Резная Свирель

Для Муры

Начинается день, и машины почти везде. Продолжается год, и не стоит его винить. Так зимующий кузов грустит о былом грузде, так пытливый писатель отчаянно ищет нить в полотне января. Не находится — вот беда. Слову полный абзац, предложение сам отверг. Даже рак не свистит на горе — извини, среда. Даже рыба ныряет поглубже — прости, четверг. Рыба может воспеть продвижение рака вспять под счастливой звездой. Бог её в рукаве носил. А звезда невзначай упадёт — не забудь поднять или пусть полежит, отдохнёт, наберётся сил и отправится в город.

Любой городской кирпич полагает ограду своим родовым гнездом. На Лови-перекрёстке — кофейня "Сова и Сыч". На Пушистом углу — замечательный Кошкин Дом. Как прекрасна весна — так прекрасен его тыгдым. Валерьяной и мятой засеян его газон. Из трубы вечерами струится молочный дым, ночью сливочный дым, утром — лень, потому что сон. Дремлет Кошкина Лестница, громко храпит Чердак, полушëпотом бродят соседи в тени хвоста. В общем, городу хвастаться нечем. Случилось так. Правда, кофе хороший. Достаточно знать места,
встретить Новость овацией — в ней искупать коня, не касаться Горючего Камня с Потрогай-мхом, заскочить в сувенирную лавку "Купи меня", где летает сундук, и колдунья на нём верхом. В сундуке антология "Жизненный путь ферзя", погруженная рыба, недельный запас котлет, вся коллекция ящеров — нет, без неё нельзя —протяжённостью в тридцать весёлых драконьих лет. Подчеркну — никаких микросхем, никаких винтов. Старомодна колдунья, причём, говорят, весьма.

***
Начинается день. Ты выходишь кормить котов. Продолжается год. Бог выходит кормить Дома.

Арт: Deborah DeWit

#svirel_poetry

Луна как мячик для пинг-понга, забытый звëздным игроком. Бормочут жалобно и тонко над старой крынкой с молоком свои хотенья дед да баба под свист оконного щегла. Ночь нереального масштаба, покой великого угла. Висит чулок с лохматым луком. Пирог румянится с боков.

Творец в хождении по мукам не досчитался башмаков, осел в глуши, завёл фиалки, кота Баюна — греть живот. И Огневушки-поскакалки соображали хоровод не на троих — на три десятка. Сплошь из окрестных деревень. Лишь обещанием осадка случалась изредка мигрень. Возьми лекарства, не просрочь их, — велел провизор Иванов. Ещё творец сильнее прочих любил коллекцию слонов. Индифферентно: вьюга, ливень, цунами, оползень, гроза —
надежда есть. Она на бивень плюс очень добрые глаза. Всецело веруя всечасти, признался мастеру монах: жизнь — настоящее сейсчастье, что измеряется в слонах.

Лежат спокойно лесостепи, хватает неба и земли. У деда с бабой тяга к репе. Под удалые разлюли ток покидает токовища. Зовёт какая-то труба. Но будет день, но будет пища, не только рыбы и хлеба.
Ни бед, ни ужаса, ни страха, ни бесконечности вины. Когда вздыхает черепаха, тогда качаются слоны.

#svirel_poetry

А волшебник смеётся: какой я маг, ну какой, посмотри, колдун. У меня возле дома висит гамак. И рябина растёт в саду. У меня есть коллекция старых книг, что достались мне от отца. Под крыльцом — землеройка, сосед — мясник, в низком голосе — хрипотца. В понедельник с драконом играл в лото, в воскресенье съезжал с перил. Ты меня с кем-то путаешь или кто тебе голову задурил.

А колдунья смеётся: конечно, ты забываешь про волшебство. Почему навещают тебя коты и лежат на ковре листвой? Почему же приходят к тебе враги, и врагов ты пускаешь в дом? Истребляют вишнёвые пироги. И уже не враги потом. Под кроватью — закат, на окне — свеча. Домовой по утрам сердит. Только если ты смотришь (ну как сейчас) — целый мир на меня глядит.

А волшебник печален: какая честь — заиметь целый дом котов. Нет врагов у меня, зато есть поесть. Вот и свет от свечи медов. Прилетали грифоны с болот Невы, исцарапали мне капот. Даже зелье пытался сварить — увы, получился опять компот. Волшебству обучиться не по годам — уверял молодой легат. А дырявый котёл, я клянусь, продам и куплю себе самокат.

А колдунья печалится: вот-те на, ты не понял простых вещей. На земле постоянно идёт война, ненавижу войну вообще. Барабанщики бьют, трубачи трубят, генералы скрывают страх. Понимаешь, не справиться без тебя, понимаешь, полнейший крах. У тебя же русалка в реке поёт, черти в омуте, цель в пути, а спасение в магии. Нам её непременно должно хватить для того, кто стабильно ломает строй, делит с нищими хлеб ржаной.

А волшебник русалку зовёт сестрой и колдунью зовёт женой. И болит его сердце, и прядь седа, и над крышами облака.
Он не хочет войны, потому всегда приколдовывает слегка.

#svirel_poetry

Притихла гладь. Разглажены шумы. Расклейщиком бумажной бахромы осквернены старинные фасады: возьму, куплю, недорого отдам. И если ты умен не по годам — храни свои муссоны и пассаты на параллелях тельника. Дивись — какая глубина, какая высь, какой прилавок уготован сдобам, что замесили в облачных домах. Архангел добирается впотьмах рискованным небесным автостопом, попутно вспоминая "Отче наш". Необходим крылатый патронаж. Особенно печальным индивидам, которых в наше время пруд пруди среди толпы, безумия среди. Тепло, похоже, стало неликвидом, набравшись ледовитой белизны.

А где-то ждут Создатели Весны. Избыточность выносится за скобки.
Предполагают ветры-бунтари свержение монархии внутри отдельно взятой черепной коробки, кладут в карманы звёздное драже. Какой-то ангел едет к протеже пустым марионеточным трамваем: на крыльях, верно, было бы быстрей. Мед производят пчелы фонарей: цвет вдохновляет, вкус незабываем. То жнец плодов, то неприкрытый швец считает перед сном чужих овец. Загадочна судьба его пастушья. Пока безмолвны — случай не настал — и дерево, и камень, и металл. Молчание отнюдь не знак бездушья.

#svirel_poetry

Радостный Рыба выходит на лёд, скользя. Шлёпает пятками, шлёпает плавниками. В Рыбе нигде даже мысли не возникает: по неизвестной причине ходить нельзя.
Рыбу зовут Иннокентий Степаныч Язь. Не просветили, что рыбам имён не надо. Парень в своей акватории член сената, пашет без отдыха. Впрочем, какая связь?

Бог наслаждается видами на реке. В термосе — кофе, за пазухой томик Лема. Не обращая внимания на проблему, сонный мотыль медитирует на крючке. Рядом моржи, и поэтому не клюёт. Рядом Степаныч, поэтому интересно.
Кеша пожизненно местный, а Бог не местный. Рыба смеётся, слова его чистый мёд: хитрый ты, Господи-боженька, чисто жук, прямо бессовестный. Все вы такие, боги. Вон у меня: и мальки, и жена, и ноги. В консерваторию, в оперу, что ль, схожу. Или в музей. Любопытно же, щучья мать, как протекает зима, изменилось что-то? Я понимаю, Господь — такова работа: книги читать, Иннокентиев понимать.

Бог говорит: возвращайся назад, дебил. В океанариум, бешеный, захотелось?
Есть вариант, что на ужин зажарят тело.
Жалко же, я тебя, Рыба, всегда любил. Я, получается, должен тебя беречь. Воду на несколько градусов подогрею. Сгинь — натравлю на тебя рыбака Андрея или Емелю. Мгновенно заводит печь.

Толпы сейчас, Иннокентий, вокруг Емель: то гильотины у них, то ножи, то дыбы. Бог говорит: посмотри, драгоценный Рыба. Бог говорит: приготовил моржам купель. Редко спускаюсь. Когда облака тесны. Слышал, как мной прикрываются. Врут безбожно. Ты, Иннокентий Степанович, осторожно. Щука не в тренде. Мир требует новизны.

Вечером Рыба ныряет назад, домой. Бог в контрабандном тулупе похож на бая. Речка под ним беспокойная, голубая. Не выбирала, но нравится ей самой. Бог отправляет к родителям мотыля: сын расчудесный, не стоит ему в актёры. В небе порхают опасные бузотёры. Машет крылом медвежонок: привет, земля.

Арт: Никита Могилевцев

#svirel_poetry

Рассказывай, детёныш, как ты там? Находятся для радости предлоги? У нас разбушевались бандерлоги. Склоняют всех по видам и родам.
Но счастье близко, рядом водопой, слонам недалеко до идеала. Придумал что-то вроде ритуала — часами разговаривать с тобой, когда башке ни отдыха, ни сна, и мысли бродят, словно экскурсанты. Безумие становится константой. Похоже, настоящая весна.

Хотя могло ли быть наоборот? С твоим отъездом джунгли опустели. Реальность изменилась. В самом деле, Шер-Хан давно беззубый старый кот. Завел себе тигрицу и тигрят. Великий Хатхи ходит, чуть хромая. Осталась ерунда — дожить до мая. Ты полетел на север, говорят, где ветер, снег и чёрт-те что ещё. Две трети года будто под наркозом. Здесь пахнет солью, фиником, кокосом. В начальной фазе месяц, истощен, висит, как серебристая серьга морщинистого смуглого пророка. У бога нет ни времени, ни срока. У неба ни среды, ни четверга. Зато у неба есть оно само. Ему не надо никого иного. Детёныш, просто возвращайся снова.

Хотел бы написать тебе письмо про то, как на заоблачной гряде свет утешает каждого смутьяна, но здесь проблемы с почтой постоянно. Точнее, почтальона здесь нигде, конвертов тоже выбор небольшой, и те защищены пчелиным роем. Нас навещают разные герои: раскрепоститься, отдохнуть душой, подёргать Смерть за длинные усы. Представь, Балу родню нашёл, пройдоха. Медведь какой-то. Имя помню плохо. Вопилки средней лесополосы.

Звенят кометы, звёзды моросят. Я представляю — смотришь на восходы, желаешь доброй ночи ли? охоты? Потом плюсуй лет сорок-пятьдесят. Сперва потянет подвести итог, сдать вахту, накропать четверостиший. Потом цветок распустится над крышей, о, это будет огненный цветок. А ты, детёныш, невозможно крут, — ты станешь хохотать и веселиться, поскольку вот он — лаз, портал, петлица. Поскольку вспомнишь — джунгли-то зовут.

И, наконец, из трещины в углу — там темнота особенно густая — мы тоже выйдем, потому что стая: Багира, Каа, увалень Балу.
Как уверял вчера знакомый швед, хотя порой он тоже хмурит брови: спокойно, мы одной свободной крови. Ты очень вырос, Маугли. Привет!

#svirel_poetry

В старом районе, где в среду снесли барак или его по ошибке спалил дракон, может, волшебник, а может, вообще дурак взял и придумал очки для таких, как он. Толстые стекла, оправа на разный вкус, крепкие дужки — бери, начинай игру.
А под окном заходился от смеха куст — лучше б ты дальше читал свою книгу рун.
Тайно химичил на кухне, не зная бед, ладил седло, объезжая ночных кобыл.
Стукнуло магу три тысячи юных лет с хвостиком. Хвостик не в счёт, но он тоже был. Жил у волшебника в ванной певучий кит, меньше горошины. Жил под кроватью мрак.
Людям, — доказывал мастер, — нужны очки.
Точно, волшебник, а может, вообще дурак.

В городе длинных дождей и больших мостов, где по утрам бесконечно охота спать, плакала ведьма со зрением минус сто, что в переводе с дурацкого минус пять.
Фура умыла колдунью фонтаном брызг, ибо весна, и весной такова стезя. Вздрогнула ведьма, стекло разлетелось вздрызг, а без очков чудеса рассмотреть нельзя.
А у неё лепрекон или просто жлоб.
За упырями особенно глаз да глаз.
Вот и отправилась ведьма, наморщив лоб, в поисках оптики. Быстро нашла, на раз.
Ведьма сказала: по-моему, мне сюда. Что-то вы, честные граждане, напряглись. Видеть прекрасное — мне бы такую даль. Видеть нездешнее — мне бы такую близь. Много оправ предлагали, да всё не те. Ведьме без сказки — что гопнику без ножа.
Тут вон волшебник на синем слоне летел. Слон удивлялся, но сильно не возражал.
Солнце на небе светило — всегда само. Мысли бродили крамольные в голове. Ведьме волшебник с очками чуть-чуть помог. Слон деликатно булыжник топтал левей.

Было ли, не было, кто разберёт теперь. Может, и не было. Гугл, увы, молчит.
Ведьма с волшебником делают общей дверь в общей квартире. В кармане звенят ключи, шастают пикси, агукают поезда. Правда, вернулись бы маги в реальный мир, только у них в кладовой завелась звезда.
Как о звезде не заботиться, чёрт возьми?

#svirel_poetry

2022г.

Жили-были, спали-ночевали. Пили хмель, сидели у плетня. Оставляли сны на сеновале в дар сверчкам, мышатам и теням. Плакали, не знали, что в финале. Да и есть ли он вообще — финал. Даже никого не проклинали, даже их никто не проклинал.

Мазями лечили поясницу, зельями — ангину и отит. Сдуру в мае завели жар-птицу, а она возьми да улети. Под лягушек хоровое пение начинали думать о зиме. Делали компоты и варенье. Часто были не в своем уме. Да и свой, какой он, непонятно. Вдруг вернёшься — он уже чужой? Убирались, выводили пятна. Обзывали мельника ханжой, пекаря — зазнайкой, но шутейно.
Возводили круг из валунов. Сами мастера, не подмастерья пустобрёхов, ухарей, врунов.

Погибали. Возрождались снова. Привезли из Турции кальян. Накупили разного льняного, всякого постельного белья. Били в бубен. Кланялись иконе. Видели русалок под водой. В августе пришли под окна кони. Рыжий конь строптивый и гнедой. Почесав костяшками щетину, попрощавшись с вербой и ветлой, сел Иван на бархатную спину. Села Марья в доброе седло. Вздрогнуло дырявое корыто где-то в самой средней полосе.

Скачет Мастер рядом с Маргаритой, скачут Ариадна и Тесей. Скачут Одиссей и Пенелопа. Дело не в количестве имён. Кони в райских яблоках галопом скачут, поднимая пыль времён. Жили-были,
запирали двери, свет гасили, слушали прибой. Где бы ты, во что бы ты ни верил, сказка не закончится тобой.
Собирая жизнь по закоулкам, собирая смерть по уголкам, скачет в небе вещая каурка, стряхивает в вечность седока.

Арт: Anki MalowAnki

#svirel_poetry

зима лютовала. любая зима царевна, а эта вообще не заботилась ни о ком.
пока, наревевшись белугой, спала сирена, ребёнок по струнам, сбиваясь, водил смычком.
старик его слушал, в усы напевал вполсилы. беседовал чайник с котом, кипятком бурча.
и валенки деда древнее Мафусаила, и сам он древнее, чем небо в косых лучах:

— а что будет после зимы? облака и солнце.
— какие, дедуль, облака? например, слоны.
наш сказочный город действительно не сдаётся. и мы не сдаёмся, поскольку ему нужны.
умеешь молчать? ну, конечно, дедуль, а как же. когда очень надо — я камень, утёс, скала.
— однажды пришли великаны и великанши, построили город, отлили колокола, хранителей выбрали, выдали маяки им. незримые зонтики — часто идут дожди.
— а значит, мы тоже гиганты? ого, какие.
— врагов победим? ну, естественно, победим. не быстро — пойми, великанский поступок взвешен, измерен, правдив до особенной правоты.

— а что будет после победы? салют, конечно. народ будет праздновать.
— деда, и я? и ты. ты можешь не верить, но есть тут одна идея — я даже успел на неё заключить пари — наш город продолжили светлые чародеи, мосты положили, расставили фонари. и сколько бы их ни гасили — а всё впустую.
стоят, потихоньку горят, как огни в лесу.
— а Гитлера, деда? а Гитлера заколдуют. ты только красиво играй, и они спасут блестящие шпили, колонны, дворцы, балконы.
и мамину школу, и папин большой завод.
— а кто они, деда? они-то? считай, драконы, а может, внучонок, похлеще ещё чего.

***
ты где? я в дороге. уже через час приеду. заботы достали, хотел бы десяток рук.
забыл — захвати, я прошу тебя, скрипку деду. давно не играл. говорит, потянуло вдруг, на старости лет. да наверно, и я про это, но разве его убедишь — попытайся сам.
а город живёт: музыкантов, творцов, поэтов, тайком по традиции делает чудеса.
над крышами волны, над волнами гнутся мачты: ни свастики нет, ни бомбёжки. и смерти нет, пока за окном Ленинграда еврейский мальчик играет на скрипке свой реквием по войне.

#svirel_poetry

2021г.

Художник: Владимир Колбасов

Мы были теми, кто гонял по улицам на великах и в "казаки-разбойники".
Нам говорили мамы не сутулиться и ночью не сидеть на подоконнике.
Но много понимают эти взрослые. Они же сразу родились серьезными.
Когда мы в поздний час болтались в космосе, нам нравилось шушукаться со звёздами.

На небе, правда, столько интересного. У неба нет ни сложного, ни прошлого. Мы те, кто насмехались над болезнями, лечили все болезни подорожником.
Теперь боимся хроноса и вируса (и это мы, словившие бессмертие!) Пожалуйста, скажи, куда мы выросли? И почему мы это не заметили?

Мы те, кто вечно прятали в песочнице бутылочно-конфетные "секретики", уверенные — детство не закончится, блины в субботу, мультики полтретьего.
Прекрасно, что теперь их можно скачивать. Мы были мушкетерами, русалками. И солнце было летнее, горячее. И зимы были с ёлками и санками.

Но годы справедливо и безжалостно берут своё, и им не надо лишнего.
Мы есть, мы живы, значит, продолжаемся дорогами, стрекозами и вишнями.
И в лучших снах всё также скачет конница, летят ракеты и плывут кораблики.
А мамы? Мамы также беспокоятся: поесть бы супа не забыли, зяблики.

Когда ты снова станешь очень маленьким, когда уйдёт всё глупое и вздорное, начнется новый мир, качнется маятник. Не обьясню, но это будет здорово.
Ты просто верь, и ни о чем не спрашивай. Под музыку Бутусова и Летова мы нарисуем звёзды карандашиком.
Из наших звёзд получится вселенная.

Арт: Олег Шупляк

#svirel_poetry

2021г.

Васильевна — сухая старушонка — живёт в квартире номер сорок два. На завтрак, как обычно, варит пшёнку, слаба на цифры, даты и слова. Когда-то бабка знала всё на свете, теперь гоняет тени по углам. Представь себе, её ругают дети за скопленный годами древний хлам: хрусталь в серванте, войлочные боты, такие, знаешь — "молодость, прощай". Васильевна ворчит, что идиоты, включает телик, пьёт несладкий чай. Поглаживает ласково будильник, салатницу (умели делать, ну). Подруги-то давно поуходили, коварные, оставили одну. Она им никогда не доверяла, но и без них притихший двор не мил. В обед, во вторник, после сериала к Васильевне стучится Азраил.

Васильевна — открою, не стучите — подметить успевает про себя,
что Азраил как врач или учитель. Он не из тех сияющих ребят. Возможно, на далёком побережье смерть пафосна, как майская гроза. А тут вон шарф, накрученный небрежно. И вязаная шапка на глаза. Дух говорит: Бог добрый, Бог нерезкий зовёт попить чайку на небосвод. Васильевна глядит на занавески, подушечки, салфетки и ревёт:
куда же это — грамоты, монеты. Повыкинут, сочтут за чепуху, избавятся. Чего на небе? Лето? Не холодно? И даже наверху? А лестница? Я требую перила. Платок надену? У меня отит.

Васильевна — тайком от Азраила — берёт пакет с пакетами. Летит. Есть ощущение, словно бы воскресла. Но дети — да хорошие они — не выкинули на помойку кресло, не разломали старенький ночник. Открыли деревянную фрамугу, сидят на подоконнике, молчат да грустно улыбаются друг другу, похожие на брошенных волчат.

Васильевна — красива, как Ксантиппа — любуется на них издалека. Над городом, стирая логотипы, шуршат и исчезают облака.

#svirel_poetry

Солнце круглое как пятак и пронырливое как бес.
Мать драконов уже не та.
Мать драконов идёт в собес
разобраться на раз-два-три, что наделали со страной.
Мать драконов несет артрит, пенсионный и проездной.
Но не так это всё легко, как казалось на первый взгляд.
У кого-то любимый кот — здесь же выводок драконят,
то есть вечный бардак и гам, словно утренник в детсаду.
Собирает их по дворам, жалко маленьких, пропадут,
засопливятся в холода.
Как попали сюда вообще? Вероятно, дыра, портал, или трещина, или щель,
или тёмный совсем тайник.
Суть не в способе, боже мой.
Вот потом подрастут они, и вернутся потом домой,
где черешня и абрикос, или сладкий заморский фрукт.
У кого-то лохматый пёс, а кого-то драконы ждут.
Опираясь рукой на трость, гулко кашляя при ходьбе,
Мать драконов спешит к метро, улыбаясь сама себе,
и украдкой смотря наверх, через тысячи лет спустя.
Открывает в прихожку дверь,
и драконы летят-летят,
зацепляясь за макинтош, деловито дыша огнем.
Мать драконов вздыхает: "Что ж, поживём еще, поживём".
Ну, не так уж плоха страна, просто северно и бело.
Скоро будет опять весна.
Мать драконов возьмёт седло,
свистнет, гикнет: "Давай, пошли"
(следом тоненько "Йу-ху-ху").
Небо яркое как павлин, солнце — мартовский хулахуп.
И мечтательный господин скажет спутнице: "Брось ключи.
Вон, красиво летят, гляди.
Надо нашего научить".

#svirel_poetry

Арт: Iris Apollo

Стоял январь, и заметало город, а в остальном, маркиза, всё путём. Снег целился в лицо, нырял за ворот. Скучал обычный человек Артëм. Он просто жил. Случалось, что непросто, но как-то дотянул до сорока, до среднестатистического роста. За буквой буква, за строкой строка. Украшенная скромностью халупа — квартира на девятом этаже. Кичиться нечем, жаловаться глупо, да некому, да незачем уже. Быт пятницы определял субботу, судьбу скорей приняв, чем одолев. Сон обусловлен, график проработан, в окне — неудивляющий рельеф,

И вот, готов к труду и обороне, хоть совершенно не готов к войне, он заблудился в собственном районе. Страшилище откуда-то извне тряхнуло головой своей гривастой, волну создав на дальнем берегу. Подумало: ну, человечек, здравствуй. Сегодня ты бифштекс или рагу? Возможно, ты начинка для омлета. Похоже, отлетался соловей. Греби сюда, на улице не лето. Чуть-чуть правей. Теперь слегка левей. Я понял. Ты, приятель, чахохбили. Белковая диета, блюдо дня. Короче, хомо сапиенс, приплыли. Сушите вëсла. Это западня.

Стоял январь. Январь стоял устало. Брëл мимо редкий, но людской поток. Артëм вещал. Страшилище рыдало, уткнувшись рылом в клетчатый платок, клыки довольно четко обознача, терзая меланхолией фронтон:
— а после выпускного...(звуки плача)
— она и говорит.. (протяжный стон)
— ещё такое...(хлюпанье некстати, чрезмерная взволнованность и шок).

Нет, никого не съели в результате. Ну и чудесно, ну и хорошо. Два лагеря достигли компромисса. Страшилищу достался чебурек. А в остальном, прекрасная маркиза, была зима. Морозно. Ветер. Снег. Немало испытаний для джедая. Фонарь бессилен, светофор зловещ. Но если что-то крайне досаждает, любая дорогая сердцу вещь приобретает статус ширпотреба, орать не дело, злиться не резон — Артëм глядит, как розовеет небо, и взгляд превозмогает горизонт.

#svirel_poetry

Так далеко, что даже незаконно, где сказочник играет на дуде, и звёзды смотрят с каждого балкона, а утром превращаются в людей, течёт река исполненных желаний, которой лёд и стужа нипочём.
Напиться из реки приходят лани. В трактире повар подаёт харчо, без лишних слов одалживая сотку. Но даст и больше. Только попроси.
Седой Андрей вытаскивает лодку из самых крепких в мире древесин с далёких берегов чужого счастья — из моря счастье черпают ковшом. Старик берёт весло, считает снасти, вот если снасти в норме — хорошо. Плывёт Андрей, на солнце щурясь слепо, приветствуя буйки да корабли: всем здравствуйте на все четыре неба, на все четыре моря и земли. Салют, Рейкьявик, Токио, Женева, отличных лет, любой из городов.
Старик Андрей закидывает невод. Река невелика, рассвет бордов. На берегу произрастают глыбы, смирившись с камышом и тростником.
К Андрею в сети попадает рыба с блестящим серебристым плавником И солнце, как подвешенный на тросе шаманский бубен, новогодний шар.
Рыбак у рыбы ничего не просит. Он не проситель — ситечко, клошар, хотя богаче местного эмира. Весёлый парус — вот его завет. Всем здравствуйте на все четыре мира, на все четыре вечности привет. Привет, русалки в маревном затоне, здорово, дорогая дребедень. Андрей берёт твою мечту в ладони: расти большой, — и выпускает в день.

Там, где зима значительно короче, где быт легко спустить на тормозах, бог ходит по воде, и он хохочет. У бога пляшут чёртики в глазах: всем здравствуйте, я скатерть-самобранку сегодня расстелю, ну а пока старик Андрей волну сажает в банку. Смешная рыба ловит старика. И мы, то недоумки, то невежды, отчаянно, по-детски говорим: смотри, течёт река твоей надежды, пересекает площадь пилигрим. А впрочем, если не найдём ответа, когда, в какое небо влюблены — всем здравствуйте, на все четыре ветра, на все четыре добрых стороны.

#svirel_poetry

Арт: Алиса Юфа

❤️Уже в это воскресенье !
📚🎸Музыкально-поэтический вечер при свечах🕯️: «Волшебные миры Резной Свирели и прочие Чудеса»
Эта поэтическая программа для меня самая долгожданная, замечтала ее еще осенью!

❤️Будут стихи на тему Чудеса!
В основном, стихи Натальи Захарцевой, известной как Резная Свирель https://t.me/svirel_poetry , а также стихи Юлии Мамочевой, Артура Ктеянца, Георгия Аланского, Яны Мкр, Лины Сальниковой, Татьяны Георгиевой, Алены Башкирцевой, Эллины Антоненко, Ольги Лишиной и других.

❤️Будут авторские стихи и песни под гитару , укулеле , бубен от приглашенных гостей : Елены Рыжовой , Алексея Сорокина, Зарины Курскиевой

❤️Будут подарки 🎁

❤️Будет открытый микрофон 🎙️

✨ Ведущая вечера и ответственная за стихи о чудесах - ✨Наталия Румянцева, популяризатор современной поэзии, актриса народного театра «Гамаюн»

Вход свободный, donation

Offline:
Чемал, кафе-студия КС «Центральное»
Торговый переулок, 1г
🕖 19:00 сбор гостей
🕢 19:30 начало

Бронь столиков по телефонам:
☎️ +7923 667 63 22 (кафе-студия КС)
☎️ +7923 780 01 97 или tg.: @the_music_lover777 (Наталия Румянцева, организатор)

Online:
трансляция с записью на канале «Девочка,говори»https://t.me/devochka_govori

✨Приходите наполняться чудесами, волшебными историями в стихах и музыке, приходите быть светом!

Добрейших дней, мамуля-сан. Дракону, льву, единорогу. На связи — демон Онироку, твой вечно юный партизан, твой горячо любимый деть. Мамуля-сан, такая жалость — твоя посылка задержалась. И шапку хочется надеть. На службе дел невпроворот. Загнусь однажды в одночасье. Здесь, к моему большому счастью, ненаблюдательный народ. На хвост им явно наплевать. Рога невидимы. Рогами сложил из тучи оригами, собрал двуспальную кровать. Ещё здесь, мама, тьма светил, без дураков и при валюте. Ты говорила — выйди в люди. Ох, лучше б я не выходил, не растворился бы в толпе — толпа подобна катастрофе. Курил бы "Шипку", пил бы кофе, читал бы Бродского тебе. Наладил быт, наверняка став замечательным ëкаем. Мой оптимизм неиссякаем, но мост, но плотник, но река.

Короче, плотник прохиндей. И, между нами, между прочим, он только числится рабочим, являя дефицит идей плюс исключительную лень. Он тунеядец, я в миноре. Мамуля, срочно вышли нори, полезных травок (одолень) и подтверждение родства для ходатайства в префектуру. Воссоздаю архитектуру великой силой волшебства. Нет, я не строю пантеон — я строю мост согласно сметам. Халтурщик дразнит Бафометом. Нахально врёт, что строит он. Похоже, версия не та, — вздохнёт задумчивый андроид. Неважно, мама, кто построит, — важней наличие моста. Вдоль самурайского пути растут лопух и мандрагора.

Когда приеду — очень скоро — нам будет сакура цвести, белеть туманная гряда, краснеть закатные рулоны. Ползи, улитка, правда, склоны уводят сразу в никуда. Мосты, мамуля, — это вещь, хотя тоннели тоже тема. До встречи, твой уставший демон. Упрям. Загадочен. Зловещ. Не беспокойся, жив-здоров, почти догрыз гранит науки. Кицунэ, призраку, тануки — добрейших мирных вечеров.

#svirel_poetry

При взгляде на пейзаж усталый дом пытается найти в нëм перспективу: скульптуру, лавку, молодую иву, склонëнную над замершим прудом. Воркуя, голубь тренирует зоб для будущей весны с чечëткой капель. А там неважно — ситец или штапель развеселит каких-нибудь особ, что вечно шьют и носят, ибо швы порой куда известнее портного. Вот белый свет, где ничего не ново. И ночь — хозяйка лунной головы, и день — вращатель солнечных колëс тебя не могут убедить в обратном. Но варежка, забытая в парадном, ещё вольна разжалобить до слëз, не говоря уже об остальном. Склонилось небо над январской лужей. Теперь живи, теперь молчи и слушай, пока стучит сердечный метроном.

При видимой картине бытия небытие способно проявиться везде: на магазинной роговице, в сплетении чугунного литья, в трамвайном звоне, блеске фонарей. У Бога арендуя часть мансарды, рисует время контурные карты Утопий, Атлантид, Гиперборей. Цветные ветры, долгие пески в пространстве, не имеющем предела. Всë сбудется, ты этого хотела. Всё будет, кроме боли и тоски.

Арт: Даниил Меньшиков

#svirel_poetry

Наш мир устроен очень странно, какой-то он уже не наш. Палач, приветствуя тирана, берёт его на карандаш. Устало Кай скользит по глади, подальше зеркало убрав. Меркурий слишком ретрограден, Марс исключительно не прав: кто без хитона — сразу нá кол, теперь такой кордебалет. Гадалка, пифия, оракул — и где мои семнадцать лет? И где же гордая осанка? Как будто жизнь не по уму. И временами я — Каштанка, и временами я — Муму. Сегодня ветер дует с юга, — сказал вчера глухонемой. Но, боже мой, какая скука, тоска такая, боже мой. Кругом сплошные антиподы. Возможно, дело где-то швах. Ограничители свободы неограниченны в правах.

Но там, где львы девятиглавы, где люди учатся летать, в небесной лавке бабы Клавы царит покой и благодать. У бабы Клавы много крыльев любых размеров и цветов. И сам профессор Мыльнорыльев, как юный ленинец, готов зайти, порадовать старуху (держите новость. Айн момент), нахмурить лоб, собраться с духом и оценить ассортимент, по счастью не лишённый лоска, достойный даже королей: найдутся синие в полоску? Мне для супруги — юбилей.

Луна беседует со стражем, сидит улитка на хвоще. А Клава — бабушка со стажем, почти всебабушка вообще. Но если слушать, что есть мочи, попасть на нужную волну, то слышно, как она бормочет: я долго здесь не протяну. Вот эти крылья точно мавкам. Вот эти — лешему в сундук. Ну, эти спрячу под прилавком. Вдруг подприлавочный дундук? Звонили с ближнего вокзала, летят с медвежьего угла. Конечно, я бы завязала, когда б хотела и могла.

Сны загружают в автоклавы, смешными звёздами соря. Роняет крылья баба Клава, и занимается заря. И небо снова облакасто, восточный шёлк и кашемир. И дворник в шубе Радагаста в который раз спасает мир, но поделиться, правда, не с кем в часы "взгрустнулось и взбрело". И над твоим любимым Невским алеет Клавино крыло.

Арт: Юлия Маевская

#svirel_poetry

Уютно-сказочная атмосфера от Резной Свирели и Евгения Женевьева

... была вчера на музыкально-поэтическом концерте, который прошел в "Территории кофе".

Звучали и стихи в авторском исполнении, и песни на стихи Натальи Захарцевой (конечно, с музыкой Евгения Женевьева).
И даже тем, кто "больше по прозе", понравилось (цит. "Всё было к месту").
Первая композиция плавно переходила в вторую, вторая — в следующую. И так весь вечер. Хотя смыслы лились, безусловно, разные, но все прожитые, пропущенные через себя авторами — можно сказать, наверное, матерью и отцом, если метафорически. Сколько же героев (и, порой, себя) можно было вспомнить-узнать в стихах!

P.s. для посвященных: все бы авиашоу такие были — всем бы таких авиашоу.

Репортаж: Ольга Бакаева, Галина Максимова, Светлана Ялынычева.
Больше фото в нашем альбоме в ВК.

#sar_most_репортаж #sar_most_08_01_2025

Ты заходи, если будет плохо. Я напишу тебе адресок. Чёрта на хутор зовёт Солоха — ангелы снова наискосок. В джунглях покой стережёт Акела. Слушает музыку Джек-Простак. Сказки живут, а чего им делать. Передаются из уст в уста.

Ведьма спешит по грибы, сутулясь. Следом котейка бежит вдогон. На перекрёстке волшебных улиц очень давно горевал дракон. Он трёхголовый, шипастый, грозный: девок не тронь, запирай дома. Будни дракона — такая проза. Замок дракона — почти тюрьма. Бусы, алмазы, ковры, мониста вот где сидят у дракона, вот. Он же из этих. Из толкинистов. Он на балу танцевал гавот.
Вместе с принцессой, да-да, с принцессой. Ты не ослышался. Майским днём сел наконец-то дракон за пьесу. Что-то, видать, перемкнуло в нём. Мысли бродили темно, подспудно, хитросплетались узлом внутри. Но с головой разобраться трудно, втрое сложнее, когда их три.

Головы выли мятежным хором. Стены осыпались вдалеке. Первой башке захотелось хоррор, не захотелось второй башке:
— пишем, ребята, про древний ковен. Фэнтези, ведьмы, костры, котлы.
— всё-таки надо побольше крови. Надо преступника — быть и плыть. Прямо конкретного маньячилу, чтоб под кроватью хранил обрез.
Третья башка втихаря строчила: звёздочки, реченька, дивный лес.

Ночь наступала. В сыром подвале призраки снов танцевали твист. Две головы в унисон зевали. Третья коварно меняла лист: вот дровосек сиганул с балкона. Бабушка-бабушка, вас ист дас?
Люди боялись не зря дракона. Он ещё книгу потом издаст.
— может, убьёт дровосек старуху, мерзко смеясь как последний гад?
— нет, дровосек — это воин духа, а не бессовестный плагиат. У дровосека кинжал дамасский, а не банальный тупой топор.
Жизнь безусловно страшнее сказки. Правда. Особенно с неких пор.

Замок дракона — зубцы на башне. Нет у драконов привычных стай. Ты заходи, если будет страшно. Если получится — прилетай: кеды, гармошка, носки в полоску, вечный ребенок, ломатель дров. Выйду к волшебному перекрёстку. Может быть, даже других миров. Может быть, даже не зная брода. Может, от летней жары пунцов, спросит Иван: не встречали Фродо?
Видели, как же. Понёс кольцо.

#svirel_poetry

2022г.

Стоял фонарь.
Был старым и хорошим. И гордым, как небесный атташе.
Когда в подъезде завелась Маргоша, то не пришлась подъезду по душе.
Вообще, Марго почти не докучала (Васёк из третьей — точно наркоман).
С утра гуляла долго у причала и сочиняла по ночам роман. Внутри кипели страсти. Аферисты бросали женщин, и наоборот.
С опаской, что вот-вот сердечный приступ, Марго уничтожала бутерброд. А если ей хотелось поругаться, она всегда ругалась с фонарём: какое ослепительное гадство — светить, хотя мы скоро все умрём, рулетка без единственного шанса, ну кроме одного — упасть без сил.
Фонарь молчал, но он не соглашался. Фонарь горел, поэтому бесил.
Нервировал алоэ на окошке, и щучий хвост, и шерстяной моток.
Марго была любимой черной кошкой улыбчивого дворника. А то:
гоняла мух, следила за квартплатой, смотрела на аквариумных рыб.
Хозяин по двору ходил с лопатой, хозяин посыпал песком дворы. И календарь висел, и чайник булькал, но смерть уже за дворником пошла.
Да просто с крыши сорвалась сосулька, в январский день, десятого числа.
Напрягся кактус, охнула монстера.
И в форточку, вдохнув метель и гарь, рванула кошка, гибкая пантера. Нарушив график, засиял фонарь.
Взяла и оттолкнула человека, подумав напоследок: вот и всё.
Тогда, конечно, было много снега, был целый город снегом занесён.
Стоял фонарь (а в метре гнулась арка, завидуя ему и турникам). Фонарь молился маленьким, фонарным, искрящимся и ламповым богам.

Марго теперь живёт у океана, уже перевезла весной семью. Она фотограф — пальмы и лианы, заказчики покоя не дают. Недавно у Марго родился мальчик. Но почему-то каждым январём Маргошу тянет дописать романчик и сильно поругаться с фонарём.

#svirel_poetry

2021г.

С утра мелó. Потом до вечера мело.
Как будто нет на свете правды, кроме снега.
Такая вышла тишина, такая нега, такое небо. Стало городу мало его изношенно-любимое тряпьë кривых балкончиков, лохматых штукатурок.
Пусть наступают времена изящных турок. Пускай шкатулка музыкальная поëт: возможно многое. Волшебное. Почти.
Что невозможно — может, в принципе, не надо. Стекло троллейбуса узорами пернато, богато знаками — пожалуйста, прочти. И те поэты, до которых не дорос, спустились сдуру прогуляться в белом парке.
И у волшебника закончились подарки, а без подарков он фальшивый Дед Мороз, а без подарков он вполне нормальный дед. Забавно шмыгая, по-кроличьи моргая, дедуля скажет: возвращаюсь, дорогая. Да у меня вообще другой менталитет.
Найдет за пазухой отвергнутый варган, повысит голос: натерпелись, мол, доколе. Теперь я, кажется, весëлый дядя Коля, а не какой-то безымянный старикан.
Теперь я, видимо, маэстро водных лыж. Курю табак. Держу собак. Ловлю марлина.
Моя дражайшая супруга Ангелина весьма строптива, но пугливая, как мышь. Боится — сгину, ненароком пропаду. Вот если нет меня — кто явится с повинной? Стараться без толку — прекрасной половиной не одобряется шатание по льду. Ещё по вторникам неджентельменский клуб. Одни свои. Сильвестр, Крампус, Йоулопукки. Бывает, в карты даже режемся. От скуки.

Вожжа под хвост — видавший лучшее тулуп вдруг дядя Коля достаёт из сундука: опять метëт. Дороги где-то заметает. Пожарь, родная, на прощание минтая. Я скоро буду. До свидания. Пока.
Берёт билет, и наконец, предавшись сну,
меняет статус, посылает фотки клубу и обязательно отращивает шубу (и никогда не забывает про жену).
Хотя в конечном результате входит в роль, уже поверив сам в себя, иначе скверно. Вот бородатость возникает соразмерно. Вот для мешка пора придумывать пароль.

Тоскует хижина на дальнем берегу. Рыбак, насвистывая вальс, выходит в море.

***
А ты, замерзший в этом северном миноре, стоишь и слушаешь (у вечности в долгу), какая музыка сквозь трещины течёт. Сверкает месяц, словно сабля у аварца. И обстоятельства — куда же им деваться — чуть снисходительно берут тебя в расчёт, и дядю Колю (лет не более трёхсот). На нём кредиты нескончаемых доверий. Подумай — ты сидишь в стеклянной полусфере, и дядя Коля тебя изредка трясëт.

Арт: Игорь Олейников

#svirel_poetry

Вот кажется — сейчас растает снег, и Вы сюда вернëтесь, как хотели. Я расскажу, что проводил недели в компании бесхитростных Сенек. Кривая липа, мост через ручей, безвременье, окно с цветастой шторой. Харчевня "Сны создателей", в которой не жалуют усталых палачей. Давно внушают запредельный страх ревнители великого порядка. Но, если описать проблему кратко, все ведьмы ныне при своих кострах, все сëстры ныне при своих серьгах, кошачий хор при птичьем хороводе. Никто не знает, как Вы там живëте, на солнечных далеких берегах, какой там принимают оборот дела. Как в романтичной мелодраме, сижу на берегу, где вечерами забавный собирается народ:

пиратский ветер — зависть пуритан, столетний мальчик с деревянной куклой, ловец стрекоз, танцующий на круглой поверхности. Стеклянный капитан. Седой китайский предсказатель Ву. Хромой дракон, рыбачивший на Ниле. Их бросили, их недосочинили, не до конца наметили канву. Не сделали бестселлером. Зато у них теперь прогулки по бульвару, субботние набеги к медовару, воскресные визиты в шапито, поскольку изучает шутовство дырявый зонтик старого Лукойе. Наверно, что-то есть во мне такое — в компании сошëл за своего. Вы знаете: на пристани свежо, мы пьём вино, смеёмся в промежутках. Когда смеёмся — вроде бы не жутко, когда не жутко — вроде хорошо. В концепции сегодняшнего дня вполне употребимо слово "если". Вы, чтоб мои ребята не исчезли, вернитесь, допридумайте меня, досочиняйте. Дальше справлюсь сам. Изобрету футляр для капитана. Поставлю ветру флюгер у фонтана. Найду в кармане маленький сезам, а в капюшоне — миллион стрекоз. Дракон ни разу не бывал на Крите. Планирует.

Вы просто помогите. Все чудеса без Вас наперекос. Все местные шпионы сбились с ног, занятие, должно быть, непростое.
Один создатель ничего не стоит. Мне кажется, что я не одинок.
Жизнь требует присутствия весны — ни безнадëги, ни смертей, ни горя.
У нас так много общих аллегорий, что до смешного совпадают сны.

#svirel_poetry

Приехал. Ну куда я денусь, мам. Действительно, мы больше по домам. Работа надоела до озноба. Нет хуже бестолкового труда. Рассказывать? Ты спрашивай тогда. Так нечего рассказывать особо. Смотри — владелец облачных перин в угоду стайке зимних балерин распарывает швы без сожаленья. Царит Чайковский, властвует Дега. Река уснула, и по берегам — следы кругом: то лисьи, то оленьи.

Наверно, Санта или Дед Мороз. Чего хотела? Купим, не вопрос. Вот удивись, насколько мы богаты, стабильно уповая на авось. Ты постоянно экономишь. Брось. Дивись — над крышей золото, агаты, великолепный жемчуг и сапфир. Господь выходит в радиоэфир: родился вроде. Слышите? Помехи? Не буду отмечать, не юбилей. Уже светлее, мам, уже светлей. Уже погода делает успехи.

Да, я наелся. И давай без "но". Конечно, завтра я пойду в кино и сразу подцеплю сезонный вирус. Дров наломаю — редкостный вандал. Но знаешь, я вчера во сне летал. А значит, мама, я еще не вырос.

#svirel_poetry

Как будто не случилось ничего: ни горя, ни мостов, ни панорамы.
Как будто лес, в лесу шершавый ствол, на ощупь тёплый, как звонок от мамы.
Как будто древний бог, как будто тишь.
Как будто снова встретили друг друга.
Тебе четыре, ты в лесу стоишь, пытаясь разглядеть неблизоруко сквозь оптику пробелов в словарях, сквозь белое пятно энциклопедий, как спят Они, уснувшие в ветвях, как норовит проснуться каждый третий, не дожидаясь ласковой весны, от шороха, от звука, от безверья.
Как спящие красиво спасены, прозрачны веки, безмятежны перья. Для них поёт истории шаман, закат для них как рана ножевая.
Зима, зима, во все концы зима.
Так спите, спите, смерти не бывает.
Тебе четыре, ты сопливый нос, и ты однажды видел, что над крышей летели Гамаюн и Алконост. И ты летел.
Ты поднимался выше.
Какая глупость — слёзы, некролог. Внизу мигали Нарния и Бремен. Ты чувствовал, как режется крыло, ты чувствовал, как исчезает время.
Собравшись для последнего броска, ты отрицал клубящуюся темень, но кто-то говорил: не отпускай. Он Феникс, он пока ещё не в теме.

И вот живёшь, меняешь города, местами добр, местами непотребен.
Как будто не случалось никогда, как будто не был никогда на небе.
Жар-птицам не подкручивал хвосты, чужое солнце сверху не сияло. Но вдруг спешишь куда-то — и застыл, лес на тебя роняет одеяло. На ветках дышат, ёрзают, сопят. Под ветками Гренада и Севилья.
Как будто снова повстречал себя, сложившего невидимые крылья.
Ложится чья-то тень наискосок, вращает землю звёздный воротила: ты Феникс, милый.
Кажется, просёк. Как раньше до тебя не доходило?

Художник: Павел Покидышев

#svirel_poetry

Зима. В который новый раз бледнеет вид, краснеет пресса. И глаз, который не алмаз, имеет точку интереса в многообразии витрин, принарядившихся до срока. Как пахнет детством мандарин — дитя далекого Марокко среди напудренных ковриг. Хвост мишуры вокруг балясин. И вот будильниковый крик уже как будто несуразен. Какой-то фильм очередной, окно какое-то с гардиной. Великой цели — ни одной, большой неправды — ни единой.
Ноздрей простуженно трубя, Сизиф выкатывает луны. Прилично радовать себя, потребно праздновать кануны не столько вволю, сколько всласть. Ах, утолимые печали: то где купить, то сколько класть, то почему не отвечали.

Зима. Дыханием паря, старик обходит наши крыши. Одна из версий января, уже одобренная свыше, — тот самый трепетный фазан. Как за него радеет каждый. У торжествующих пейзан — путь обновляется пока что. Не распушаются бразды, и дровни не сопоставимы. В отдельном секторе звезды уже хлопочут херувимы. Грядёт ночное пополам, скажи, ты счастлива, подкова? Скользит крылом по зеркалам твой сон из царства шутовского: Петрушка или Скарамуш, и тяготеет к датским прозам хороший мальчик, но не муж, но был ли мальчик — под вопросом. И вдохновенный кукловод под утро спрячется за шторой. Зима. В который Новый Год, и мы надеемся — в который.

Арт: Джеймс К. Кристенсен

#svirel_poetry

Обычным утром первого числа, обычным утром, только слишком тихим, когда отбарабанили шутихи, и во дворе дремота проросла, он вышел не спеша убрать бардак. Убрать останки праздничных салютов. Смотрели окна равнодушно-люто: чужое горе точно не беда.

Он вычистил обиду и вражду, подмёл обрывки вялых разговоров с энтузиазмом городского вора, давно не подлежащего суду. Он прихватил подробности бесед и корки неизбежных мандаринов. И небо было взбитая перина, и снег летел, засахарен и сед.

Обычным утром недоволшебства, обычным утром сотворения мира, когда зима со злостью конвоира опомнилась, стабильно нетрезва, он снова вышел в зиму без людей, уснувших в наших северных широтах. Он вроде человеческой породы, угрюмый ангел, звёздный прохиндей.

Довольный кот увидел из-за штор, как дворник смёл скупые своды правил. Но всё-таки он что-то нам оставил. Попробуй, кстати, догадаться, что. А миру снилось — маленькая тень его считала никуда негодным. А мир проснулся чистым и свободным. И наступил восьмой морозный день.

#svirel_poetry

Арт: Андрей Репников

Третий Гномий Радиоканал поздравляет лучших в мире слушателей с наступающими праздниками, но перед тем, как отправиться обмениваться праздничными колпаками и имбирными пряниками, в последний раз напоминает:

Резная Свирель и Евгений Женевьев уже седлают (оленей — зачëркнуто) драконов, пытаются упаковать чудеса в несговорчивые чемоданы и обнимают каждого, кому это необходимо.

Москва, Воронеж, Ростов-на-Дону, Краснодар, Саратов — волшебные наши города — вы знаете, что делать для повышения уровня сказочности. Конечно, покупать билеты на концерты в срочном порядке, кто ещё нет. Вдруг следующие концерты через сто лет, а сказки сами себя не послушают. Итак,

Москва — 2 января 2025г. 19-00 "Гнездо глухаря"
Билеты закончились.

Воронеж — 3 января 2025г. 18-00 Шоу-пространство "Eventuki"
https://voronezh.qtickets.events/139777-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev

Ростов-на-Дону — 4 января 2025г, 19-00, Художественная галерея "Ростов"
https://rostovdon.qtickets.events/139779-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev-na-donu

Краснодар — 6 января 2025г, 18-00 арт-пространство "Свои"
https://krasnodar.qtickets.events/139790-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev

Саратов — 8 января 2025г. 18-00, Территория кофе
https://saratov.qtickets.events/139793-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev

Всем-всем-всем любви и маяков!

День отправлен в архив. Самолёты ушли в пике. Побежал за вином — в гастрономе закрылась касса. Дорогая Разбойница, хуже всего строке, по какой-то причине не знающей цель рассказа.
Романтично сидеть на окне, завернувшись в плед, наблюдая за тем, как закат истекает пеной. В декорациях дней, за тяжелой кулисой лет для меня Вы сумели остаться первостепенной. Даже снитесь порой. В полночь профиль. В четверг анфас. Дослужились, наверно, до звания атаманши.

Дорогая Разбойница, я бы придумал Вас, но великий датчанин успел Вас придумать раньше. Ганс большой молодец. Ни единого слова лжи. Вряд ли много читали, поэтому так поверьте. Дети любят его. Вы любили бросать ножи. Я — любил Вас ещё до того, как узнал о Герде. Ну и после, конечно. В кармане моём худом постоянно сквозняк, никогда философский камень.
Дорогая Разбойница, проще казаться льдом или северным троллем с пристрастием к амальгаме. Устремление к целому — скромный удел частиц, в окончательной сцепке и кроется дольче вита.
Вы бросали ножи, а ножи превращались в птиц: голубей или чаек престранного, впрочем, вида. Это было давно, там ещё не родился Кай. Там я сказочник, глупый танцор, на балконе розы.

Дорогая Разбойница, что Вам сказать? Пускай мир поэзии явно безжалостней мира прозы, слог уже непригоден сражаться за честь ребра, но буквально сегодня над крышами пролетали ваши чайки оттенка столового серебра, ваши дивные голуби цвета дамасской стали. Если в чём-то не прав — зачитайте меня правам. Если осень рождает печаль, то весна — беспечность. К чёрту зимний чертог. Всё бросаю и еду к Вам — наконец-то сложить неприличное слово "вечность".

Арт: Анастасия Лобуз

#svirel_poetry

Дед Михаил был из таких дедов, которые не ходят по больницам.
Дед Михаил любил повеселиться, попеть и с наступлением холодов натягивал ушанку и тулуп. Разношенные валенки, галоши. Дед Михаил был добрым и хорошим, но не вступал в пенсионерский клуб, хотя и пах давно, как нафталин. Дед бегал по утрам. В трусах и майке.
Когда-то его звали просто — Майкл. Ну ладно. Иногда — Мишаня, блин.
Дед Михаил влюблялся, хипповал, а строгие значительные боги, храни их Кортасар и Борхес (Хорхе), ему вручили вечные права на радость. И рюкзак размером с дом. Вздохнули боги: это для начала. Светило солнце, музыка звучала. Качался на волне мегалодон.

Сегодня Михаил берёт мешок. Мешок его с годами не пустеет. Дыра в мешке — невелика потеря, ой, выпал Василисин гребешок. А в бархатном мешке полно всего: конфеты, поезд, настоящий то есть, лесные совы, для кого-то совесть. Для непутёвой ведьмы — колдовство. Для Зинаиды Палны — холодец, броня для молодого падавана.
Дед Михаил — он знал ещё Ивана, который Грозный. Так себе отец.
Для зимней чехарды — зеркальный пруд. Для многодетных мам — стальные нервы.
Дед Михаил в петлицу шепчет: первый, какой вы мне назначили маршрут.

Дед Михаил ругается, спешит. Он пашет заместителем Мороза. Над ним нависла страшная угроза. Земля без снега, люди без души.
Подлизы воспевают королей. Гордится генералом портупея.
А дед несёт подарки. Не успеет, заглянет в марте. Или в феврале. Возможно, в мае. Третьего числа. День точно будет радостен и ярок.
Смотри, дедуля держит твой подарок.
Не знает, что, но вроде ты ждала.

#svirel_poetry

Потому что декабрь, избыток зимы во дворах. Целый город почти утонул в этих белых дарах: не вари, бесконечный горшочек, зовите Мазая. Непременно с лопатой. Здесь трудно работать веслом. Торопливый прохожий считает ходьбу ремеслом, ледяную фольгу тротуара шипами пронзая. У дежурной аптеки фонарь примеряет парик. На небесной завалинке мается зимний старик и трясёт бородой, провожая ветра в монохромы. Устремились заречные в город воспеть колорит. Там — вдали за рекой — по ночам ничего не горит, кроме окон домов, да и те, видит Бог, не хоромы.

Потому что дворцы и хоромы, известно, не там. Чем важнее лицо — тем сложнее платить по счетам. Если есть бюрократия в древней небесной конторе — на упрямый звонок отвечает морская волна: не проспите великий момент, оцените сполна возвращение блудной посуды к усталой Федоре. Торжество. Одиссей на бровях, а циклоп на брови́. Вы случились для радости, щедрости, света, любви. За отсутствие оных порой начисляются пени. Разговор по душам не всегда разговор о душе. Да и правда нередко в ногах, несмотря на клише, ибо каждую новую дверь предваряют ступени. Закипит электрический чайник и выпустит пар. Улыбнутся звезде Бальтазар, Мельхиор и Гаспар, потому что родился, никак не хотел по-иному. Остановится время, отсрочив момент рубежа. Обернётся прохожий, и небо пройдёт, не спеша, по реке Иордан. И по Невскому. И по Цветному.

Arts by Renee Kurilla

Стряхнули пыль с ушей и понеслась. Пятнадцать лет невидимая связь их заставляла каждый понедельник ощупывать фактуру тишины, бежать в подвальчик, где они нужны. Он фокусник. Она его подельник. Подельница. Испуганная лань. Подвальчик назывался "Божья длань" (увы, с оригинальностью не очень). Глотали шпаги, заклинали змей. Нехитрые дела — бери, умей. Был гардеробщик перекособочен, владелец непонятен и хитёр, охранник — тот отпетый бузотёр, но чувство сопричастности качало, как будто ты хранишь себя не сам, как будто прикоснулся к чудесам. Но вторник наступал, и всё сначала.

Проснулись, чтоб трудиться допоздна. Он булочник, она его жена. В соседях бронтозавр с Брахмапутрой. Бранились саламандры из печи. У потолка порхали калачи, макушки щедро посыпая пудрой. По выходным планировали пир. Обряженный чиновником вампир пугал детей, но дети не робели, поскольку страшно — если несмешно. Устал таскать подносы осьминог. Звериный хвост свисал из колыбели. Копились неразменные гроши. Вот как до понедельника дожить, когда такая скука постоянно. Меняли феи тыкве коленвал. А в понедельник снова звал подвал: табачный дым и дедушка с баяном.

Вздыхали иногда (не без того): ох, у людей творится волшебство, какое нашим магам и не снилось: и снег идёт, пушистый словно кот, и Дед Мороз, и скоро Новый год, и ничего не требуют за милость река, гора, дороги, острова. У нас распространяется молва — не ценят люди звонкие напевы. Наверно, потому что дураки. Давайте мы подарим вам коньки от самой главной снежной королевы. Ещё носки связала дереза.
Подвальчик появлялся, исчезал, менял места, подкидывал идеи, пока туда весь мир не повалил. И блёсток натащили, и белил, и каждый стал немного чародеем.

Смотри-смотри, да вон они стоят. Ехидна в ленту сцеживает яд, закусывая пряником имбирным. А как сказал мне дворник Ибрагим: пусть наступивший станет неплохим. Спокойным. Даже скучным, только мирным. Да будем мы красивы и светлы, с фонариками, запахом смолы. Да будет так, святые пассатижи.
Он прав — всё непременно будет так.
Дракон закрыл подвал, открыл чердак, аренда ниже, к небесам поближе.

#svirel_poetry

Что, Братец мой, о чëм твоя хандра? Опять не спишь до самого утра, всё крутишь в голове одно и то же: кого теперь оставят в дураках? Всё бегаешь кругами, но в кругах скорей пустóты, нежели святоши. Логично, Братец мой, не те круги. Над крышей наподобие серьги висит луна, предъявленная многим, помимо тех, кому милей спаньë. Эх, Братец Волк не смотрит на неё, пока его подкармливают Ноги — четыре добрых Матушки. Пойми — им было крайне тяжело с людьми, час óт часу не легче, век от века. Сменился бы упадок на расцвет. Ты Братцу Сну передавай привет, когда прикроет верхний Братец Веко.

Не беспокойся, Братец, разбужу. Ночь явно тяготеет к рубежу. Согласно предварительным опросам, понятно — большинство пока believe. В том случае, который щекотлив, — прикидывайся мëртвым, Брат Опоссум. В конце концов, мы справимся с бедой. Ведь где-то за Гороховой Грядой плывёт сварливый Братец Черепаха, обучен скорочтенью между строк. Ведь Братец Ёж играет кантри-рок: простой жилет, ковбойская рубаха, сигара, виски, непременно лëд. Нам, кстати, подарили звездолëт. Медведь в восторге. Очевидно — Братец. Ему потребно навещать родню. Мотается пятнадцать раз на дню — уладить ряд житейских неурядиц: и как везде устроить благодать, и под каким же соусом подать? Медовый соус, ежевичный соус?Возможно, сальса? Может быть — чим-чим? На пианино завтра побренчим в гостиной славной Матушки Мидоус.

О чем же, Братец мой, твоя тоска? Вот лучший эль, сушёная треска, вот целая планета голубая. Однако то из дома, то домой ты всё бежишь, отважный Братец мой, смолу из старой шерсти выскребая. Перебегая собственную тень, чужую ненароком не задень. Забыл сказать, что для тебя на Марсе я высадил терновые кусты. Запели баритоны и альты. Контральто — частный случай в общей массе. Сарыч кипел от ярости: ну да, ну я пою — ещё туда-сюда. Клянусь хвостом — не потерплю второго.

***
И смерти нет, пока из-за кулис за нами наблюдают Братец Лис, и Братец Ёж, и Матушка Корова.

#svirel_poetry

Ну и вот одно видео

Немного почитали) с косичками и странная — это я) в шапке и бородатый — Господин Литвинович, а красивая — это Наташа

Анри Верлéв, шестидесяти лет, жил скромно. Не чурался подработок. Стеснителен. Улыбчив. Даже кроток. Газетчик приносил ему буклет, счета, газету. Так заведено, и жизнь текла по заданному руслу, но, если временами было грустно, то выручали книги и кино. Ещё дружище Бенни, чей отец решил, что сын прекрасная опора, поэтому — таверна "Мантикора", семейный бизнес, парень молодец.
Анри казался диким вариант, что жизнь ещё способна на сюрпризы. Мэр города набрасывал эскизы вертепов и рождественских гирлянд, ощупывая нижнюю десну: давно пора наведаться к дантисту. Поблëскивали окна золотисто, качалась ночь. Тогда Анри уснул.

Не раздеваясь, словно кто внутри нажал на кнопку, тумблер, выключатель. Должно быть, местных писем получатель нечаянно подумал про Анри. Должно быть, это имя произнëс летающей кофейни завсегдатай. Должно быть, календарь разжился датой, в который бедный говорящий пëс в субботу отрастил себе диплом профессора больших и малых знаний. Просил бы воздержаться от стенаний. Он невиновен, за одним столом он посидел с Анри, поднаторев, проникшись волшебством в каком-то смысле. В чудесное пространство силой мысли и был телепортирован Верлев.

Анри Верлев шестидесяти зим работает привратником при храме. У неба преотлично с серверами, масштаб которых невообразим. И чашка чая весело парит, поверхности детально изучая. Наверно, потому что чашку чая вчера нарисовал Рене Магритт. И в окруженьи балерин Дега краснеют великаны. В их докладе стена лесов темнеет на закате. Светлеют на рассвете берега. Течёт река. В туманном киселе пестрит бортом индейское каноэ. Анри Верлев не сетует, не ноет, Анри нет-нет — и вспомнит о земле. Подъезда милость. Окон благодать. Замок родной, квартира не чужая. Но против возвращенья возражают ступени, коим трудно угождать.
Потребен исключительный подход. Опять же — храм оставить без надзора? Десятая ступенька — след курсора, четвёртая ступенька — Дон Кихот по складу речи, сердца и ума. Седьмая верит в кодекс самурая. Здесь общий рай, здесь нет другого рая. Привратник, ну зачем тебе зима?
Он принесет ступеням бересклет, шум ярмарки, следы канатоходца. Вздохнут ступени. В комнате проснётся Анри Верлев, шестидесяти лет.
И прежде, чем рассчитывать на дверь, хоть собственную, хоть в таверну Бенни, он станет низко кланяться ступеням. Причём не зря. Уж ты ему поверь.

Художник: И. Олейников

#svirel_poetry

Новогодние люди уютны в своей прекрасности,
разноцветны, щедры на открыточные слова.
Но пока идёт снег, во дворе накануне праздников,
добровольной присяги на всякие безобразия, ходит-бродит дурилка, садовая голова.

У нее две сиамские варежки на резиночке.
Можно вылепить шарик, а можно — огромный ком.
По далёкому лету над лугом летают зинчики,
и бегут муравьино лазутчики и добытчики
Мир рождается заново, пахнущий молоком.

Заблудившийся ветер железом гремит, как латами, беспокойными крыльями хлопает по плечу.
Пока все занимаются елками и салатами,
говорит голова с фонарями, столбами, лампами, представляя, что всё это — бог, и она чуть-чуть.

По протоптанным рекам — следов коченеют трупики.
Дом угрюмый как дот, примерзают слова к губе:
"Просто дай мне дорогу, что будет не очень трудная.
Или трудную дай мне дорогу, но чтобы к Гудвину.
Просто дай мне судьбы, той судьбы, что меня слабей.

Дни-гирлянды — сверкучие, мелкие, словно оспины.
И снежинки, снежинки — как форму-то их просёк?
Как тебе удалось это таинство, добрый Господи?
Как к тебе снизошло откровение, старый Господи?"
Сверху голос: "Тому, кого нет, удаётся всё".

На кирпичном лице цедра окон горит веснушками.
"Ты уже у начала конца, у конца начал.
А не веришь в меня — размотай и надень наушники,
да вруби себе Янку, БГ или что там слушает
указатель дороги из жёлтого кирпича".

Когда в небе бутоны салюта раскроют лилии —
будет тьма, будет свет, будет голос в груди звенеть:
"И с чего ты взяла, что ты слабая, моя милая.
Ты, которая меряет лучшее время милями".
Город вздрогнет во сне.
Кто-то выключит резко снег.

#svirel_poetry

2020г.

Наташе

Пишу тебе издалека. Оставив прежние форпосты, переворачивает звезды и поправляет облака немолодой смешливый бог в халате, тапочках и нимбе. По лету на его Олимпе растут черёмуха и мох. В Едва Открывшийся музей берут охранником циклопа. На вахте, кстати, Пенелопа. Уже вернулся Одиссей. Отреставрировали храм во славу Мяты и Тимьяна. Ты где-то бродишь постоянно, то по делам, то по мирам. Там ветер мнит себя треплом, зато крылат и внепогоден.

Архитектура подворотен, не наделенная теплом, напоминает, что зима. Ещё как минимум две трети. У нас на днях завëлся йети. Признаюсь, удивил весьма. Давно, когда создатель снов считался океанским шельфом, работал йети добрым эльфом у неизвестных колдунов. Придирчив к разным мелочам, держался бравым генералом. Возможно, бдительность терял он, но иногда. Но по ночам. Опять у мельников замес? Нашли проблему. Кот наплакал. Одна сандалия — Геракл, другая вылитый Гермес.
Шел, выбирал себе алтарь, хитон, амброзию, консервы. Упал, очнулся —двадцать первый век обозначил календарь. Другая эра. Чудный кросс: и снег, и лёд, и дует в спину. Эльф одичал, нашëл дубину, переживательно оброс.

Сперва скрывался по лесам, все осторожничал сначала. Уединенность удручала. Короче, людям сдался сам, страдая нежностью души, а то ещё и чем похуже. Сказал: мол, йети я снаружи. Внутри я стопроцентный Ши. Вообще куда ни погляди. Давайте мы устроим танцы. Ведь мне что греки, что ирландцы, что африканские вожди. Славяне тоже учтены. Гляди — печать на манускрипте. Ах, у шумеров, эх, в Египте какие были колдуны.

Сказал и снова в тёмный лес — колядки петь нечистой силе, поскольку стричься (мы просили) эльф отказался наотрез. Грозила бездна пустотой, а он бежал вдоль шлакоблоков. И левый валенок — Набоков, и правый валенок — Толстой. Непозволительная блажь, но сладострастная отрада. Дубина что? Дубина рядом. Дубина просто антураж.

Пишу тебе подобный бред, познав вершины табурета. Летит за окнами карета, что зеленей иных карет. Не нужен сердцу перевод. Надеюсь и предполагаю: ты улыбнëшься, дорогая, и жизнь наладится. Вот-вот.

#svirel_poetry

Уже горят огни, куда ни глянь, в пределах наших холодильных камер. И вымерли дворы, и город замер. Традиционно наливают всклянь терпение — испей его до дна. Добавь туда изюма и корицы. Теперь не мастера, но мастерицы корпят на производстве полотна: Метель и Вьюга, Вьюга и Пурга. Таким не воздаётся по заслугам. Из дворницкой попахивает луком. Обозначают реку берега: самой лениво, медленно самой. Над ней стоят мосты благоговейно. Придёшь домой, отведаешь глинтвейна и примиришься как-нибудь с зимой.

Опять же — санки, праздники, огни. Скитаются Морозы, деловиты, с огромными мешками дольче виты. Не веришь им — хотя бы подмигни: карету мне, и чепчики долой, и наконец-то поднимите веки. Теперь не златоусты — златошвейки сшивают годы ëлочной иглой.
Другое время заперто в часах. Просить его ускориться нелепо. Держи покрепче собственное небо. Не вздумай забывать о чудесах.

Арт: Алёна Наливкина

#svirel_poetry

Николаю на фабрике ёлочных украшений уже несколько лет неудобна его работа.
Он рисует на шариках лес хохломой и гжелью, но не сможет на белом холсте написать Джоконду.
На обед у Коляна котлеты и бутерброды. Перерыв сорок восемь минут, ни минутой больше.
Николаю безумно охота другой работы. А по улице едет задолбанный дальнобойщик.
А по улице едет Сергей на огромной фуре, потому что наряд получил — привезти игрушки.
Ему плохо, он третью неделю температурит. Но начальство велело: "Работать кто будет? Пушкин?"
И Сергей, проклиная начальство, погоду, пробки, наливает из термоса в кружку дешёвый кофе,
а потом загружает в холодный фургон коробки. И не хочет сидеть за баранкой, а хочет в офис.
В арендованном офисе менеджер Афанасий, в аккуратной красивой рубашке, худой как циркуль,
с бородой и
достигший любых возрастов согласий, не согласен весь день разносить по табличкам цифры.
Афанасию кажется: даже по воскресеньям его бедный двойник все бежит и бежит по строчкам.
Афанасий листает вакансии, как спасение
Да хотя бы кассиром, но лишь бы без сверхурочных.
Афанасий торгует игрушками крупным оптом. У него на визитке написано: "Радость — рядом".
Чуть позднее в одном супермаркете, что без окон, Антонина психует за кассовым аппаратом
и моргает над маской накрашенными глазами. Тоню бросил жених, и оставил ей рыбку-гуппи.
Тоня всем предлагает брать шарики — ей сказали, а то праздники кончатся — шарики не раскупят.
А раскупят горошек — в салатиках Тоня шарит,
Суетливая, быстрая, верткая как сорока.
Но какой-то щекастый малыш покупает шарик, тот, который раскрасил Колян, а привёз Серёга.
Ну а продал манагер — как выстрелил по мишени (Афанасий коммерческий арчер, Гермес в неволе).
Мальчик хочет работать на фабрике украшений, то есть быть Николаем. И варежки пахнут хвоей.
Но пока он уходит, и снова стрекочет лента, и качаясь, как маятник, шарик висит на ветке.
И вот в этот момент улыбается вся планета, улыбаются все предыдущие человеки.

#svirel_poetry

2020г.

Время, диктуя правила, нас не берëт в расчёт. Знаки зима расставила. Ты погляди — течëт свет из небесной скважины мимо календарей. Ëлки уже наряжены. Ведьмы уже добрей или ещë коварнее. Город — огни витрин, санки, гирлянды, Нарния, праздничный мандарин. Тоже сойдешь за странного, только колпак надень. Мир создается заново, в принципе, каждый день.

Время гудит моторами. В парке фонарь потух. По темноте, за шторами бродит морозный дух, окая или акая. В красном мешке — коньки. Люди друг другу всякое — лампочки, маяки. Люди вообще для этого. А под крылом сосны спит рукавица дедова, видит медвежьи сны. Ночь им придаст значение, сказка гнездо совьëт.

Время — оно ничейное, время — оно твоё. Можно закрыть учебники, можно позвать гостей. Не забывай: волшебники выросли из детей.

Арт: Дмитрий Алексеев

#svirel_poetry

Очень хочется спать, а не праздновать двадцать какой в глухоманном краю, занесенном холодной мукой, где каток претендует на звание главного блюда. Гололёд провоцирует речи о трёх этажах, но берешься за гуж, не особо разборчив в гужах. Относительно жив, предвкушаешь момент абсолюта, ибо в каждом падении есть вдохновенный полëт, преотлично знакомый той рыбе, что билась об лед: я твоё золотое яйцо, неугодное водам.
Высота игнорирует рыб, а по тем, кто внизу разве хвойный базар то смолистую пустит слезу, то ударится в пляс, продавца окружив хороводом.

По причине зимы очень хочется чуда и спать. Здесь, увы, не пиратская бухта, не Хельмова Падь, не нарнийский фонарь наряду с обаятельным фавном. Только возле какой-нибудь двери, забитой внахлёст, заглядишься на старое небо с гирляндами звёзд. Проворонишь такси, находя это даже забавным. Зазвенит колокольчик, присвистнет зимующий рак. И хороший чудак-человек, человек-не-дурак, человек-голова-на плечах и на шее отчасти, по привычке вернувшись домой, не дождавшись звонка, оседлает развернутый стул на манер Горбунка и без долгих прощаний поскачет на поиски счастья в бесконечные земли, куда чародеи званы. Интересно, что дальше? А дальше не будет войны, и любое желание будет обязано сбыться в глухоманном краю, где сверчок обживает шесток, где громадная птица крылом задевает восток или азбукой Морзе стучит молодое копытце.

#svirel_poetry

Aрт: David Álvarez

Приходите слушать сказки)

Через 40 минут зову всех послушать сказку о Мумми-Троллях «Шляпа Волшебника». Как обычно, на канале «Девочка, говори»

Ссылочка на трансляцию https://t.me/devochka_govori?livestream=5eb511ee08b04139b7

Читать вместе со мной будут три потрясающие поэтессы:
❤️📚 Наталья Захарцева Наталья
❤️📚 Наталия Тарковская @Neboindigo ❤️📚 Татьяна Георгиева @Tanya_Georgieva_poet
и один талантливый чтец Евгения Малыхина Женя Малыхина Нск

И Новый Год шагает по планете, и оливье записан в генокод. Нет зрелища печальнее на свете — смотреть, как мы вползаем в Новый Год, как мы сметаем с магазинных полок провизию, и кто бы нас догнал. Пора учиться стойкости у ёлок, предчувствуя неправильный финал. На горизонте ни коня, ни воза.

Лев Карлович по прозвищу Дантес лет пятьдесят назад покинул возраст согласия с наличием чудес. Морозы шли уверенно и лесом. Лев Карлович подсчитывал ущерб. Коллеги звали Лëвушку Дантесом за нелюбовь к поэзии. Вообще. Претензии местами справедливы. Льва окружали: дорогой ночник, кефир без жира, кактус без полива, компьютер плюс не слишком много книг, чтоб представлять реальную угрозу. Её быстрей создать, чем превозмочь. Вот наконец, не вопреки прогнозу, настал тот самый день, который ночь. Лев Карлович, не обделен здоровьем, приговорил тарелку холодца, поздравил телевизор, двинул бровью, с привычным выражением лица улегся спать. Ну, лëг, по крайней мере. Закрыл окошко — чай, не Малибу. Никто копытом не стучался в двери. Никто не попытался влезть в трубу. Ни стука снизу, ни сигнала свыше, ни дружеского легкого кивка. Но похудевший Карлсон по крыше шуршал крылатым лезвием конька. Вокруг шныряли зайцы-побегайцы, собака Стрелка и котенок Гав. Шептали фавны: Карлыч, напрягайся. Давай уже — бобры, колдунья, шкаф. Взрывали азиатские петарды отставшие от плуга и сохи. Лев думал — на черта с последней парты ему не дали прочитать стихи? Ведь он учил. Он с воскресенья начал. Он терпеливо ждал, когда среда. Возможно, всë сложилось бы иначе. Возможно, нет. Хотя, возможно, да.
Лев Карлович сидел, чесал колено, качался, как почтовый дилижанс.
Короче, стих он задолжал Вселенной. Короче, вроде есть какой-то шанс.

Потом соседи праздновали хором. Спугнули лепреконов. Поутру Лев Карлович стихи читал (с напором) пустому новогоднему двору. И Новый Год, и борода из пакли, и старое-престарое кино. А в Нарнии, как утверждают квакли, народ не видел Аслана давно.

#svirel_poetry

Когда он родился (а это была зима) — простой человечий ребенок на три кило — коты улыбнулись, как будто сошли с ума, как будто на улице март, за окном тепло. На небе его называли кошачий бог — сам месяц, и звёзды, и солнце, и тьма, и свет. Прилёг ненадолго в сторонке, ослеп, оглох. Очнулся уже человеком: земля, привет.

Сначала расстроился, после подумал: что ж, случалось и хуже, а тут молоко дают. Пока он оттачивал крик, умножая ложь,
росли валерьяна и клевер в его раю. Цветочной пыльцой покрывались усы и лбы. Закат фантастически ярок, подлесок тих. Бог ползать учился, ел кашу и всё забыл. Встал на ноги молча. Естественно, чтоб идти.

Ещё иногда вспоминалось, что полосат, свободен, как ветер, когтист, как терновый куст.
Не нравились ясли. Не нравился детский сад. Но к школе смирился, а к вузу вошёл во вкус. Узнал, где течёт Амазонка, где Ганг, где Нил. Ночами печально смотрел на небесный свод. Ещё на деревьях, пожалуй, сидеть любил. По крыше гулять. А потом понеслось: завод, карьера, машина, зарплата, стабильный рост.
Начальство ценило: и швец, и игрец, и жнец. С годами пореже мерещился сзади хвост, ну разве что спьяну. И в отпуске. И жене.

Он числился в людях, никем в никуда гоним. Когда он состарился — выглядел как монах. Кошачьи духовные братья пришли за ним, давно обречённым грустить в четырёх стенах. Уверенным в том, что однажды за ним придут. Смерть — это задверье, красивый большой предел. Хотел на прощание что-то сказать, но тут мяукнул, вернул себе лапы и полетел.

#svirel_poetry

Что сказать тебе, солнце? Живу, как никто другой. Открываю в себе неожиданные таланты. Иногда забегают бродячие музыканты угоститься вареньем, галетами и нугой.

Помнишь хмурого Тэдди? Он всё тебя упрекал за короткую юбку, весьма откровенный вырез. Поругался с женой и чуть было в окно не вылез. Ждёт прихода какого-то Снежного старика. Говорит — он из белого братства, из высших лиг.
Говорит — ему тысячи лет, он известный конюх, и Большая Медведица спит у него в ладонях, словно плюшевый мишка, настолько старик велик.

Как любить тебя, солнце, не видя конца зимы. Чтобы дом не остыл, оставляю в печи надежду. Если ад существует, и рай, то я где-то между пограничных столбов. Удивись, как они прямы.
Помнишь строгого Терри — воинственно порицал озорную тусовку. Вошёл в силовое поле. В сентябре замолчал, в ноябре был ужасно болен. Ждёт какого-то призрака Черного жеребца.
Говорит — он из дикого древнего табуна, не родился смельчак, что однажды его взнуздает. И душа у него бесконечная, молодая, под копытами — звёзды, кометы, во лбу луна.

Как забыть тебя, солнце? Один вариант — никак. Хотя я превосходно могу забывать пароли. Тут, наверное, правда другое. Норвежским троллям мы поставили ящик армянского коньяка, мол, подохнем, а страшную вьюгу переорём. Или грош нам цена, добрым сказкам, упрямым песням. Вот же горе держателям наших никчёмных пенсий да мечтам о приёмных с небесным секретарём.

Помнишь Джонни? Ну, как же, ну Джонни.
Открыл джаз-клуб. Говорит, что январь нам покажется очень долгим, и февраль, только самые серые в мире волки не позволят, чтоб кто-нибудь сделал из них тулуп.

Я великий создатель проблемы, король заноз, по причине хандры возомнивший себя поэтом, умоляю, чтоб ты непременно вернулась летом, моя рыжая Пеппи, ободранный вздорный нос, ибо новости, сводки — они и во мне болят, становясь невозможным, мучительным, постоянным.
Только, солнце, мы ждём и пытаемся строить планы, как бы глупо оно ни казалось на первый взгляд.
Помнишь планы?
Закаты?
Прощания у реки?
Я надеюсь, что ты завела, как хотела, лошадь. Бог, такой несуразный, гуляет в мороз в галошах. Ждёт чего-то. Твердит нам: опомнитесь, дураки.

Помнишь Бога святых мудрецов, королей, волхвов?
Говорит — надоело. Меня то зовут, то делят. Бог живёт возле собственной церкви, вообще при деле. Много думает, солнце. Хорошего — ничего. Комментарии пишет в сети, не спешит во власть. Спас надежду мою из печи. Уцелела вроде.
Жеребец перекинулся волком из подворотен.
Снежный дед улыбается миру. Звезда зажглась.

Арт: Мария Фазанова

#svirel_poetry

Если дело за малым, зачем рассуждать о большом. Не постигнешь умом, только зря сотрясëшь атмосферу, безгреховный язык всякий раз вовлекая в аферу. Разучился блистать интеллектом — сверкни падежом. На окраине года стоят снеговые полки. За снегами баюкает сына лесная волчица: никого мы не пустим сюда, ничего не случится. Спи, волчонок, пока твои зубки ещё не клыки. Вьюга щеки кусает, но ты игнорируй бочок. Подоткни под бочок одеяло, накрой его флисом. Колобка повстречаешь — пущай отправляется к лисам. На базаре цена горлопанам — копейка пучок.

Если есть перспектива, к чему вспоминать о былом. В разговоре помянешь — наутро проснёшься циклопом. Испугав седока, время скачет по кругу галопом. Пожевать бы овса, поскрипеть бы потертым седлом. Окончательно вывести в поле себя самого. Жаль — весьма ограничено рамками, сутками, кругом. Заруби на носу — бесконечность не свойственна дугам. Так, потешное время легко обретает родство со свободой, частично присущей бродячим ветрам. На окраине года стоят часовые Мороза: изменился ли климат, насколько реальна угроза? Но какой-нибудь старый Иосиф, возможно, Абрам утепляет хлева, продолжая хвалить небеса. Верно, лучше хвалить, ибо метод кнута осуждаем, а для пряника мы удивительно много болтаем. За хлевами, конечно, баюкает сына лиса: спи, лисёнок, пока астероид ещё далеко.
Получается — звëздам нужны королевские связи. Колобка повстречаешь — отправь чудака восвояси в дорогие пенаты "Амбары, Сусеки и Ко".

Если нет головы, то куда набираться ума.
Примерзают к трубе пресловутые Альфа и Бета. Если очень хотеть — непременно закончится эта непонятная сказка. Суровая зимняя тьма.

Арт: Аня и Варя Кендель

#svirel_poetry

Что есть у нас — улыбка, слово, взгляд. Календари худого не сулят, листая дни до нового кануна. Дух Рождества родился в бубенце. В тяжёлой шали, плюшевом чепце выходит на крыльцо старуха Нуна — развесить звезды, небо подлатать. Когда вокруг такая благодать, помилуй Боже, нам ли быть в печали.

Чабрец и мак, шалфей и розмарин зашила Нуна в тишину перин, покуда лжепринцесс изобличали горошины — источники проблем. Старуха Нуна держит гермошлем с помпоном в третьем ящике комода. Хотя, вполне возможно, во втором. За половицей или под ковром завистливо попискивает мода, невысока, неширока в плечах. Шишок стихи читает при свечах слезливо, с придыханием, с апломбом. А пылесос к такому не готов. Он собирает комбо из котов, потворствуя великим катакомбам. Коты лежат культурно, ибо пласт. Тень, принимая тело за балласт, пытается избавиться от тела. Седая Нуна хмурится: к ноге. И тень сидит на шёлковом шнурке, иначе бы, конечно, улетела. Ищи её, свищи её потом в зелёном, синем, красном, золотом пространстве. Нуна в поисках гостинца. К ней птица Гамаюн, и птица Рух, и несколько малюсеньких старух спешат зерном и хлебом причаститься.

Улыбка, слово, непритворный вздох. Вон домовой, застигнутый врасплох, смешно и суетливо прячет луны в карманы или сразу в облака. Что время — не закончится, пока в запасе вечность у старухи Нуны.

Арт: Scout Dunbar

#svirel_poetry

И задуют ветра, и кораблик от шпиля отчалит. В коммунальной квартире проснëтся Великий Никто. Мир окажется прежним, задуманным в самом начале благородным волшебником в замшевом полупальто. Провоцируя ночь, день умрет и повторно воскреснет. Забулдыга нырнëт в подворотни раззявленный рот, не узнав, что Вселенская Сага, Баюльная Песня исполнялась котами ещë первобытных пород.

Безусловно, в ней пелось о радости. Пелось о лете. В ноте "ми" бородатый механик чинил фюзеляж. Между строчками прятались звезды, в четвёртом куплете на лоскутной поляне бродяга построил шалаш и построит вигвам, если повод покажется веским. Временами на коде творился полнейший бедлам: там от хохота в кукольном доме тряслись занавески, а крестовый король с королевой ушли по делам, вроде даже из древних варягов да в древние греки. На хозяйстве, конечно, остался тогда поломой. Рыбов было везде. Молока были целые реки, чудесатые реки, хотя замерзали зимой. Зиму тоже включали, чтоб дети лепили кумира. Испытатель воздушного шара испытывал шок.

Отрицая причастность котов к сотворению мира, ты грешишь против истины. Это не есть хорошо. Ведь задуют ветра. Или ветры. Куда им деваться. И очнëтся Великий Начальник, и выбросит плеть, потому что волшебник считает его самозванцем.
И коты запоют. Потому что не могут не петь.

#svirel_poetry

Малыш-малыш, за окнами зима. Снег заметает летние дороги. Мы говорим про сорванные сроки, про человека с дальнего холма, который во вселенской кладовой хранит полузабытые игрушки. Туда недавно съехали кукушки. Кукушкам переезды не впервой, одна беда — кукуют невпопад. Пугается рогатая виверна.

Ещё там листья падают безмерно. Два миллиона дворницких лопат, четыре миллиона крепких рук их собирают в горные массивы. Ты полюбуйся, как они красивы. При случае, не возражай, а вдруг? Вдруг повезёт — важнейшая деталь не ускользнет от пристального взгляда. Малыш-малыш, другой тебе не надо. Но если кто-то закаляет сталь, пускай не ты, мой дорогой малыш. Ты мох, рябина, папоротник, хвоя. И всё в тебе поёт, и всё живое.

Асфальт, не предназначенный для лыж, пока ещё местами различим, хотя уже и холодно, и снежно. Поговорим об этом? Да, конечно, хотя о главном снова умолчим. К примеру — человек уже в пути, а на холме установили ёлку, смеются, обнимаются подолгу: прости меня. И ты меня прости. Дракон передвигается пешком — не выдал разрешения законник. Хвост водрузив на старый подоконник, русалка чешет косы гребешком.

А в нашей бестолковой кутерьме нет места ни драконам, ни наядам. Успеть бы хорошо набыться рядом, чтобы узнать друг друга на холме. Там, наверху, и персик, и хурма, и красная фасоль, и чечевица. И можно не на шутку удивиться: ого, малыш, внизу опять зима.

Арт: Анастасия Белогурова

#svirel_poetry

Сестру Бубу боялись все, но не показывали вида. Её преследовала свита: сварливый замшевый кисет, зубастый синий саквояж, ковер по имени Рикардо, в боях захваченная карта и пропуск на нудистский пляж. Когда она ломилась в дом, дом не по-детски напрягался. У сувенирного Пегаса с невдохновляюшим хвостом случалась лёгкая хандра, что отражалось на поэтах. Толкаясь, прятались в газетах междоусобные ветра. Сестра Бубу была проста и феерична, как премьера. Вот доказательство, к примеру: она глядела на кота — кот погружался в некий транс, жевал капусту, пах нектаром. За неимением гитары Бубу играла в преферанс.

Потом, со временем уже мы все освоили науку морзянки, кодового стука, таких чудес на вираже, таких затейливых тенет, такого хитрого приëма, как будто нет хозяев дома. Чего уж там — и дома нет. А если угол, что с того: галлюцинация, вестимо. Любимый кот — отличный стимул. Но приближалось Рождество. Пока варили холодец, Бубу пришла. В её команде остались похититель мантий, два разбивателя сердец. Библиофил. Пускай один. Решил: Бубу, возможно, книга, в которой кроется интрига. Под щебетание гардин поели. Три-четыре дня.
Угомонив библиофила, Бубу нахально заявила: она нам типа не родня.

Кино и немцы, срам и стыд, война и мир, пером и шпагой. Мы с ней возились, с бедолагой, хотя немного жгли мосты. Короче, выразили "фу". Бубу сказала: вы поймите. Меня придумал дядя Митя (и поселил меня в шкафу). Жила в шкафу, смотрела моль, была нормальная галоша. Извлëк наружу дядя Лëша (свистит на грани си-бемоль). Ну, дальше, значит, понеслась. Примкнула целая колонна: тень короля одеколона, глубокомысленный карась, изобретатель лунных фаз, сюртук с худыми рукавами.
Давно придуманные вами. Давно забывшие о вас.

Теперь настала благодать. Сестру Бубу мы привечаем. Даем конфеты, поим чаем. Досадно — вкус не передать. На город снежную крупу роняет небо. Мы хохочем. Но дядя Митя, между прочим, признался — брат есть у Бубу.

Художник: Алексеева Марина

#svirel_poetry

Прибой в дождливый день. На пирсе ни души — внесобытиен миг, бытийны обиходы. Прибрежных эмпирей продрогшие левши пытаются укрыть товар от непогоды, предчувствуя ущерб — ах, если бы весна, и лето впереди, и цены не поднимут. Любой, едва успев очнуться ото сна, сперва ругает век. Потом ругает климат.
В дворянское гнездо ко всадникам и львам спешит бродячий кот, ленив и независим.

Моя смешная С. , чего же боле Вам сегодня я могу оставить, кроме писем, поскольку я давно приговорён к перу. Живу на маяке, играю на рояле. Не слушайте других, не стойте на ветру. Вчера случился шторм, но как-то устояли не принципы мои, но стены маяка: видали посильней, покрепче да похлеще.
На чердаке теперь хранятся облака, не знаю, где держать накопленные вещи: летающую трость, придуманный сундук, охрипший граммофон, Бермудский треугольник. Выпячивает грудь заслуженный сюртук. Поношенный камзол волнуется, как школьник, назначив рандеву кокетливой метле. На полке вельветон соседствует с вельботом. И, кажется, — парад, и, чудится, — алле немыслимых планет. Сугубо по субботам. Моя смешная С., есть марочный коньяк, особо у страшил он пользуется спросом. Вы, в случае чего, — пишите на маяк. Письмо доставят мне зеленым альбатросом.

***
Тем временем его хохочущая С. пьёт крепкий каркаде в гостях у коменданта,
рыбачит осетра близ озера Лох-Несс. В высоком терему почитывает Данте. То мчится по делам, то бродит по воде, то истово несёт повинность рядовую: пора бы объяснить, что нет меня нигде. Пора бы намекнуть — никак не существую.

Арт: Йозеф Коте

#svirel_poetry

Люблю такое, знаешь, чтобы снег и фонари заглядывали в окна. Чтоб кто-то постучал и на порог нам принёс подарки. Чтобы как во сне: храм на горе, драконы под горой. А снег лежал красиво и не таял. Чтоб бог живой, а песня молодая. И в институт, конечно, ко второй. Люблю такое, чтобы Рождество, чтоб огоньки, шампанское и шпроты. Чтоб джингл бэлс, камин и Гарри Поттер. А что тебе на праздник? Ничего? Как ничего? Да брось, возьми луну. Пусть грузовик приедет с кока-колой. У взрослых непонятные приколы. А вот тебя оставили одну и жулики залезли прямо в дом. Возьми хлопушку, мы их напугаем. Они боятся шума, дорогая, и звуков, издаваемых котом. Нет? Заведётся в будущем году.

Люблю такое, чтобы улыбалась. Сегодня будешь королевой бала, приедут гости: маг и трубадур. Сыграют скрипки, зазвучит тромбон. Ты здорово танцуешь, право слово. Я это узнавал у птицелова, пока он сам не улетел в Габон. Потом в Мадрид. Габон ему на кой? Гуляет, не страдает ностальгией. Мы, милая, приходим в мир нагими, чтоб обрасти печалью и тоской? Вопросов нет. Ответов вроде нет. Фонарь горит. Он никогда не гаснет. Короче, назначаю главный праздник: день твоего рождения на свет.

Я очень-очень-очень старый гном и толку от меня, увы, немного. Прости за опоздание, ради бога. Могу, однако, сбегать в гастроном. Ты хочешь торт? Огромный вкусный торт? С цукатами, изюмом, черносливом? Драконы возвращаются к счастливым. Ко мне дракон вернулся, но не тот. Мой был потолще, то есть покрупней. Работает теперь на падишаха. Во многом, крошка, виновата шахта, я завязал и распрощался с ней. Я очень-очень-очень долго шёл. Дракон помог, превозмогая хилость.
Всё будет хорошо. Ты удивилась?
Люблю такое, чтобы хорошо.

Смотри быстрей, а снег-то не дурак. Решил и выпал, белый, настоящий. В квартире стало и теплей, и слаще (я три недели лопал Доширак). До ангела мне точно далеко, пророк и предсказатель я хреновый. Но раз уж Новый Год — пусть будет новый. И, кстати, кошки любят молоко. В любое время, часто, испокон.
У них довольно шерстяное тело. Ах, у тебя собака? Тоже дело. Привет собаке, — говорит дракон. Он мне как брат, он иногда как мать, он тоже на три четверти собака. Люблю такое, и не вздумай плакать. Ну сколько тебя можно обнимать?

Арт: Павел Гаврилов

#svirel_poetry

"Почему до сих пор не пришла за мной, Герда-Герда? Я собрал все слова изо льда — перешёл к макетам. Они будут неплохо смотреться на старых тумбах. Никакой королевы здесь нет — я её придумал.
Здесь слова замерзают. И льды никогда не тают. Здесь и я — человечек-титан, человек-Титаник. Самый Северный полюс уместится на ладошке. Я придумал дворец. Мерзких троллей придумал тоже.
Да любил я и город, и розы в горшках-малютках. Добрались до весны — посадили бы незабудки. Рассказали киты, что сейчас на фиалки мода.
Зеркала ненавижу — там чья-то чужая морда.
Знаешь, Герда, у нас ведь могли быть, наверно, дети. А теперь одинок-одичал, как какой-то йетти. Борода до пупа, как у древнего аксакала.
Герда-Герда, я просто хотел, чтобы ты искала.
И подался в полярники, чтобы не мелочиться. Ну зачем на катке целовалась ты с трубочистом?
Я же видел своими глазами, не отпирайся, но давно целиком состою из помех и раций.

Почему же ты не спешишь за мной, Герда-Герда? Отменили оленей, тебе не дают билета? Я собрал все макеты — замахиваюсь на иглу. Никаких атаманш — это детские злые игры.
Здесь сияние, Герда, родная, похлеще цирка. Увези же меня — купим луковки гиацинтов. У меня здесь собака. Собаку назвал я Найдой.
Может, я тебя тоже придумал? Уже не знаю.
Распластался по небу ветрина мохнатой шкурой. Я проникся снегами и низкой температурой. Посиди тут с моё далеко — осознаешь зиму. Зато Сантой работать легко. Как считаешь, примут?
В декабре их толпа собиралась под старой аркой. Представляешь, я лезу в трубу, волоку подарки. Хотя я промахнусь — я всегда попадаю мимо. У тебя там камин, у меня темнота и минус. Так что, милая Герда, заранее закаляйся. Трубочиста убью. До свидания. Кай.
Полярник".

Расстояние падает в кружку с остывшим чаем. Герда-Герда читает письмо:
"Приезжай. Скучаю".
Герда-Герда берет чемодан, и себя, и едет. Герда едет. А время идёт, и идут медведи, самолёты летят в облаках и сигналы морзе. Все куда-то спешат. На окне расцветают розы.

Арт: Ирина Абуталипова

#svirel_poetry

2020г.

Уже не просто ноябрит, уже, похоже, декабреет. Историй хочется добрее. Наш искрометный сибарит — король (восславим короля) спит во фланелевом халате. Ужасно спит. Обильно платит, ещё и почести суля, любому, чей язык — не враг, хотя затейливо подвешен. Таков у нас придворный фэшн. Портной кроит ночами фрак, терзает нотную тетрадь и дирижирует оркестром. По вечерам — кино и квеструм. А деньги — сколько ни потрать — преувеличивают скорбь мятежных утренних повстанцев. Зовут глашатаи на танцы: спины, красавица, не горбь. Примерь изысканный хрусталь для белой зависти фарфора. Здесь хрусталям даётся фора. Конечно, это не медаль. В кафе "Большое ничего" сменили стулья на перины. На них вкушают мандарины и предвкушают Рождество.

Уже, по-моему, пора. Пора-порадуемся, да ведь? И что-то хочется исправить, и, по возможности, вчера. Пока мы лечим наши лбы, ложится снег на наши щëки. Вновь пребываем в лёгком шоке от благосклонности судьбы. Судьбу пророчит звездочёт. Надеюсь — с небом он на связи. Кареты не боятся грязи. Колдунья блинчики печёт: то треугольник, то квадрат, то непонятная фигура. Увидев птиц, зовёт авгура. Когда заявится пират — постелит скатерть с бахромой. Опять пошёл за ёлкой дворник.

***
Часам к восьми, плюс минус вторник вернётся Кукольник домой. И мусор вынесет, ворча. И вечер вынесет за скобки. И сложит в старые коробки колдунью, мага, трубача, хромого всадника в седле, подумав — были бы живые. Но рассмеется, как впервые, найдя корону на столе.

Арт: Ronald Companoca

#svirel_poetry

Давай поговорим немного о тебе. Вдруг там, где ты живёшь, реально мир в порядке. И снег идёт белей, и небо голубей, и звёзды наверху с луной играют в прятки. Я очень хмурый тип и очень скверный маг, создатель чепухи, фрагмент ангажемента. Со мной четыре дня беседовал Ремарк (на западных фронтах воюют перманентно). Лёд тронулся, родной. И кто-то тронул лёд. Слова мои бедны, как сон церковной мыши. Но ангел уходил на бреющий полет, снижаясь посмотреть, о чём ты нынче дышишь.
Давай не обо мне. Да было бы о ком. Обычный человек, обманчивая внешность.
Вот дорогой табак. Вот кофе с коньяком. Старик Хэмингуэй одобрил бы, конечно.
Мы с ним ходили раз на оперу "Кармен". И он хвалил Париж, а я хвалил Лапуту. Ещё нашёл тетрадь хороших перемен (есть Книга Перемен — пожалуйста, не путай). Я вот к чему веду — меня ведёт строка. Ведь я довольно глуп — придумывать такое. Запомнил времена большого сквозняка, устал во времена вселенского покоя и виртуозно я умею умирать. Достаточно упрям, достаточно опаслив. Зато вписал тебя в отличную тетрадь. Да, взял и написал — теперь он будет счастлив. В охранники позвал серебряного пса, умеющего петь о вечности и басом.
И буквы не стереть, и не переписать, и это всё поля маркиза Карабаса.
Вдруг там, где ты живёшь, нет никакой войны. Устелен небосклон полотнами Матисса. Торговцы не жадны, хозяйки влюблены, и каждый говорит: спасибо, что родился. Где старые часы не перешли на бег, где сказочник сидит и набивает трубку, чтоб сохранить себя.
Чтоб сохранить в себе огромную любовь, действительную хрупкость. Давай о том, как свод щекочут облака, и этот самый свод невозмутим, как Кришна. И вот твоя строка. Счастливая строка. И вот твоя река. Входи в неё хоть трижды.

#svirel_poetry

Ты посмотри — какая красота. Заморских фруктов разные сорта. Снеговики опять воздели руки. Надеются — услышит их Господь. Потребно чушь прекрасную пороть. Затосковав о ветреной подруге, старинный флюгер жалобно скрипит. Возможно ли — количество обид превысило критическую массу. Не возят на обиженном воды. А вот носитель ватной бороды часами репетирует гримасу у зеркала: прочти-ка нам стишок. И дедушке налей на посошок. И хорошо веди себя при этом.

Стекло считает — жуткий моралист. Проулок тëмен, переулок мглист.
Невольно соответствуешь поэтам: фонарь, аптека, вон ещё одна. Предзимняя фатальность полотна настолько удручающе-шаблонна, что в панике бежит искусствовед. Но веришь — от тебя исходит свет. И статуя былого Аполлона за горизонтом нежится в лучах. И нет зимы, и на худых плечах торговки на базар несут корзины, в которых персик, финик, абрикос. И звёздного хранилища завхоз рыдает на груди у Мнемозины, что подустал от этих чёрных дыр. Джинн прогревает дровяной тандыр и выпекает солнца вместо хлеба, поскольку демиург и дуралей.

Ты не болей. Ты только не болей. Ты только посмотри, какое небо.
Пусть ежедневно чудо для тебя. Сверкает сквер, гирляндами рябя. Тот бородач выгуливает шпица. И там, за горизонтом, — шёлк и бязь, и времена текут, не торопясь. И нам туда не надо торопиться.

Арт: Kaoru Yamada

#svirel_poetry

Мэри стукнуло тридцать четыре, хотя не дашь. Мэри снятся дырявые черные паруса. Она утром берет электричку на абордаж. В восемнадцать у маленькой Мэри была коса и кораблик в стеклянной бутылке, точнее, бриг. Кривобокий, а впрочем, завидовал весь подъезд. Мэри чешет по жизни уверенно, напрямик. Как учили секретные карты — на Южный Крест.

А советчиков рядом, естественно — пруд пруди: надо замуж, купи себе шубу, роди детей. А у Мэри не сердце, а старый маяк в груди. Под ребром примостилась команда морских чертей. Они пьют и смеются. И серьги у них, и стать. Презирают, бродяги, удел сухопутных крыс.
Мэри тридцать четыре, но Мэри умеет ждать. Её цель — голубой океан и зелёный мыс, разноцветные скользкие рыбы и белый грот, ослепительно яркое солнце и лунный блик.
Корабли приплывают к тому, кто их сильно ждёт, даже если они — нереальные корабли.

Мэри мажет на булочку масло — за слоем слой.
Мэри крутит штурвал постоянно — за ночью ночь. А потом поднимается ветер, зубастый, злой и похожий на юнгу из книжки. Почти точь-в-точь. Он слегка задержался, курил вон за тем углом. Он же просто мальчишка, не может он быть суров. И бутылка срывается с полки, звеня стеклом, разлетается брызгами тысячи островов.

Мэри тридцать четыре — худа, как стальной клинок, хороша, как весна. Телефон обрывает босс. Мэри в море выходит. За Мэри горит окно. И маячит в окне то ли бог, то ли Билли Бонс.

#svirel_poetry

Моя милая Лошадь, пишу тебе из тумана. Почему-то туман не рассеялся. Ты хотела. Вероятно, поставили не на того шамана. Или бубен случайно сломался. Такое дело — я действительно сильно скучаю, моя родная, по тропинке брожу с узелком и сижу на пне я. Все вокруг утверждают, что вот, ничего не знаю, что, покинув туман, я пойму — без него страшнее.

В узелке моем только любовь. Не ношу другого. Узелок — это чтоб не забыть, как любовь красива, как весной из сердец городов вырастает слово. Медвежонок в порядке. Стыкует актив с пассивом можжевеловых веток, варенья, десертных ложек. Медвежонок старательно мудрый, хотя бы внешне. Филин ухает вслед, что ты очень плохая лошадь. Ты хорошая лошадь, а Филин — он псих, конечно.

Драгоценная Лошадь, меня растворяет воздух, я плыву по нему. Вдалеке голосят трамваи. Если я утону — протирай, дорогая, звёзды. У тебя всё получится, Лошадь, не сомневаюсь и молюсь (чтобы ты окончательно не исчезла) своим добрым колючим богам. Они где-то выше.
Каждый вечер под старую липу выносим кресло, потому что без чая нельзя. И без звёзд над крышей. Без тебя. Без Улитки. Без Филина (пусть и психа).
Самовар закипает. Зову тебя — стол накроем. У меня получается звать тебя тихо-тихо. И вообще, слишком нежное пузо, чтоб быть героем. Слишком слабые лапы — плясать на краю обрыва. За спиной — только звуки дождя и цветение вишни.
А лошадка мотает башкой с белоснежной гривой. За туманом ежей, к сожалению, почти не слышно.

#svirel_poetry

2022г.

Я был нормальным австралопитеком с увесистой дубиной за спиной. Фонарь, аптека, улица, аптека. Со мной случился грустный Параной. Сначала он, подлец, маскировался под местного, пойми его поди. Мы разучили две фигуры вальса, и он со мной на мамонта ходил. Потом ещё мы тигров рисовали и человечка с угольным копьём. И голос первобытной тети Вали всё спрашивал: вы пьете? Мы не пьем.
Он говорил, что надо по-другому, кругом опасность, хамство и разврат. Когда меня накрыло Горбунковым, он был реально в этом виноват. Теперь я чаще думал не о лете — о голоде, о смерти тоже, да. Мелькали дни отравленных столетий, но Параной меня не покидал. Адью, мои родные обезьяны, прощай навеки, безмятежный хвощ.
Аптека, Валя, корень валерианы. Я. Крайне подозрителен и тощ.

Мой доктор был таким неандертальцем, что вылечил бы каждого из вас. Теперь он постоянно крутит пальцем и тычет (им же) в купленный девайс, поскольку изменённые концепты сурово отрицают колдунство.
Там, — уверяет, — новые рецепты спасения от тяжести всего. Вот, например, какой-нибудь художник — а он вообще маньяк или ханжа. И проще завернуться в подорожник, чем попытаться что-то возражать. Опасность справа и опасность слева грозят бесславным гибельным концом.
Не выходи из комнаты, о, дева с чудесным героическим лицом. Из хроноса, из логоса, из лога, тихонько ноготочками скрипя.
Не выходи из Бродского, из Блока, раз ничего не вышло из тебя. Не подвергай неслыханному риску больную плоть. Желание стреножь.
Аптека, доктор, подорожник, виски.
Фонарь, убийца, подворотня, нож.
Дрожащий голос первобытной Зины на сборы нам отводит полчаса. И статуи, напуганные сильно, протягивают руки к небесам. И половцы стоят, и печенеги, и прочие, омытые росой.

И мы на параноевом ковчеге гребём обратно, в ранний кайнозой.

#svirel_poetry

Варваре

Ну что, Варвара, этот день настал. Он будет замечательно прекрасен. Надеюсь, соловью хватило басен, и лунного события кристалл алхимик спрятал в облачный карман, туда, где маги режутся в настолки, танцуют ведьмы, пьют морские волки. И паруса, и шхуны, и лиман, и разное другое, но не суть. Звезда горит. Счастливая, Варвара. Для каждого малютки-медовара и для тебя горит, не обессудь.

Представь, Варвара, пишутся слова из самого большого ниоткуда, где бесконечно поставляет чудо артель по производству волшебства. Колдуя над историей глясе, смеются припозднившиеся боги: детей накормят кашей белобоки. По главному далёкому шоссе шагает Саша — за спиной ситар. И Санты, и Снегурочки, и Лели. И бьётся сердце, как ему велели, но пропускает собственный удар.

Держись, Варвара, самурая дочь. Мир слишком увлечён телеэфиром. Возможно, что-то не в порядке с миром, раз постоянно хочется помочь. Иначе сказки были б не нужны, рассказчик показался бы нелепым. А так, вон, выйдешь, например, за хлебом — на улице толпятся жевуны, собака лает, караван спешит, коты, обремененные дубами, то блещут интеллектом, то зубами. Петрушка — славно скроен, ладно сшит — горбатит нарисованную бровь, и страшное становится смешнее. И я несу всю эту ахинею который день, которую любовь.

Elke Trittel

#svirel_poetry

Для Элли

Нет ощущения зимы. Соприкасаясь облаками, следят за белыми волками непостижимые умы, велят немного подрасти — пока не мощные лапищи. Ругая бездуховность пищи, несёт коробку ассорти своей зазнобе гражданин слегка замученного вида. Скорей тоска, чем дольче вита, на обнажённости равнин. Увы, чем дальше, тем жирней вселенской скорби симулянты. Нелепо выглядят гирлянды в лишённой снега тишине.

В квартире мастера зеркал горят диковинные свечи. И собираются на вече те, кто дорогу отыскал: алхимик с длинной бородой, гном с легкомысленной палитрой (он недостаточно солидный и относительно седой). Хотя кого здесь только нет. В достатке золота и меди. Пожалуй, горя нет. И смерти. Зато количество планет любых учёных удивит, причем на каждой — высший разум. И если все откроют разом, какой тогда случится вид направо и наискосок. Что ныне — жизненные прозы. Стоят неловкие вопросы, качаясь с пятки на носок, из кухни в спальню (и назад) ползут века, бредут недели:
сегодня день рожденья Элли. Есть кот в наличии — усат. Есть лес дремучий (ну таков). Решайте, милые, что дарим. Знакомим с юным государем салазок и снеговиков?
Конечно, шум, конечно, гам. Кудахчет радостно гаргулья. Пеняют бархатные стулья прямым и искренним ногам. В часах кончается завод, зверь предлагает зверолова. Но окончательное слово всегда за мастером. И вот он говорит: умерьте прыть. Я поработал абразивом, чтоб мир для Элли стал красивым. И чуду быть. И Элли быть без ощущения вранья от первой до последней точки. Мне помогали даже дочки. Мне помогали сыновья.
Теперь давайте пить кисель. Теперь давайте есть папайю.

Рассвет на крыши наступает. Пыхтит летучая "газель", пространство дверью прикусив. Туман, как рисовая пудра.
Смеётся Элли: правда, утро. И мир действительно красив.

#svirel_poetry

Вот знать бы, что случится, наперёд, но знания есть многия печали. Крылатые качели подкачали, хотя могло ли быть наоборот в пространстве, где отдельный индивид не разделяет общего восторга. И завсегдатай рыночного торга, одетый в драп (и, вероятно, в твид) подсчитывает славную маржу от будущих рождественских покупок: ах, эти ядра золотых скорлупок, кружите меня, сударь мой — кружу. Отведайте-ка яблок — молодит. Цените —постарались Геспериды, взрыхлили почву, вывели гибриды, дракона взяли. Нового. Сердит.

Вот знать бы, где, причём наверняка. А между тем — у неба в рукавице предполагают красные деви́цы. Идут дожди. Случаются снега. Валяется породистый скакун — не Боливар, но покорились Анды. Подмигивают хитрые гирлянды на улице Мататовых Акун: а наш-то Бог, смотри-ка — интроверт. Живёт внутри цигейкового пальца, ведёт себя смиреннее непальца. Тепло ему. Несёт неяркий свет до жути несусветная молва, отеческим стремлением ведома. И на седой завалинке у дома скучают устаревшие слова: бабайка, басурманин и баскак. И два-в-одном, и семеро по лавкам. И суффиксы благоволят приставкам.
Вот нам бы так. Вот знать бы только, как.

#svirel_poetry

Olga Grinevskaya

По странному стечению всего Аркадий Серохвостов был вервольфом. Торгуя оптом клюшками для гольфа, предпочитал в искусстве ар-нуво.
Чем парень занимался в выходной — подробности опустим (здесь же дети). Тоскуя на растительной диете, мечтал о превосходной отбивной. Пил только сок. Любил томатный сок. Сосед по даче, модный стоматолог, твердил: Аркаша, век твой будет долог, полёт твой будет светел и высок.
Опять же — молчаливая луна на небе распускалась георгином. Аркадий Серохвостов, выгнув спину, выпрыгивал из тёмного окна. Как он бежал, он нёсся напролом, с клыков слюна, мощны его лапищи. Жизнь, дети, такова — духовной пищей гостей не угощают за столом. Да, взрослый мир действительно суров. По вереску, по зарослям брусники, бежал Аркадий, шерстяной и дикий. Аркадий дикий, шерстяной — покров.

Бежал Аркадий, смахивал слезу, в обычном виде не любитель гонок. А в это время маленький смертёнок сидел, печально ковырял в носу. Ну как в носу, в окрестностях ноздрей. Смертёнок заблудился ненароком. Увидел муравьишку за порогом, уполз за муравьишкой от дверей.
Аркадий-волк чутка оторопел. Смерть люто ненавидел, оголтело. Когда смертёнок, тут другое дело. Безгрешен, безобиден и неспел. Смертёнка на загривок посадив, Аркадий в дом вернулся до рассвета. По городским дворам гуляло лето, трамвайный клоун, солнечный мотив. Аркадий принял ванну, выпил чай, надел пижаму, сбрил остатки меха. Смертёнок заливался дивным смехом, молочными костяшками стуча. Аркадий написал в сети: беда, ребёнок найден. Смерть. Забрали вы бы? Никто по объявлению не прибыл. Вздохнул вервольф: похоже, сирота. Пытался написать повторный пост. Под объявлением возмутились жутко: побойтесь бога, что у вас за шутки. Тут, как назло, луна. Проблемы. Хвост. Вы, дети, зазубрите — жизнь не мёд, но легче, если вместе, если в стае.
Смерть вырастет. Аркадий воспитает. Смертёнок даже мухи не убьёт.

#svirel_poetry

Надо как-то собраться, собрать своих, тех, в кого ты поверил, кого узнал. Для начала неплохо придумать стих, а потом записать в судовой журнал: здесь тяжëлые волны. Опять штормит. Так случалось доныне, так было встарь. Бог буквально вчера исчерпал лимит, поистратил спасательный инвентарь. Облака небесам придают объëм, кровь заката разбавлена молоком. Пусть кого-то назначили кораблём, но тебя-то назначили маяком.

Надо как-то собраться, хотя зима — собираться не хочется лишний раз.
Обрести вожделенный покой ума. Да, у праздничной даты другой окрас. Да, никак без сюрпризов, душа моя. Запретили компасы, не те пути? Ты упрямый, ты маленький. Ты маяк. Значит, нет вариантов — давай, свети. Позови капитанов, китов, ундин, а появится хтонь — подойдет и хтонь.

Даже если спасëтся всего один — в темноте ты не зря зажигал огонь.

#svirel_poetry

Я стою у окна. Ветер бесится в диком плясе, загибает дороги в хрустящие калачи.
Я смотрю, как растёт это дерево, может, ясень. Ясень — умное дерево, ясень всегда молчит. Потому что ноябрь, и холодно, и угрюмо. И теперь только в дом, в тёплый дом, и ни шагу "из".
И торчит одинокий фонарь лошадиным грумом, на асфальт насыпая снопы золотистых искр.

Небо лики меняет стремительно, словно в клипе, протекает дождями в разношенном башмаке.
Я смотрю, как растёт это дерево, может, липа, и становится сладко от мёда на языке, и становятся веки тяжёлыми — не разлепишь, остаются такими, пока не настанет март.
И гудит самолёт, как контуженный толстый слепень, как напившийся облачных соков большой комар.

Тащат мебель (на узенькой лестнице грузный топот),
словно это пиратский улов из солёных бухт.
Я смотрю, как растёт это дерево, может, тополь, начинается лето, и в ноздри мне лезет пух. Жаркий воздух колеблется длинными лохмотами, и вагон электрички колеблется в резонанс.
И мы едем на дачу (мы искренне так считаем), потому что уверена дача, что лес она.

Я стою у окна, отучаясь быть человеком. Мои кольца годичные, тёмных морщинок сеть.
Водопад вместо жидкости красной течёт по венам,
и боюсь шелохнуться от страха зашелестеть.
На дурной голове живут галки, клесты и совы, на спине — торопливая белка и короед.
Забываю последнее имя/не помню слово.
Очень нужное слово, наверно, его и нет.

Я смотрю, как растёт это дерево, может, ива, в узких пальцах которой — блоха, акробат и вор.
И я снова рождаюсь фарфоровой и крикливой, всё умеющей и не умеющей ничего.
Я рождаюсь. Синюшной, болезненной, истончавшей, с припорошенным пластырным листиком на пупке. И храню то наследство, что мне завещала чаща — тростниковую дудку в младенческом кулачке.

#svirel_poetry

2020г.

Художник: Энди Кехо (Andy Kehoe)

Можешь верить или не верить, может, правда, а может, небыль.
Просто шли по дороге звери, по дороге, ведущей в небо.
Котик, мишенька и зайчатка. Вдоль дороги росла просянка, и слова у них не кончались, и болтали о разном-всяком
звери плюшевые, живые, сны и ватное одеяло.
Даже волки на них не выли, даже солнце на них смеялось.
Бесконечно тянулись числа, города поднимались, страны.
Звери шли и добром лучились, и несли в мягких лапах странность.

Был зайчатка пушистым, белым, с носом розовым и цветочным. И навстречу беда болела в каждой клеточке, в каждой точке.
К ним беда — как старуха в чёрном, выжигая остатки счастья.
"Я же смелый", — сказал зайчонок.
"Я же справлюсь", — сказал ушастый.
Словно он не зверёк, а ветер. Окна хлопали как ладоши.
И не стало беды на свете, и нигде не болело больше.

Оставляли тираны троны, поджимали шпионы жала.
Просто шли по дороге трое, и усталость от них бежала. Падал с ветки созревший жёлудь.
Звери шли и сочились мёдом: котик, зайка и медвежонок, три довольных весёлых морды.
И любовь к ним спустилась плавно на серебряном парашюте.
Косолапый сказал: "Ну ладно",
"Я же сильный", — сказал мишутка.
И взвалил её на закорки, меж лопаток согрел ей норку. Холод треснул засохшей коркой, и любви сразу стало много.

Стало столько, что не измерить, не испить, не укрыть в застенках.
Просто шли по дороге звери: мишка, заинька и котейка. Понарошечные, смешные уши, души, хвосты и лапы.
Даже зубы у них не ныли, даже дождик на них не капал, деликатно вокруг мурашил.
Просто шли по дороге сказки. А потом повстречали в страшном, пустотелом и пустоглазом навьем царстве, в голодной бездне ту, что ходит бесцветной тенью. Ту, что в окна без спроса лезет.
И мурлыкнул друзьям котейка:

"Я ведь пуговка божьих судей. Оторвусь я — пришьют и вденут. У меня же их девять, судеб. А у вас вроде как не девять".
Стала шерсть у него из меди, стал он хтонью железной сборки. И не стало на свете смерти.
Просто шли по дороге боги.
А потом ты открыл им двери. Лунный луч был дрожащ и тонок. И вошли в нашу спальню звери, и сказали, что ты — ребёнок. Очень маленький, робкий, дивный.
Вот поэтому этой ночью они смерть твою победили,
и беду твою победили,
всех-превсех они победили.
И любви теперь сколько хочешь.

#svirel_poetry

Художник: Svetlana Sphinx

2021г.

Пожалуйста, неси меня, лиса, за горы, за дремучие леса, где в статусе ходячего реликта весёлый Бог, действительно живой, сочувственно качает головой. Выносит снедь, не вынося вердикта. Снега ложатся ватной пеленой. Построили нам город лубяной, да только мэра выбрали косого, поэтому проспекты не прямы. Но — ясные фонарные умы не знают ни решетки, ни засова.

Неси, лиса, не думай ни о чëм. Я был и пациентом, и врачом своим друзьям, своим родным и дальним. Временщики толкуют о душе, изобретая тесные клише, трактиры приравняв к исповедальням. Им кажется, что так пребудет впредь. Поверь, лиса, я зарекался петь, но — кто хотя бы раз не зарекался, дав петуха, не выдав тишины. Возможно, ей пути разрешены любого направления и галса.

Ты всё-таки неси меня, кума. Куда нести — ты ведаешь сама. Ты лучшая ведунья в старом свете и в новом тоже. Свет неразделим. И мы к нему взвываем, и болим, и производим шелестящий ветер какой-нибудь словесной шелухи. Так, щука, избежавшая ухи, хохочет над рыбацкими снастями, пока желатель дрыхнет на печи. А домовой в халате из парчи беседует с незваными гостями, стесняясь волосатой пятерни.

Неси меня, лиса, не урони. И виноград мой зелен, и горошек, и сам я уподоблен колесу.
Пусть дети не заблудятся в лесу, пополнив арсеналы хлебных крошек. Наверно, я для этого живу. Пытаясь удержаться на плаву, скорей, на время, нежели навеки, гляжу наверх, поигрывая лбом, а там, на небе, дым уже столбом, и холят тесто, и хранят сусеки.

Ответ Артуру Ктеянцу на https://vk.com/wall-155098579_4536

#svirel_poetry

Арт: amandaclarkartist

Ну что, давай, профессор, расскажи, пекутся ли медовые коржи в твоём раю для грешников и магов. А у меня бродячий балаган, бубенчики, дорога, облака, безумно терпеливая бумага. Мы завтра представление даём. Вздыхая, тащим реквизит в проём засиженного мухами отеля. Его хозяин — здоровенный лоб — стабильно пьет настойку от хвороб и вызывает дух Вильгельма Телля. Надеется — научится стрельбе. Профессор, мне давно не по себе от беспричинно радостных улыбок. Однажды я всё брошу и уйду, начну сушить кипрей и череду. Куплю галоши, книги, дом для рыбок. Засуну в шкаф цветастое трико. Забуду разговаривать с рекой. Я пробовал — она не отвечает. И если я когда найду кувшин, в кувшине непременно будет джинн. Пожалуй, попрошу немного чаю.

Ну что, давай, профессор, на обмен. Ты мне про бесполезность Мельпомен, а я тебе про сказочных чудовищ, которые, естественно, добры. Приносят то подарки, то дары. То детский сон, то иноземный овощ. Одно из них — сплошная красота — имеет сердце чёрного кита, ракушку вместо глаза, рог нарвала. И если бы я ведьму пожалел, отправил бы не на костер — в шале, она б меня в него заколдовала. Увы и ах, служитель алтаря. Все ведьмы упорхнули за моря, любуются на замки, дружат с йети. Там безопасней нынче колдовать, никто не лезет в душу и в кровать. Похоже, стать чудовищем не светит.

Ну, что давай, профессор, убеждай, что эта бесконечная вражда на пользу нам. И мы творим кумира. Но приходи сегодня поглядеть, как мы летаем. Да почти везде.
Над площадью, над крышами, над миром. Дивись, зазнайка, я дурацкий шут, смотри, я разве многого прошу: в четыре сорок две отдернуть штору.
Смотри, Левиафан и осьминог. Твой Бог — он, правда, очень одинок — сказал: ему по вкусу наше шоу. Ты мне не веришь. Я, конечно, вру. Наверно, я пока вернусь к шатру, надену свой колпак и крикну: трогай. Танцует бородатая Жаннет. Ты прав: чудовищ нет. И смерти нет. Есть облака, бубенчики, дорога.

И Бог, большой, красивый и ничей, предпочитает судьям циркачей.

#svirel_poetry

Город плотно взяли в кольцо метели. Наросли сугробы. К весне растают. Новый год наступит через неделю, а гирлянды где-то ещё в Китае. И в квартире тихо, тепло и скучно. Ночь, черна как смоль, продолжает длиться.
По бумаге шастает авторучка, буквы сами просятся на страницу:
ну чего, привет, борода из ваты. Как здоровье? Внучка? Бегут олени?
У тебя там чары и артефакты, у тебя в избушке трещат поленья. Сколько лет уже мы с тобой знакомы? Лет пятьсот? Четыреста? Или тыщу?. Заскочил бы, дед, я всё время дома: собираю мусор, готовлю пищу и пишу в стихах. Иногда и в прозе. Лимонад купил вон в стеклянной таре.
У тебя обычно подарки просят, а тебе на праздник подарки дарят? Ты не плачь, пожалуйста, не девчонка, распустил же нюни, смотреть противно. Я спросил ленивого паучонка: обещал сплести тебе паутину. Кот хотел с тобой поделиться снами, хотя он обманет и не заметит. Новый год всегда происходит с нами, пока рядом мамы, мечты и дети.

Ну чего, привет, старикан в халате. Эх, судьба завидная, кочевая. Тебе платят пенсию? Мне не платят. Впрочем, я не жалуюсь. Выживаю — то монетку в радость найду под стулом, то чердачный призрак зовёт — повоем? Приболел недавно. В окно продуло. Пролечился мёдом и зверобоем.
На стекле узоры, луна в зените. По дубовым веткам шныряет белка. А вчера Мороза в окошко видел. Он такой же точно, но он подделка. Значит, мне особо не интересен. Завели традицию — портить сказки.
Я на всякий случай носок повесил, бирюзовый, ношеный,
крупной вязки. Разлохматил звёзды — дивись, земляне. Представляешь, звезды. Не будь занудой.
Не прощаюсь, думаю, ты заглянешь на часок. Часок пролетит минутой. Домовому, старый, нельзя без друга. Зелена тоска, с переходом в синий. Под кроватью прячется пыльный бука, весь в каких-то катышках и ворсинках.
Преисполнен мрачного пессимизма. Говорит: повывелись чудотворцы.

Домовой Серёженька пишет письма, выпускает в форточку и смеётся.

#svirel_poetry

2021г.

Темно сейчас. На улице ни зги. Мерещится кому-то удалому: скырлы-скырли, — бредёт по бурелому носитель старой липовой ноги. Рассказывает каждому ежу — по юности считался флибустьером. Красотки льнули к плюшевым портьерам: позвольте, я хотя бы погляжу. Фонарь блестел стеклянной головой. Из пены возникала Афродита, приветствуя любого эрудита, знакомого с мифической канвой.

О, время — при богатом резюме есть проходимец, но не постоялец. Очерчивает круг минутный палец от света к тьме, от осени к зиме. То вспомнишь, то забвению предашь. Надев на ухо шапку скоморошью, шатается медведь по бездорожью, берёт зловещий дом на абордаж. Конечно, ведьмин, то-то и оно. Затейливый в архитектурном плане. У ведьмы тени возятся в чулане, в любимом сундуке веретено. У ведьмы в башмаке танцуют вальс четыре гнома, два единорога.
Медведь смущённо мнётся у порога:
хозяйка, можно яблочный девайс (пароль же — зуб дареного коня?)
Воздастся за отзывчивость сторицей. Проверю, где же там мои царицы, волнуется ли море без меня.

Темно сейчас. Расплывчатый абрис прохожего ныряет в подворотню, чей камень разменял вторую сотню. В избе у ведьмы снова дует бриз, и палуба, и где-то посреди всё празднуют, всё пьют напропалую. Всё ведьма веселится: поцелую, так больше нипочëм не приходи. Вот крепкий ром, вот марокканский нут, вот звезды, вот Летучие Голландцы. Так, после непременно будут танцы. Танцоры только засветло уснут.
Ты тоже спи, никто тебя не съест.
На бурунах небесного сатина качается большая бригантина. Скырлы-скырлы, — разносится окрест.

#svirel_poetry

В такой глуши, что боже сохрани, и чёрт-те что, и мама не горюй, весёлый город зажигал огни, особенно стараясь к декабрю.
Над крышами кружили облака. В веселый город, маленький совсем, Фелиция пришла издалека и задержалась лет на тридцать семь. Обосновалась в доме у реки. Играла летом в пляжный волейбол. Носила полосатые чулки, нелепые очки и юбку в пол. И в карты мухлевала, как лиса.
Но в той глуши, где небу снятся сны, из мира исчезали чудеса: кентавры, василиски, колдуны. Но в той глуши — уехать и забыть — где дьявол подвернул голеностоп — Фелиция, любимица судьбы, великий сталкер незнакомых троп — открыла антикварный магазин, и он работал с самого утра. Поставила у входа клавесин, развесила бумажные ветра. На вывеске писала молоком: мы рады вам, у нас есть леденцы. И это было странно и легко, и разлетался слух во все концы. Лежала на столе рыбачья сеть, закатывали призраки пиры. Толкаясь, забегали поглазеть на разные предметы школяры. Фелиция знакомую сову сажала на шкатулку с бечевой.
И я там жил, и до сих пор живу. Вообще не изменилось ничего.

В такой глуши, где мир наоборот, не потому что надо, просто лень, Фелиция заводит свой хот-род, пылит по трассе мимо деревень. В лиловой шляпе, цирковом трико. Пока мотор не вздумает греметь. А в городе забытых стариков хозяйка сказок покупает смерть у местных, полирующих скамью. Смерть продают недорого, с колес. Кошачью смерть, собачью и мою. Вот за твою торгуются до слез.
Продешевить торговцы не хотят, отказывают, но не наотрез. Под вечер сотню маленьких смертят Фелиция везет в волшебный лес: бегите, убегайте сразу все. Спешите, на расправу тьма быстра. Пусть носятся смертята по росе, сидят, прижав коленки, у костра, живут, мотая сопли на кулак. Дрожат, как беспокойная листва. Выходят к ним банши́ и волкодлак, неправильные звери и слова на русском, на иврите, на фарси.

Фелиция приветствует зарю в такой глуши, что боже упаси, в такой глуши, что мама не горюй. Стучат в окно алхимик, чародей, несут дублоны, талеры и су.
Чем больше их, несбывшихся смертей, тем лучше в нескончаемом лесу. Скрипит рекламный щит. Сова поёт. Река гордится первой сединой. Заметишь чью-то смерть — купи ее. Фелиции не справиться одной.

#svirel_poetry

Недосмотренный сон обнуляется ровно в семь. Поднимайся, беги на работу, разуй глаза.
А тебе — позарез надо в варежку, насовсем. В бесконечную варежку, кто бы ее связал.

Но живёшь молодцом, избегая ненужных трат.
Выбираешь наушники, книги, улыбки, связь.
Никакой из тебя самурай, мушкетер, пират. Твоя сказка закончилась раньше, чем началась.
Правда, умным считаешься, прямо везде и сплошь.
Даже флаг получил, только ветер погнул флагшток.
Происходит дурацкая мелочь — бежишь-орешь.
А потом наконец признаешься себе: и что,
чуть потуже затянется узел — и мне хана. Чуть побольше навалится горя — не унесу.
Приезжаешь к друзьям, а там лес в серебре окна. Он почти заповедный. И дятел живёт в лесу.
Всё стучит, проверяя на прочность дубовый ствол. И фонарь на окраине — солнечный печенег. А ещё у тебя без тебя декабрист зацвёл. Значит, жизнь продолжает идти, несмотря на снег.
И летит самолётик, над миром, поверх голов, над зимой, чья душа не заправлена, как постель.
Вот теперь и пришлют с голубями красивых слов, если надо, конечно. Ну, вроде бы ты хотел.
Даже вроде — ужасно случайно — просил о том, а тебе присылали монетку, билет, браслет.
Возвращаешься в город — тебя улыбает дом. Обнимает котами
Ты в варежке. Ты согрет.

#svirel_poetry

Художник: Анна Завьялова

Да, любимая, да. Вы всецело и полностью правы. То есть каждая мышца, тем более, каждый сустав. Как прошло наше лето, забрав насекомые травы, так и осень пройдёт, на прощание мне прошептав: если хочешь о чем-то писать — напиши о погоде. Надоело писать о погоде — пиши о любви. Но такая тоска в неуклюжем сквозит пешеходе, что невольно припомнишь: не плачь, не жалей, не зови. Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, при отсутствии звёзд в изголовье поставьте свечу. Коль откажете мне — я Вас буду считать Перельманом, уезжая в далёкие страны сажать алычу. Почему бы и нет. Может, я прирождённый ботаник, может, даже волшебник при этом, оболтус — при том. И надувшийся мяч уплывëт от какой-нибудь Тани, чтоб, ничтоже сумняшеся, стать развеселым китом. Две русалки у пристани будут держать оборону. Две глубинные ведьмы — пугать, хохоча, галеон. Мяч проглотит меня за обедом, приняв за Иону, потому что действительно — мало ли разных Ион.

Нет, любимая, нет. Я шучу, я от Вас не уеду. Если нос позволяет — рубите себе на носу. Местный климат немало способствует общему бреду. Бред значительно легче бревна, поглядите — несу. Городские дворы, благосклонные к новым идеям, начинают слегка подмерзать и чуть-чуть леденеть. Вот закончится всё, от чего изнутри холодеем. И тогда — о погоде, о планах, о ценах на снедь. Почему бы и да. Не сочтя пустоту самобытной, испытав и сердечную дрожь, и душевный раздрай, на доске покачнется какой-нибудь парнокопытный. Перестанет вздыхать и раздумает падать за край.

Арт: Юлия Шадрина

#svirel_poetry

Мы держимся. Слова имеют вес, и доводы толпы звучат весомо. Лесник считал, что он-то знает лес, пока не появились медвесо́вы. Лесник подумал: что же мне теперь — к психологу, монаху, эскулапу. Возможно, это краснокнижный зверь. Луна на небе заменяла лампу. Птенцы уже вставали на крыло, сбивая с веток золото. Ещё бы. И если был на свете эталон, то прямо здесь, в таинственных чащобах. Пришел волшебник, беспечально тих. Пришли кентавры, лешие, грифоны. Лесник боялся потревожить их, жалея, что сейчас без телефона. Похвастался бы сотню лет спустя. Звезда срывалась с ветки летним кличем. Привычно людям верить новостям. Ну кто поверит чокнутым лесничим. Вот он — другой, знакомый мир — другой. Не разберёшь, где истинно, где ложно. Но ветка затрещала под ногой. Досадная, нелепая оплошность.

В лесу что ни тропинка — то тропа, что ни грибник — потомок менестреля. Лесник вернулся, завалился спать. Машины мчались. Медвесовы пели о том, что осень, и фонарь горит, и падает листва на мостовую. Что мы починим этот алгоритм, что мы живём, что мы не существуем. Пусть вопреки, но мы, проводники, боимся постоянно, шутим тонко. Давай быстрее отпирай замки. Тебе сегодня принесли совенка. Он маленький, взъерошен и пуглив. Чужим себя не разрешает трогать.
У мелкого зрачки как чернослив, медовый баритон, медвежий коготь. Вселенная во многом неправа, но тот, кто дураков целует в темя, смеётся — у тебя растет сова, и в перьях у нее свернулось время.

И где-то происходят наяву и ведьмы, и алхимики, и мавры. Когда-нибудь ты выпустишь сову. А то в лесу расстроятся кентавры.

Часы стоят. Хранители стоят. Неповторима лёгкость бытия.

#svirel_poetry

Ты только не волнуйся. Я с тобой. Чего нас может выдать — зверобой, диван со скрипом, лампа с абажуром? Никто не знает, где сидит фазан. В кофейне, предлагая круасан, приветствует каким-нибудь бонжуром тебя владелец. Явно не француз, не пьёт вина, предпочитает блюз. Теперь его немного на эстраде. Слова на вес, дела наперекос, зато — халва, сушеный абрикос. Ты только не волнуйся, Бога ради.

Храни любовь и нервы береги. Спокойное течение реки нас учит созерцанию превыше заботливой толпы учителей. Так, целое — отец своих долей, толк из которых, кажется, не вышел, но бесконечно светят. Без гвоздей. Стена способна разделить людей на правых, левых, далее по тексту, хотя потребно их объединить. Свет — больше, чем вольфрамовая нить — благоволит и времени, и месту. Он собирает всех вокруг себя. По автостраде, фарами слепя, грузовики уже везут подарки: гирлянды, бусы, мягкие зверьки. Водители — гляди — снеговики. Триумф зимы.

Позëвывают арки. Прогнозы огорчают, не сулят. Надежда — это самый сладкий яд, я ненасытный дегустатор ядов. Оставь противоядие тому, кто молится на собственную тьму за переменой блюд или нарядов. Ночь обещают длинную. Поспи. Звезда висит на золотой цепи, мы — неслучайно выпавшие звенья, прицельно потерявшийся черëд. Тот календарь, что вдохновенно врëт, не принося скупые извиненья, расскажет правду — выслушай его. Ты не волнуйся. Будет Рождество, и будет снег, и цитрусовый запах. И сны в угоду елочным шарам, и никаких сомнений по утрам: ни как бы их пристроить, ни куда б их.

#svirel_poetry

Вот тебе слово, магия, волшебство — сказка твоя прольётся из ничего. Сколько историй сшито из пустоты. Мир бесконечно щедрый к таким, как ты. Если решил отправиться в дальний путь с верой в себя, с надеждой на что-нибудь — станет дорога лёгкая, как полёт. Лес — он живой, он дышит. И он поёт.

А по тропинке, вглядываясь во тьму, ходит охотник. И хорошо ему. И никого он в жизни не убивал. Птицы в листве затеяли карнавал. Ветку, волной качая, река несёт. Только зачем охотнику это всё: и облака, и зарево в вышине. Ищет оленей парень. Оленей нет.
В детстве однажды слышал он от отца: люди — они как звёзды в руках творца, только у каждой звёздочки есть внутри в клетку тетрадки, мыльные пузыри, летнее завтра, синее полотно. Мальчик родился — зверь заглянул в окно.
Будешь счастливым самым, — сказал олень. Ночь проводила пальцами по золе, сны были густо сварены, как кисель. Месяц над крышей рыбьим крючком висел. Вздрогнули тени да разбежались врозь. Вырос охотник. Счастье не задалось. Взял и пошёл топтать сапогом дожди, как разрешили в лес одному ходить.

Вот тебе нитка, памятка и завет. Можешь хранить на полке и в голове, можешь вообще сидеть под землёй, как крот. В сказке бывает точно наоборот. Если намерен дома пересидеть — пусть и тепло, и дом для тебя везде. Пусть не смеются галки, что ты дурак.
А по тропинке, вслушиваясь во мрак, ходит охотник, бродит, губу жуя. Молча, в плаще брезентовом, без ружья. Леший хохочет — я бы тебя прибрал. К парню выходят важенка и марал, юный олень, увенчанный красотой, лунный олень и солнечный, золотой, рыжий олень с шерстинками из огня.
Будешь счастливым самым, — рога звенят.
Просто отец охотника как-то раз спас олениху. И оленёнка спас.

Вот тебе чуда полные закрома. Был человек-охотник, теперь — шаман. Если его повстречаешь среди дубрав, —
"будешь счастливым", — скажет шаман. Он прав. А по тропинке ходит олений дух, носит в оленьем сердце твою звезду.

#svirel_poetry

Наш звездолёт претерпел пятьдесят аварий, вмятина сбоку, в кабине царит бардак. Мы на борту перевозим волшебных тварей, что по закону карается только так.
Повар, механик. Конечно, мала команда. Меньше да лучше считается, и вообще.
Нам говорят — безуспешная контрабанда, денег в карман не приносит, сплошной ущерб.
Если бы ваш ослепительный бог червонца, хруста бумажных купюр и больших торгов,
видел, как в небе зелёным горят три солнца — стал бы гораздо богаче других богов.

***
Мне девятнадцать. Вихрастый студент биолог. Сессия скоро, хвосты подобрал давно. Машут в окно разудалые лапы ёлок. Выучу птичий скелет и пойду в кино. Город сверкает огнями в шумливой гуще. В тесной кофейне шикую, беру десерт. В лаборатории резал вчера лягушек. Мне не понравилось. Выжили вроде все. Тучи развеялись, вечер хорош сегодня. В парке катают детей на плечах отцы. Я безотцовщина. Летчик отец, подводник, хоть самурай — надоел постоянный цирк.

***
Мне тридцать три . Я работаю кем-то грустным. Хочется вытянуть ноги во всю длину. Если река потечёт по такому руслу, я обещаю, что долго не протяну.
На совещании странных существ в блокноте ручкой рисую — рога, чешуя, хвосты.
Разве биолог мечтал о пустой работе? Люди пришли и сказали — нам нужен ты. Так начинается куча плохих историй. Каюсь, поддался, не в лоб же кусок свинца. Блудный папаша работал у них в конторе. Мне тридцать три. Чую, время искать отца. Радует то, что в шараге в почёте звери — даже на бейдже крылатый двухвостый лис.
Я новичок, для стажёра закрыты двери, можно подумать, что это был мой каприз.

Мне тридцать пять. Тридцать пять! Голова не варит.

Мне тридцать семь. Я изрядно помят, но цел.

Мне сорок два. Перевозим волшебных тварей, держим процессы в секретности, видим цель.
Вечных котов, огнедышащих жаб, грифонов, книжных червей, рассуждающих как Сократ.
Стайка тропических рыбок поёт для фона: славься, прекрасная дева зелёных врат.
Вы не могли бы заткнуться, смешные рыбы? Рыбы смеются и снова поют воде
Что для вселенской казны не приносит прибыль, то и не нужно. Никак. Никогда. Нигде .
Банка консервная плавится в черном тигле, в банке консервной, как шпроты, набились мы.
Жалко зверей — их планеты, увы, погибли. Надо спасать животинку из лап зимы, не задавая вопросов "какого ляда, выручим этих — другим существам конец".
В старом скафандре корабль провожает взглядом наш поставщик контрабанды. И мой отец.

#svirel_poetry

О будущем пришествии зимы внезапный снег оповещает крыши. Суровых подворотен нувориши берут слова у вечности взаймы, боготворя возвышенную речь, непразднично обмениваясь лестью. Лохматый пёс к развалинам поместья приходит самого себя стеречь, привязанного сердца ученик. Неразличимость небом завладела. Ты понимаешь, вот какое дело — я здесь живу, секретный проводник.

Хотя соседи истинно мудры, осознаю, что мне никто не верит: я вечерами открываю двери в приснившиеся Городу миры. Ведь Город тоже спит, в конце концов, его домам, конечно, что-то снится: то лес, то золотая колесница, то анфилады северных дворцов. Однажды фонарю приснился сон — усатый гоблин ехал на трамвае. А тем дверям, что я не открываю, возможно, открываться не резон. Есть версия — заклинило замки, ключ потерялся, чудо подустало, но между граней лунного кристалла твой детский бог глядит из-под руки и помнит Город юным Городком, пускающим кораблики в канаве. Один уплыл к далёкой Окинаве, хохочущим течением влеком. Две птицы из непроданных газет кружили над кирпичными домами, стучали в окна к белокурой даме, затянутой в изысканный корсет. К ней сватались бароны и князья, пока она не превратилась в море. Уже нуждалась улица в гримёре, когда в сторожке появился я.

В углах каморки — темнота и тишь, латынь, французский, эсперанто, идиш. А если ты меня пока не видишь, то значит, просто не туда глядишь. Прикусывает форточка шифон. Сползает шорох по оконной раме. Днем я обычный сторож, вечерами я ставлю на "беззвучный" телефон и открываю двери. Всё не зря: и мебельное скудное убранство, и медленное чтение пространства на временном отрезке ноября.

Арт: Кирилл Чёлушкин

#svirel_poetry

Слышите-слышите — это Резная Свирель и Евгений Женевьев снова куда-то собираются. Вон они — кладут в большие дедморозовские мешки песни и сказки. Потому что Новый год уже скоро, и даже самые взрослые и серьёзные люди хотят чудес и сказок. Даже если отрицают. Всё равно хотят.

Итак, восславим быстрых оленей, широкие дымоходы, добрых гномов и бесконечные носки для бесконечных подарков. Итак, встречайте нас в городах, непременно волшебных, где нас ещё не было (кроме Москвы, разумеется).

Итак, Москва, Воронеж, Ростов-на-Дону, Краснодар, Саратов.
И да пребудет с нами сила и снеговики!! По традиции с вами пребудут философствующие нераспределяющие шляпы, старые мультики, вагончик тронется, ночь идёт большая, ух ты, драконы, дворники и много-много обнимать. Чтобы тепла и любви хватило на целый будущий год.

Билеты под секретной ёлкой, то есть вот здесь:

Москва — 2 января 2025г. 19-00 "Гнездо глухаря"
https://gnezdogluharya.ru/concerts/natalya-zakhartseva-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev-2-1-2025-5853

Воронеж — 3 января 2025г. 18-00 Шоу-пространство "Eventuki"
https://voronezh.qtickets.events/139777-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev

Ростов-на-Дону — 4 января 2025г, 19-00, Художественная галерея "Ростов"
https://rostovdon.qtickets.events/139779-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev-na-donu

Краснодар — 6 января 2025г, 18-00 арт-пространство "Свои"
https://krasnodar.qtickets.events/139790-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev

Саратов — 8 января 2025г. 19-00, Территория кофе
https://saratov.qtickets.events/139793-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev

Чувствую, милая Молли, настал черëд сделать какие-то выводы. Вместе с этим есть ощущение — мы даже ярче светим в самые страшные годы. Сосед берёт для утешения очередной кредит. Впрочем, его не спасает. Мрачнее тучи. Тоже купил себе шляпу на всякий случай. Зря же потратился. Скверно на мне сидит.

Ты не волнуйся, любимая, я здоров. Я здоровее быка, хоть сейчас в Наварру. В гости намылился к местному медовару. Дом на окраине, около дома ров. Дно по ночам покрывается слоем льда. Степень скольжения строгой зиме в угоду. Я, выходящий в тираж, не ушëл на коду. Или в народ. Получается — как всегда. Что медовар? У придурка один изъян: слишком огромное сердце, что в наше время крепких умов порицает любое племя. Ужас какой — медовар оказался пьян, еле стоял на ногах, нёс полнейший бред:

Тьма — говорил, — у портного снимает угол. Держит в чулане коллекцию сонных пугал, вяжет из длинных теней шерстяной берет. Кот у неё — я вообще не встречал черней. Дети смеются, без умолку просят сказок. Звезды лежат под полозьями их салазок. Боги следят за бессмертием их огней: каждый услышит и каждый второй поймëт. Но понимаешь, какая засада, братец. Видимо, мало отмерили неурядиц — Бабушка Тьма у меня покупает мëд. Я же боюсь темноты до дрожащих губ, словно за горло хватают костлявой лапой. От чужаков отбиваюсь настольной лампой: то чупакабра мерещится, то суккуб.

Чувствуешь, милая Молли, куда клоню? Тьма неопасна. Гораздо опасней люди. Бабушка вешает шторы в задорный лютик. В принципе, счастлива. В сущности, рада дню. В чёрной дыре космонавты играют рок. В чёрном лесу то позëмка, то филин ухнет. Ты приезжай. Нас зовут посидеть на кухне. Бабушка Тьма обещала медовый грог.

#svirel_poetry

Дом стоит, свет — логично — горит, ибо есть электричество в доме. В кладовой же фантом на фантоме, самолëтик, пиратский бушприт, бабка Дрëма да дед Угомонь. Вдоль забора с гирляндами хмеля то запляшет от печки Емеля, то забродит какая гармонь. И — катись, молодой колобок, пой печальные песни о главном повзрослевшим дриадам и фавнам. Варианты попасть на зубок недостойны поющей еды. Вот сова пролетает с депешей. Вот кентавр — и конный, и пеший — понимает: с башкой нелады, беспокойны четыре ноги. Колобок беспокоится тоже.

Вот вернётся зима, подытожит мировые запасы нуги: хороша ли, вкусна ли, свежа ль. Выйдут лётчики, выйдут пираты, встанут возле убогой ограды дедов свитер да бабкина шаль: подавай нам того колобка, говорящую рыбу, корыто, чтобы тайное было открыто, чтобы не было смерти.
Пока свет горит, дом отлично стоит, ибо крепкий у дома фундамент. Паука выбирают в парламент. Умоляет внести в кондуит мышь-норушка проступки кота — пострадали садовые шланги. Неслучайно случившийся ангел — захотел переждать холода — прикрывает космический шлем лоскутом разноцветного ситца. И вечернее солнце садится, исключая себя из проблем.

Арт: Олеся Сержантова

#svirel_poetry

Провинция. Примерно семь утра. Царят погоды. Властвуют сезоны. Вороны инспектируют газоны. А в глубине притихшего двора ютится ветхий деревянный дом, согретый долгой жизнью постояльца: невесть откуда взявшиеся пяльца, и человек в болезненно-худом пространстве тела. Корм пошёл в коня. Вот если бы не племя амазонок — скакал бы конь. Почудится спросонок — он где-то скачет, упряжью звеня, куда-нибудь в какой-нибудь закат, повышенный до статуса портала. Чихая на сохранность капитала, насвистывает чайник-сурикат, изобретая новые лады.

Провинция. Лотки с нехитрым скарбом. Толпа плывёт осоловелым карпом по перекрестку имени воды. У ноября тяжелая рука, тьма успокоит каждого провидца. Поскрипывают в доме половицы: когда ж ты дорастëшь до Дурака, чтобы неважно — бархат ли, сатин, парча ли, кружева из дамских сумок. Сейчас ты не Дурак, а недоумок в пределах коммунальных палестин. Вздыхают щели, упрекают швы, кушетка поразила эскападой: ну где вот это — я сказал: горбатый? Кто призовёт горбатого? Увы, никто другой, как ты, никто иной. На Бога не надейся — очень занят. И человек, естественно, горланит: мол, Сивка-Бурка, встань передо мной.

Провинция. За жалких сто рублей в кафе дают отличный капучино. Над крышами взлетает дурачина.

Кит провожает тридцать кораблей.

Арт: Graham Ward

#svirel_poetry

Из дневника охотника за банши: завел будильник, чтобы встать пораньше. Спал до обеда. Бесполезный труд. Дела не успевают за словами. Река течёт, гордится рукавами. Однажды нас отсюда заберут, с чем совершенно точно не согласен. Мотаюсь поездами, в низшем классе, ночую в привокзальной суете. На большее пока не заработал. За стейком эль, за пятницей суббота. Кого бы вспомнить, раз не всуе те, кто управляет бренными телами. В квартире со скрипучими полами я был представлен странным господам. Один игрок, другой чревоугодник. Они сказали: ты теперь охотник. Что чувствовал — уже не передам. Понравилось, задело за живое. Зачем смущать немелодичным воем и без того напуганных людей? По мнению охотника на огров, для любопытных есть кинематограф. Пугайся, наслаждайся, холодей. Стараются злодеи старой школы. Мы посвящаем времени глаголы, как будто мы берём его взаймы у вечности, а не у чьих-то мнений. О, как нелёгок путь местоимений: сегодня ты король, потом валет. Стал различать — врачи здесь не помогут — то волчью песню, то гусиный гогот, то тихий плач. Почти напал на след.

Из дневника достопочтенной леди: возможно, дело в ультрафиолете, случайный астероид виноват, но что-то где-то почему-то как-то. Дурное шоу, только без антракта. Должно быть, презентуют новый ад. Живу я кротко. Коротаю старость за пением. На прошлую Остару кота подобрала — пускай поест. Хороший кот, прожорливей пираньи, а сердце бьётся, словно я на грани последних сил штурмую Эверест. И то перетерплю, и это тоже, но стоит мне запеть — в окошке рожа. Страшенная, сам дьявол во плоти, сплошная бездна тёмная, немая. Я больше ничего не понимаю. На всякий случай, Господи, прости. Легко тебе. На небе, верно, лето. Тот тип в районе крайнего куплета буквально вылезает из себя. Гримасы строит, машет кулаками. Тебе не видно там, за облаками, как он тут извивается, сипя.

Из дневника служителя закона: за месяц — ни разбоя, ни угона. Так, уличная драка. Между тем гораздо чаще посещают мысли уволиться. Коллеги тоже скисли, двух баров фавориты, трех систем. Уволюсь. Обязательно уволюсь. В пампасы. Хоть куда. На Южный Полюс. Осесть в глуши, подбадривать стряпух. Ещё бабуля. Как бы намекнуть ей, что городок у нас на перепутье, а у неё не абсолютный слух? Ещё начальство. Дождь. Приезжий этот. Похоже, к чёрту дедуктивный метод. Похоже, метод в принципе не наш. Над нашим, разумеется, хохочем. Первостатейно притомился, впрочем, слегка второстепенный персонаж.

И вот охотник продолжает слежку, и леди на вечернюю пробежку, и у сержанта запасной комплект: носки, штаны, лекарственные травы.
Из дневника пингвина: «Боже правый».

Ну, дальше местечковый диалект.

Арт: Юлия Сиднева

Наталье

Представь себе — творится чепуха: действительность, конечно, неплоха, но лучше не становится с годами. Какой-нибудь поэт, влюблённый в тень, об этом пишет каждый божий день какой-то чересчур прекрасной даме. Он столько ей трагедий сочинил, что в книжной лавке дефицит чернил, в пернатой почте тоже недоборы. Когда закат особенно бордов, на пирсе близ прогулочных судов то драки затеваются, то споры. И берег портит пене кружева. Русалка — пусть хвостата, но жива — сливается с расплывшимся пейзажем, ругая корабельные винты. И пешеходы достают зонты. Немного пешеходов, прямо скажем.

Представь себе — творится волшебство. Его творец настроен боево, глядит с упрëком, выглядит усталым. Под нос бубня, а, может, и твердя, под видом очень старого Дождя повадился шататься по кварталам. О, музы, беспокоен ваш полёт. Представь себе, родная, — Дождь поëт, без дураков, без телефонной связи, без шансов на скупой аплодисмент. У времени широк ассортимент и слякоти, и сырости, и грязи. Для песен повод — только иногда. Иной фонарь считает, что звезда, пока рассвет не защекочет стены: давай-ка, просыпайся, теремок. Ты долго спал, ты ничего не смог, зато теперь и кумушки почтенны, и волки сыты — по усам сироп, и зайки обновляют гардероб — ах, кошельки изрядно похудели, пора банкирам нанести визит. Смеётся Дождь, ликует, голосит. Ведь кто-то должен петь, на самом деле (у неба главный радиоканал).

Представь себе — Дождь выдохнет финал, внезапных почитателей умаслив, проложит верный путь через туман, и наконец великий графоман напишет: выпал снег. И будет счастлив.

Арт: Карина Милосердова

#svirel_poetry
#текстябрьБП

Николай Александрович Дудиков был красив. Как античный герой или, может быть, Мефистофель. Чего стоил его благородный орлиный профиль и квадратная челюсть размером с жилой массив. Верно, тот, кто придумывал Колю, совсем профан, ибо он, этот кто-то, досадный виновник ляпа. По ночам Николай иногда превращался в шляпу, хорошо, не в панамку. Спасибо — не в сарафан. И поэтому наш Николай ночевал один, избегая тусовок, подружек и алкоголя. Я практически чертова Золушка, — думал Коля, двухметровый, вполне состоятельный господин. Николай собирал насекомье лесных полян, от отчаяния падал в душицу, в кипрей ли, в мох ли. По Коляну прекрасные женщины прямо сохли. Прямо целый гербарий поклонниц собрал Колян.

Зинаида Петровна купила квартиру там, где недавно и Дудиков тоже купил квартиру. Коля ей по-соседски помог приструнить задиру и понравился ей. Ее маме, ее котам. Ничего не мешало потом закрутить роман, он почти закрутился, но вовремя вспомнил Саныч, что и кофе в постель, и ванильные круасаны невозможны. Раскланялся молча, ушел в туман, выдав несколько страшно нелепейших идиом.
Зинаида Петровна вздохнула скорей для вида, посидела на кухне, компотом запив обиду. Превратилась в халат и уснула спокойным сном. Пухлощекое облако или вообще Амур посмотрело на эту картину и взбунтовалось. Коля вдруг усомнился: ну шляпа, какая малость. Позвонил, постучал. И коты говорили "мур". И Колян говорил: понимаете, с неких пор небольшая проблема способна служить преградой. Иногда я мужчина — жалей, береги и радуй. Иногда, Зинаида, увы, головной убор.

Николай постигает науку, как стать носком. В предзакатные бури окно заливает пламя. Зинаида довольна. Махрово трясет полами и теряет булавки, летая под потолком. На тарелках салат, на балконе — мещанский склад. Зинаида с Коляном не ссорятся. Очень редко.
Даже если ты шляпа, цилиндр, котелок, беретка — для тебя обязательно должен найтись халат.

#svirel_poetry

Юле

Уже заметно холодней. По перекрёсткам опустелым проходит осень. Между делом, сонливость следует за ней. В ударе лиственная власть. Пеняют местные Минервы на расшалившиеся нервы. Похоже, шалость удалась, а нет — беда невелика.
Не находя достойной смены, так восхитительно надменны архитектурные века: картуш, балясина, фронтон. Перила, лестница, ограда. Дух новизны для ретрограда уже почти армагеддон. И тучи движутся ползком в горизонтальный промежуток. И здравый смысл (кроме шуток) опережаем языком.

А ты, душа моя, пребудь в любви, прощении, покое. Случится разное такое, и ты увидишь Млечный Путь, где, прикрывая лапой нос, сопит полярный медвежонок. И паруса летучих джонок, и древний сторож-альбинос готовит кофе на песке для молодого пилигрима. И тишина соизмерима, и стук по шахматной доске лишь дополняет общий фон, поскольку фон неидеален. И львы лежат среди развалин, и машет крыльями грифон.

Уже заметно ноябрит. Во избежании касаний зима-зима паркует сани, включая задний габарит, как раз к осеннему крыльцу. Ужель та самая Татьяна? Гуляет ветер, постоянно противодействуя лицу.
Так царствуй, лёжа на боку, пока на улице ненастье. У домового снова счастье: гамаши вяжет старику его косматая жена, что деда кличет Парамоном.
И пахнет кофе с кардамоном, и наступает тишина.
И ты, душа моя, живи. Привет собаке, мужу, детям. Мы обязательно приедем — в снегу, в смятении. В любви.

Арт: Наталья Кревских

#svirel_poetry
#текстябрьБП

Вот моё сердце. Плюшевое. Медвежье.
Мало чем отличается от человечьего.
Там, где оно стучит, у меня проплешина.
Подозреваю, что слишком оно засвечено.

Сплю с ней. Хорошая. Шепчет, что я любимый.
Верю. Не вижу резона меня обманывать.
Друг понарошку. Слова могут быть любыми.
Краем бездонного неба края диванные.

Вот моя лапа, пахнущая малиной,
Мёдом янтарным и зайцами шоколадными.
Плакали вместе. Меня целовали в спину.
Я не уверен, что слёзы бывают ватными.

Сны её пахнут кефиром и манной кашей.
Я их понюхал и даже чуть-чуть попробовал.
Ей вызывали доктора. Влажно кашляла.
Значит, опять будут пичкать ее сиропами.

Вот моя нежность. Бархатная, как замша.
Можно стрелять иголками на поражение.
Фея снимает день. Ночь — фланель пижамная.
Я рассказал бы ей столько, но нем с рождения.

Лапы безвольно повисли. Стежки увечные.
Как Квазимодо. Махнулся бы с ним обличием.
Только она, пусть и маленькая, но женщина,
Значит, я должен порвать на клочки обидчиков.

Пуговицы-глаза. И одну эмоцию
К морде навечно приклеил конвейер фабрики.
Желтым светильником с неба рисуют солнце нам,
И по стене на обоях плывут кораблики.

Снег из пуховых подушек кружится в комнате.
Перезимуем. Взойдут по весне подснежники.
В тёплой берлоге лежим, в одеяле скомканном.
Вот моя сказка. Ласковая. Медвежья.

#svirel_poetry
2018г.

Мадам, Вы обознались — я не волк. Обычный спецагент и полицейский. Пока в шелка сморкаются принцесски, я помню про одиннадцатый полк. Дорогу помню, и реки изгиб. Деревню взял отряд головорезов. Кричали дети, лязгало железо. Товарищ ранен, командир погиб. А я слегка контужен топором. Мы славно бились, хохоча зловеще, как бьются за своих любимых женщин. Потом запомнил поезд и паром.

Я был один, и я же был таков. Меня мутило. Пахло чем-то острым. В госпиталях выхаживали сестры, пошли им, небо, лучших женихов. Здесь тихо, колоколенка вдали, а мы забыты богом и народом. Вот так, мадам, и выглядит свобода: я вам про Гойю, вы мне про Дали.
Возможно, это даже ничего. Прошу, мадам, оставьте телефончик, не уходите — бой ещё не кончен. Я точно не заканчивал его.

Душа моя, надеюсь — Вы добры, не станете над копом насмехаться, я сам противник тупости и хамства, не нарушаю правила игры. Нормальный парень, избегаю свар. Вчера узнал — ужасная неделя — хозяйка вновь открытого борделя таскает в лес награбленный товар.

О нет, мадам, отнюдь не пирожки, тут на кону стоят большие куши. Воровка по ночам сбывает души. Мне одному сражаться не с руки, но лес — со мной, и он меня хранит. Я вырос в нём. Родители мечтали, чтоб я горячей не коснулся стали, не стал внутри холодным, как гранит. Сыночек повзрослел, надел броню, сейчас сменил её на униформу. Порой я пью. Поверьте, знаю норму. Мадам, я не прощаюсь. Позвоню.

Пора спешить, у Шапки вызволять (а если смерть — то сразу, без мучений) любителей опасных приключений: корсара, мушкетёра, короля. Ненастоящих, впрочем, как смотреть. Мадам, в объятьях хмеля и муската мужчины все немножечко пираты, разбойники и короли на треть, ударники натянутой струны, летящие, куда подует ветер. И дровосеку надо бы ответить за друга, командира, остальных.
Я посещал бордель. Увы и ах. Охранники такие — просто зайки — меня не допустили до хозяйки, они при связях, рациях, чинах.
Хозяйка — из отпетых дьяволиц. Беретик ярко-красный, волос рыжий.
Бабуля — скупщик, душами барыжит. В цене предполагаются нули.

***
А за углом, где лавочки и сквер, — улыбчива, беззуба, тугоуха, стоит благообразная старуха и перезаряжает револьвер.

#svirel_poetry

2021г.

Имеется в наличии герой, его проблема и его собака, лесной колдун, страдающий люмбаго — геройский постоянный геморрой. Проблема у героя налицо — потребно в скором времени жениться. Невест вокруг не то чтоб вереница, но бегают. Бывает, что трусцой.
Герой воспитан, выращен, взращён в традиционных ценностях, при этом в своих кругах считается поэтом, в чужих кругах — прозаиком ещё, поэтому романтики не чужд, поэтому шагает темным лесом вообще не за каким-то интересом, а по причине всегеройских нужд: найти жену и силу обрести. В придачу сладких молодильных яблок, не помешает говорящий зяблик и самобранка часикам к шести.

Собака рядом. Без нее нельзя. Собака от рождения дворняга. Счастливая: герою лес во благо. Спасибо, заповедная стезя. Вот клён растет, вот рыжий муравей, вот поводы для песен или басен. Пускай жена. Я на жену согласен, желательно ромашковых кровей. Не героиня. Двух не потяну. Мрачнеет лес. Шушукаются кроны.
С апломбом императора Нерона герой заходит в гости к колдуну: я, — молвит, — почему сюда, колдун. Собаку, — молвит, — чудище, не тискай. Отсыпь мне лучше силы богатырской. Супругу я, короче, не найду, чтобы любовь, и борщ, и гранд батман. Ох, чую, вместе мы решим проблему, а я тебе до пятницы поэму, ну, подождёшь до вторника — роман.

Имеется в наличии лешак, великий маг, волшебник, просветитель. Сегодня у него, уж вы простите, неспешна мана, неуверен шаг — вчера лягушку замуж выдавал. Похоже, да, последнюю забрали. Потом какой-то иноземной крале у тыквы починили коленвал. С утра колдун себя назначил злым. Обидел мох, сорвался на физалис. Тропинки моментально завязались в морские, крайне нервные узлы. Открылся на Луне универмаг и начала закапываться Троя. На каждого противного героя найдется свой капризный архимаг. Достав из-под кровати "Арарат", колдун глядит сурово, исподлобья. За дверью стонет воинство циклопье, пугает притаившихся дриад. Разбойник присягает булаве, людей считают облачные овцы.

Освобожденный от геройских опций, имеется обычный человек. Собака сторожит его порог, хвостом виляя радостней и чаще.
Жене поможет зяблик говорящий готовить пышный яблочный пирог.

#svirel_poetry

Всё, — говорит, — я больше не могу. Вези меня, большая черепаха, часами слушать на веранде Баха, употреблять горстями курагу. Искать успокоение в глуши, где речка, поле и бычок-трëхлеток.
Оплакать бы кончину нервных клеток, да боязно за плакальщиц души. Такие кадры надобно беречь от всякого печального мотива. Сплочение иного коллектива — достойное занятие. Сиречь — тяжёлый труд.
А я, хвала богам, давно лишён начальственных амбиций. Гора вдали белеет, как патриций, и танцы на горе по четвергам, и маскарад.
А всё одно устал до постоянной тяжести в затылке. Пленяет радость добровольной ссылки: чаи, газеты, скромный капитал. То пискнет мышь, то звякнут удила. В чулане кто-то дышит. Что-то снится.
Вези меня, большая колесница до полустанка Малые Дела.

***

Наутро просыпается в поту. Скребëт щетину заскорузлый ноготь. Его владелец наказал не трогать алоэ ненасытному коту, последствия лицом изобразив.
Кот впечатлён, коту милей штанина. В окно стучит доярка Антонина: никак собрался, дедушка Сизиф? Вот выгонка, умаялся, поди.

Дед хмыкает, и, мускулом играя, выкатывает солнце из сарая. Иначе солнце может не взойти.

Арт: Эндрю Уайетт

#svirel_poetry
#текстябрьБП

Начнем с того, что парень был не промах, не бедствовал, хотя не жил в хоромах и не живёт, наверно, до сих пор. Катался на скрипучей колымаге, планировал ещё податься в маги, но почему-то не прошёл отбор. Прозрачно намекнули: ну не сто́ит, умишком обделён, лицо простое, тут налицо провинциальный стиль. К подобным экзерсисам не привыкли. Вот если бы ты прикатил на тыкве, другой бы разговор. А так прости. Он вышел, неудачник и тупица. Смеялось солнце, гладя черепицу, весёлый клён стоял, золотогрив, пытался в небе разглядеть Шагала. И колымага фарами мигала, от радости прилично воспарив.

Продолжим тем, что парня звали Робин, и парень был на многое способен. Имея незашторенность души, отправился по городам и весям. На тарантас фонарики повесил, чтоб отличался от других машин. Поехал вдаль по картам бездорожий. Куда деваться с неволшебной рожей, прими за данность и живи, что есть. Зато нашёл приятелей: дракона (бескрылый и объявлен вне закона), семейство гномов (пять, возможно, шесть). Прибились хвостолапые еноты, русалочки — не попадали в ноты, нахальная цветная мелюзга — по виду лепреконы или пикси. И Робин посочувствовал, проникся, но колымага делалась узка. И Робин (посоветовал географ) для будущей транспортировки огров на южном рынке прикупил прицеп. Со свистом по планете колесили. Ловили сны, сажали Иггдрасили, однажды в баре танцевали степ.

Теперь закончим. С этим не проблема. Рассказывал полярный страус эму (его догадку подтвердил койот), что Робин стал волшебником, чего там. Ведёт канал с абсурдопереводом, а магию вообще преподаёт. Нельзя забыть о ржавом драндулете. На ржавом драндулете ездят дети, замечены в непарности носков.
Вздыхает говорящая драцена: найти друзей — действительно бесценно. Вернуться в сказку — пара пустяков.

#svirel_poetry

И на пороге ноября колдуньи расплетают косы. Снега — то мухи, то стрекозы — роятся возле фонаря. Моста ломается рука, назначив цель недостижимой. Скрывая истину за ширмой, неторопливы облака. Превозмогает чей-то сон рубеж оконного проёма. За дверью — маленькая Дрёма и стол на несколько персон. С неслышной музыкой двора переплетаясь голосами, идут, бравируя басами, волшебных сказок мастера, которым боль невмоготу в пространстве этом оголтелом. Смеётся Дрёма, первым делом поставив чайник на плиту. Варенье, сушки, леденцы от лучших в мире кулинаров, блины с проспекта Коммунаров, безе с цитатой Лао Цзы (вообще-то парень был толков). Садятся маги. Чин по чину включают лампу, жгут лучину и призывают светлячков.

А накануне молодых, пока стеснительных морозов еще не время для расспросов, уже настроены лады на совершенно дивный лад тепла, мурчания, покоя. Вот зонтик старого Лукойе, вот джинна плюшевый халат, вот остолопы-сыновья несут отцу живой водицы. Любая сказка пригодится. Одна, естественно, твоя, где ветры тучи теребят, где между нами, строчек между всегда последняя надежда, всегда надежда на тебя. Ты тоже чувствуешь — тиха и депрессивно-постоянна грустит Царевна-Несмеяна, ждёт дорогого жениха, а он жар-птицево перо везёт в ее высокий терем. Наш мир практически потерян, он серый пасмурный перрон. Такое кажется, и пусть. Такое может показаться, но Хемуль Мартовскому Зайцу читает звёзды наизусть.

#svirel_poetry

Арт: Кирилл Челушкин

История местами не нова. Я подгоняю старые слова к альтернативным вариантам жизни. Признаюсь — варианты сплошь не те. Осмысленности, видимо, нигде. Отсутствие ведёт к дороговизне. Мы говорим о смерти: эй, карга, вали отсюда к чёрту на рога. Рога ему пока не обломали. Возможно, это слабое звено. Потом достанем красное вино, и сыр, и хачапури, и ткемали, и будет мир, и будем пировать. Чего ещё — есть крыша, есть кровать, гирлянда с развесёлыми огнями. Вот вазочка с ореховой халвой. По коридору бродит домовой, пришаркивая мягкими ступнями. Волшебных сказок у него — мешок. Давай, кропай какой-нибудь стишок о чëм-нибудь, происходящем где-то: на улице, под липой, в зеркалах. Дела идут, строка не при делах — простые размышления поэта, смешные чудеса на вираже.

На крайне удалëнном рубеже, не помнящем телячьего Макара, сияют звëзды, зреет урожай под лозунгом "делись и умножай". Осенний праздник требует разгара. Ты каждый третий, значит, приглашëн. Вторые часто лезли на рожон. Остались в результате без рожона, не обуздав болезненных страстей. О том, куда нам рассадить гостей, мы думаем всегда и напряжëнно. Нечаянно тряхнули стариной. Царевич, королевич и портной посыпались, крича: спасайся, смута. Зато был обнаружен агроном. Повадился теперь садовый гном — устойчив к химикатам почему-то —хрустальным колокольчиком звенеть: сограждане, всезнающую снедь приказано держать поближе к раю.
Ной сдал ковчег, но выпросил фрегат — отправить смерть с оказией в закат, пусть, правда, никого не забирает ни с неба, ни — тем более — с земли. Чего? Надежда просится? Сели. Наш агроном — противник промежутка.

История стремится прямо в глупь. Прочти её, уважь да приголубь. Ей, братец мой, то радостно, то жутко. Летают Дрëмы, подобрав плащи. Сам домовой, нахваливая щи, нацелился на яблоко получше —
предпочитает зимние сорта. Зевая, тычет ложкой мимо рта, и хмурится, и засыпает тут же.

Арт: Андрей Огиенко

#svirel_poetry
#текстябрьБП

Тепло ли тебе, девица? Не лги. Здесь холодно и солнце отменили, зато в речах — горнило на горниле. Не копят коммунальные долги мои соседи — Ведьма и Творец. Подозреваю — съехали куда-то. Ещё весной искали кандидата в зеленый замок. Может быть, дворец. Прекрасная работа: подноси сердца, желудки, прочие запчасти. Одной планете дали столько счастья — пришлось, не медля, вызывать такси. Естественно, космический тариф, оплата картой, тяга на пределе. Ну, скинулись, смирились, полетели, улыбкой на прощанье одарив.

Смешно ли тебе, девица? Смешно. Мы даже скарлатину смехом лечим. Как вылечим — так заниматься нечем. Вчера пересмотрели "Мимино". Процесс запущен, ход необратим. Концептуально поменялись гномы: мол, с Белоснежкой близко не знакомы. Ларису, мол, Ивановну хотим. Скажите, что случилось, где жила. Любая справка крайне дорога нам. Послали пообщаться с ураганом. Сперва хей-хо, потом уже — ла-ла.

Пора ли тебе, девица? Пора. Куда пора — надеюсь, ты решила. Часами проповедует Страшила чужим ребятам с нашего двора, что время наконец-то поумнеть, подобное доказывает опыт. А крик услышат ранее, чем шепот, а зрелищу поддакивает снедь. Да, мачеха реально неправа, ей надо не подснежников, а мозга. Прости, разочарую — не Морозко. Я дровосек, боготворю дрова. Зима плодит себе бородачей в угоду климатическим широтам.
Но если что — вон там, за поворотом, есть много-много жёлтых кирпичей.

Арт: Joanna Concejo

#svirel_poetry
#текстябрьБП

Драконов нет, по крайней мере, здесь. Срывает листья, кровлю или спесь разбуженный синоптиками ветер. За шторами бушует и гудит. Что прошлое, когда не эрудит, осведомлëнный обо всём на свете: сегодня дождь, а завтра будет снег. Дома отнесены к разряду нег, доступных замерзающему телу. Диапазон лежания широк. Есть телефон (зачеркнуто — шнурок). Звоните исключительно по делу. Держите в тайне, в курсе, у руля. Чертовски далеко до февраля, чтоб воспевать несчастные чернила, в сердцах ругая облачную власть: похоже, дорвалась и зарвалась. Такую непогоду учинила. Финал не помнит собственных начал.

Драконов нет. Ты знаешь — их встречал Создатель Переменных Дислокаций. Живет неплохо, радостно, давно, высматривая в южное окно цветение космических акаций. Пейзаж по нраву, климат угодил. И ловится стабильный крокодил, и прëт кокос, не требуя усилий, и воздух — совершенный кашемир. К тому же, знатно украшают мир воистину Барбос и кот Василий, настолько преуспевший (будь здоров) в науке сотворения миров — сэнсеями повышен до сэмпая. Теперь Барбос: душа его горит. Бросаешь мяч — приносит колорит, Василию ни в чëм не уступая. Однако, разночтения с утра: чего ты понимаешь, конура? Откуда ромб, ты не сходи с ума-то. Василий, это параллелограмм.

Зато по марсианским вечерам — а вечера известного формата — слегка прикрыв туманностью проём, садятся на завалинку втроём (неявственная прелесть синекуры). Летят драконы — соколы-орлы. То выдают протяжное "курлы", то квохчут, как бесхитростные куры, то пламенем плюют через губу. Потом Создатель бьёт себя по лбу: Василий, почему на Солнце пятна? Барбос, спасай Луну от сквозняка.

Драконов нет. У нас наверняка, зато в других вселенных — вероятно.

Арт: Юрий Попов

#svirel_poetry
#текстябрьБП

У меня друг Серёга, мы очень давно знакомы.
У него была бабка, держалась важней наркома.
Ох и жгучая же, ох и вредная была бабка.
Всё таскала цветастый халат и смешные тапки,
ну такие, с помпонами, в стиле "тепло-уютно".
Ох и трудно же было с мегерой Серёге, трудно.
Он таскался за ней — Дон Кихот и несчастный Санчо.
Мы гулять, а он нет,
мы на речку, а он — на дачу.
Или хуже того — оставайся и пялься в телик.

Мы потом разминулись, разъехались, разлетелись.
А недавно вдруг встретились в баре, в полуподвале.
Посмеялись, попели и будто не расставались.
Притаившись, сидели под рёбрами друг у друга.
В баре было тепло. А на улице выла вьюга.
Мы упали в сугроб, беззаботные умпа-лумпы.
И тогда я спросила его, усмехаясь глупо.

— Как там бабушка, шустрик?
(он с детства довольно шустрый)

— Померла, говорит, да давно уже, не тушуйся.
Разве смерть ожидаема, разве кому по силам.
А ведь бабка была — даже дом бы остановила,
про коня уж молчу.
Помню, гроб и священник в рясе.
Я вернулся с поминок и как-то подрастерялся.
Думал, думал — куда мне девать её чашки, плошки.

А потом моя бабушка стала пушистой кошкой.
Я ночами-то раньше подскакивал, как убогий.
А теперь она мягко идёт и ложится в ноги,
начинает мурчать колыбельно, утробно, дрёмно.
И я, знаешь, по-прежнему "внучек" и "несмышлёный".
Я не верю ни в карму, ни в духов, ни в божью милость.
Вроде ж не было кошки — а нате вам, появилась.
Ты не хочешь спросить, почему я решил — что бабка?
С виду кошка — воинственный хвост, коготки на лапках.
Иногда только смотрит в упор желтоглазо, веско —
натоптали, шумят, поселили тут человека —

совпадение или? не много ли совпадений?
Она гладит меня, провожает, даёт мне денег.
Вот вчера прикатила откуда-то две монетки,
ерунда, мелочёвка, а знаешь, цены-то нет им.
Словно снова подросток, краснеющий и неловкий,
а бабуля дала на мороженку с газировкой.
Я не выкинул ни занавески, ни поварёшки,
а то вдруг ненароком обидится бабка-кошка.

Не смотри на меня, я не псих, не дурак, не шизик,
но считаю — у бабок должно быть по девять жизней.
Всё, давай, позвоню, подъезжает твоя карета.
Да, и кстати, забыл — не зови больше бабку вредной.

#svirel_poetry

2021г.

Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Являя образец стыдливой наготы, пустеют города, не впечатляют скверы соцветием идей, бесценностью доктрин. Тем ярче, тем пестрей роскошество витрин, обилие вещей при недостатке веры. И гардероб землист, и горизонт бордов. Какой-нибудь гигант растительных рядов кладёт на козырëк дрожащую конечность, в опоре находя великое родство. Не слушай никого, не бойся ничего. Страх убивает всё, включая человечность.

Спроси же, кто твой враг, и я скажу: ты сам. Мой головастый брат, скорбеть по волосам — не главная стезя, не лучшая потеха. Что выдано тебе — вот тем и дорожи. Но дети в оный раз над пропастью во ржи затеяли игру, не зная игротеха. Попробуй их укрыть от вездесущих жал. О чëм бы ты ни жил, куда бы ни бежал, любовь тебя найдёт, осалит бедолагу. А дальше только свет, и кухонный уют, и чьи-то голоса привет передают, и хохот за столом, и разное — во благо. И старый абажур как юбка полуклёш.

Скажи мне, кто ты есть. Естественно, соврёшь, еще не осознав возможностей посмертья. Пока не при делах твои поводыри. Поэтому молчи, поэтому смотри на небо, что легко главенствует над твердью.

Арт: Олеся Скоробогатая

#svirel_poetry
#текстябрьБП

Альфредо — призрак пятого разряда — старинный замок обожал до слёз. И каменные гроздья винограда, и погреба, и трехголовый пёс с годами явно становились ближе. Горгульи презирали пуритан, фонтан грустил, на статую обижен, наверно, потому что не фонтан. Ветшал фасад, слезала позолота, прикидывалась крыша решетом, когда какой-то клерк из Камелота, теряя шпоры, бряцая щитом, принес письмо: Вам следует явиться тогда-то и туда-то позарез. Всю ночь вздыхала гипсовая львица, минут пятнадцать напрягался пресс — тяжёлого характера (по слухам).
Приветствуя ленивую зарю, Альфредо повелел не падать духом, надеясь уложиться к сентябрю. Раз высшее начальство повелело, хоть призрак ты, хоть собиратель груш — сначала сделай маленькое дело, закрой гештальты, сроки не нарушь. Какая-то неправильная тяга, какая-то секретная скрижаль. Проблема — в доме плотника Сантьяго устали верить в призраков, а жаль. Да что он там воображает, плотник. Да мы его в бараний рог согнём. Ух, Вы у нас ответственный работник. Таких специалистов — днём с огнём. Повойте, попугайте, пошумите. Посуда, кстати, здорово гремит. Кошмары не нуждаются в лимите — у Вас неограниченный лимит. Хозяину старательно махали (хвостами, канделябрами ещё) индийский слоник, живший в опахале, китайский маг (случайно воплощён), компания немолодых циклонов, сообщество чуланной мелюзги, изящная фигурка Аполлона: давай, Альфредо, ставки высоки.

Промчалось лето. Наступила осень (довольно странно, если бы весна). В старинном замке, как в анабиозе, стояла гробовая тишина. Ни карнавала в итальянском стиле, ни толстого весёлого кита. Как будто не бранились, не шутили, как будто не летали никогда. Приснилось то и показалось это. Но первым их заметил календарь: Сантьяго шёл. Над ним летел Альфредо, сияющий, как праздничный алтарь. Случилась бытовая неувязка, досадное затмение в судьбе:
Сантьяго разуверился не в сказках, Сантьяго разуверился в себе. Возможно, он вступил в такую фазу, возможно, надо под ноги смотреть. Альфредо он вообще заметил сразу, решил, что Смерть, воистину и впредь, нагрянула за ним, за мелкой сошкой. Он даже с рукава пылинку сдул. Смерть по кастрюле била поварёшкой, орала дурью, уронила стул. Какие там божественные дали, изношенный пророками хамсин.
Потом кормили уток, рассуждали о чуде, о породах древесин, какая в замке лестница витая, куда вон те туристы погребли. Тут выяснилось — в замке не хватает того, кто может строить корабли. Действительно, какого шелкопряда?

В саду — кентавры, на веранде — смех. Альфредо — призрак пятого разряда. Сантьяго — плотник, прямо лучше всех.

#svirel_poetry

"Не нервничай.
Просто представь, что она вернётся.
Она же всегда возвращается ровно в восемь.
Она будет пахнуть зелёным болотным солнцем,
и чем-то далёким, щемящим,
как будто вовсе
и нет в этом мире вообще ничего прекрасней,
чем тонкие пальцы терзающая осока,
блуждающих ярких огней карнавальный праздник,
кудрявые мхи и заросшие мхами сопки".

И шёл человек на конфорку поставить чайник,
а руки его всё никак не могли согреться,
и чай пах не хрусткими травами, а печалью,
как пахнет несбывшийся путь отменённых рейсов —
прогорклым железом,
бумажных клочков метелью, включившимся автоответчиковым моллюском.
И чай с этим запахом пить уже не хотелось,
хотелось отмыть себя содой и "Пемолюксом".

"Давай успокойся. Представь, что она в дороге.
И в этот момент дорогая подходит к дому,
и скоро затянется в нежной груди воронка,
поскольку ужасно неправильно по-другому,
а значит, уже по-другому и быть не может.
Она поиграет в дорогу, как в прятки-салки,
и скоро появится, с бледной прозрачной кожей,
с глазами как блюдца, похожая на русалку.
Как чувство сакральное,
близкое до озноба.
И в мире не будет вообще никого чудесней.
В трепещущем небе пролягут лесные тропы, за ведьминым кругом затянут дриады песни".

И шёл человек посмотреть новостную ленту,
тянулся как глупый младенчик к заветной кнопке,
и даже пытался окуклиться мягким пледом,
читая рассказы о страшных болотах топких.
Где что-то внутри копошится как жидкий студень,
клокочет, бурлит заманухой и просит пищу.
Как в них с лиходавних времен пропадают люди,
сначала их помнят и ищут,
потом не ищут.
Он снова и снова о жутких читал находках
с коричневым телом
и рыжими волосами.
И только бубнил тихим шёпотом, как экзамен:
"Не думай,
не думай,
не жди ничего плохого.

Расслабься, попробуй расслабиться, медитируй.
Ты море, ты в море, и волны тебя колышут.
Представь, как ключом открывает она квартиру,
и ключ заедает,
и сломанный зонт под мышкой.
В сердцах говорит, говорит, тяжело и гневно.
Он слышит слова, но не может понять их смысл,
поскольку слова — это бабочки-однодневки,
трескучие птицы с пиратских скалистых мысов.
И нет в этом мире вообще ничего бредовей, чем верить их крыльям,
и им придавать значение. Они существуют, пока есть старик-садовник,
и свет, и земля, и роса, и воды течение".

Она появилась,
когда он на грани срыва,
качаясь как будто пластмассовая болванка,
сидел и рассказывал скользким лупастым рыбам,
которых они завели в трехлитровой банке,
как в зыбких болотах немецких, английских, датских
седые и очень усатые полисмены черкают в казенных блокнотах координаты, и думают:
"Боже, да что за дурная смена",
и тащат в участок одну из болотных мумий,
и долго детей поучают, для их же блага:
"Вот дядя не слушался,
дядя упал и умер".
А дети пугаются и начинают плакать.
И умный учёный, который был чьим-то мужем,
отцом или братом,
но точно был чьим-то сыном —
в желудке потом изучает последний ужин: похлёбка и овощи, зерна и ломтик сыра.

Люби,
оставайся внутри молодым и летним.
И в мире не будет вообще ничего такого.
Любой из боёв для тебя может стать последним,
но если тебя кто-то ждёт, то всегда есть повод
вернуться,
остаться и тьму озарить свечами,
найти долгожданный покой, как находят клевер.
Он молча уходит на кухню и ставит чайник,
она берет чашку,
и руки его теплеют.

#svirel_poetry

2020г.

Вот Серый Волк. Он смотрит на Луну, предчувствуя, частично предвкушая. Луна, конечно, выросла большая. Волк думает: не выдержу, лизну. Светило априори Колобок. Анфас понятен, с профилем проблемы. Везде неразрешенные дилеммы. Искусство превращается в лубок — свидетельствует заячья изба, лисичкин хлеб, кудрявый ведьмин волос. Погода шепчет, потеряла голос. Довольны домовые: нам труба, варенье, самовар, свечной нагар, возможные корицы с имбирями.

Разносится над всеми октябрями во все края вещательное "кар". Нисколько не шекспировский сонет. Нора (аналогично — подворотня) печалится: такое вот сегодня, другого нет. Вот так-таки и нет.
Назавтра волк, лесное существо, к решению приблизившись вплотную, отыщет заводскую проходную, что сразу в люди выведет его, отринув лапы, суетность и гнëт. Потом, однажды, только не при детях, волк скажет: а ведь я, дружок, из "этих", и, что вполне естественно, всплакнëт. Хотя здесь тоже клëвые места. Ловись-ловись, мерцающая рыба, от Мурманска до самого Магриба.

Вот Серый Волк. Душа его проста. По лесу бродит старый Дровосек, пока его сердечная зазноба в окно глядит, стараясь, чтобы в оба. И вяжет лыко, и скребëт сусек.

Арт: Павел Назим

#svirel_poetry
#текстябрьБП

Так, не видя ни зги, понимаешь, что цель близка. Настоящее время нередко есть дань былому. Впрочем, стоит заметить — едва ли стелил солому, наблюдая падение нравов, смешной брюзга. Впрочем, надо признать — ты и сам далеко не свят, никого ты не спас, никому не помог, похоже. Только сбился с дороги, продрог до гусиной кожи. Не зовут, не жалеют, не пустят в калашный ряд. Не особо, конечно, хотел. Предпочёл трамвай. Или фирменный поезд. Возможно, комплект оленей. Бухгалтерия спишет усталость на признак лени. Не отлынивай, в общем. Вставай, дорогой, вставай. Если долго и муторно ждать от судьбы пинка —получаешь вполне судьбоносную оплеуху. Безобидная скука подчас убивает муху, невзирая на то, что натура её тонка.

Так, предчувствуя гибель, срывается лист, весьма сокрушаясь — обидно, опять не увидел зиму. При создании флоры творец тяготел к сим-симу. Вероятно, хотел, чтобы сытой была зима: и прованские травы, и сальса, и наршараб. Понимает высокую кухню в буквальном смысле. Нынче штиль за окном у творца. Паруса повисли. Моряки, поднатужась, с ковчега спускают трап. Значит, завтра пойдут по земле, ускоряя шаг, капитаны, разбившись попарно, а то по группам. Принцип шага — строжайший запрет на ходьбу по трупам.
Солидарен иной перекрёсток, не тот большак, ибо редкий большак не бравирует — я велик. Элемент перспективы воистину многопланов. Остаётся дождаться пришествия капитанов.
Так, заглянут с оказией, спросят: живой, старик?

Скажут: холодно здесь. Лучше ноги держи в тепле. Слушай, чаю попьëм и оставим тебя в покое.
Так наступит оно — вот бы знать, что оно такое — бесконечное мирное время на всей земле.

Арт: Эндрю Уайетт

#svirel_poetry
#текстябрьБП

И плавно день перетекает в синь, планируя не длиться дольше века. Лежит на кресле тень от человека. Несётся стрекозиное такси маршрутом неслучившейся беды. Блестит звезда у ангела в петлице. По-деловому изучают лица пустынные калашные ряды. Восток опаслив, запад молчалив, до севера нет никакого дела. Толпа летящих к югу поредела. У бабушки в кладовке был залив, собственноручно связанный на днях, копирующий контур Сенегала. Бабуля иногда туда сбегала. Вкушала мидий, сидя на камнях. Брала бутылку красного вина, хорошего, а не из концентрата. Махали ей весёлые пираты: нам повезло, мадам опять одна? Судачат, что в портовом кабаке на этот счёт есть множество теорий.

Когда бабуля возвращалась с моря с поющими ракушками в кульке, старалась домочадцам не мешать: ни креслу, ни серванту, ни буфету, ни Гоголю карманному, ни Фету. Фарфорового белого мыша нёс на спине приземистый комод. Мыша и семь слонов, на всякий случай. На тесной кухне сох пырей ползучий, и пижма, и журнал нелепых мод. Над ними возвышался геркулес. Но ветры здесь особенные дули, наверно, потому что у бабули на чердаке шумел дремучий лес, недавно сшитый ей из лоскутов, вблизи напоминавший одеяло.
Старуха иногда туда гуляла. Рвала малину с колдовских кустов, росы в бутылку наливала всклянь, кивала муравьиному амбару. Сны приносила Лешему в хибару: опять одна, голубушка? Ты глянь. Болтают сойки: в гоблинской норе на этот счёт есть множество гипотез (придумывают гномы, озаботясь писательством, особо в ноябре). И небо доставало ей до пят, когда бабуля покидала чащу, и прошлое мешалось с настоящим, и половицы, жалобно скрипя, пеняли на волнение в душе: всё шляется, поди уже мозоли. Ещё гора была на антресоли плюс радуга в цветном карандаше. Туман, удачно скрадывая твердь, ютился в уголке, дружил с порогом. Торшер считал себя единорогом.

Престранно жизнь перетекает в смерть, в безвременье, вместилище тоски. Искусство не нуждается в эксперте. А если Смерть — бабуля свяжет Смерти зелёные в полосочку носки. По облакам, в плетении тенет, они пойдут, неправильно, несмело. Бабуля спросит: как ты, Смерть, поела? И Смерть кивнёт, хотя, конечно, нет. Соврёт, но первый раз за кучу лет. Запутавшись в роскошестве хламиды, Смерть скажет: стоп, а как же пирамиды, а как же звёзды в кухонном столе? Ты им нужна. Ты, правда, им нужна. Прости, чутьё сегодня подкачало.

И хлопнет дверь небесного начала, и кто-то крикнет: Смерть, чего одна?

#svirel_poetry

Бывает, что не спится, хоть убей. В часах неторопливый скарабей куда-то катит круглые минуты. Окном из ночи вырезан квадрат. И звёзды в сотни ватт или карат над старой крышей старого зануды.

Когда он был моложе и стройней, в своей великосеверной стране, где граждане не склонны к сантиментам, работал неплохим часовщиком. На развалюхе с маленьким флажком, как заводной, мотался по клиентам, в сердцах ругая пробки на мосту. Ещё практиковал условный стук: два длинных, три коротких, снова длинный. И, пачкая ботинками паркет, сутулился, протягивал пакет с какой-нибудь исчезнувшей былиной, забытой сказкой, полной чепухой. Поскольку часовщик. И неплохой. Плюс человек, какая ж тут интрига. Для видящих в любые времена смертей гораздо больше, чем одна, для слышащих гораздо больше крика.
Не брал презренных денег часовщик , хотя давали, ведь особый шик в подобном расточительстве. В довесок предоставлялся гарантийный срок. И многие пытались, чтобы впрок, чтоб счастья в каждый временной отрезок. Заказывали сказкам паспарту.

А часовщик приподнимал картуз, приглаживал взлохмаченные патлы и уезжал. У дальней АЗС сворачивал в Будильниковый Лес, поверь — в нём куковали даже дятлы. Там непременно доставал улов: улыбку, смех, цепочку добрых слов, рисунок, оказавшийся крылатым. Напольные часы гудели: свой. Ужасный древний ящер часовой довольно ухмылялся циферблатом, и хвост его пружинил, как батут. И каждый знал: уже не пропадут истории болтливых шестерёнок, дрожащих стрелок, звонкой мишуры. Давай, готово, принимай дары: легенды деловых китайских джонок, рождение вселенной детских книг, причины, по которым бил родник на кухне, где король готовил ужин, медвежий сон, что подсмотрел карел.
Но постепенно часовщик старел, стал близорук, ворчлив, не очень нужен себе, зато лоялен к мелюзге. Зато теперь к прекрасному брюзге, пытаясь (тщетно) избежать огласки, Будильниковый Лес приходит сам, и треплет старика по волосам, и тикает, рассказывая сказки.

Арт: Яцек Йерка (Jacek Yerka)

#svirel_poetry

Франческа, я влюблен. И всякий раз, когда я сочиняю парафраз, мне кажется, что музы недостоин. Здесь, что ни день, то драки и грызня. Ребята в штатском, буйных приструня, приходят пошатать мои устои. Их жёнушки — сплошь бархат и парча. А я влюбился в дочку скрипача. Ее отец сказал — ты принят в стаю. Он просто гений ноты и смычка. Вивальди был бы рад наверняка: какая, дескать, смена подрастает.

Франческа, драгоценная сестра. Зимой здесь даже молодость стара, на площади катки не заливают. А я влюблен, как мальчик, а не муж. Вожу невесту в оперу. К тому ж, в музей искусств мы ездим на трамвае, конфетными обертками шурша. Моя невеста слишком хороша, скромна, другим наделена талантом: то ящерка она, то скарабей. Мне даже иногда не по себе: вот что мне делать с этим бриллиантом?
Сестра, за виртуозную игру ее отец приставлен ко двору. Ругается, смешно и даже мило. Там, что ни ночь, то заговор и бунт. В итоге, как сказал один горбун — одна теперь надежда на могилу. Мы встретились за шахматной доской. Не время собираться на покой. Не тронь, коса, моих родных и близких. И всю страну. И весь архипелаг. Обидно, что король не видит, как вращаются космические диски: великих древних солнц, великих лун.
Король решает, что подать к столу, какой оттенок должен быть у лилий. Глобально — это Канцлер. Да, неплох, ну если бы не думал, что он бог, наверно, много на него взвалили.

Франческа, мы наметили побег. Готовь бродягам ужин и ночлег. Здесь все реально съехали с катушек: одна из уважаемых семей прикуривает от горящих змей и с дьяволом торгуется за души. Франческа, не метафора, увы. Сосед — носитель крупной головы — у дома держит ледяного волка. На Библии клянётся, что живой. На плёнку записал звериный вой. Включает по субботам. Ненадолго. Франческа, я за правду не плачу. Ещё велели судьи скрипачу (рекомендуем, просто намекаем) отречься от проклятой ноты "ля". Испуганными проще управлять. Поэтому тоска, тоска такая. Здесь, что ни шаг, то преступил закон. Любимая — то кошка, то дракон — ужасно беспокоится о змеях. О волке, обо мне и об отце. Мне кажется — мы точно чья-то цель. Король недавно выбирал камею.

Большое счастье, что, хвала творцу, меня не приглашают ко дворцу, преисполняя гордости и спеси. Вина здесь море, жаль, по вкусу — кровь. Пишу тебе: три места приготовь. Не бойся. Их ужасно это бесит.

Сверкают в небе спицы колеса. В дорогу собирается гроза. И темнота, и холодно, и ветер. Франческа в поле. Поле как волна.
И леденеет, и горит она. И не боится ничего на свете.

#svirel_poetry

Забыть о чëм-то. Помнить ни о чëм. Дверь открывать неведомым ключом, встречать в кафе драконов или огров. Не требовать от мира новизны. Естественно, любить цветные сны. Довольно неплохой кинематограф, хотя и неизвестен сценарист. Придёт зима, и снег везде, искрист. Нальют вина, вручат печатный пряник, порадовав отсутствием кнута. Не обессудь — история не та. Смотри за грань — увидишь многогранник.
Смотри на небо, в небо, в никуда. Вот мелом нарисована звезда. Господь ведёт космической указкой, сдувая антрацитовую пыль. И ты рождён, чтоб наконец-то быль немного, ненадолго сделать сказкой. Бывает, говорят, наоборот. На перекрёстке маленький народ решает, кто румяней и белее, без помощи зеркал. Они же врут, но воздавай им должное за труд, за правоту, за истину болея.

Простить кого-то. Не винить себя. Молчание на паузы дробя, носить в кармане взвешенное слово. В каком-нибудь придуманном лесу молиться годовому колесу и зверя охранять от зверолова, в избушке ведьмы наведя уют. Придёт весна, и птицы запоют, и воды потекут, и станет счастье. Вернувшись в город, обнаружить, что всё тот же цирк, всё то же шапито, но воздух опьяняет в одночасье: халва и мёд. Их продавец ленив. Дорога, направление сменив, наверняка гордится пируэтом. И ты, знаток витиеватых фраз, пиши о чудесах, в который раз ошибочно причисленный к поэтам. Бессмертие доказано, туше. А на ближайшей улице уже — вернулись, бедолаги, не стерпели — Кот примеряет замшевый сапог. И по аллее катится клубок, и тарахтит над крышами пропеллер.

Арт: Rachel Grant

#svirel_poetry
#текстябрьБП

Санкт-Петербург!

У нас тут намечается маленький уютный концерт тире презентация тире сразу два дня рождения. Накопились поводы:

Во-первых, случилась тёплая книга "Дом 43" благодаря издательству "Союз Писателей". Там мои сказки и чудесные иллюстрации Саши Нефертити. Решили, что не подобает обходить сей знаменательный факт стороной и устроить запоздалую осеннюю презентацию. Ноябрь — самое подходящее время для Домов, оранжевых фонарей и сердечного тепла.

Во-вторых, в ноябре мы обе родились: Саша 6 ноября, а я 24. Хотя, конечно, нашей особой заслуги тут нет, но опять же — мелочь, а приятно. Тем более, две мелочи.

В-третьих, Евгений Женевьев тоже с нами, потому что концерт без Жени — не концерт, а ерунда какая-то. Ну и просто мы его любим. И вы.

Поэтому 23 ноября, в субботу, Санкт-Петербург — добрые ведьмы, коты, драконы, путешествия на край земли и обратно в сжатые сроки, домовые и дома, шляпы и шляпники ждут вас. Будут песни, сказки, книги, настоящие картины (как иллюстрации, но большие и цветные) и ещё разная невозможная красота, то есть...

концерт Резной Свирели, Саши Нефертити и Евгения Женевьева. Лофт-пространство Эквиум. Праздник начинается в 19-00.

Количество обниманий неограниченно.
Ограничено количество билетов — всего 50.

Пока они вот здесь лежат: https://vk.com/away.php?to=https%3A%2F%2Fspb.qtickets.events%2F135101-reznaya-svirel-sasha-nefertiti-evgeniy-zhenevev-ekvium-loft&cc_key=

Найдётся повод к неохоте при изворотливом уме. Зима реально на подходе, так мы готовимся к зиме. Пока у Бога наши руки, то волноваться не с руки. Стрижëм оленей, чиним угги, шьем на досуге колпаки. Тоскливо — нюхаем нероли, пьем валерьянку из горлá. Увы, сегодняшние тролли терпеть не могут зеркала, зато мы наняли артистов из труппы имени Весны. И сценарист у них неистов, и лица нужной кривизны. Сейчас, туды его налево, кругом одни полутона. Нет на престоле королевы? Товарищ, верь, взойдет она при соучастии салазок и при содействии коньков. Здесь все герои. Правда, сказок. И ты герой — гляди, каков. Кому-то ты второстепенный, кому-то главный персонаж. И лес, и море с белой пеной, и ель, которая сосна ж.

Уже трещат в печи поленья, уже активен Йольский Кот. Неровен час, и, к сожаленью, неровен день. Неровен год. Что до меня — был у Мороза в его высоком терему. Смотрели снег, читали прозу, остановились на Му-Му. Клянусь, я сделался не бодр, подумав: где-нибудь в глуши стареет мальчик Дядя Фёдор плюс остальные малыши. Никто заметку не покажет, никто не скажет: не отдам. Одна отрада — пискнет гаджет нетерпеливое "кто там". Я тут решил — спасибо Деду за ширь мыслительных долин — возможно, в праздники приеду. Сижу, пакую гуталин. Доставит радость адресанту (есть ощущение, имхо). Оставлю Дедушку на Санту. Отлично может "хо-хо-хо". Вполне пушистыми браздами категорически воспет. Он будет гнать пургу (местами).

Я — долго гнать велосипед.

Арт: Екатерина Бауман

#svirel_poetry
#текстябрьБП

Джузеппе разучился колдовать. И это было крайне неприятно. Нарушилась традиция, плеяда. Устала левитировать кровать. Потом короче стала долгота. Потом пропала в ванной Атлантида. У пылесоса — тихого бандита — открылась аллергия на кота. Кот резко перестал ловить ничто. Не топали по крышам домовые. Обычники, заняв передовые, из тонкой спицы сделали флагшток и воздрузили запылённый флаг, не сразу, после длительных исканий. Последними свалили могикане, сказали на прощание: всех благ.
Джузеппе жил, но через "не могу". К порогу море приходило, пенясь, когда Джузеппе, грустный отщепенец, построил дом себе на берегу. Купил у грека парус, лёгкий ял. Вообще не помогло, такая жалость. Реальность, словно горлышко, сужалась, и, кажется, Джузеппе в ней застрял.

Русалка Салли разучилась петь, а петь русалке здорово хотелось. Опять же человекорыботело. Проснись и пой, теперь, навеки, впредь. Нет, голос у русалки не пропал. Рыдала в пену, горло полоскала. Акулы издевались, зубоскалы. У Посейдона намечался бал (не поощрялась обществом уха). Неправильная рыба терпеливо таскалась к ведьмам темного залива, но всё равно давала петуха. Белок луны катился по кривой в ту ночь, когда, богам противореча, произошла нечаянная встреча, приобретая статус роковой. С претензией на "оставляя след" в истории, отложенной для смерти. Немаловажный факт хочу отметить — Джузеппе пел отлично. С юных лет. Русалка щедро источала йод, пока Джузеппе изучал фигуру: ты маг, Джузеппе, ты великий гуру. Дай голос. Мой чего-то не поёт.

Встаёт Джузеппе рановато, но не чувствует сонливости ни грамма. Разыгрывая утреннюю драму, подслеповато щурится в окно, а там летят драконы по дуге, поёт русалка низким баритоном. В кладовке чертыхаются тритоны, и домовой кряхтит на чердаке. Паук плетёт под лестницей гамак по чертёжу, по схеме, чин по чину. Стул говорит: Джузеппе молодчина, Джузеппе самый настоящий маг.
Волшебник даже злится: не смеши, мне ману восстанавливать полгода, а помогать — не магия, работа нормальной человеческой души.

Арт: Анна Десницкая