Слон в Удаве

Лайки

Новый год - повод выставить пару фотографий в социальных сетях. Этот праздник всех объединяет. Нет различий, коннотаций. Есть факт начала нового. Надежд, с этим связанных. Человек так устроен. Верит в то, что без усердия, просто перелистывая страницу, может получиться что-то иное, нежели в прошлом произошло. По общему мнению - осталось. Каждый мечтает. Ждет. Готовится. Дни, часы до наступления считает. Бокал под счет секунд последних поднимает. Желание загадывает. Пишет на салфетках, жжет, глотает. Каждый так привык. Вдруг настает год новый. Ночь создает ощущение праздника. Ординарность собою от людей скрывает. Подарки, ёлка, игристое - всё настроения добавляет. Как не запечатлеть себя?

Утро настает. Часто так бывает, что только фотографии о счастье мига встречи Нового года напоминают. В Артеке мы старались. На площади дети, взрослые, все собирались. Ёлка, музыка. Сказка. Куранты били. Салют. Фотографий море. Сразу с наступлением Нового года на сцене подснежники живые появлялись. Мы их в теплицах научились выгонять пораньше месяца на два. Сказка оживала. Дети были в изумлении. То, что мифом было, оживало. Им казалось, можно верить в чудо. Вот оно. Еще осталось год прожить. Какая малость. Счастье тысячами лайков тогда в моих сетях считалось. Так было? Или, как с подснежниками, только в Новый год казалось? По должности любое фото, текст, видео - всё вмиг, мгновенно разлеталось. Лишь по прошествию лет нескольких стал понимать, что ценно не число. Другое в лайках важно. Сегодня лайк один на сотню, тысячу. Бесстрашный он. В нем смелость, искренность обязательность сменила. Как время поменялось.

Смотрю, кто радость разделил сегодня. Средь лайков много тех же. Но нас стало сильно меньше. Спасибо вам. Все в Новый год ждут чуда снова. Но не просто. Среди тех, кто с нами, много тех, кто знает, в чем оно. Раньше нам казалось, что мир есть. Нечего желать. Даже говорить о нем не стоит. Всё иначе оказалось. Бедность душ человеческих, пустота в них эскалацией, враждой обернулось. Рухнул мир. Лишь в лайках часть малая его осталась. Собралась. Внимание на правых, виноватых не обращая. Кто, за что и где - неважно. Миг нас объединил. Мир - он из такого материала соткан. Строить тяжело. Нам жить в нем год до нового. Переменной стало то, что постоянным было. Вернуть только в наших силах. Как понять бы. Лайки в помощь. Мир он в том, что нравится. Ненависть его лишь разрушает. Артек бы растянуть на шар земной. За сотню лет ни у кого еще не получалось.

#картинкипосубботам Балановская Елена

#картинкипосубботам Балановская Елена

Привет!

Артеку скоро сто лет. Это много и мало одновременно. Как смена, которая, начинаясь, кажется бесконечной, а, подходя к концу, обрывается на полуслове недосказанности. Так в жизни происходит со всем хорошим. Что мы любим и ценим. Место ему остается навсегда лишь в нас самих. У каждого Артек свой, но наши представления о нем, мне кажется, объединяет одно общее. Идея мира. Да, детского, да, за трехметровой стеной на берегу моря. Но взрослые, вырастая, имея куда больше возможностей, не могут сохранить его уже на протяжении нескольких сотен лет. В поисках порядка они ограничивают свободу. Ту самую, которая отличает строй детей от толпы. Ту самую, которая жила и живет в Артеке в большей или меньшей степени. Ту, которая позволяет любить, так как она безумна и не рождается в несвободе. Было бы здорово, если бы мир был похож на Артек. Или хотя бы иногда те, кто был там, вспоминали его и пытались воссоздать вокруг себя.

Я обращаюсь к тебе с просьбой поделиться своим впечатлением о том времени. Написать пару строк или столько, сколько получится. Порассуждать над тем, чему может поучиться мир взрослых у детей. Сумма ваших текстов и мои зарисовки, надеюсь, смогут кому-нибудь послужить для проектирования лучшего завтра для всех нас.

Ваш Алексей Каспржак

Нельзя

Создание лучшего мира для кого бы то ни было начинается всегда с себя. Примером, соблюдением правил. Даже собака живет жизнью человека. Привыкает к его распорядку дня. Дети считывают невербальные правила. Неписаные и несказанные. Глядя, как только они могут, прямо глаза в глаза. Прочитывают тебя насквозь. И непроизвольно подражают. Подросток так устроен. Он не должен и не может укротить свое желание, себя. В этом он похож на взрослых толпы. Ими сложно управлять, заставлять что-то делать, самому так не живя. Собравшись вместе, в них пробуждается то самое интуитивное чутье. Людей понимание. Одного можно уговорить, тысячу - нельзя. Если долго лукавить, придет расплата, обманщику наказание.

Помню, возвращались поздно. Я с коллегой. Сам за рулем. Еле идет вожатый прямо по дороге. Мы по ней домой. Ему еще чуть прямо и налево к корпусу. Ноги заплетаются. Язык. Сел в машину. Довезли. С рук на руки друзьям. Сели. Сложно, но набрали номер лагеря руководителя. Такой-то уволен. Прямо с завтрашнего дня. Сами знаем - так бывает. Но так правильно. Не справился с собой. Мог попасться детям на глаза. Они нам не простят обмана. Завтра попробуют, что всем запрещено. Нельзя - только когда действительно нельзя. Не потому, что запрещено. На самом деле нет желания. Рай это где всё можно. То, что плохо и не хочется. Запрет не действует. Всем руководит желание.

Когда всё получается, уходит достижений острота. Ты ждешь эмоций, а от привычного их ощутить не получается. Придумываешь новое. Потом еще. И начинает изредка слегка кружиться голова. Как будто ты паришь. Летишь. Это само собой случается. В толпе восторженной. На сцене. В объективах камер. Это сложно. Рефлексия покидает. Мозг работает едва. Сложно, когда легко всё. Сложнее, чем если ничего не получается. Ты начинаешь разрешаешь себе то, что сам не позволял. На КПП, перед тем местом километра, может быть, за два я столб зацепил. Был не способен ехать за рулем. Мне можно. У меня ж всё получается. «Первый звонок», - сказал себе тогда. Пора что-то менять. Нельзя прощать себе то, что другим не позволял. Иначе всё развалится. Прямо на глазах. И это будет хуже, чем проститься. Видеть, как то, что ты делал, разрушается.

Свои

В Артеке постоянно появляются новички. Их достаточно легко определить, даже не зная: они громкие, расточают комплименты. Восхищенно восклицают и восторгаются увиденным, замеченным. Открытым для себя. Встают чаще, аплодируют громче. В беседе кивают утвердительно головой, демонстрируя свое согласие. Понимая, что Артек это организм, внедряются в него хирургически. Максимально быстро, не замечая, как часто искусственно выглядят их действия. Неорганично. Опытный и много видевший уже на своем веку лагерь учит вновь прибывших. Как и меня учил. Масштабом, численностью. Пробами, не всегда заканчивающимися результатом. Постепенно восторг стихает. Либо он сменяется критикой, и тогда нужно прощаться. Либо слова превращаются в дела. Взамен последний находит себя в Артеке своим, часто говоря значительно меньше остальных.

Сегодня законы времени заставляют кричать о своей близости. Свой своему обязательно должен об этом признаться. Громко, четко. По трафарету проговорить то, что и так слышно из каждого утюга. Написано, растянуто. До дыр процитировано. Спето и пропечатано. В газете, учебнике, мозгах. Для быстроты определения атрибутикой снабжено. Пришито, нарисовано, раскрашено, прибито. Сделано очень заметным, видным. Чтобы разглядели, даже если совсем не видно, темно. Свои были нашими. Их сегодня больше, слышнее, заметнее. Раньше можно было оставаться рядом. Теперь, если не с ними, то ты не вместе. Граница пролегает уже прямо по тебе. Заставляет, принуждает быть не... Но в стороне, тихо. Возможно, проговаривая это, но в понятном месте. Иначе всё известно. Бег на месте, было уже сказано. Пока до хрипоты кричат лишь все свои. Неважно где.

В Артеке все на самом деле свои. Смена - обязательное условие терпимости. Сменяемость - залог гуманности и желания увидеть хорошее. Двадцать один день это так много и одновременно так мало, что, начиная этот путь, каждый не может себе представить, что ему не хватит. И в самом конце срока возникнет нестерпимое желание остаться. Хорошо, что в Артеке прощание неотвратимо. Люди, работающие в лагере, приняли эти ценности давно и надежно. В той или иной степени они в разные времена понимали и понимают, что главная ценность - дети. За них они действительно в ответе. И нет ничего более ценного, чем их жизни. Наполненные радостью, эмоциями. Тем, что останется с ними навсегда. Более полутора миллиона детей были здесь, и им было хорошо. По-настоящему. Они оставили часть этой радости здесь. Потому свои в Артеке не кричат о себе. Часто они прислушиваются и незаметно, тихо стараются почувствовать эти детские искренние ощущения. Они, как хрупкие цветы, прорастают среди детей. В момент чьей-то победы, открытия, встречи с новым. Совместного празднования, в толпе и в одиночку звенят тонким, едва уловимым голосом. Взрослые часто забывают его. Взглядами встречаются свои в Артеке. Молча, почти не дыша. Затерявшись среди детей. В лучшем случае кивком или шепотом скажут: «Вот оно - счастье».

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Красота внутри

Мы привыкли доверять увиденному. Складывать представление по впечатлению. Воспринимать красоту оболочки. Артек славен видами. Сам он, расположенный у подножия горы Медведь, изобилует неподражаемым. Глаз смотрящего на него радует. Адаларами, скалой Кипарисного. Бухтой живописнейшей. Есть вероятность, что про нее Лукоморье Лукоморьем названо. Как лук, положенный на край галечного пляжа. Взгляд смотрящего может множество всего увидеть разного. Она в глазах смотрящего. Внутри. Как это верно сказано.

Мы занимались красотой. Выбрали общий цвет. Где-то материал. Новой плиткой замостили. Километрами асфальт дорог сменили. Мрамором, гранитом площади и цоколь корпусов накрыли. Подсветку предусмотрели. Освещение включили. Артековские символы на видных крышах разместили. Парки, скверы в порядок привели. Набережные, пляжи. Годы напролет всем занимались тысячи людей. Всё делали, как себе. Даже лучше. Детям. Они же постоянно лагерь населяли. Были. Порядок в лагере мы навели. Скорее каждый день им занимались. Наводили. Да, это выглядеть стало здорово. Роскошно и снаружи, и внутри. Но красиво там и так. Мне казалось, было. Даже в старом всем обшарпанном. В том, что непригодно. Выглядит убого. Но полно жизни. Часто в новом нет ее. Выветривается по пути. Мне кажется, у нас оставить получилось. Там, где возможно, сохранили. Местами. Тут мозаика. Там памятник. Здесь много сотен лет росли дубы. Расположение, места знаковые. Даже на площади костровой Лесного лагеря Артек-Арену разместили. Да, много больше. По-другому выглядит. Но в ней можно отыскать истории следы. Полянский, архитектор, сохранился в очертаниях зданий. Васильев в духе. Я надеюсь. Давно не был. Но тогда ручаюсь. Так и было.

Красиво всё, на самом деле, если что-то есть внутри. Бессмысленно красиво - холодно. Пусто. Как без детей лагерь. Мертво. Грандиозно, но не притягивает. Просто ровно, правильно. Симпатично. Чисто. Но нельзя назвать - красиво. Красиво это больше, чем ты видишь. Есть еще внутри. Чем глубже, тем тебя захватывает больше. То, что представляешь, а не видишь, то и есть красиво. Красивое тепло в тебе рождает. Желание зайти. Прикосновения. Они не глянцем трогают, а шероховатостью. Свое всегда красиво. Я этого не понимал, когда решал реконструировать всё. Люди, окружавшие меня, красоту видели и без ремонтов. В новом опасались и не вспомнить то, что с ними было. Так часто у нас происходит. До основания… Потом попробуй в новом отыщи следы того, что без модернизации красиво. Давно совсем. В школе. Ездил в Англию. Учил язык. На автобусе от дома к школе. Помню бабушек, сидящих сзади. Говорящих, не смолкая. Их язык. Как кашей сладкой будто бы полны их рты. Запомнил навсегда то, что по-настоящему красиво.

Внаем

Что можно отдать за деньги? На пару дней, недель. Не навсегда. Внаем. Предложить использовать по назначению и потом продолжить самому пользоваться. Это же проще, нежели создавать с самого начала под эти цели. Да и зачем? Время найма скоротечно. Сезон конечен. Три месяца. Ну в лучшем случае четыре. Свой дом, комнату, кровать? А вам заплатят большие деньги. Такие, чтобы не трудиться больше. Ну или ходить на работу, чтобы скоротать время. Без рвения и обязательств. В ожидании весны наступления. А там сезон. Время бюджета пополнения. Если хороший - заживем.

Ни понять, ни принять этого я не мог. Даже представить не мог, насколько глубоко в сознание людей могла проникнуть психология ренты. Жизни за счет сдачи внаем всего, что обычно составляет частную, приватную, даже интимную жизнь. Как так получилось. Приобрело огромный масштаб. Захватило всех поголовно. Каждый сдавал и сдает до сих пор то, что может. Квартиру, дом. Выезжает на лето жить в комнату, надстроенную над гаражом. В Артеке это выглядело хуже еще. Комнаты на территории лагеря открыто сдавались в аренду. Те, что давались самим работникам внаем. В заброшенном под трибунами помещении закрытого пятидесятиметрового бассейна. Сами справлялись, кто как мог. Жили в вожатских комнатах, в лазарете. В палатках. Лишь бы сдать то, что права сдавать не имел, не мог. Хоть с чего-то снять ренту. А сам - как придется. Вставал с утра, шел на работу. Что он ребенку сказать мог. Про патриотизм, не иначе. Любовь к отечеству.

С чем-то мы справиться смогли. Переселением. Перенесли происходящее за забор. Лагеря. Сделали невидимым. Теперь «гости» живущих на территории не могли своим видом смущать детей. Но что делать с головой сдающих всё, что можно и нельзя, в аренду? Конечно, причину можно и не искать. Бедность, нищета. Но прежде всего лень. Уверенность в том, что ему должны, так как он рожден или здесь живет. Неважно что. Главное - получить взамен. И еще. Своего собственного нет ничего. Не было. Да и приобретать не нужно. Зачем. Собственность это же зло. Постель еще теплую. По выгодной цене, в обмен на несмолкаемую лень. Кровать - посуточно. Квартиру, дом, участок, полуостров. Внаем. За жизнь безбедную. С собой впридачу. Логично всё. Тот, кто раз смог предложить себя, не может отказать. Внаем. Только кажется, что просто. Я помню рынок Ялты. В первый год всё очень выросло в цене. Сезона не было. Спрашиваю:
- Помидоры сколько стоят? Так дорого? Еще вчера дешевле были раза в два? Причина в чем?
- В тебе. Вы тут понаехали. Квартира не сдается. Мало стало ренты.

#картинкипосубботам Балановская Елена

Смена

Учиться десять лет в школе - это много или мало? Классе в шестом кажется, что учеба длится вечность. Специалистам и десяти лет недостаточно. На всё есть свое объяснение. Принято считать, что учиться нужно на протяжении всей жизни, бесконечно. С годами, правда, эффективность падает. Тот момент, когда человек, как губка, впитывает, занят школой. Если «сильной», процесс не отпускает. Ни днем, ни ночью. Ребенка, папу, маму. Принято считать, что так и надо. Правда, зачем, почему? Никто не понимает. Особенно, когда ты ее закончил. Получил диплом и всё сначала. Забудьте всё, что вы учили в школе. Институт, университет, академия. Ты всё время не готов. Еще лет пять потратить надо. Срок в пятнадцать лет не всем дают. Постараться надо. Написать что-то искреннее, чтобы читать не между строк. В лоб. Учит ли этому школа? Так не ответишь. Разбираться надо.

Раньше в Москве на улице встретить мог и сказать: «Был в Артеке». Не каждого из ста пятидесяти тысяч, побывавших за неполные пять лет, но многих. Их что-то отличало. Как выпускникам хорошей школы, не всё нужно проговаривать друг другу вслух. Их объединяет то, что многократно было уже сказано. По-разному. В классе учителем на уроке, в произведении героем. Старшеклассником на перемене. У костра в песне на туристическом слете. Вожатым в артековском кругу. Ценности, картина мира. Называйте, как хотите. Это единственное, что вы действительно помните. В жизни используете. Они не заучены, а произвольны. О них спрашивать и оценки ставить не надо. Во взгляде, в головы повороте. В возможности иногда быть против. А не как все за. Этому учить специально не получится, не надо.

Возможно, я самонадеян. Но нам удавалось прорасти за двадцать один день во многих. Десять лет школы концентрированно отдать за смену. Взять, правда, не все хотят и могут. Но если до сих пор встречаются те, кто ответит молча, значит, мы не зря работали. Что-то до сих пор осталось с нами. Помните, как часто тогда звучали слова Елки: «Всё зависит от нас самих». Хотел сделать ее песню гимном. Помню, как услышал их в машине, проезжая по южнобережному шоссе от Артека в сторону Ялты. «Пользуйтесь, но официально не может, - ответил ее продюсер, - беспокоится о маме». Та жила в Киеве. Ей бы тогда припомнили. Всё изменилось. Лишь слова песни навсегда с нами.

Путь

Взращённый в логике проектного менеджмента, в любом процессе я привык концентрироваться на цели. Измеримой, однозначной, желанной. Мечте осязаемой. Счастье в руках или зубах. Как повезет. Дорога к ней разбивалась на задачи. Каждая достигалась самостоятельно, зряче, поэтапно. Идущий осилит. С выбранной дороги не свернуть. Достигнув, не даешь себе расслабиться. За одной другая и так далее. Подбираешься к цели. Или ее достигаешь. Вешаешь себе на грудь. Образно. По истечении времени ее представляешь, увешанный орденами. Но жизнь по-другому решает. Хотя следы оставляет. Достиг, достиг. Еще стараешься. Списком, в столбик. Без разницы. Жизнь набор достижений олицетворяет. А как же пройденный к ним путь?

Время работы в Артеке это череда достижений. Целей реализованных, выполненных. Самостоятельно поставленных и покоренных. В альпинистской терминологии мы покорили все возможные вершины. Строили, принимали детей. Воссоздавали и предлагали новое. Брали одну вершину за другой. Каждый на своем месте. Совместно, командой. Часто легче, чем казалось. Целей, обсуждаемых, восхваляемых, не перечесть. Без логики и последовательности. Часто мы их даже не ставили. Они сами. Складывались в уникальную траекторию. Путь. Мы просто так жили. Искренне, желая сделать то, что может каждый. Достижения целей замечая. Значимости придавая ощущениям. Движению. Счастье быть полезным, оставляя то, на что можно, пройдя с удовольствием, снова взглянуть. За спиной оставляя без сожалений. Ведь это лишь твой собственный путь.

Цель - путь. Движение в ощущении постоянного драйва. Как этого нам часто не хватает. Делаем то, что редко своим считаем. К вершине что-то тащим, не понимая. Превращаем жизнь в каторгу. Сизифов труд. То время давало нам ощущения непередаваемые. Цели были, но мы на них не концентрировались. Выше них летали. Мы жизнь жили также, как дети, которые к нам приезжали. Так в школах, институтах редко бывает. Образованию как раз этого не хватает. Целей хоть отбавляй. Жизни. Чтобы не ждать нового, а с настоящим быть в удовольствии. Путь проживая. Не пробегая. Завтра, всё завтра - не бывает. Отдельная вершина это не устойчивое состояние. От одного до другого края. Цель - путь. Он - человеческое достояние. Достойный? Уникальный? Трудный? Значит, всё нормально. Жил. Всё остальное лишь обозначение, название. Знак достижения цели. Сегодня доблесть, завтра повод поругания. Только в тебе ответ. Внутреннее состояние свидетель. Свой - тогда оставишь след. Не твой? Даже цель достигнута. Пути нет. Одно название. Время - лучший цензор. Истина оставит след в истории пути достойного. Всё остальное - праздное шатание.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Нас заметили

Известность это не цель, а средство привлечения. Ресурсов в первую очередь. Они нам были очень нужны. Было ощущение, и оно, надо сказать, нас не подвело, что есть лишь небольшое окно возможностей, зазор во времени, которым можно и нужно воспользоваться. Как долго плывущему под водой всплыть. Набрать жадно воздуха. И потому, не желая сил и времени, мы трубили о себе. Каждый день, час. Везде. Нам звонили корреспонденты и спрашивали: «Есть еще что-нибудь?» Конечно. Потом собирались, ехали. Снимали, показывали. Казалось, что мы со всем Крымом соразмерны. Если не больше. Озвученному, даже если оно амбициозно очень, верится. А вера, вы же знаете, делает невозможное возможным. Так жили почти пять лет мы.

Сделанное со сказанным очень часто расходятся. И понять насколько невозможно, пока ты внутри. Сначала тебе кажется, что сказанное аванс. И вокруг мало чего происходит. Потом сделанного становится много и оно переполняет тебя радостью, часто гордостью. В этот момент появляется странное ощущение невесомости. Ложное. В нем часто вязнут даже те, чьи помыслы чисты. Потому нужно проверять, насколько кажущееся явь. Так ли хорошо, что представляется находящимся внутри превосходным. Нужен внешний взгляд, незаинтересованный, свободный. Такой, которому мог бы доверять ты. Часто родителям детей, благодарным за возможность попасть в Артек, я говорил: «Постойте. Вот вернутся, вы на детей посмотрите, решите. Каков он Артек. Что тогда скажете вы».

Правда, бывало по-другому. Мне звонит кто-то. Незнакомый номер.
- Это Лебедев Александр. Директор Артека это Вы?
- Я!
- Дадите разрешение на посадку вертолета? Я увидел, на вашей территории это возможно.
- Да, пожалуйста.
- Ок. Я уже в пути. Буду через полчаса.
- Хорошо.
На площадке для вертолета садится. Сам за штурвалом. Джинсы, кроссовки, футболка. По одежде не отличишь от прохожего.
- Пролетал над лагерем. У вас тут настоящая Европа. Интересно. И сколько вы добивались результата?
- Менее трех лет.
- Отличная работа.
Это было действительно приятно. Нас оценили. Тот, кто видел многое. Интереса не имел никакого. Его слова действительно ценны. Потом летали, учил меня управлять вертолетом. Он коллекционер. Всего. Искусства, человеческих эмоций. Отношений. Визионер. Он видит, как должно быть. Мы это сделали. Заметны оказались даже с высоты полета. «Европа». Сейчас так и не скажешь. Хорошо, что мы до сих пор дружны.

Сам

Артек это маленькая копия мира. В нем можно наткнуться на всё, что встречает тебя за его пределами. Но главное, что в нем есть - люди. Они, как и везде, разные. Одни радуются и живут. Другие предоставляют себя в наем за блага, которые, как им кажется, должны сделать их счастливыми. Как они ошибаются и как они несчастливы. В Артеке это скорбное движение возглавлял Профсоюз. Даже не возглавлял, нет. Олицетворял. Использовал недовольство. Оформлял и предъявлял, не отдавая себе отчета в том, что, даже выторговав что-то, вскоре улучшения не замечал, так как каждый его сторонник предоставлял себя жизни, а не жил сам. Вы скажете, что мы живем в социуме и ограничений не избежать. Верно. Но важна степень. Жить своей жизнью, соглашаясь с чем-то, или соглашаться на чужую - это разное.

Соотношение числа людей, относящееся к первой и второй группе, определяет общее настроение. Оно свидетельствует об этапе жизни организации. Живущих в кайф большинство - развитие. Если таких единицы - стагнация. Что-то новое, светлое, здравое может происходить на любом этапе. Часто эти достижения более яркие и заметны как раз во втором. Фон создает эффект чуда. Дает шанс на гордость тех, кто об удовольствии жизни и не мечтал. Сжился с мыслью о неизбежности. С ролью жертвы времени и обстоятельств. Это чувство бесконечно сближает, роднит. Окрашивает в одинаковые цвета. Стирает индивидуальность. Скорбь однолика. Радость индивидуальна и ярка. Когда фон соответствующий, она лишь его дополняет. На единообразном - выглядит вспышкой, быстро теряющей свою значимость. Взлететь возможно громко и высоко. Но очень скоротечен путь побед, если они не становятся культом. Часто это возможно лишь после ухода творца.

Хорошо, что всё меняется. За днем наступает ночь. И наоборот. Так жизнь любого мира преображается. Циклами, эпохами, веками измеряется. И сложно разобрать ее настоящий общий тон. Тебе всё время что-то кажется. Сначала ярко всё. Потом впотьмах. Жизнь в свете долгой представляется. Возможно, это была просто вспышка на контрастном фоне. Не разобрать. Мы видим то, что окружает нас. С удовольствием обманываемся. Сознание настроением управляется. Окрашивает ярко то, чему потом ты вовсе и не рад. Людей, события. Время медленно течет. Жизнь больших систем человеческими жизнями измеряется. И ждать чего-то бесполезно. Можешь не заметить сам, как одно на другое вдруг резко поменяется. А ты уже забыл всё. Сдал внаем себя. На время живешь жизнь чужую. Разучился сам. Это приятно принимать то, что твоей сути отвечает. В чужой действительности делать то, что должно, нравится - достойно. Сложно очень. Ощущаю сам. Единственное сердце греет, что это быть готовым позволяет. Всегда и ко всему. К тому, что сделать сможешь, проживешь свою жизнь, не Артека. Какую ни на есть и сам.

Керамика

Для всех важно признание. Нет, не широкое поклонение таланту. Важно отчетливое понимание того, что сделано тобой и на общественный суд предъявлено. Представлено и одобрено. Такой немудреный путь часто даже не начинается. А как понять, что получается? Как оценить, что продолжать надо. Эти сомнения в способностях. Вечная неуверенность. А может и не надо? Школа кроме оценок должна создавать эффект зрительного зала. Оценивать то, что создано должно быть без измерительных приборов, правил и подобий. Нравится! И этого немало. На виду. Никто не плюется. И это уже здорово. Кто-то обратил внимание. Спасибо ему. Значит, не только можно, но и нужно. Ощущение передать невозможно. Искренняя похвала. Важно. Совсем немало.

А если ты ощущаешь себя рядом со взрослыми. Разными. Их имена тебе знакомы, как и всем. Сделанное тобой представлено рядом. Просто. Ничем не хуже. Совсем не проще. Возможно, даже лучше, оригинальнее. Рядом. Эта близость стирает вопросы. Выравнивает возможности. Растит ожидания, амбиции, желания. Это очень важно и, оказывается, просто. Важно, чтобы такими простыми способами образование рождало желание. Иконостасы всех мастей будут после. В детстве важно не убить его. Мы же не знаем, кто перед нами. Какое место уготовано ему после. Возможно… да!Оставляйте для всего возможность. Не убивайте оценкой всегда по отношению к оцениваемому недооцененность. Сохраняйте одержимость. Ее сложнее сохранить, чем воспитать лояльность и кому-то покаяние.

Прочитав, кажется, что сделать то, что написано, невозможно. Можно. Глина, ее обжиг. Предъявление всем результатов на общее обозрение. Навсегда. Делает невозможное возможным. Получилось красиво и просто. Надеюсь, стены обрастают рукотворным и сегодня, как тогда. Плиток авторы дети и все, кто только можно. Возможно, вы найдете там себя. Среди других, таких же. Или чуть других. Здесь выделяться можно. Нужно. Цветом, формой, словом. Эти плитки на подпорных стенах дорог Артека свидетели тому, что всё возможно. Не только в лагере. В жизни. Только нужно найти подходящий объект. Обличить его в форму. Сделать лучше других то, что нравится. Что оказалось можно. Керамика помогла понять это тогда. Осталась навсегда. Это совсем немало.

Коллектив

Оптимальное число детей в номере - четыре. Три - опасно. Двое могут ополчиться на третьего. У нас было и пять, и шесть, и семь. Сложности сожительства начинаются только с возрастом. Девочки постарше жаловались на ограниченные санитарные возможности. Мол, вы попробуйте помыть с утра шесть-семь голов длинноволосых дам. Но отсутствие мест уединения, одиночества, постоянное чувство локтя помогают ощущать безопасность. Ты, конечно, один, без родителей, сам. Но всё время в компании. Таких же, как ты. И это коллективное творчество нужно детям. Они опираются на него, словно на землю. Защищаются и охраняют себя принадлежностью, причастностью. Их не нужно к этому склонять. Они вовлекаются интуитивно. Каждый сам.

Задавая нескончаемую повестку хороших коллективных дел, мы втягиваем ребенка в бессознательное следование. Он считает, что сам выбирает. Хотя на самом деле он выбирает их из заданного множества, в котором заведомо выстроены приоритеты. Общее значит правильное и, чем общность значимее, тем важнее участие. Проваливаясь в воронку событий, он - ребенок, теряет себя, становясь предсказуемым. Зачем это нужно? Для его же безопасности. Как в армии: безопаснее для него же самого - постоянно занятый солдат. Только ослабил напряжение и получаешь в ответ. Нет, не в спину. Но выходящее за твое представление, рамки. Не знаешь, будешь ли сделанному рад.

Так в Артеке питьевая вода раздавалась без счета в бутылках. Я с детства брезгую пить из фонтанчиков. В Крыму, особенно летом, в жару воды должно быть в достатке. Ее можно было взять в столовой в любом количестве всегда. Чтобы пустые бутылки нигде не валялись, мы устраивали соревнование, победителем которого становился тот лагерь, кто соберет больше пустой тары. Наверное, из-за желания победить некоторые воду сливали специально и бутылки добрасывали. Но были и исключительные достижения. Так в одном из лагерей ребята за день заложили весь номер до потолка бутылками с водой. Никто и не заметил убыли, измеряемой сотнями, тысячами бутылок. Возник вопрос о спорном позитиве изобилия. И о том, что у фантазеров оказалось достаточно времени, чтобы всё это сотворить. Судя по сроку разбора завалов, это творчество было коллективным. Я бы сказал - массовым. Поблагодарив за смекалку, я наблюдал, как лагерь весь разбирал номер часа два.

Но мы - взрослые, опасаемся непредсказуемости. Заковываем детей в расписание, долженствование, обязательства. Да, позволяем им в них проявлять себя, выбирать, что делать. Но боимся праздности. Если не заняты ничем, то обязательно в конце концов напакостят. Коллективное общее усиливает всем нужного значимость. И снова во главе угла сохранение целостности, безопасность. Узнается то, что делать нельзя.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Мечтать

Сидя в самолете, глядя через иллюминатор, удивляешься, как это работает. Как происходит то, к чему все уже привыкли. Хотя бы раз летали. Сидели в самолете. От испуга намокали их ладони. А теперь регулярно этим пользуемся. Летаем по разным местам земли. Более того, основы аэродинамики я изучал в институте. До этого в школе. Сам в ней преподавал. Рисовал крыло в разрезе. Показывал, как поток воздуха его с разных сторон обходит. Создавая разницу энергий - источник сил подъемных. Понять возможно, но принять не получается. Каждый раз лишь веришь, что он сможет. Всё случится так, как ты когда-то на доске мелом рисовал.

Нет, нет мистики. Ее твое сознание дорисовывает тому, что выглядит, как чудо. Спроси меня сейчас, как всё происходило. Как жил лагерь, как он быстро строился? Как создавалось всё? Мы проводили смены, придумывали новое. Как было всё это возможно? Дело в том, что я пять лет мечтал. Фантазии с избытком. Все ко всему готовые. Никого образ жизни наш не удивлял. Мы понимали, что всего двадцать один день нам дан, чтобы случилось то, что ребенок должен на всю жизнь запомнить. Увидеть то, что никогда до лагеря не видел, даже не мечтал. Если случится, станет он раскованным. В себя поверит. Будет опытным. Жизнь делать будет, а не исполнять, как мыльный сериал.

Это заразно оказалось. Сначала привыкали взрослые. Потом дети, оказавшись здесь, слегка теряли головы. Я помню, во время встречи с министром финансов или экономики я был с ним, как водится, сопровождал. Вопрос из зала. Тянет руку девушка: «Можно не ему, а Вам? Так вот, вы говорили, что в Артеке всё сбывается. Я мечтала полетать на воздушном шаре!» Министр мне: «Вы сможете?» «Конечно!» Тут же Веронике написал. Нашли. У Белогорска, рядом со скалой. Вы ее из фильма помните. Там всадник безголовый проезжал. С утра все те, кто жили со спрашивающей в одной комнате, летят, встречая восход солнца. Я позже тоже полетал. Как происходит это? Точно не скажу. Но помните: не получается у тех, кто даже не мечтал.

Строители

Каждый хоть раз что-то строил. Ремонтировал, обновлял. Так жизнь устроена, что этот процесс никого еще не миновал. Приятный ли он? Тут можно спорить. Но тот, кто его познал, закончить его вряд ли сможет. Я в число тех, кто начал, раз попал. Все, кто о нем рассказывает, хватаются за голову. Нет, те, кто строят, могут рассказать о нем истории. Тут почему так. Долго, как всегда, и дорого. Но те, кто выступает в пользователя роли, как правило, в пути приятных ощущений мало испытали. Есть масса анекдотов, жизненных историй. Только строителей в раю никто ни разу не встречал.

Мой опыт опроверг всё. Мы строили Артек совместно. Предлагали. Обещали, исполняли. Все очень хотели сделать лучше. Стоптали много обуви. Картинки воплощали в жизнь с листа. Да, были разные истории. И люди появлялись разные. Но те, кто обещания давали, порой, я не лукавлю, круглосуточно работали. Столовую Теремок с нуля за восемьдесят семь дней построили. Всё с оборудованием. Под ключ. Зайдите в нее сейчас. Уверен, не поверите. Я видел, я за этим наблюдал. Команды выдавались тут же. Люди прилетали на работу самолетами. Это был вечный штурм, строительный аврал. Первый год мы и сами ничего не поняли. А дальше случилось то, что мало кто на самом деле знал. Мы лагерь ощущали все своим. Как дом, его мы обживали. Люди создавали то, что детям нравится. Мы шаг за шагом помогали им. Для детей старались. Пафосно звучит. Каждый для своих. Просто этого никто не знал.

Пример. В Морском после реконструкции долго не было дверей. Они где-то застряли. Дети смену жили без них. Потом доехали. Но как-то плохо получилось. Неудобно закрывались. Застревали, упирались. Задевали. Всё по проекту. Работники лагеря со строителями долго препирались, спорили. Настало лето. Дочку свою главный из строителей на смену нам отдал. Так получилось, именно в Морской. Как раз в тот корпус с этими дверьми. Быстро конец этой истории настал. Я и не вспомню, сколько дней потребовалось, чтобы всё отремонтировали. С тех пор про двери лагеря Морского никто ни разу и не вспоминал. Но это мелочь. Помню, как искренне благодарили строителей, позвав на праздник открывающейся Артек-Арены. Тысячи детей, стоя, кричат «Спасибо!», в ладоши хлопают. А он, огромный дядька, плачет. До, да и после той истории слез на его лице я больше не видал.

#картинкипосубботам Балановская Елена
Сиблинги
Старший/средний/младший/ без_сиблингов
Влияние на жизненные стратегии в широком социуме

Другие

Можно ли заставить возненавидеть то, что нравится? Близко. Кажется своим, родным. Всё может разонравиться. Медленно. Постепенно. Нравилось, нравилось и перестало нравиться. Но само. Без нажима. Без принуждения и обязательств. В один миг по указанию не может близкое стать другим. Сказанному верится с трудом, если так случается. Простота принятия сложность многократно преумножает. Доверие разрушает. Оно как цемент. Без него всё кажется отдельным, из кусочков сложенным. Каждый медленнее действует, взвешивает, решает. Наступить или же не надо. Страшно. Опоры нет. Уверенность теряет.

Мы приехали к людям, которые только что поменяли страну. Нет, не иммигрировали. Не оказались одни среди чужих. Вместе с местом проживания поменяли прописку. Инфраструктура не поспевала за решениями. Телевидение, радио. Вывески на дорогах. Желто-синее всё, от металлических оград до бордюров еще долго об этом напоминало. А часто по привычке переходящие на суржик жители в сердцах выражали себя, потому что так им было проще и естественнее. Глядя из сегодня туда, нужно было всё взять и отменить. И многие бы согласились. Моментально. Забыли, исключили. Стерли, как ластиком, плотно исписанную историю своих жизней, как будто она была черновиком. Присягнули и с облегчением выдохнули, чтобы что?

В каждом времени и каждом человеческом построении можно найти плохое. Самая счастливая страна для проживания людей оставляет кого-то несчастным. Но жизнь человека чуть большее, чем все, даже самые большие условности. Родина это не правильное сочетание букв. Это внутри. Необъяснимо. Сформулировав, упростишь, обесценишь. Мы приняли друг друга со своим прошлым, не став его оценивать и уличать. Мы не требовали мгновенной присяги. Мы работали вместе с теми, чьи родственники, родители, дети жили и живут до сих пор в другой стране, создавая лучшее здесь. Артек дал и нам шанс на мир. Внутри себя и вокруг. Мы не требовали революций, и он это воспринял. Несмотря ни на что, мы доверяли друг другу. Верили и делали так, чтобы мир был лучше. Поэтому у нас что-то получилось. Это так просто сказать и сложно сделать. Не ненавидеть, а любить. Других, не таких, как ты. Не требуя стать похожим, таким же. Не заставляя и принуждая.

Честь

В Артеке есть правила поведения. Писаные нормы, как везде. Они понятные, разумные. Им все следуют. Но бывают исключения. Нечастые и не очень значимые. Именно потому обычно достаточно разъяснений, чтобы разрешить возникшее непонимание. Конфликты редки. Их почти нет. В основном их инициаторы - родители. Причина: отдаление, нахождение в неведении и оттого гипертрофированное ощущение ответственности. За кажущуюся несправедливость. Настороженное ко всему отношение. Понятное состояние. Невозможность самому ничего сделать увеличивает голосовое давление. Так ведут себя почти все. Есть то, что не вмещается в слов оформление. Драка - чести юной проявление. Нет, не разбой. Скорее сатисфакция, дуэль.

Для Артека это было редким явлением, чтобы кто-то открыто дрался. Так, по мелочи. Потолкались и примирились. Разошлись по интересам и причину ссор забыли. Были не разлей вода, потом повздорили, к вечеру того же дня снова помирились. Тот случай стал исключением. Синяки уже врачи лечили. Мне рассказали. Мамы, папы - все включились. С участниками говорили. Формально примирились. Договорились, что это нарушение правил. Если повторится, то зачинщики лагерь покинут. Мы глупые не разобрались в причинах. Про них нет в правилах упоминания. Быть мужчиной словами сложно описать. Да и зачем? Каждый знает про себя сам. Нам это кажется. Ночь прошла. День наступил. Та же картина.

Он сам сказал, что это он. «Он с ней нечестно поступил. Я должен был. Я знал, что будет. Что Артек покину». На лице обидчика очередной фингал. Последний тут же маме написал. С утра трезвонит телефон: вожатый, начальник лагеря. Теперь и мой черед настал. Я трубку взял. Послушал, помолчал. Я разобраться обещал. Но ей я правды не сказал про подлость сына. Заступник вещи все собрал. Прощаясь, он всем рассказал, что честь девчонки защищал. Обидчик ей специально понукал. Знал, что провоцировал. Это был чуть ли не единственный случай, когда из лагеря пришлось отчислить. Приказ я подписал. По правилам всё сделал. Парня я предупреждал. Как я тогда в нем не рассмотрел мужчину?

Время бежит. Случившееся забыл. Я думаю, он ждал, чтоб я ему тогда сказал, что он по чести поступил. Я бы хотел сказать, что сделал бы так сам. Не знаю. Смотря вокруг, всё больше понимаешь сам. Так сложно честным быть, еще сложнее - мужчиной.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Мода

Лучший инструмент управления - мода. Воздействует на всех. Проникает глубоко. Стимулирует позитивно. Без насилия. Со временем становится естественной, привычкой, общей, если не сказать - народной. Не боится исключений. Но если настоящая, то покоряет всех. Так часто происходит: ты отрицаешь что-то модное. Нет, нет, нет. Но мода поджидает и тебя. Да. Мода. Да. Ты для нее еще один успех. Она неписаная. Нет о ней закона. Нет правил, правильного тона. Она, как вирус, заражает всех. Быть вне ее возможно. Но это не освобождает. Не быть в тренде также сложно, как следовать. Всё, что модно, распространяется легко. Догоняет каждого. Если ты позволяешь быть себе немодным - это тоже мода. Быть или не быть, как плюс и минус. Но объединяет всех.

Мода - рифма образов. Если видишь, как должно быть, - первый шаг. Знай, таких как ты, немного. Если можешь сделать - шаг второй. Обязательно попробуй. Сам. Получается? Нравится? Если да, то это уже дела половина. Если начал ты, необязательно все захотят. Подумай, предложи, попробуй. Нет? Так бывает. Каждый пятый в лучшем случае придется в пору. Тебе кажущееся не самым лучшим предложение вдруг получит шансы на реализацию, успех. Если слушать перестанешь, можешь только сам остаться «модным». Только этого не может быть. Мода это только то, что продается. Покупается народом. Жаль, что вкусом не силен он. Часто сам не разбирает, что берет. За обе щеки уплетает. Ест, что легче. Не прожевав, глотает. Поглощает, сам не зная, правда это или вымысел. Добро или зло. Знает свое дело - ест.

Сложно соблюдать ее. Продавая моду для других, ее держаться. Ездить за рулем, быть вовремя, не употреблять спиртное на работе. Не курить публично. Следуя, не требовать того же от народа. Заниматься спортом. Ходить в горы. Бегать по утрам. Быть терпимым, добрым. Делать то, что ты считаешь нормой, модным. Заразить других, увидеть такой моды в обществе признание и успех. Можно. Только если сам себе не делаешь поблажек. Первый сам. Придумал, сделал. Делай дальше и не требуй сразу же от всех. Лишь терпение может управлять народом. Одному же кратно легче. Дотерпи, когда мода расползется. Покорит сначала малость. Приспособится, немного оботрется. И, как форма, вдруг появится у всех. Зарядка, флаг, гимн. По-настоящему только, если сделаешь, что модно. Проверяется легко. По движению губ. Проговаривают - для себя, осознанно. Соблюдают правила - формально и для всех. До того, как побывал, считал витриной лагерь всенародной. Теперь знаю: он же настоящий, модный. Те, кто был, поймут. Мы старались его моду применить для всех.

Музыка

Мне казалось, я люблю джаз. Оказывается, музыку. Просто, в силу своей демократичности, он стал простым входом в этот мир. Раз в неделю нужно. Нет, хочется. Сначала хочется, потом нужно, и, если потерпеть, с тобой надолго, если не навсегда. Так со всем, когда выбор правильный. Знать бы в самом начале. Не обмануться, не купиться на ненужное. Будучи сегодня на очередном концерте, понимаешь, что если музыка настоящая, то обознаться невозможно. Начался концерт в Москве с пары джазовых аранжировок эстонского композитора. Исполнители не скрывали дружбы с ним и совместного творчества на дистанции больше тридцати последних лет, которая по причине силы искусства не прервалась и сегодня.

Один мой коллега, партнер, друг живет сейчас в Эстонии. Он и тогда, в четырнадцатом, имел эстонский паспорт. И по этому поводу неоднократно проезжались разные СМИ. Еще он сплавлялся по какой-то там реке на надувных женщинах, с которыми те, кто не обрел настоящую, справляют свою сексуальную нужду. Был многократно запечатлен на фотографиях и в видео, в социальных сетках распространенных. А еще я его собирался уволить ровно с того момента, как нанял на работу. Нет, не из-за паспорта и не из-за славного прошлого. В конечном счете жители северной столицы могут выделяться не только всем известным неприятным, но и чем-то вполне достойным. Просто это желание всегда есть относительно тех, кто не такой, как ты, или думает не так. Важно справляться с ним и за счет него расти. Легче всего запретить, отменить. Это удел слабых, собой неудовлетворенных. Мы оказались сильнее соблазнов. Теперь нужно доказать, что это не случайность.

Есть люди, от вида которых появляется непроизвольная улыбка на лице. Нет, это не умиление и не насмешка. Это память об удовольствии, которое доставляло и доставляет взаимодействие с профессионалом. Человеком неравнодушным или близким тебе. Мне повезло, таких в моей жизни много. И я готов прощать им их слабости. Прощать себе то, что сам неидеален и замечаю отчетливее это с ними рядом. Счастье уже, если улыбка задержалась на лице на счет три и ты не подумал ни о чем плохом. Редкая возможность побыть в позитивном состоянии с тем, кто у тебя с ним ассоциируется или создавал его. Какая разница, их так мало таких мгновений и так много лиц. Калейдоскоп. Сегодня вспомнился Юра. За ним Саша, Олег, Витя, Андрей, Борис, Татьяна, Ирина, Вероника и огромное число людей, при виде или голосе которых непроизвольно края губ разъезжаются в стороны. Сегодня они живут много где. И, несмотря ни на что, они мне близкие люди. Наш мир не поделен на квадратные километры, границы и обстоятельства. Он навсегда объединяет раз пересекших его границы. И никакие государственные распри не смогут помешать нам быть вместе. Его музыка до сих пор звучит во мне.

#картинкипосубботам Балановская Елена
Целое

Целое всегда больше, чем простая сумма его частей (с)

Краснуха

Большой детский коллектив - это не только радость общения, непосредственность реакций и искренность, но, как оказалось, и угроза. Всё, что не случилось с вами в детстве, произойдет среди них. Детей, которые несут из своих мест обитания всё, что только возможно. В основном, вшей. Вы будете смеяться, но этот бич прошлого настигал нас регулярно. Мы чистили завшивленные головы на каждом заезде. Расчесывая и вычесывая. Промывая и собирая как взрослых особей, так и только появившихся гнид. Как из длинноволосых голов девочек, так и из еле прикрытых макушек мальчиков. Все без исключения были в поле подозрения. Мамы особенно удивлялись, сопротивлялись. Но против фактов сказать ничего не могли. Сживались с этой поразительной действительностью. А мы старались не пропустить приобретенных паразитов либо дома, либо в пути на территорию.

Тщетно. Я нашел их в головах своих детей. Также мыл, чесал. Даже описывая далекую уже историю, руки невольно начинают впиваться в волосы, расчесывая кожу головы. Но вши это малое зло. Настоящим проклятьем была ветрянка. Мне, тридцатисемилетнему, не могла прийти в голову мысль о возможности заразиться. Дремучему не было известно о вакцине. Доверчивому невозможно было представить, что родители могут еще заразного ребенка отправить к тысячам детей и взрослых в лагерь. Я заболел. Пупырышками покрылся весь, но это было не самым страшным. Куда тяжелее оказалась температура, сбившая меня с ног и уложившая в постель на целых пять дней. Хорошо, что наш главный врач Артека - человек с богатым жизненным опытом. Через нескрываемый сарказм слов, непроизносимых в приличном обществе этимологических терминов и междометий, чувствовалось неравнодушие и внутренняя уверенность в своих действиях. Она передалась мне. Большую часть времени я спал под воздействием каких-то препаратов. Меня проливали капельницами, и я начал оживать. Но вместе с этим проснулся зуд, который продолжался еще столько же времени. Весь зеленый с ног до головы я старался не разодрать себя в кровь. Отвлекался, чем мог. Также спал. И, в конечном счете, выздоровел.

Единственное, что я усвоил железно - это то, что детскими болезнями нужно болеть в детстве. Чем раньше, тем легче. Лучше вовсе не болеть, но точно не откладывать на потом. Наблюдая за заразившимися от меня домочадцами, я удивлялся той легкости, с которой они перенесли то, что чуть не сжило меня в буквальном смысле слов со света. Три прыщика и температура день. Всё. Это своего рода прививка, не позволяющая болезни дождаться удобного ей часа и развиться по известному только ей сценарию. Болезням подвержены все. Люди, общества, страны, народы. Мы так боялись рецидивов прошлого, что теперь заразились ими, как чумой. Главное, чтобы нашлись силы болезнь превозмочь. Оставаться разумными, верными себе хотя бы внутри. Не расчесать всё зудящее до крови и глубоких оспин, которые никогда не пройдут. Или пусть хоть они напоминают о болезни. У меня осталось парочку. Тогда не стерпел. Сейчас, видя их, не могу забыть. Назвал текст краснухой. Перепутал, болел другой детской болезнью - ветрянкой. Но что-то всё красно-бурым стало. Само лезет в голову.

Запах

Запах. Это только то, что вы чувствуете. Не разбирая составных частей. Ощущаете, воспринимаете. Додумываете. Представляете. Его бывает мало или наоборот много. Хороший можно терпеть в любом количестве. Плохой, даже самую малость, - невыносим. Вид может быть неприятен. Непонятен образ. Неприятный запах делает всё отвратительным, невозможным. Я не знаю, как это работает. Знаю, за обоняние отвечает какие-то борозды головного мозга. Но как это устроено - не понимаю. Сам люблю
запах сложный. Менять не люблю. Долго привыкаю. Для меня это тяжело. Зачем, если нравится. Уже и не чувствуешь сам его. Он как вторая кожа. Как ублажить запахом, знаю. Не подумайте ни о чем личном, фривольном. Вы же точно помните, что нет ничего хуже запаха школьной столовой. В лагере такая проблема есть тоже. Я хотел рассказать о том, как мы с этим справились. Укротили. Сделали приятным. В них находиться стало можно. Как дома на кухне. Выгнать никого невозможно. Кажется, что дети целыми днями в столовых. Принюхались, стерпелись? Нет. Им нравилось жить с ним.

Безусловно, новые артековские столовые должны были завладеть детскими сердцами. Современные, красивые, чистые, просторные. Все в разном стиле. Каждая привлекает чем-то особенным. Манит. Пять раз в день кормят. Так только в лагере бывает. Отношение к детям, как к клиентам в ресторане. Ешь сколько хочешь. Шведский стол неиссякаем. Но поток такой, что всё бывает. Вентиляция может не справляться. Масло подгореть. Естественно всё это случалось и с нами. Однако входишь, и запах приятный ощущаешь. Венских вафель, блинов с ягодами. Всё это при тебе готовят. Шоколадом жидким обливают. Хочешь не хочешь - съешь. Ничего не сделаешь с собой. Анимационные столы, их так называли. В каждом зале столовых стояли. Всё самое вкусное на себе собирали. Но главное - запах. Они его создавали. Бесподобный. Столовые пахли сдобой, а не всем другим.

Анимационные столы не были отдушиной. Они не маскировали убожество. Не скрывали привычный запах общественных столовых. Как и телевизионная картинка, соответствовали наполнению, содержанию, истинному положению вещей. В это так сложно поверить, но мы не пускали пыль в глаза. Я сам с удовольствием ел в них вместе с детьми, если получалось. Водил гостей на обед именно туда. Как раз это порождало множество идей, требований. Ты относился к рациону питания детей, как к своему столу, который должен быть разнообразен, полон. Полезен, вкусен. Как-то мне позвонил один известный журналист - ведущий итоговой программы на федеральном канале. «У нас есть проблема с вашими столовыми!» - заявил он в присущей ему манере. Признаться, я испугался. Представил критический сюжет в его программе. Он продолжил: «Мой сын у вас. Он отказывается ехать домой. Требует, чтобы его мама научилась готовить запеканку, как в его столовой». «Фу, - подумал про себя я,- что делать, мы поможем».

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Привычка к хорошему

Всё, о чем я рассказываю, наверное, не имеет особого значения, если не ответить на вопрос - зачем всё это. Зачем создавать условия? Зачем тратить время, деньги. Жизни, наконец. Ведь если сложить прожитое всеми в Артеке, даже мы тогда потратили не одну человеческую жизнь. Дни летели один за другим, и иногда не было минуты остановиться и поразмыслить. Мы мечтали. Возможно, каждый о своем. Но в одном, я думаю, были близки. Каждый из нас хотел быть причастным к чему-то значимому. К делу, которое не пройдет незамеченным. Не останется регулярным пунктом в резюме. Строчек в них уже было достаточно у каждого, и очень хотелось реализоваться. Черт возьми, быть нужным. Кому-то, кроме тех, кто тебе и так судьбой подарен. Это же удовольствие понимать каждый день и час, что от твоего решения, участия, внимания зависит счастье других. Или просто улыбка. Возможно, случайная. Но такая, которой могло и не быть.

Мы тратили время на обсуждения. Это очень важно, так как понимания цели с самого начала не было. Что нужно делать, мы знали. Делали. Часто больше, чем могли. Верили, что это правильно. Но зачем - не осознавали. Условия жизни детей, форма, питание, как в ресторане. Сотни программ, люди, увлеченные своим делом, популярные, узнаваемые. События, каждый раз разные. Походы, восхождения, экскурсии. Салют, который до сих пор в Крыму не увидишь нигде. Розы живые, каждым мальчиком девочке подаренные. Подснежники в Новый год. Ужин при свечах на корабле. Зачем? Детям, взрослым, тем, кто за нами наблюдает. На сайте, в миллионах фотографий детских, по телефону рассказах. По телевизору нас часто показывали. Зачем? Зачем мы воспользовались возможностью, временем тем подаренным, сделать что-то, ни на что не оглядываясь, понимая, что, уехав оттуда, каждый лишь в памяти это всё оставит. Может, и привыкать не надо было? Вот, ответ просматривается. Привыкать нужно всем.

К хорошему. Тому, что тебе нравится. Тебя замечают, выделяют. Считают значимым. Единственным, для всех важным. Хоть для кого-то определяющим. Если постараться и каждый день вниманием баловать, за двадцать один день привычка формируется и на образе жизни сказывается. Если строем не ходить. Позволять выбрать хотя бы то, что съесть на завтрак, желание накапливается. Здесь, там говорить, что считаешь, думать так, как только тебе кажется. Привыкаешь. Требовать научаешься. В школе, в которую возвращаешься. В жизни ситуациях, с которыми сталкиваешься. Вы скажете - зачем? Двадцать один день мало. Так оттого они вернуться стараются. Жаль, что редко так, как в Артеке, случается. Люди меняются. Если по-доброму относиться, даже у взрослых людьми быть получается. В каждом что-то свое раскрывается. То, что созиданием называется. Желание появляется сделать лучше то, что под руку попадается. Строить, не ломать. Делать то, что здорово у тебя получается. Быть довольным от сделанного. Это всем вокруг нравится. Люди про доброе, если с ними по-человечески, а не проще, как получается. Привычка к хорошему временем закаляется. Она - условие обязательное. Говорят же, привычка формируется за двадцать один день.

Зарядка

Я жаворонок. С самого утра, проснувшись, я успевал пробежать круг до Лазурного и обратно. Оговорюсь: бегать я начал не сразу. На него просто не хватало сил. Но организм человека ко всему привыкает и требует дополнительного напряжения и эмоций. Их мне подарил бег. Пять километров с утра в любую погоду, потом планка на пирсе и окунуться в море это роскошное начало дня, позволяющее прогнать из себя всё, что было дурного в дне вчерашнем. А так как стройка всё больше начала меняться на праздники и застолья, утренняя зарядка оказалась разумной компенсацией.

Обычно я успевал провести свой традиционный утренний моцион до подъема. Но даже если и нет, то на моем пути встречались детские зарядки, организованные по лагерям. Это достаточно яркое зрелище двигающихся в такт музыке детей, разучивающих таким образом движения, к которым в итоге их призывают диджеи и вожатые на финальной массовке. Я сначала не понимал, как достигается такая вовлеченность ребят в танец. И только потом понял, что этому предшествует ежедневная подготовка. Нет никаких случайностей или пустых надежд. Всё продумано и предопределено. Смотрится же дискотека так, как будто собрала несколько тысяч танцоров. Всему виной ежедневные зарядки. От них освобождает лишь болезнь. Даже пресловутые группы здоровья не дают прав на самоотвод. Да и зачем? Я наблюдал детей на колясках, которые повторяли только движения рук. Вместе часто творятся чудеса, которые не нужно специально организовывать.

Возвращаясь как-то, уже в Морском я обратил внимание на девочку лет пятнадцати, которая нехотя справлялась со своим нежеланием участвовать в зарядке лагеря. Ее выделяла яркая внешность. Восточный наряд и теплые крови создавали противоречивый образ взрослого. Лишь футболка ребенка четко определяла, что передо мной школьник. Это было правильным решением отделить детей от вожатых одеждой. Часто встречая вожатую из центральной России или Сибири лет двадцати двух, ты мог ее легко принять за ребенка. А пятнадцатилетний чеченец, дагестанец или кабардино-балкарец со смолисто-черной бородой на голову выше тебя никак на него не был похож.

К тому моменту я уже практически закончил свой маршрут и остановился спросить, в чем причина такой тоски. На меня упал пронзительный взгляд карих глаз, и их обладательница призналась, что зарядка это странное для нее занятие. В культуре ее страны она уже молодая женщина. Сама должна готовиться или быть мамой, а не прыгать с детьми под музыку. Я начал что-то говорить про окончание смены, массовку. Но она продолжила, объяснив, что танец для нее это слишком много. Он элемент общения, ритуала. Согласиться значит больше, чем просто синхронно двигаться под музыку. Для нее это исключено. Так было получено освобождение от зарядки. Единственное за мою историю руководства лагерем. Его обладательницей стала дочь Башара Асада, президента Сирии, приехавшая к нам на смену.

#картинкипосубботам Балановская Елена
След

Пионер обязан быть вежливым

Всё же просто. Если ребенок, то обязан быть вежливым. Должен. Кому? Всем. Ведь рядом взрослый. Жил дольше. Знает больше. Видел то, что стоящий перед ним, возможно, уже и не увидит. ПрОжил или пожИл. Почему? Просто. Потому что. Это не требует доказательств, обсуждений. Аксиома. Так должно быть. Или дОлжно. Быть обязан вежливым. Здороваться, не ждать ответа. Не сверлить глазами. Не поднимать голос. Руку не подавать первым. Ну вы всё знаете это сами.

А взрослый? Что взрослый? Он может крикнуть. Всему, ребенком сделанному, поставить оценку. Может даже всё достигнутое обесценить, если считает это нужным, правильным. Не заметить, сказать что-то раздраженно, нервно, громко. Даже насильственно действовать: дать подзатыльник. Так бывает часто с нами. И не стоит лукавить. Мы же взрослые, нам можно. Главное, нужно объяснять как правильно ребенку. Требовать даже то, что не делаем сами. Потом удивляться, что с ними невозможно. Ругаются, курят. Нынче молодежь не та, что была раньше. Мы же были совсем другими сами.

Конечно! Как сделать невозможное возможным? Только быть такими, как хотим, чтобы были они. Научить, заставить, принудить невозможно. Заразить примером - можно. Быть такими, как хотим видеть их, - трудно, но возможно. Всем взрослым. Вежливо здороваться. Говорить с детьми на Вы. Охраннику, сотруднику полиции сложно. Им нужно объяснять это день ото дня. Ребенку? Нет, взрослому. Водителю автобуса помогать девочке с багажом можно. Ему даже приятно будет, но не сразу. С непривычки сложно. Мы же привыкли, что всегда должны они. Так же, как привыкли, что для тех, кто начальник, мы тоже они. Должны то, что не делают те сами. Я тоже грешен. Думал, что мне можно. Мы и они часто путал местами. Так и живем, всё ждем, кто же начнет менять это порочное обязательство. Должны мы, они. Вы про детей? Они точно такие же, как мы. Чуть меньше, только лучше. Всем, кто работает в Артеке, знать это положено. А вы думайте, решайте сами.

Подснежники

К сожалению, я там давно не был. А были времена - раз в год обязательно. Дождь, снег, ветер. Или день теплый - неважно. Это такая традиция в Артеке. Хочешь не хочешь - идешь. Идешь. Подниматься на Аю-Даг хотя бы один раз в год, восьмого марта надо. То, что ты увидишь, одним словом не назовешь. Слова бедны. Ты идешь, карабкаешься местами, ползешь. Ругаешь себя, тех, кто с тобой, тебя ведет. Только поднявшись, видишь то, что заставляет услышать стук сердца. В ушах оно отчетливо бьет. Между вздохами редкими. Дыхание замирает, а оно идет. Натруженное подъемом. Тук, тук, тук. От впечатлений замедляется. Первый раз ты не веришь своим глазам. Море ярких белых цветов. Тонкий их запах обволакивает, заползает сам к тебе в нос. Или это тебе только кажется. Рай должен быть похож. Жаль, что не узнаешь, пока не умрешь. А поля подснежников может увидеть каждый.

Я увидел. Рассказам не верил. Думал, брехня, ложь. Поднялся. На праздник женский всех с собой повел. Мы же не замечаем даже то, что валяется у нас под ногами. Из тех, кто шел со мной, почти никто не видел этих полей цветов. Жил там с детства, но рассмотреть не смог. Подняться был не готов. Мы же все всегда заняты. Другое важно. Жизнь подснежника коротка. Он ждать не готов, пока ты будешь свободен. Неделя-две и нет цветов. Как не было никогда того, что я видел своими глазами. Подняться заставил. В выходной день старт восхождения в восемь часов. Позже будет много людей. Даже время на сон не оставил. Подарок ждал наверху. Его не взять в руки, на стол не поставить. Количеством букетов цветов свою значимость не подчеркнуть, самооценку не поправить. Это можно только увидеть. Где-то внутри себя сохранить. Фотография не передает ощущения. Много цветов это просто много цветов. А этот подарок сделал себе каждый сам. Увидел каждый то, что смог. Что воображением достроить был готов. За увиденным представить.

У подножия горы нас ждал стол. После проведенных на воздухе трех часов всё вкусно, что горячее. А впечатления внутри заставляли мимику лиц расслабить. Они были довольны. Вверх поднимали края напряженных ртов. В улыбках произвольных запечатлели тот спонтанный поход. В мыслях себя возвращая на поля цветов, которые в памяти не увянут. Наяву коротка жизнь цветов. Как детство, проходит, не оставляя видимых следов. Но внутри они не завянут. Нужно напоминать себе хотя бы раз в год. Лучше чаще. О тех полянах цветов. О восторге настоящем.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Снег

Новый год в Артеке стал праздником. Не только для тех, кто работает, но и детей, приехавших на новогоднюю смену. Это было хорошим решением, которое впоследствии переняли все лагеря. Праздновать Новый год вместе - важно. Если тебя не раздражают люди вокруг, есть шанс на то, чтобы что-то под бой курантов загадать и в наступающем году сделать. Это экзамен, как для маленького города граждан. Жить в нем небольшая заслуга. Важно делать то, о чем мечтаешь. Верить, что исполнится. Совместно, шаг за шагом, приближать желаемое. Созидать. Это непривычно. Мы умеем только ждать, что кто-то всё изменит. Требовать. Оценивать. По долгу рассуждать. Не делать ничего совсем.

Изначально мы планировали эту смену для тех, для кого государство является родителем. Но она быстро стала популярной. Правилом было незнание даже вожатыми, кто есть кто. Кого ждут родители, а кого нет. Дети есть дети. И это работало безотказно. Артек становился на двадцать один день домом. А Новый год добавлял в него сказки. Он весь искрился огнями, переливался различными цветами. Ландшафт украсили новогодние ели. И казалось, что на площади горного действительно скоро соберутся двенадцать месяцев. Нам так захотелось поверить в чудо, что мы смогли вырастить подснежники, которые в корзинах появлялись на главной сцене лагеря после боя курантов. Сказка случалась, а не только незаметно стучалась в дверь.

Размах празднования был настолько велик, а приготовления грандиозны, что грех было не воспользоваться возможностью и не принять гостей. В первые дни января мы по очереди принимали несколько тысяч детей из Крыма и Севастополя. Автобусами забирали их и свозили в лагерь. Новогоднее представление, атмосфера, салют и, конечно же, сладкий подарок ждали всех. Многие компании выступали партнерами, спонсорами. Почти всё было ими подарено, начиная от елки на Дворцовой площади до игрушек, мороженного и конфет. Само сочетание слов «Новый год в Артеке» пленило. Открывало любые двери. Мы этим пользовались. Вскоре артековская елка стала популярнейшим событием на полуострове, которому не было альтернативы. Как новогоднее представление в Кремле.

В одну из зим, кроме прочего, случилось чудо: пошел снег. Хлопьями он повалился обильно из ниоткуда. Лег на ветки деревьев. Укрыл собой всё и везде. Падал и падал. Даже пляж был в нем. Волны моря лишь слегка оголяли гальку. Всюду был он - настоящий снег. Мы уже соскучились. Видеть его, ощущать под ногами, трогать было непривычно. В лучшем случае он лежал на перевале по дороге в Симферополь. Издалека его было видно превосходно лишь на вершинах гор. Они своей белизной напоминали всем, что зимой бывает снег.

Счастье продолжалось недолго. С первым автобусом, тронувшимся в сторону дома, мы ощутили, что значит в Крыму снег. Он буксовал. Техника чистила дороги. Цепи не помогали. Дорога из Артека представляла собой пару километров подъема в гору до трассы. А на ней улегся снег. Он тут же превратился в лед. Та ночь уже не напоминала сказку. Никто не мог проехать. Было принято решение расконсервировать летние лагеря. Готовить их к приему неожиданных гостей. Столовые экстренно принялись готовить. Делая всё каждый, что может, мы оказались ко всему готовы. Даже к приему в Новый год больше тысячи гостей. Но соль с песком, обильно насыпанная на дороге, вскоре растопила лед. Счастливые от увиденного дети поехали домой. Они и не заметили неладное. Хотели, как все, на ночь в гостях остаться. А мы продолжали разгребать выпавший в тот день снег.

Чаша Генуя

Нет, я не против такого решения. Не против привычек, традиций. Считал и считаю, что всё начинается с туалета. Образование, школа, дом, офис, работа. Он лицо, а не то, что обычно над ним возносится. Или просто садится. Это каждого касается, и всем придется встретиться. Войти, облегчить себя. Если получится. У моей дочери в школе Артека не получилось. Приглашенные мной коллеги и я переехали семьями. Дети пошли в школу, детский сад. Мои тоже. Это единственный способ быть искренним с местом, в котором ты работаешь. Тогда ты делаешь не для кого-то, для себя. Потерпеть, войти в положение - просить некого. Себя. Ну и тех, с кем ты работаешь. В гостинице мы образовали собой военный городок, в котором все про всё знают. Друг с другом о том, что беспокоит, говорят. Дома - в выходные, в будние - на работе. Дети это то, что всех заботит. О них всё время говорят. Не откладывая, мы занялись детским садом и школой.

Изменения там заслуживают отдельного внимания. Могу сказать одно - мы сделали детский сад, которому тяжело было найти в Москве альтернативу позже. Школу, в которую дети хотели идти. Представить сложно, но, начиная с сентября, когда море еще теплое, солнце, дети выбирали артековский отряд и школу в качестве того, что лучшим с ними случилось за смену. Проще говоря, она стала интересным местом, в которое дети ходить хотят, а не вынужденно по утрам топают. Так и моя дочь любила школу. Пошла туда, как все, первого сентября. Через пару месяцев звонок мне на работу. Соне плохо. Вызвали врача. Заболел живот. Температура поднялась. Отвезли домой, и как-то всё прошло. Всё сделала сама. Без медицинской помощи.

Неопытный взгляд тогда подвел меня. Класс, этаж начальной школы преобразовывались быстро. Надо быть честным - здание школы самое новое из построенного до нас в Артеке. Светлое, просторное. Правда, для растущей численности детей недостаточное. Но это стало позже. Тогда нужно было разобраться в том, что произошло. Ответ ждал меня в школьном туалете. Всё чисто. Но чаши Генуя ребенок испугался. Он первый раз увидел и не смог. Терпел, терпел. Дальше вы всё знаете. Эти туалеты повсюду. В управлении в Артеке. На автобазе. В новом офисе на складе. Тысячи убогих деревянных неотапливаемых туалетов в школах по всей стране. Они везде. Как-то в Новокуйбышевске, в нефтяной столице Самарской области, в четырехзвездочном новом отеле я удивился запаху в общественном туалете. Мы проводили там семинар с различными экспертами. В том числе иностранными. Один из них, обернувшись, сказал: «Вы считаете, что ваш бог вас там не видит». Не знаю, как бог, но туалет это то место, которое определяет отношение к себе. Он только для тебя, должен тебе соответствовать. Ты это твое отражение в его зеркале.

#картинкипосубботам Балановская Елена
Синдром Герберта Фрейденбергера

Победителей не судят

Конечно, эта, всеми узнаваемая, форма речи лишь нарратив. Жизнь куда более многогранна. Но в ней есть что-то. Она точно работает, как призыв. Мобилизует. Позволяет делать то, что кажется невозможным. Выглядит, как сумасшествие. Странно. Продав идею победы, людям можно достигать всего. Эксплуатируя ее, творятся и добро, и зло. Обычно время судит. Я же верю, что мы делали во благо. Может, просто пронесло. Не раз так мы результатов достигали. Оглядываясь, удивлялись сами тому, что с нами вышло, как произошло. У лагеря есть удивительное свойство: случившееся быстро забывается. Мы тоже забывали. Всего двадцать один день и пересменок. Как Новый год. За сменой смена. И как ничего и не было, прошло. Так в жизни бы. Но нет. Она напоминает.

Победа. Каждый представляет сам ее. Беду в себе таит. Риском соблазняет. Решимости полна. Даже одержимости. Верой в себя движима. Случается победа лишь, если ее очень ждали. Без кОрысти она. Тщеславие не в счет. Оно сопровождает и в радости от достижений, и в печали. Мы верили. Заставили поверить всех. Работников, народ. Они своих детей в Артек послали. Вот срок подходит. Каждый его ждет. Поехали автобусы навстречу. Мы всю ночь не спали. Строили палаток город. Два пансионата арендовали. День в день победа не случилась. Мы стройку продолжали недели две еще. Дюльбер и Кирова. Больше не нашли мы ничего. Глядя на стеллу на шоссе, дети название Артек взглядом провожали. А мы спешили, гнали, гнали. Победа без труда не отдается. Ту, что сама, - не в счет. Неудачи по пути лишь делают ее ценнее. Мы все сложности пути собрали. Потом телефон не умолкал. Еще и еще мы строили. Хотели лучше. Честно. Как есть родителям мы отвечали.

На Ялты набережной дети из Артека. Едят хот-доги. Что им делать там еще. Они в нем раньше не были. Его не представляли. Может, он такой. Каким же быть ему еще? Комфортный дом, правда, отдыха. Лишь ручки из балконных мы дверей достали. Чтоб безопасно было. С ними вожатые. И кое-что еще перевезли. Все возвращения ждали. Оно настало. И забылось всё, что было. Поверьте, мы же лучшего хотели, всем желали. В номерах краски запах выветрится не успел еще. Речной, Озерный снова засверкали. Лагерь палаточный ожил. В нем жить хотели дети больше, чем где бы-то еще. Денек, еще один. И сложности пути к Артеку все забыли. Мы же рисковали. Каждый раз. Удача нам благоволила. Мы всё время обостряли. Летали на шарах. На военных кораблях ходили. В походы тысячами. Страха мы не знали. Это такое ощущение, когда ты чувствуешь, что можешь. Только нужно напрягаться. Заставлять себя еще, еще, еще. Мечта без достижения пути лишь сон. В Артеке дети все наяву мечтали.

Делай как я

«Вы кто такой? Почему здесь? Знакомы с техникой безопасности? Ах, вы директор? Ну что, директор. Рад видеть Вас в котельной». Так началось одно из первых тридцатых декабря в Артеке. Изношенные трубы не выдержали пуска отопления. Включений и выключений. Расширенных мощностей потребления в связи с введением лагерей в круглогодичный строй. Разорвались, и теперь предстояло отключение котельной. Поиск места разрыва. Его ремонт, лечение. И заново включение того, что на ладан и так дышит. Эти вентили, датчики. Всё ветхое и работает на честном слове, иногда вполне конкретном. И благодаря людям. Их отношению и общему нашему везению. До инфраструктурных объектов мы добрались лишь во вторую очередь. Сначала численность детей. Для размещения фонд.

Конвейерное мышление делает из людей функцию. Неодушевленную. Занимающую место. Которой легко найти замену. Просто подставить другую, такую же, никакую. Однообразно, монотонно. Раз, два. С места на место переставляют люди людей. Люди предметы. Так в их логике всё существует. Детей отправляют они в Артек. Как на хранение, ответственное. Как вещь, ценную такую. Сон, отдых - всё для них простой процесс. Кормление тоже. Нишу заполнить должно оно, которую другой процесс всё время образует. Даже не шахматы. Шашки. Пятнашки. Ты мне - я тебе. Потом я тебе. Ты мне, мне. Еще раз мне. Приятнее так. Ты на раздаче у конвейера в организации, стране. Пока там - мне, мне, еще раз мне. Такое функций разделение всем только кажется устойчивым. Разваливает всё.

Я против. Проверял многократно на себе. Приказ увязает в жизни обстоятельствах. Он, хоть и жесткий, мягче просьбы. Отказать ей в разы сложнее, чем увернуться от распоряжения. От глаз просящего. Пусть и начальственного происхождения. Я день, потом второй в котельной той провел. Водителя гонял за сварщиком. Его просил. Наверное, мешал своим там появлением. Не он, я бы сделал что-то хоть немного походящее на то, что может он. Большой диаметр. Всё под землей. Крошащиеся стенки. Предновогоднее над нами напряжение. На сцену выходить всех поздравлять без отопления так себе развлечение. Как я делать, значит, помогать тем, что можешь или мог. Часам к десяти закончил. Тридцать первого. Я привез коньяка бутылку в качестве моей личной благодарности. Премии это же от заведения. Просил же я и благодарил я. Сказал по-человечески: «Спасибо, что помог».

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Развод

Если хочешь узнать, как к тебе действительно относится жена, - разведись. Знаю не понаслышке, пробовал. Но я сейчас не про семейные отношения. И не про увешанные крымским луком прилавки любого московского рынка. Его просто нет столько в природе. Это тоже развод, подделка. Больше ничего. Я и не об утреннем полицейском разводе. Раннем очень. Проводимом каждый день в Артеке. При любой погоде. Есть в нем дети, нет. Всё равно развод. Там в форме все. Я среди служивых в шортах. Но начальник. При авторитете. Много раз говорил о том, как и с кем общаться. Почему важно быть вежливым, ведь в основном здесь дети. Даже это было непонятно. Мы же власть! Погоны, звезды. Вежливость - за что?

Штат Артека на три с половиной тысячи детей немногим меньше взрослых. Среди них педагогов меньшинство. Большинство от меньшей части - вожатые - те же дети. Их работа временная. Потому власть в лагере уверенно держат в руках представители непедагогических профессий: столовых работники, охранники, водители, строители, озеленители, сантехники. Не менее значимые, чем педагоги, люди. Мне казалось важным, чтобы они находились в педагогическом контексте. Их результат работы в конечном счете - дети. Их радость, счастье. Каждый должен найти место себе в этом. Иначе безрезультатно всё. Мерилом всему остаются только деньги. Зарплата. Ее мало. Ты всем недоволен. В результате виноваты все на свете. Строем передвигаются запуганные дети. По свистку плавают. В автобусах молчат. Как бы не вышло что. Команды. Громко и бездумно. Всё теряет смысл. Апофеоз всему - всех раздражающие дети. Без них всем проще. Зачем вообще они здесь появились? Для чего?

Созданный в советском союзе Артек, как подводная лодка, должен был быть автономным. Его инфраструктура позволяла делать всё. Часто работал вполсилы, на треть. Стоял, не работая совсем. Желая быть уверенным хотя бы в присутствии сотрудников на рабочем месте, порождал отчеты и контроль. Это всегда легче, чем изменить себя. Оставить всё на своем привычном месте. Без дела контролировать. Понимая, что жить невозможно на заработанные деньги. Знать, что злоупотребления наличествуют, - контролировать, держать всех в страхе. Он главный инструмент стабильности. Долгожданной, нашей. Лагерной такой. Вы спросите: а как же дети? Да бог с ними. Море, солнце. Что им еще нужно? Мы их счастливо заставим жить в Артеке. Боятся пошевелить рукой, ногой. Должны подчиняться взрослому. Они же дети. Обязаны все уважать его. Разводами полна жизнь наша, словно лужа под ногами, если ты в нее вошел. Круги заметил. Полны они оттенков этих. Привычен жизненный простой.

Любовь

Любовь это безумие. Только это состояние действительно свидетельствует о степени вашего поражения этим сладострастным вирусом, которому подвластны все. Даже те, кто слишком разумны, рациональны. Она овладевает ими тоже. Хуже коронавируса, холеры, скарлатины. Пред ней равны все. Каждый хотя бы раз пробовал. Сводит с ума. Еще вчера ты был здоровым, как обычно в норме. Вдруг стал словно не в себе. Делаешь то, что раньше не хотел, не мог, не позволяла голова. Сложно объяснить, словно сильнее стал. Одержим, решителен. Взглядом, прикосновением сыт. Жжением покрыт, теплом наполнен. Вы точно знаете. Я лишь стараюсь подобрать уместные слова. К явлению, миллионы раз описанному, как предупреждение нам всем. Но полно. Прекрасно состояние любви, влюбленности. Ему не предаются только те, кто глядя в зеркало, отражение ненавидят. Любовь, как и всё в жизни, начинается с себя.

Любить можно всё, женщин, например. Человек для любви создан. Жаль, забывает часто. Употребляет лишь в словесной форме. Наглядно - действие. Слова это всего слова. Детей, отечество. Природу. Вид из окна. Но созерцать мало. Недостаточно во всем любить себя. Решимость - свидетель вируса. Ей каждый, кто влюблен, как будто переполнен. Доказательств не требует. То, что делаешь, легко. Всё происходит, как само. Я помню. Артек вскружил мне голову. В какой момент это случилось, сказать сложно. Точно не со взгляда первого. Он был насторожен. Я не понимал его сперва. Как два одиночества мы встретились. В нашей жизни было уже многое, что вспомнить. Молчали. Ощущали близость. Вероятно. Но это лишь слова. Момент открытия после ремонта можно первым вспомнить. До смены оставались считанные дни. Проверки. Эти люди в черной форме. Их резкие слова. Что лагерь не готов. Я это видел сам. Но верил, что успеем. Случится то, что дОлжно. Дети приедут. Начнется жизнь, в которую не верил, честно, даже я.

Сейчас я понимаю, что безумен был. Громко, в резкой форме выгнал НАК. Спустил тех, кто сомневался, с лестницы. Думаю, акт о неготовности до сих пор лежит. Тем временем стены красили. Мебель собирали, не дождавшись окончания работ. Кровати застилали все и сразу. Крыши позже завершили. В пересменки снова начинали строить. Так безумно начинались наши отношения. Риск оправдался. Чувства прорастали. Подтверждением тому - дела. Сам факт возврата к жизни тех разрушенных строений - чудо. Дело настоящее. Казалось, невозможное. Безумное слегка. Как в лагере Морском брусчатку клали круглосуточно. Вечно. Как сердца стук, отражались в нас удары молотка. Весной, без благоустройства по дощечкам ходили дети. Да, было так. Всё начиналось с безумия, как должно было. Я это знаю. Любовь пройти не может. Часто путают ее. Разлюбить нельзя.

#картинкипосубботам Балановская Елена
Баланс между полюсами: реактивная креативность и стабильная предсказуемость

Невозможное

Почему поля в тетради - 4 клетки? Не торопитесь отвечать. Не две, не пять? Знаете? Нет. Это невозможно. Никто не может это знать. Просто так решили. Так принято. Есть ГОСТ целый про клетки. Ему нужно следовать, знать. В образовании много таких правил, устоявшихся норм. Оно всё разбито на клетки. Часть из них уже давно пустые. За них все держатся, как за то, что только их удержит: учителей, уроки, звонки, расписание, перемены. Их положение определяют клетки. Без них они не в силах с обстоятельствами жизни совладать. Я думаю, во многом наш успех вырос на незнании правил. На отсутствие в нас клеток. Не лагерные мы. Не знали все, как надо. Делали, как хочется. Там, где обязаны четыре, рисовали пять.

Когда представляешь любую образовательную организацию, то невольно через образ в нее проникает запах столовой. Он такой один. Разный, но у всех одинаковый во многом. Встречающий тебя прямо у двери в здание или непосредственно в столовой. Сладкий. Немного пьянящий, не совсем здоровый. Но обязательный. Каждый был и не раз в столовой. Потом ты ощущаешь его на себе дома. Отмыться от него до конца не можешь. Он тебя проследует, даже если ты не был в школе. В воображении фонит. Откуда он берется? Из столовой. Той самой, в университете, в школе возле дома. Он наш, всем кажется врожденным. При этом лагерный - особый. Он пахнет еще большей безнадегой. В нее ты вынужден ходить. Мы это видели: всё было крайне скромно, если не сказать, убого. Столовые, утварь, даже сервировка, были, как в школьной столовой. И запах щей кислых, сбежавших. Возможно, в ней было побольше йода. Наш лагерь на море стоит. Представить, что мы будем пахнуть все столовой, невозможно. Запах в горле до сих пор стоит. Его от нас не оторвать.

Питание и еще купание - два внятных основания всех претензий. У родителей в сознании это есть то, зачем ребенок здесь. Не раздражает - уже достижение. Нравится не может. Это же питание. Общественное. Всегда хуже маминого. Мы побороли представление о невозможном. Хождение в столовую - праздник. Кормят вкусно, много. Шведский стол. Что хочешь выбирай. А здания? Одно другого краше. Даже гости едят тоже, что дети. Никаких специальных комнат и меню. А запах? Сдобы. Он везде, свежих венских вафель. Блинчиков с вареньем. Вы представьте только. Тут же дети в фартуках готовят что-то. Каждое меню не похоже на себя вчерашнее. Двадцать один день без повторений. Фрукты, ягоды. Помню, как мы обсуждали оливье на Новый год. Нельзя? Можно! Невозможное оно только у нас в сознании. Клетками накрыло жизнь. Время подчинило должному. Всем обязательному. Выйти за границы не дает. А мы привыкшие стоим. Как раньше в школьную столовую. При входе руки демонстрируем. Немытые. Но всё равно. Проходим. Очередь не создаем. У нас обед по расписанию опять.

Ян, Яныч!

Тебе год. Это серьезная дата. Для тебя. Для меня. Много раз папа, я за этот год, избавившись от привычки с твоей помощью, приобрел снова радость родительства. Этому виновник ты. Ребенок со взрослым взглядом. Лучезарный и терпеливый одновременно. Мужчина, сын, человек.

Большинство людей на этом свете позавидовало бы твоему сегодняшнему беспечному существованию. Твои упорство и труд по укрощению себя естественны. А внимание к достижениям всех вокруг искренни и бескорыстны. Дальше всё будет приобретать оттенки человеческого бытия: от субъективности до неприкрытой выгоды. А усилия по самосовершенствованию находить причины отступления в лени и конъюнктуре. Но я не желаю тебе этого избегать, хотя сам много раз ошибался. Жизнь человека это ежедневное преодоление себя. Упорный труд по улучшению. Никакие обстоятельства тому не помеха. Часто сложности только помогают. А настоящие беды позволяют проявить героизм. Только бы хватило одержимости и сил. Искренности с собой, совести.

Я, твой отец, не идеал. Но я стараюсь прожить свою жизнь. Для себя. Для тебя. Чтобы людям вокруг было немного лучше. Каждый день. Как мне кажется, улучшая то, что можно, что могу, что получается. Хотя бы на чуть-чуть. Это истинное наслаждение осознавать свою причастность к счастью других людей. Делать так - главный моральный постулат. Норма. Ничего не может оправдать отступление от нее. Благо лишь следствие. Не разменная монета. Не причина. Прошу, живи так, занимаясь тем, что тебе нравится. Желаю упорства и упрямства. Тебе его хватит. Я буду счастлив сам. А ты сам. Вместе сделаем мир лучше.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Не надо было

По прошествию времени создается ощущение сложного, напряженного, но безошибочного труда. Это не так. Были оплошности, ляпы, поражения. Скажем, я люблю цитировать. Например, Булгакова. Когда ситуация повторяла много раз прочитанное, экранизированное, всеми узнаваемое. Встречи с активом профсоюза. И. «Пролетариат я не люблю», - произнесено было мной. Бессмысленно, эмоционально. Публично, отчетливо, громко. Зря. Не надо было. Хотя я так думал и до сих пор думаю. Но промолчать было важнее. Даже если невмоготу. Не надо. Кто что сделал до, после - всё равно. Сказанное - записанное. Много раз и где предъявленное. В упрек поставленное. Если быть честным до конца, сказал «народ» в значении «пролетариат» авторском. Теперь это уже неважно. Раз произнесенное, сказанное, сделанное уже обратно не забрать никак.

Слушать любил то, что не стоило. От тех, от кого надобности не было. Тогда твердящие хвалу сегодня в лучшем случае молчат. А иногда и вторят тому, как сегодня время требует. Слушать лесть - ушам услада. Знаю, знал. Но слабость это человеческая. Всегда оборачивается платой. Ошибался в людях. Кого не надо, приближал. Сегодня не поднимут трубку. Незачем или нет времени. Обидно? Нет. Но время потерял. Доверие обмануто. Его валюта - искренность людская обесценена. Компромиссами наполнено то, что было дорого. Память в Лету канула о том счастливом времени. Я верю: это не финал.

Когда ты долго слушаешь то, что того не стоит, мозг не работает. Немеет сразу же, единовременно. Ты, как глухой, слепой, немой. И больше ничего. Лей в уши лесть погуще. Не зевай. Величие любое ты воспринимаешь тут же без сомнения. И напрягаться незачем. Бравада всё окутает. Ты в ней. То, что даже плохо было, станет ценным или ценностью. Оно твое. А ты? Ну вы же знаете. Повторять не буду. Идеал. Артек, страна, твой регион не могут быть безгрешны. Путь свой всегда явление временное. Чем дольше прозябаешь в этом заблуждении, тем драматичнее финал.

Справедливость

В нее можно только верить. СтОит. Единственное, во что. Она помогает сбыться благим намерениям. Позволяет мечтать. Приближать воображаемое. Его лелеять. Если с добрым помыслом, то произойдет, случится непременно. В Артеке мир так устроен лет уж сто. Ее нельзя в лоб просить. Только про себя. Для реализации она сама выберет время. Подходящее, могу сказать уверенно. Не подводила. Или мне казалось. Это и неважно. Главное, зная о ней, в нее хоть немного веря, делаешь. То, в чем даже нет уверенности. Делаешь, делаешь. Прешь напролом и всё. Справедливость дарит безумию надежду. Основания свершениям. Это не самонадеянность. Гордыни нет в том, что происходит. Она приходит после сделанного. Решиться позволяет вера в справедливость. В прошлом видишь ты следы ее.

Июньская смена пятнадцатого года наступила мгновенно. Лагерь уже стал сильно более опрятным. А природа Крыма помогла затянуть еще свежие раны от недавних работ. Климат, земля тут животворящие. В центральной полосе годы должны пройти, чтобы убрать с поверхности следы благоустроительной хирургии. В Крыму всё значительно быстрее. Рубцов сразу почти не стало видно. Многое дорабатывалось «поверх» детей. На наш страх и риск. Думаю, не совру: первое лето тяжелая техника появлялась на дорогах Артека чаще детских автобусов. Праздник и приезд премьера Медведева заставили всех «навести губы». Всё было готово, ждем. Часы ожидания - особая каторга. Каждый из приехавших хочет что-нибудь улучшить. Нас явно меньше, чем их. Плюс совсем немногие допущены. Даже без коронавируса важно тщательным отбором создать иллюзию недосягаемости. Подчеркивать величие. Такой прием.

Проекты рождаются, как дети. Смотришь на них и не понимаешь, как всё получилось. Сначала только смотрят, потом говорят, ходят, бегают. Живут от тебя отдельно, независимо. Уже совсем не дети. Ты же в них видишь то же, что когда они родились. Злишься, негодуешь. Кажется тебе, что они должны были быть другими. Какими? Они уже давно сами по себе. С рождения отдельно от тебя живут. Так и с Артеком. Он обновленный. Жил до тебя и будет после. В этом суть. Ты на пути его случайно встретил. Он глянул на тебя. Ты им проникся. Почувствовал. Он тебе на время подчинился. Нет. Доверился скорее. И справедливость отплатила сторицей. Лил дождь стеной. Ожидающие меня пытались против лагеря прогнуть. Перенести место праздника. На стадионе всё готово было. Дождь лил. Сиденья промочило. Меняли, полиэтиленом укрывали. Три тысячи гостей хотели в зал спортивный запихнуть. Мест на шестьсот. Я верил в то, что должно всем быть вместе. Это справедливо. И дождь прошел. До приезда оставалось ровно пять минут. Помню, новый асфальт испаряет то, что только что на него налило. Парит. Черный гелендваген. Гость за рулем его. Водитель говорит: «Садитесь!» Мы продолжаем путь.

#картинкипосубботам Балановская Елена
Воспоминание как опора

Заповедник

Кроме моря и солнца в Артеке поражает природа. Неискушенный взгляд натыкается на многочисленные кипарисы. Эти великорослые «сорняки» в советское время заполонили собой обочины. Четкостью и лаконичностью линий притягивают внимание до сих пор к себе. Но они отнюдь не самые важные, как может показаться, обитатели местной флоры. В середине девятнадцатого века на этой территории разбил свой парк директор Никитского ботанического сада - Гартвис. Он высаживал в нем различные растения, проверяя их на приживаемость в местных климатических условия. Так здесь можно встретить гигантские секвойи - дерево желаний, железное дерево и пробковый дуб, камфорное дерево и самый большой в Крыму болотный кипарис. Парк нависает над Хрустальным лагерем. А дача его автора сегодня - общежитие. Территория нынешнего лагеря Лазурный ранее принадлежала знаменитому тогда курорту Суук-Су, который вокруг себя создал скорее средиземноморский ландшафт, увенчанный раскидистыми пиниями. Известно, что на одном из Адаларов был ресторан, в блюда которого добавлялся в качестве декорации жемчуг, подчеркивая роскошь места. В Морском лагере сохранилась самая старая в Крыму оливковая роща. А рядом с его корпусами растут магнолии. Плодородная земля этой местности сама обросла самшитом, фисташкой, можжевельником и еще множеством удивительных растений, которых ты не встретишь просто так нигде.

Глаз обывателя разбегается при виде съедобных приправ, растущих в парках Артека. Жажда добычи, желание удивить маму, например, влечет к себе руки детей - охотников и собирателей. Чтобы дети не набивали чемоданы тем, что они встречают только в магазинах, вожатые предупреждают их об опасности. О том, что именно сейчас несезон сбора розмарина или лавра, например. Что он ядовит. Как ни странно, это работает. Более того, это действует и на неосведомленных взрослых. Так, запекая рыбу рядом с гостиницей на мангале, я полез в пакет за упаковкой розмарина, чем вызвал удивление и смех моих коллег, которые тут же сорвали ветку из клумбы при мне и предложили в качестве приправы. Я же им начал рассказывать историю про опасность и вред и понял, как это смешно на самом деле выглядит.

Заповедник, а именно таким Артек является во многих смыслах, не только в классическом, создает этот эффект доверия. Нет необходимости проверять, сомневаться. Зачем? В «раю на земле» всё обращено к тебе. Так чувствуют дети. Искренность - валюта тех заповедных мест. Без нее там чужому нечего делать. Даже будучи в нем, он чужд атмосфере, как иностранец - заметен в толпе. Дети его обязательно вычислят. Да и взрослые. Будут стоять в стороне. Чтобы не случилось вокруг. Наверное, такие места на земле созданы, чтобы что-то настоящее сохранилось. Редкое дерево, растение. Люди создают заповедники, чтобы сохранить вымирающие виды животных на земле. Хотели того или нет, но там, под горой Аю-Даг вырос заповедник детства. Наивного, настоящего. Того, о котором всегда с теплотой. Зачем? Не знаю. Нужен ли он теперь? Когда всё, что в нем, кажется, не применить нигде? Не нам судить. Время покажет, зачем он есть уже целых сто лет. Заповеднику по имени Артек обязательно применение найдется.

Лас-Вегас

Я там никогда не был. Думаю, также, как те, кто, проезжая во время крымского энергетического локдауна, так называли Артек, светящийся в темноте южной ночи. В Крыму она особенная. Как в Тамбове чернозем. Жирная и густая. Черная-черная. Кажется, что ее можно намазывать на хлеб вместо масла ложкой. Но когда кроме нее нет ничего, есть ощущение пропасти. В тот момент, когда темнота наступила, а звезды еще не зажглись. Луна не выкатилась. Именно так случилось тогда, когда на всем полуострове разом выключили свет. Двадцать семь тысяч квадратных километров земли в сплошной темноте. На Южнобережном шоссе замерли троллейбусы. Всё погрузилось в небытие. И так не на день и не на два. Если ты не был там, представить сложно. Не то, что Лас-Вегас. В нем точно всегда есть свет. Музыка. Шум. Как и Артеку, игровой столице никак нельзя в темноте.

Мы недолго думали и обеспечили свет везде. Расставили дизель-генераторы. Электрики тренировались, переключая их вручную по несколько раз в день. Автоматики нет. Плана отключений тоже нет. За час успевали. Двадцать тонн дизеля в день. И всё светится. Даже стела на повороте с шоссе. Костры Артека и сами надписи. Нет вины тех, кто тогда в него попал, что в Крыму нет электричества. Есть такие места для счастья, даже если несчастны вокруг все. Правильно это? Не знаю. Но тогда считал - да. Маленький генератор на крыше гостиницы. Новый год в темноте. Площадь Горного праздничная, обеспечена электричеством. Елка светится так, как нигде. Музыка гремит, бой курантов, салют. Всё, как всегда, должно произойти, случиться. Лас-Вегас бы позавидовал такой красоте. Вокруг всё в темноте. Даже у тех, кто работает в лагере, с утра в домах нет электричества. Тепла тоже нет. Мерзнут все. Но для детей не жалко. Конечно, есть те, кто ропщет. Так люди устроены все.

За сто лет Артек стал таким, как Лас-Вегас. Был там, не был: о нем знают и помнят все. В лучшие годы и в худшие миром место наполнено. В нем дети. Из разных стран, где живут взрослые разные. Цивилизованные и не очень. Дети же не виновные в том, что у родителей их в голове. Даже в годы войн находящие занятия, интересы общие. Говорящие, чтобы быть понятыми на чужом для себя языке. Угнетаемые и угнетенные - здесь все равные. И те и те. С ними вместе флаги их стран, песни, танцы. Даже блюда в меню. Потом в животе. Добавляют друг друга. Какими кажутся далекими эти образы в жизни нашей. Теперь есть мы и другие. Остальные все. Дружественные и не очень. Хорошо, что тому Артеку неважно. Который навсегда во мне.

Команда

Окна моего номера, в котором я жил на протяжении всего срока работы, выходили на море. Слева - подножие Аю-Дага, справа - Адалары. Между ними пляжи Морского, Горного, Лазурного лагерей и порт - место постоянной дислокации морских отрядов Артека. Им уже больше полувека, и представить себе лагерь без ялов и их команд, одетых в белоснежную форму с синей оторочкой, невозможно. Часто, выходя на балкон, я наблюдал их тренировки. Заметив меня, они поднимали лакированные лопасти весел вверх в знак приветствия. Слаженно, по команде загребного. В этот момент становилось немного не по себе, но эстетика действия, работа команды, даже сочетание цветов стихий воздуха и воды и на их фоне ярко-белого борта лодки и команды завораживали. Оторваться невозможно. Надеюсь, они были искренни так же, как я, в тот момент. Хотя бы большинство из них. Кульминацией смены было соревнование Морских отрядов лагерей. Ялы выстраивались прямо напротив гостиницы у подножия горы Медведь и по сигналу начинали свое стремительное движение к порту. За этим наблюдал весь лагерь. Несмотря на то количество раз, которое мне посчастливилось наблюдать это зрелище, застав его, оторваться было невозможно. Молниеносно и в то же время бесконечно тянулись минуты этой дистанции. Они были самыми важными для участников. Важнее всего. Это подкупало.

После финиша команда-победитель выстраивалась на пирсе. Уставшая, но счастливая, она получала свой приз и по традиции прыгала одетой в воду. На награждение выстраивались все участники, и меня всегда поражало то, что победители это не всегда самые здоровые и сильные. Построй их в ряд - никогда не отгадаешь, кто настоящий. Команда это не только килограммы мышц. Дух, сплоченность. Целеустремленность. Если хотите, одержимость и вера в свои силы. Часто загребным у них была маленькая, но отважная девочка. Она не могла помочь силой. Но ее страсть заражала остальных.

Моя команда сформировалась не сразу. Поначалу были моменты нескооодинированности. Нет, никто не хотел плохого, но видел движение вперед по-разному. Ко второму артековскому лету мы смогли, как мне кажется, войти в наш общий ритм и из отдельных исполнителей превратились в оркестр. Такой настоящий джазовый бигбенд, который мог и по нотам и мимо них. Готов был к любой импровизации. Один начинал - другие подхватывали. В ней было место соло для каждого, но никто не забывал об основной теме. Она, как и всё в жизни, - любовь. Очень сильная эмоция, яркое отношение к тому, чем занимаешься. Каждый, наверное, мог был бы быть отдельной звездой. Но вместе у нас, пожалуй, всё получалось. Как в соревновании ялов, мы раз за разом выигрывали борт. Такой команде мог бы позавидовать любой: город, регион. Нам тогда повезло быть вместе. Уверен, повезет и в другой. Правда, сколько ждать еще, не знаю. Верю, что недолго, малость.

Вина

Это внутри, сразу за совестью. Признание за собой причин безвозвратного. Того, что в исходное состояние не вернется. Давящее чувство. Как влюбленность, делает в животе тепло. Только не исчезает так легко. Наружу не рвется. Сидит себе и сидит. Она твоя. Чем дальше понимаешь, тем ближе она тебе. Больно - нет. Но нелегко. Она в тебя прорастает, с тобой остается. Часто случается, что свыкаешься. Находишь объяснения. Рассуждая сам с собой, убеждаешь себя в чем-то другом. И вина невидимой остается. Это опасно. Право тебе дает на повтор. Если ты не замечаешь ее, это совсем не значит, что не делаешь то, что раньше считал невозможным. Она есть у всех. Важно знать ее в лицо и не забывать. Чтобы не плодить ее. Только невинным всё можно.

Я помню то утро. Звонок ранний совсем. Значит, что-то произошло. «Да, выезжаем». И мы уже по лагерю несемся. Рано. Еще совсем темно. На улице никого. Только наша белая шкода. На борту - Артек. Лазурный лагерь. Сразу налево. Не доезжая до медицинского корпуса, метров сто. Акация. На ней тело висит на веревке. Я близко подойти не смог. На встречу нам наш участковый идет. Во мне вдруг задрожало всё и замерло. Мертвая. Потом было еще много чего. Я помню, кофе в стаканчиках полицейский принес. Курили тогда одну за другой. Кто-то тело снял. Упаковал в мешок и увез. Я звонил по телефону, разговаривал долго. Вожатая. Бывшая. Контракта закончился срок. В тот момент появилась вина. С того места ее еле-еле стащил, уволок. Потом свыкся с приобретенной ношей.

Вожатый - временная профессия. Хороший срок ее - год. Три максимум. Мной был такой порядок введен. Не может вожатым быть тот, кому некуда деться. Никто его не ждет. И он вынужденно остается. Причина в том, что подошел ее срок. Сначала показалось так. Но выяснилось, что всё наоборот. Социальные сети, сестра-близняшка, подруги. Прояснили всё. Любовь. Отец, который, видимо, как хочется, жить не дает. Обстоятельства жизни. Всё ясно. Но вина всё равно остается. Косвенно, невзначай. Не заметил, мимо прошел. Мог бы не допустить. А кто-то с этим живет. Ежедневно делая то, что исправлению не поддается.

Домком

Начало строительства это всегда разрушение. Всего, что мешает или может помешать потом. Это завоевание. Прежде всего новых объемов. Но и площадей вокруг. Учитывая, что на территории больше двухсот гектар никого, кроме строителей, к осени не было, они «расползлись» и быстро закончили естественный процесс разрушения построенного очень давно и плохо содержащегося. Угнетенные этим видом и гонимые желанием сохранить зарплаты, люди напряглись и стали сомневаться. Что построят. Что построят вовремя. С надлежащим качеством и именно то, что мы усердно демонстрировали на картинках и обсуждали на бесконечных совещаниях. Поначалу вообще считали, что под видом стройки часть Артека исчезнет совсем и то, что только задумывали предыдущие владельцы, реализуется воплоти: на месте детских корпусов появятся коттеджи и даже виллы.

Время шло, и сомнения обрели свою привычную форму слухов. Они распространялись через кухни. Ну, а если учесть, что ходить здесь, кроме как друг к другу в гости, некуда, быстро завоевали головы. Мы упустили момент заражения умов и должны были побороть уже начинающуюся эпидемию. Слухи обретали формы жалоб и писем во все инстанции. Те вызывали нездоровый интерес контролирующих органов и СМИ. Так что ждать и оставаться в стороне было смерти подобно. Весь этот классический советский флер мог захлестнуть лагерь. И вместо дела мы бы занялись самым любимым занятием - поиском виноватых. Жаль, что до себя бы самих в этих потугах никогда бы не дошли.

Сама ситуация подсказала выход. Нужен был народный контроль. Такой многоликий, смотрящий в самую суть Полиграф Полиграфович. Правда, Булгаковский или входящий тогда в моду инструмент проверки лжи - непонятно. Лагерный или народный контроль - управдом. Именно тогда сформированные из будущих пользователей, директоров лагерей, вожатых, завхозов комиссии начали ходить по реконструируемым объектам и проникать во все тонкости стройки, которых, как оказалось, немало. Видом они действительно напоминали возглавляемые «Швондерами» домкомы. Одеты плохо, в штатское. Ничего ни в чем не понимали. Но виду не подавали. Спрашивали громко. И от того себе казались очень важными. Сначала это всё было ни о чем. Но вскоре сработало. Понемногу, с каждым днем заражая своим отношением, на одной стороне домкомы со строителями оказались. Для них Артек действительно был их дом. А не то место, где они на время прописались.

#картинкипосубботам Балановская Елена

Бригады

К моменту окончания первого летнего сезона мы начали регулярно платить зарплату. А позже, создав федеральное учреждение, существенно ее повысили, переведя всех на большие относительно крымских оклады. Это было осознанное решение. Полуостров только с виду казался соединенным с материком. Задолго до четырнадцатого года он превратился в настоящий остров и жил по правилам ограниченной в доступе территории. Люди, если могли, уезжали. Новых особенно не появлялось. Так что нужно было сохранить кадры. Иначе все наши намерения и амбициозные планы могли бы столкнутся с банальным дефицитом рук, даже без требования к их квалификации. В момент же стройки основная масса персонала потеряла свое прямое предназначение. Мы не учили, не лечили, не кормили. Никого не возили. Охраняли - да. Территорию. Большую, дикую. Лишь отдаленно напоминающую рай земной. Правда, серьезно заброшенный и заросший.

Тогда и принято было решение, воспользовавшись свободой рук и в целях недопущения проникновения разных мыслей в пустоту голов, собрав их во временные бригады, бросить на амбразуру уборки. Нужно было не просто мести. Важно было под руководством профессиональных озеленителей вернуть парку Артека его истинное лицо, тогда больше похожее на лес. Плодородная Крымская земля обросла гуще моих щек так, что море можно было рассмотреть только с пляжей. Идея, прямо скажем, была оскорбительна для многих. Не понимая, почему нельзя, не работая, просто получать зарплату, люди потянулись к защитникам своих понятных интересов - профессиональным бездельникам, в профсоюз. Те, под предлогом защиты угнетенных прав, нашли повод покачать свои права. Но это ничем не закончилось, так как, не делая ничего, нужно было объявлять простой, а это бы лишило людей сразу ставшей привычной зарплаты. Так все заметили, кроме стройки, оживление на территории лагеря, превративший труд сотен людей в постоянный субботник, правда, в рабочие дни.

По началу бригадный труд раздражал народ. Стройка только началась, и их уборка происходила на фоне разрушения. Чтобы реконструировать, многие корпуса было необходимо разобрать до основания. Не веря в то, что следующей весной лагерь заработает, врачи, педагоги, психологи и особенно работники общепита считали, что стройка никогда не закончится, и они превратятся в бессрочных «рабов» на плантациях, площадь которых не менее сотни гектар. Но со временем и корпуса начали расти, и результат работы бригад заметен. Четыре-пять месяцев несвойственного, не своего труда раздражают. До весны было очень тяжело. Но как только забрезжила перспектива, люди воодушевились. Они уже не выглядели серыми и угнетенными. Понимали, что их ожидания не обмануты, а результаты собственного труда заметны. Растущая инфраструктура превращала их из озеленителей в уборщиков. Но это приближало их к профессиональному труду. Даже не нужно было просить. Возвращаться всегда приятнее, чем уходить. Знал, что это касается дома и сознания. Тогда понял - профессии тоже.

Везет

Наверное, не совсем верно произносить вслух, что ощущаешь себя везучим человеком. В одиночестве, зажмурившись и как бы даже с собой говоря, я часто уповаю на удачу. Привожу себе в пример сегодняшнему факты прошлого, когда был лишь шанс и он выпадал. Не прошел стороной. Или наоборот, шансов было много, но не случившись, теперь задним умом ощущаешь, как тебе на самом деле повезло. Везение бывает разным. Иногда, на первый взгляд, кажется неудачей. Иногда ты узнаешь о нем сильно позже. Даже не догадываешься, как тебе уже везет и повезло. Так случилось тогда в мой первый год. Он, как и все последующие, оказался очень удачным.

Нужно честно сказать, что глядя на Артек тогда, нужно было слегка зажмуриться. Лучше это делать в сумерках или ночью, так как следы бытования в нем были настолько очевидны, что в ряде мест ужасали. Представить мечту в таком убожестве было сложно. К этому привыкли только постоянные обитатели. Жили в своем прошлом представлении и на голубом глазу считали, что всё хорошо. И сейчас, я уверен, мест, обошедших вниманием, осталось множество. Чего стоит Алмазный, открытый бассейн. Верх идеологического рационализма - Ленин. Он же главная противооползневая конструкция, удерживающая склон. Маяк по совместительству. Рожденный советской страной, он умер стоя. Даже не погребен. Оброс травой, кустарником. Такой каменный тролль. Идол забытого, отмененного прошлого. Его изваяние. Уже к середине первого лета мы начали готовиться к масштабной стройке. Ждали конца заездов. Старта. Начала реконструкции. В то, что получится, не верил никто. Ждали всего, чего угодно, но не того, что к лету следующего года мы сможем принять во всем новом более двух тысяч детей единовременно. И это будет только началом.

Принялись за то, что и так было не задействовано. С корпусов Морского лагеря, переданных в гостиничный фонд. Было важно показать всем, что Артек снова про детей. Не про деньги, не про отдыхающих, съем жилья и сезон. Не про то, чем всё было пропитано здесь. И вот строители уже на объекте. Если вы не были в Артеке, но хотя бы раз видели его в репортажах или на фотографиях, в развороте газеты, то точно вам показывали его - Морской. Его корпуса, вросшие в берег, на самой границе воды. Увидите, знайте, это те самые. До сих пор модные. В них просыпаешься под воды прибой. Слышно, как галька, увлекаемая водой, бьется друг о друга. Они - визитная карточка Артека. Так и нам поначалу казалось. Власть предыдущая не обошла их вниманием. Разноцветные, пестрые фасады, формой напоминающие слонов. Любимое животное жены первого украинского президента. Всё, как положено. Она возглавляла фонд. Принимала закон о лагере. Ей обязан он тем, что остался целым, не нарезанным на участки, не застроенным гостиницами и коттеджами. Прошел демонтаж облицовки стен, опорных колонн. То, что было скрыто от глаз всё то лето, стало явным. Трещины, дыры. Осыпавшийся песком бетон. А в них еще только вчера отдыхали дети. Вот, что такое повезло. То, о чем узнаешь потом. Это было первое лето в Артеке.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Случайно

На самых первых фотографиях в Артеке вы не увидите бородатого, длинноволосого, загорелого жителя Черноморского побережья. Бледный, бритый, слегка изумленный москвич - таким я был, приехав в Артек. Внешность была всегда нетипична. Я и для чиновника был видом странный. Но свои теперь привычные очертания приобрел, нужно честно сказать, случайно. Так бывает, лучшим становишься, без стеснений лишних, непродуманно и неспециально. Первое, что произошло со мной, значительное снижение веса. Сейчас так не получается, даже если худеть постоянно. При моих восьмидесяти тогда - шестьдесят пять стало реальным. Помню, на мне всё висело вскоре. Встречая меня, мой начальник, Ольга Юрьевна, поправляла регулярно. Заставляла затянуть пояс туже, чтобы не казаться расхлябанным. Гости разные. Кто-то обращает внимание только на внешний вид. Лагерь это даже хуже футбола, знают все, как надо, правильно.

Ну да ладно. Начнем с головы. Я уже упомянул о том, что финансирования было недостаточно. Средства стали недоступны Артеку, так как очутились на счетах теперь иностранных банков. Единственный способ - государственная программа развития лагеря. Разработка ее - отдельный вопрос. Написана была молниеносно. Согласование же - любимый процесс чиновников. Вопрос, замечание, вопрос, замечание. На одном из таких совещаний я пообещал, что не буду стричься до финала согласования. И к выходу распоряжения правительства сильно оброс. Больше трех месяцев длилось томительное ожидание. Сам был для работников индикатором их неудовлетворенного желания. Стать таким, как сейчас, помог «зарплатный» вопрос. Бриться тоже перестал случайно. Приехал в Москву на съемки без бритвы. Через пару дней щетиной оброс. Продюсер программы обратила внимание: «Вам идет». Так закончилось ежедневное истязание. Раз в неделю бреюсь теперь. Можно реже. Чаще нет ни нужды, ни желания.

Жизнь это случай. Появление твое - тайна. Если делаешь то, что должно, всё происходит правильно. И Артек случился случайно. И успех его не был планом. Просто делали то, что можно. Каждый на месте своем, регулярно. Мы испытывали удовольствие от результатов труда без лукавств и обмана. Жить так, как требуешь, совсем непросто. На пути вверх масса соблазнов. Гарантировали прической денег выплату. Обещали, говорили в лоб, прямо. Выполнять то, что непросто, можно, если знаешь - только так правильно. Чувствуешь, небритой щекой трешься о знакомых тебе с тех времен рьяно. Без сомнений и искренне, с удовольствием. Так случается редко, прямо скажем - случайно.

Обязательное унижение

Не знаю, как вы, но я при посещении различных государственных организаций испытываю определенный дискомфорт. Внутреннюю робость, неуверенность в себе. Называйте, как угодно, но если бы было возможно, не ходил бы туда ни за что. Мучать себя насилием специально странно, невозможно. Есть ощущение подозрения, легкого тобой пренебрежения. Гражданин тут только тот, к кому ты пришел. Начальник он. Всем остальным это ощущать должно. С самого входа. «Ваш номер?» Ни «Как вас зовут». Зачем? Чтобы что? «Номер? Статья? Пардон! Причина обращения? Вот Ваш номерок. Срок ожидания на табло». Ничто не напоминает? Это лучший пример. Зараза эта проникает везде, если что-то пустить на самотек. Даже лучшее становится похоже на то, от чего не уйдешь. Как это возможно.

Работа с детьми требует многого. Всего сразу не назовешь. Среди формального - медицинскую книжку. Ворох справок о том, что здоров. Список огромный. Сам не соберешь. Хорошо, что в Артеке своя поликлиника. Организуем. Будет удобно. Честно. Не просто зайдешь и выйдешь. Сдаст каждый из нас всё. Решено. С утра натощак. Как положено. Я к самому началу приехать не смог. Отвлек важный звонок, разговор. Нужно было срочно подготовить письмо. Решимость не потерял. Подъехал к поликлинике. Мои коллеги выстроились при входе в кружок. В некотором стеснении. Глаза прячут. Безмолвно. Сказать боятся или нечего. «Может Вам не стоит?» Пошел. Только тогда понял, как медициной унизить можно. Газетки, палочки от спичек. Всё, как было и быть должнО. Ощущение, что надругались над тобой. Как положено. Добавьте к этому очереди, запись. И всё станет «хорошо». Понятно, почему за деньги, нечестно, из-под полы - можно.

Жизнь так устроена. Всё, задуманное хорошо, испортить можно. Не развиваясь, деградирует. Превращается в то, куда попасть нежелательно. Быть там нехорошо. Ощущать унизительно. Сложно. Идти не хочется. И так всё. Может, это только у нас? Не знаю. Не пробовал. Возможно. Медицина, врачи Артека здесь ни при чем. Это касается всего. Лагерь, даже самый лучший, в тюрьму превратить можно. Верный признак, если все знают, как надо. Есть всё. Исключительность положения. Великое прошлое. И больше не нужно делать ничего. Вокруг враги. А в нем уже нехорошо. Быть сложно. Найти в себе то, что измениться обязано, должно. Критиковать себя лучше, чем чувствовать обязательное унижение потом. Это важно, нужно, можно.

#картинкипосубботам Балановская Елена
Образовательные симулякры

Нельзя, можно

Тот Артек, в котором мы очутились - место жизни, которое описать сложно. Можно сказать многое, но ничего не передать. В нем было всего навалом сразу: столетняя история, традиции. Часть мы воссоздали. Оживили. Люди. В основном те, кто не захотел или не смог уехать. Были те, кто хотел от жизни спрятаться, убежать. И такие были. Мы и представить себе не могли, что у многих нет кроме лагеря ничего. Приехав сюда еще вожатыми, взрослели, влюблялись, женились. Всё здесь. Детей рожали. Метры общежитий делили. Пристраивали, надстраивали. Так, как везде. Считали, что можно. День ото дня стирали границы между работой и жизнью. Незаметно делая то, что нельзя, можно.

В бытность мою начальником тверского образования меня один раз и навсегда научили. Показали, объяснили. Я был в интернате в канун Нового года. Это два здания. Жилое и учебное. Их, в силу погодных условий центральной России, переходом соединили. Так было нужно и вполне возможно. Дети начали в тапках ходить на занятия. В миг результаты академические просели. Те, кто отличниками были, стали хорошистами, троечниками. Потом тапки, домашнюю одежду в учебном корпусе запретили. Шаг за шагом успеваемость выправили. Хорошо, когда то, что нельзя, становится можно. Наоборот привыкать сложнее. Отношение ослабляет концентрацию. Мы позже старались интернаты закрыть. Оставив детские дома, интегрировать их обитателей в школы обычные. Так правильно. Много где получилось. Случилось то, что казалось невозможным. То, что давала власть, использовать только в работе меня еще там научили. Например, не возить своих детей в школу на рабочей машине. И многое другое, что, если начать, кажется можно.

Так и в Артеке. Бассейн, пляж детскими были. Но если нет нельзя, то взрослым можно. Нельзя в детской раздевалке быть взрослому. Этому картинки мои из детства футбольной секции меня научили. Тогда закончился футбол. Здесь я мог определять, что можно. Нельзя всё, что стирает границы между работой и домом. Ощущение работы и жизни. Вы же скажете, лагерем нужно жить. Да. Но четко понимать, что это работа. А то можно жарить шашлыки на крыше детского корпуса в пересменок. Это же мой дом. В нем всё для меня можно. Выращивать коноплю в пластиковых бутылках, перемещая их по лагерю из места в место. Десятками. Для себя можно. Столкнувшись с этим, мы не понимали. Нас не понимали. Они так годами жили. Впереди были девять месяцев стройки. За них можно родить ребенка. Отучить от того, к чему все привыкли, сложно, но оказалось возможно.

Лагерное

Слово «лагерь» не самое благозвучное в русском языке. Усугубившееся возможностью всем туда попасть в советское время, оно добавило негатива. Лагерная жизнь, лагеря, да и начальник лагеря созвучны скорее Солженицыну и Шаламову. За этим восприятием сложно разглядеть радость, желание там быть, стремление попасть. Правда, говоря о своей новой тогда работе, я как-то осекался и старался использовать имя собственное, чтобы не казаться ностальгирующим о прошлом заключенных. Видел и замечал, как удивляются мои собеседники. Люди, слушающие меня на совещании или на конференции. Да, думали они, дошел.

Тем временем в детских лагерях было шумно и весело. Мы справлялись с задачей приема детей. Не всё было гладко. Особенно, когда месяцами не платили зарплату. Но Артек это «машина» в хорошем смысле слова. И ее инерции хватает надолго. Большинство бы позавидовало и этому качеству результата. Ему с лихвой хватило прожить то лето. В проблемах не застрять. В пучине изменений не утонуть. Всем было непросто. Тем, кто был там давно, недавно, кто только что приехал. Много неоднозначного. Но море, солнце, горы и дети - элементы идеального мира, который лагерем не назвать, язык не получается повернуть. Тогда он был в основном коммерческим. Продавал в «рай» билеты. В него приезжали те, кто мог себе позволить там отдохнуть. Родители, вспоминающие или желающие туда попасть в детстве, тешили этим свое эго. Потом рассказывая всем: «Мой, он в Артеке. Смотрите, какой я. Смог жизнь под себя прогнуть».

А что об этом думали, что чувствовали дети? Разное. Заслуженное попадание в Артек это признание. Его ждут, к нему стремятся. Те же, кто был тогда не по своей вине, не ощущали этого. Страсти не было. Часто Артек для них - очередное развлечение. Я понял это лишь потом, когда удалось что-то поменять, восстановить. Сделать как себе. К лучшему это самый верный путь. Были те, кто лагерь ощущал, как заключение. Жаловался мне один на площади Дворцовой вечером. Рассказал, что плохо вел себя. Родители намеренно не пустили в Ниццу. Срок отбыть в лагере заставили. «Вот я мучаюсь теперь. Жду, когда же смена кончится, и я во Францию вернусь». Кто был там, знает, как там. Как волнами захватывают ощущения. Получается то, что никогда не думал даже пробовать, в одно мгновение. Радость искренняя, слезы от эмоций. Всё вокруг менее значимо. Важны внутренние ощущения. От того, что делают все, что по-настоящему хотят. В мире все с другими и с собой живут. Не без исключений. Настоящее неидеально. Но тогда я ощущал к этому общее стремление. Дети чувствовали. Множили добро. Оставляли там. С собой всё не увезешь. Счастье в узелок не завернуть. Лагерь это временное явление. Во всех смыслах. В жизни каждого случается такое, что забыть не можешь. Лагерь он, но многим хочется его хотя бы в памяти вернуть.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

ЧКХ

Чисто крымская херня. Ее было много. Огромное количество привычного, обыденного, регулярного для всех удивляло, обескураживало. Лишало дара речи и возможности среагировать. Ты не мог себе представить, что может быть так. Для всех же тебя окружающих всё было в порядке вещей. Например, как руководителю учреждения, мне предоставили рабочий автомобиль. Огромный старый внедорожник - тойота лендкрузер. Совсем большой, валкий. Он прошел более шестисот тысяч километров и потому весь скрипел и кряхтел, но ехал. В его багажнике был большой кровавый след. Вероятно, от перевозимой туши. Надеюсь, животного. Но самое интересное, что вместо технического паспорта автомобиля под козырьком была визитная карточка без особенных опознавательных знаков. Только телефон, фамилия, имя. Не успев спросить, зачем мне это, получил внятное разъяснение, что, если вдруг Вас остановят, передайте эту визитку инспектору. Вопросов быть не должно.

Херня была разная. Но в основном рукотворная. Договорная и общепринятая. Она рождалась где-то между компромиссом, ленью и жаждой быстрой наживы. Учитывая то, что положение довесеннего Крыма в какой-то степени напоминало нашу Калининградскую область или Дальний Восток, периферийное сознание дозволяло многое. Можно было продать участки земли с возможностью доступа только через территорию лагеря. Запроектировать и построить огромные жилые комплексы с единственным расчетом врезаться в его канализацию. Рекламировать дорогостоящие виллы, не скрывая, что доступ на пляж может быть только через детский лагерь. Выгородить его часть и открыто продавать билеты для прохода на эту территорию. После ялтинского рынка, которому особенно не было альтернативы, чувствовать себя вольготно в Азбуке вкуса в Москве. Без капли стеснения установить ценник на только произведенные крымские вина значимо выше французских. И многое-многое другое. Этими шокирующими особенностями полуостров был полон. Казалось, они везде. Всё не рассказать, часть и не вспомнить. К некоторым за время жизни там мы успели привыкнуть.

Говорят, что такая херня есть много где. На Сахалине и в Сочи, в Краснодаре, Чите, Грозном. Привычками мест и местечек мы связаны, как путами, которые не имеют своего начала и, кажется, им нет конца. Устойчивость, преемственность, как верительная грамота, узаконивает их. Объясняет и обосновывает невозможность изменений. Мы приехали из другого места и удивились. Усомнились. Сказали «нет». Не прогнулись и не купились. Нам было, что терять, и это нам помогло. Наш случай уникален благодаря созданным нам условиям. И, наверное, былое не вернуть. Но как менять просто так. Как обеспечить устойчивость результатам и не стать временным изменением, только подтверждающим правило. Тогда мы об этом не думали. Улыбались. Встречая, лишь пожимали плечами. ЧКХ, что тут скажешь.

Море, солнце, горы

Вверенный мне объект требовал участия. Обеспечить его можно было лишь огромным числом бюрократических решений. Для этого нужно было постоянно летать на встречи и совещания в Москву. Тонус всем придавали еженедельные совещания у Вице-премьера. Там выписывались поручения. Нужно было их реализовывать. Добиваться, добивать, толкать. Еще в бытность моей работы в Министерстве образования и науки, руководимом Фурсенко, в департаменте Калины, мой непосредственный руководитель Игорь Реморенко прозвал меня, совсем юного руководителя отдела, Маугли. И это не из-за смуглости кожи или черноты волос. Он говорил: «Тебе легче сдаться, потому что, если тебе что-то нужно, ты кого угодно допечешь». В новой ситуации я приобрел к имеющемуся загар лица от постоянного нахождения на солнце. Видимо, стал еще больше соответствовать ранее выданному прозвищу.

Крым - это триста солнечных дней в году. Его Южный берег - вдобавок море и горы. Это первое, о чем думает хоть раз там побывавший гость, житель Москвы, когда к нему на встречу приезжает работающий там, на полуострове. Он уверен, что основное время рабочей недели находящийся перед ним человек проводит на пляже, день ото дня устраивая себе продолжительные сиесты. Удивляется, если ты заговариваешь об отпуске. «Зачем он тебе? Ведь ты в нем живешь?» Внешне всё действительно так. Я жил всё это время в гостинице, построенной югославами, по-моему, к Олимпиаде-80, на расстоянии пятидесяти метров от моря, у самого подножия Аю-Дага. Море было так близко, что сквозь открытые окна с утра был слышен прибой. С одной стороны было море, с другой - горы. Весной в бухту заходили порезвиться дельфины. Сначала их спины поднимались над горизонтом, далеко. Позже они подплывали ближе. Играли и выбрасывали свои тела из воды на радость заметившим их. Рай земной. Добавим к этому приятный сухой климат полуострова. Дневной зной, перемежающийся утренней и вечерней прохладой, спускающейся с гор. Пышную растительность Южного берега Крыма. Ароматы и вечный стрекот цикад. И чиновник, представляющий всё это, к которому ты приехал, тебя в глубине души ненавидел.

Для меня это было странно. Находясь там, кажется, что это навсегда. Успеешь. За первое лето я зашел в море один раз. И то это было ночью, в первый приезд, до назначения. Потом всё полетело, побежало, понеслось и осталось сейчас в воспоминаниях, как фотография, картинка. Ощутить, где ты, помогало постоянное перемещение по лагерю пешком. Но насладиться, вкусить было некогда. Смена за сменой. Подготовка к стройке. Вечный поиск денег, которые нужны на всё. Людей. Утром встал в пять, если повезет, в шесть часов и вперед. До вечернего события в лагере. До отрядного круга перед сном. До победного. Так на самом деле было. Дни, недели, месяцы - всё превратилось в смены и пересменки. Нет дней рабочих и нерабочих. Лагерь по-другому графику живет. Солнце, море, горы - это для тех, кто к нам приехал. Так там есть, и так там было. Только по прошествию лет, сменив Крым на Москву, тоскуешь по тому, чего раньше не замечал. И у нас так всё. Когда есть, не ценишь. А потом: было, было, было.

Банановая республика

Колониальная политика сегодня, столь широко осуждаемая везде - с высоких трибун и на кухне в быту, ранее имела более простое звучание. Колонизатор он и в Африке колонизатор. А колонии по-доброму звались банановыми республиками. Часто они - бананы, там были в избытке. Доставались всем. А под эгидой добрых отношений компании страны-колонизатора разворачивали свою деятельность, в основном добывая и вывозя. Не только и не столько бананы. Так что с детства знакомая всем сладкая, сытная ягода была добродушным прикрытием разного, в том числе не всегда благовидного.

Так было и в Артеке. Честно сказать, весь полуостров выглядел, как место, из которого берут и в которое не вкладывают. А то, что всё же делают, пахнет фальшью. Крым действительно был больше похож на приемного ребенка, нежели своего. Это не было следствием только политики основной части страны. Основанием тому во многом служила психология жителей полуострова. Сезонность, наша, вживленная в сознание, временность глубоко проникли в сознание и заставляли идти на нелицеприятное, оправдывая это тем, что скоро осень и всё закончится. Так часть детских корпусов была переделана в гостиницы. Свободные средства вкладывались в инфраструктуру для тех, кто мог заплатить много, сразу, сейчас. Наличными и мимо касс. Соглашаясь на компромиссы, сотрудникам незаконно прямо на территории выдавалась земля для строительства дач. Сами они проживали во всем, что только можно. Например, в подтрибунном помещении давно не функционирующего пятидесяти метрового бассейна. Более того. Умудрялись на лето всё это сдать внаем, переехав на дачи, в сараи на огородах, в палатки. Отдыхающий - это основной доход. Работа в Артеке негласно оплачивалась такими возможностями. На территорию выдавались пропуска. Легально, проживающим. И из-под полы всем остальным. В качестве первого достижения в наведении порядка мне называли двукратное увеличение цен на их незаконную выдачу. Гайки закрутил.

В выходные прямо по дороге, внутри лагеря ты мог упереться в стоящий посредине асфальта мангал и веселую компанию, выпивающую горячительные напитки. Не самый широкий пляж был набит объемными телесами отдыхающих «гостей» работников, которые закапывали бычки в гальку и оставляли после себя горы мусора. Ресторан, работавший в гостинице для взрослых, обслуживал детей в Морском и по заказу носил в номер только приготовленный шашлык. А в порту стояла пивная палатка. Порт, кстати, тоже был забит дорогими лодками. Правда, их владельцев в Артеке не нашлось. Всё это принимали все. В Артек давно приезжали те, чьи родители могли купить путевку, а не те, кто заслужил. Они тщательно готовились, привозя с собой спиртное и сигареты. Курили много и везде. Опасаясь пожаров, на территории были негласно организованы курилки. Видимо, зная всё это и даже участвуя, сотрудники так не доверяли произносимым словам. Смотрели на нас, как на колонизаторов, которые мягко стелют, чтобы, спрятавшись за фальшивыми лозунгами, возглавить привычную жизнь банановой республики.

Родство 

Среди множества моих странностей, от внешнего вида до самостоятельной езды за рулем, одно обстоятельство, уверен, не давало покоя многим. Кто я? Чей брат, сын, племянник? За всё время работы версий не счесть. Особую роль во всем этом многообразии занимала Ольга Юрьевна Голодец. Сразу оговорюсь: для меня она непререкаемый авторитет. Человек, остающийся им всегда, во всех обстоятельствах. Именно ее воле обязан Артек тем временем, когда он возродился, как феникс, из пепла. Но сейчас не о ней. О наших с ней отношениях. 

Во-первых, до той самой встречи в Белом доме мы были мало знакомы. Я, разумеется, знал, кто она. Мы раз встречались, но это было давно. И я не уверен, что она об этом помнила и помнит. Я не сразу пришелся ко двору. Будучи предложенным среди многих, в списке я не занимал приоритетного места. Позже узнал, кого хотела она сама. Сейчас он достойно руководит одной очень известной частной школой. Рожденный после разговора текст о  моих идеях по воссозданию Артека, ей глянулся.  Не более того. Для принятия решения важнее было то, что я случайно оказался компромиссной фигурой. Да и явно желающих особенно не было. Кто знал тогда, что и как будет с еще весенним полуостровом. Сложно было и с властями Крыма. Но на этом больше останавливаться не будем.  

Приехав в лагерь, я начал его изучать. Ходил, бродил. Заглядывал в каждый угол. Как-то уже возвращаясь из Кипарисного, неловко прыгнул с подпорной стены и сломал пяточную кость. Трещина была отчетливо видна на снимке. Через два дня приезжала Голодец, и мы в ее темпе должны были всё обойти. Мне было совсем нелегко. Раздраженная моим отставанием, она развернулась ко мне и достаточно резко, напряженно сомкнув брови, сказала: “Алексей Анатольевич, власть берут. Ее никто так просто не отдает». Позже было всякое. Но справедливости ради, нужно сказать, что к концу лета две тысячи четырнадцатого в лице своего руководителя я четко ощущал поддержку. И право на свободу. Это было партнерство. Близких по духу людей. Такое не часто случается даже между родственниками. Жаль, что это знание приходит после совместной работы. В момент назначения родство всё чаще оказывается куда важнее.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Люди 

И всё же Артек это люди. Только они есть то, что уже сто лет притягивает внимание. Учительство, образование, общество, страна это не территория, гектары и километры. Это люди. Их эмоции, отношения и мысли. Идеи, фантазии и мечты. В мире детей это очень заметно. Они позволяют значимому быть определяющим. Историческая натренированность, несмотря на невзгоды и различные временные расстройства, заставляла относиться к детям по-человечески. Ко всем по-людски. И этого оказалось достаточно. Остальное мишура. Ребенок, попав в ситуацию уважения, доверия, выбора, делает то, что ему нравится. Ни это ли зовется счастьем? 

В Артеке работает много людей. И тогда их было не сильно меньше. Тысячи. Многие из них прибыли сюда вожатыми и так и не смогли расстаться. Это внутренняя эмиграция в детский мир. В систему координат, ценностей, отношений. Часто они выглядят комично в шортах и футболках немного не по размеру. Как будто выросли из них. Как и из отрядной-лагерной жизни, которая в какой-то незримый момент становится всем. А вместе с этим копятся обиды, недовольства, неустроенность. Как у женщины в семье, отдавшей всё воспитанию детей, с их взрослением. Они искренни в своих претензиях к Артеку и оттого чужды. Главное, в этот момент изолировать их от детей. Иначе всё станет устроено как в обыкновенной школе. 

В первые дни, недели, даже месяцы я много встречался с людьми. Общался. Пытался понять. Без стеснения просил мне рассказать. Я ничего не знал об Артеке. Да и о том, где он есть, узнал не так давно. Разные, молодые и постарше. Женщины в основном. Для образования часто встречающиеся мужчины. Мудрые, опытные. Но в своей массе, собравшись в зале, на совещании в первый день на знакомство, долго еще потом выглядели загнанными. Немного дикими. В их словах, мнениях, даже в виде, не было существенных различий. Отдельные личности просматривались с трудом. Масса, народ, люд. Реагирующие штампами на всё. В куртках, шапках в помещении. По прошествии года стали заметны изменения. Как краски, на лице начала появляться косметика и прически. Обновился гардероб. Появилась разноголосица, а оттого жизнь, динамика. Мнение встречалось с мнением, а не проваливалось в молчаливую бездну. Отталкивалось и росло. Набиралось жизни. Не готовые на всё, а сомневающиеся и не согласные, дарили повод подумать, усомниться. Принять правильное решение, устойчивое. Готовое жить.

Система питания

Приехав в Артек, мы решали задачу демонстрации его работы. Всё должно было свидетельствовать о продолжении, нет, начале жизни. Число детей, открытых лагерей тому были самым красноречивым свидетелем. Единственное, что нам помогало - одержимость. Незнание лихо. Как в спорте: невозможное нужно научиться делать в детстве. Мы были малыми бесстрашными детьми. Соглашались, сами инициировали то, что с опытом казалось невозможным. Над нами смеялись. Часто соглашались только на словах. Но дуракам, как в сказках, везет. По прошествию уже многих лет кажется, что мы в ней и были. 

Лагерь это не только место, где спать, но и где есть. Со временем понимаешь, что последнее важнее. Еда - ключевой триггер. Главный раздражитель родителей. Расконсервировав летние лагеря, подготавливая их к сезону, мы открыли старую столовую - Теремок. Худо-бедно она начала работать. На проверку, в подмогу, чтобы всё было хорошо, приехал руководитель Роспотребнадзора. Анна Юрьевна симпатизировала команде. Часто бывала. Соглашалась с нашими попытками разрушить стереотипы. Меню, режим, рацион питания, требования к условиям в походе, оливье на Новый год - это всё тема отдельного эссе. Сейчас же было не до изысков. Кормили тем, что есть, тем, что осталось. 

Столовая это место питания всех. Детей, взрослых. Детей взрослых. Друзей. Несли всё и всегда. То, что осталось - питомцам. То, что не поставили на стол, - себе. То, что себе не можешь позволить, - на продажу. Такое положение вещей было известно всем. В том числе охране, полиции. Поэтому они тоже питались. Питалось и всё начальство. Это не обсуждалось. Как будто так должно быть. Порочный круг. Его разорвать еще предстояло потом. В тот злосчастный день нужно было испытать только стыд. Другого было не дано. Войдя на кухню, главный санитарный врач страны обратила внимание на заваленную посудой мойку. При наличии посудомоечной машины это действительно было странно. Она попросила ее разгрузить. На самом дне оказались две упакованные курицы. Это был настоящий позор. Он был наш, отечественный. Природный, натуральный, советский. От него было стыдно всем: тем, кто украл, тем, кто это нашел, тем, кто был просто рядом. И границы, страны, разные языки, правительства и президенты не смогли исправить систему питания. Она у нас одна, врожденная.

Смена

У каждого своя смена в Артеке. Моя длилась дольше обычной. Но двадцать первый день в лагере я помню достаточно отчетливо. Как и полагается, я встретил его рассвет на горе Аю-Даг, поднявшись туда вместе с детьми Морского лагеря. Эта старая традиция одна из немногих уцелела, так как была беззатратной. Нищета заставляла отказываться от всего. Денег в бюджете не хватало даже на зарплату. А для нескольких уцелевших студий их изобретательные руководители собирали материалы, где придется. Обязательств набрано было на всё лето, а средств их обеспечения не было вовсе. Ну разве что затоваренные пищевые склады. И то слава Богу.

Восхождение директора было диковиной. Начальника положено было сопровождать. Ко мне приставили опытного вожатого. Точнее сказать, меня приставили к нему, чтобы не сбился с пути. Это сейчас я могу любого провести на вершину. Позже случалось совершать подъем с одним ребенком на шее, другим на руках. Тогда всё было новым. Василий, так звали вожатого, держался молодцом. Достойно и профессионально. Его смена подходила к концу, и мыслями он уже был дома. Рассуждал, как будет разводить кроликов, чтобы кормить недавно родившегося ребенка диетическим мясом.

Он был из Украины. Я три недели назад приехал из Москвы. Мы вместе очутились на тропе к вершине не случившегося вулкана с отрядом детей. Ни о чем не спорили. Я не знаю, что подумал обо мне он, но я был впечатлен его работой. Он получал удовольствие от того, что делал. Должное совпало с желаемым в его непростом вожатском труде. И это было великолепно. Как он объяснял, помогал, терпел и входил в положение. Тон, взгляд, жесты - всё было безукоризненно. Без панибратства, но и не свысока. Так, как я не умел никогда. Наверное, потому и не стал учителем. Меня он тоже тогда наставлял. Сквозь свои слова знакомил меня с тем Артеком, который он оставлял с собой, покидая его. Тогда мне казалось, что мое прощание еще очень не скоро. Никто из нас не предполагал тогда, что жизнь нас так разведет. Раскидает за непреодолимые границы.

#картинкипосубботам Балановская Елена

Качели

Впервые я побывал в Артеке в мае две тысячи четырнадцатого. Помню, что чемпионат мира по хоккею был в самом разгаре. Ужин на набережной Гурзуфа. Мы пришли вдвоем с коллегой из Министерства образования и науки. На экране матч с участием сборной. Играли мы и финны. Почти все столы были заняты. И нам предложили сесть спиной к посетителям прямо у экрана. Выбора не было, мы сильно проголодались. Особенностью того времени было то, что ни телевидение, ни радио еще не перестроили вещания. Доступной была трансляция лишь украинского канала. Вел ее комментатор, который, очевидно, был против. Не за нас. И громко выражал это не на русском языке. Мы же, не понимая реакции зала, были в легком замешательстве. Ели и ждали. Гол. Пауза. Восторженные возгласы. Слава богу. Они за нас.

Нужно сказать, что в Артеке нас тоже не сильно ждали. Начальство, как принято, не встречали. На телефоны не отвечали. В выходные дверь в офис - здание главного управления лагерей (ГУЛаг), не открывали. Артек был крымским. Желания забрать его власти местные не разделяли. По-простому - все игнорировали нас. Нужно отметить, что к высоким гостям Артек был всегда приучен и потому не рассыпался подобострастиями даже самому значимому из них. Внутреннее достоинство всегда отличало лагерь не только размером, схожим с княжеством Монако. Независимостью. Внутренней свободой. Правом быть искренним, а не казаться. Если любить, то любить. Если ненавидеть, то до самого конца. Он к тому моменту был уже взрослым и потому, как молодая девушка, мгновенно не вспыхивал страстью. Скорее, как бабушка, медленно присматривался и неторопливо решал.

Этот приезд, да и последующие два, не давали окончательного, решительного ответа. Подтверждения моего приема на работу. Оказалось, что конкурс, проведенный вице-премьером, в котором участвовали от директоров школ до генералов, был лишь первым, маленьким шагом. А случившееся, в конечном счете, назначение тринадцатого июня всё того же года не стало финишем. Стать начальником не значит получить должность. Кресло, кабинет - бантики. Написанные заветные слова на визитке нужны только тому, кто ищет в них подтверждение. В Артеке всё решают дети. Авторитет у них заработать сложно. Потерять легко. Он измеряется продолжительностью паузы, которую может позволить себе говорящий на сцене Артек-арены, сопровождаемой тишиной детской аудитории, состоящей из нескольких тысяч человек. До этих пауз было далеко. Да и до строительства арены. В преддверии восемьдесят девятого дня рождения Артека я был представлен коллективу. А с самого утра шестнадцатого июня на линейке в Морском понял, что только громкими словами пока могу угомонить толпу.

Крым

По дороге на встречу я понимал, что разговор пойдет о всем известном полуострове. Конец марта две тысячи четырнадцатого, только что отгремевшая «Крымская весна» и звонок из Белого дома не могли быть не связаны. «Только не чиновник», - думал я и набирал номер отца, чтобы обсудить возможности, риски. После Тверской области в моей профессиональной деятельности присутствовало много разного. Позиции, должности, зарплаты, к которым люди идут всю жизнь. Но эмоций, сравнимых с возможностью сделать мир лучше в вверенной тебе территории самого большого региона центральной России, не было. И я понимал, что этого звонка ждал. Что, несмотря на Крым, соблазн согласиться слишком велик. Нужно было поговорить с тем, кто всегда за тебя. Мне нужно было его одобрение.

Эти сорок минут дороги пробежали незаметно. Москва уже выезжала из центра. Я направлялся в него. Навигатор тогда работал исправно и не вис, позволяя точно следовать его указаниям, а не достраивать и предполагать. С ним диалог был не нужен. Да, и я хоть и позвонил отцу, не ждал обсуждения. Он догадывался. Вспомнил, как пришел в свое время к моему деду, его отцу, за советом, нужно ли вступать в партию. Тот ответил, что да, в партии приличных людей будет больше. Это я воспринял, как нужный мне сигнал отца и деда, авторитет которых в нашей семье непререкаем, а образ даже немного мифологизирован. Встав с ними в один ряд, я расслабился и уже спокойно доезжал к цели.

Приемная Ольги Юрьевны хоть и отдавала, как и всё здание, общим прошлым, была уютна и не создавала ощущения шлюза в неведомую высь. Власть в ней являлась с человеческим лицом. И ты не представал перед ней «дрожащей тварью». Ее звонкий голос располагал к общению. Живой заинтересованный взгляд свидетельствовал о том, что ей не всё равно. Она участвовала. Позже стало ясно, что для нее Артек очень личное. В нем она бывала ребенком и сегодня могла себе позволить отдать долг тому месту, где ей было хорошо. Еще большее удовольствие, чем только брать. Я слушал ее, а на телефоне под столом незаметно вбивал в поисковик знакомое название «Артек». Лагерь в Крыму - первое, что прочитал я. Так, скорее отрицая и настороженно относясь к произошедшему той весной, я внутренне уже согласился. Но этого было, как оказалось, совсем недостаточно. Впереди были два месяца борьбы за возможность стать тем, от чьего лица я повествую теперь.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Любовь

Лагерь это всегда про любовь. Кто в нем первый раз не влюблялся? Или очередной раз? В девочку из отряда. В молодую вожатую. В приехавшую на несколько дней погостить звезду? В место. В море, солнце. Даже если смена не летом. В то, как к тебе относятся, считая тебя главным. В породистую собачку на ферме или в беспризорную кошку, облюбовавшую вашу столовую в поисках пропитания. В конечном счете, в себя, который может то, что раньше не пробовал. Что никогда до лагеря не получалось.

Влюбляться никогда не поздно. Жизнь разучает это делать. Заставляет быть разумным и рациональным. Жадным. Полюбить - значит потерять. Голову, время. Чувство брезгливости, наконец. Надо же трогать и принимать предмет твоего обожания. Принято считать, что Артек научал любить Родину. Россию, которая предоставила тебе возможность побывать в нем. Думаю, это так. Но без специальных слов и ритуалов. Находясь всё время рядом. Ухаживая и сопровождая. Не навязываясь и не требуя взамен. За двадцать один день любовь к себе ребенка становилась больше, чем он сам, и начинала требовать подтверждения. В отряде, в лагере, в Артеке. Выходя за его границы, в стране. Источником чувств всегда являешься ты сам. Требовать их от кого бы то ни было бесполезно.

Помню, как это всё начиналось. Я собирался ужинать, когда зазвонил телефон. «Вас беспокоит приемная вице-премьера Ольги Юрьевны Голодец. Вы сейчас можете к нам подъехать?» Кто она такая, я знал. Но лично знаком не был. Я жил за Преображенкой, на Открытом шоссе. Посмотрев на навигатор, я ответил, что буду не ранее, чем через сорок минут. «Хорошо, мы Вас ждем», - ответил приятный голос помощницы. Не раздеваясь, так и не притронувшись к готовому ужину, я сел в машину и поехал. Это был март две тысячи четырнадцатого. Честно, я не мог и предположить, какого рода предложение прозвучит. Что мне предстоит бессонная ночь осознания того, что можно и нужно сделать в месте, в котором я ни разу не был. Да и признаться, когда услышал, не знал, где оно находится. Так часто случается, когда это любовь.