разговор чужими словами

Новые поступления этой недели: бандл крутых новинок от Самоката и переиздание «Феминистского города» 🌸🌸

Новый роман Еганы Джаббаровой вколачивает гвозди в сердце. Перевалила за середину:

«Мне хочется верить, что никто, умирая, не остается один. Земля впитывает нас в себя как мясо — бактерию сальмонеллы, чтобы затем бесконечно порождать подобных ей. Наверное, поэтому никогда не закончатся поэты: один, исчезая, оставляет в почве эту странную потребность — говорить без практической надобности. После смерти все они, говорящие без цели, оказываются вместе — в антологии для мертвых, больше им недоступны слова вслух, только наблюдение за теми, кто еще способен производить речь без усилий. Они, мертвые, завидуют живым ртам, подбирают их слова и коллекционируют удачные предложения, чтобы затем выставить в галерее. Подходят почти вплотную к полотнам, чтобы незаконно провести пальцем по еще пульсирующему слову. Тщетно пытаются вспомнить строки, написанные ими при жизни, и, не способные, выходят покурить. Какой след после себя оставило тело моего брата, что породит земля, приютившая его последней?»

Спустя два месяца после запуска (все эти два месяца мы как бешеные разгребали больше трёх сотен запросов) наконец могу рассказать у себя. Давно думали и наконец придумали с коллегами очень простую и классную штуку внутри нашего телеграм-бота Некрасовки — формат индивидуальных книжных рекомендаций в диджитал и оффлайн форматах «Что бы почитать?».

Можно ответить на пять простых вопросов и мы с коллегами и коллежанками подхватим ваш запрос, обсудим и подумаем, что лучше посоветовать, подберём бумажные книги из фонда, красиво их перевяжем ленточками, подпишем открыточку от руки и положим всю эту красоту в крафтовый пакетик — и всё это можно будет забрать в библиотеке по читательскому билету. Или же мы напишем диджитал список книг, красиво оформленный, и пришлём письмо с рекомендациями на почту.

Все подборки пишутся и собираются нами вручную, вдумчиво и с большой любовью — и очень хочется, чтобы и запросы были такими же — осознанными, более или менее подбробными, что-то говорящими о том, кто спрашивает совет.

Штука эта родилась 1) из личного опыта: людям часто не хватает какого-то куратора в их чтении, а вживую к живому библиотекарю подойти страшно или неловко по многим причинам, 2) из опыта наблюдений за зарубежными библиотеками и их услугами на сайтах — во всяких американских публичках везде есть такая рубрика с милым названием Shelf help — это всегда про вдумчивый и профессиональный, а главное — персонализированный совет под конкретный запрос по книжкам. Это вроде очень простая штучка, мы делаем её в устном формате ежедневно, но советывание "в моменте" и подборка, над которой можно подумать, поговорить с коллегами — это разные вещи. Захотелось, чтобы и у нас такое хорошее было.

Если вы в Москве — то с удовольствием соберем для вас personal стопочку библиотечных книг, а если нет — то расскажем о хорошем и любимом в формате письма-открытки, пишите! 🩵

На неделе закрыли Музей ГУЛАГа на неопределенный срок. Взяла с полки первую книгу в их издательской программе — документальные рассказы Леонида Городина «Одноэтапники». Издана она, как и все книги музея, блестяще: с приложениями, материалами дела, фотографиями.

Рассказы писались спустя десятилетия, в них вместилось кратко и ёмко три срока Городина: сидение в одиночной камере, этап в Воркуту, многомесячный, тяжелый смертельно, работа на лесоповале, ссылка, но в воспоминании остались удивительные встречи с благородными людьми, которые всему научили и спасли, были рядом, вытягивали их тьмы.

Запомнились, например, два таких воспоминания: о том, как записывали стихи в тетрадку, листы которой делали из бумажных мешков. По крупицам собирали память о стихах, заполняли лакуны коллективным припоминанием и потом спасались этой тетрадкой, ходившей по рукам.
Или как "топтуны", в белых масках от обморожения, взявшись за руки медленно вытаптывали снег в лесу на лесоповале, будто «замедленная съемка мрачной клоунады, какой-то бредовый танец из кошмарных сновидений»

Рассказы полнятся и кипят живой речью лагеря, Городин всё кропотливо сохранил, перенес весь язык зоны и эпохи в текст, а потом еще много лет работал над четырьмя томами «Словаря русских арготизмов» (тоже изданным недавно), в работе над которым его поддерживали Дмитрий Лихачев и Александр Солженицын.

Практики чтения Поплавского с литассистентом 🥸

Послушала выпуск подкаста Полки Литра про «Дом, в котором» — когда-то десять лет назад он стал абсолютным откровением для меня. Было так странно узнать, что существует такая живая, сложная, горькая и социальная литература наряду со всем классическим филфаковским каноном, который я тогда читала.

Преподавательницы Марина Павлова и Оксана Смирнова очень вдумчиво, нежно и интересно говорят о мотивах и героях романа Петросян. Хочется когда-нибудь найти столько времени, чтобы можно было перечитывать тысячестраничные книги при сотнях еще не прочитанного.

Литра — вообще отличный подкаст про чтение молодых взрослых, подростков и детей, где разные прекрасные учителя обсуждают современные книги, заново прочитанную классику и вопросы теории литературы очень человечным языком.

Прочитала две совсем новые и очень разные книжки, которые мне не понравились, но это ощущается как очень непопулярное мнение, вижу положительное в своем книжном тг-пузыре на обе. Это «Курорт» Антона Секисова и «Я обязательно уволюсь» Маши Гавриловой.

«Курорт» — меланхоличная повесть о релокации, чувстве подвешенности и отмирании старой жизни. Главный герой, журналист среднего возраста, проходит испытания Верхним Ларсом и оседает в прибрежном отеле прибрежного городка: без цели, без особенных чувств, опустевший изнутри. Не очень понятно было в процессе, зачем мне про это читать, всё до боли узнаваемо и знакомом по постам в соцсетях и заметкам в модных медиа, будто не выстроилась дистанция, будто варимся в этом чувстве и оно излишне зазвучало еще и с бумаги. Как слепок времени, возможно, да, но как целая книга — нет. А еще — усталость и утомленность от приема постмодернистской иронии, который мог бы сработать на короткой дистанции рассказа, но растянулся на роман и съел сам себя.

Книга «Я обязательно уволюсь», кажется, просто совсем не попала в меня кругом проблематики: токсичная работа в корпорации, слёзы в туалете от очередных иерархических унижений, поиск новой работы или подработки, бесконечная изъедающая нутро тревога за деньги, попытка обрести хрупкую и нежную новую дружбу и сохранить старую — всё это должно трогать, но совсем не работает на уровне текста. Как будто хотелось многое сказать, выкричать больное, но не хватило чего-то важного, и книга распалась на небольшие кусочки, не хватило ярости и образности, чего-то лично-нутряного, как было, например, в «Голоде» Светланы Павловой, где тоже про токсично-корпоративное, но хлеще, острее, глубже, да еще и абсолютно раздирающая сердце линия с письмами бабушке, от которой я шла и навзрыд плакала на улице, дослушивая последние полчаса.

Я/мы Аполлон Безобразов после случайного дневного сна:

«Но где был Аполлон Безобразов все это время, когда он лежал, завернувшись, как мумия, страшно скорчившись или до странности вытянувшись в позе каменных фигур на древних усыпальницах? Он сам не знал ничего об этом. Его глубокие сны, похожие на обмороки, повергали его часто по возвращении в тяжелую оторопь. Он как бы с трудом припоминал, где он, и не совсем узнавал окружающее. Казалось, что ему наново нужно будет учиться ходить. То огромное, страшное, золотое, то необъяснимое смертному еще ощущал он, как Товий по исчезновении ангела. Все казалось ему иным. Звуки улицы долетали трагически ясно, звали, и кричали, и повторялись за окном. Все казалось ему неведомым и многозначительным. Все удивляло и страшило его столь далеко за ночь отлетевшую душу. Но что, собственно, надо делать? Да вставать, рассекать воздух, поглощать свет, весить. Но, может быть, сегодня с утра начать называться по-другому, не узнавать никого, отпустить бороду, забыть русский язык? Может быть, читать целый день? Но в книгах написано или то, что он уже знает, или то, с чем он не согласен. Пойти днем в кинематограф, напиться с утра пьяным?
Но вот кончился первый переполох пробужденья. Аполлон Безобразов снова в тысячный раз принял нелепую жизнь. Он еще не двинулся с места, но уже черты его лица распрямились, разгладились.
<…> И вдруг разом Аполлон Безобразов опять овладел положением, теперь он спокойно встанет, выстирает себе рубашку. Сделает гимнастику и даже сядет читать Аристотеля где-нибудь в городском саду среди отпускных солдат и детей»

Читаю «Корни» Кио Маклир, нахожу кусочки ноября:

«Я гуляла по городу, любуясь осенними садами, снова налаживая отношения с процессом угасания. Ослабление, увядание, гибель. Я любила красоту октябрь и распад красоты; дюрасовский «опустошенный» вид, который принимают растения в тот период, когда они неприкрыто стареют, когда они уже много повидали, когда отовсюду постепенно уходят кра-ски. Мне больше нравится ваше нынешнее лицо, говорила я черным комочкам потерявших лепестки цветов. Время любви — весна, но если я теряла голову, то всегда осенью»

🙄🙄🙄

Продолжаю влюбляться в Дуа Липу — послушала их разговор с Оушеном Вуонгом, американо-вьетнамским поэтом и автором романа «Лишь краткий миг земной мы все прекрасны», который я читала в прошлой жизни и очень полюбила.

Разговор невероятный: нежный, внимательный, глубокий. Оушен рассказывает о форме своего дебютного прозаического текста, о его поэтической основе, об эписталярности, о трагедии разлома и разрыва со своими корнями через чужой язык, о поколении женщин его семьи, которые пережили войны и явили собой органическую метафору сопротивления, о поиске своей идентичности и о запрете его книги в нескольких консервативных штатах.

Срочное желание перечитать роман, пока еще есть такая возможность ❤️

Ноябрьские практики чтения у заснеженного окна в деревне 🤍
(пришла кошка — пришлось подчиниться)

За вечер прочитала дебютный роман Аси Демишкевич «Раз мальчишка, два мальчишка». Это страшная сказка, в которую вполз дух времени, превратив её в настоящий хоррор.

Внутри — лиминальное пространство ноябрьского поля на границе с лесом, который будто живет своей жизнью и приближается, сказочные двенадцать мальчишек, разного возраста, со своей историей, некоторые уже мертвы как несколько десятилетий, а Андрею, главному герою, вообще нет и четырнадцати лет — все они оказались в странной армии, заброшенные в никуда с пакетом сосисок из "Пятёрочки" и звенящим чувством абсурдности происходящего, где надо спать под открытым небом и обменивать придуманные сказки на автоматы под страхом расстрела.

Текст переливается узнаваниями: то абсолютно пропповские выкладки про волшебную сказку, точная иллюстрация, вот только волшебного помощника изъяли из уравнения и стало по-настоящему бесприютно, то голдинговский дух богооставленности, но не на острове в океане, а в русском поле с ледяными ветрами и избушкой на курьих ножках, то вполне гайдаровский мальчишеский гомон.

Ощущалось будто читаешь сказку, которую кто-то из мглистого мира-перевертыша рассказывает о нас, нашептывает неразборчиво, конца не разобрать, но кровь стынет.

Послушала выпуск «Заката империи» про Эдит Сёдергран — финляндскую поэтессу, писавшую модернистские стихи на четырёх языка: французском, немецком, русском, но больше всего на родном шведском, жившую в Петербурге и Финляндии. Еще она любила кошек, фотографировать и смотреть на карельский лес. Полжизни Эдит сражалась с чахоткой, ездила по санаториям, даже сделала новаторскую по тем временам операцию на лёгкое, но всё равно не выжила, умерла в 1923 году в родном пригороде Санкт-Петербурга.

Арт волхонка издавали билингвальный двухтомник Эдит, в переводе с шведского Натальи Озеровой, с полным объёмом стихотворений, эссе о Северянине и письмами. Запомнила его — всегда встречает на лицевой выкладке в Пархоменко 💙

Мы в Некрасовке устраиваем фестиваль — Город N!

В это воскресенье семь часов подряд в библиотеке будет происходить всякое интересное: лекторий, дискуссии с писательницами и писателями, встречи с архитекторами, фольклористами, антропологами, капустник до самой ночи и читки с мастерской Брусникина, открытие выставки, посвященной малым городам и мастер-классы и кинопоказы 🌙❤️

Сложно разорваться между этажами и крутыми встречами, но я точно хочу попасть на дискуссию с Верой Богдановой, Алиной Моисеевой и Дашей Бобылёвой о том, как конструируется пространство города в романах. А еще на встречу с великим Виктором Сонькиным про Рим, с его книгой "Здесь был Рим" в далёком 2020 году ходила по итальянским руинам и улочкам, было ужасно интересно.

А полную программу и все кнопочки регистрации можно отыскать здесь.

Буду работать в этот день и здорово, если с кем-то удастся увидеться, приходите ❤️‍🔥💓

Новые поступления от НЛО и свидание после работы (вкусно поели и пошли метать ножи 🔪😎💅🏻)

«Метео-чертик. Труды и дни»
Это удивительная история — узница Карлага работала на метеостанции и рисовала картинки для своего сына, собирала это в книжицу, передала своей товарке, а та — увезла на волю и сохранила до конца века в своей семье. После, через наследников и корреспондентку Новой газеты книжица попала в музей ГУЛАГа.

Ариадна Эфрон «Рассказанная жизнь»
Книга воспоминаний Ариадны Эфрон, воспоминаний, которые были бережно записаны по памяти и собраны в единую небольшую книжку Еленой Коркиной, исследовательницей творчества Марины Цветаевой и слушательницей бесконечных историй на протяжении последних шести лет жизни Ариадны.
Это удивительно живые и дышащие зарисовки, отрывки воспоминаний, малая часть того, что удалось обратить в стройный нарратив. Первые семь небольших рассказов — о жизни в Париже в 1930-ые, юность, живые родители, Цветаева и Эфрон, какие-то плутовские почти что приключения и встречи. Остальные рассказы — про шестнадцать лет лагерей, которые Ариадна получила почти сразу после возвращения семьи в СССР, её арестовали и увели у них на глазах, восемь лет лагерей за "шпионаж", несколько тяжелейших пересылок, освобождение и повторный арест уже после войны. Всё это каменное, тяжелое, промерзшее казалось бы горе Ариадне удалось обратить во что-то прозрачное, светлое и даже смешное.

Евгения Гинзбург «Крутой маршрут»
Безусловная база внутри темы политических репрессий и документального рассказа о них, почти тысячестраничное воспроизведение-воспоминание о десятилетнем сроке (с 1937 по 1947 годы), о "вечном поселении", о втором аресте и немного о жизни после.
Свою книгу Гинзбург начала складывать в своей голове сразу же, как переступила порог тюрьмы, еще до суда, чтобы не сойти с ума от тревоги и чувства несправедливости, решила "всё запомнить, чтобы потом описать". В конце 1950-х, уже с вольным паспортом, начала потихоньку писать, описывать, документировать по памяти всё: от предверия первого ареста, одиночной тюрьмы, ночных бессонных допросов, суда, где вместо ожидаемой "вышки" дали "всего лишь десять лет" и как легко от этого тогда стало, двух лет в темной камере Ярославской тюрьмы, смертельно-опасного этапа на Колыму, общих работ в лагере Эльген, десятках раз, когда готова была "дойти", умереть, но спасал случай или люди рядом, фельдшерской работе в лагере до встречи своей второй, лагерной, любви, истории спасения себя и сына (Василия Аксенова!), которого не видела десять лет, житья в Магадане после освобождения, второго ареста, смерти Сталина, мытарств и скитаний по инстанциям и, наконец, реабилитации.
Весь текст — нанизывание бисера, мельчайших деталей, важных, просто бывших, больших и маленьких — всё, за что зацепилась память, всё раскручено в небольшие крепкие истории из которых сложилось монументальное зеркало эпохи сталинских репрессий.

«Доднесь тяготеет. Записки вашей современницы»
Это первый том документальных свидетельств женщин внутри системы ГУЛАГа: разных, очень разных голосов и судеб, объединенных не по своей воле репрессивной машиной. Книгу только заказала, буду постепенной читать, вглядываться.

Ирина Ратушинская «Серый — цвет надежды»
Документальное свидетельство жизни и быта политической зоны постсталинской эпохи, единственное в своем роде. Изначально задача для всех "политических" была в запоминании, документировании нарушений прав человека, коих на зоне предостаточно.
Тут и правда все точно: кого, когда и на сколько незаконно отправляли в ШИЗО, сколько дней голодовки держали соузницы, каких элементарных в быту вещей лишали запросто и постоянно. Но главное в этом тексте, наверное, не это, а описание феноменальной стойкости нескольких женщин, которые получили свои сроки кто за стихи, как Ратушинская, кто за веру, и собрались на "Малой зоне" на излете советского режима, в 80-х. Мир этот был спаян и склеен намертво силой убеждений, за которые и голодали коллективно, и мерзли в штрафных изоляторах бесконечно. А еще — это мир какой-то очень нежной и нерушимой женской дружбы, сложной местами, но основательной и трогательной.

Сегодня день памяти жертв политических репрессий. Собрала несколько прочитанных или ожидающих прочтения книг-свидетельств о женском лагерном опыте:

😈🎩🫰📚🥺🙋

the queen arrived 👄❤️‍🔥

Стопочка новых поступлений: лауреатка Ясной поляны Чухе Ким с сагой про корейско-японские отношения, новенький Антон Секисов про эмигрантский лимб и тревожно-психологичная Сьюзен Чой в переводе Сергея Карпова (!) и с блёрбом Алексея Поляринова (!) 🫦

Резко вспомнилось про нашу подборку для Театра to go о разных книгах об опыте материнства. Я написала тогда о пронзительной книге «Тетрадь Катерины Суворовой» Линор Горалик (которая зачем-то признана иноагенткой).

Небольшой роман Линор — о неслучившемся материнстве, трагическая эпистолярная исповедь женщины средних лет, Катерины Суворовой, которая испытала на себе ужас карательной психиатрии, бытового насилия над личностью и сексуализированного — над телом.

Героиня пишет письма своему маленькому сыну, вкладывая в них рисунки цветным карандашом, которые составляют визуальный каркас книги. В них она рассказывает свою историю, даёт житейские советы, обращается к Богу и самой себе за ответами, рефлексирует, пытается совладать с паникой и чувством беспредельного одиночества. У неё почти получается создать эту эпистолярную иллюзию закрытого мира, где есть только она, сын, её «дорогой малыш», и очень много трепетно-нежной любви. Но вся картинка трагически распадается на части, переворачивается и оканчивается звенящей истерикой и горем. Ёмкий, сжатый и плотный текст о любви, вере и хрупкости человека.

Читаю сборник Вирджинии Вулф, который только-только вышел в Ad marginem, и как же я скучала по ней, по её способу мыслить, по тонкому подводному течению иронии. Сохраню выписки из её выступления на радио в апреле 1937 года:

«…Это доказывает — если тут вообще нужны доказательства, — что природная способность слов приносить пользу крайне мала. Если же мы упорно заставляем слова, вопреки их природе, приносить пользу, то сами себе делаем хуже — обнаруживаем, что слова вводят нас в заблуждение, дурачат, отвешивают нам оплеухи. Сколько раз мы позволяли словам нас дурачить, сколько раз они давали нам понять, что ненавидят приносить пользу и по своей природе склонны выражать тысячу возможных вариантов, а не какое-то одно простое утверждение

<…>

Мы берем булавку и пришпиливаем к груди слова какой-нибудь единственный смысл, полезный смысл, тот смысл, с которым мы не прозеваем нужный поезд, тот смысл, с которым мы не про-валим экзамен. Однако если тыкать булавками в слова, они складывают крылья и умирают. И, наконец, необходимо особо подчеркнуть: чтобы слова чувствовали себя непринужденно, им, как и нам с вами, требуется уединение. Конечно, им нравится, когда мы размышляем и переживаем прежде, чем их употреблять; но также им нравится, когда мы берем паузу, впадаем в забытье. Наше забытье — их возможность побыть в уединении; наша темнота — их свет...»

Новые поступления прошедшей недели: Ad marginem, Individuum и Наталья Мавлевич от Иллюминатора 💫

Послушала отличный выпуск подкаста от Нового литературного обозрения, где Ирина Прохорова обсуждает с любимыми Полиной Барсковой и Марией Степановой феномен дневников Любови Шапориной, блокадное письмо, адресата эгодокументов и удивительные преломления памяти. Сразу же оформила предзаказ на 4-ое (!) переиздание дневников Шапориной

Практики чтения в осеннем саду 🧡

Дочитала одну из лучших книг года, которую несправедливо долго откладывала — «Аул» Асии Арслановой. Книгу издал Волчок и она уже успела погреметь в книжных кругах: вошла в список номинации Молодость премии Ясная поляна (который весь, повторюсь, находка и золото) и в список литературы для жюри Большого детского фестиваля.

«Аул» — плотный, без продыху, башкирский этно-хоррор, абсолютно не детский, с десятком загадочных смертей на пороге. Гибнут и рассказывают свои истории в основном девочки, и сначала не очень понятно, куда может свернуть повествование и кто может быть убийцей. А потом как-то без пауз и предупреждений в человеческий и бытовой аул врывается и вползает куча нечисти из фольклора и сказок, выстраивается целый объемный и фактурный мир, где лес-урман и духи с лешими-шурале всегда рядом с людьми, светят звериными глазами из чащи, таскают детей и прячутся в тумане.

Отдельная любовь — образы девочек и женщин — тканное покрывало, смесь фольклорно-звериной силы и изящества арабской вязи, детской дурашливости и трагизма несвободы. Поэтичные, разные, глубокие, украшенные вплетенными в косы монетами и кораллами, эти смелые девочки скачут верхом и охотятся на медведя, мечтают об образовании и ищут свое место.

Лес и башкирская деревня здесь оказываются неразрывно связаны, иногда лес отдает, а иногда забирает, но тут — баланс нарушен, ткань полусказочной реальности надорвалась и все пошло наперекосяк. В финале происходит катарсическая битва из былин и древних эпосов и хрупкие прозрачные ниточки снова протягиваются от леса к аулу и наоборот.

Тут много башкирских слов и вообще внимания к языку, в котором «много воздуха и слышится ветер степей», внимательное и кропотливое отношение к деталям быта и костюма, список литературы и несколько сопроводительных статей в конце, просто восторг. А еще — прекрасные, из страшной лесной сказки вышедшие иллюстрации Анастасии Николаевой 🖤

Сайт издательства Individuum и Popcorn закрывается. Почему так — можно почитать тут, тут и вот тут. Пока есть возможность, нужно бежать и напрямую покупать их книжки, тем более до 27 октября там какая-то великая распродажа.

Любимые сборники рассказов Боба-Ваксберга «Тот, кто полюбит все твои трещины» и Романа Михайлова «Ягоды» можно купить за 200-300 рублей, просто подарок. Прекрасную Вив Гроскоп и её стендап о русской литературе в форме небольших эссе, «Саморазвитие по Толстому», тоже отдают почти даром. «Историю смерти» Мохова и «Почти два килограмма слов» Поляринова, must have абсолютный, купила бы себе по второму кругу. И еще десяток супер книг и не только.

Дочитываю отличную книгу про палеонтологов, погоню за динозавром и белое безмолвие гор. Оставлю себе заметку:

«Вскоре я понял, что в таких обстоятельствах надо ждать подвоха со стороны разума. Ему не на чем фиксировать внимание, и тогда он обращается внутрь и постепенно перемалывает себя. Поэтому я ежедневно пересказываю, пережевываю, повторяю пройденное в университете. Перечисляю гео-логические периоды: кембрий, ордовик, силур — и так до четвертичного, затем делю их на эпохи: палеоцен, эоцен, олигоцен, устанавливаю датиров-ку, жонглирую цифрами, один раз — от начала до конца, другой раз — от конца к началу, в уме заново творю Вселенную, создаю Солнце, леплю Землю, формирую климат, зарождаю жизнь на дне океа-нов, раздвигаю континенты, Азию туда, Америку сюда, населяю их чудовищами, подобными тому, которого я искал, потом заставляю вымирать, хожу на четвереньках, выпрямляюсь, осваиваю огонь, металл, воздвигаю города, тяну желтый коридор до своего рабочего закутка в подвале, сажусь за стол и в изнеможении засыпаю. Назавтра я начинаю все сначала.
Тяжелее всего тишина. Шел снег, много раз.
Я больше не слышу, как трещит ледник. Я не слышу ни единой птицы. Остался лишь ветер, и я рад его нечастым визитам. Когда он дует с юга, с долины, я закрываю глаза и напрягаю чувства, я пытаюсь выудить все, что он подхватил по дороге: обрывки разговоров, вздохи любви, скрип вывесок, запах асфальта, велосипедную трель и рождественское песнопение, все, что может втиснуть туда мое воображение»

Две книги прошедшей недели:

«Скоро Москва» Анны Шипиловой — дебютный сборник рассказов, которые хоть и объединяются общими мотивами и всеобъемлющим ощущением сосущей тоски, тем не менее рассыпается на неравномерные осколки. Здесь целая вереница героев и героинь, в основном на пороге взрослости, которые сталкиваются с насилием, буллингом в школе, случайной смертью, выедающим одиночеством. Их жизнь часто горькая, холодная и странная, реальность вокруг — страшная, и многих греет и подгоняет изнутри лишь мечтание, желание и думание о какой-то немного мифической "другой" жизни в Москве, куда непременно нужно попасть. Что-то очень чеховское, глубоко трагичное и часто печальное. Наше настоящее здесь резко и громко рябит, выпирает на мгновение из ровного и серого, подернутого дымкой полотна нашего поколенческого детства. Сборник пытается и отрефлексировать прошлое и отразить трагедию настоящего, говоря честно и смело, часто сгущая краски, но видимо для того, чтобы его точно заметили.

«Разочарованные» Мари Варей прописано читать тем, кому показалось мало Ребекки Маккай и её нашумевших «У меня к вам несколько вопросов». Похожая композиция и вводные в начале истории: в конце 90-х в прибрежном французском городке пропадает старшеклассница, тело не найдено, за её убийство осудили скорее всего не того человека, спустя двадцать лет одна из героинь возвращается в свой город, чтобы разобраться с тем, что же случилось. «Разочарованные» говорят только девичьими и женскими голосами, углубляются в отношения матерей-дочерей-мачех-падчериц, отстаивают важность солидарности и принципы сестринства. Конечно же, тут есть замалчиваемое сексуализированное насилие, которое катализирует сюжет и развитие действия, а скелеты из шкафа постепенно оказываются не тем, чем кажется. Развязка же очень хороша и необычна: абсолютная нежность, girl power и трогательная, жизнеутверждающая встряска.

В воскресенье больше двух часов размышляли, рассказывали, спорили о литературе, старой и новой, с какими-то исключительными, талантливыми во многом сразу, вдумчивыми девчонками и ребятами из жюри Большого детского фестиваля, который идёт прямо сейчас.

Мы им немножко про постмодернизм, Лотмана и написание текстов о текстах, а они нам — бешеный поток наблюдений, умозаключений и шуточек (и даже стихотворение про нашу встречу!) ❤️ было супер!

Чувствую себя удивительно разобранной в плане концентрации внимания сейчас, но вот за последний день послушала не отрываясь два часовых выпуска супер-подкаста на английском и очень горжусь собой.

Overthink — задорный подкаст двух друзей, Элли и Дэвида, где они, будучи p.h.d. по философии, обсуждают разные концепты, привлекая философскую базу и очень заразительно смеясь над жизнью и над собой. Конечно же сразу ринулась в выпуск про чтение и не пожалела — нежные и очень разные воспоминания о первом опыте чтения, обращение к воспоминаниям Бовуар и эссеистики Пруста, анализ любимой моей книги о книгах, «Истории чтения» Мангеля, размышления о трансформации чтения в эпоху соцсетей и немного советов о том, как начать читать философию.

Последние недели почти ничего не успеваю читать из-за двух книжных мероприятий подряд и огромного завала в библиотеке (так что есть только фото книг и фото меня в библиотечном лифте). Но решила хоть немножко рассказать о том, что читаю и что собираюсь прочитать в ближайшее время, чтобы помочь самой себе составить план и радостно смотреть на то, как нарушу его на следующий же день:

💫 дочитываю новенький дебютный сборник рассказов «Скоро Москва» Анны Шипиловой, напишу про него еще, хороший
💫 очень медленно и очень спорадически читаю «Интермеццо» Салли Руни в телефоне, пока ничего не понятно, но инерция читать каждый текст Руни сильнее меня, тут ничего не поделать
💫 дочитываю пропущенную в свое время, очень хорошенькую и смешную книжку Поляндрии — «Сто миллионов лет и один день», про палеонтолога, middle age crisis и поиск большого скелета динозавра в горах Италии
💫 собираюсь прочитать наконец интригующий этнодетектив для подростков «Аул» Асии Арслановой, который вышел в Волчке и попал в длинный список Ясной Поляны в номинации "Молодость" (где всё суперское и живое)
💫 увидела, что «Сундук Монтеня» Натальи Мавлевич, который лежит у меня в отложенном на озоне сто лет, пришел в бибку, ужасно хочу добраться
💫 невероятно вдохновилась рассказом про книгу мемуаров невероятной женщины Берил Маркхэм, которая была и лётчицей, и писательницей, и дрессировщицей лошадей, и кем только не. Жду свой экземпляр на английском к зиме, называется «West with the Night»

Практики чтения этой пятницы 🍺🤓

Из печати вышел долгожданный билингвальный сборник поэзии Эмили Дикинсон в переводе Веры Марковой 🤎 Спасибо издательству Лимбаха.

С объемным растительным узором на клапанах, с осенним земляным шрифтом и разворотами с гербарием Эмили, который можно поразглядывать онлайн на сайте Гарвардской библиотеки.

Достала из «Сада» Лэнг всё, что насушила и насобирала за лето, думаю вклеить в стихотворный сборник Эмили, кажется, веточка вереска, молодой папоротник и клевер с анемоном должны жить вместе с её словами о природе 🌿