Разговор зашел о профессии хирурга. Кто, почему, зачем пришел в клинику и терпит эту
собачью работу.
Семен:
— Мне нравятся сильные ощущения во время операции. Ни в одной другой области
медицины, и даже в общей хирургии, их нет. Когда в руках держишь сердце — это такое чувство!..
«Сильные ощущения» многих прельщают. В один период моей жизни нравились и мне. А сейчас как-то обидно за больных, что они являются объектом таких чувств. Ведь есть молодчики, которые из-за этого идут на рискованные операции. Конечно, не у нас в клинике — мы следим строго.
Но все равно нельзя сбросить этот стимул. За ощущения во время операции хирург готов
платить днями и ночами черновой работы: амбулаторных приемов, перевязок, писаний историй
болезни, даже объяснений с родственниками. Пожалуй, плохого в этом нет. Семен уже защитил кандидатскую диссертацию, но не наука привела его к нам. Операции. Романтика хирургии его
прельщает.
Высказывается наш Вася, аспирант. Молоденький, но с твердым подбородком.
— Я пришел, чтобы сделать диссертацию. В своем институте мне это тоже предлагали, но там такая скука в клиниках — одни аппендициты да переломы. Правда, и на этом делают науку, но мне она противна. Тут по крайней мере новые идеи, сложные операции.
Вот второй стимул наших врачей — быстро написать диссертацию. Действительно,
трудно сейчас науку делать в обычной хирургической клинике — все темы уже давно обсосаны. Это не значит, что проблемы общей хирургии разрешены, даже наоборот — они запутаны. Прежние взгляды устарели, а новые не сформировались. Но клиники не могут изучать такие вопросы, как шок, инфекция, потому что не хватает новых идей и нет условий.
Нужны большие лаборатории, новейшее оснащение. На пальцах здесь ничего не сделаешь.
В нашей клинике, как и в подобных других, разрабатывается целина. На новых операциях и всем, что с ними связано, гораздо проще писать диссертацию. Кроме того, это сочетается с интересом — все-таки у нас учат и дают оперировать. В общем можно сделать хирургическую
карьеру. Что ж, законно.
Врачи — тоже люди. Мария Васильевна возмущенно:
— Противно слушать вас, ребята. Одному — операция, другому — чистая наука, третьему — диссертация, четвертому — голая карьера.
Ну, а где ж больные? Где милосердие? Где самая
благородная профессия?
Вопрос ребром. Все замолчали, немного смущены. Действительно, где все это? Может быть, в самом деле больные — только материал для операций, науки, диссертаций? Нет, это не так, Я знаю, уверен. Во всяком случае, не совсем так. Нужно ребят поддержать.
— Мария Васильевна, ты не права. Есть благородная профессия и есть жалость к людям.
Разве ты не видишь сама? Вон сколько их здесь — чего они сидят?
— Бросьте, Михаил Иванович, не нужно замазывать. Мне кажется, что мало жалости у
наших молодых ребят. Им все равно, кем быть — врачом, инженером, агрономом. А что они сидят тут, голодные и без курева, так это не доказательство. Одни — по обязанности, другие —
из интереса, а есть такие, которые из-за вас. Уйдите вы сейчас домой — и кое-кто из наших молодчиков моментально смоется.
Она многозначительно всех оглядела, но, кажется, никто не потупился. Потом вскинула
голову, обиженная, возбужденная и вызывающая.
Неловкость. У многих, может быть, у всех, — протест, но она старшая, ее уважают,
поэтому не грубят.
Один Петро вступился. Очень спокойно:
— Ты в душу им, Маша, не лазила и не знаешь. Не все плачут после смертей и не все
говорят о милосердии, но наши ребята...
Перебивает:
— Отстань ты, защитник. Знаю я их души. Случись что-нибудь с больным в палате, пока не скажешь — ни за что не догадаются послать родственникам телеграмму, чтобы приехали и
успели в живых застать. Да ты... Ну что говорить, я пошла.
Встала и вышла.
Молчание. Всем как-то неприятно.
— «Да ты...» — это она хотела сказать «и сам такой»...
Мелькают мысли. Милосердие. Это слово совсем вышло из употребления. Наверное, зря.
Не нужен «бог милосердный», но «сестра милосердия» было совсем неплохо. Когда-то это
проповедовалось, а теперь нет.
Никто не говорит о сострадании к ближнему как душевной доблести человека.