с них прибыли … Вот почему мы завели свободу слова даже для рабов в совершенно равной мере со свободными, и для метеков точно так же, как и для граждан, потому что они крайне необходимы общине и по своему индустриальному значению, и по участию в морском деле».

Олигарха огорчало, что вследствие всего этого «в Афинах справедливо бедным и простому народу пользоваться преимуществом перед благородными и богатыми», поскольку «демос водит корабли и потому доставляет мощь государству … больше, чем гоплиты, да знатные, приличные граждане».
#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 10/22 ➡️

Как следствие, он не любил флота, соглашался с ним и другой видный деятель, Исократ, который писал, что «наши отцы … точно знали, что гегемония на суше поддерживается дисциплиной, воздержанностью (σωφροσύνη), повиновением и другими подобными средствами, но эти средства непригодны для укрепления власти на море», где, пишет он, нужны различные τέχναι, i.e., она требовала специализации в этом деле и только на нём, в отличие от гоплитского ополчения, ведь каждый гражданин, хотя был и воином, в то же время имел иную профессию.

Вот и фукидидов Перикл заявляет, что «морское дело — это искусство (τέχνη), как и всякое другое, и ему нельзя предаваться от случая к случаю, и даже — более того — наряду с ним не должно заниматься ничем другим, а посвящать ему все силы», и тем глазах таких людей подписывает флоту смертный приговор. Здесь Платон, в других сочинениях сам великий сторонник узкой специализации, не стесняется нападать на флот с этой позиции, типичной для консервативного грека.

Именно по этим причинам Платон так ненавидел Саламин, что вообще отказывал ему в упоминании: в его «Законах», отмечает Видаль-Накэ, «Фемистокл и флот вообще не упоминаются»: побеждая, «афиняне опирались не на свои корабли, а „на свою надежду“». Хотя, пишет философ, «большинство эллинов» считает, что «морская битва … при Саламине спасла Элладу», Платон иного мнения: он убеждён, что «спасению Эллады положила начало сухопутная битва при Марафоне, а завершением его была битва при Платеях».

Наземные битвы, считает Платон, «сделали эллинов лучшими», а морские — нет, имея в виду «обе … при Саламине и при Артемисии». В общем, неудивительно, как замечает Видаль-Накэ, что «в рассказе Платона нет и намека на афинские корабли», будто тех не существовало и вовсе.

Также и, как мы помним, «в платоновском описании легендарной Аттики ни слова не сказано о морской жизни … Страна хоть и выходила к морю, но не имела портовых гаваней. Это было … государство на суше». Более того Платон уверен, что море, «прилегающее к местности … это весьма горькое и соленое соседство», уже одно наличие гаваней означает, что государство «расположено ближе к морю, чем должно», а «если бы оно было приморским, то понадобился бы для него какой-нибудь великий спаситель и какие-нибудь божественные законодатели, чтобы воспрепятствовать ему, при таком его природном расположении, возыметь немало разных дурных нравов.

Тут можно вспомнить, что Афины были не очевидно прибрежным городом, скажем, к гавани им пришлось тянуть Длинные Стены, из чего в теории действительно можно было бы сделать предположение, что когда-то всё было иначе.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 11/22 ➡️

СКАЗ О ТОМ, КАК САНТА-КЛАУС, ОН ЖЕ ОДИН, СПАС БРАК ОТ ЕГО ОТМЕНЫ ХРИСТИАНАМИ

А ТАКЖЕ ТОМ, КАК И ЗАЧЕМ РЕЛИГИЯ ХРИСТА СОПРОТИВЛЯЛАСЬ ПРАЗДНОВАНИЮ ЕГО РОЖДЕСТВА С УЧРЕЖДЕНИЯ И ДО НАШИХ ДНЕЙ

Все мы знаем Рождество или его наш аналог, НГ. Это такой праздник, когда принято украшать помещение зеленью или имитацией под неё, а затем полагается есть от пуза, веселиться, танцевать до упаду, да и выпить никто не запрещает. Ну, то есть… хм, вообще-то не совсем… Всё дело в том, что буквально всё из вышеописанного уже с IV в. видные христианские отдельные мыслители и даже целые их соборы сурово обличали и требовали иной раз полного запрета празднества как глубоко чуждого этой религии. Подуспокоился мейнстрим этой религии только к Средним векам, а впоследствии у них подхватили эстефету уже протестанты, которые склонны возмущаться и по сей день.

И действительно, ничего из этого к христианству и не имеет отношения, и было присуще тому, как середину зимы встречали языческие народы, относящиеся к индоевропейцам, в частности, римляне и германцы. Их-то обычаи, причудливо смешавшись, и образовали праздник, который сейчас выставляют как едва ли не основной для последователей Иисуса.

Особенно страстно ненавидели христиане обычай простого люда дарить подарки, предсказуемо предлагая вместо этого жертвовать лишние средства на нужды Церкви. Затем, однако, они были вынуждены смириться и даже сочинить, что их всегда приносил видный святой их религии, известный как Святитель Николай или Николай Чудотворец, который потом из-за сопротивления всё тех же протестантов и иных примкнувших был вынужден скрыться за такими именами как Санта-Клаус и подобными. Однако на создание популярного образа повлияли и другие персонажи, в частности, есть все основания считать вовсе не совпадением, что Санта мчится по ночному небу прямо как германский Один во главе Дикой охоты…

Однако почему была выбрана эта личность ? Считается, что стал покровителем детей, т.к. ещё при жизни помог неким юным девицам не стать таковыми лёгкого поведения, одарив их приданым. У этой истории, однако, куда более глубокая подоплёка, ведь при жизни этого Николая (III-IV вв.) христиане как раз организовали очередной собор с требованием окончательного решения вопрос брака, законного супружеского союза, явления, изобретённого язычниками Древней Греции ок. VI в. до н.э., и который, как теперь считали, глубоко чужд новой вере…

Ознакомившись с происходившими тогда событиями, вы оцените всю очаровательную иронию претензии нынешнего христианства изображать себя вечным хранителем консервативных ценностей, одним из первых называя как раз институт брака. Сделать это, кстати, можно по этой ссылке (которая ведёт на пост, не скрытый пейволлом, бесплатный).

Как уже упоминалось, исторические развитие, движение и вообще изменение Платоном почиталось за доказательство небытия явления, у которого они замечены. Вот почему в данном случае он как бы высмеивает принцип исторического сочинения, воспроизводя даже его стиль, а конкретно — самого основателя жанра: «Платон … хотел пародировать и критиковать Геродота»; этот приём называется пастиш. В своё время иссл. Ж.-Ф. Прадо после тщательного анализа доказал, что в «Критии» используется особый, отсутствующий в других произведениях Платона словарь, который был философом заимствован не у кого иного как «отца истории».

Тем ироничнее, что позднее исследователи с удивлением рассуждали о «молчании Геродота и Фукидида об Атлантиде», хотя ясно, что «Фукидид … не мог говорить об Атлантиде потому, что в его время она еще не была … задумана».

Собственно, момент с затоплением сам по себе уже говорит о выдуманности всей истории. Уже Фрере замечал: «То, что Платон говорит об этих потопах и их последствиях, нужно ему лишь для придания хоть какой-нибудь видимости правдоподобия сказке об Атлантиде … Так как … в его собственное время не было … и следов острова Атлантида, то ему по требовалось подготовить ответ на неизбежно возникающие вопросы».

В своё время Карл Саган сочинил притчу о некоем персонаже, доказывающим, что у него в гараже запрятан дракон, однако на любые попытки других обнаружить его там находивший отговорки по типу: «да нет, он невидим», «и неслышим тоже», «и не обнаруживаем никакими иными способами». Юдковский, большой её поклонник, комментирует это словами: «плохая гипотеза должна ловко маневрировать, чтобы избежать опровержения», но лучше — заранее предупредить вероятные к себе вопросы. Так Платон и поступил.

Подражая и тем высмеивая историков, философ в то же время действует по принципам, им противоположным: так, по Видалю-Накэ, «Платон спокойно мог исключить Саламин из истории греко-персидских войн», как он поступает в «Законах», «что было немыслимо для Геродота и Фукидида»: «не то, чтобы их история была совершенно лишена идеологического измерения, но существовала определенная черта, которую они не могли переступить».

Впрочем, это верно больше для Фукидида, чем Геродота, который совсем не стеснялся в случае удалённых стран сочинять выдумки, имевшие не исторический, но концептуальный смысл. Кроме прочего, это привело к тому, что позднее новоевропейцы, принявшие некоторые из них за чистую монету, сочинили не имеющую в действительности исторических оснований концепцию первобытного матриархата.

Однако, действительно, Платон, как мы видим, нисколько не уважает «пер­вый закон исто­рии», позднее записанный Цицероном: равно «ни под каким видом не допус­кать лжи … [и] ни в коем слу­чае не боять­ся прав­ды». Зачем он вообще пытается скрыть общеизвестный факт Саламинского сражения? Кого вообще надеется провести таким топорным обманом? Что же, своих современников, конечно, и не пробует, а пишет для других, для будущего: напомню, что в «Государстве» он планировал запретить всё, что может «испортить молодёжь», и, разумеется, историки первыми оказывались в числе таковых.

Там бы преподавалась одна-единственная истинная версия, отредактированная с точки зрения идеологемы Платона, — ну а то, что она прямо противоречила исторической реальности… что же, по похожему принципу обучали и в СССР, и ничего (его, кстати, некоторые исследователи в т.ч. и по этому признаку, хотя не только, полагают самым успешным воплощением «Государства»: об этом ещё будет написано).

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 8/22 ➡️

Новоевропейцам потому впоследствии было так трудно всё это понять, что от их внимания, «выходцев из совсем иных социальных и религиозных кругов, чем те, которые были знакомы Платону, напрочь ускользнули политические аспекты мысли великого афинянина». Вообще, попросту невозможно понять, что всякие там любомудры имели в виду, не взглянув на них в социально-исторической перспективе, а в случае греков это важно в особенности, учитывая особую справедливость для них высказывания Аристотеля о ζῷον πολιτικόν.

Сочинение Платона бесконечно актуально современным ему реалиям: как пишет дорев. ист. Р.Ю. Виппер (1916), «Платон ни на минуту не упускает из виду окружающей действительности, и все его будто бы отвлеченности немедленно могут и должны быть переводимы на самый реальный язык. В Афинах было в 60-х и 50-х годах IV в. множество людей, сочувствовавших церковно-олигархическим идеям Политии», она же «Государство» или «Республика» (Πολιτεία): речь идёт о самом известном его труде, в котором философ выводит устройство общества, которое сам считал идеальным, утопию.

Платон не теряет оную из виду и описывая Атлантиду: собственно, замечает Видаль-Накэ, «Тимей» происходит сразу после того, как «Сократ и его друзья … закончили обсуждать основные черты полиса, о котором подробно говорится во II-V книгах „Государства“». Более того, «обычно считают, что Сократ в начале „Тимея“ резюмирует учение „Государства“», а далее Атлантида служит иллюстрацией всё того же тезиса, просто с другого ракурса.

Древние Афины, какими они якобы были за 9 тыс. лет до Солона, ничем не подобны ему современным, в то же время их строй «странным образом напоминает „Государство“». И наоборот, Атлантида подозрительно смахивает как раз на знакомые нам исторические Афины, какими застал их Платон. В общем, «рассказ о войне Афин с Атлантидой — это рассказ о противоборстве тех Афин, какими Платон хотел их видеть, так называемых древних Афин, с Афинами империалистическими, которыми они, опираясь на военный флот, стали после греко-персидских войн». Как отмечает Рабинович, перед нами «факт декларации»: «предки афинян, победившие Атлантиду, жили по законам „Государства“».

В войне с самим собой проигравшим всегда ты же и будешь: вот и здесь стоит спросить, уверен Видаль-Накэ, «столкнувшись с Атлантидой и одержав над ней верх, кого на самом деле победили Афины, если не самих себя?»: в конечном итоге «Афины … сами превратились в Атлантиду».

Разумеется, никаких Афин за 9 тыс. лет до древнего законодателя, жившего в VII в., сиречь ок. XCVI в., не существовало в принципе: в микенские времена там стояла лишь крепость, Акрополь, построенная не позднее XV в., однако свидетельства, позволяющие говорить о полисе, начинаются только с IX в. Это так, на случай, если кто-то сомневался, что данные археологии целиком опровергают выдумку Платона; другое дело, что не похоже, что факт того, что перед нами именно последняя, скрывал и он сам…

Скажем, «ни в одном диалоге не повторяются столь часто, как в „Тимее“, заверения в том, что повествуемое не сказка». В частности, «диалог начинается с утверждения, что рассказ, в котором появляется Атлантида … это сказание, „хоть и весьма странное, но безусловно правдивое“». Похоже, что по похожему принципу Лукиан позднее называет свой рассказ о путешествии на Луну «Правдивой историей»: чтобы подчеркнуть факт ровно обратного.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 7/22 ➡️

Касаемо жанра фэнтези существует распространённое заблуждение, что он будто бы порождён англичанами. Это не так, и отцами-основателями тут без сомнения являются американцы «братья» Говарды: Роберт Говард и Говард Лавкрафт. Является, несмотря на звездолёты, фэнтези и франшиза Star Wars, ключевая мифологическая система в мышлении жителя США; режиссёр пятого эпизода И. Кершнер прямо так и заявил: «Не считаю их [ЗВ] научной фантастикой. Это сказка (fairy tale)».

Антураж там прекрасно знакомый, просто «теперь в космосе»: простой деревенский Иван-дурак, прекрасная принцесса, нуждающаяся в спасении, злобный тиран со своей цитаделью зла, от которой герои не оставляют и камня на камне, и т.д. Там же, собственно, можно увидеть и самую известную злую империю, точнее даже «империю зла», а вот Альдераан там же — королевство, и он во всём замечательное место, то же касается Набу.

Впрочем, в основном истоки этой неприязни ожидаемо восходят ко временам борьбы Америки за независимость против хозяина: Британской империи. Однако не она, а другая империя, конечно, приходит в голову первой, Римская. Не забывают её и «Звёздные войны»: как убеждён арх. и ист. Б. Уорд-Перкинс (2005), не знающие промаха попадания stormtroopers даже частично смоделированы с римских преторианцев.

Дурна она уже хотя бы потому, что таково стереотипное её восприятие обывателем: все эти рабство, гладиаторы, гребцы в цепях, мракобесие, загнивание, отсталость и прочие ужасы, при том, что актуальная наукой давно уже доказано, что всё это соответствует исторической реальности примерно никак. Распад и гибель этой империи видятся явлением положительным, «прогрессивным», как и появление вместо неё средневековых королевств, что в целом и отражает среднее фэнтези.

А вот у Азимова в его opus magnum всё наоборот: империя, срисованная с Римской, тут оплот цивилизации и мало чем дурна, однако её время уже подходит к концу, что даёт начало Тёмным векам, а королевства, возникшие из бывших провинций — это откровенно отсталые дикари. В общем, всё так, как оно правда и было… но это и не фэнтези, а реализм т.н. «твёрдой» научной фантастики.

Изучая же интересующий нас жанр, разумно перво-наперво обратиться к непосредственным его корням: как замечает Анджей Сапковский, автор саги о Ведьмаке, «архетипом, прообразом ВСЕХ произведений в жанре фэнтези является легенда о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола», которая восходит к откровенно псевдоисторическому труду некоего Гальфрида Монмутского, у которого Артур происходит от потомков Энея. То, что в основе его сочинения лежала «некая весьма древняя книга», уже не один век как активно оспаривается, как и само её существование, и уже в кон. XII в. хронист Уильям из Ньюбурга полагал «совершенно ясным», что «всё, написанное этим человеком об Артуре … было придумано». Иначе говоря, это было фэнтези с самого своего начала, подлинными мифами тут и не пахло.

В одном из романов по мотивам за авторством Томаса Мэлори (XV в.), называющемся «Повесть о короле Артуре и императоре Луции», где выводится противостояние первого и последнего, собственно, и начинается тенденция изображать борьбу положительных королевств и дурной империи, которое затем становится классическим, хотя, конечно, и не всегда наличествует: сразу следует заметить, что вовсе не всякое фэнтези следует лейтмотиву, однако о тенденции говорить очень даже возможно.

Однако не один лишь этот origin фэнтези формирует описываемую дихотомию, она куда древнее, а соответствующая установка — примордиальнее. Её можно проследить к другой истории происхождения, на этот раз — аж самих новоевропейских государств (ничуть не менее, к слову, легендарной, чем Артур, — как, впрочем, и вообще всё, что касается того, что мы называем «Средними веками»).

«Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 1/7 ➡️

Согласно д.ф. П. Видалю-Накэ (2012 [2005]), зарождаясь, нации «выбирали между двумя моделями верховной власти: римской императорской и еврейской царской, между Цезарем и Давидом», и, например, «[во] Франции и Испании выбор был сделан (за исключением непродолжительного каролингского периода) в пользу Израиля»; он полагает, что «вестготский король Вамба, возможно, был первым европейским государем, помазанным на трон в 672 г. по израильскому образцу».

Впрочем, не совсем ясно, чем ему не нравится Хлодвиг в 496 г., о котором тоже так считается: по легенде, французских королей помазывали миром из Ampulla Remensis, которую для оного Хлодвига с неба спустила голубка, то бишь — сам Святой Дух (с которым Меровинги вообще были, как уверяли их хронисты, родственны).

Итак, король — «помазанник Божий», его власть дарована свыше, неким сверхъестественным образом, и нетрудно понять, почему такое происхождение власти куда ближе фэнтези, нежели «скучная» и какая-то даже… современная? альтернатива, по которой император утверждён волей народа.

Ведь в той же Римский империи даже в самые её худшие времена, эпоху усиления деспотических и прочих азиатских тенденций, власть верховного властителя по-прежнему покоилась на вечном основании S.P.Q.R.: Сенате и народе Рима, которые как бы делегировали ему свои полномочия, и формально страна никогда не переставала быть Res Publica.

Согласно проф.-клас. Ф. Шахермайру (1953), легко проследить «контраст … между греческим полисом, который был основан на принципе личных связей, и городами Востока, имевших территориальный базис. Идея вавилонян выражалась мыслью „люди области, которую занимает город Вавилон“». Напротив, пишет д.ф. Ж.-П. Вернан (2006 [1983]), «для древних греков город не являлся простой местностью. Они говорили не об Афинах, но об οἱ Ἀθηναῖοι, афинянах». Хотя и в меньшей степени, но всё же схожим образом мыслили и римляне.

Отсюда вытекает противостояние античного и азиатского подходов уже для нашего случая: если император правит самим народом, который населяет территорию, то король, происходя от Израиля и прочего Востока, поступает обратным образом, для него важнее власть над землёй. Даже пресловутая ni Saint ni Romain ni Empire в нач. XVI в. добавляет к названию такую характерную часть как «германской нации». Вот и Людовик XVI был королём Франции, но Наполеон I — императором французов.

Пропасть между ними была огромна: согласно конфиденту последнего Лес-Казу, когда Бонапарт возвращался после своей коронации, «то, подъезжая к Лиону, обнаружил, что всё население окрестностей города собралось, чтобы увидеть его. Он … смешался с толпой людей и заговорил со старой женщиной … После недолгого разговора он спросил: „Моя добрая женщина, раньше у вас был тиран Капет, теперь над вами властвует тиран Наполеон. Что вы выиграли от такой перемены?“ Убедительность этого аргумента на секунду привела пожилую женщину в замешательство, но она тут же пришла в себя и ответила: „Извините меня, господин, но есть большая разница. Этого мы выбрали сами, а того получили случайно“».

В конечном итоге в такого рода власти как у императора мы не наблюдаем ничего необычайного, экзотического, она — плоть от плоти современности, которая, собственно, веками пыталась возродить былое, вернуться к античному уровню, и своего добилась. Но вместе с тем «всё это мы уже видели», существует сейчас и здесь, а ведь для фэнтези важно удивлять, демонстрировать нечто небывалое, не слишком знакомое.

⬅️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 2/7 ➡️

Наконец, в 1841 г., согласно Видалю-Накэ, Т.-А. Мартен «разобрал все гипотезы, выдвинутые разными учеными и полуучеными по поводу местонахождения исчезнувшего острова … он выражается предельно ясно: „По моему мнению, Атлантида не имеет отношения ни к истории событий, ни к реальной географии“ … и заключает: Атлантиду „пытались найти в Новом Свете. Нет, она принадлежит к другому миру, располагающемуся не в пространстве, а исключительно в мыслях“».

«Нельзя сказать вернее!», заключает Видаль-Накэ: «И я считаю, что давно пора оставить историю этих вымыслов именно там, куда ее определил Мартен, „первый … который кажется трезвым после стольких пьяниц“». Как мы однако, увидим, примеру последовали немногие, и злоупотребление спиртным продолжалось, в частности, в таком был замечен некий «проект Arzamas» аж в 2016.

Впрочем, уже М. Фичино, который в 1485 г. перевёл «Крития» для новоевропейцев, тут же, на месте, «пришел к выводу, что рассказ об Атлантиде правдив, но правдив в „платоническом“ смысле, поэтому напрасно искать Атлантиду на карте».

Несмотря на всё это, пишет к.и.н. Ю.Н. Литвиненко (2008), в 1933 году искатели Атлантиды, собравшись на съезде в Ванкувере, заявили: «Мы никогда не откажемся от идеи Атлантиды», добавив, что их вера в доподлинное существование оной слишком высоко, чтобы её «могли поколебать нудные научные аргументы». Похожим образом они мыслят и поныне, почти 100 лет спустя, и меняться не собираются. Потому они — последние, для кого предназначено настоящее сочинение.

Тем более что средний уровень их весьма упал по мере смены веков: согласно Видалю-Накэ, «эрудитов и ученых постепенно сменили менее компетентные исследователи и даже откровенные мифоманы и шарлатаны»; однако даже «лишенные научной поддержки, „реалисты“ не собираются сдаваться». Подобное мы с вами уже видели в случае концепции додревнего матриархата.

Итак, некоторых, как мы уже поняли, никакими средствами нельзя убедить, что никакой Атлантиды никогда не было. Иронично, что подобная приверженность идее в действительности демонстрирует лишь полное непонимание того, как мыслил Платон. Напомню, что он выделял два мира: тот, что открывается в ходе познания органами чувств, который он считал ложным и иллюзорным, и другой, истинно-сущий, доступный только одному разуму.

Первый мы наблюдаем вокруг нас, но всё это — лишь дымка, подлинная реальность лежит где-то там, в занебесной области. Соответственно, мы можем сказать, что Атлантида выдумана и, ergo, её никогда не было, но для Платона всё наоборот: как раз поскольку она сочинена, то куда подлиннее, чем мы с вами. «Уинстон, вы не существуете».

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 4/22 ➡️

Далее следует сделать небольшое отступление. Как известно, одной из величайших проблем антропологии, этнографии и прочего подобного на протяжении прошлых веков, была склонность к обобщению, вызванная желанием рассуждать не о скучных частностях, а сразу делать крупные обобщения.

От этого печального принципа, впрочем, оные науки и поныне не до конца избавились, но ситуация явно улучшилась, осталось только преодолеть накопившиеся концепции, рождённые от него, и, увы, среди массовых представлений, особенно у нас в стране, доминирующие: в качестве примера можно вспомнить, например, английские теории религии Фрэзера-Тейлора-Спенсера, согласно которым все древние верования почти целиком были сфокусированы на земледелии, — что не имеет никакого отношения к истине и основано на той самой неуместной индукции.

Зачем так было сделано? Всё дело в том, что частности уже у Аристотеля имеют меньшую ценность, чем далекоидущие выводы из них, он замечал, что только о ряде вещей может быть знание, тогда как о конкретной одно лишь мнение; в этом он, естественно, следовал за учителем, ведь и Платон полагал, что познаваема лишь идея, эйдос (εἶδος), для каждого понятия существующий в единичном экземпляре, в отличие от его множества проекций в наш мир, которые лишь кажутся и не имеют подлинного бытия. В некотором роде это не вызывает сомнения: скажем, студент, изучающий анатомию, узнаёт о том, как устроен каждый человек, организм всякого из нас, конкретных же касается только для иллюстрации, практики.

Согласно Платону, совокупность отражений эйдоса является в той или иной мере его испорченными, отличными от идеала копиями. Следующая философская мысль, отсюда следующая, в том, отличающеется друг от друга, иначе называемое Иным, ложно, тогда как истинно только подобное, или Тождественное. Сводится к этому и другая оппозиция, Единого, или монады, и Множества.

В общем, новоевропейцы не спорили, но соглашались с принципом, основав на нём всю свою науку, с понятными последствиями. Неудивительно, что преодолением его занялся только структурализм, потомок в т.ч. учения Ницше, который страстно отвергал платонизм, возвращаясь к досократикам, мыслившим иначе. Можно припомнить немало примеров вреда, к которому приводило такое мышление, из разбиравшихся тут самый вопиющий связан с неким С.В. Дробышевским, который вроде бы найденные древние останки весьма измученных людей в Крыму определил как принадлежащие гребцам, на основании чего, однако, пришёл к выводу в духе «вот такой была ваша Античность», сиречь вся, иначе говоря, бесстыже обобщив.

К чему это всё? Кроме прочего, к тому, что и концепция Атлантиды основана на похожем направлении мысли… Но сперва о другом: напоминаю, что оригинальный миф изложен Платоном в диалогах «Тимей» и «Критий». Большинство тех, кто слышал про остров атлантов, разумеется, не только их не читало, но и не знает, что это первоисточник. Увы, касается это всё и многих, кхм, исследователей, которые рассуждали на тему.

Вот почему для широкой публики станет открытием, что у Платона помимо самой Атлантиды фигурируют также Афины — но не знакомые нам классические, а совсем иные, древние даже по его меркам, ещё не затронутые тем, что философ полагал разложением, произошедшим в его время. История, рассказанная им, посвящена устройству этих держав, а также их великому противостоянию, случившемуся за 9 тыс. лет до законодателя Солона, который якобы первым из греков узнал об Атлантиде от египетских жрецов.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 5/22 ➡️

«Древние Афины», по Видалю-Накэ, есть «выражение политики Тождественности (одинаковости)», того самого принципа, о котором сказано прежде. Они — «вне истории, насколько это возможно для города», вечно равны сами себе, не имеют становления, развития, подобны эйдосу, а ведь это в глазах Платона и есть главные признаки существования по истине.

«Атлантида же, напротив, — мир истории, какой … ее понимал Платон, то есть мир чистой Инаковости (или неподобного)», продолжает исследователь, ведь «история для Платона соткана изо лжи». «История Атлантиды … разворачивается без каких-либо помех», из чего следует, что всё её существование лишь кажется.

Итак, «картина Афин статична, тогда как описание Атлантиды разворачивается во времени». Кончается эта ноомахия, война идей, викторией неизменности: «Афины победили. Единый полис одержал верх над полисом, скатившимся в хаос … разнородности. Воды поглотили Атлантиду, и их триумф положил конец дальнейшему развитию Иного».

Согласно Проклу, его учитель Ямвлих (III-IV вв. н.э.) прямо наблюдал здесь «космическое противоборство между миром Единого и миром Диады (множества), между Одинаковостью (тождественным) и Инаковостью (иным), Движением и Покоем, Пределом и Беспредельным», иначе говоря, этот неопифагореец всё сводит, в данном случае справедливо, к дедовской концепции систойхии (συστοιχία), «составленная из десяти главных оппозиций, в которые „некоторые пифагорейцы“ укладывали всю действительность».

Она выстраивала великую оппозицию, с одной стороны, таких вещей как правое, мужское, конечное, единое, покоящееся, добро и т.д., а с другой — совсем иных: левого, женского, бесконечного, множества, движущегося, зла, и др. Сам Прокл похожего мнения, как и Видаль Накэ, который признаётся, что «попытался показать, что и текст Платона развивается именно в этом направлении».

Так оказывается, что речь идёт о конфликте идей, столь часто более или менее глубоко скрытом в художественных произведениях: кое-кем наличие именно этого принципа считается ключевым для того, чтобы сочинению стать великим. Однако суть противостояния не всегда очевидна.

Скажем, некоторые склонны считать, что Толкин под Мордором подразумевал СССР, отчего они даже стараются по поводу и без так называть последний и его правопреемницу, однако это мнение мало на чём основано. В действительности Профессор, глубоко презиравший индустриализацию и вообще склонный к луддизму, выводил противоборство старой-доброй девственно зелёной Англии, отражённой идиллией Шира, и той же Англии, но отравленной промышленностью и вообще технологией, что и изображал Мордор.

Речь идёт, таким образом, о внутренней борьбе, схватке идеологий внутри одной страны, одной нации. То же мы видим и у Платона… впрочем, видеть это мы начали только со времён уже упоминавшегося Бартоли (1779), который «впервые понял … со времен Платона», что «Атлантида была маскировкой для империалистических, морских Афин», а «война между Афинами и Атлантидой — это внутренний στάσις Афин»: слово это, стазис, дословно означающее стабильность и остановку вообще, в политическом смысле значило противоположное — гражданскую войну, политический переворот, вообще любой раздор в пределах страны.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 6/22 ➡️

ПОЧЕМУ В ФЭНТЕЗИ И RPG КОРОЛЕВСТВА КАК ПРАВИЛО ДОБРЫЕ, А ИМПЕРИИ ЗЛЫЕ?

Жанр, называющийся фэнтези, а также следующий за ним RPG, довольно-таки ригиден, не согласны? Авторы, ничтоже сумняшеся, пользуют одни и те же готовые шаблоны, несильно на эту тему рефлексируя, о чём в сети можно даже нагуглить рассуждение под названием «Малый типовой набор». Какая-либо деконструкция, не говоря уже о реконструкции, встречается крайне редко.

В общем, все там привычно ходят строем, мусоля некий нигде не записанный, но каждым «примерно чувствуемый» канон. Проявляется он и в стереотипном восприятии определённых типов государственного устройства, и на эту тему существует даже правило в The Grand List of Console RPG Cliches, гласящее просто: «Королевства хорошие, империи злые».

Действительно, упомянутая тенденция легко прослеживается, восходя уже к «Звёздным войнам», которые, несмотря на звездолёты, безусловно относятся к жанру. Однако можно копнуть и глубже, припомнив короля Артура, праотца всея фэнтези, и роман Т. Мэллори о его противостоянии силам злого императора Рима. Легко отыскать множество и других примеров.

Другое дело, почему же так вообще вышло? Откуда такое восприятие идёт? Что же, для того, чтобы ответить на вопрос, нам придётся углубиться в нюансы истории таких вещей, как помазание на престол, борьба за инвеституру, гибель Римской империи и многого другого. Сделать это можно, ударив кнопкой (или пальцем) вот по этой ссылке (которая, к слову, приведёт к посту, не закрытому пейволлу, но доступному для всех).

«Атлантида?», сразу же при упоминании этого названия спросит кое-кто: «Это что-то на рентвшном?» Ну, это же там, на «первом мистическом» ведь о подобном обычно рассуждают, не так ли? Задав этот риторический для них, кажущийся им самоочевидным вопрос, такие, не дожидаясь реакции, постараются держаться от темы как можно дальше, чтобы не оказаться, не приведи боги, записанными в какие-нибудь «антинаучные обскуранты». К примеру, не дочитают даже до этого места.

Понятно, с одной стороны, их отторжение, ведь о целевой аудитории таких каналов всё сказал уже Гоббс, согласно которому «мы ежедневно убеждаемся путем наблюдения … что те, кто заботится лишь о своей утробе и своем покое, согласны скорее верить всякой неле­пости, чем беспокоить себя ее критической проверкой». Это обладатели самого низкого, что называется, дорефлективного уровня бытия. Однако все ли средства хороши для предупреждения опасности быть причисленными к их числу?

Научное просвещение в общем и интоксикация тем, что сейчас называют «популяризацией науки» в особенности, временами приводят жертв всего этого к очень определённой аберрации восприятия: они вдруг начинают истово полагать, что истину не только возможно объективно отличить от заблуждения, но это ещё и относительно нетрудно сделать. Порой они даже воображают, что им и самим такое будет под силу, что и пытаются доказать… что проявляется чаще всего исключительно в определении всего, что хотя бы поверхностно, согласно их представлениям, может это напоминать, «мракобесием».

Такая вот своеобычная фобия, проявления которой автором этих строк не раз наблюдались в адрес тех, кто высказывается необычайно на сложные темы, в т.ч. и его собственный, осуществляя своеобразный остракизм и охоту на ведьм. При этом её вызывала исключительно формой, содержание же таковский люд уже не интересовало.

Что и неудивительно, ведь, как известно, вообще все люди, интересующиеся вопросами, делятся на две неравномерные группы: тех немногих, кого интересует суть, аргументы, логика и т.п., и большинство прочих, способных воспринимать что-либо исключительно через призму где-то уже почерпнутых стереотипов. От обывателя, сколь «просвещён» бы он ни был, трудно ожидать принадлежности к интеллектуальному меньшинству.

Связано ли это как-либо с обсуждаемой нами тематикой? Да напрямую: ведь мне приходилось подвергаться подобным нападкам в т.ч. и когда я ранее пробовал затронуть тему как раз Атлантиды. И всё бы ничего, реагируй так обыватели… ведь что вообще возьмёшь с простаков, верно? Проблема в другом, и соответствующая деформация затронула даже тех, кто вроде как зовётся учёными — впрочем, понятно, к выдающимся из числа таковых не относясь даже в самых своих смелых мечтах…

Именно от них довелось улицезреть несколько лет назад бурную и необоснованную реакцию, — причём и тех, кто Античность вроде как преподавали, а значит, не мог не знать, что понятие Атлантиды относится в первую очередь к ней и представляет собой вполне исследуемое понятие, а не выдумано целиком «обскурантами», как позволительно решить человеку попроще.

Характерно, что один из самых известных «популяризаторов науки», Э. Шломо Юдковский, выводит как раз подобного персонажа в своём opus magnum: хотя это и оксфордский профессор, он совершенно не способен, в отличие от заглавного героя, мыслить outside the box, тогда как последний, явно выражая мысли автора, напротив, не понимает, «как можно просто ткнуть в кусок реальности и заявить, что он не научен» только на основании того, что не его принято считать таковым.

#atlantis
«Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 1/18 ➡️

И он прав, подлинный исследователь должен руководствоваться в первую очередь тем, что уже Платон именовал первым качеством всякого мыслителя: бесстрашием. Ведь научная деятельность вроде как и состоит в преодолении расхожих представлений путём их критического рассмотрения: уже древние греки, как пишет д.и.н. А.И. Зайцев (2000), почти сразу после изобретения ими науки, «выяснили, что подтверждаются очень часто гипотезы, противоречащие наглядной очевидности и прочно укоренившимся мнениям». Традиционное общество же сурово пресекает подобное, именно потому не зная изменения.

Тем более странно видеть подобное у тех, кто числится учёными, впрочем, не секрет, что большинство из историков занимается не поиском научной истины, но такими вещами как обслуживание национального мифа: тех «преданий старины глубокой», к которому восходит история страны, опирающихся чаще всего на запредельно сомнительные или даже откровенно сфабрикованные в массе своей источники. Это весьма недалёкие люди, деятели от речеписа, занятые чем-то в том духе, что минправды у Оруэлла.

Ещё может быть так, что этот страх показаться маргиналом и «мракобесом», вследствие которого некоторая тема табуируется, вызван и неспроста, очень даже намеренно, и целью была как раз такая реакция: такую версию очень любят поклонники конспирологии, и, быть может, правы как минимум отчасти.

И всё же удивительны античники, тем более, специалисты по классической Греции, пугающиеся Атлантиды, учитывая, что вообще-то она напрямую относится профессиональной деятельности. Как стоит напомнить, впервые о ней мы узнаём из диалогов всё того же Платона. Может, дело касается лишь отечественной среды, только тут так всё плохо? Возможно: ведь за рубежом, того более, исследователи не только не опасаются заниматься темой, но и им, похоже, en masse присуща весьма «обскурантская» позиция на её счёт.

Так, д.ф. и структ. П. Видаль-Накэ (2012 [2005]), видный специалист по вопросу, в то время как «исключает любую возможность существования Атлантиды как реального острова и государства посреди океана, до сих пор носящего ее имя», особо отмечает, что это в академической среде далеко не мейнстримный взгляд на вопрос. Он добавил, что такое отношение с его стороны вызвало лишь сочувствие со стороны другого мастистого исследователя, Ж. Дюмезиля (известного, в частности, разработкой т.н. трёхфункциональной теории, одной из которых является небезызвестный *kóryos), который отметил, что только немногие коллеги согласятся с подобным радикальным рационализмом.

Это подтверждает д.и.н. Е.Г. Рабинович (1983), которая указывает, что на вопрос «Стоит ли верить Платону?» в контексте Атлантиды «безосновательно положительный ответ в последнее время настолько чаще безосновательно отрицательного, что можно говорить о присущем нашей эпохе „атлантическом благочестии“».

Итак, академический мейнстрим, преобладающее мнение специалистов по вопросу, внезапно абсолютно склоняется в пользу того, чтобы в Атлантиду верить… а ведь это и будет тем самым, что «популяризаторы» обзовут «научным» взглядом на вопрос, обратный обругав «обскурантским»: ведь критерий здесь не метод, с помощью которого к выводу пришли, но то, кто последнего придерживается. Соответственно, не согласившись с ним, и отказавшись считать Атлантиду реальностью, мы поступим крайне «обскурантски», «антинаучно». Ну и ладно.

#atlantis
⬅️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 2/22 ➡️

Как жалуется Видаль-Накэ, «несмотря на все [его и не только] усилия … ничто не может помешать появлению новых „реалистических“ интерпретаций мифа об Атлантиде». Как раньше, так и теперь, где только таинственный остров Платона люд не пробует локализовать, ибо очень уж ему хотелось, чтобы тот и правда существовал в реальности: при случае мы с вами уже изучали феномен неспособности среднего человека смириться с чистой фантазией, work of fiction, которую качество несуществования, совершенной выдумки, в их глазах совершенно обесценивает.

Эту манеру мышления, не побоясь обвинения в том, что сейчас называют ageism, назовём детской: ведь это весьма юному возрасту присуще возмущаться и спорить, когда маме доводится упомянуть, что сейчас они читают-де сказку, легенду, о том, чего, скорее всего, никогда не было.

Грекам, рано возмужавшим, было принять подобное нетрудно, но по мере деградации античной цивилизации, эту способность оная быстро растеряла, и уже в эллинизм можно встретить художественную литературу более раннего периода, принимаемую за историческую истину, даром, что речь может идти о комедии, откровенном и нарочитом стёбе. Всё то же касается и истории Атлантиды, только здесь ситуация бесконечно хуже, ведь речь идёт о сложном философско-концептуальном построении, который понять бесконечно труднее.

Последнее потомкам оказалось не совсем по силам: так, пишет Видаль-Накэ, только в 1779 некто Дж. Бартоли «впервые понял то, что никто не понимал со времен Платона»: что последний сочинил Атлантиду, чтобы вывести некий тезис, а вовсе не описывал нечто действительно существовавшее.

Все прочие же здраво, как им казалось, рассуждали в таком духе: «Греки не дураки были, чай, явно нас не глупее, чтобы просто сидеть выдумывать невесть что. А значит, основано на реальных событиях». И такой ход мысли неудивителен, он присущ человечеству по умолчанию, ведь в массе ему и не должно быть доступно то, что принято называть эстетикой, она вне его оптики. Напомню, что греки так называли то, что по определению не «попробуешь на зуб», принципиально вне деятельности, из которую можно извлечь непосредственную, явную, очевидную выгоду.

Взрослели новоевропейцы долго, и во времена Видаля-Накэ (2001 [1981]) ещё впечатляли газетными заметками, на полном серьёзе заявляющими, что эскадра советских подлодок после более чем десятилетних поисков в районе Гибралтара обнаружили лишь складки морского дна, а вовсе не сам затонувший остров, как думали (sic!). «Русские говорят, что это не Атлантида», уточняет заголовок статьи от 20 сентября 1984: вот же, а были ведь все шансы на обратное, неправда ли?

И это несмотря на то, что голоса скептиков раздавались к тому моменту уже давно, да и, право, по правде тут удивляешься только, что такие вещи вообще оказалось нужно проговаривать… как мы, однако, видим, они звучали радикально не только тогда, но и продолжают ныне.

Так, Н. Фрере (1749-1751), писал, что «если бы наши современники, жаждущие найти остров атлантов Платона в Америке [sic!], дали бы себе труд чуть-чуть подумать об основном замысле “Тимея” и “Крития”, они бы увидели, что на все это следует смотреть как на философскую выдумку». Того же мнения придерживался Ж.-Б. д'Анвиль (1768): «Почему бы в рассказе Платона об этом событии не увидеть … философа, погруженного в размышления скорее блистательные, чем правдоподобные?».

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 3/22 ➡️

Существует ли магия взаправду или это всё сплошное шарлатанство? Трудно однозначно дать ответ на вопрос, заданный таким образом. Другое дело — изучить, какие мнения на сей счёт вообще бывают, как думали сейчас и прежде люди: в этом случае объективность исследования будет бесконечно выше, и такое уже встречалось на этом канале. В плане научности между тем и другим вопросом, пожалуй та же грань, что у теологии против религиоведения.

Сравнение с религией тем удачнее, что, как и там, тут, да и вообще всегда, хуже всего крайности, ведь, как заметили уже «семь мудрецов», во всём должна быть надлежащая мера. Так, дурен такой агностицизм, который называют «постоянным принципиальным», заранее объявляющий, что ничем не будет поколеблен, и тем слабо отличим от своего казалось бы злейшего врага, религиозного фанатизма, который мыслит похоже; другое дело «временный вынужденный», ожидающий новых фактов.

С магией обстоит похожая ситуация: даже несмотря на то, что научных и прочих надежных доказательств в пользу её существование и немного, целиком отмести её существование всё же нельзя, а уверенность в ином будет несильно не лучше абсолютной же веры каждому, кто утверждает, что принадлежит к когорте гадалок и колдунов.

Следующая мысль, которая отсюда следует, состоит в том, что способные к магии, быть может, и есть, однако далеко не все, кто себя к таким приписывает, говорят правду. Нация, особо склонная доверять разного рода psychics, американцы, искренне верящая, что экстрасенсорика самая настоящая быль, несмотря на этот факт, давно выработала как раз такое к ним отношение: они убеждены, что далеко не все там мошенники, но большинство, и искусство состоит в том, чтобы отличить одних от других. Этому целиком посвящён такой характерный кинофильм как Red Lights (2012), в котором человек, оказывающийся действительно обладающим способностями, весь фильм разоблачает тех, кто себе подобное лишь приписывает.

Схоже мыслят официалы Католической церкви: несмотря на то, что ежегодно они разбирают тысячи случаев предполагаемого чуда, отправленные расследовать представители лишь очень немногие действительно признают таковыми, в основном же, как сообщали, они сталкивались с откровенным обманом.

Всё это предисловие к тому, что автор этих строк вовсе не собирается утверждать, что персонаж, известный в сети как Екатерина Дайс, является шарлатаном уже по факту того, что предлагает оккультные и подобные услуги. Вовсе нет, тут может быть по-разному; выводы не в её в пользу сделаны на основе совсем другого: того дилетантизма, которым она накормила издание «Ведомости.ру» и который тот, к прискорбию, выдал, не жуя, массам. Собственно, это причина, почему я не прошёл мимо: серьёзное вроде как издание, а значит, такие глупости там опасны.

В ответ на мои резонные замечания упомянутая Дайс попросту удалила комментарий с уточнениями, а затем заблокировала всюду, в т.ч. и в ЛС, но не до того, как заявиться туда с отборным хамством.

Такие торговцы магическим нередко и чаще всего напрасно воображают себя заодно специалистами в культурной антропологии, и эта Дайс входит число как раз последних. Замечу сразу, что такие, кто делает это не зря, тоже очень даже есть, и первой в их числе могу безусловно назвать достойнейшую владелицу канала Fire walks with me.

«Куда нам бросить Κύβο», 1/3 ➡️

ГДЕ НА САМОМ ДЕЛЕ НАХОДИТСЯ ЛЕГЕНДАРНАЯ АТЛАНТИДА, КОТОРУЮ ИСКАЛИ СОВЕТСКИЕ ПОДЛОДКИ

«Что за глупости?», спросят сразу некоторые, увидев название. Какие ещё подлодки, какую Атлантиду? Это всерьёз? Ну, бред же? Хотелось бы. Правда. Но нет: это происходило в 80-ые всерьёз и взаправду.

Всё дело в том, что для новоевропейцев концепция этого острова была так важна, что многие и по сей день не в силах с ней расстаться: аж в 1933 г. организация искателей затерянного острова заявила, что никогда не откажется от идеи Атлантиды, и плевать они хотели на «нудные научные аргументы».

Хотя может показаться, что Атлантида — это исключительно «что-то на рентвшном», это верно разве что для самого недавнего времени, прежде же на протяжении веков это была ключевая в мышлении развитого человечества идея, её интерпретации всерьёз влияли на геополитику.

В какой-то момент с Атлантидой тесно оказался связан даже народ Израилев: скажем, очень многие были убеждены, что «десять потерянных колен» удалились именно туда. И в наши дни печально известный «популяризатор науки» Э. Шломо Юдковский, сам являющийся евреем, не отказал себе в удовольствии поэксплуатировать тему.

Первым же, кто упомянул Атлантиду, что на удивление мало кто знает, является небезызвестный философ Платон, который, выводя остров атлантов в своих сочинениях «Тимей» и «Критий», всего-навсего продолжал свои прежние построения, известные по «Государству», а затем развитые в «Законах».

Поскольку новоевропейцы веками плохо были включены в контекст, сопутствующий созданию этих произведений, никто из них не мог и примерно понять, что же великий афинянин имел в виду. К счастью, сейчас уже всё не так, и в чём тут, собственно, дело, хорошо известно — в т.ч. станет и вам, если ознакомитесь по ссылке (которая, кстати, ведёт к посту в открытом доступе, не закрытому пейволлом).

Менее недели произошёл очередной Хэллоуин, вновь вызвав бурные чувства у всех тех, кто видит себя охранителями некоей «отечественной традиции» от «дурного влияния» извне. Не первый уже год уже можно наблюдать их яростные нападки на тех, кому по нраву подобные бусурманские, а то и «сатанинские», по их мнению, увлечения.

Похоже, что последним термином, к слову, сейчас они обозначают вообще всё, минимально им не нравящееся, в точности как большевики и их потомки в СССРФ именовали и именуют всё и вся «фашизмом»: уже в 1944 г. Оруэлл замечал, что такое применение приводит только к тому, что по итогу «слово ... почти полностью лишено смысла», ведь, как признаётся, «слышал его в отношении фермеров, лавочников ... телесных наказаний, охоты на лис, боя быков, Комитета 1922 г., Комитета 1941 г., Киплинга, Ганди, Чан Кайши, гомосексуализма ... Ассоциации молодежных общежитий, астрологии, женщин, собак и не знаю, кого еще». То же мы видим и здесь.

Соседняя ветвь христианства, известная как католичество, на взгляд эдаких охранителей, поступила крайне дурно, интегрировав в своё время в себя подобное откровенное язычество, хотя бы и под видом «Дня всех святых», впрочем, касается это и «Дня Святого Валентина», который также у нас стараются заменить очень своеобразным аналогом. Не противостоя всему этому навязыванию, убеждены они, мы обречены быть замещены культурно, и, ergo, погибнуть духовно: прежним останется одно название народа, суть же станет совершенно другой, подобно тому, как например, нынешние египтяне или греки не имеют вообще никакого отношения к тем народам, которые так именовались в древности.

И им стоит верить, ведь они знают, о чем говорят: в конце концов, мы говорим о религии, которая сама была здесь совершенно чуждой, придя незваной и насильно заменив в своё время иную, местную, естественную, развившуюся из общего для всех индоевропейцев корня. Итак, они опасаются, что и с ними поступят аналогично, видят свой же modus operandi, потому страх этот столь понятен, близок, — тем паче, что подобное воздаяние им обещано… самой же главной книгой христианства: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними».

Но не только и не столько некое «влияние чуждых нам современных западных ценностей» здесь они пытаются предупредить. Вовсе не новый враг их пугает, но прежний, который даже спустя столько веков упорно отказывается умирать: так и недоеденная ими Античность.

Так, «День влюблённых» просто и без затей восходит к римским Луперкалиям, которые были запрещены ещё в 496 г., что, как мы видим, не особенно помогло, простой люд решил, что ему виднее, и пронёс праздник для нас сквозь время. И что же, они всерьёз полагают, что их запретительные попытки сейчас, когда христианство стало бесконечно более беззубым, удадутся лучше? Довольно наивно-с… Так или иначе, как поётся в одной rebel song, «for 800 years we've fought you without fear, — and we'll fight you for 800 more». Вот и оказывается, что подлинной, по-настоящему народной традицией в этом случае оказывается полное игнорирование потуг «запретить и не пущать», отношение к воззваниям фундаменталистов как к белому шуму, саботирование веками.

Сим, кроме прочего, выходит, что эти охранители совершают преподлую подмену понятий, ведь отменить они стараются, против того, что говорят, не поветрие, не какое-то новьё, но ту самую посконность, погубить традицию.

«Борцам с неизбежностью», 1/3 ➡️

Что же до Хэллоуина, то он много старше, чем празднество народа, сочинившего вышеупомянутую песню, и те, кто называли его Самайн, уже утратили всякое понимание его глубинной сути. Древнейшие упоминания о нем не сообщают ничего кроме смутной, неясной связи с мёртвыми, которые в этот день вроде как начинают ходить среди живых, поскольку истончается завеса, отделяющая миры тех и других: отсюда и проистекает основной и наиболее узнаваемый элемент праздника, переодевание в различную нечисть, предпочтительно то, что называют «немертвым», undead. Впрочем, и ношение костюма просто необычайного персонажа вполне отвечает идее — тем сильнее, чем более оный отличен от самого перевоплощающегося.

Только в наши дни, благодаря развитию науки компаративистики, той, которая indoeuropean studies, стало ясно наконец, что здесь к чему: в своё время, в глубочайшей древности, когда индоевропейцы ещё были единым народом с общим языком, то был день возвращения домой «армии мёртвых», ужасающей и знаменитой Дикой охоты, представлявшей собой на деле молодёжные юношеские отряды, инвестные как *kóryos, тема которых здесь уже не раз затрагивалась. Целых полгода до своего триумфального homecoming a.k.a. νόστος эти молодые люди жили вдали от общества, которое их породило, что было их испытанием в процессе получения аттестата зрелости.

Их излюбленным приёмом в процессе этого «выгуливания» было притвориться, да так, чтобы и самим поверить, «нечистой силой»: в первую очередь, оборотнями, затем — умершими людьми. Последними они до своего возвращения у себя дома, собственно, и считались, были там уже «отпетыми» и оплаканными, а оное, соответственно, проходило по категории воскрешения. Фрэзер и примкнувшие английские болтуны в своё время сочинили не имеющую отношения к реальности «умирающего и воскресающего бога», однако своё здравое зерно в ней было: просто происходило описываемое не с небожителями, но со вполне земными, и в массовом порядке. В их случае undead означало, что они и не были по-настоящему мертвы, хотя концептуально вообще все воспринимали их именно так, от врагов до ближайших родственников.

Известные легенды, связанные с Самайном, сохранили только рудименты древней сути явления, однако нечто отдалённо знакомое мы разглядеть-таки иногда можем: так, герой Келит упоминается как лидер фианны, которая и является ирландской версией *kóryos, и также сказано, что он убивает троих, обернувшихся волками, наконец, именуется «быстроногим» и талантливым сказителем, что, как мы помним, тоже является характерными чертами молодёжи в таких отрядах.

Trick or treat и его аналог у нас, колядки, обычай, при котором дети обходят дома и с некоторой добровольно-принудительностью добывают у хозяев сласти — вот и всё, что осталось от прежней пробирающей до мозга костей суровости *kóryos, который, действительно, посещал поселения — только чтобы не оставить хозяевам вообще ничего, часто — и самой жизни, да и вообще сравнять на своём пути всё с землёй; отнюдь не напрасно их сравнивали с саранчой, и даже их бог-покровитель, кроме волков и прочего, повелевал также этими насекомыми.

⬅️ «Борцам с неизбежностью», 2/3 ➡️

Функции этого бога впоследствии были разными кусками унаследованы другими божествами разделявшихся индоевропейцев, и нет такого одного, про которого можно определенно сказать, что он является ипостасью того изначального.

Один из таких «потомков» отвечал впоследствии и за Луперкалии, так что облик врага, с которым, если возвращаться к началу разговора, у нас борются ранее упомянутые фундаменталисты-охранители, понемногу вырисовывается... Собственно, библейская книга «Откровение» a.k.a. Ἀποκάλυψις как раз пугает триумфальным возвращением его *kóryos, изображая в 9 главе последней в виде необычайной саранчи с человеческими лицами и такими характерными признаками как женские, сиречь длинные, волосы; далее, сообщается, что она не трогает растительности, но губит людей, а повелевает ею некий «ангел бездны», которому «имя … по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион».

Однако ж! неужели древние вернутся? А ведь и индуистская эсхатология сулит похожее: в Махабхарате обещается, что когда наступит Кали-Юга, править станут, кроме прочих, некие «яваны», что общепринято считается искажением слова «ионийцы».

Однако всё ещё интереснее, ведь есть и третий донельзя популярный и в то же самое время глубоко и законченно в своей сути языческий праздник, к которому этот бог имеет самое прямое отношение. Он, конечно, спрятался куда лучше, буквально у всех на виду, однако и его, если следовать прежней логике, нужно преследовать, осуждать, а то и запрещать с никак не меньшим азартом...

Речь идёт не о чём ином как… Рождестве/Новом годе, празднестве, внешний облик заимствовавшим у симпосия, события, в ходе которого уже взрослые мужчины, бывшие когда-то довно *kóryos, совершали то, что можно назвать «тряхнуть стариной», демонстрируя вечную справедливость поговорки про кормимого волка. Они вспоминали молодость, для чего «одевали в лес» помещение; в этом-то и состоит смысл гирлянд и прочей мишуры, а также ели.

Христианизация, если минимально углубляться в суть, и здесь оказывается ничуть не менее поверхностной, нежели в случае двух других. Впрочем, на тему того, как этот праздник задним числом присоединили к посконно языческим, прекрасно не раз и много кем освещалось, и нет нужды повторяться.

Так что же, стоит ли ждать непримиримой борьбы и здесь? Тем паче, что такая уже была: так, пуритане в Британии и США, прекрасно всё это осознавая, долгое время попросту пресекали празднование Рождества, а некоторые из них так поступают и поныне. А ведь именно им так стараются подражать наши фундаменталисты.

⬅️ «Борцам с неизбежностью», 3/3

Однако почему именно вино? Как оно может заменить и восполнить естественную влагу? Всё дело в том, пишет Онианс, что «древнейшие греки признавали родство людей и растений», соответственно и «жидкость, содержавшаяся в человеке, отождествлялась с соком растений», была буквально тем же. Позднее Аристотель, выводя свою концепцию души, также полагал, что растения обладают такой душой, которая есть и у человека, просто у него она тем не ограничивается, а содержит кроме этой и более сложные части.

Ими вообще «считалось, что животная жизнь и растительная существуют по одним и тем же принципам», в частности, это касалось высушивания, порой необходимого для новой жизни, ведь, «как правило, для получения урожая семена нужно предварительно подсушить, т.е. как бы умертвить … Этот период покоя, сухости, почти смерти зерна … во время которого совершаются изменения, необходимые для нового порождения». Тут можно заодно увидеть, что идея перерождения души, реинкарнации, или, точнее, метемпсихоза (μετεμψύχωσις), логически вытекала из народного мышления, а вовсе не возникла откуда-то внезапно.

Кроме прочего, «из представления о жизни как жидкости и о сухости умерших вырастает широко распространенная идея „живой воды“», которую греки знали в виде легенды, известной из схолиона к «Государству», рассказывающей о Главке, получившем бессмертие из соответствующего источника (αθάνατος πηγή), использованием подобной же воды Геродот объясняет долгожительство эфиопов.

«Этой же идеей объясняется попытка омолодить старика, сварив его в кипятке: таким образом в человека поступает эон взамен его собственного, уже иссякшего»: в частности, такое обещалась проделать Медея, впрочем, в большинстве случаев жестоко обманув. Отсюда вытекают все новоевропейские сказания такого рода, начиная с «Конька-Горбунка» и заканчивая историей поиска источника конкистадорами в Америке. «Эту же мысль мы обнаруживаем в крещении», продолжает Онианс: «не просто омовении, но передаче с водой новой жизни»: «крещение, как и кипячение в котле, воспринималось как новое рождение».

Ещё живым тоже крайне важно восплонять запас своей «влажности», эона, который неизменно уходит, например, с потом; впоследствии Плиний вслед за древними «отождествляет эту жидкость с жиром … позже … и костный мозг (medulla). Итак, «жир, костный мозг … идентифицировались с жидкостью и жидкой составляющей жизни».

По ходу дела теперь, пишет Онианс, «мы можем лучше понять и обычай смазывать тело маслянистой жидкостью или мазью»: то же оливковое масло, которым столь любили натирать тело греки, согласно их представлениям, «проникая сквозь поры, возвращало телу утраченное с потом вещество жизни и силы». Ведь «с точки зрения греков, суть умащения заключалась в проникновении вещества в тело», введении его под кожу. Похоже мыслили потом и римляне: так, у Плавта персонаж «восплоняется (replere) мазями», а у Петрония уставших «восстанавливают» (refecerunt) маслом.

Вернувшись после этого небольшого экскурса назад к жертвоприношению, «теперь мы понимаем, что боги вовсе не были обмануты — они получали вещество жизни», подытоживает Онианс. Для них воскуривалась сама псюхе, содержащаяся в жире и костном мозге, точно так же выпаривалась, как и при кремации: «На погребальном костре вещество жизни отделялось от тела и исчезало в виде пара. В виде пара поднимается к небесам и приношение богам, высвобожденное огнем на алтаре».

Итак, в то время как люди поедали тела животных, боги ели последних души. Они поглощали эон, а ведь это слово вовсе неспроста в наши дни имеет значение «вечность», да и римский аналог понятия звучит весьма всеобъясняюще: aeternitas.

⬅️ «„На‌ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений», 3/3

Ранее мы уже успели понять, в чём с точки зрения древних состояла концептуальная суть жертвоприношений: в их ходе как бы вырисовывалось место такого явления как цивилизация в великой дихотомии, которую Ницше характеризовал как «аполлоническое-дионисийское», а Батай — «трансцедентное-имманентное», восстанавливался, хотя бы и лишь отчасти, созданный по вине человека в ней дисбаланс. Рассказано было, что, как и почему приносится в жертву на примере, пользующим метод, любимый равно самими греками и наследующими им новофранцузами, структурный, от обратного.

Напомню также, что в жертву ранние греки приносили преимущественно зерно, вино и мясо. Однако выбор в пользу именно этого набора выходит за рамки описанной ранее логики, по которой возвращается обратно в суверенность прежде из неё изъятое в ходе производства. Есть тут и кое-что ещё.

В ходе типичной жертвы, как правило, убивался бык, либо множество их, после чего получившееся мясо готовилось и съедалось присутствовашими, что было важнейшей частью процесса. Его роль была столь важна, что даже используется как сильнейший аргумент против того, что пифагорейцы, как когда-то считалось, практиковали вегетарианство: ведь, как пишет д.фил.н. Л.Я. Жмудь (1997), «пифагорейские гетерии … были теснейшим образом связаны с политической деятельностью», а «от политика … любой официальный религиозный праздник требовал участия как в жертвоприношениях, так и в последующей трапезе», и отказ от принятия мяса поставил бы крест на их социальной жизни, что со всей очевидностью не так, — ведь, напротив, влияние последователей Пифагора было огромно, они так или иначе участвовали в управлении множества городов Великой Греции, что на юге Италии.

Итак, греческая жертва осуществлялась, если так можно сказать, безотходно, употребляясь там же, на месте, в пищу, сжигалось же только то, что нельзя было съесть: у Гомера, отмечает проф.-клас. Р. Онианс (1999 [1935]), доля богов в жертвоприношениях это зачастую одни только «μηρία, т.е. кости … укрытые жиром и политые или не политые вином». Иными словами, богам даровались в основном какие-то отходы, что немедленно заставляет вспомнить ту самую фразу «на́ тебе, Боже, что нам негоже».

Это заставляло многих рассуждать о рациональности или даже несерьёзности греческой жертвы, которая вроде как ни во что не ставит олимпийцев, даруя им буквально мусор: другой пример такого рода можно найти хотя бы у Эзопа, в басне про путника, который обещал жертву Гермесу, однако имел лишь миндаль и финики, и в итогу даровал богу одну лишь скорлупу от орехов и косточки от плодов… Может, это верно и про богов?

Согласно Ониансу, уже «со времен Гесиода люди гадали, почему им достается вкусное мясо и внутренние органы жертвы, а богам только кости и жир»: сам великий рапсод полагал, что так вышло, когда сочувствующий людям титан Прометей задумал обхитрить Зевса, в те времена враждебного человечеству.

Согласно «Теогонии», «тушу большого быка Прометей многохитрый разрезал и разложил на земле, обмануть домогаясь Кронида. Жирные в кучу одну потроха отложил он и мясо … Белые ж кости собрал он злокозненно в кучу другую и … покрыл ослепительным жиром», после чего предложил громовержцу выбрать, что всегда будет даровано богам, а что станут забирать себе люди.

«„На́ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений», 1/3 ➡️

Зевса, однако, провести ему не удалось: тот, «многосведущий в знаниях вечных, сразу узнал, догадался о хитрости. Злое замыслил против людей он»: сделал выбор в пользу несъедобных частей нарочно, но в отместку «силы огня неустанной решил ни за что не давать он людям ничтожным, которые здесь на земле обитают», чтобы сырым ели доставшееся им мясо люди. Однако и тут пришёл на помощь Прометей, похитив огонь с Олимпа, за что впоследствии и был на многие века прикован по приказу Зевса цепями к горе.

«С этой поры поколенья людские во славу бессмертных на алтарях благовонных лишь белые кости сжигают». Неплохая история, не так ли? которая, увы, является лишь поздней рационализацией... Она — попытка заново объяснить, а почему же так вышло: хотя Гесиод всего лишь второй достоверно известный исторически поэт, уже к его времени греки успели забыть, какой же смысл их предки вкладывали в эти самые облитые жиром и вином кости. И только сейчас мы можем его восстановить.

Как пишет Онианс, хотя описания Гомера о том, как после смерти греки поступают с костями Патрокла и Ахилла хорошо известны, «сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этому обряду наука до сих пор не дала». Что характерно, способ их хранения донельзя напоминает вышеописанный акт жертвоприношения: так, в Илиаде после сожжения тела Патрокла его кости греки бережно достают из пепелища и помещают в сосуд, «двойным покрывши их жиром», в Одиссее же о костях Ахилла говорится, что они в хранятся в «неразмешанном вине».

Здесь следует вспомнить о том, какой греки воспринимали то, что называют душой. Многие у нас столь привыкли к (пост)христианскому её восприятию, что и представить не могут ничего иного, и при этом слове представляют эдакую полную копию тела, но одетую в молочно-белые одежды, играющую на арфе и возносящуюся на небеса. В качестве примера можно вспомнить пресловутого Э. Юдковского, хм, «популяризатора», мгм, «науки», который в своём fanfiction устами героя полагает «очевидной» истиной тот факт, что «такой штуки, как душа, не существует», имея в виду именно описанную её вариации, иные не рассматривая в принципе. Такой вот стереотип.

Прежде, когда затрагивался вопрос греческих погребальных обрядов, мне уже довелось рассказать о той психологии, которая древними вкладывалась в кремацию: они тоже полагали, что душа является духовной копией тела, однако таковой, по их мнению, может стать только уже после гибели последнего, тогда как покуда человек жив, его «псюхе» (ψυχή) или же эон (αιών) в жидком виде пребывает внутри организме. После же смерти, чтобы он упокоился, её необходимо выпарить, преобразовать в газообразное состояние, для чего тело с его жидкостями и сжигается.

Даже такие маргиналы, удалённые от греческого мейнстрима, как т.н. орфики, полагали, что душа спускается в царство Аида «сухой» (αυος): «Я высохла от жажды и погибаю», жалуется душа в одной из их табличек. Мёртвые вообще чаще всего характеризовались греками как «высушенные», и, по Ониансу, «испытывали величайшую потребность во влаге, в жизненной жидкости … которая возвратила бы им состояние „живущего“, „влажного“».

Вот почему умерших древние (вс)поминали «чаще всего … в виде возлияний (χοαί)», при этом используемая жидкость как бы поглощалась его душой-псюхе. При этом часто употреблялось вино, и это был один из редких случаев, когда оно оставалось неразбавленным. Однако, поскольку тем же образом укреплять можно и душу ещё живущего, таким же был «обычай, налив в чашу несмешанного вина, выпить за здоровье кого-то присутствующего или отсутствующего». Именно отсюда, к слову, возникла манера, известная и у нас, высоко поднимать хмельные тосты одинаково за здравие и за упокой, употребляя, однако же, рационально внутрь, а вовсе не проливая мимо.

⬅️ «„На‌ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений», 2/3 ➡️

В это верили не только греки: так, библейский богатырь Самсон теряет всю свою силу, когда его обманом бреют налысо (из чего, к слову, следует факт влияния уже на столь древнейшие мифы евреев взглядов, характерных не для них, но индоевропейцев.) Вот почему во все времена так неприлично было, если женщина ходила с распущенными волосами: концептуально она тем как бы выставляла на всеобщее обозрение свою плодородность и воспроизводящую мощь.

Касается всё это и рогов, ведь, по Ониансу, «то, что растет из головы … воспринимается как продолжение того, что находится в самой голове». Демокрит, согласно Элиану, считал, что рога оленя состоят из жидкости головы, которая за счёт избытка своей силы не способна больше удерживаться внутри, и «выходя за пределы тела, затвердевает, поскольку воздух охлаждает ее и превращает в рог». По той же логике функционирует и знаменитый «рог изобилия», по основной версии отломившийся с головы вскормившей самого Зевса козы Амалфеи.

«Рога считались продолжением мозга, стихии порождения, поэтому „рог“ и „мозг“ назывались родственными словами», продолжает Онианс. Так, легко заметить единство происхождения у таких слов как лат. cornu, греч. κέρας, нем. horn, означающих рог, с одной стороны, и лат. cerebrum, греч. κάρα, нем. Hirn, которыми именовали голову или мозг, с другой.

«Отмечалось также, что рога полностью развиваются по достижении зрелости, как и волосы», они «есть проявление порождающей мощи и используются … преимущественно в половой жизни», в частности, самцами в брачных схватках за самку. Так вот всё изящно сходилось в мировоззрении греков.

В особенности ценился такой рог, который присутствовал на теле в одном экземпляре, тем самым становясь концентрацией все мощи тела, то есть оный у единорога и того, кого греки называли «скифским ослом» или же ῥινόκερως (от ῥίς, «нос», и κέρας, «рог»): их рога полагались воплощением производящей силы природы. Во времена Онианса, как он сам признаётся, носорогов всё ещё активно истребляли, поскольку их рога считались сильнейшим афродизиаком, а в Средневековье считалось, что единорога нельзя поймать никакими средствами, но только привлечь непорочной девицей, которой он сам, добровольно, положит голову с рогом на колени.

По той же причине из рога так любили пить: в нём любая жидкость как бы приобретала дополнительные свойства жизненной силы, и потому-то, пишет Онианс, «языческая вера в могущество рогов побудила христианскую церковь запретить питье из рога. Им можно было воспользоваться лишь в том случае, если никакого другого сосуда не было под рукой, и то предварительно осенив себя крестным знамением».

Человеческий «рог», впрочем, греками помещался не в районе головы, а пониже: слово κέρας, например, у Архилоха, служит эвфемизмом для обозначения мужского фаллоса. Именно таков смысл у насмешки Гектора над Парисом, которого он именует «хвастун, гордый рогом (κέρα αγλαέ), преследующий девиц». Потому же англоязычные называют сексуально возбуждённого человека «рогатым», horny.

Поскольку «рогатость» означает сексуальную и не только силу и мощь, то, соответственно, обладать ею вовсе не плохо, совсем напротив. Как же это превратилось в столь дурной эпитет? Логика тут следующая: потерпевшему измену как бы не хватало оной «рогатости», что и сподвигло супругу искать удовлетворения на стороне. Это как бы вызывало у бедолаги стремление исправить упущение, в чём ему старались помочь окружающие: так, в Средние века сострадательные знакомые и соседи утешали его, украшая голову рогами, пишет Онианс, «чтобы вернуть ему недостающую сексуальную мощь и задор».

В этом обманутый муж как бы уподобляется оленю, который в случае, если теряет рога, также утрачивает как смелость, так и стремление к самкам. Овидий пишет о том, как у него на голове появились «поздние рога» уже после измены возлюбленной, хотя требовались раньше. Итак, рогоносец становится таковым как бы запоздало, а по-хорошему ему следовало быть им, хотя и совсем не в том смысле, в каком обычно это понимается, изначально, и тогда он и не знал бы никаких матримониальных проблем.

⬅️ «Уперевшись рогом», 3/3

Как известно каждому, хоть немного знакомому с лингвистикой, идиомы переводить не следует, им нужно подбирать соответствие из искомого языка — что и неудивительно, ведь их суть в том и состоит, что вывести значение устойчивого оборота из одних составляющих его слов невозможно, смысл его почти всегда тесно связан с культурой народа, его употребляющего, и для иноязычника не ясен.

(Впрочем, правило это не совсем корректно: ведь есть языки, где фразеология куда реже употребима, нежели в иных, и в таком случае её следует передавать самыми обычными выражениями, по смыслу, — и наоборот, в обратную сторону превращая типичную речь в витиеватое высказывание, как следует всегда наступать, скажем, в случае переложения с английского на русский и обратно.)

Но что, если всё совсем иначе, и выражение имеет хождение в целом ряде языков, тогда как его истоки, напротив, не ясны вообще никому? В таком случае этимология запросто может оказаться далекоидущей, крайне древней и донельзя неожиданной… прямо как всё вышло в данном случае.

Речь сейчас пойдёт о склонности, характерной не только для русской традиции, но и целого ряда европейских языков. И там, и здесь обманутого известным образом супруга принято именовать «рогоносцем»: так, в Англии и США про несчастного скажут, что он wearing horns, а во Франции — avoir des cornes, тогда как в Италии и Португалии его обругают соответственно cornuto и corno, что, хотя это и сложно представить, ещё более страшные оскорбления, нежели таковые же у соседей. Однако причём тут вообще рога? Какая тут связь?

В отечественной среде этим вопросом уже успели задаться, в чём легко убедиться, загуглив, и тем обнаружив тех, кто неизменно отвечал на него при помощи одного и того же набора крайне сомнительных этимологий, которые бездумно копировал друг у друга ряд изданий, изначально взяв их в «Словаре русской фразеологии» (1999).

Версии эти легитимны, и встречаются в академических исследованиях, что, впрочем, не делает их лучше, ведь большинство их возводит происхождение понятия к Средним векам, а то и позднее, чем сразу дисквалифицирует, ведь оно встречается уже у древних греков: согласно Артемидору (II в. н.э.) неверная жена «наставляет мужу рога» (κέρατα αύτω ποιήσεἰ), а комментарий к эпиграмме Лукиллия (I в. н.э.) именует мужа, «имеющего много Парисов в доме своей Елены», κερασφόρος, буквально «носящим рога»; последнее, собственно, является дрейнейшим известным упоминанием выражения.

Однако прежде чем продолжать, следует упомянуть один неочевидный ляп такого известного кинофильма как «300» (2006), в отличие от многих иных огрехов произведения, явно прошедший мимо широкой аудитории. В тот момент, когда царь Леонид тренирует сына (чего, к слову, быть никак не могло, поскольку последний был рождён уже после смерти отца в битве при Фермопилах, posthumously), их прерывает прибытие послов, и правитель успевает дать ребёнку последний совет: «First, you fight with your head», на что мать, царица Горго, добавляет собственный: «Then, you fight with your heart».

Естественно, посыл здесь невероятно прост, и «сражаться головой» означает «с умом», а «сердцем» — «с чувством»; проблема тут в том, что это в наши дни данным органам назначают подобные функции, а вот древние считали совсем иначе, и потому подобным образом бы никогда не высказались.

«Уперевшись рогом», 1/3 ➡️

Так, разум они помещали вовсе не в голову, но в район лёгких (φρένες), будучи цивилизацией устного слова, великими любителями и умельцами говорить. Голова же, по их мнению, была наполнена совсем иным — жизненной силой, отождествлённой с душой, «псюхе» (ψυχή): согласно проф.-клас. Р. Ониансу (1999 [1951]), «жизнь содержалась во „внутренностях“ головы (εγκέφαλος), т.е. в мозгу и спинномозговой жидкости».

Руководствуясь этой логикой, пишет д.фил.н. М.А. Корецкая (2014), можно понять, почему Афина отвергла прежде любезного ей героя Тидея, отца могучего Диомеда, увидев, как он, смертельно раненый, высасывает мозг из расколотого черепа убитого им противника: возмущена она была не столько мерзостью, сколько нечестивостью происходящего, ведь герой, по сути, пытался отменить собственную смерть, компенсируя стремительно утрачиваемую им жизненную силу, поглощая оную напрямую из её источника.

Будучи схоже по цвету, вещество это затем оказалось отождествлено с другой дарующей жизнь жидкостью, и «позднее в Греции господствовало представление, согласно которому семя являлось псюхе и накапливалось в голове», тогда как функцию тестикул полагали вспомогательной и крайне ограниченной. Как пишет Онианс, «кажется вполне естественным и логичным, что жизнь или псюхе, которой человек наделяет другого, исходит от его собственной … т.е. из его головы, и потому семя, несущее новую жизнь, должно состоять из того же вещества».

Всего этого долго не были способны понять новоевропейские учёные, упорно переносящие на греков свои представления, оттого и Афину записав в богини мудрости на основании рождения её из головы Зевса, и, далее, в мудрые птицы — животное-атрибут богини, сову. В действительности же здесь всё довольно просто, и «миф о рождении ребенка из головы Зевса объясняется поверьем, согласно которому в голове содержится семя». Афина же, к слову, к мудрости имеет ноль отношения, её функция — то, что французы называют les ruses de l'intelligence, а англичане — cunning intelligence: нечто вроде хитроумия.

К слову, если тут кому-то вдруг вздумается посмеяться над греками за подобные взгляды, столь далёкие от актуальных представлений современной анатомии, ему следует, как водится, «на себя оборатиться»: ведь, по иронии, упомянутая выше неспособность никак не помешала новоевропейцам это восприятие древних преспокойно, нимало не критикуя, пронести в виде научной теории до наших дней; как пишет д.фил.н. Л.Я. Жмудь (1994) «взгляд на мужское семя как на часть головного мозга продержался в европейской науке вплоть до нач. XVIII в.»

Итак, голова, по мнению древних, содержала жидкую порождающую силу, которая была столь велика, что не могла удерживаться внутри, проявляясь, к примеру, в виде волос: согласно Аристотелю, оные «на ней растут благодаря этому изобилию влаги», а персонаж Плавта «вычёсывает локоны от самого мозга». Как указывает Онианс, «волосатость считалась признаком половых сил, а лысина изобличала утрату семени», что подкреплялось наблюдением, по Алкмеону в передаче Аристотеля, что волосы бороды начинают расти тогда же, когда начинается половое созревание, и, соответственно, производство семени. Безбородость же увязывалась с бесплодием, будучи характерной для евнухов.

⬅️ «Уперевшись рогом», 2/3 ➡️

Также и «культура микенских государств оказывается более секуляризованной, чем, скажем … архаических Афин»; таким образом, «гипотетическая эпоха полного господства магии над жизнью людей и здесь … отодвинулась в более далекое прошлое» только чтобы вовсе никогда не быть найденной, поскольку не основана ни на каких фактах.

Собственно, вся концепция «основывалась … не на объективном изучении материала, а … на неправомерной экстраполяции общеизвестных фактов секуляризации Европы в XVII-XX вв. и … обществ, попадавших в сферу воздействия европейской цивилизации. Картина эволюции от религиозного мрака средневековья к триумфу эмпиризма и утилитаризма была … продолжена в прошлое и распространена на все человечество, приводя к представлению о том, что в истории человечества можно проследить единую линию от абсолютного всесилия религии и магии в направлении постепенного ослабления их власти над людьми». Вот что из себя представляли антропология и этнография ещё в начале прошлого века.

Итак, магия это нечто большее, чем просто самая примитивная стадия вызревания религии, она может захватывать и интересовать далеко не только лишь самый первобытный ум. Но что именно она такое есть?

У эллинов для обозначения занятия волшебным было припасено сразу несколько терминов, в числе которых стоит назвать «гоэтию» (γοητεία) и «фармакею» (φαρμακεία), означавшие соответственно совсем тёмные дела и заговоры при помощи отваров и/или чар, всё то, чем занята волшебница Кирка уже у Гомера. Каждое из них регулярно используется греками в качестве оскорблений, как синонимы последнего шарлатанства.

В то же время, согласно проф.-клас. М. Дикье (2007?), «словом „маг“ (μάγος) … греки изначально называли представителей касты иранских жрецов-огнепоклонников», которые предположительно уже ко вт.п. VI в. проникли в малоазийские колонии греков, а затем и другие части греческого мира. Греки, а позднее и римляне, и впоследствии «не забывали, что это Персия была истинной прародиной магии, веря, что своим рождением последняя обязана Зороастру»: так считал, в частности, Плиний. Связь магии как явления с персами прослеживается и в мифах: так, у Медеи есть брат Перс и сын Мед.

Факт заимствования, впрочем, в глазах греков сам по себе вовсе не осквернял явление и вообще являлся их известным know-how, хотя и куда в меньшей степени, чем раньше было принято считать. В поздний период обучение у персидских магов (вместо прежних египетских жрецов) даже приписывали такой личности как Пифагор, и это несмотря на то, что тот имел устойчивую репутацию серьёзного учёного: согласно д.фил.н. Л.Я. Жмудю (1994), «даже Новое время дает немало примеров сочетания успешного научного поиска с увлечением астрологией, алхимией, магией, кабаллистикой и тому подобными оккультными и мистическими течениями», в числе таковых называя Кеплера и Ньютона.

Немыслимым такое совмещение не является даже в наши дни, хотя и вызывает где-то с XIX в. вопросы: только тогда можно говорить о явном противопоставлении этих явлений. Из этого следует, кроме прочего, что т.н. «традиционалисты» из числа «примордиальных», тех, что призывают при виде устройства сложнее лампочки бежать в лес, известных своей ненавистью к науке за то, что она, по их мнению, «расколдовывает мир», в очередной раз оказались последователями вовсе не какого-то аутентичного восприятия мира, присущего их предкам, а очень даже модернового, появившегося совсем недавно.

В то же время и у греков можно найти неприятие магии, подобное современному рационалистическому: собственно, таким было их мейнстримное к ней отношение, в чём нет ничего неожиданного, если вспомнить, сколь во многих аспектах их эпоха была подобна нашей. Волшбу они, по своему обыкновению, определяли структурно, через противопоставление её всему тому, чем она, по их мнению, не являлась: «правильной» религии, научному познанию, законности, общественной морали. Считали они и, как сейчас, что магия — это тайное, недоступное каждому знание, arcane.

⬅️ «Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам», 2/3 ➡️

Другое дело, что в точности так же свободному греку следовало относиться вообще к любой трудовой деятельности, всякому искусству, изучаемому для пропитания. Что характерно, софист Горгий даже включает магию и гоэтию в число ремёсел (τέχναι), правда, дурных, заставляющих разум впадать в заблуждения. Платон же и вовсе никак не выделяет волшебство, упоминая его в числе прочих рабочих умений: его персонажи в диалоге «Политик» «отделили … искусство оград … занимающееся изготовлением защитных средств и укреплением ворот и дверей», затем «отсекли и искусство вооружения», также «то, что … носит наименование ткацкого искусства», «в самом же начале … магическое искусство (μαγευτικήν = μαγικός + τέχνη), занимающееся снадобьями и заклинаниями (ἀλεξιφάρμακα)».

Так что же выходит, магия просто такое же τέχνη, как и всё прочее, и не более удел рабов и черни, чем любое, как полагал тот же Платон, другое?

В современном фэнтези одно активно противопоставляется другому: зачастую технология и вовсе не совместима с магией, активно противостоя ей на концептуальном уровне, доходя до того, что одно может и вовсе не работать в присутствии иного. Если же мы говорим о сеттинге, где наравне существуют как то, так и другое, как, скажем, в случае Arcanum (2001), они малосовместимы в рамках одного персонажа, которого, как правило, обязывают делать выбор.

В древних мифах мы видим совсем иное. Скажем, Диодором упоминаются «т.н. … дактили», про которых «[некоторые] счи­та­ют, что чис­ло носив­ших это имя было … десять, то есть равно числу пальцев (δάκ­τυ­λοι) на руках … Будучи чародеями, они занимались заклинаниями, обрядами и мистериями … дактили, как гласит миф, открыли употребление огня, а также свойства меди и железа … и изобрели способ их обработки».

Согласно Софоклу в передаче Страбона, «первыми дактилями были 5 мужчин, которые впервые открыли железо и его обработку … у них было 5 сестер … все согласно … считают их колдунами». Р. Грейвс (2003 [1955]), следуя за антропологией своего времени, полагает, что смысл здесь заключался в том, что «во всей первобытной Европе металлургия связывалась с магическими формулами, поэтому кузнецы считали пальцы своей правой руки дактилями, а левую руку оставляли для чародеек», поскольку волшебствовали почти исключительно женщины. Итак, технология оказывается уже с древнейших времён тесно сплетена, а вовсе не противопоставлена магии.

В том же «Аркануме» тот, кто становится особенно умел в магии, уже не может так хорошо управляться с технологией, в том числе и вредить её адептам, — и vice versa. А вот греческая Медея, бывшая, согласно Аполлонию, «сведущей по наставлениям … Гекаты в чарах», такой неспособности вовсе не показывает, напротив, искушена в устройстве автоматона Талоса, механического создания, творения, по одной из версий, приводимых Аполлодором, Гефеста.

Медее у Аполлония прекрасно известно, что хотя Талос «всем телом и всяким членом был нерушим, под лодыжкой ноги кровавая жила вилась, ему назначая пределы жизни и смерти»: та была, по Аполлодору, «заткнута медным гвоздем». Под влиянием Медеи этот гвоздь тем или иным способом был извлечён, отчего «из Талоса вытек весь ихор, и он погиб».

То, что называют «магическим мышлением» в наши дни тоже показывает, что о противостоянии не идёт и речи. Т.н. патоморфоз, изменение формы протекания заболеваний, в том, что касается тех душевных болезней, которые называются delirium, это отлично показывает: если раньше подверженные бреду воздействия были убеждены, что страдают от порчи, злого глаза, в общем, наведённого колдовства, то сейчас они скорее скажут, что им вредит некое облучение технического происхождения.

Иными словами, последнее совершенно заняло роль волшебства в глазах обывателя, не особо для него явление другого рода, — что и неудивительно, ведь что средний человек знает об устройстве всех этих сложных приспособленией? Для него вовсю работает третий закон А. Кларка о достаточно развитой технологии: она уже не отличима для простолюдина от волшебства. Так замыкается круг.

⬅️ «Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам», 3/3

Основная проблема большинства т.н. (нео)язычников, разумеется, лежит в незнании пресловутой «матчасти», сиречь того, что же, собственно, представляла из себя древняя религия, к которой они вознамерились духовно возвернуться. Впрочем, трудно винить за то их самих, ведь не существует и доступных многим механизмов, позволяющих с уверенностью отличить то, что действительно стоит читать по этой теме, от иного, которого не следует и касаться: способность к такому различению, собственно, свойство уже устоявшегося специалиста, из чего следует, что вся ситуация представляет собой замкнутый круг.

Так никто и не спешит донести до масс, что наука как явление вообще-то представляет собой не безусловно идеальное отражение той сферы бытия, которой занимается, но лишь предлагает стремящиеся к определённой достоверности её интерпретации, из числа которых многие являются безнадёжно устаревшими, а то и изначально основаны на крайне сомнительных предпосылках.

В результате велик шанс нарваться как раз на одно из них, вообразив, однако, что такое понимание одно только и существует в природе, есть верная навсегда истина, альтернативы же и быть не может.

В случае изучения древних религий почти всегда так и происходит, особенно в отечественных реалиях, где в советские времена крайне навязывались теории английского происхождения навроде Г. Спенсера и Э. Тейлора, а также т.н. «кембриджских ритуалистов» во главе с Дж. Фрэзером. Это у последнего верования преимущественно сводились к «культам плодородия», что, естественно, вообще никем больше не разделяется, не считая марксистов. Вредоносность его влияния высока: того же В.Я. Проппа после его первых двух книг, основанных на актуальных и поныне структурных теориях, разработанных французами, как это кое-где называют, «поправили», а вернее, испортили, заставив далее следовать британским благоглупостям.

Заблуждался Фрэзер и в ином: как пишет д.ф.н. А.И. Зайцев (2005 [1977?]), им выводилась «схема происхождения религии и мифологии из первоначально безрелигиозной магии», которая, разумеется, «является ошибочной», ведь «сопоставление народов, стоящих на разных ступенях культурного развития, не дает никаких данных о том, что магия характерна для более ранних ступеней, а затем ее сменяет религия».

Сейчас уже считается, продолжает Зайцев, что «религию невозможно объяснить как … институт, эволюционирующий по внутренним законам смены фаз», явно и неизбежно следующих друг за другом, подобно марксистским формациям. В действительности никакой подобной обречённости нет и в помине, а «английские этнологи … очень сильно преувеличили это единообразие». В частности, ими любое почитание животных, условный «тотемизм» «немедленно возводилось в принадлежность культуры всего человечества на определенной стадии», тогда как на деле «вовлечение животных в религиозную сферу может происходить и вторично» или «у народов, которые … тотемизма никогда не знали».

Всё это касается и предполагаемой древнейшей «магической стадии»: согласно Зайцеву, «уже в обществах с письменной традицией мы нередко обнаруживаем длительные периоды нарастания роли магических представлений». В частности, «в античности за упадком древнегреческой религии в период эллинизма в римскую эпоху следует широкое распространение и магии, и чужеземных религий, в т.ч. христианства».

Для кое-каких его ранних представителей, к слову, тоже было характерно куда более терпимое отношение к разной волшбе, нежели древних: так, Ориген, споря с Цельсом, полагает себя «в состоянии доказать, что и т.н. магия не во всех отношениях представляет из себя пустое занятие, как о ней думают последователи Эпикура и Аристотеля», и вообще высоко ставит, тогда как впоследствии, напротив, христиане практиковали разную там охоту на ведьм, да и поныне активно клеймят сатанизмом даже такую невинную вещь как магия в фэнтези, будь последнее написано хоть трижды убеждённым католиком.

«Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам», 1/3 ➡️

В XIX и нач. XX вв. в антропологии большой популярностью пользовались теории, восходящие к И. Бахофену (1861), Л. Моргану (1877) или даже Ж. Лафито (1724), согласно которым общества, в которых доминировали женщины и почитавшие „хтонических“ богинь (или даже единую во многих лицах Великую Богиню-Матерь) были одной из ранних стадий культурной эволюции, которые претерпели когда-то вообще все человеческие общества.

Уже к сер. прошлого века этот миф о «первобытном матриархате», как не имеющий под собой совсем никаких оснований, был без остатка отвергнут в научной среде, исключением тут стали, по словам клас. С. Пембрука (1967), одни лишь последователи Энгельса, поскольку тот в своё время был большим поклонником идеи, да и то это касалось лишь меньшинства их: только тех коммунистов, что обитали в СССР и, позднее, Китае, прочие же легко оставили концепцию.

Действительно, чуть ли у одних только у нас это сомнительное построение продвигалось и преподавалось как вполне обоснованное и легитимное вплоть до самого недавнего времени, поскольку, помимо прочего, хорошо соответствовала задуманному (по крайней мере, спервоначалу: потом они от этих идей отказались) большевиками плану по уничтожению традиционной семьи, а в перспективе и вообще какой-либо. Из этого, как отмечает этн. В. Кабо (1995), следует вывод, что во имя идеологии «в сфере общих концептуальных построений советская история первобытного общества все еще вращается в кругу понятий столетней давности». А в ненаучной среде концепция и сейчас живее всех живых.

Но на чём она вообще были первоначально основаны, ведь не из головы же взяли её идеологи свои допущения? Отнюдь, они опирались на обширные сведения, оставленные, казалось, наилучшим авторитетом из возможных — древнегреческими авторами.

С самого начала аргументы «матриархистов», как их именуют противники, согласно Пембруку (1971), восходили преимущественно к эллинам, вот и поныне, пишет он, для того, кто полезет разбираться в дебри построения, «Античность … остаётся отдельной проблемой»: уже Лафито, первый, кто заговорил о «власти женщин» у первобытных людей, опирался в своих рассуждениях не только и не столько на то, что наблюдал у индейцев, к которым был направлен миссионером, но куда более — на вычитанное ими у греков.

То же верно и для ему сподвигнувших: согласно проф. рел. С. Эллер (2011), «большинство свидетельств первобытного матриархата, которые приводит Бахофен, взяты им из античных мифов»: к примеру, сказаний об амазонках, а также рассказа, согласно которому женщины до того, как Посейдон проспорил покровительство над Афинами, тоже обладали в городе избирательными правами. Впрочем, призывал в свидетели Бахофен и античных историков, скажем, Полибия, который сообщал о том, что жители Локр в Италии вели происхождение по материнской линии, а также Геродота и других, которыми немало напоминающего власть женщин сообщал о нравах окружавших ойкумену племён.

Однако доверившись грекам, Лафито, Бахофен и последователи не могли ошибиться сильнее: этот хитроумный народ просто-напросто ввёл наивных новоевропейцев в заблуждение. Сообщаемые ими сведения всегда имели лишь очень опосредованное отношение к истине, являясь тем, что в наши дни называют концептуальными, постмодернистскими построениями. Если говорить совсем просто, это был прикол, понятный всякому греку, но оказавшийся совсем неочевидным для нашего современника.

Итак, как подытоживает д.ф. П. Видаль-Накэ (2001 [1981]), «Пембрук не только показал, что многие древние источники здесь не выдерживают критики … но и объяснил внутреннюю логику самой концепции», очень напоминающую ту, которой много позднее греков оперировали Гегель и новофранцузские философы, в частности, (пост)структуралисты.

Вот и В. Буркерт (1985 [1977]) убеждён, что «главенство женщин в … мифе следует объяснять иначе, структурно и психологически». Как именно? Что же, всё дело в том, что «полис, своеобразный „мужской клуб“ … греческие историки и „этнографы“ пытались обрисовать с помощью диаметрально 💳читать далее…

«НА ТЕБЕ, БОЖЕ, ЧТО НАМ НЕГОЖЕ»: О РАЦИОНАЛЬНОСТИ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЙ

Ранее уже рассказывалось, в чём с точки зрения древних состояла концептуальная суть жертвоприношений, в частности, почему жертвовался чаще всего именно набор, состоящий из зерна, вина и мяса. Однако выбор в его пользу выходит за рамки описанной там логики, по которой возвращается обратно в суверенность прежде из неё изъятое в ходе производства. Есть там и глубже смыслы.

Поэтому понадобилось ещё одно исследование, после которого никаких тайн уже не останется. В частности, уже со времён Гесиода греки задавались вопросом, как и почему вышло так, что при разделке быка людям достаётся мясо, все самые вкусные части, богам же жертвуют одни лишь отходы: кости да жир. Тут можно предположить ушлость и рациональность древних, не спешивших одаривать «воображаемых друзей» чем-то действительно существенным, не так ли? Сам древний рапсод полагал причиной тут хитроумную уловку Прометея, однако в действительности — поздняя рационализация, и никакого обмана или неуважения к небожителям в такого рода жертве не наблюдалось, а кости и жир содержали именно то, что богам и требовалось.

Кроме прочего, из нового исследования вы узнаете, в чём истинная суть вина, для которой оно и употреблялось греками, а также в чём суть распития спиртного за здравие и упокой (в обоих случаях, к слову, даже греки, против известного их обыкновения, пили вино неразбавленным), для чего на самом деле древние натирались оливковым маслом, и, наконец, о том, как и почему вода вдруг может начать обладать омолаживающими свойствами, что готовы подтвердить равно Медея, Конёк-Горбунок и Хуан Понсе де Леон.

Обо всём этом вы можете прочесть по ссылке.

УПЕРЕВШИСЬ РОГОМ

Как известно, не только в России, но и вообще везде в Европе обманутого известным образом мужа именуют «рогоносцем». Издревле таких высмеивали, пририсовывая им ветвистые рога, а в наши дни разнообразные алармисты-мдшники именуют их «аленями». Но почему? Причём тут вообще рогатость?

Сразу замечу, что если погуглить, то можно без труда натолкнуться на целый ряд изданий, который этим вопросом уже успел задаться. Однако набор этимологий, которые они бездумно копировали друг у друга, почти всех из которых возводят происхождение выражения к Средним векам, неудовлетворительны: ведь о том, что неверная жена «наставляет рога», говорили уже древние греки, из чего следует, что идиома эта куда древнее.

Чтобы понять её суть, нам с вами предстоит углубиться я в недра архаического мышления греков, того, как они понимали устройство человеческого тела, в частности, головы, из которой и растут рога. Их восприятие анатомии сильно отличалось от принятой в XXI в., из чего, собственно, и следуют все нюансы.

Изучая вопрос, мы заодно поймём, почему англоязычные называют сексуально возбуждённого человека «рогатым», horny, рог единорога согласно представлениям Средних веков способна была заполучить только девственница, а христианская церковь запрещала пить из рога, на закуску же — то, отчего библейский Самсон потерял всю свою силу, когда лишился волос, а распущенные волосы женщины в былые времена считались не менее неприличными, сколь и полная нагота.

Обо всём этом и многом другом читайте в новом тексте «Эллинистики»!

У Гомера, что характерно, попросту нет ни слова о предполагаемой неуязвимости героя, напротив, герой Агенор уверен, что тело Ахилла, «как и всех, проницаемо острою медью», в чём убедился, когда чуть ранее герой Астеропей, который «копье­бо­рец … был обо­руч­ный», i.e. амбидекстер, застал своим умением сына Пелея врасплох: «в щит Ахил­ле­сов одним уго­дил … дротом дру­гим … ссад­нил дес­ную», в результате чего у Ахилла возле локтя «чер­ная кровь застру­и­лась», что, впрочем, не спасло ловкача. Таким образом народонаселение, занимающееся здесь «улучшаторством», или попросту не читало Гомера, или не способно запоминать различные версии, но лишь смешивать их в некий единый конгломерат.

Об ином впервые сообщает только римлянин Публий Статий аж в I в. н.э., у которого Фетида говорит: «сына суровою влагою Стикса я защитила — жаль, не всего». Он один говорит о том, что для той цели использовались воды, у всех остальных то было, напротив, пламя, — как, например, веком позднее у Аполлодора (II в.) Оный, кроме того, уточняет, отчего же так вышло, что Ахилл оказался защищён не целиком: «Когда Фетида родила дитя от Пелея, она, желая сделать его бессмертным, тайно … укладывала его ночью на огонь, чтобы выжечь в нем все смертное, которое было в нем от отца, днем же обтирала его амвросией. Пелей подстерег ее за этим занятием и, увидев, как его сын корчится на огне, громко закричал. Тогда Фетида, не имея возможности довести начатое до конца, покинула своего младенца». Выходит, что Фетида всё же сделала всё, что могла, и винить следует скорее Пелея, не так ли?

Это, однако, ещё не всё: в поэме, авторство которой приписывали Гесиоду или же орфику Кекропу Милетскому, оказывается, что Ахилл был далеко не первым его и Фетиды ребёнком, однако его предшественники пали жертвами этого её know-how: как сообщает схолия к Аполлонию, «автор „Эгимия“ рассказывает … что рожденных от Пелея детей Фетида … бросала … в огонь. Так погибло много детей, и тогда Пелей вознегодовал и не позволил бросить в котел Ахилла». Ликофрон в III в. до н.э. рассказывает то же: что только «седьмому из детей, огня единственному избежать достанется».

Согласно одной из интерпретаций, дети не то, что совершенно гибли таким образом, а просто, спалив в себе последние остатки человечности, переходили в некое качественно иное состояние, необязательно небытия. Тем не менее, очень уж это так или иначе напоминает смерть, а Пелей, как и греки в целом, такого не желали, ведь в некотором смысле древние ставили себя даже выше богов, ибо именно смертностью, которой последние лишены, смогли выстрадать чудо, недоступное тем, несмотря на всё их величие: цивилизацию.

Вот и выходит, что отец героя поступает как раз-таки донельзя разумно: желая спасти хотя бы последнего из детей, он остановил не знающую меры Фетиду от очередной трагедии. Если мы теперь попробуем собрать эти разрозненные версии в последовательную историю, что вообще-то по-хорошему делать не стоит, то получится, что обговариваемая уязвимость, та самая пята, была неизбежностью, таким недостатком, от которого невозможно избавиться, не разрушив всю конструкцию. В общем, согласно внутренней логике повествования, никто и никак не мог предотвратить её появления, тут некого обвинять и, соответственно, в этой истории также нечего улучшать. Dixi.

Не сомневайтесь, что подобное будет верно и для всякого другого сюжета, рассказанного древними, какой из них ни возьми для глубокого изучения, и наивно считать, что там современнику возможно учинить какой-то серьёзный upgrade, придумать такой поворот, который древним не приходил в голову, — но если даже и нет, то для того, чтобы это понять, следует судить не нахватавшись по верхам, как в вышеописанных случаях, но сперва тщательно изучив все нюансы: иначе говоря, деконструкции должно предшествовать всестороннее исследование конструкции. С чего и рекомендую начать. Берите пример с автора этих строк, собственно.

⬅️ «„Улучшаторам“ мифа», 2/2

«Нет предела совершенству», звучит старинный девиз, справедливый, по мнению некоторых, и для такого, казалось бы, совершенно завершённого явления, как древняя мифология. Иначе как объяснить существование разнообразных «улучшаторов», стремящихся доработать «преданье старины глубокой» хотя бы, скажем, в виде явления, именующегося fanfiction? (Который, разумеется, в силу практически полной неспособности таких авторов понять контекст, в котором создавались древние мифы, их глубинной сути и назначения, неизменно получается в лучшем случае крайне отвратным.)

Впрочем, для того, чтобы коснуться подобного, так далеко ходить не требуется, «улучшаторы» засели много ближе, — скажем, в комментариях к некоторому видео на Ютубе. Там представлена одна из сцен пеплума Troy (2004), крайне вольной экранизации Гомера, изображающая бой Ахилла и Гектора. Оный здесь зачем-то осуществляется так, как будто речь идёт о чём-то навроде согласованного рыцарского поединка, идёт «честно» и по правилам едва ли не спортивным.

Замечу, что нечто похожее у Гомера действительно упоминается: подобным образом, скажем, вступают в бой в III песни Менелай и Парис, но там действо специально заранее обговаривается, и война как бы приостанавливается, войска же прекрасно осознают, что им не должно вмешиваться, но вместо этого лишь наблюдать.

Когда же много позднее в XXII песни Илиады разгневанный Ахилл преследует Гектора в последний час жизни последнего, ни о чём таком не идёт и речи. Не говорит об этом и кинофильм; однако же, несмотря на это, там мы видим, что Гектор, узрев прибытие одинокого Ахилла под врата Трои, попросту и без затей выходит, чтобы сразиться с врагом один на один. Причиной его подобного поведения являются исключительно сомнительные решения постановщиков.

Эта-то странная ситуация и заставила некоторых комментаторов восхититься, а заодно и посетовать, что-де ушли безвозвратно те времена высокой чести, когда никто якобы даже и не осмелился бы помочь своему защитнику стрелой с городской стены. Другие на это замечали, что это явная художественная глупость, пеняя, однако, её не создателям кинофильма, но самому Гомеру, и заверяя, что сами они, будь авторами, такого антиреализма бы никак не допустили.

Однако у ионийского аэда, разумеется, ничего подобного нет и в помине: Гектор у него в той же сцене отнюдь не спешит сойтись в схватке с Ахиллом, но, напротив, бежит от него со всех ног как раз под защиту союзников: однако же «сколько он раз ни пытался, у врат пробегая Дарданских, броситься прямо к стене, под высоковершинные башни, где бы трояне его с высоты защитили стрелами», так ему этого этого Ахилл сделать и не позволяет. Греки, в свою очередь, тоже не прочь угостить ненавистного врага из своих луков, чему противится уже сам «Пелид быстроногий, им запрещая бросать против Гектора горькие стрелы», опасаясь, чтоб «славы … не отнял пронзивший, а он бы вторым не явился».

Как мы видим, здесь «улучшаторам» делать попросту нечего, ведь в сцене ничего нельзя ни добавить, ни отнять, она абсолютно цельная, а психология происходящего очень даже реальна. Иное же мнение вызвано исключительно поверхностным знакомством с мифом через скверные пересказы, знакомство с ними через игру в испорченный телефон, напевы в оный различных Рабиновичей.

Эту же проблему мы увидим и в другом случае, довольно вопиющем, тоже связанном с Ахиллом: доводилось слышать упрёк в сторону его матери, что, мол, не слишком-то мудро она поступила, когда закаливала героя в младенчестве в водах Стикса. Ведь она тогда удерживала его за пятку, тем самым оставив слабое место, пресловутую Ахиллесову пяту, а ведь могла бы, мол, защитить вроде как и полностью, с ног до головы, погрузив целиком, найдя для этого способы. В очередной раз здесь как бы полагается, что древние были наивны, и им, видимо, просто не пришло в голову лишний раз задуматься над этим сюжетом.

«„Улучшаторам“ мифа», 1/2 ➡️

МАГИЯ ПРОТИВ ТЕХНОЛОГИИ: ПРОТИВОСТОЯНИЕ, НЕИЗВЕСТНОЕ ДРЕВНИМ ГРЕКАМ

Что есть магия? Пережиток ушедших времён, в которые сейчас верить «просто смешно»? Есть даже целая концепция Дж. Фрэзера, основанная на этой мысли, и из неё следует, что вообще всякое верование развилось из когда-то безрелигиозной магии, сейчас же мы наблюдаем лишь её рудименты, столь любимые английской антропологией «пережитки».

Однако за ней не стоит никакой истины, как и вообще мало за какими теориями печально известных «кембриджских ритуалистов», уважаемых в наши дни одними только марксистам, а факты говорят о другом, что ни о каком прогрессе тут не может идти и речи: магия и интерес к ней регулярно возвращаются в общества, в том числе и высокоразвитые.

В массовом сознании магия воспринимается чем-то запредельно отдельным от иного бытия, скрытым и ему противоречащим, в типичном фэнтези технология может и вовсе переставать работать в её присутствии, либо же, когда они сосуществуют, как в случае какого-нибудь Arcanum (2001), персонажу приходится выбирать одно из двух, к другому становясь во всех смыслах невосприимчивым.

В случае эллинов, однако, мы увидим совсем иное отношение: какой-нибудь Платон вовсе не выделяет волшебствование на фоне прочих ремёсел, полагая таким же τέχνη, как и любое другое. Да и миф демонстрирует похожее: ведь волшебницы там, например, Медея, оказываются ничуть не менее искушёнными в том, как работает технология, к примеру, легко умерщвляя «робота» Талоса.

Подробнее обо всём этом читайте в новом тексте «Эллинистики».

Пожалуй, только у иных из встреченных в ТГ глубокомысленных размышлизмов на тему актуальных событий степень поверхностности и достигает той, которой иначе может похвастаться одна лишь столь «любимая» мной «популяризация науки».

Сейчас вот внимание местных политических аналитиков массово приковала фантасмагоричность очередной итерации Олимпийских игр современности, они дружно пробуют рассуждать об истоках и предпосылках абсурдности происходящего. В частности, активно распространились мысли некоего П.В. Мультатули, убеждённого, что удивляться происходящему во Франции не следует, ведь и «изначально … игры были посвящены бесам», будучи «религиозными мистериями, посвященными „богиням“ плодородия Деметре и царства смерти Персефоне», а сейчас просто «сатанизм отбросил все маски и личины», и «спрятавшиеся за спортом демоны … вернулись в своем обличье».

Такой вот очередной пример самого нарочитого религиозного фундаментализма, попытки отката к былым радикализму и нетерпимости и создания эдакой христианской версии ваххабизма, «православного шариата».

Всё это, правда, к православию как раз почти никакого отношения не имеет, и является явным подражанием западным протестантам, равно английским и американским, i.e. той ветви религии, которая наиболее активно подвергалась реазиатизации, возвращении к тому, что фил.-клас. Ф.Ф. Зелинский (2003 [1918]) называет «отравой, внесенной иудаизмом в христианство».

Сам он искренне убеждён, что вовсе не он, но «античная религия … есть настоящий ветхий завет нашего христианства», а ей, напомню, нетерпимость была вовсе неизвестна, и в чужих богах они видели вовсе не демонов, но ипостась собственных, в поздний период, к примеру, преспокойно отождествляя Зевса и Яхве. Такое вот пишет человек, действительно имевший отношение к той самой православной России.

Впрочем, есть и другие виновники, и склонность к вышеописанной редукции христианство почерпнуло скорее в зороастризме, где, как пишет д.ф.н. В.Ю. Михайлин (2005), выделялась земля «света и добра, осеняемая благословляющим присутствием на ней Ахурамазды», которой противостоит весь остальной мир, и это — «территория тьмы, населенная демонами и поклоняющимися демонам народами и подконтрольная Анра-Манью»: прислужники этого местного Сатаны не гнушаются обманывать наивные народы, являясь к ним под видом разнообразных местных богов.

То же отражает и Библия: так, ап. Павел был уверен, что «язычники, принося жертвы, приносят бесам (δαιμονίων), а не Богу». Мысль эта также хорошо выражена не кем иным как Робинзоном Крузоэ, как раз протестантом, который через какое-то время после встречи с Пятницей решил обратить последнего, заявив, что жрецы его племени «если … и беседуют с кем-нибудь на горе, так разве со злым духом», после чего «подробно распространился о дьяволе … рассказал, как он выдает себя за Бога среди народов, не просвещенных словом Божьим, и заставляет их поклоняться ему».

«О религии Олимпийских игр», 1/3 ➡️

Тут можно было бы порассуждать на тему ироничности этого подражания манере мышления, присущей прежде историческим аутсайдерам, а сейчас лишь самым отсталым представителям «загнивающих стран», однако, по правде, содержи изначальный текст одни только подобные своеобразные выводы, его можно было (а, пожалуй, даже и следовало) обойти вниманием, даже подвергнуть damnatio memoriae уже потому, что очень уж постыдно, что русский человек может написать такое на полном серьёзе.

Однако, поскольку о плюрализме здесь говорить не приходится, всему этому сопутствует, как водится, также абсолютная историческая безграмотность, даром что этот Мультатули вроде как является к.и.н., впрочем, специализируясь на иной эпохе, царствовании Николая II. Его допущения о происхождении игр из неких религиозных культов не имеют под собой вообще никаких оснований, а ведь на том одном и строится далее всё рассуждение.

При этом мысль эту как несомненную затем повторили и другие, правда, смягчив градус собственных отсюда построений, но также нимало не обеспокоив себя таким не царским делом как критический анализ. Страдает же в итоге читатель, который, видя всюду один и тот же тезис, легко может вообразить, что так, видимо, всё и есть, и перед ним надёжно некий доказанный факт.

В действительности, однако, за ним не стоит вообще ничего: никакого отношения Деметра и её дочь Кора к Олимпийским играм не имели, их праздник, Элевсин, был совершенно отдельным явлением. Такой версии просто не существует, она никогда и никем не выдвигалась. Никак не увязать тут и Персефону, богиню подземного мира, с которой лишь сильно позднее была отождествлена Кора, да в общем-то т.н. «хтонических» богов греки вообще практически не почитали.

Оба явления, игры в Олимпии и Элевсинские мистерии, довольно удалены друг от друга географически, и долго оставались крайне локальными для своих регионов, Элиды и Аттики соответственно. Впрочем, в Элевсине проводились собственные, совсем местные спортивные соревнования, из чего некоторые и могли сделать неуместные выводы; однако такие малые игры проводились вообще много где в Греции.

Что-то похожее можно найти разве что у печально известных «кембриджских ритуалистов» во главе с Дж. Фрэзером, которые во всём и вся, что касалось религии, видели культы плодородия, также и Олимпийские игры воображая священным браком чемпиона с их пресловутой, не имевшей никакой исторической реальности «Великой Богиней-Матерью», с которой в иных местах отождествляли Деметру. Однако и они не пишут ничего о связи игр с Элевсином.

Мифология с играми соединяет Геракла, но сперва не знаменитого сына Зевса, а его тёзку из числа гномов-дактилей, в самой же Олимпии важнее всего были культы Пелопса и Зевса, однако отношение их к играм не ясно, нельзя быть даже уверенными, что они возникли раньше игр, быть может, что и напротив. Проф. ист. Д. Кайл (2015), крупнейший специалист по античному спорту, заключает, что на основании совокупности свидетельств мы точно только и можем, что согласиться с Павсанием в том, что «элейцы в Олимпии из всех героев чтут Пелопа настолько же больше других, насколько Зевса — выше других богов».

⬅️ «О религии Олимпийских игр», 2/3 ➡️

Так или иначе, согласно д.фил.н. Л.Я. Жмудю (1994), «мифология отнюдь не была стержнем греческого мировоззрения», по д.ф.н. А.И. Зайцеву (2000), «никогда не занимала доминирующего положения в жизни, сравнимого с ролью религии в древнейшем Риме, в древнем Египте, в средневековой Европе или в ранних исламских государствах».

По этой причине даже если некоторый религиозный аспект и имелся в контексте Олимпийских игр, он никак не мог играть той роли, какую ему тут пытаются приписать, и все выше встреченные попытки сопоставлений, проведения прямой линии и преемственностм, и тем объяснить вообще всё, столь часто встречающиеся у таких поверхностных аналитиков, абсолютно беспочвенны.

Впрочем, ещё важнее тот факт, что практически ничего общего у того, что Михайлин (2005) называет не иначе как «кубертеновым клоном», и античным оригиналом не имеется, и «когда барона де Кубертена обвиняют в попытке механистически пересадить на современную европейскую почву некий греческий феномен, обвинения … бьют мимо цели: возрожденные олимпиады к Олимпийским играм VIII-VI вв. имели столько же отношения, сколько … голливудский блокбастер „Троя“ — к Гомеру или к реальным историческим событиям конца XIII в. до н.э. Сохранен ряд имен и названий; все остальное — добротный надежный XIX в.»

Именно там и следует искать истоки всех проблем, пеняя на новоевропейцев, а отнюдь не древних. Ведь на деле вовсе не прежние, но современные игры родились в тесном сплетении с разнообразной мистикой: достаточно сказать, что среди тех, кого де Кубертен пригласил в июне 1894 г. на конгресс, завершившийся основанием МОК, были Е.П. Блаватская и Алистер Кроули. Вот здесь и правда неплохая почва для далекоидущих рассуждений, и тот же сатанизм можно приплести куда убедительнее, если очень захотеть (всё это я, естественно, оставляю любителям подобного).

Замечу под конец, что не только в таких узких и специальных аспектах население склонно заблуждаться насчёт Олимпийских игр, но и в том, что касается, как ему кажется, трюизмов, «общеизвестных фактов», таких как, скажем, пресловутое «олимпийское перемирие». Его степень была сильно преувеличена в наши дни, когда принято совсем иное, нежели у греков, отношение к войнам; Кайл даже называет текущее отношение «запредельной идеализацией» (overly idealized), безусловно современной является манера исключения из соревнований «стран-агрессоров».

На деле же эта ἐκεχειρία вовсе не представляла собой всеобщий мир, εἰρήνη, но лишь запрещала беспокоить войной само место проведения соревнований, не допуская армии в Элею и обеспечивая безопасный проход для путешественников туда и обратно, да и это всё было больше намерением, нежели реальностью. «Перемирие вовсе не останавливало войны, но также и войны не могли помешать играм», подытоживает он, и приводит знаменитый пример 480 г., когда греков не отвлекло от состязаний даже вторжение персов.

⬅️ «О религии Олимпийских игр», 3/3

В том, назовём это так, ответвлении синематографа, которое берёт своё название от древнегреческого наименования уличной девицы, торгующей собой, πόρναι, в изобилии имеется поджанров, посвящённых всему разнообразию различных сексуальных практик. Нас сейчас интересует из них лишь одна, известность которой далеко выходит за пределы клуба своих поклонников: имя ей cuckold, и этимологически оное происходит от cuckoo, кукушки, и её известных наклонностей.

Оскорбление на основе обвинения в увлечении подобным куда древнее, чем может воображаться: скажем, уже извечный соперник Демосфена, оратор Эсхин, сравнивая оппонента с одним из своих братьев, выгодно отличал последнего, кроме прочего, замечая Демосфену: «он не уступал своей жены Кнсиону, как ты». В наши дни оно лишь слегка уступает по популярности другому, на этот раз восходящему уже к ответу Демосфена Эсхину, где упоминалась последнего «мать … занимавшаяся среди бела дня развратными делами». Такой вот вечный, в полном смысле слова классический способ ведения дискуссии.

В основе упомянутого своеобразного увлечения называют разное, в данном случае речь пойдёт о, так сказать, мгм, организационном моменте. В США, согласно некоторым признаниям, практика эта далеко не всегда вызвана преимущественно тем удовольствием, которое она сама по себе, как сексуальный фетиш, приносит участникам: в иных случаях она продуцирована исключительно… нехваткой времени у мужей на личную жизнь. Как результат последнего, жёны остаются неудовлетворённым, и чтобы это это-то исправить, приглашается или даже нанимается специальный человек со стороны.

Зачастую там эту роль исполняет чернокожий человек, а, как заметил уже Юнг, оный и поныне символизирует в глубинах сознания наших заокеанских соседей теневую сторону: «у американца … [в] такой роли фигурирует негр», им они «обозначают собственную вытесненную, примитивную или признаваемую неполноценной половую личность».

И действительно, соответствующий жанр привык в изобилии наделять негров весьма, на первый взгляд, завидными характеристиками, всем тем, чего вроде бы как не хватает современному выхолощенному и одомашненному европейцу. Отсюда можно сделать, и зачастую делается, вывод, что жанр является чем-то вроде пропаганды, соответствующим фронтом чёрной колонизации злосчастной Америки, народонаселение которой постепенно приучают отдавать своих женщин могучим чёрным захватчикам. Самый такой симптоматичный ход мысли для, к примеру, альтрайта-алармиста, имеющего для того, впрочем, немало оснований.

Он, однако, забывает учесть другие глубинные устремления коллективного бессознательного. Ведь в действительности тот набор стереотипов, которые здесь приписаны негру, вовсе не был направлен на его возвышение, но, совсем напротив: это качества раба, не совсем или даже совсем не человека, но существа потустороннего, «хтонического», мёртвого с точки зрения социального статуса.

Такое отношение идёт от древних греков: согласно д.ф.н. В.Ю. Михайлину (2016), у них «нечеловеческий статус раба зачастую подчеркивается через ассоциацию … с животными … с маргинальными зонами и/или формами поведения»: речь идёт о том самом восприятии негров как высокопримативных особей, глубоко подверженных животному началу дикарях, которым законы не писаны.

Для древних такая характеристика была в последнюю очередь комплиментом, напротив, являлась с их, превыше всего ставивших сдержанность и умеренность, точки зрения характерным признаком немощи, слабости дикаря, делавшего его в их глазах двуногим скотом и оттого идеальным рабом.

«Не-вполне-человеческая природа раба проявляется и через инверсивную модель, где ему приписывается гипертрофированная сексуальная активность, направленная на „человеческих“ женщин», в данном случае белых.

«Явление cuckold как апофеоз платонизма», 1/3 ➡️

Её видным участником был извечный противник софистов, Платон, стоявший на противоположных позициях, утверждая, что «усердно … предаваться двум занятиям … не способен, пожалуй, по своей природе ни один человек … Нет, в государстве каждый должен владеть только одним ремеслом, которое и доставляет ему средства к жизни».

Воин, верил Платон, это совершенно отдельная профессия, которой надо посветить себя целиком: «те, кому придется сражаться за всех, не должны быть никем иным, как только стражами города» и то же касается политики: тому и другому предстоит в его утопии стать уделом отдельных каст. «Каждый может хорошо заниматься лишь одним делом, а не многими: если он попытается взяться за многое, ему ничего не удастся и он ни в чем не отличится», заключает философ.

Итак, Платон предлагает не останавливаться и полностью истребить идеал автаркии, а тех, кто будет не слушаться, и всё же пытаться совмещать несколько дел, из местных, «астиномы должны его удержать, угрожая бесчестьем, пока он не исправится», тогда как в случае чужеземца они «его под страхом тюрьмы, денежной пени и высылки из государства принуждают быть одним человеком, а не многими сразу».

Общий смысл таков, что Платон учил превращать в отдельные специализации явления, которые традиционно было принято уметь каждому, и сейчас уже привычно, что воином является не каждый, что, например, «родину защищать» — это «есть такая профессия». Но эту тенденцию легко продолжить, доведя работу великого философа, наконец, до логического апофеоза.

Учитывая, что в наши дни активно кое-откуда навязывается совсем иное, чем бытовало исторически, отношение к проституции, которую предлагается именовать sex work и воспринимать как «просто такую же работу», выходит, что, действительно, секс может быть профессией, и следовательно, её умудрённый менеджер попросту обязан перепоручить знатокам, а не пытаться освоить сам.

Надо сказать, что в сеттинге фэнтези Dragon Age существует именно такое явление: там у некоторой расы в принципе не бывает постоянных отношений, а для сексуальной активности существует обученные люди, произошёл же такой обычай именно от неизбывной страсти этих Qunari к рационализации и эффективности.

К ним же стремился Платон, планируя в своём «Государстве» активно регулировать сферу межполовых отношений, подражая, как известно, Спарте, какой её оставил Ликург. Последний, согласно Плутарху, «счел разумным и правильным, чтобы … спартанцы предоставили право каждому достойному гражданину вступать в связь с женщинами ради произведения на свет потомства, и научил сограждан смеяться над теми, кто мстит за подобные действия убийством и войною, видя в супружестве собственность … Теперь муж молодой жены, если был у него на примете порядочный и красивый юноша … мог ввести его в свою опочивальню, а родившегося от его семени ребенка признать своим. С другой стороны, если честному человеку приходилась по сердцу чужая жена, плодовитая и целомудренная, он мог попросить ее у мужа, дабы … дать жизнь добрым детям».

Из всего этого следует довольно напрашивающийся вывод, что последовательный платоник просто обязан быть не кем иным, как тем самым куколдом, полностью отдавая на аутсорс как минимум удовлетворение своей супруги, а то и производство потомства, справедливо полагая, что есть те, кто справится с этим много лучше, — тогда как пытающийся сам освоить искусство любви, совершает поистине антиплатоновский поступок, предавая τέχνη.

Использование же в роли «заменителя» здесь негра, и поныне воспринимающегося «говорящим орудием», только логично: рабы, происходя из варваров, уже древними полагались «по природе» более подходящими для недостойных свободного дел, в число которых безусловно входил физический труд. Правда, им как-то не пришло в голову отнести сюда и секс… очевидно, только в доведении до апофеоза их наихудших идей мы и способны превзойти древних.

Неправда ли, тут уже по-новому звучат слова Ницше о том, что он «опознал Сократа и Платона как симптомы упадка, как орудия греческого разложения, как псевдогреков, как антигреков»?

⬅️ «Явление cuckold как апофеоз платонизма», 3/3

Сюда же относится и известная, крайней редко ставящаяся обывателем (как, впрочем, и вообще мало что) под сомнение байка о якобы необычайно крупных размерах фаллосов, присущих неграм. Однако полевые замеры оных в ходе научных изысканий, скажем, в Танзании (2013) и Нигерии (2007), показали даже более низкие результаты, нежели средние по планете, а иссл. от 2005 г. прямо заявило по итогу исследования, что «не существует научного основания, подтверждающего предполагаемый „увеличенный“ размер пенисов у чёрных людей».

Мифология пресловутого BBC никогда и не была основана ни на какой реальности, ход мысли тут тоже следует за греками: это они придумали наделять варваров, и, соответственно, рабов, таковым качеством, которое символизировало несдержанность, неотёсанность и т.п., тогда как самих себя, напротив, древние неизменно изображали обладателями вопиюще крохотных достоинств.

Вот и выходит, что негр американцем бессознательно так и продолжает восприниматься рабом, недочеловеком. Раб как бы и не жив по-настоящему, потому и секс белой женщины с этим социальным трупом как бы и не считается, ведь он — едва ли нечто большее, нежели разумный фаллоимитатор. Эту особенность, к слову, прекрасно осознают некоторые активисты левого толку, выступающие затем против «объективизации чёрных в порно», справедливо определяя её как принижающую.

Итак, негры находятся в состоянии «нежизни», и потому становятся «безопасным выбором». Другой причиной оного, как мы помним, является приписывание им неких выдающихся качеств, в т.ч. невероятно высокого сексуального темперамента — i.e. как бы ожидается, что они справятся лучше, чем сам муж. Реже оный и вовсе нанимает жиголо, профессионального ухажёра — можно сказать, что в любом случае речь идёт о явлении, называемом outsourcing, суть которого в передаче исполнения узким специалистам, умельцам своего дела, логическом развитии старого-доброго разделения труда. В конце концов, разве это не путь максимальной эффективности? Ведь тот, кто, напротив, пытается быть мастером на все руки, никогда не сумеет по-настоящему хорошо преуспеть во всём… или даже хотя бы в чём-то одном.

То, до каких пределов может и должна доходить специализация, активно интересовало уже древнегреческую мысль, при этом консервативная точка зрения на этот счёт, громче всего выраженная и развитая софистами, полагала, что гражданин полиса просто не имеет права некоторые функции отдавать на пресловутый аутсорс, но должен знать, уметь, любить и практиковать сам.

Какую профессию бы он ни избрал для себя, всякий гражданин без исключения совмещал с ней воинскую, и, когда приходило время, надевал броню, брал в руки щит и копьё, и вставал на защиту полиса. На этот счёт д.ф. Ж.-П. Вернан (1990 [1974]) заметил, что греками «ведение военных действий не воспринималось отдельной сферой бытия … Не существовало представления о профессиональной армии». В той же мере касается это политической деятельности, участие в которой ожидалось от каждого гражданина, а тот, который не делал этого, назывался словом ἰδιώτης.

Софисты следовали этому принципу и того глубже, что особенно характерно проявилось в случае Гиппия, к которому в диалоге, носящем его имя, Платон заставляет Сократа обратиться с такими словами: «Ты говорил, что … всё твое тело было украшено изделиями твоих собственных рук … начал ты с перстня, сказав, что это вещь твоей работы … и другая печатка … также скребок и флакончик для масла — будто ты сработал их сам; потом ты сказал, что свои сандалии на ремнях ты собственноручно вырезал из кожи, а также скроил свой плащ и короткий хитон … сам сплел свой поясок для хитона».

Д.ф. П. Видаль-Накэ (2000 [1981]) резонёрски замечает, что «когда Гиппий из Элиды хвастается, что сам смастерил одежду, которая на нем, он выступает … проповедником идеала самодостаточности», она же αὐτάρκεια, которому противостоял другой, превозносивший узкую специализацию в каком-либо ремесле, или τέχνη. Греческая мысль выделяла дихотомию этих понятий, находившихся в диалектическом противоречии, борьбе.

⬅️ «Явление cuckold как апофеоз платонизма», 2/3 ➡️

Жанр фэнтези давно выработал нечто вроде традиции, от которой редко отступают, и, не мудрствуя лукаво, копируют один и тот же готовый набор рас и существ, сборную солянку заимствований из культур самых разных народов; почти всегда там в наличии, скажем, эльфы, гномы, орки, также вампиры, оборотни. Надо сказать, получающееся вообще не напоминает то, во что мог бы верить человек с тем, что называют мифологическим мышлением.

В частности, очень далеко от того, каким его видели сами древние, изображение оборотней, которые здесь жертвы заболевания, ликантропии (от λυκάνθρωπος, досл. «волкочеловек»), передающегося через укус или даже царапину. В монстра этих людей насильно обращает полная луна, после чего они впадают в животную ярость, а убивает их лишь серебро.

Может показаться, что вышеописанное уходит корнями в какие-то невероятно стародавние легенды, но на деле это выдумка XIX-XX вв. То, что серебро опасно для оборотней, никогда не верил ни один древний народ, и даже байку о том, что огромный волк из Жеводана был убит серебром, сочинили лишь в пересказе 1935 г., а воздействие луны появляется впервые в фильме 1943 г., трансформацию же они всегда прекрасно контролировали.

Да и болезни себе древний человек представлял совсем иначе; как пишет д.ф.н. А.И. Зайцев, то, что они вызываются процессами внутри организма, может показаться очевидностью, однако понимание этого «отсутствует у многих дописьменных народов … не сразу оформилось и у греков», вместо этого у них было «представление о том, что болезнь вызывается стрелами сверхъестественного существа».

В действительности же оборотнями были… члены специальных организаций, в которые в глубокой древности массово вступала молодёжь, чтобы обрести по итогу участия аттестат зрелости.

Согласно д.ф.н. В.Ю. Михайлину (2005), «для всего индоевропейского ареала давным-давно доказано существование воинских мужских союзов, члены которых не только называли, но и считали себя именно псами/волками», «немалый интерес в этой связи представляют … общеиндоевропейские сюжеты, связанные с ликантропией, — причем вервольфами имеют обыкновение становиться исключительно мужчины». И связь эта никуда не делась, ведь и по сей день бессознательное юношества ставит этого зверя на аватарки, сочиняя связанные с ними различные «пацанские цитаты».

«Всякий мужчина непременно должен был пройти своеобразную „волчью“ или „собачью“ стадию», продолжает В.Ю., «[имевшую] откровенно инициационный характер … результатом ее прохождения становилось резкое повышение социального статуса».

До той же поры «волчий юноша» был буквально никем, социальным трупом, таким, собственно, было состояние по умолчанию: «Человек рождался лишенным каких бы то ни было гражданских прав и обязанностей и большую часть жизни тратил на то, чтобы в полной мере оные обрести», сообщает Михайлин, добавляя, что у всех ИЕ, в т.ч. и греков, «подростковая и юношеская „свобода“ … не была ни желанной, ни значимой … юноша должен был сперва сдать целый ряд экзаменов на взрослость».

Вот почему обзывание «собакой» столь оскорбительно: «приписывание оппоненту „песьих“ черт является сильнейшим магическим ходом — оппонент тем самым попросту вычеркивается из мира людей, как не имеющий права на существование».

Как указывает Михайлин, извечное ругательство «маму ебал» не подразумевает, что это делал говорящий, оно потеряло актора, пса, именно оный совершает описываемую манипуляцию; таким образом, выходит, что тот, к кому обращаются — сукин сын, а сама фраза «являет собой … формулу магического „уничтожения“ оппонента, ибо с точки зрения территориально-магических коннотаций смысл ее сводится к следующему: мать оппонента была осквернена псом ... оппонент нечист, проклят и фактически уже мертв ... его отец не был человеком», а сын хтонического существа и сам является таковым.

Смысл ритуального превращения в волков, по мнению арх. Д. Энтони и Д. Брауна (2019), в том, что это позволяет 💳читать далее…

АПОФЕОЗ БЕЗГРАМОТНОСТИ: 25 ОШИБОК ВИДЕО «АРЗАМАСА» «ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ ЗА 18 МИНУТ»

В последние десятилетия становится всё больше т.н. «популяризации науки», явления, которое заявляет своей целью идеалы эпохи Просвещения, пытается (по крайней мере якобы) нивелировать разрыв между научными представлениями действительных специалистов и простых обывателей, в среде которых бытуют если и не откровенные заблуждения и дикие мифы, то как минимум отсталые взгляды, обрывки устаревших или изначально маргинальных теорий, нежизнеспособных за пределами породивших их идеологий (таких, как, например, марксизм).

Проблемой тут всегда было то, что под личиной «просвещения» нередко распространялось ещё худшее мракобесие, в силу иногда злонамеренности лектора, но чаще — его поверхностности и банального незнания. Решение ситуации казалось простым — нанять в «просветители» специалистов в вопросе, обладателей учёных степеней не ниже кандидатской, ведь они-то точно не ошибутся, не так ведь? Или что?

Поступил так и некий «проект Arzamas», когда готовил видеоролик под названием «Древняя Греция за 18 минут», и тем только сильнее изумляет, когда встречаешь при просмотре набор глупостей, который мог бы выдать законченный дилетант, никакого отношения не имеющий к академической науке, и легко опровергаемый чаще всего банальным обращением к первоисточникам (реже — знакомством с минимально актуальным/критическим взглядом по поводу тех или иных нюансов), а затем узнаёшь, что консультантом там выступил д.ин., боле того, академик, сотрудник РАН, некто С.Г. Карпюк.

Причём проблемой, похоже, является не незнание: местами получившееся иначе как подрывной деятельностью, полноценной диверсией «популяризации» не объяснить, если сравнить то, что С.Г. вещал на «Арзамасе» и тогда же на «Постнауке», с его более ранними лекциями для студентов МГУ: в последнем случае которых он нередко учил противоположному, куда более взвешенному, принятому академически и адекватному мнению.

Хотя поделие «Арзамаса» следует назвать скорее «сборником заблуждений о Древней Греции», оно в то же время оказалось весьма популярно, на момент написания этих строк набрав свыше 8 млн. просмотров. Доводилось слышать, что ролик включают порой чуть ли не учителя на уроках, так что следует говорить о большом вреде и великой опасности, и потому оставаться в стороне более нельзя.

Не раз доводилось слышать от специалистов крайне невысокую оценку получившейся «популяризации», подобную и той, которую я сам изложил выше, однако, в силу присущего, как правило, большинству их, равнодушия к тому, что там думают всякие массы, никто из них не спешил выступать с опровержениями. На оные, к тому же, требуется потратить немало сил и времени — признаюсь, и сам не ждал, что столько, написание нижеизложенного отняло куда больше их, чем я планировал.

Однако вот, наконец, готов результат, с которым вы можете ознакомиться по ссылке.