Слон в Удаве

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Случайно

На самых первых фотографиях в Артеке вы не увидите бородатого, длинноволосого, загорелого жителя Черноморского побережья. Бледный, бритый, слегка изумленный москвич - таким я был, приехав в Артек. Внешность была всегда нетипична. Я и для чиновника был видом странный. Но свои теперь привычные очертания приобрел, нужно честно сказать, случайно. Так бывает, лучшим становишься, без стеснений лишних, непродуманно и неспециально. Первое, что произошло со мной, значительное снижение веса. Сейчас так не получается, даже если худеть постоянно. При моих восьмидесяти тогда - шестьдесят пять стало реальным. Помню, на мне всё висело вскоре. Встречая меня, мой начальник, Ольга Юрьевна, поправляла регулярно. Заставляла затянуть пояс туже, чтобы не казаться расхлябанным. Гости разные. Кто-то обращает внимание только на внешний вид. Лагерь это даже хуже футбола, знают все, как надо, правильно.

Ну да ладно. Начнем с головы. Я уже упомянул о том, что финансирования было недостаточно. Средства стали недоступны Артеку, так как очутились на счетах теперь иностранных банков. Единственный способ - государственная программа развития лагеря. Разработка ее - отдельный вопрос. Написана была молниеносно. Согласование же - любимый процесс чиновников. Вопрос, замечание, вопрос, замечание. На одном из таких совещаний я пообещал, что не буду стричься до финала согласования. И к выходу распоряжения правительства сильно оброс. Больше трех месяцев длилось томительное ожидание. Сам был для работников индикатором их неудовлетворенного желания. Стать таким, как сейчас, помог «зарплатный» вопрос. Бриться тоже перестал случайно. Приехал в Москву на съемки без бритвы. Через пару дней щетиной оброс. Продюсер программы обратила внимание: «Вам идет». Так закончилось ежедневное истязание. Раз в неделю бреюсь теперь. Можно реже. Чаще нет ни нужды, ни желания.

Жизнь это случай. Появление твое - тайна. Если делаешь то, что должно, всё происходит правильно. И Артек случился случайно. И успех его не был планом. Просто делали то, что можно. Каждый на месте своем, регулярно. Мы испытывали удовольствие от результатов труда без лукавств и обмана. Жить так, как требуешь, совсем непросто. На пути вверх масса соблазнов. Гарантировали прической денег выплату. Обещали, говорили в лоб, прямо. Выполнять то, что непросто, можно, если знаешь - только так правильно. Чувствуешь, небритой щекой трешься о знакомых тебе с тех времен рьяно. Без сомнений и искренне, с удовольствием. Так случается редко, прямо скажем - случайно.

Обязательное унижение

Не знаю, как вы, но я при посещении различных государственных организаций испытываю определенный дискомфорт. Внутреннюю робость, неуверенность в себе. Называйте, как угодно, но если бы было возможно, не ходил бы туда ни за что. Мучать себя насилием специально странно, невозможно. Есть ощущение подозрения, легкого тобой пренебрежения. Гражданин тут только тот, к кому ты пришел. Начальник он. Всем остальным это ощущать должно. С самого входа. «Ваш номер?» Ни «Как вас зовут». Зачем? Чтобы что? «Номер? Статья? Пардон! Причина обращения? Вот Ваш номерок. Срок ожидания на табло». Ничто не напоминает? Это лучший пример. Зараза эта проникает везде, если что-то пустить на самотек. Даже лучшее становится похоже на то, от чего не уйдешь. Как это возможно.

Работа с детьми требует многого. Всего сразу не назовешь. Среди формального - медицинскую книжку. Ворох справок о том, что здоров. Список огромный. Сам не соберешь. Хорошо, что в Артеке своя поликлиника. Организуем. Будет удобно. Честно. Не просто зайдешь и выйдешь. Сдаст каждый из нас всё. Решено. С утра натощак. Как положено. Я к самому началу приехать не смог. Отвлек важный звонок, разговор. Нужно было срочно подготовить письмо. Решимость не потерял. Подъехал к поликлинике. Мои коллеги выстроились при входе в кружок. В некотором стеснении. Глаза прячут. Безмолвно. Сказать боятся или нечего. «Может Вам не стоит?» Пошел. Только тогда понял, как медициной унизить можно. Газетки, палочки от спичек. Всё, как было и быть должнО. Ощущение, что надругались над тобой. Как положено. Добавьте к этому очереди, запись. И всё станет «хорошо». Понятно, почему за деньги, нечестно, из-под полы - можно.

Жизнь так устроена. Всё, задуманное хорошо, испортить можно. Не развиваясь, деградирует. Превращается в то, куда попасть нежелательно. Быть там нехорошо. Ощущать унизительно. Сложно. Идти не хочется. И так всё. Может, это только у нас? Не знаю. Не пробовал. Возможно. Медицина, врачи Артека здесь ни при чем. Это касается всего. Лагерь, даже самый лучший, в тюрьму превратить можно. Верный признак, если все знают, как надо. Есть всё. Исключительность положения. Великое прошлое. И больше не нужно делать ничего. Вокруг враги. А в нем уже нехорошо. Быть сложно. Найти в себе то, что измениться обязано, должно. Критиковать себя лучше, чем чувствовать обязательное унижение потом. Это важно, нужно, можно.

#картинкипосубботам Балановская Елена
Образовательные симулякры

Нельзя, можно

Тот Артек, в котором мы очутились - место жизни, которое описать сложно. Можно сказать многое, но ничего не передать. В нем было всего навалом сразу: столетняя история, традиции. Часть мы воссоздали. Оживили. Люди. В основном те, кто не захотел или не смог уехать. Были те, кто хотел от жизни спрятаться, убежать. И такие были. Мы и представить себе не могли, что у многих нет кроме лагеря ничего. Приехав сюда еще вожатыми, взрослели, влюблялись, женились. Всё здесь. Детей рожали. Метры общежитий делили. Пристраивали, надстраивали. Так, как везде. Считали, что можно. День ото дня стирали границы между работой и жизнью. Незаметно делая то, что нельзя, можно.

В бытность мою начальником тверского образования меня один раз и навсегда научили. Показали, объяснили. Я был в интернате в канун Нового года. Это два здания. Жилое и учебное. Их, в силу погодных условий центральной России, переходом соединили. Так было нужно и вполне возможно. Дети начали в тапках ходить на занятия. В миг результаты академические просели. Те, кто отличниками были, стали хорошистами, троечниками. Потом тапки, домашнюю одежду в учебном корпусе запретили. Шаг за шагом успеваемость выправили. Хорошо, когда то, что нельзя, становится можно. Наоборот привыкать сложнее. Отношение ослабляет концентрацию. Мы позже старались интернаты закрыть. Оставив детские дома, интегрировать их обитателей в школы обычные. Так правильно. Много где получилось. Случилось то, что казалось невозможным. То, что давала власть, использовать только в работе меня еще там научили. Например, не возить своих детей в школу на рабочей машине. И многое другое, что, если начать, кажется можно.

Так и в Артеке. Бассейн, пляж детскими были. Но если нет нельзя, то взрослым можно. Нельзя в детской раздевалке быть взрослому. Этому картинки мои из детства футбольной секции меня научили. Тогда закончился футбол. Здесь я мог определять, что можно. Нельзя всё, что стирает границы между работой и домом. Ощущение работы и жизни. Вы же скажете, лагерем нужно жить. Да. Но четко понимать, что это работа. А то можно жарить шашлыки на крыше детского корпуса в пересменок. Это же мой дом. В нем всё для меня можно. Выращивать коноплю в пластиковых бутылках, перемещая их по лагерю из места в место. Десятками. Для себя можно. Столкнувшись с этим, мы не понимали. Нас не понимали. Они так годами жили. Впереди были девять месяцев стройки. За них можно родить ребенка. Отучить от того, к чему все привыкли, сложно, но оказалось возможно.

Лагерное

Слово «лагерь» не самое благозвучное в русском языке. Усугубившееся возможностью всем туда попасть в советское время, оно добавило негатива. Лагерная жизнь, лагеря, да и начальник лагеря созвучны скорее Солженицыну и Шаламову. За этим восприятием сложно разглядеть радость, желание там быть, стремление попасть. Правда, говоря о своей новой тогда работе, я как-то осекался и старался использовать имя собственное, чтобы не казаться ностальгирующим о прошлом заключенных. Видел и замечал, как удивляются мои собеседники. Люди, слушающие меня на совещании или на конференции. Да, думали они, дошел.

Тем временем в детских лагерях было шумно и весело. Мы справлялись с задачей приема детей. Не всё было гладко. Особенно, когда месяцами не платили зарплату. Но Артек это «машина» в хорошем смысле слова. И ее инерции хватает надолго. Большинство бы позавидовало и этому качеству результата. Ему с лихвой хватило прожить то лето. В проблемах не застрять. В пучине изменений не утонуть. Всем было непросто. Тем, кто был там давно, недавно, кто только что приехал. Много неоднозначного. Но море, солнце, горы и дети - элементы идеального мира, который лагерем не назвать, язык не получается повернуть. Тогда он был в основном коммерческим. Продавал в «рай» билеты. В него приезжали те, кто мог себе позволить там отдохнуть. Родители, вспоминающие или желающие туда попасть в детстве, тешили этим свое эго. Потом рассказывая всем: «Мой, он в Артеке. Смотрите, какой я. Смог жизнь под себя прогнуть».

А что об этом думали, что чувствовали дети? Разное. Заслуженное попадание в Артек это признание. Его ждут, к нему стремятся. Те же, кто был тогда не по своей вине, не ощущали этого. Страсти не было. Часто Артек для них - очередное развлечение. Я понял это лишь потом, когда удалось что-то поменять, восстановить. Сделать как себе. К лучшему это самый верный путь. Были те, кто лагерь ощущал, как заключение. Жаловался мне один на площади Дворцовой вечером. Рассказал, что плохо вел себя. Родители намеренно не пустили в Ниццу. Срок отбыть в лагере заставили. «Вот я мучаюсь теперь. Жду, когда же смена кончится, и я во Францию вернусь». Кто был там, знает, как там. Как волнами захватывают ощущения. Получается то, что никогда не думал даже пробовать, в одно мгновение. Радость искренняя, слезы от эмоций. Всё вокруг менее значимо. Важны внутренние ощущения. От того, что делают все, что по-настоящему хотят. В мире все с другими и с собой живут. Не без исключений. Настоящее неидеально. Но тогда я ощущал к этому общее стремление. Дети чувствовали. Множили добро. Оставляли там. С собой всё не увезешь. Счастье в узелок не завернуть. Лагерь это временное явление. Во всех смыслах. В жизни каждого случается такое, что забыть не можешь. Лагерь он, но многим хочется его хотя бы в памяти вернуть.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

ЧКХ

Чисто крымская херня. Ее было много. Огромное количество привычного, обыденного, регулярного для всех удивляло, обескураживало. Лишало дара речи и возможности среагировать. Ты не мог себе представить, что может быть так. Для всех же тебя окружающих всё было в порядке вещей. Например, как руководителю учреждения, мне предоставили рабочий автомобиль. Огромный старый внедорожник - тойота лендкрузер. Совсем большой, валкий. Он прошел более шестисот тысяч километров и потому весь скрипел и кряхтел, но ехал. В его багажнике был большой кровавый след. Вероятно, от перевозимой туши. Надеюсь, животного. Но самое интересное, что вместо технического паспорта автомобиля под козырьком была визитная карточка без особенных опознавательных знаков. Только телефон, фамилия, имя. Не успев спросить, зачем мне это, получил внятное разъяснение, что, если вдруг Вас остановят, передайте эту визитку инспектору. Вопросов быть не должно.

Херня была разная. Но в основном рукотворная. Договорная и общепринятая. Она рождалась где-то между компромиссом, ленью и жаждой быстрой наживы. Учитывая то, что положение довесеннего Крыма в какой-то степени напоминало нашу Калининградскую область или Дальний Восток, периферийное сознание дозволяло многое. Можно было продать участки земли с возможностью доступа только через территорию лагеря. Запроектировать и построить огромные жилые комплексы с единственным расчетом врезаться в его канализацию. Рекламировать дорогостоящие виллы, не скрывая, что доступ на пляж может быть только через детский лагерь. Выгородить его часть и открыто продавать билеты для прохода на эту территорию. После ялтинского рынка, которому особенно не было альтернативы, чувствовать себя вольготно в Азбуке вкуса в Москве. Без капли стеснения установить ценник на только произведенные крымские вина значимо выше французских. И многое-многое другое. Этими шокирующими особенностями полуостров был полон. Казалось, они везде. Всё не рассказать, часть и не вспомнить. К некоторым за время жизни там мы успели привыкнуть.

Говорят, что такая херня есть много где. На Сахалине и в Сочи, в Краснодаре, Чите, Грозном. Привычками мест и местечек мы связаны, как путами, которые не имеют своего начала и, кажется, им нет конца. Устойчивость, преемственность, как верительная грамота, узаконивает их. Объясняет и обосновывает невозможность изменений. Мы приехали из другого места и удивились. Усомнились. Сказали «нет». Не прогнулись и не купились. Нам было, что терять, и это нам помогло. Наш случай уникален благодаря созданным нам условиям. И, наверное, былое не вернуть. Но как менять просто так. Как обеспечить устойчивость результатам и не стать временным изменением, только подтверждающим правило. Тогда мы об этом не думали. Улыбались. Встречая, лишь пожимали плечами. ЧКХ, что тут скажешь.

Море, солнце, горы

Вверенный мне объект требовал участия. Обеспечить его можно было лишь огромным числом бюрократических решений. Для этого нужно было постоянно летать на встречи и совещания в Москву. Тонус всем придавали еженедельные совещания у Вице-премьера. Там выписывались поручения. Нужно было их реализовывать. Добиваться, добивать, толкать. Еще в бытность моей работы в Министерстве образования и науки, руководимом Фурсенко, в департаменте Калины, мой непосредственный руководитель Игорь Реморенко прозвал меня, совсем юного руководителя отдела, Маугли. И это не из-за смуглости кожи или черноты волос. Он говорил: «Тебе легче сдаться, потому что, если тебе что-то нужно, ты кого угодно допечешь». В новой ситуации я приобрел к имеющемуся загар лица от постоянного нахождения на солнце. Видимо, стал еще больше соответствовать ранее выданному прозвищу.

Крым - это триста солнечных дней в году. Его Южный берег - вдобавок море и горы. Это первое, о чем думает хоть раз там побывавший гость, житель Москвы, когда к нему на встречу приезжает работающий там, на полуострове. Он уверен, что основное время рабочей недели находящийся перед ним человек проводит на пляже, день ото дня устраивая себе продолжительные сиесты. Удивляется, если ты заговариваешь об отпуске. «Зачем он тебе? Ведь ты в нем живешь?» Внешне всё действительно так. Я жил всё это время в гостинице, построенной югославами, по-моему, к Олимпиаде-80, на расстоянии пятидесяти метров от моря, у самого подножия Аю-Дага. Море было так близко, что сквозь открытые окна с утра был слышен прибой. С одной стороны было море, с другой - горы. Весной в бухту заходили порезвиться дельфины. Сначала их спины поднимались над горизонтом, далеко. Позже они подплывали ближе. Играли и выбрасывали свои тела из воды на радость заметившим их. Рай земной. Добавим к этому приятный сухой климат полуострова. Дневной зной, перемежающийся утренней и вечерней прохладой, спускающейся с гор. Пышную растительность Южного берега Крыма. Ароматы и вечный стрекот цикад. И чиновник, представляющий всё это, к которому ты приехал, тебя в глубине души ненавидел.

Для меня это было странно. Находясь там, кажется, что это навсегда. Успеешь. За первое лето я зашел в море один раз. И то это было ночью, в первый приезд, до назначения. Потом всё полетело, побежало, понеслось и осталось сейчас в воспоминаниях, как фотография, картинка. Ощутить, где ты, помогало постоянное перемещение по лагерю пешком. Но насладиться, вкусить было некогда. Смена за сменой. Подготовка к стройке. Вечный поиск денег, которые нужны на всё. Людей. Утром встал в пять, если повезет, в шесть часов и вперед. До вечернего события в лагере. До отрядного круга перед сном. До победного. Так на самом деле было. Дни, недели, месяцы - всё превратилось в смены и пересменки. Нет дней рабочих и нерабочих. Лагерь по-другому графику живет. Солнце, море, горы - это для тех, кто к нам приехал. Так там есть, и так там было. Только по прошествию лет, сменив Крым на Москву, тоскуешь по тому, чего раньше не замечал. И у нас так всё. Когда есть, не ценишь. А потом: было, было, было.

Банановая республика

Колониальная политика сегодня, столь широко осуждаемая везде - с высоких трибун и на кухне в быту, ранее имела более простое звучание. Колонизатор он и в Африке колонизатор. А колонии по-доброму звались банановыми республиками. Часто они - бананы, там были в избытке. Доставались всем. А под эгидой добрых отношений компании страны-колонизатора разворачивали свою деятельность, в основном добывая и вывозя. Не только и не столько бананы. Так что с детства знакомая всем сладкая, сытная ягода была добродушным прикрытием разного, в том числе не всегда благовидного.

Так было и в Артеке. Честно сказать, весь полуостров выглядел, как место, из которого берут и в которое не вкладывают. А то, что всё же делают, пахнет фальшью. Крым действительно был больше похож на приемного ребенка, нежели своего. Это не было следствием только политики основной части страны. Основанием тому во многом служила психология жителей полуострова. Сезонность, наша, вживленная в сознание, временность глубоко проникли в сознание и заставляли идти на нелицеприятное, оправдывая это тем, что скоро осень и всё закончится. Так часть детских корпусов была переделана в гостиницы. Свободные средства вкладывались в инфраструктуру для тех, кто мог заплатить много, сразу, сейчас. Наличными и мимо касс. Соглашаясь на компромиссы, сотрудникам незаконно прямо на территории выдавалась земля для строительства дач. Сами они проживали во всем, что только можно. Например, в подтрибунном помещении давно не функционирующего пятидесяти метрового бассейна. Более того. Умудрялись на лето всё это сдать внаем, переехав на дачи, в сараи на огородах, в палатки. Отдыхающий - это основной доход. Работа в Артеке негласно оплачивалась такими возможностями. На территорию выдавались пропуска. Легально, проживающим. И из-под полы всем остальным. В качестве первого достижения в наведении порядка мне называли двукратное увеличение цен на их незаконную выдачу. Гайки закрутил.

В выходные прямо по дороге, внутри лагеря ты мог упереться в стоящий посредине асфальта мангал и веселую компанию, выпивающую горячительные напитки. Не самый широкий пляж был набит объемными телесами отдыхающих «гостей» работников, которые закапывали бычки в гальку и оставляли после себя горы мусора. Ресторан, работавший в гостинице для взрослых, обслуживал детей в Морском и по заказу носил в номер только приготовленный шашлык. А в порту стояла пивная палатка. Порт, кстати, тоже был забит дорогими лодками. Правда, их владельцев в Артеке не нашлось. Всё это принимали все. В Артек давно приезжали те, чьи родители могли купить путевку, а не те, кто заслужил. Они тщательно готовились, привозя с собой спиртное и сигареты. Курили много и везде. Опасаясь пожаров, на территории были негласно организованы курилки. Видимо, зная всё это и даже участвуя, сотрудники так не доверяли произносимым словам. Смотрели на нас, как на колонизаторов, которые мягко стелют, чтобы, спрятавшись за фальшивыми лозунгами, возглавить привычную жизнь банановой республики.

Родство 

Среди множества моих странностей, от внешнего вида до самостоятельной езды за рулем, одно обстоятельство, уверен, не давало покоя многим. Кто я? Чей брат, сын, племянник? За всё время работы версий не счесть. Особую роль во всем этом многообразии занимала Ольга Юрьевна Голодец. Сразу оговорюсь: для меня она непререкаемый авторитет. Человек, остающийся им всегда, во всех обстоятельствах. Именно ее воле обязан Артек тем временем, когда он возродился, как феникс, из пепла. Но сейчас не о ней. О наших с ней отношениях. 

Во-первых, до той самой встречи в Белом доме мы были мало знакомы. Я, разумеется, знал, кто она. Мы раз встречались, но это было давно. И я не уверен, что она об этом помнила и помнит. Я не сразу пришелся ко двору. Будучи предложенным среди многих, в списке я не занимал приоритетного места. Позже узнал, кого хотела она сама. Сейчас он достойно руководит одной очень известной частной школой. Рожденный после разговора текст о  моих идеях по воссозданию Артека, ей глянулся.  Не более того. Для принятия решения важнее было то, что я случайно оказался компромиссной фигурой. Да и явно желающих особенно не было. Кто знал тогда, что и как будет с еще весенним полуостровом. Сложно было и с властями Крыма. Но на этом больше останавливаться не будем.  

Приехав в лагерь, я начал его изучать. Ходил, бродил. Заглядывал в каждый угол. Как-то уже возвращаясь из Кипарисного, неловко прыгнул с подпорной стены и сломал пяточную кость. Трещина была отчетливо видна на снимке. Через два дня приезжала Голодец, и мы в ее темпе должны были всё обойти. Мне было совсем нелегко. Раздраженная моим отставанием, она развернулась ко мне и достаточно резко, напряженно сомкнув брови, сказала: “Алексей Анатольевич, власть берут. Ее никто так просто не отдает». Позже было всякое. Но справедливости ради, нужно сказать, что к концу лета две тысячи четырнадцатого в лице своего руководителя я четко ощущал поддержку. И право на свободу. Это было партнерство. Близких по духу людей. Такое не часто случается даже между родственниками. Жаль, что это знание приходит после совместной работы. В момент назначения родство всё чаще оказывается куда важнее.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Люди 

И всё же Артек это люди. Только они есть то, что уже сто лет притягивает внимание. Учительство, образование, общество, страна это не территория, гектары и километры. Это люди. Их эмоции, отношения и мысли. Идеи, фантазии и мечты. В мире детей это очень заметно. Они позволяют значимому быть определяющим. Историческая натренированность, несмотря на невзгоды и различные временные расстройства, заставляла относиться к детям по-человечески. Ко всем по-людски. И этого оказалось достаточно. Остальное мишура. Ребенок, попав в ситуацию уважения, доверия, выбора, делает то, что ему нравится. Ни это ли зовется счастьем? 

В Артеке работает много людей. И тогда их было не сильно меньше. Тысячи. Многие из них прибыли сюда вожатыми и так и не смогли расстаться. Это внутренняя эмиграция в детский мир. В систему координат, ценностей, отношений. Часто они выглядят комично в шортах и футболках немного не по размеру. Как будто выросли из них. Как и из отрядной-лагерной жизни, которая в какой-то незримый момент становится всем. А вместе с этим копятся обиды, недовольства, неустроенность. Как у женщины в семье, отдавшей всё воспитанию детей, с их взрослением. Они искренни в своих претензиях к Артеку и оттого чужды. Главное, в этот момент изолировать их от детей. Иначе всё станет устроено как в обыкновенной школе. 

В первые дни, недели, даже месяцы я много встречался с людьми. Общался. Пытался понять. Без стеснения просил мне рассказать. Я ничего не знал об Артеке. Да и о том, где он есть, узнал не так давно. Разные, молодые и постарше. Женщины в основном. Для образования часто встречающиеся мужчины. Мудрые, опытные. Но в своей массе, собравшись в зале, на совещании в первый день на знакомство, долго еще потом выглядели загнанными. Немного дикими. В их словах, мнениях, даже в виде, не было существенных различий. Отдельные личности просматривались с трудом. Масса, народ, люд. Реагирующие штампами на всё. В куртках, шапках в помещении. По прошествии года стали заметны изменения. Как краски, на лице начала появляться косметика и прически. Обновился гардероб. Появилась разноголосица, а оттого жизнь, динамика. Мнение встречалось с мнением, а не проваливалось в молчаливую бездну. Отталкивалось и росло. Набиралось жизни. Не готовые на всё, а сомневающиеся и не согласные, дарили повод подумать, усомниться. Принять правильное решение, устойчивое. Готовое жить.

Система питания

Приехав в Артек, мы решали задачу демонстрации его работы. Всё должно было свидетельствовать о продолжении, нет, начале жизни. Число детей, открытых лагерей тому были самым красноречивым свидетелем. Единственное, что нам помогало - одержимость. Незнание лихо. Как в спорте: невозможное нужно научиться делать в детстве. Мы были малыми бесстрашными детьми. Соглашались, сами инициировали то, что с опытом казалось невозможным. Над нами смеялись. Часто соглашались только на словах. Но дуракам, как в сказках, везет. По прошествию уже многих лет кажется, что мы в ней и были. 

Лагерь это не только место, где спать, но и где есть. Со временем понимаешь, что последнее важнее. Еда - ключевой триггер. Главный раздражитель родителей. Расконсервировав летние лагеря, подготавливая их к сезону, мы открыли старую столовую - Теремок. Худо-бедно она начала работать. На проверку, в подмогу, чтобы всё было хорошо, приехал руководитель Роспотребнадзора. Анна Юрьевна симпатизировала команде. Часто бывала. Соглашалась с нашими попытками разрушить стереотипы. Меню, режим, рацион питания, требования к условиям в походе, оливье на Новый год - это всё тема отдельного эссе. Сейчас же было не до изысков. Кормили тем, что есть, тем, что осталось. 

Столовая это место питания всех. Детей, взрослых. Детей взрослых. Друзей. Несли всё и всегда. То, что осталось - питомцам. То, что не поставили на стол, - себе. То, что себе не можешь позволить, - на продажу. Такое положение вещей было известно всем. В том числе охране, полиции. Поэтому они тоже питались. Питалось и всё начальство. Это не обсуждалось. Как будто так должно быть. Порочный круг. Его разорвать еще предстояло потом. В тот злосчастный день нужно было испытать только стыд. Другого было не дано. Войдя на кухню, главный санитарный врач страны обратила внимание на заваленную посудой мойку. При наличии посудомоечной машины это действительно было странно. Она попросила ее разгрузить. На самом дне оказались две упакованные курицы. Это был настоящий позор. Он был наш, отечественный. Природный, натуральный, советский. От него было стыдно всем: тем, кто украл, тем, кто это нашел, тем, кто был просто рядом. И границы, страны, разные языки, правительства и президенты не смогли исправить систему питания. Она у нас одна, врожденная.

Смена

У каждого своя смена в Артеке. Моя длилась дольше обычной. Но двадцать первый день в лагере я помню достаточно отчетливо. Как и полагается, я встретил его рассвет на горе Аю-Даг, поднявшись туда вместе с детьми Морского лагеря. Эта старая традиция одна из немногих уцелела, так как была беззатратной. Нищета заставляла отказываться от всего. Денег в бюджете не хватало даже на зарплату. А для нескольких уцелевших студий их изобретательные руководители собирали материалы, где придется. Обязательств набрано было на всё лето, а средств их обеспечения не было вовсе. Ну разве что затоваренные пищевые склады. И то слава Богу.

Восхождение директора было диковиной. Начальника положено было сопровождать. Ко мне приставили опытного вожатого. Точнее сказать, меня приставили к нему, чтобы не сбился с пути. Это сейчас я могу любого провести на вершину. Позже случалось совершать подъем с одним ребенком на шее, другим на руках. Тогда всё было новым. Василий, так звали вожатого, держался молодцом. Достойно и профессионально. Его смена подходила к концу, и мыслями он уже был дома. Рассуждал, как будет разводить кроликов, чтобы кормить недавно родившегося ребенка диетическим мясом.

Он был из Украины. Я три недели назад приехал из Москвы. Мы вместе очутились на тропе к вершине не случившегося вулкана с отрядом детей. Ни о чем не спорили. Я не знаю, что подумал обо мне он, но я был впечатлен его работой. Он получал удовольствие от того, что делал. Должное совпало с желаемым в его непростом вожатском труде. И это было великолепно. Как он объяснял, помогал, терпел и входил в положение. Тон, взгляд, жесты - всё было безукоризненно. Без панибратства, но и не свысока. Так, как я не умел никогда. Наверное, потому и не стал учителем. Меня он тоже тогда наставлял. Сквозь свои слова знакомил меня с тем Артеком, который он оставлял с собой, покидая его. Тогда мне казалось, что мое прощание еще очень не скоро. Никто из нас не предполагал тогда, что жизнь нас так разведет. Раскидает за непреодолимые границы.

#картинкипосубботам Балановская Елена

Качели

Впервые я побывал в Артеке в мае две тысячи четырнадцатого. Помню, что чемпионат мира по хоккею был в самом разгаре. Ужин на набережной Гурзуфа. Мы пришли вдвоем с коллегой из Министерства образования и науки. На экране матч с участием сборной. Играли мы и финны. Почти все столы были заняты. И нам предложили сесть спиной к посетителям прямо у экрана. Выбора не было, мы сильно проголодались. Особенностью того времени было то, что ни телевидение, ни радио еще не перестроили вещания. Доступной была трансляция лишь украинского канала. Вел ее комментатор, который, очевидно, был против. Не за нас. И громко выражал это не на русском языке. Мы же, не понимая реакции зала, были в легком замешательстве. Ели и ждали. Гол. Пауза. Восторженные возгласы. Слава богу. Они за нас.

Нужно сказать, что в Артеке нас тоже не сильно ждали. Начальство, как принято, не встречали. На телефоны не отвечали. В выходные дверь в офис - здание главного управления лагерей (ГУЛаг), не открывали. Артек был крымским. Желания забрать его власти местные не разделяли. По-простому - все игнорировали нас. Нужно отметить, что к высоким гостям Артек был всегда приучен и потому не рассыпался подобострастиями даже самому значимому из них. Внутреннее достоинство всегда отличало лагерь не только размером, схожим с княжеством Монако. Независимостью. Внутренней свободой. Правом быть искренним, а не казаться. Если любить, то любить. Если ненавидеть, то до самого конца. Он к тому моменту был уже взрослым и потому, как молодая девушка, мгновенно не вспыхивал страстью. Скорее, как бабушка, медленно присматривался и неторопливо решал.

Этот приезд, да и последующие два, не давали окончательного, решительного ответа. Подтверждения моего приема на работу. Оказалось, что конкурс, проведенный вице-премьером, в котором участвовали от директоров школ до генералов, был лишь первым, маленьким шагом. А случившееся, в конечном счете, назначение тринадцатого июня всё того же года не стало финишем. Стать начальником не значит получить должность. Кресло, кабинет - бантики. Написанные заветные слова на визитке нужны только тому, кто ищет в них подтверждение. В Артеке всё решают дети. Авторитет у них заработать сложно. Потерять легко. Он измеряется продолжительностью паузы, которую может позволить себе говорящий на сцене Артек-арены, сопровождаемой тишиной детской аудитории, состоящей из нескольких тысяч человек. До этих пауз было далеко. Да и до строительства арены. В преддверии восемьдесят девятого дня рождения Артека я был представлен коллективу. А с самого утра шестнадцатого июня на линейке в Морском понял, что только громкими словами пока могу угомонить толпу.

Крым

По дороге на встречу я понимал, что разговор пойдет о всем известном полуострове. Конец марта две тысячи четырнадцатого, только что отгремевшая «Крымская весна» и звонок из Белого дома не могли быть не связаны. «Только не чиновник», - думал я и набирал номер отца, чтобы обсудить возможности, риски. После Тверской области в моей профессиональной деятельности присутствовало много разного. Позиции, должности, зарплаты, к которым люди идут всю жизнь. Но эмоций, сравнимых с возможностью сделать мир лучше в вверенной тебе территории самого большого региона центральной России, не было. И я понимал, что этого звонка ждал. Что, несмотря на Крым, соблазн согласиться слишком велик. Нужно было поговорить с тем, кто всегда за тебя. Мне нужно было его одобрение.

Эти сорок минут дороги пробежали незаметно. Москва уже выезжала из центра. Я направлялся в него. Навигатор тогда работал исправно и не вис, позволяя точно следовать его указаниям, а не достраивать и предполагать. С ним диалог был не нужен. Да, и я хоть и позвонил отцу, не ждал обсуждения. Он догадывался. Вспомнил, как пришел в свое время к моему деду, его отцу, за советом, нужно ли вступать в партию. Тот ответил, что да, в партии приличных людей будет больше. Это я воспринял, как нужный мне сигнал отца и деда, авторитет которых в нашей семье непререкаем, а образ даже немного мифологизирован. Встав с ними в один ряд, я расслабился и уже спокойно доезжал к цели.

Приемная Ольги Юрьевны хоть и отдавала, как и всё здание, общим прошлым, была уютна и не создавала ощущения шлюза в неведомую высь. Власть в ней являлась с человеческим лицом. И ты не представал перед ней «дрожащей тварью». Ее звонкий голос располагал к общению. Живой заинтересованный взгляд свидетельствовал о том, что ей не всё равно. Она участвовала. Позже стало ясно, что для нее Артек очень личное. В нем она бывала ребенком и сегодня могла себе позволить отдать долг тому месту, где ей было хорошо. Еще большее удовольствие, чем только брать. Я слушал ее, а на телефоне под столом незаметно вбивал в поисковик знакомое название «Артек». Лагерь в Крыму - первое, что прочитал я. Так, скорее отрицая и настороженно относясь к произошедшему той весной, я внутренне уже согласился. Но этого было, как оказалось, совсем недостаточно. Впереди были два месяца борьбы за возможность стать тем, от чьего лица я повествую теперь.

#говоритпрадед
#дмитрийлихачев
#веракурбатова

Любовь

Лагерь это всегда про любовь. Кто в нем первый раз не влюблялся? Или очередной раз? В девочку из отряда. В молодую вожатую. В приехавшую на несколько дней погостить звезду? В место. В море, солнце. Даже если смена не летом. В то, как к тебе относятся, считая тебя главным. В породистую собачку на ферме или в беспризорную кошку, облюбовавшую вашу столовую в поисках пропитания. В конечном счете, в себя, который может то, что раньше не пробовал. Что никогда до лагеря не получалось.

Влюбляться никогда не поздно. Жизнь разучает это делать. Заставляет быть разумным и рациональным. Жадным. Полюбить - значит потерять. Голову, время. Чувство брезгливости, наконец. Надо же трогать и принимать предмет твоего обожания. Принято считать, что Артек научал любить Родину. Россию, которая предоставила тебе возможность побывать в нем. Думаю, это так. Но без специальных слов и ритуалов. Находясь всё время рядом. Ухаживая и сопровождая. Не навязываясь и не требуя взамен. За двадцать один день любовь к себе ребенка становилась больше, чем он сам, и начинала требовать подтверждения. В отряде, в лагере, в Артеке. Выходя за его границы, в стране. Источником чувств всегда являешься ты сам. Требовать их от кого бы то ни было бесполезно.

Помню, как это всё начиналось. Я собирался ужинать, когда зазвонил телефон. «Вас беспокоит приемная вице-премьера Ольги Юрьевны Голодец. Вы сейчас можете к нам подъехать?» Кто она такая, я знал. Но лично знаком не был. Я жил за Преображенкой, на Открытом шоссе. Посмотрев на навигатор, я ответил, что буду не ранее, чем через сорок минут. «Хорошо, мы Вас ждем», - ответил приятный голос помощницы. Не раздеваясь, так и не притронувшись к готовому ужину, я сел в машину и поехал. Это был март две тысячи четырнадцатого. Честно, я не мог и предположить, какого рода предложение прозвучит. Что мне предстоит бессонная ночь осознания того, что можно и нужно сделать в месте, в котором я ни разу не был. Да и признаться, когда услышал, не знал, где оно находится. Так часто случается, когда это любовь.