«Председателю Центрального Исполнительного Комитета т. Калинину. ПРОСЬБА. Более 20 лет работал на заводе в городе бывшем Петрограде, а ныне Ленинграде, завод бывший «Струк», а ныне «Ильич». В 1926 году вернулся я на родину и занялся крестьянством, как будучи воспитан в семье своего отца коренного крестьянина, занимавшегося только крестьянством без всякого наемного труда и торговли. Все заработанные в кровавых мозолях на руках мои гроши пошли на молодое мое сельское хозяйство, и при всем моем непосильном труде через несколько лет я добился до середняцкого хозяйства. Это бывший заводский рабочий, а в настоящем году обложен едино с/х налогом в сумме 45 р., а также и в хлебозаготовительную кампанию наложено на меня 32 пуда хлебом.
Я, как бывший заводский рабочий, попал наравне с кулацким и зажиточным прослойком, т. к. последние лица вредного элемента бывшие эксплуататоры чужого труда и торговцы, а я рабочий, не в силах переносить сделанную ошибку на местах из-за личных счетов с некоторыми личностями, мне позорно и невыносимо быть в одном списке с этим элементом.
Имея семью пять человек при молодом моем хозяйстве, я отвез хлеба 32 пуда, а с чем я остался, а без хлеба и положение мое самое тяжелое и безвыходное с семьей остаться на голодовку….
Убедительно прошу… т. Калинина исправить ошибку, вкравшуюся на местах, отменить хлебное наложение, исключить из позорного списка, ибо тут мне не место, т. к. вся полнота ясности свидетельствуют мои прилагаемые документы… 1929 года, ноября 5 дня. гражданин Ив. Гр. Глотов».
Уже описали имущество. Вот-вот отнимут и выселят. ««Опись имущества… кулацкого хозяйства Глотова И.Г. 1930 г. 5 февраля». Дом, двор и хлев, конюшня хлев и синник, амбар, баня, гумно 1/3, лошадь рыжей масти, две коровы, овец 2 шт., ягнят 4 шт., молотилка, веялка, соломорезка, сепаратор, дроги, телега, сани, плуг, борона, комод, кровать железная, кровать деревянная, часы стенные, стол большой, два небольших стола, два венских стула, три простых стула, сбруя, гардероб, «пинжак серый», женское драповое пальто, два сундука, жакетка, брюки, кольцо золотое, плащ клеенчатый, пальто женское, самовар, поднос, умывальник, таз и ковшик медные, тулуп, 5 ларей, 1 мясорубка».
О да, это большой кулак! Это всем кулакам кулак. Это – вершина кулачества!
Но случилось чудо. Причины неизвестны. Не прошло и полугода, в канун Пасхи, 19 апреля 1930-го, как его опять «перевели в середняки». И даже вернули хлеб, взятый излишне как с кулака. Снова счастье? Конечно, нет. Тот же год, 1930-й. «20 июля. К вечеру положение жизни обострилось: пришла весть, что опять вводят в кулаки и выселение неизбежно, вся энергия в работе упала, и жизнь уже не стала радостной. День без дождя».
Жизнь перестала быть радостной. Нет, не изгнали, не «выселили», не отправили в дождь и глад, на смерть семьи. Оставили, пусть и с клеймом. Он ушел далеко за 80, в родном селении, в конце 1950-х, и женщина его, Тая, за 90 лет, в 1970-х. Они были очень здоровые люди, вскормленные работой и чистым воздухом. Живы были и дети, кроме сына, погибшего в 1945-м, под Кенигсбергом, и каждый из детей дал потомство. Семья не прервалась.
Но вот что прервалось – чувство радости. Есть дневник: «я орал, я возил, я поставил, я жал», и вдруг, в какой-то момент, даже день известен, его «я» исчезло. Только безличное: работали, доехали, сделали. А потом исчезает и сам дневник. Молчание, вечное уже молчание, говорить незачем.
1931 г. 11 июня. «Вступили в артель. Обобществили: дом - 1, двор- 1, конюшня- 1, гумна- 1/3 часть, плуг- 1, борона- 1, веялка - 1, молотилка- 1, соломорезка- 1, дроги - 1, телега- 1, комплект сбруи - 1, лошадь- 1, коров- 1, телят- 1, овец большая- 1, работников мужчин- 1, женщин- 1, подростков
ж[енского пола] от 14 до 18 [лет] - 1, малых и стариков – 2».
Обобществили. Больше ничего своего, кроме самого личного. Для него – навсегда. А для нас?
Но с каким же достоинством он прожил жизнь. Достоинством труда честного, кормящего, сильного и умного.
Это мой очерк в "Неделе" и "Родине"