СТИШЬ

***

Теперь о другом
Принести домой цветок в горшке значит признаться себе в своей фатальной слепоте и общей мизерности существования. Поливать цветок то ежедневно, то время от времени, вспоминая о нем, только когда листья уже начали опадать, — наиболее точная метафора любви.

О другом значит о другом.

Зажечь лампу — значит захлопнуть темноту в тот же ящик, где уже собраны ночное молчание, страсти и твои вчерашние выходки. Читать при этом чью-то книгу — значит пробовать узаконить связь своего и чужого одиночества и удержать то, что в разговорах постоянно теряется и возникает снова, когда слова пытаются исчезнуть, как облако в безоблачном небе или снег весной.

Постель всегда находится там, где ты ее оставил, хотя морщины и вмятины на простыне довольно быстро перестают соответствовать твоим очертаниям или привычкам. В этом смысле они как дети, на которых у тебя нет больше времени.

Сковородка задает нелегкий вопрос: что именно сгорит, как долго это продлится и чем кончится?

Телевизор происходит от дьявола, который происходит от бога, который происходит. Уходя из гостей, засунуть куда-нибудь пульт от телевизора, конечно, смертный грех, а вот прихватить с собой чужой зонтик — извинимая слабость.

Этот белый мобильник — последняя модель, он не должен так над тобой издеваться. Если ты хлопнул дверью, она теперь закрыта. Если снаружи темно, значит, скоро рассвет, что бы ты там ни нафантазировал.

Запомни, после дискотеки я положу ключи от машины сюда. Расстояние от стены до стены помогает сохранять покой. Увидев чью-то миску, незачем тут же лить в нее слезы.

Правильный ответ зеркалу в любом случае да.

Элвин Панг

В НАРВЕ

это письмо вызывающе, я люблю тебя

с ежеминутным концом мирозданья, со всей безысходностью

железнодорожных поездок, с фосфоресцирующими силуэтами собак,

эту осень я рядом с тобой, ты смотришь на меня со старого фото

мимо металлоремонтных цехов

мимо русского ресторана я иду, скрестив руки, и все гляжу через залив

в твои глаза цвета темного дуба, все гляжу в морскую даль: вот она,

наложница берега, пафосная любовница

изливающихся фьордов, с трезубцами ресниц,

с непостоянством и порывистостью темнеющих вечером губ, я люблю тебя

седьмые сутки не подняться с дивана, я потерпел поражение

во всем, проглядывает дно ликерной бутылки, я составляю опись

европейского имущества на гостиничном счете ибо

наш бал начался, я вижу привокзальных собак

и с восхищением думаю о тебе

Вилле Хютёнен

* * *

это был не я, кто звонил ночью и говорил с тобой, это был не мой голос.

это был не я, кто прятался от дождя в какой-то варшавской

телефонной будке,
продрогший, с мокрыми волосами, с каплями, стекающими

по расколотому ртом лицу,
тот, чьи губы двигались в темноте, открываясь как живая,

самостоятельная рана,
как зев мусоросборочной машины, пожирая никому не принадлежащие

ошметки прошлого.
это был не я, хотя мне бы пришлись по вкусу такие

мелодраматические ситуации.

пальцы, которые набирали номер и за ожиданием ответа крутили провод,

были не мои,
не я, когда разговор прерывался, бил трубкой о глухое, неподатливое стекло.

эта истерическая фигура с размокшей тенью, прильнувшей к спине, был не я.

скорее это мог бы быть твой сосед, который в это время в одиночестве

касался себя,
вспоминая апрельскую женщину из черно-белого календаря, или её брат,

или восемнадцать лет назад пропавший без вести, но не я.

это был не я, кто пытался до тебя дозвониться из разных городов

с невыразительными очертаниями, приведенных в движение

внутренним крушением.
не я, чтобы молчать в трубку, не я, чтобы сообщить о прогнозе погоды

в балканском поселке с красными солнечными зонтиками арбузной мякоти

или чтобы называть имена встреченных девушек. не я в номере

дешёвой гостиницы,
в кабине публичного туалета, захлебнувшийся, передознутый,

повесившийся на ремне.

не я набирал твой номер, прячась по амстердамским ночным клубам,

чтобы, не получив ответа, напиваться вместе с грубыми моряками.

не я в то утро в Лондоне, выпросив пенсы у светловолосой

французской туристки Анны.
это ни в каком случае не мог быть я, нет этому ни свидетельств, ни мотивов.

если и состоял прежде в каких-то списках, то давно уже вычеркнут и забыт,

по адресу прописки не живу, да, возможно, и не жил никогда.

между мной и тобой — и этим свихнувшимся есть пространство,

не под силу междугородним,
это расстояние более сгустившееся, чем небытие, даже лучик

здесь не проскочит.
отсюда даже в снах не увидать.

я не знаю, где я был всё это время, у меня нет никакого алиби,

нет точки отсчета.
я не знаю, кем я был, я ждал, пока круг подозреваемых

не сузится вокруг меня.

Арвис Вигулс

Тебе идет Средиземное море

Тебе идет Средиземное море
Звезды потеют, и ты тоже потеешь
Влажен блеск на крыльях носа
Не утихает а шум моторов
Вдалеке лают собаки
Заплакал ребенок

Фатьма вновь сбрасывает свою шаль с фонаря
Али Думдум часами ругается с матерью
Рыбаки отхлестывают пощечинами море
Их голоса — земля, растящая твое одиночество,
Разговорчивая, как тишина пеларгонии

Вчера ночью мы легли
Над нами легкий бриз
Мои реки все еще пахнут тимьяном
Но я будто не ложился с тобой
А бродил по горам
У тебя научился рисовать море
Руки не роняли карандаш
Подобно тирану, ведущему в поход свое войско,
Моя учительница идет в школу
Я иду за ней,
Рисуя в тетрадке южный ветер,
Ласкающий остров, где живут лишь горные ласточки
В голове моей кружатся, кружатся
Дни, прожитые с тобой
Жизнь моя — серебряная орбита,
Коснувшаяся твоей планеты

Зачем эти пещеры контрабандистов
Когда мои глаза ослеплены тобой
Умереть — это, может быть,
Умыться в темной воде,
Потерянной в твоих морях
Когда останавливаешься, она зеленее водорослей,
А плывешь — голубая
На равнине я думал — вот мои развалины
Мои руины, моя алкогольная эпоха
Оказывается, я на вершине счастья
Встретив тебя, понял, что
Лошади древних греков все еще сивы
Их гривы в складках
Когда оседает день,
Отражаясь тенью деревьев
По холмам
Идет раздельной душа
К укрывшейся где-то красоте

Женщина моя,
Ты подходишь Средиземному морю.

Джан Юджель

***
<>

Не садись удобнее,
А скажи безумию:
Ничего подобного, Ничего подобного

Станислав Красовицкий

***

игорь, напиши письмо
в ком ты уверен
с кем можно сойти
с большой пачкой денег
в самом черном районе
хорошая ночь
я тянусь вдоль разметки 0
до утра, до семи

игорь, напиши письмо
в ком ты уверен
с кем можно жить в одном бардаке
в самые серые дни
сегодня обычная ночь
я не знаю, как спрятаться лучше
и память сбить с ног кулаком
сшить скоросшивателем дни,
в которых меня не должно бы быть
по контракту с любовью и верой

в ком ты уверен
за что можешь не поручаться
зачем ты не спишь
и легко ли дышать на глубине
без спецподготовки
к таким погружениям в ил.

игорь выл, завывал, выл.

Саша Филиппова

По этапам

певучий еврейский, гремучий арабский, рычащий немецкий:
живя по соседству, мы жили почти по-армейски.
я не отдала тебе цацки, игрушки и нецке.
ты не позвала ни по-птичьи, ни даже по-зверски.
и дни проходили – с плотвою, плевками и плевой.
когда ты – направо, я так не хотела – налево:
послушай, уж лучше со снобом, чем с этим плебеем –
и голуби громко курлычут. и мы голубеем,
становимся небом – кой фиг: эолийским, московским. железная кружка. неправильный прикус. секущийся волос. стигийскую нежность, сиротскую дружбу мы бросим.
ты будешь как кристофер ишервуд. я как алиса б. токлас.
вокруг все ласвегас. у каждой впервой майкл дуглас.
я помню отчетливо каждый второй переулок:
ты был изнасилован вьюгой, а я заспиртован в смирновской –
холодный матрас и, конечно, из форточки дуло…
по шумной тверской прошагали два пони в попонках.
мы ели друг друга, потом запивали водою.
я буду кем хочешь – невестой, ребенком, подонком.
я буду собой, но, конечно, уже не с тобою.
ты так много значишь в моей биографии тонкой,
во всех моих пьянках ты будешь последней заначкой. затянуто небо москвы дифтеритною пленкой:
мой стриженыймальчик, мой ласточкамальчик, мой девочкамальчик

Наиля Ямакова

Привет, пишет Горон!

Большое спасибо, что вы чутко любите стихи. Иногда я думаю, кому вообще нужны стихи, но вы убеждаете меня в обратном. И это — здорово!

Оставайтесь тонкими, чуткими, умеющими оценить слова людьми.

С Новым годом!

Девочка с энурезом

лирический герой приходит грустный и говорит
одна прекрасная женщина
ты ее не знаешь
рассказала мне
что в детстве семья была очень бедной
она ходила в школу в обносках
а еще у нее был энурез
из-за этого в седьмом классе
с ней никто не дружил
если бы я в седьмом классе
сидел за одной партой с такой девочкой
я бы точно влюбился по самые уши
я бы ее защищал
ее запах мне бы не был неприятен
я бы покупал ей подгузники и подарки
за эту заботу она бы меня полюбила
и я был бы счастлив
почему
потому что такая близость ближе близости
и такое доверие слаще любого секса
потому что такая любовь навсегда
потому что в такой любви есть нежданное избавление
подобное тому, что явит нам Господь в последний день в долине Меггиддо, когда придет от гор
а мы будем стоять разоруженные и беспомощные на коленях перед врагом

Федор Сваровский

***

Ничему не нужен навсегда,
но на время годен человек.
Он не дом, но временный ночлег,
место встреч румянца и стыда,

голода с едой, тоски с Москвой,
или с ты - ночным, ночной, дневной,
или просто с оборотом век,
эту ты рисующим точь-в-точь.

Он синоним точный слова тут,
места, где бывают, не живут.

Кто зайдёт на время, кто на ночь,
все, однако, по своим делам,
не по нашим. И уходят прочь
по небесным и земным углам
видимых-невидимых квартир.

Так что если говорить про вид,
он у нас всегда необжитой.

Ты, похоже, всех пересидит,
как в метро уснувший пассажир.
Но ему когда-нибудь домой.

Григорий Дашевский

Привет, пишет Горон.

13 декабря у меня выходит дебютный сингл (сам в шоке). Называется «Сангрия». Про секс, вечеринку и сангрию (обратный порядок).

Тру стори: от момента написания текста до финальной версии прошло что-то полтора года. Если за это время я не бросил и довел дело до конца, значит, я очень верю в успех предприятия.

А вот алгоритмам и редакторам плейлистов нужны доказательства, поэтому прошу: оформите пресейв.

Это пара секунд, абсолютно фри, а мне и команде будет приятно.

Разумеется, безусловно, спасибо 🍷

В Нарве

это письмо вызывающе, я люблю тебя

с ежеминутным концом мирозданья, со всей безысходностью

железнодорожных поездок, с фосфоресцирующими силуэтами собак,

эту осень я рядом с тобой, ты смотришь на меня со старого фото

мимо металлоремонтных цехов

мимо русского ресторана я иду, скрестив руки, и все гляжу через залив

в твои глаза цвета темного дуба, все гляжу в морскую даль: вот она,

наложница берега, пафосная любовница

изливающихся фьордов, с трезубцами ресниц,

с непостоянством и порывистостью темнеющих вечером губ, я люблю тебя

седьмые сутки не подняться с дивана, я потерпел поражение

во всем, проглядывает дно ликерной бутылки, я составляю опись

европейского имущества на гостиничном счете ибо

наш бал начался, я вижу привокзальных собак

и с восхищением думаю о тебе

Вилле Хютёнен

* * *

Крутится, как водица
свежая льется.
С кем поведется, тот и сгодится.
С кем поведется?
Кто попадется.

Нам ли не знать их,
юных и нежных.
Все на браваде,
на перехвате
нас, безутешных.

Михаил Айзенберг

***

День, когда для меня началось что-то.
День, когда для меня кончилось что-то.
В этот день все хранили молчанье.
День, когда на листьях аралии поблескивало солнце
и ангелы зевали.
День, похожий на вчера.
День, похожий на сегодня.
День, когда ни для кого ничего не началось.
День, когда ни для кого ничего не закончилось.
В одиночестве перешел через пути на переезде,
затем вернулся.
Снова перешел.
Между рельсов остановился —
засмотрелся на закатное солнце.
Этот день очень похож на сегодня.
Этот день очень похож на завтра.
День, когда я молчу и не плачу.
День, когда кто-то рождается и погибает.
День, когда для меня началось что-то.
День, когда для меня кончилось что-то.

Таникава Сюнтаро

* * *

– тот кого ты видел не я не мне не приходится не приходит ко мне и в тот же приход не ходит

тот кого ты видел не входит в расчёт и его судьба рассечёт чтоб узнать откуда течёт жизни сок и сыпется смерти песок

тот кого ты видел закрывают метро стоит одноногий одинокий и то слава богу что мороз забывает дорогу

тот кого ты видел скрип любовь пересуд скрыв обиду уже отшагал версту снег-ребёнок и мать и ещё но уже невозможно поймать тот кого у которого у кого

он боялся собак людей почти никогда не боялся и его на свете целовал бесследно и обнимал ноги только снег земной на котором ещё не валялся свет дневной и его последние слоги предрассветные были не не не нет

но кто его держит кто запекает кровь кто мгновенным ключом закрывает вены кто сторожит его душу которой может не быть, но которая точно стареет кто кричит где же ты где же возвращайся скорее не заходи далеко

Михаил Гронас

Лирика

Твоя кукла — вот твоя лирика,
Платье снимаешь и надеваешь, причесываешь,
держишь одной рукой и переворачиваешь,
чтобы прикрыла глаза,
второй руки пальцами
За загнутые ресницы, бывает, схватишь,
и один глаз заставляешь открыть,
холодно глядящий,
непонятного цвета,
открываешь ей — закрываешь и
Закрываешь — открываешь,
Надоест — и опять перед собой сажаешь, на стол,
По-прежнему вытаращенными глазами,
чтоб посмотрела на тебя,
Ты же оторвала ей конечности и
руки на место ног,
ноги на место рук
приделала.
Да, вот такая твоя кукла Лирика,
с вывороченным животом,
с таким вывороченным, что
не то, что плачет,
вообще не подает голоса,
только двигает одним веком,
подмигивает, будто
какую-то тайну — может быть, жизни? — знает,
ты же свой докторский саквояж
открываешь в ответ,
и сердце проверяешь фонендоскопом
и укол делаешь
в руки, приделанные к бедрам, —
и чувствуешь,
как она успокаивается,
и ты успокаиваешься тоже,
понимаешь, что
твоя лирика должна быть именно такой куклой:
с растрепанными волосами,
одетая в платье,
измазанное вишневым вареньем,
с выбитым глазом,
вывороченным животом
и руками, которые перепутаны с ногами.
Такой куклой и будет твоя лирика;
пока не забудешь о
Любви,
уколах,
куклах…
и о том, что с ними надо играть.

Шота Иаташвили (Пер. Ильи Кукулина)

* * *

Мы Взяли и Умерли
Я Взяли
Ты Умерли.
Милая моя Умерли
Милый мой Взяли
Говорят нам вслед люди:
Вон идут Взяли и Умерли.
Умерли, ты прекрасная пальма.
Взяли, ты смелый быстроногий гепард.
Слышно по вечерам над джунглями:
Умерли! Умерли! — это Взяли зовёт Умерли.
Слышно по вечерам над полями:
Взяли! Взяли! — это Умерли зовёт Взяли.
Взяли, твоим именем назовут озеро.
Умерли, твоим именем назовут гору.
Говорят нам вслед люди:
Вон идут Взяли и Умерли.
Милая моя Умерли
Милый мой Взяли
Я Взяли
Ты Умерли.
Мы Взяли и Умерли.

Иван Марковский

***

домой возвращается самолёт
на небе мерцают его огни
подходит и просит дай закурить
а я не могу отвести взгляд

в моей зажигалке усох бензин
закуривай новую от того
огня самолёта в котором ты
палец держи на крючке пуск

пилот познакомься я террорист
я грозен и нейм из моё шалман
а ну поворачивай драндулет
и мы полетай куда я спик

боль заставляет кудахтать кур
или поэтов сказал За
ратуя в души вселить страх
это в конце концов вам не смех

вот аллегория ничто
тот кого любишь далёк так
словно луна облака огонь
ладно лети мотылёк

Елена Сунцова

***

девочка плачет я больше не буду за мамой я больше несётся не буду и плачет и плачет я больше не буду я больше не буду
так все мы когда то я больше не буду кричали и плакали больше не буду когда же отчётливо вдруг понимаешь что больше не будешь что ты лишь однажды и больше не будешь не будешь не будешь становится страшно и хочется плакать

Борис Гринберг

учимся писать стихи. урок 1

У нас дети

Нас много
Мы выходим на свет со дна моря
Мы почти все умрем

Мы продали наши жизни
нашли Титаник
учимся собирать модели кораблей

Мы продолжаем
плывем на восток
встретимся в Сонг Мю

Мы встречаемся снова
Нам не хватает слов
Мы учимся печатать

Мы шьем
делаем книксен
строим игрушечный цирк

Мы обещаем хранить верность
хотим быть в покое
не можем ждать

Мы танцуем одни
как-нибудь позвоним
Мы хорошо развлечемся!

Мы составляем мозаику
вместе играем
Мы живём нашими играми

Мы играем в спортивный бридж
играем на блок-флейте
Мы пока что не умерли

Мы полюбили друг-друга — что было потом?
У нас родился ребенок — что было потом?
Мы кормим ребенка

Мы запускаем модели самолетов
ходим осматривать дом
делаем фотоснимки в округе

Мы живем не один раз
Мы будем жить снова
У нас будут дети

Лукас Мудиссон

* * *
В осторожном, не горделивом, в настоящем неразделимом этом времени повторять, не спеша -
Повторение. Повторение. Потаенное измерение. Заплетенная середина
"Земля это шар. Земля это шар. Земля это пуговица на кителе господина"
Сколько сил за тобой охотятся, укачивают в наркозе, навязывают торги.
Не говори, не говори, успокойся. Силы побереги.
И бессонница не каюк. Заговори, уговори висок не гудеть, а подумать. Если сон ни в одну из рук, если вовремя плюнуть, дунуть -
О, звучание Сладкое величание Краткое примечание на смешном, на смешанном языке с тихим призраком вдалеке. Но сначала о внешности василиска...
Нет, когда-нибудь, не сейчас.
Оказавшись от этих глаз ни далеко, ни близко, как нечаянно скрытый мир стал вдруг белой дорогой, черно-белой сорокой
Не подходи, не трогай

Михаил Айзенберг

письмо кате симоновой

главное — спрятать:
в костяной шкатулке, в каменном сундуке,
в отсыревшей варежке и ледяной руке,
в жестянке, где тысячу лет назад
были мятные леденцы,
а теперь пуговицы.
высушить на ветру, выровнять под стеклом,
нанизать на льняную нить,
как будто похоронить.

когда ты стоишь в дверях и видишь, как делают то, что нельзя:
оглядываются, достают из кармана украденный ключ,
открывают шкатулку, перебирают открытки,
старые письма, камушки с моря,
а потом находят колокольчик из тёмного серебра
и говорят: вот и всё.
вот и меня разменяют на этот звон,
разменяют на шёпот и свет.
ты говоришь: нет.

ты отвечаешь: я разберусь, я разберу её
на простейшие ноты, на разные голоса,
на винтики и шестерёнки,
я скажу ей: ты легче лёгкого, проще простого,
сердце моё,
неразменное горе моё.

это — то, что однажды нужно сказать,
то, что я не умею сказать, и хочу, чтобы кто-нибудь:
незнакомому,
оставленному,
приросшему к сердцу,
прохожему,
попутчику и врачу,
любому, кто назовется попутчиком и врачом,
всякому, кто родной:
ты ни при чём.
я могу делать с этой музыкой
всё, чего захочу —
после того, что она со мной.

Екатерина Перченкова

***

когда продавщица узнаёт тебя
и не просит паспорт,
пробивая вино за 200 рублей;
когда соседи с седьмого
зная, что ты с десятого,
нажимают кнопки: 7, 10,
держат лифт,
пора уезжать.
уезжать молча, без прощаний,
прервать ежемесячные закупки
в соседнем вейпшопе,
в мясном отделе,
забыть, где дешевле яблочный сок,
забыть этаж, квартиру, трамвай,
на котором ездил каждое утро,
проклиная каждый красный сигнал
светофора.
сейчас не время гнездиться,
в любой момент,
как перелётные птицы, как кочевники,
готовься сменить улицу, город, границы,
забыть о прописке,
вспомнить, что в русской литературе
дома нет
(бога тоже).
если дом всë же есть,
не приезжай (не угрожай приехать),
не вторгайся в двери, не ищи ключей:
зимой в гнëздах должно быть
пусто.

Ваня Иудов

Привет, пишет Горон.

В начале лета Лена Помазан, продюсер литературной школы BAND, пригласила меня гостем в свой подкаст «Первая глава».

И я там что-то разоткровенничался.

Понял это, когда Лена прислала материал для правок. Возможно, так вышло потому, что Лена ещё и нарративный психолог, поэтому вежливо и нежно, но она вывела меня на очень личные и важные темы. Там и кризисы, и личная кухня, и красота, разумеется. Но я решил ничего не вырезать и все оставить.

Приятного прослушивания.

P.s. Я отметил канал Лены в самом начале поста. Если наш разговор вам отозвался, сходите к ней на страничку, оставьте комментарий и ваше сердце. Это очень круто мотивирует. Спасибо.

* * *

что нажито – сгорело: угли

пойду разгребу золу может найду железный рублик (давно не в ходу) или юлу в бывшем детском углу а на бывшую кухню не сунешься – рухнет: перекрытия слабые, основания, стояки

мы мои дети мои старики оказались на улице не зная куда и сунуться впрочем господь не жалеет ни теплой зимы ни бесплатной еды оказалось, что дом был не нужен снаружи не хуже

и всё потихоньку устраивается

наши соседи – тоже погорельцы
они
отстраивают домишко
не слишком верится в успех этой новой возни: они ж не строители а как и мы погорельцы но дело даже не в том а просто непонятно зачем им дом – будет
напоминать о доме

дома о домах люди о людях рука о руке между тем на нашем языке забыть значит начать быть забыть значит начать быть нет ничего светлее и мне надо итти но я несколько раз на прощание повторю чтобы вы хорошенько забыли:

забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть

Михаил Гронас

***

1.
Если ты слово – можно ли обвести тебя по контуру.

Если я петля – можно ли обвести меня по пустоте.

Если ты слово – можно ли обвести меня.

2.
Мы словосочетаемся:
Неневеста и – ни жив, ни мертв –
нежный нежен Нежених.
Нас облучают в отделении радиотерапии,
где стреляют Бах (по радио) и Дейнека (по солнцу).
Какая удача:
тебя – в грудь,
меня – в шею.

Меняемся.

Меняемся
гранатными кольцами,
гранатовыми браслетами,
подними белую марлю с моего лица,
отодвинь радиозащитный ободок с моего лба, подбирая чёлку, как чайку.

Поцелуй меня в губы и оставь под губами слово, лучи,
а также их
наилучшее сочетание.

Опечатанное слово экранирует.
Ты не любишь мои стихи.

Срежешь ленту напополам.
Наденешь защитный костюм –
а я уже там, но ты все ещё
помещаешься.

3.
Если тебе понадобится моя жизнь,
Если ты – слово.

Ксения Салихова

Afterglow

Закат всегда потрясает
безвкусицей и нищетой,
но ещё сильнее —
последним отчаянным блеском,
окрашивающим равнину в цвет ржавчины,
когда солнце почти уже скрылось за горизонтом.
Этот нестерпимый свет, напряженный и ясный,
эта галлюцинация, заполняющая пространство
всеобъемлющим страхом темноты,
неожиданно прекращаются,
когда мы замечаем их фальш,
как прекращаются сны,
когда мы понимаем, что спим.

Хорхе Луис Борхес

***

Мы проехали город, полный подарочных огней.
И теперь, когда почти весь свет позади, я просто прошу тебя
Приручить мне какое-нибудь животное и научить меня играть с ним.
Я хотел бы быть его быстротечным телом.
Ехать и петь, вслепую, как пьяный велосипедист в ливень,
Когда он в бессвязной клятве бьет себя в сердце и слушает, как оно гудит.
Хотел бы подниматься с ним на мокрую палубу и искать тебя глазами,
Смешной, как игрушечный вулкан, что брызгает малиновым соком.
Хотел бы вернуть все, немного изменить наклон парусов и мчать
Под старым призрачным названием, и выбрасывать на берег радостные жемчужины.
Но возвращаюсь и засыпаю, уткнувшись носом в кучку теплых
Клеток: какой свет оседает на сонной шерсти, в какую красоту вытекает
обычная земная жизнь!


Остап Сливинский

***
    
В этом почерке что-то есть
от позавчерашних перил,
Ты курил папиросы, думая о воде.
наверное,
конечная цель деревьев 
встречать каждый день рассвет.
Мы - запах сухого льда,
Дельфины, плывущие на огромной постели мира.
Идущие по стеклу
устали смотреть под ноги.
Когда нас не станет,
я полагаю, выкипит черный кофе.
и почерк напишет вспять

Денис Летуновский

Ребята, пишет Горон. Теперь «Ирисы» можно не только почитать, но и послушать на всех цифровых площадках. В последний день весны.

Гóрон х Zinger - Ирисы

ИРИСЫ

к утру распускались ирисы,
руки,

жадные до объятий.

вместо праздничных ваз –
пустые бутылки кьянти.

и какой-то приятель,
собственно,
был всегда…

кстати,
почему они все напрягаются,
чуя меня вблизи?

я шучу.
и не трать усилий на то,
чтобы объяснять мне.

от вина начинает клонить ко сну,
головой – на твои колени,
а ты гладь,
распускай мои волосы
так, точно ты – Офелия,
а колени твои – есть гладь:
слой прозрачной, морской воды…

завтра будет хороший день,
полный света и красоты;
жизнь вдохнет нас опять
теплым ветром,
пришедшим с Юга…

я уйду от тебя
в молчании,
почти без звука.

ты уйдешь от меня
в молчании,
почти без звука.

***

Стихи из карманов - в свободную минуту в кафе, в
ночном самолёте, в бессчётных гостиницах.
(В скольких я останавливался?, на скольких
станциях и аэропортах сидел в вечном ожида -
нии: повезёт или нет с билетами?)
Менее всего я хотел бы, чтобы получилось нечто
автобиографическое и антологическое: две головы
Аидова пса лают с пишущей машинки, на которой пе-
репечатываю рождённые свободными стихи.
(Но у Цербера - три головы, третья - она
рычит с пеной злобы у рта - это скромность,
мерзопакостная тварь, каковая не существует
сама по себе, но вынуждена существовать,
будучи выдуманной другими.)
Мало-помалу я всё же пишу эту треклятую книгу,
навожу порядок, отбираю, меняю местами, к такой-то
маме. Мне даже начинает всё это нравиться - по край -
ней мере, в скромности меня не упрекнут.
(Слышу рычание Цербера, его три пасти вот -
вот укусят. Бросаю ему сухарики - тексты
танго.)

Хулио Кортасар

***

Я возьму светящийся той зимы квадрат
(вроде фосфорного осколка
в чёрной комнате, где ночует ёлка),
непомерных для нашей зарплаты трат,
я возьму в слабеющей лампе бедный быт
(меж паркетинами иголка),
дольше нашего – только чувство долга,
Богом, радуйся горю, ты не забыт.

Близко, близко поднесу я к глазам окно
с крестовиной, упавшей тенью
на соседний дом, никогда забвенью
поглотить этот жёлтый свет не дано.
И лица твоего я увижу овал,
руку с лёгкой в изгибе ленью,
отстранившую книгу, – куда там чтенью,
подниматься так рано, провал, провал.

Крики пьяных двора или кирзовый скрип,
торопящийся в свою роту,
подберу в подворотне, подобной гроту,
ледяное возьму я мерцанье глыб,
со вчера заваренный я возьму рассвет
в кухне... Стало быть, на работу...
Отоспимся, радость моя, в субботу.
Долго нет её, долго субботы нет.

А когда полярная нас укроет ночь
офицерской вполне шинелью,
и когда потянется к рукоделью
снег в кругах фонарей, и проснётся дочь,
испугавшись за нас, – помнишь пламенный труд
быть младенцем? – то, канителью
над её крахмальной склонясь постелью,
вдруг наступят праздники и всё спасут.

Владимир Гандельсман