Лит. кондитерская Вэл Щербак

Как говорится, приходите на ораторское😂

Как это часто бывает, после возгорания Твиттера, иду сюда писать размышления на тему полученных комментариев.

Вы могли заметить, что в последнее время я всё чаще обращаюсь к темам философским, экзистенциальным. Наверное, потому что сама приближаюсь к эпицентру кризиса среднего возраста, а может, потому что больше стала чувствовать, замечать и понимать.

И одна из главных тем, не дающих мне покоя, — тема любви. Точнее, способности любить.

Любовь — понятие сложное, но если упрощать (позвольте мне делать это, ибо формат не подразумевает излияний), то сводится оно к состраданию. Если я могу сострадать, я способен любить. Причем сострадание не всегда является следствием страдания другого живого существа; я скорее говорю о свойстве человеческой психики. Умение сострадать другому, заботиться о нем и уважать его — это основные компоненты любви. И это, как кажется, не бог весть что такое, но далеко не всякому под силу это испытывать.

Мало того, способность любить либо есть, либо ее нет. Это идет из детства и отражает отношение матери к своему дитя. Если мать безусловно любила, а не заботилась просто для галочки или ради одобрения собственной матери, то и выросший взрослый будет уметь это делать. Однако даже недолюбленный ребенок, вырастая, может учиться любить: мы личности и способны менять себя.

Так вот. Нельзя, скажем, любить своего ребенка и быть совершенно равнодушным ко всем остальным детям. Если я люблю живое существо, я во всяком другом живом существе вижу его часть.

Мне кто-то написал, что любить всех невозможно. Согласна. Я говорю о способности любить, а не о том, что надо любить всех и каждого.

Еще написали, что проявлять искреннее участие к чужим — это спасательство. И опять же возражу: спасательство — это эгоистический жест, оно противопоставлено любви. Я спасаю кого-то лишь потому, что хочу выглядеть хорошим. Спасаемый на самом деле мне до фонаря. Часто спасательство связано с жертвенностью: я оторву от себя кусок и отдам его тебе, чтобы все увидели, какой я благодетель.

Множество возмущений вызвал и тезис о том, что человек, любящий животных и не любящий людей, на самом деле никого не любит. И это так, ибо суть любви ко всему живому — одна.

Часто люди, помогающие животным, прикрывают свою неспособность к искренней любви. А с животными не надо выстраивать отношений. Их как раз можно спасать. Однако за таким спасением порой стоит чувство бесконечной вины и стыда, внедренных еще в детстве, а вовсе не любви.

Ну и конечно, проявлять привязанность, сопереживать, сострадать — значит открываться своей уязвимой, воистину человеческой, стороной. Поэтому некоторые, утверждая, что никого не любят или любят только своих, боятся показаться слабыми, ранимыми, жадно ищущими любви, тепла и поддержки.

Вот в этом месте я признаюсь: мне жаль, если это про вас и вас задели мои слова. Вы замечательные, а проявлять человечность в наше время нелегко и даже опасно.

Однако всё же делать это важно и нужно. Любовь порождает любовь.

Как наверняка понравиться другому?

Однажды я познакомилась с девушкой потрясающего магнетизма. Женщины подражали ее стилю, а мужчины умоляли о свидании. Стоило ей захотеть — ее брали на любую работу. Как-то она устроилась на телевидение безо всякого опыта: редактор не смог устоять.

Я тоже была безнадежно очарована. Правда, довольно скоро потеряла ее из виду: она упорхнула в другую страну работать в каком-то театрально-танцевальном шоу. Надо ли уточнять, что ни танцами, ни театром та девушка никогда ранее не занималась?

Я до сих пор иногда вспоминаю ее, но только недавно задумалась о секрете такой неотразимости.

Знакомая была миловидна, однако, я уверена, у вас найдется предостаточное количество иллюстраций привлекательных или даже красивых, но совершенно пресных людей — не выделяющихся ничем, кроме внешности.

Она была довольна умной и творческой, но и этого недостаточно, чтобы сводить с ума каждого встречного.

Я долго думала, вспоминала и наконец поняла: заговаривая с кем-то, эта девушка тут же «впадала» в собеседника, кем бы он ни был. Она проявляла жадный к нему интерес, не отвлекаясь, не переводя темы на себя, как свойственно многим. Она называла своего визави по имени, наклонялась к нему, смеялась, ее взгляд горел — словно разговаривала с самым важным человеком на свете. И так, судя по всему, она действительно чувствовала. Общаясь, она забывала обо всем, кроме того, на кого глядели ее блестящие от радости — радости узнавания — глаза.

Вот ее секрет — неподдельный интерес к другому, азарт. Пусть он довольно скоро выветривался, пусть, однажды отвернувшись, она уже не возвращалась к собеседнику, но все же, один раз дав понять, что он для нее — всё, она влюбляла его в себя. Безумно, с хрустом.

Чтобы наверняка понравиться человеку, нужно заинтересоваться им так, будто интересуешься собой. А это возможно, лишь если человек страстно интересен сам себе. Та моя знакомая развлекалась собственным существованием. С собой наедине ей было так же радостно, как с другим. Она искала источник веселья в себе и в окружающих. И последнее едва можно назвать эгоизмом, потому что люди не были для нее средством. Она просто умела искренне ими восторгаться. А те были ей за это безмерно благодарны.

Раскачивание тезиса о том, что каждый мужчина по своей природе насильник, как раз ведет к росту насилия.

Оказавшись в ситуации, где мужское приравнивается к насильственному, мужчина начинает подавлять свою мужественность. (Сразу замечу, что мужественность и женственность — это не только сексуальная функция, это определенные черты характера.) Такое подавление ведет к тому, что он чувствует себя слабым, не способным конкурировать с другими мужчинами. За этим следует депрессия, различные зависимости или тирания, часто домашняя. То есть мужчина, лишенный возможности проявлять свою мужественность нормальным способом — через активность и лидерство, вполне может стать тем самым насильником, в которые его записали по факту рождения с y-хромосомой.

Кстати, если у женщины подавлена женственность, она с высокой долей вероятности попадет в руки абьюзеру, потому что бессознательно ищет подчинения, в которое превращается — извращается — ее потребность в мягкости и заботливости.

В общем, каждый из нас найдет способ доказать себе и другим, что он мужчина или женщина. Хорошо бы только это делать, любя и уважая другого, а не пробивая головы или добровольно подставляя пробить свою.

Человек всегда во что-то верит. Если человек теряет веру, он погибает. Причем Вера может казаться перпендикулярной Знанию, но всё равно побуждать к жизни.

Например, существует объективное знание, что половина всех браков (а кое-где и больше половины) кончается разводом. Но каждый свежеженившийся верит, что будет жить со своей супругой или супругом до конца дней своих. И не как попало жить, а образцово счастливо.

В повести «Рассказ неизвестного человека» у Чехова как раз история о конфликте Веры и Знания: герой знает, что обречен, но принимает это знание спокойно, потому что верит в то доброе, что останется после него. И эта вера дает ему, приговоренному, силы любить и участвовать в жизни тех, кого он любит (можно сравнить с толстовским Иваном Ильичом, если хочется пример-перевертыш).

Мне кажется, что Вера не противоречит Знанию, хотя Знание и постоянно вступает с ней в спор. Поэтому я снова припёрла Чехова: его зрелые тексты исследуют конфликт, который каждый из нас многажды за жизнь пытается разрешить — избеганием, обдумыванием или действием. Но всякий раз — нелегким выбором. Пусть на деле и оказывается, что выбор чаще иррационален и является следствием Веры, а не Знания.

Интересно, как у Чехова в текстах последних лет на передний план выходит время. События могут особо не развиваться или же происходить в плоскости непримечательной действительности, на фоне которой любое сюжетное движение — движение зевающего рта. Но именно поэтому так отчетливо в этих произведениях заметен ход времени. И не часов или дней, а всей человеческой жизни.

Однако, рисуя обыденность, Антон Палыч парадоксальным образом умудряется вывести: время, уходя, не проходит бесследно.

«Если бы у меня была охота заказать себе кольцо, то я выбрал бы такую надпись: “ничто не проходит”», — говорит Мисаил из повести «Моя жизнь». Потому что каждый шаг оставляет след, и никогда не известно заранее, какое значение он будет иметь в настоящем и будущем.

Теперь я понимаю: когда мне было скучно жить, мне было скучно читать позднего Чехова. Я хлебала казавшийся мне постным сюжет, не умея разглядеть гениальное по своей утешительной силе послание: жизнь — это простая история, полная непростого смысла.

Делать добро или зло — это всегда выбор. Причем выбор не идеологический, а этический. Человек, решаясь на злой поступок или совершая добрый, не думает о том, на каком этапе развития гуманизма находится цивилизация. Нет, он делает выбор в пользу дурного или хорошего сам, исходя из своей незавершенной сложности.

Говоря о незавершенной сложности, я имею в виду вот что: личность постоянно меняется и поэтому никогда не бывает равна самой себе. Наделяя определенными характеристиками другого, мы берем его в обруч собственных фантазий о нем. И если завтра мы обратимся к этому другому, мы обратимся к свой застывшей о нем фантазии, к тому, что мы называем представлением о личности. Думая, что мы знаем человека и можем предсказать его поступки, мы лишаем его субъектности, словно он табурет или мороженый окунь.

Это хорошо видно на собственном примере: мы загадываем желание и идем к его осуществлению несколько лет, а доходим уже совсем другими, с иными подчас желаниям, ценностями, с иной этикой.

Положить конец ежеминутным метаморфозам способна только смерть. В мертвом человеке останавливается жизнь не только в биологическом, но и в этическом смысле: он наконец становится определенным, понятным, ясным. Предсказуемым. Становится своим портретом. Теперь эта личность, равная себе, а точнее, представлению о себе. Без возможности это представление изменить, потому что на творчество способен лишь живой и вечно переменчивый — тот, кто не завершен, у кого есть выбор.

Потому что каждый выбор, рожденный в точке несовпадения человека с самим собой, прирастает к личности и меняет ее.

Добрый и злой человек — вполне может быть одним и тем же, только в разное время, человеком.

Наконец-то я закончила специализацию по телесному подходу в гештальт-терапии.

Это было сложно, местами изматывающе, но невероятно важно и полезно для той самой встречи с собой, о которой свистит каждый психочайник, но которой хрен знает в каком тиндере доискаться.

У меня это произошло через телесные обнаружения. Например, выяснилось, что я не осознавала своих ног, а это, на минуточку, опора и свобода. Буквально, я не могла мысленно «нащупать» (как при медитации, если кто знаком) собственные ноги, словно нижнюю половину меня обесточили.

Спустя какое-то время после этого обескураживающе горького открытия, ноги мои заболели. Мышцы стало пребольно крутить и выворачивать. Я стонала, чесала затылок и носила себя на массаж.

Но однажды, задремав, я вдруг поняла, что моих ног долгие годы как бы не было, они были отморожены. Ну, конечно, любая отмороженная часть тела ужасно болит оттаивая. И вот я нашла свои ноги, стала их лелеять, и в ответ прежде всего ощутила боль. В психике, кстати, то же самое: чтобы докопаться до истинных чувств и желаний, нужно прожить боль, поэтому, главным образом, многие избегают психотерапии.

Я так счастлива, что это произошло. Это какое-то сверхценное открытие. Нашла себя, вот уж воистину.

Как сказал сертификационный тренер: «Терапия помогает присваивать отчужденные части «Я». А дальше человек со своей жизнью разберется».

Теперь у меня есть ноги. Теперь я вообще — хоть куда и во всем разберусь.

Пока писала статью о том, какие книги надо читать, чтобы красивее и грамотнее разговаривать, сама занырнула в эти книги настолько глубоко, что понадобился акваланг (только в трубу вместо воздуха время от времени подавался живительный чаёк и пр.).

Если честно, нет для меня более дурацкого занятия, чем составлять списки литературы. От этого пахнет блогерами, которые сметают по сто романов в месяц и потом записывают обзоры, где наливная мучнистость их лиц превосходно контрастирует с броскими книжными обложками.

Возможно, я медленный чтец и еще более неспешный мыслитель. Но дело-то серьезное: из всего мирового литературного фонда выдернуть несколько книжек и провозгласить их лучшими для развития мышления и речи. Что за ерунда? Да любая талантливая книга, если она прочитана вдумчиво, приносит пользу.

Однако некоторые люди, осознавшие ценность красивой речи, упрямо ищут совета: что конкретно читать, чтобы стать неотразимым собеседником? И тут я должна сообразить и как писатель, и как учитель, и как психолог и выдать список сокровищ, от одного прикосновения к которому возбуждается сердце.

Вот эта статья со списком и прочими рекомендациями по развитию речи. Буду очень рада, если вам все-таки пригодится плод моих нелегких, споённых чаем трудов. Читайте эти (и не только) книги, осмысляйте, делитесь.

Эх. Никогда мне стать книжным, мать его, блогером.

Любопытно, что написанный для Твиттера пост о лживости тревоги вызвал у кого-то негодование. В том, что недовольные набегают даже на снимки зефира, нет ничего удивительного, но мне всё-таки захотелось порассуждать, почему некоторые тревожные люди прямо-таки лелеют свою тревогу.

Из-за важности данной темы я перетянула этот текст и сюда, в тележку.

1. Тревогу путают со страхом. В отличие от тревоги, страх необходим для выживания, так как это нормальная реакция на реальную опасность. Тревога же есть замес из нераспознанных чувств и переживаний. Тревога даже и от радости может подняться.

Поэтому тревога — это далеко не всегда страх.

А еще тревога не интуиция. Интуиция, или внутреннее чутье, по сути вера в мистическую основу мира. Разумеется, есть вещи, которые «знает» наше бессознательное, но там такая овсянка, что я все-таки не называла бы это знанием, которым можно руководствоваться, по крайней мере, без вытаскивания на уровень сознания.

Итак, тревога — это слипшиеся чувства, от которых мы бежим. Короче, мы платим тревогой за то, чтобы не встречаться с собой.

2. Тревогу путают с контролем. Если я ничего не делаю или не могу сделать, то хотя бы буду тревожиться. Вроде как уже и контролирую что-то. На самом деле этот контроль мнимый.

«Контролирующая» тревога оттягивает силы с плодотворной деятельности. Я, например, не могу ничего поделать с неопределенностью завтрашнего дня, но энергию, которую трачу на тревогу об этом, могу пустить в творчество, работу или, допустим, социализацию. На то, что реально поможет мне выжить завтра.

Тревога — это способ избегать действительно важных дел, принимать решения.

3. Тревогу путают со стыдом и виной. Часто тревожный человек — это человек уязвимый, не чувствующий своей принадлежности к сообществу, к миру в целом. Он ощущает много стыда и вины за себя «неправильного» и за то, что он недостаточно делает (см. второй пункт). Он не умеет согреваться в отношениях.

Тогда тревога — прикрытие душевной наготы, стыда за свое существование.

В общем, за тревогу держатся, потому что это и убежище, сооруженное из гордыни («Со мной всё нормально, это вокруг уроды»), и ощущение всемогущества («Если я кругом виноват, значит, я могу всё исправить, надо лишь сильно захотеть»).

А что касается комментаторов, которые писали, что у них-то тревожные мысли непременно воплощаются, так это либо врунишки, либо люди, столкнувшийся с самосбывающимся пророчеством. Например, мужчина сильно тревожится при общении с женщинами, но, чтобы скрыть это, выпячивает свою «токсичную мускулинность», проявляющуюся в виде пассивной агрессии. Разумеется, нормальные женщины не захотят с ним встречаться, что заставит его думать, что тревоги его были ненапрасными.

Ноги, зубы и родина

Пациент в кабинете врача — существо беспомощное. Особенно в кабинете стоматологическом, где человеческая речь низводится к мычанию. У пациента, конечно. Тот, кто производит манипуляции в распахнутом рту бедолаги, бывает весьма многословен и, разумеется, разговоры его далеко не всякий раз имеют отношение к зубам.

Но поскольку душа человеческая составляет мой большой интерес, я с удовольствием слушаю. Даже когда собственный рот набит медицинской требухой и способен издавать лишь звуки из детской книжки про обитателей фермы.

Пришла я тут как-то на гигиеническую чистку. Гигиенист Н., с которой мы несколько лет знакомы, показалась мне взбудораженной. Электричества у нее, по всей видимости, скопилось столько, что было готово разрядиться о любого дежурно поинтересовавшегося делами.

Забыв о цели нашего свидания, Н. стала рассказывать, что провела отпуск в России, куда ее убедил полететь муж. Она тараторила, подшучивала, но чем дальше уходило повествование, тем шутки всё больше напоминали роптание. Так человек, лепеча над младенцем, жалуется ему на жизнь.

— Вы не представляете, Валентина: за несколько дней до вылета у меня сильно-пресильно разболелась нога! Просто вот до слёз! Ходить не могу, ничего не могу. Представляете, а?

Вообще, представляю. Я как раз только со спецкурса по телесному гештальт-подходу. Но поскольку не люблю обобщать и сводить всё к психологии, замечаю (пока еще могу распоряжаться ртом) скорее шутя:

— Так сильно не хотели ехать?

Бывает, что человек своим вопросом или репликой — нечаянной или нарочной — обнаруживает запрятанные переживания собеседника, и тогда реакция может оказаться непредсказуемой. Н. явно не ожидала, что я именно это спрошу, и слова мои, видимо, сковырнули то, что она силилась прятать даже от себя, перенося всю силу переживаний на боль в ноге.

Ее вдруг совершенно опрокинуло. Н. попыталась ответить в привычно-игривом тоне, но осеклась и с сердцем выпалила:

— Ужасно не хотела, до слёз!

Сознавшись и, очевидно, смутившись собственной нежданной откровенности, Н. тут же приступила к чистке моих зубов, но спустя пару минут заговорила снова. Я слушала ее сочувствующе-внимательно, и в голове моей, куда периодически совали то острое, то мокрое, стала вызревать догадка.

Бывает, что боль в ногах связана с ощущением отсутствия опоры (это восходит к отношениям с родиной и, наконец, с матерью) или удержанной агрессией (вроде как остановленный пинок). В истории Н. был и муж, который «потащил» жену в Россию, и сама Россия, которая давно разочаровала мою Н.

Сидя в кресле и чувствуя, как медленно затекает темя, я прикидывала, что за поездкой на родину стоит что-то гораздо более серьезное, чем иронический образ упрямого супруга. Возможно, муж Н. подумывает о возращении на родину.

— Мой муж, — эхом отозвалась на мои беззвучные размышления Н., — хочет вернуться в Россию, представляете? (Пошире!) Он говорит, что нечего нам в Канаде делать на пенсии! (Еще шире!) А я ему говорю, какая Россия? Мы тут двадцать лет живем! (Ах ты, господи, сакшен отключен!) Еще и нога эта... И ничего не помогает!

Ба, думаю! Да я верно догадалась. Внутри у Н. острый конфликт, и боль в ноге — это еще «малая кровь», которой она отделалась, согласившись на путешествие туда, откуда давно сбежала. Н., судя по всему, мучает страх, что муж потянет ее назад. Вдобавок злость, обида и, конечно, горе — верный спутник любого эмигранта — всё это взошло в ней, захлестнуло накануне полета и продолжает булькать до сих пор.

После процедуры, вновь обретя возможность и право говорить, я посоветовала Н. разминать определенные мышцы ног. Она с немалым удивлением ответила, что врач уже расписал ей упражнения именно на эти группы мышц, но их очень больно делать. Тогда я уточнила, что говорю о расслаблении, например, с помощью массажа.

— Спасибо, — сказала Н. — Надо же, как всё связано… — Ой, а я же забыла вам наборчик подарить. Какого цвета щетку хотите?

Написала в Twitter о том, что до сих пор проживаю горе по Навальному, чем вызывала сильный радиационный фон из атаки ботов и тех, кому хочется слить скопившуюся в безобразных количествах агрессию.

Но некоторые читатели стали удивляться, почему, наряду с невежественными строчкогонами, грамотные вроде бы люди тоже пишут под моими постами заряженные ненавистью комментарии.

Как человек, изучающий речь и сознание, отвечу: внешнего вида письма мало для того, чтобы человека можно было считать мыслящим.

Можно изучить грамоту и писать паскудства. Можно прочесть книгу и ничего из нее не взять.

Поделюсь основными вещами, на которые лично я обращаю внимание, когда имею дело с людьми, желающими казаться интеллектуалами:

1. Они любят цитаты (и часто их перевирают).
2. Они повторяют одно и то же, их мысли не новы.
3. Их суждения зачастую заряжены полярно: всё либо чёрное, либо белое.
4. Они любят софистику (даже если не знают, что это).
5. При всей внешней грамотности их речь пуста и банальна.

И вообще, свобода слова не сводится к тому, чтобы вываливать всё пришедшее в голову на ковёр.

Свобода слова — это прежде всего способность мыслить, т.е. творить суждения путем построения сложных логических цепочек. В повторении, в косности, в заряженной ненавистью речи, пусть и оформленной грамотно, нет свободы и ума, а есть только повторение, косность и ненависть.

Записался ко мне на ознакомительное занятие по риторике и литературе некто А. Приходит совсем юноша. Говорит, что ему двадцать лет, однако, он уже гипнотерапевт, и ему хотелось бы лучше общаться с клиентами.

Я заподозрила неладное: гипнотерапевтом в двадцать лет не станешь, да и речь у парня, мягко говоря, примитивная и вдобавок пересыпана ошибками всех мастей. Ну, вроде за тем и пришел, чтобы учиться, так ведь?

Я ему расписываю, из чего примерно состоят занятия: мы будем делать упражнения, учиться дискутировать, но прежде всего читать и анализировать книги на глубоком уровне. Тут юноша признается, что художественную литературу не любит, вообще никогда ее не читал (кроме «Мастера и Маргариты», что характерно; впрочем, я сильно сомневаюсь, что он ее действительно прочел).

— Не хочу читать, хочу красиво говорить, — настаивает А., вторя, сам того не подозревая, фонвизинскому персонажу, и тут же спрашивает: — А сколько мне надо к вам ходить, чтобы ну… результат типа был?

Отвечаю, что не могу этого знать, и следом задаю вопрос:

— А вы своим клиентам даете гарантии?

— Чё? Я им просто видеокурс скидываю, и всё. Ну, типа, чё-то получится, если не ленивый совсем.

Угу, так и думала: ты, братишка, инфоцыган. Пришел за инфолошадью красивой речью, чтоб успешнее впаривать какую-то добротную хреномать (дай бог, чтоб там просто таблицу умножения по кругу мотало, пока спишь).

Любопытно, кстати, что торговец волшебными пилюлями сам возжелал волшебную пилюлю.

В общем, в который раз убеждаюсь, что безграмотная речь — показатель не только плохого образования, но и остывшего в голове киселя. И зачастую отсутствия моральных ценностей (потому что для их формирования нужно думать, а процесс мышления и речь — одно и то же).

Засим хочу сказать: остерегайтесь скупо и неряшливо говорящих, а главное, развивайтесь сами, чтобы к вам ни один «гипнотерапевт» с видеокурсом не подкрался.

Люди стремятся к богатству в том числе потому, что большие деньги — это большая власть. Деньги способны любую, даже самую фанатическую, самую психопатическую идею, превратить в повестку. В повестку, ценность, иногда в смысл жизни для миллионов.

Существует проблема социальных пузырей: алгоритмы, вторя потребности в принадлежности к единомышленникам, окружают нас голосами, чей хор созвучен с нашим представлением о мире. И эти голоса немного меняют его. Портят или облагораживают — зависит от разных факторов, но всё же меняют.

Какими бы умными и осознанными мы себя ни считали, мы подвержены внутренним переменам вслед за переменами внешними, которые зачастую подвозят на поезде, доверху забитом деньгами рехнувшегося гегемона.

Единственное, что можно сделать, чтобы сохраниться в мутнотворном мельтешении подсаженных мнений (пусть даже созвучных нашим или претворяющихся таковыми), — развивать критическое и эстетическое мышление. Тогда вы будете не только слышать, что говорят люди, но и как они это делают. Понимать, с какой целью. Учиться составлять собственное мнение. Учиться говорить самому.

Для этого в том числе я стала преподавать литературу и риторику. Не только чтобы другим помогать не сойти с ума, но чтобы самой сверяться с реальностью. Через тексты и их осмысление, через разные упражнения, через дискуссию — в общем, через то, что по-хорошему нагружает голову, оставляя ощущение наполненности, а не пустоты и тошноты, как после сильного отравления.

Я точно знаю, что не будь у меня этой воспитанной хорошей литературой эстетической и этической оптики, я бы свихнулась.

Короче, приходите на занятия, осенний набор открыт. Будем целыми вместе.

Информация и запись тут.

Жизнь можно разложить на простые множители: утренний черный чай, голоса друзей, лица прохожих, цветы и велосипеды на балконе, прилипший к морозильной стенке прошлогодний пельмень, бар в подвале, грибы в лесу, назойливый белый свет городских прожекторов и теплый, живой — от собственной ночной лампы.

Жизнь достаточно проста, и даже самые взбалмошные ее проявления говорят скорее не о сложности бытия, а о наших острых реакциях. Которые, в свою очередь, тоже раскладываются на простые составные части.

К людям, событиям мы испытываем одновременно разные чувства, но не все, лишь самые интенсивные из них, осознаются (да и то не всегда). К примеру, и злость, и отвращение, и интерес, и любовь вполне могут быть направлены на одного и того же человека, не исключая себя самого.

Двадцатилетняя Ахматова писала: «Я научилась просто, мудро жить…» Возможно, как и положено гению, она уже тогда поняла и приняла всю простоту сложности (простите мне этот оксюморон) человеческого бытия. Простота — в неизменности нашей природы; в том, чего мы желаем (в сущности, одного и того же), о чем тревожимся, как любим и как охладеваем. А сложность — в принятии такого простого, плотского, человеческого себя.

Главное, мне кажется, находить то, что утешает.

Ну что ж, вот рассказ про мою эмиграцию. Осторожно: может вызвать чувства. Грустным и голодным не рекомендуется.

Впрочем, я, наверное, шучу.

https://teletype.in/@val_mellow/oBKTrdbl9Jn

Чтобы что-то важное обдумать, требуется время. Интервью с Лебедевым уже перестали обсуждать, но я только сейчас поняла, что хочу сказать по поводу фигуры известного правнука.

Перечитывая чеховских «Трех сестер», я обратила внимание на персонажа, который, по крайней мере до финала пьесы, остается видимым только благодаря своим несуразным репликам. Он с самым невозмутимым видом вклинивает в любую беседу вздорные, а то и откровенно ядовитые шуточки, заставляя героев брезгливо морщиться, как будто сквозняком в комнату принесло запах гниения. Он низвергает всякую истину, которая норовит родиться в разговорах других персонажей. Этот тип всё сводит к абсурду, подлавливая появление смысла и накрывая его пустой и гулкой, как ведро, фразой, шум от которой разлетается по всему дому Прозоровых и не позволяет героям вернуться к осмысленной беседе.

Персонаж этот — штабс-капитан Василий Солёный, человек, который превращает любую живую мысль или чувство в труху. Символично, что он то и дело поливает себя одеколоном, словно пытается скрыть исходящий от него запах разложения.

С о л е н ы й. Через двадцать пять лет вас уже не будет на свете, слава богу. Года через два-три вы умрете от кондрашки, или я вспылю и всажу вам пулю в лоб, ангел мой. (Вынимает из кармана флакон с духами и опрыскивает себе грудь, руки.)

Своими репликами Солёный будто проверяет на прочность разумное, важное — то, за что можно держаться в жизни. Его высказывания при всей своей нелепости пугают. В финале пьесы он и вовсе точно испаряется, не досказав мысли. Да и мысль эту он заворачивает в цитату из Лермонтова.

То есть Солёный — новый романтический герой. Не лермонтовский — с кровоточащим от жестокости мира сердцем, а пустой, маскирующий отсутствие сердца беспрестанной иронией, в которой криводушие неотличимо от правды. (Тут Чехов просто предсказал явление постиронии, мне кажется.)

В общем, я думаю, вы догадались, что, анализируя Солёного, я рассматриваю Лебедева. То, что он пытается выдать за идею, ею не является. Это камень, обёрнутый в фантик. Воздух в кулаке. Набор фраз, по отдельности звучащих логично, но вместе создающих какофонию, абракадабру. Сравните со сценкой из «Трех сестер»:

В е р ш и н и н. […] Хорошо здесь жить. Только странно, вокзал железной дороги в двадцати верстах... И никто не знает, почему это так.
С о л е н ы й. А я знаю, почему это так.

Все глядят на него.

Потому что если бы вокзал был близко, то не был бы далеко, а если он далеко, то, значит, не близко.

И, главное, что поведение выдуманного героя Солёного или взаправдашнего героя Лебедева нельзя назвать беспринципным. Беспринципный человек преследует какую-то выгоду. Лебедев же только имитирует существование цели. Да и жизни в целом. Внутри него настолько пусто, что его невозможно назвать даже… да кем угодно, кроме того, как он сам себя называет.

При этом его речи расковыривают, в них ищут замысел. Но фокус в том, что человеческий мозг научен обнаруживать связи и идеи даже там, где их нет. Как из кружочков и палочек сознание собирает лицо, так и в обглоданных фразах, произнесенных вне зависимости от содержания с самым безмятежным видом, наше сознание способно заподозрить философию.

Меня по-настоящему пугает фигура Лебедева. Он вещает на большую аудиторию, но то, что он приносит — разрушительно. Двоемыслие, которое транслирует Артемий, не позволяет вызреть тому, что истинно ценно, потому что ложь становится неотделима от правды. То, что вчера было ценным, сегодня разрешено уничтожить, чтобы завтра за это, быть может, извиниться.

Основа жизни — образ светлого будущего, но его нет и не будет, если всякая мысль, возникая, тут же плодит собственный перевертыш, а зачаток любого нежного чувства — это лишь повод для новой провокации и посрамления нравственных принципов. А безнравственный человек способен на всё. Как Солёный, который в финале пьесы убивает. Просто так.

Ну, убил и убил.

Только вот руки всё равно будут пахнуть трупом, как их одеколоном ни заливай.

Друзья, я в телеграмном отпуске примерно до середины августа. Литературе тоже нужен покой.

Надеюсь, и у вас получается отдыхать: иногда просто мять бока, смотреть на красивое, думать приятное.

Спасибо, что вы есть.

Этот текст растревожил меня в четыре часа утра. Образы превращались в слова, слова щипали губы, и те сонно шевелились, стараясь хотя бы ощущением речи заставить меня поверить в то, что я говорю, а точнее, пишу.

Барахтаясь между двух противоположных желаний — спать и записывать, я вдруг вспомнила Жорж Санд, которая от еженощных творческих выпрыгиваний из кровати совершенно подвинулась. Тут моя решимость угомониться и дать себе отдохнуть победила творческую смуту. Лучше растерять вдохновение, утвердилась я, чем, как Жорж Санд, винтики.

В общем, я смогла утихомирить тревожившие меня образы, но сейчас они поднялись снова, как я и надеялась. Поэтому теперь этот текст существует.

В четыре утра по Торонто я лежала и вспоминала сибирский дачный домик бабушки и деда. Маленький, с двумя комнатками, между которыми в стене было задымленное тюлем окно. Мне, ребенку, рассказывали, что сначала дед построил совсем крохотную избушку, а потом, когда родились внуки, расширил ее.

Это окно между комнатами меня почему-то волновало. Оно казалось загадочным, почти сказочным, ведь ни в одной городской квартире я такого не встречала, но при этом совершенно обыкновенным, даже утверждающим обыкновенность: так должно быть именно в этом доме. А главное — так было, когда меня еще не было.

Помню открытие своего бытия, до которого существовало другое — их, моих дедушки и бабушки, бытие.

Однажды я ходила вокруг домика, разглядывала его и иногда ковыряла пальчиком краску. Старую, очевидно, потому что она шелушилась и отходила легко, приятно. И тут я подумала, что не знаю, как выглядела эта краска, когда была новой. Не только не знаю, но и не могу вообразить.

В ту самую минуту и старая краска, и таинственно-обыкновенное окно между комнатами, и истории о моем рождении — соединились во мне и стали первым детским потрясением. Я с восторгом и ужасом думала: мир был до меня. Но без меня его не будет. Всё существует до тех пор, пока я это вижу и слышу: бабушку в платке; шарканье дедушкиных калош; звуки радио «Маяк» — настолько домашние, что, кажется, являются продолжением узора на цветочных обоях; запах перлового супа на обед; лай пса Фили, ругающегося на огородных воробьев.

Это было до меня. Меня не было, а это уже было. Меня не было, а теперь я есть, и это есть, оно старое, и дедушка с бабушкой старые, и пес старый, и невозможно представить, что было иначе или что однажды будет по-другому.

Завершается моя специализация по телесному подходу в гештальт-терапии (это как обычная психотерапия, только осознавание идет от тела; мощная штука). Преисполнившись открытиями в работе с телом, я решила пойти на массаж.

Найти что-то стоящее тяжело. Иногда в поисках хорошей дрели приходится вскопать не один магазин. Профессиональную же помощь ищут через знакомых, но и почтовый голубь в сарафане не всегда выручает. Порой то, что подходит Ване, вредит Тане.

Села я, значит, искать массажиста в ближайшем салоне. А передо мной только фотографии и короткие приветственные тексты, написанные самими мастерами.

Читаю. Всё — вариации вымученных опусов на тему «Почему я обожаю свою профессию», нагаллюцинированные чатом жпт в обнимку с раскаивающимся пятиклассником. Короче, пресное и тягучее, как тесто для пельменей.

Наконец на втором десятке нахожу другой текст. Даже не текст — живую историю. Историю об интересе к делу и к людям — нуждающимся, доверяющим самое ценное — себя. Массажист ведь прикасается не к спине или ноге, он прикасается к человеку, часто — к его боли. И по тому, насколько верно автор текста подобрала слова и как искусно их связала, я поняла, что это ей известно.

Конечно, я записалась к этой массажистке — к С.

С. оказалась образованной и тактичной. Заботливой, но чувствующей меру. Уверенной и ловкой — словом, такой, какой я представила ее по одному лишь тексту на сайте.

А спустя несколько месяцев С. сказала, что устроилась в другой массажный салон, куда ходят разные знаменитости вроде Тома Круза. Текущее место С. пока не бросает, однако это дело времени. И хотя я очень за нее рада, с тревогой соображаю, как зарабатывать столько, сколько Том Круз.

В общем, я снова убедилась, какой это бесценный навык — уметь истолковать речь. Литература и психология соединились в каком-то завораживающем танце и позволяют мне видеть то, о чем я раньше не подозревала. Помогают окружать меня чудесными людьми. Помогают рассказывать об этом вам.

Слово — одежда мыслей. И если уж встречать по одежке, то по такой.

Писала статью о риторике и вдруг обнаружила себя читающей исследование фразеологии Астафьева.

У него множество фразеологизмов, построенных на антитезе, вроде «Гога не такой, как Ванька за рекой» или «По-банному строен, зато по-амбарному крыт». И такая вот антитеза, уложенная в ёмкий фразеологизм, наряду с другими авторскими средствами делает тексты Виктора Петровича одновременно по-детски идиллическими, и по-отцовски суровыми. Как северное лето, как сверкающий ледяной Енисей, как сладко-горькая мелкота таёжных ягод.

Но антитеза сама по себе — шикарный риторический прием, который любят все — от общественных деятелей до пропагандистов, от родителей до священников.

Плоть антитезы — антоним. А далее то, что я не понесла в статью о риторике, потому что уважаю меру.

Чтобы красиво и связно говорить, важно понимать, о чем говоришь. То есть иметь внятное представление о теме. А как убедиться, что знаешь, о чем рассуждаешь? С помощью антонима. Нужно подобрать антоним к понятию, отражающему тему.

Допустим, вы хотите поговорить о корыстолюбии и считаете, что разбираетесь в сути этого понятия. Но именно поиск противоположного по значению слова даст ответ на вопрос, насколько глубоко вы зрите в корень, как хорошо вы обжили понятие корыстолюбия внутри себя. Это прибавит уверенности при выступлении или в общении на эту тему.

«Меркантильность! Расчетливость! Шкурничество!» — растолкует кто-нибудь слово корыстолюбие . Однако это синонимы, которые не дают понимания сути явления, а лишь подтверждают богатый словарный запас. И только нахождение противоположности помогает познать истинную сущность понятия.

Важно, что антоним не должен содержать отрицательных приставок не- или бес-, потому что это — отсутствие сущности. То есть бескорыстие, являясь по факту антонимом корыстолюбию, для нащупывания истинного смысла понятия не годится.

Догадаетесь, какое слово является сущностным антонимом слова корыстолюбие?

Или вот еще вопрос на эту же тему: подберите антоним к слову понимать. Только без отрицательных приставок. Можете написать в комментариях, что получилось.

Разогнала философию, конечно.

Готовлюсь к занятию со студентом, с которым мы сейчас изучаем Чехова.

Перечитываю «Архиерея» и думаю: «Надо же, как это созвучно с моими нынешними переживаниями!» А потом осознаю, что это ж я сама и задала.

Это открытие меня крайне развеселило. Думала, просто выбрала глубокий рассказ, чё.

А вообще, чем больше я изучаю психологию, тем больше мои занятия по литературе напоминают сеансы терапии. И это ценно, потому что у меня нет позиции «сверху», присущей учителю, но не приличествующей гештальт-терапевту.

Да и вообще, если вдуматься, вся истинно художественная литература исследует и врачует человеческую душу.

Ах, как славно сошлись две мои ипостаси. Как мне это нравится.

Приходите тоже, если есть интерес к литературе, миру и, прежде всего, к себе.

Про гей-парады и их поддержку среди гетеросексуальных людей

Радужно переливающаяся лента новостей натолкнула меня на размышления о феномене гей-парада. Даже не его самого, а повышенного к нему интереса гетеросексуальных людей.

Я увидела вдохновлённый этой темой пост в твиттере и оставила комментарий, что прайд — это способ прожить стыд. Набежавшая толпа, уязвленная страшным словом «стыд», тут же залила мой комментарий желчью. И я осознала, что это куда более кровавая тема, чем мне мнилось.

Сперва повторю то, что уже написала в тви. Гей-парад — это способ предъявиться миру, получить признание, ощутить гордость. Но чтобы появилась гордость (с англ. — pride), нужно вначале прожить стыд. Геев к стыду привела долгая стигматизация гомосексуальности. А поскольку стыд, как и страх, — чувство крайне тяжелое, его легче проживать совместно.

Но почему же у гей-парадов порой такая свирепая поддержка среди гетеросексуальных людей? Меня это заинтересовало. Я села и подумала. И вот что надумала.

Поддержка геев (и я говорю именно об ее агрессивной форме через сакрализацию ЛГБТ-темы и исступленным перед этой темой энтузиазмом) зиждется на трех вещах.

Это:

1. Сексуальное возбуждение

Гетеросексуальности в чистом виде не бывает. Нас всех хотя бы на горсточку привлекает свой пол. Это совершенно нормально. Но для многих признать даже зачатки влечения к «своим» непереносимо, потому что это табу во многих семьях. Но вытесненный сексуальный интерес может выражаться в виде поддержки геев и прославления прайда.

2. Токсическая вина

Правда, вину обычно чувствуют не те, кто притеснял и унижал гомосексуалов (опять же из-за вытесненного возбуждения), а тот, кого приучили ее чувствовать.

Обыкновенно это случается после того, как ценностный маятник уносит в противоположную сторону — от ксенофобии к преклонению, под которым — вина и всё тот же стыдный стыд. Ныне в западном обществе одобряется почитание геев именно через навязывание вины за их притеснение. Собственно, ровно та же история с чернокожими, индейцами, евреями и проч. (Можете продолжить список.)

3. Потребность в поддержке, или «На его месте должен был быть я»

Агрессивно поддерживать ЛГБТ (кого угодно, на самом деле) к тому же заставляет неосознанное желание самому быть принятым и признанным. Зачастую чрезмерные хлопоты вокруг кого бы то ни было говорят о том, что хлопочущий человек сам нуждается в поддержке и внимании. Особенно если подумать: там, где разрешены прайды, геи уже победили в борьбе за свои права и больше не нуждаются в яростном покровительстве.

Я написала это не для того, чтобы кого-то оскорбить, принизить или заставить думать, когда ему хочется обрыблять пруд. Я написала это потому, что мысли, овнешненные в слова, помогают мне лучше разбираться с тем, что происходит, — прежде всего во мне самой.

Я убеждена, что мы все равны и что каждая жизнь — великая ценность; что нужно быть уважительными друг к другу, чтобы потом не пришлось оправдываться перед самим собой.

Это ведь не про гомосексуалов пост. Это про то, как важно всегда оставаться человеком.

Чтобы не утруждаться длинным текстом в воскресенье

Летом Торонто — огромный цветущий сад. Если в апреле природа еще робкая, переминается с ноги на ногу, то в мае всё одномоментно раскрывается, наливается и начинает одичало пахнуть мёдом. Теперь деревья и цветы будут только жирнеть и добреть, пока с ними не случится июльская одышка.

Душно в поле для овечки,
В чаще для лося.
Весь июль купайся в речке
вместо карася.
(Это мы еще от Бродского знаем.)

В общем, лучше всего гулять по городу в мае и начале июня.

А я мечтаю о собственной бревенчатой избушке, чтобы там можно было сидеть, нюхать нагретое дерево и пить сладкий черный чай из стакана. И обязательно — книжная полка с самыми несуразными книгами — от поваренной до коллекции снимков паровых машин.

Наблюдаю сцену первого, вероятно, свидания.

Мужчина и женщина лет тридцати пяти сидят друг напротив друга за столиком в кафе. Женщина распалена собственным рассказом о работе эсэмэмщиком. Говорит она с жаром, без остановки. Щеки пылают. При этом она успевает подъедать то, что на тарелке. Мужчина слушает даму, как мне кажется, внимательно: он смотрит на нее и иногда, когда ему это удается, задает какие-то вопросы. Та охотно отвечает, еще больше электризуясь и краснея.

Я быстро утомляюсь и перестаю обращать внимание на то, что говорит женщина. И, хотя мне слышно каждое ее слово, уши привыкают к стрекотанию, как к тиканью часов, и я отвлекаюсь. Но, собираясь уходить, вновь гляжу в сторону парочки и понимаю, что женщина всё так же многословна, а главное, история ее не сделала ни малейшего извива: барышня по-прежнему вещает о своей эсэмэмной карьере.

Мужчина же, до этого сидевший в привычной для столующегося позе, теперь совершенно зажат: его руки сцеплены на груди, ноги перекрещены. Но самое главное: он повернулся к даме боком.

Думаю почему-то, что это их последнее свидание.

Мужчина слушал собеседницу (впущу это слово, хотя приставка со-подразумевает равноправие) добросовестно, но тело его говорило о желании избежать того, что он слышит. Женщина же, видимо, была настолько поглощена повествованием, что совершенно позабыла: общение — это диалог.

Сначала я хотела этой историей проиллюстрировать телесную реакцию на что-то нежеланное, но потом решила: а позову-ка я вас на мой классный курс по риторике. Чтобы учиться говорить интересно не только для самого себя, но и для окружающих и повысить, кстати, шансы на второе свидание. Занятия со мной выгодно отличаются от прочих тем, что я еще и психолог и могу обучать всяким техникам публичного выступления, спора и просто помогать развивать привлекательную речь.

В общем, не будьте, как та женщина, от соседства с которой даже мне кофе пилось без всякого удовольствия.

Мужик, надеюсь, ты убежал!

Утром делала гимнастику под лекцию о вулканах. Доделала растяжку и — задремала. Видимо, крепко, потому что не поняла, когда история о вулканах окончилась и начался почему-то Глуховский. Точнее, его интервью. Он мне не особо интересен ни как автор, ни как собеседник, но однажды я ухватила несколько его изречений, и они показались мне дельными.

И вот я просыпаюсь на коврике и, не открывая глаз, слушаю. Писатель как раз вещает о том, что уехавшие из России чувствуют моральное преимущество перед оставшимися, потому что они своим отъездом выступили против войны и диктатуры, хотя на самом деле, продолжает писатель, им просто было страшно.

Эге, думаю я полупробудившимся мозгом, какая дебёлая проекция.

Надо пояснить, что проекция — это психологический механизм, с помощью которого человек приписывает окружающим неосознаваемые или цензурируемые им чувства, мысли, черты, желания.

Я думаю, что покинувшему Россию писателю было страшно, но он вытеснил этот страх и спроецировал его на других эмигрантов, таким образом даровав себе то самое, «истинное», моральное преимущество перед теми, кто его не заслуживает: вы, мол, на самом-то деле не против войны вовсе, просто испугались, а я взаправду бесстрашный и доблестный и имею право вас оценивать.

Вообще, проекция — штука важная и нужная, но иногда она может подменять реальность, скотским образом поганя жизнь. Например, у женщины никак не складываются отношения с мужчинами, потому что она уверена: они хотят ее изнасиловать. На самом деле она проецирует свои подавленные эротические желания на мужчин.

Как в старом анекдоте:

— Мужчина, я вас боюсь! — кричит женщина с высокого этажа какому-то прохожему.
— Но вы же наверху! — изумляется тот.
— Так я сейчас спущусь!

В общем, автопроигрывание в ютубе я отключила.

P.S. Оставляю за собой право проецировать тоже:)

Место, как и слово, становится родным, когда обкатывается опытом, обвёртывается чувствами, населяется переживаниями.

Ощущение близости рождается медленно, вкрадчиво. Тот, кто считает близостью всполох восторга, вряд ли ее испытывал. Восторг обычно окрашивает самое начало желанных отношений — любовных ли, карьерных или же отношений с местом.

Когда я переехала из Братска в Сочи, моим первым восторгом стал самый воздух — теплый, парной и очень пахучий. Потом море и моя давняя романтическая мечта — кипарисы. Но настоящие отношения с Сочи начались гораздо позже, когда восторги улеглись и даже слегка зачерствели, потому что пошла обычная жизнь на новом месте, к которому нужно привыкать. Разочарование сменилось смирением, позже — примирением, а в конце концов — близостью. Море шумело привычно, больше не напоминая мне о том, что я — пришлая северянка. Кипарисы превратились в самих себя, перестав быть невиданным чудом с обложки конфеты «Южная», которую я всегда находила в детском новогоднем подарке.

И море, и кипарисы стали родными, от этого понятными, но не менее заманчивыми.

Близость — это понятность и интерес.

А недавно я почувствовала, как Торонто заселяется мной. Вот дорожный знак (этот знак был на экзамене!). Вот дерево (я видела такое же в садовом магазине!). Вот сосед машет рукой (его зовут Джон!). Вот пришла весна (она напоминает предыдущие!). Вот товарищ пошутил про вежливость канадцев (он шутит об этом с иронией и гордостью!). И на каждое событие, на каждую вещь я отзываюсь собой: мысли и чувства придают смысл когда-то совершенно чуждому, лишенному связей канадскому бытию.

Близость — это смысл.

Однажды ко мне на риторику пришел мужчина (здесь для соблюдения анонимности я должна дать ему совершенно непохожее на настоящее имя; пусть будет Богдан). Он сказал, что боится разговаривать с людьми, особенно со своим начальником: во рту словно вырастает забор, через который словам нужно перелезать, и многие застревают, вызывая заикание.

— Я хожу к психологу, — сказал Богдан. — Но мне нужна и теоретическая база.

Мы договорились, что будем перемежать упражнения с художественной литературой (Богдан читал в основном техническую) и анализом прочитанного. Возможно, предположила я, слов станет так много, что они снесут преграду.

— Я превращусь в словоблуда! — вдруг испугался Богдан.

— В начитанного, свободно общающегося человека, — заметила я. — Какие у вас любимые авторы?

Богдан ответил, что никаких любимых авторов у него нет, а одна только мысль о литературе вызывает желание поскорее упасть в обморок.

Это тот случай, когда студент хочет научиться красиво и уверенно говорить, но как-нибудь контрабандно, исподтишка. Короче говоря, минуя чтение. Но поскольку без хорошей литературы речь чахнет, то книги важны.

В очередной раз я отправила мысленный подзатыльник школьной мариванне, вероятно заставлявшей Богдана на уроках литературы зубрить собственное мнение, ни одной буквой не отличавшееся от мнения ГорОНО. (Которое, как говорил Троцкий, отлито в мраморе. Или он так не говорил?..)

Поначалу Богдан, вздыхая, принялся читать то, что выбирала я; потом стал выбирать сам.

Однажды вместо Богдана на экране высветилась стопка книг.

— Новенькие, — умиленно произнес голос Богдана. — Купил.

Там было литературное разнотравье: от древнегреческой трагедии до рассказов Шукшина.

— Мне так обидно, что я был этим обделен в детстве, — сказал Богдан перед тем, как пересказать что-нибудь из свежепрочитанного.

Кстати, пересказ — это то, против чего Богдан восставал вначале, и то, что спустя полгода стало одним из его любимых упражнений. Думаю, это сильно помогло ему выражать мысли интереснее и живее и меньше заикаться.

— Вчера я поговорил с начальником, — сказал как-то Богдан.
— Всё нормально? — спросила я.
— Да замечательно! Я уволился нахрен. Я просто понял, что он ужасно разговаривает!

Вот такой древнегреческий Шукшин, что ли.

(Эту историю я написала с согласия Богдана, который на самом деле не Богдан, а вовсе Сергей.)