Давно обратил внимание, что у многих больших авторов есть история (возможно, вернее сказать «должна быть история»), изменившая все. Которая разделила жизнь на до и после, выполнила функцию инициации, превратила доселе обычного рядового человека в настоящего Художника. Оказывается, что и у Ильи Кабакова есть такая история:
«Дело происходит в Самарканде, самой крайней восточной точке нашей эвакуации. Я учусь в узбекской школе. 1943 год. После уроков мой школьный приятель, но который гораздо старше меня, предлагает перейти на другую сторону улицы, перелезть через забор и посмотреть “голых баб”. Я, еще маленький, не знаю, что это такое, но “за компанию” идти с ним согласен. Уже темнеет. Мы перелезаем через забор, а потом влезаем в окно первого этажа, стоящего за забором длинного здания.
Вот и “голые бабы”. Это развешанные по всей длине коридора натурные этюды маслом. Мой приятель начинает их пристально рассматривать, но вдруг внезапно исчезает в окне, забыв про меня. Я остаюсь один и с ужасом вижу, что из конца совсем уже темного коридора ко мне приближается что-то невыносимо страшное, похожее на огромную черную птицу. Я от страха не могу двинуться. Птица подходит ко мне и оказывается страшной старухой. Она хватает меня за плечо костлявой лапой и спрашивает, что я тут делаю?
Последующий диалог и следуемые за этим события полны вещей символики, в них все судьбоносно.
Я отвечаю, что “смотрю картины”. Старуха (не спрашивая, как я сюда попал): “И они тебе нравятся?” Ответ: “Очень” (чистая ложь, в коридоре темно, типичный для меня ответ по ситуации). — “А сам ты рисуешь?” — “Да” (такая же ложь). — “Так вот. Завтра у нас будет прием в художественную школу, приходи и приноси свои рисунки”. После чего я оказываюсь на улице, на свободе.
Сказочная история, как ей и положено, освещается совершенно будничным образом. Через дорогу от школы находилось здание, где временно располагалась приехавшая в эвакуацию Ленинградская Академия художеств (натурные “штудии” ее студентов висели в коридоре). У преподавательского “состава” были дети, которых надо было учить и лучше всего тут же, в этом здании. Поэтому решено было открыть художественную школу при академии. Не знаю, насколько широко и где по городу было объявлено об экзаменах в эту школу, но они должны были состояться как раз “завтра”. Страшная птица-старуха была будущим завучем этой школы и, как всегда в сказках, была необыкновенно добрым человеком, сделавшим для меня и для многих других очень много хорошего и все это в “те годы”.
События “назавтра” развивались следующим образом. Я вырвал из тетради в клеточку три листа и изготовил три рисунка (никаких рисунков у меня вообще не было). Я нарисовал на первом простым карандашом атакующую конницу, на втором танковую бригаду, на третьем эскадрилью бомбардировщиков. На каждом рисунке я расписался диагонально красным карандашом. (Воспроизвожу по памяти каждый, спустя: 1997-1943 = 54 года). После чего я направился туда, откуда вышел вчера вечером. Сомнений в предпринимаемом
у меня не было — я шел на зов судьбы черной старухи.
За столом сидели три человека: старуха, директор школы Горб (подлинная фамилия) и еще кто-то. Они посмотрели то, что я принес, засмеялись и сказали, что я “принят”.
Попытка анализа
Храм искусства как “чужой дом”, куда испытуемый залезает, как вор. Таинственный помощник, который его покидает. Эротический повод, который никак не осознается. Одиночество, коридор, темнота и снова страх. Вещая “птица” ведьма, она же фея-волшебница. Очень интересные рисунки — подпись, перечеркивающая, уничтожающая тем самым изображения — именно это и вызывает интерес экзаменаторов и, может быть, в этом причина “взятия” в школу».