Хороший текст

Дорогие друзья, рады сообщить, что понемногу оживает портал «Хороший текст». Здесь мы собираемся общаться, публиковать тексты и обсуждать их, смотреть лекции учителей, участвовать в конкурсах и просто радоваться тому, что мы есть друг у друга.
Теперь портал размещен на домене textore.ru
Ждем всех!

Юле

Жизнь медленная, темная, тупая, как зима,
использует во зло свою способность к таянью.
Вот так она сама описывает это:
нет мужества продлить себя до света.
--------------------—
Христос родился – световой пучок,
как братец Лис – как лист под сургучом —
как изворотлива его теплоотдача.
– Сожги его. – Лежачего не жгут.
– Они муляж. – Они чего-то ждут.
– Они не дышат так или иначе.
--------------------—
Рождественский вертеп москва купить,
пихнуть в носок и положить под сердце,
стать частью сна случайного семейства
и даже умозрительно согреться.
Покинуть свой неопалимый шкаф,
отдать бескровному свой комковатый шарф.
---------------------—
У Юли – балабановские спички,
пускай еще лежат.

Рада Орлова (р. 1986)

Снег

Россыпью молочных бусин
Кружево утяжелив, —
Мир не то чтобы безвкусен,
Но избыточно красив.

Он прекраснее наутро, —
Разбазарив закрома,
Смотрит сдержанно и утло
Повзрослевшая зима…

Татьяна Бек (1949 - 2005)

Бьют часы, возвестившие осень:
тяжелее, чем в прошлом году,
ударяется яблоко оземь —
столько раз, сколько яблок в саду.

Этой музыкой, внятной и важной,
кто твердит, что часы не стоят?
Совершает поступок отважный,
но как будто бездействует сад.

Все заметней в природе печальной
выраженье любви и родства,
словно ты — не свидетель случайный,
а виновник ее торжества.

Белла Ахмадулина (1937 - 2010)

Непогода — осень — куришь,
Куришь — всё как будто мало.
Хоть читал бы, — только чтенье
Подвигается так вяло.

Серый день ползет лениво,
И болтают нестерпимо
На стене часы стенные
Языком неутомимо.
Сердце стынет понемногу,
И у жаркого камина
Лезет в голову больную
Всё такая чертовщина!

Над дымящимся стаканом
Остывающего чаю,
Слава богу, понемногу,
Будто вечер, засыпаю…

1847 г.

Афанасий Фет (1820 - 1892)

Живешь с одним, мечтая о другом:
Тот далеко, а этот, мерзкий, близко.
Всё оттого, что ты боишься риска –
И гладишь жизнь холодным утюгом...

Арсений Прохожий (1926 – 2005)

Кто-то выбросил рогожу.
Кто-то выплеснул помои.
На заборе чья-то рожа,
надпись мелом: «Это Зоя».
Двое спорят у сарая,
а один уж лезет в драку.
Выходной. Начало мая.
Скучно жителям барака.

Игорь Холин (1920 – 1999)

Мне снилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены рядом.

Когда мы сказали — довольно?
Давно ли, и что это значит?
Но странно, что сердцу не больно,
Что сердце не плачет.

Бессильные чувства так странны,
Застывшие мысли так ясны,
И губы твои не желанны,
Хоть вечно прекрасны.

Свершилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены рядом.

1918 г.

Николай Гумилев (1886 - 1921)

Пускай, пускай повалит этот снег.
Я жил, я был, сражён, горжусь медалью.
Когда ещё повалит этот снег?
А снег повалит.
Я выйду днём с белёсого крыльца
увижу маму мёртвую, отца
живого, бабушку, сестру, тебя и брата.
Прабабушка мне скажет: в том краю,
а ты мне скажешь: я тебя люблю,
а бабушка: а я не виновата.
Когда ещё повалит этот снег?
Из всех прорех, из всей моей печали.
Я вдруг пойму, что это всё про всех:
тебя, меня, него, неё, про всех —
и все ключи, которые искали.
И я скажу, что я тебя люблю,
что я лишь сон, что я лишь сор вчерашний.
И жизнь идёт, и дело к декабрю.
И я скажу, что я тебя люблю.
Но почему же мне теперь так страшно, страшно.

2020 г.

Дмитрий Воденников (р. 1968 г.)

Друг мой начал видеть во мне врага
Вот тебе и ага

Больше общего нет, говорит, у нас ничего
Вот тебе и ого

Я его изменить не могу и себя не могу
И угу

Но всю ночь через поле
навстречу ему бегу

август 2022 г.

Анна Русс (р. 1981 г.)

Что ж, зима. Белый улей распахнут.
Тихим светом насыщена тьма.
Спозаранок проснутся и ахнут,
И помедлят и молвят: «Зима».

Выпьем чаю за наши писанья,
За призвание весельчака.
Рафинада всплывут очертанья.
Так и тянет шепнуть: «До свиданья».
Вечер долог, да жизнь коротка.

Сергей Гандлевский (р. 1952 г.)

Дорогие друзья! Школа "Хороший текст" вновь открывает свои двери. С 25 января по 2 февраля 2025 года пройдет учебная сессия, посвященная нон-фикшн и деловой литературе. Если вы хотите написать книгу о своем деле, своем опыте или превратить в книгу свой блог, вам сюда. School.textore.ru

Когда кончается любовь,
Ты возвращаешься к себе –
И в этом, может быть, единственная честность.

Что повернется и начнет смотреть

В тебя такого непростого,
Такого разного, на треть
Больного (о чем никто не будет знать),
Чтоб разглядеть себя
И оттого все то, что ты задвинул, спрятал –
Случится, как неистовый апрель.

Который слишком был тобой,
Который слишком был,
Который Мишкой был

И плыл над городом, пока
над городом была возможность.


Михаил Войкин (р. 1989 г.)

НЕЗАКРЫТЫЕ КАВЫЧКИ

мне сегодня хочется соврать.
только я не знаю что соврать.
мне совсем не хочется соврать.

кавычки открываются

чиу чиу чиу я лечу
я лечу сияю щебечу

но не птичкой-невеличкой я умру
а великим бормотаньем на миру

ты выдуваешь деловито облачка.
я вынимаю руки из карманов —
возьми вот эти два хрустальных кулачка —
пускай звенят тебе в туманах.
от их больной и нежной
простоты
проснулись
птицы
звери
стены
тени
двери
какое счастье быть —
подумал ты.
я умерла.
а дочь зашевелилась.

умирать
что врать
я умерла
и снова
появилась


Юлия Закаблуковская (р. 1967 г.)

Придумывать тебя. Как ты летишь,
на время обретая лёгкость снега.
Пока внутри обманчивая тишь,
замёрзший Волхов, чёрная Онега.
Пока внизу на сотни киловатт
сгорают опустевшие вертепы;
где каждый непременно виноват
и что-нибудь бессмысленное терпит,
но видимы два ангельских крыла
как чья-то всем отмеренная жалость.
Придумывать, какою ты была,
и обнимать, какою ты осталась.

Алексей Баклан (р. 1980 г.)

Где синий фосфор закипает
И карлик в колеснице спит,
Стоит безмолвная, нагая,
Твоя несчастная Лилит.

Стоит и плачет, не рыдая,
Стоит и стонет, не крича.
Ты обещал ей имя рая,
А стал похож на палача.

Валерий Костиков (р. 1983 г.)

И пахнет хлорной известью, и снова
Разнесся чей-то крик по этажу.
И не дождавшись от тебя ни слова,
На подоконник свертки положу.
Пусть будет у меня одна забота:
Смочить больную сухость этих губ.
И банку я возьму из-под компота
И ложкой зачерпну куриный суп.
И над лицом твоим склоняюсь низко
И повторяю: «Что с тобой? Тоска?»…
Цела твоя последняя записка —
Неровный клок тетрадного листка…
Иссушенную тоненькую ногу
Ты высунула из-под простыни…
Ты ешь и не плюешься, слава богу…
Ко мне хоть раз ладони протяни…
Как это было тяжело сначала.
Как я входила в кабинет к врачу.
Как ты рвалась ко мне и в дверь стучала,
Писала на листках «домой хочу!»…
Без слез тебя оглядываю храбро:
Затылок бритый по-цыплячьи гол.
И спрашиваю нянечку, где швабра.
И молча, неуклюже мою пол…
Есть безысходность, нет мечты о чуде.
Есть мука…
Обопрись… Теперь привстань…
Отвисшие неразвитые груди,
И ребра — сквозь застиранную ткань.
И на рубашке сгустком черной краски
Размазана больничная печать.
У ворота болтаются завязки…
А мне от муки хочется кричать…
И я глотаю муку эту злую.
Меня глаза чужих, здоровых злят.
И впадинку ключичную целую.
И вижу твой, уже привычный взгляд;
И рот раскрытый, жалобно гудящий;
И ножку с этой худенькой стопой;
И снова этот взгляд, в себя глядящий,
И кротко-иронически-тупой…
И ты лежишь…
Дам яблоко — ты бросишь…
Я подоткну простынные края…
Ты для письма давно листков не просишь…
И значит, виновата только я…
И только я…
И снова закричали…
И значит, мало я тебе дала
Своей судьбы, и боли, и печали,
И радости, и мягкого тепла…
И что осталось?.. Как же мне стараться?..
Дурные мысли… Прогоню их прочь…
И где, с какими силами собраться?..
И чем же я могу тебе помочь?..
Кормлю тебя упорно и сурово —
Куриные котлетки, рыбий жир…
Смешно…
Ведь чтобы ты была здорова,
Всего-то надо — переделать мир.

Фаина Гримберг (р. 1951 г.)

«… А надо быть смиренней, я же говорил».
Дмитрий Воденников

Надо быть сиреневей, смиренней.
Отбыла, отпела, отшептала…
С медицинской горечью корений
С тяжестью пачули и сандала
Тянется немолодость. И сутки
Обрели порядок ритуала.

Надо быть, упорствуя в смирении,
Узкой, словно прялочное донце.
О веретено стихотворенья,
Как царевна-небыль, уколоться.
Проиграть и больше не бороться
С силой озарения и тренья.

Надо жить – достаточно, не дольше.
Странно жить, как в сказке Карло Гоцци.
Надо быть капроновее, тоньше,
Чтобы сквозь тебя пробилось солнце.

Ирина Толстикова (р. 1985 г.)

не знаю как вы
а я поняла что детство кончилось
когда умерла Жанна Фриске.
и не просто там умерла
а вот все вот это
ну что я буду вы и сами понимаете
а-а бананы-кокосы
а-а апельсиновый рай
я было испугалась а вдруг не она
и вообще сколько их было ведь все похожи
но по большому счету
это совершенно ничего не значит
какая разница
если там теперь нет бананов нет кокосов
к чему все это я до сих пор не могу понять
нет ну правда если их там н е т

Анастасия Бугайчук (р. 1996 г.)

Август. Солнце совсем не щадит траву.
Пчелы прячут в спинах шершавых мед.
Кто переживет август, тот не умрет.
Я переживу август и не умру.

Нам читают мифы (за мифом — миф)
Все про вечную жизнь, про космическую войну.
Мы уйдем из августа, полюбив
Книги, одиночество, тишину.

Облако. Ветер гонит его на восток.
«А каков у вас виноград?» Виноград спел.
«А какое небо?» Желтое, как песок.
Как песок у моря, к которому не успел.

Яблоки. Картошка в мундире. Рубаха льна.
Мысли — вишни, раздавленные в руке.
Тело будто сварено в молоке —
Млечный путь. Луна.

Мы вернемся снова к желтому сентябрю,
Загоревшие до косточек. Все полны
Одиночества, сказок и тишины,
Бесконечного ко всему — «люблю».

Максим Жегалин (р. 1995 г.)

куда тебе объять вселенную,
садись, за ручку подержись,
мы все в любви военнопленные,
в неволе боремся за жизнь.
употребляем все горючее,
на непечатном говорим,
мы, гордецы, по воле случая,
в раю поём, в аду - горим.


Юлия Раскидная (р. 1974 г.)

Садовником родиться в сентябре,
Последние цветы пересчитать,
Их больше невозможно прочитать
И буквы несогласные составить.
Но жизнь полна большого состраданья,
Она всесильна, потому верна,
Мы вышли из горчичного зерна,
Природа исповедуется телом.
Моя жена вернется в воскресенье,
Передник, разлинованный тенями,
Я должен положить ее на землю,
Откуда у нее пустой живот.
Но бедные цветы мне надоели
Еще до даты своего рождения,
Я не хочу судить тебя за это,
И вспыхивать, как после смерти лето.

Рада Орлова (р. 1986 г.)

я работаю ассистентом стоматолога,
такая помощница богова
собирать слюну, кровь, кости,
говорить: «сплюньте».

до того, как другой пациент постучится в больницу
и накопит слюну, пустит кровь, оголит надкостницу,
у меня есть пара минут убрать стол, помолиться,
сказать «проходите» чужому гостю.

но иногда
я не делаю так,
я всё бросаю.
никому не молюсь, бранюсь,
кусаюсь,
говорю —
я не буду больше заливать свои руки аламинолом,
он едкий, он страшный,
от него больно.
не надо гипохлорана или паркана.
от него остаются неровные шрамы
с тонкой розовой кожей,
подсвеченной изнутри,
я смотрю на неё и другим говорю: «смотри».
там стихи, посмотри, там стихи.
вот как прямо сейчас.
вы же смотрите.
здравствуйте.
проходите.


Ксения Салихова (р. 1994 г.)

В это лето

От воркованья голубиного
Я просыпался в это лето,
чтоб ощутить себя, любимого
тобой, очнувшегося где-то
в чужой квартире на окраине,
невероятной этой ранью
являющей подобье рая, мне
дарованного Божьей дланью,
столь осязаемой – хоть тронь её –
и столь же не потусторонней…
И тело, словно постороннее,
ещё в тепле твоих ладоней,
оглядывал я с удивлением:
да полно! уж и впрямь – моё ли?..
……………………………………
С невыразимым выражением
недоумения и боли,
о, не гляди, прошу, из прошлого,
из ворожбы и волхвованья,
из голубиного, истошного,
помешанного воркованья, –
не то в ночи опять заплачу я
и поцелуями покрою
твои тогдашние, горячие
и Божьи длани надо мною…


1988 г.


Игорь Меламед (1961 – 2014)

Нам черное солнце светило,
нас жгло, опаляло оно,
сжигая иные светила,
сияя на небе — одно.

О, черного солнца сиянье,
зиянье его в облаках!
О, долгие годы стоянья
на сомкнутых каблуках!

И вот — потемнели блондины.
И вот — почернели снега.
И билась о черные льдины
чернейшего цвета пурга.

И черной фатою невесты
окутывались тогда,
когда приходили не вести,
а в черной каемке беда.

А темный, а белый, а серый
казались оттенками тьмы,
которую полною мерой
мы видели, слышали мы.

Мы ее ощущали.
Мы ее осязали.
Ели вместе со щами.
Выплакивали со слезами.

Борис Слуцкий (1919 – 1986)

Перед зеркалом

Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот — это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?

Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах, -
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть, -
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?

Впрочем — так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины — к причине,
А глядишь — заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.

Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами, -
Только есть одиночество — в раме
Говорящего правду стекла.

Владислав Ходасевич (1886 – 1939)

Концерт Сарасате

Ваш любовник скрипач, он седой и горбатый.
Он Вас дико ревнует, не любит и бьет.
Но когда он играет «Концерт Сарасате»,
Ваше сердце, как птица, летит и поет.

Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать «зеро»…
Но когда затоскуют его флажолеты,
Он божественный принц, он влюбленный Пьеро!

Он Вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.
Femme de luxe он сумел превратить в femme de chambre.
И давно уж не моден, давно неприличен
Ваш кротовый жакет с легким запахом амбр.

И в усталом лице, и в манере держаться
Появилась у Вас и небрежность, и лень.
Разве можно так горько, так зло насмехаться?
Разве можно топтать каблуками сирень?..

И когда Вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша, —
Он играет для Вас свой «Концерт Сарасате»,
От которого кровью зальется душа!

Безобразной, ненужной, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете все за «Концерт Сарасате»,
Исступленно, безумно и больно любя!..

1927 г.


Александр Вертинский (1889 - 1957)

Чтение в детстве

Окраина стройки советской,
фабричные красные трубы.
Играли в душе моей детской
Ерёменко медные трубы.

Ерёменко медные трубы
в душе моей детской звучали.
Навеки влюбленные, в клубе
мы с Ирою К. танцевали.

Мы с Ирою К. танцевали,
целуясь то в щеки, то в губы.
А душу мою разрывали
Ерёменко медные трубы.

И был я так молод, когда — то
надменно, то нежно, то грубо,
то жалобно, то виновато…
Ерёменко медные трубы!

1999 г.


Борис Рыжий (1974 - 2001)

Кот в Твери

В Твери капель. Я вижу сон кота,
лишенного любви и интеллекта.
Он от ушей до кончика хвоста
не человек, не зверь, а просто некто.

Он странная игрушка для детей,
для стариков — мурлычущая грелка.
А для меня — залётный прохиндей,
живущий неразборчиво и мелко.

Он с рук чужих сырую рыбу ест,
не зная ни хозяина, ни друга.
Не верит в бога он, не носит крест,
его наука — это лженаука.
Он обмануть сородича не прочь,
и тут не надо ахать или охать,
что мне он не пытается помочь.
Он понимает только страх и похоть.

И сон его, как замкнутая дверь,
которую открыть никто не в силах.
В окне стоит подтаявшая Тверь.
И оживают розы на могилах.


Вадим Месяц (р. 1964 г.)

Кто сказал, что тускнеет земное житьё?
Архилох еще пьет, опершись на копьё,
Воин должен всегда начеку
Быть, поэтому рядом копье и питье,
И спасибо, что не на бегу!


Чтобы лучше его разглядеть вдалеке,
Надо вспомнить себя молодым.
Впрочем, жизнь без копья проведя, налегке,
Я изнежен в сравнении с ним.


И века ни на шаг оттеснить не смогли
Его с жесткой, холмистой фракийской земли:
Где он пил, там он пьет и сейчас,
Опершись на копье, плащ походный в пыли;
Пьет вино за стихи и за нас!


Вот он, первый лирический в мире поэт,
Каково ему! Сам сознает,
Что есть греческий эпос, а лириков нет:
Не Гомер он и не Гесиод.


За короткую вещь я поэму отдам,
За двенадцать стремительных строк!
Он не знает об этом, но тверд и упрям.
Или знает, что не одинок?


И, склонясь, очищает свой плащ от репья,
И в волненьи любуюсь им издали я,
И, кто знает, в блокноте моем
Иногда, может быть, в полусне забытья
Он царапает что-то копьем.


Александр Кушнер (р. 1936 г.)

Роман горбуна


Горбун получил анонимное любовное письмо, приглашение на свидание: «Будьте в субботу пятого апреля, в семь часов вечера, в сквере на Соборной площади. Я молода, богата, свободна и – к чему скрывать! – давно знаю, давно люблю Вас, ваш гордый и печальный взор, ваш благородный, умный лоб, ваше одиночество... Я хочу надеяться, что и Вы найдете, быть может, во мне душу, родную Вам... Мои приметы: серый английский костюм, в левой руке шелковый лиловый зонтик, в правой – букетик фиалок...»

Как он был потрясен, как ждал субботы: первое любовное письмо за всю жизнь! В субботу он сходил к парикмахеру, купил (сиреневые) перчатки, новый (серый с красной искрой, под цвет костюму) галстук; дома, наряжаясь перед зеркалом, без конца перевязывал этот галстук своими длинными, тонкими пальцами, холодными и дрожащими: на щеках его, под тонкой кожей, разлился красивый, пятнистый румянец, прекрасные глаза потемнели... Потом, наряженный, он сел в кресло, – как гость, как чужой в своей собственной квартире, – и стал ждать рокового часа. Наконец в столовой важно, грозно пробило шесть с половиной. Он содрогнулся, поднялся, сдержанно, не спеша надел в прихожей весеннюю шляпу, взял трость и медленно вышел. Но на улице уже не мог владеть собой – зашагал своими длинными и тонкими ногами быстрее, со всей вызывающей важностью, присущей горбу, но объятый тем блаженным страхом, с которым всегда предвкушаем мы счастье. Когда же быстро вошел в сквер возле собора, вдруг оцепенел на месте: навстречу ему, в розовом свете весенней зари, важными и длинными шагами шла в сером костюме и хорошенькой шляпке, похожей на мужскую, с зонтиком в левой руке и с фиалками в правой, – горбунья.

Беспощаден кто-то к человеку!

1930 г.


Иван Бунин (1870 – 1953)

Слепой

Палкой щупая дорогу,
Бродит наугад слепой,
Осторожно ставит ногу
И бормочет сам с собой.
А на бельмах у слепого
Целый мир отображен:
Дом, лужок, забор, корова,
Клочья неба голубого —
Всё, чего не видит он.

1923 г.

Владислав Ходасевич (1886 – 1939)

вот до чего дожил

что на глупости
уже нету сил

Иван Ахметьев (р. 1950 г.)

В лесу соловьином, где сон травяной,
где доброе утро нам кто-то пропинькал,
счастливые нашей небесной виной,
мы бродим сегодня вчерашней тропинкой.

 
Доверившись чуду и слов лишены
и вслушавшись сердцем в древесные думы,
две тёмные нити в шитье тишины,
светлеем и тихнем, свиваясь в одну, мы.

 
Без крова, без комнат венчальный наш дом,
и нет нас печальней, и нет нас блаженней.
Мы были когда-то и будем потом,
пока не искупим земных прегрешений...

 
Присутствием близких в любви стеснена,
но пальцев ласкающих не разжимая,
ты помнишь, какая была тишина,
молитвосклонённая и кружевная?

 
Нас высь одарила сорочьим пером,
а мир был и зелен, и синь, и оранжев.
Давай же, – я думал, – скорее умрём,
чтоб встретиться снова как можно пораньше.

 
Умрём поскорей, чтоб родиться опять
и с первой зарёй ухватиться за руки
и в кружеве утра друг друга обнять
в той жизни, где нет ни вины, ни разлуки.

 
1989 г.


Борис Чичибабин (1923 - 1994)

Не любил – а я как не родилась,
Не глядела солнцу в белёсый глаз,
Ни молочной матери, ни отца,
Ни рубашки первенки, ни чепца
– ничего такого. По швам границ
Я прошла на цыпочках. В танце спиц
На прозрачной пряже пустых полей
Тонконогих цапель да журавлей
Не узнала. Мнe – ничего здесь нет,
Лишь твоих стихов слишком ближний свет.
Ты уже как бронзовый, как литой.
Я эфир, я камфора, я никто.
Я в цветах у ног твоих снежный мак,
Я в твоей строке самый мягкий знак.

Ирина Толстикова (р. 1985 г.)

Кукла

Мы сняли куклу со штабной машины.
Спасая жизнь, ссылаясь на войну,
Три офицера — храбрые мужчины —
Ее в машине бросили одну.

Привязанная ниточкой за шею,
Она, бежать отчаявшись давно,
Смотрела на разбитые траншеи,
Дрожа в своем холодном кимоно.

Земли и бревен взорванные глыбы;
Кто не был мертв, тот был у нас в плену.
В тот день они и женщину могли бы,
Как эту куклу, бросить здесь одну…

Когда я вспоминаю пораженье,
Всю горечь их отчаянья и страх,
Я вижу не воронки в три сажени,
Не трупы на дымящихся кострах, —

Я вижу глаз ее косые щелки,
Пучок волос, затянутый узлом,
Я вижу куклу, на крученом шелке
Висящую за выбитым стеклом.

1939 г.


Константин Симонов (1915 – 1979)

Забывают, забывают —
Будто сваи забивают,
Чтобы строить новый дом.
О великом и о малом,
О любви, что миновала,
О тебе, о добром малом,
Забывают день за днем.

Забывают неумело
Скрип уключин ночью белой,
Вместе встреченный рассвет.
За делами, за вещами
Забывают, не прощая,
Все обиды прошлых лет.

Забывают торопливо,
Будто прыгают с обрыва
Иль накладывают жгут…
Забывают, забывают —
Будто клады зарывают,
Забывают —
как сгорают,
Забывают —
будто жгут.

Забывают кротко, нежно,
Обстоятельно, прилежно,
Без надсады и тоски.
Год за годом забывают —
Тихо-тихо обрывают
У ромашки лепестки.

Не печалься, друг сердечный:
Цепь забвенья — бесконечна,
Ты не первое звено.
Ты ведь тоже забываешь,
Забываешь, забываешь —
Будто якорь опускаешь
На таинственное дно.

1974 г.


Вадим Шефнер (1914 – 2002)

Полувыцветшие фрески,
Линии береговой отрезки,
Полусмытые в воде.
Как зыбучие пески,
Это – темперы мазки,
Это – память о тебе.

Так обрывиста, хрупка,
Как сухие облака,
Как симфония гудка.
И тревожна, и щемяща,
Словно блюдечко щенячье
Глубока.

Как подмерзшая трава,
Отсыревшие дрова:
Ни тепла, ни света.
Как развеянная пыль,
Память – вымысел и быль,
Прошлой боли мета.


Автор: Галина Калинкина

Оттепель

Оттепель после метели.
Только утихла пурга,
Разом сугробы осели
И потемнели снега.
В клочьях разорванной тучи
Блещет осколок луны.
Сосен тяжёлые сучья
Мокрого снега полны.
Падают, плавятся, льются
Льдинки, втыкаясь в сугроб.
Лужи, как тонкие блюдца,
Светятся около троп.
Пусть молчаливой дремотой
Белые дышат поля,
Неизмеримой работой
Занята снова земля.
Скоро проснутся деревья,
Скоро, построившись в ряд,
Птиц перелётных кочевья
В трубы весны затрубят.

1948 г.

Николай Заболоцкий (1903–1958)

Мир состоит из гор,
из неба и лесов,
мир — это только спор
двух детских голосов.

Земля в нем и вода,
вопрос в нем и ответ.
На всякое «о, да!»
доносится «о, нет!».

Среди зеленых трав,
где шествует страда,
как этот мальчик прав,
что говорит «о, да!».

Как девочка права,
что говорит «о, нет!»,
и правы все слова,
и полночь, и рассвет.

Так в лепете детей
враждуют «нет» и «да»,
как и в душе моей,
как и во всем всегда.


Белла Ахмадулина (1937 – 2010)

Из рук моих — нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат.

По церковке — всe сорок сороков,
И реющих над ними голубков.

И Спасские — с цветами — ворота,
Где шапка православного снята.

Часовню звездную — приют от зол –
Где вытертый от поцелуев — пол.

Пятисоборный несравненный круг
Прими, мой древний, вдохновенный друг.

К Нечаянныя Радости в саду
Я гостя чужеземного сведу.

Червонные возблещут купола,
Бессонные взгремят колокола,

И на тебя с багряных облаков
Уронит Богородица покров,

И встанешь ты, исполнен дивных сил...
Ты не раскаешься, что ты меня любил.


Марина Цветаева (1892 – 1941)

Когда-то я хотела спасти Ларису Огудалову
Ворваться в эту четырехчастную драму, представиться пятиюродной сестрой, купить билеты на пароход и бежать с ней, ничего не сказав напоследок
Я бы увезла ее в кругосветное путешествие, на которое у меня тоже нет денег
Пусть лучше умрет где-нибудь от старости, чем от бездарной пули Карандышева
Под неодобрение Островского, Рязанова и Фаины Гримберг я бы поселила Ларису в романах Вирджинии Вулф, потому что у каждой женщины, если она старается писать, должна быть стипендия и отдельная комната
А у каждой бесприданницы обязательно должен быть свой текст


Надежда Антонова (р. 1979 г.)

Смерть

Прислушайся к земле в родных полях,
Тебя овеет чуждыми странами,
Но вместе родственный обнимет некий страх:
Ты ощутишь шаги, следящие за нами.
О, друг мой, не беги родной своей земли,
Смотри: я жду таинственной пришлицы
И каждый час могу следящую вдали,
Но близкую всегда, принять в мои темницы.

1900 г.

Александр Блок (1880 – 1921)

Что-то крылья летают отдельно от птиц, 
или угол полета рассчитан неверно. 
И блуждают зрачки в отдаленьи от лиц, 
одинокие, 
как голова Олоферна. 

Эта женщина слишком лукаво молчит. 
Я проигран. 
Раскрыта крапленая карта. 
Неужели столетье меня победит, 
как в кино, 
расстреляв из последнего кадра. 

Был без ножен клинок, 
без рояля мотив, 
без любви голова доживает под ветром 
на серебряном блюде, 
покуда Юдифь 
настороженно прелюбодействует с веком. 

Я тебя досмотрю. 
Я — добыча твоя, 
словно грязная кость для бездомной собаки, 
что опасливо роется в мусорном баке, 
постигая гармонию небытия. 


Ефим Бершин (р. 1951 г.)

Стихотворение из цикла «Дом»

Он погиб не под Ржевом,
он пошел на другую войну,
и теперь он лежит в оглохшем, заглохшем саду.
И над ним выпирают
чужой недописанный пруст,
непрочитанный текст, не учтенный ягодноуст.

Он не то чтобы после дождя,
он не то чтобы кварцем горит.
Пруст, погибший на этой войне,
ничего нам не говорит.

Он запутался в тексте своем,
как запутался в жизни своей:
посмотри, у него под ногтем
ободки от черники моей.

Я глотаю их круглые ягоды,
и говорения тьма
у меня, как разводы, как кровь,
у заглохшего рта.

Я глотаю их круглые ягоды
в этом оглохшем саду
и давлюсь, не умея молиться,
за эту и ту.

Июль 2024

Дмитрий Воденников (р. 1968 г.)

Так мы забываем любимых
И любим немилых, губя,
Так холодно сердцу без грима
И страшно ему без тебя…
В какой-нибудь маленькой комнате
В далеком и страшном году
Толкнет меня сердце: «А помните…»
И вновь я себя не найду.
Пойду, словно тот неприкаянный,
Тот жалкий, растрепанный тот,
Кто ходит и ищет хозяина
Своих сумасшедших высот.
Дойду до надежды и гибели,
До тихой и мертвой тоски,
Приди ж, моя радость, и выбели
Мне кости, глаза и виски!
Все вычислено заранее
Палатою мер и весов
И встречи, и опоздания,
И судороги поездов,
И страшная тихость забвения,
И кротость бессмертной любви,
И это вот стихотворение,
Построенное на крови…

Юрий Домбровский (1909 – 1978)

Мрак мой зеркальце скажи
Да всю правду доложи
Правда ложь и в ней намёк
Чтобы я понять не смог

Я ль на свете всех милее
Остроумней и смелее
Окунув лицо в экран?
Я ли лучше всех играл?

Молча зеркальце в ответ:
Да нет

Артемий Семичаевский (р. 1986 г.)

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи, —
На головах царей божественная пена, —
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер — всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

1915 г.

Осип Мандельштам (1891 – 1938)

Стань девочкою прежней с белым бантом,
я — школьником, рифмуясь с музыкантом,
в тебя влюблённым и в твою подругу,
давай-ка руку.

Не ты, а ты, а впрочем, как угодно —
ты будь со мной всегда, а ты свободна,
а если нет, тогда меняйтесь смело,
не в этом дело.

А дело в том, что в сентября начале
у школы утром ранним нас собрали,
и музыканты полное печали
для нас играли.

И даже, если даже не играли,
так, в трубы дули, но не извлекали
мелодию, что очень вероятно,
пошли обратно.

А ну назад, где облака летели,
где, полыхая, клёны облетели,
туда, где до твоей кончины, Эля,
ещё неделя.

Ещё неделя света и покоя,
и ты уйдёшь вся в белом в голубое,
не ты, а ты с закушенной губою
пойдёшь со мною

мимо цветов, решёток, в платье строгом
вперёд, где в тоне дерзком и жестоком
ты будешь много говорить о многом
со мной, я — с богом.

2000 г.


Борис Рыжий (1974 – 2001)

Учитель

Памяти Иннокентия Анненского


А тот, кого учителем считаю,
Как тень прошел и тени не оставил,
Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
И славы ждал, и славы не дождался.
Кто был предвестьем,
предзнаменованьем,
Всех пожалел, во всех вдохнул
томленье —
И задохнулся…


1945 г.


Анна Ахматова (1889 – 1966)

О, быть покинутым — какое счастье!
Какой безмерный в прошлом виден свет —
Так после лета — зимнее ненастье:
Все помнишь солнце, хоть его уж нет.

Сухой цветок, любовных писем связка,
Улыбка глаз, счастливых встречи две, —
Пускай теперь в пути темно и вязко,
Но ты весной бродил по мураве.

Ах, есть другой урок для сладострастья,
Иной есть путь — пустынен и широк.
О, быть покинутым — такое счастье!
Быть нелюбимым — вот горчайший рок.

Михаил Кузмин (1872 – 1936)

Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.

Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.

Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.

Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.

Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.

Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.

Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.

1924 г.

Сергей Есенин (1895 – 1925)

Говори – словно боль заговаривай,
бормочи без оглядки, терпи.
Индевеет закатное зарево,
и юродивый спит на цепи.

Было солоно, ветрено, молодо.
За рекою казенный завод
крепким запахом хмеля и солода
красноглазую мглу обдает

до сих пор – но ячмень перемелется,
хмель увянет, послушай меня.
Спит святой человек, не шевелится,
несуразные страсти бубня.

Скоро, скоро лучинка отщепится
от подрубленного ствола –
дунет скороговоркой, нелепицей
в занавешенные зеркала,

холодеющий ночью анисовой,
догорающий сорной травой –
все равно говори, переписывай
розоватый узор звуковой...

Бахыт Кенжеев (1950 – 2024)

Вдруг — в темноте — звук,
тонкий, как волосок.
Что там? скрипит сук?
Или свербит сверчок?
Стон ли какой? бред?
или ночной пилот?
Спать бы, а сна нет,
звон из ушей нейдет.
Словно стоит Тот,
с сабелькой у виска,
Кто своего ждет
часа или должка.
Мать стоит у окна,
мыло шипит в тазу.
Спать бы, да нет сна,
нет ни в одном глазу.
Вечер, семья, дом,
на волоске — свет.
Воздух глотать ртом —
злее обиды нет.
Правда ль Твоя, ложь,
Господи, нет сил
слышать над ухом дрожь,
гул комариных крыл!..


Олег Чухонцев (р. 1938 г.)

В лесу, где веет Бог, идти с тобой неспешно...

Вот утро ткёт паук – смотри, не оборви...

А слышишь, как звучит медлительно и нежно

в мелодии листвы мелодия любви?

 

По утренней траве как путь наш тих и долог!

Идти бы так всю жизнь – куда, не знаю сам.

Давно пора начать поклажу книжных полок –

и в этом ты права – раздаривать друзьям.

 

Нет в книгах ничего о вечности, о сини,

как жук попал на лист и весь в луче горит,

как совести в ответ вибрируют осины,

что белка в нашу честь с орешником творит.

 

А где была любовь, когда деревья пахли

и сразу за шоссе кончались времена?

Она была везде, кругом и вся до капли

в богослуженье рос и трав растворена.

 

Какое счастье знать, что мне дано во имя

твоё в лесу твоём лишь верить и молчать!

Чем истинней любовь, тем непреодолимей

на любящих устах безмолвия печать.

 

1990 г.


Борис Чичибабин (1923 - 1994)

Осень

Кто-то вкрадчиво очень
             в мои окна стучится.
Ничего, это осень.
              Ничего не случится.
Я учитель. Я школьник.
                  Я решаю задачи.
У меня то удачи,
                 то одни неудачи.
Тех и этих отведав,
                я свое продолжаю.
Я не знаю ответов.
                  Я решаю, решаю.
Вот задача о листьях,
                 о горящей осине.
А по сути — задача
                об отце и о сыне.
За окном кто-то ходит,
                 лопоча и судача.
Это осень подходит.
                 Это тоже задача.
Вот и дождик защелкал
              по листве повители.
Соловей — он отщелкал,
                журавли полетели.
Звон негромкий из кузни,
             будто там, за рекою,
кто-то трогает гусли
                осторожной рукою.

1963 г.


Юрий Левитанский (1922 - 1996)