дом игральных костей

​​Может ли перфекционизм быть связан с прокрастинацией? Часто пишут, что прокрастинация - это не совсем лень. Но если задуматься всерьез, то, кажется, лень и прокрастинация вообще существуют в разных плоскостях. Прокрастинация – это понятие из сферы о том, как работает мышление, появившееся для того, чтобы вывести понятие «лень» из этического контекста и деконструировать. Правда, люди уже вернули его обратно в сферу этики – это как в случае ругательств. Эмоциональная составляющая и желание людей использовать понятия как инструменты для удовлетворения своих желаний и порывов смещает любое понятие в плоскость этики (об этом ниже), если есть хотя бы малейшая ассоциативная связь. Так осел стал задницей в английском, а дебил – ругательством. То же произошло и с прокрастинацией.

А вот лень – старое понятие, и оно изначально связано с моралью и этикой. И оно очень абстрактное и как будто бы составленное из нескольких, если присмотреться. Фундаментально есть нежелание и, отдельно, неспособность что-то делать. А еще есть желание делать что-то другое. А лень – это смесь-вырезка из конкретных желаний, нежеланий и неспособностей делать какие-то конкретный вещи, которые в пространстве этики промаркированы как «хорошие», «позитивные», «правильные». Лень - это про этические вопросы, а не про то, как работает мышление. Это понятие указывает на какую-то высокоуровневую структуру, повторяющуюся и за счет этого кажущуюся/являющуюся закономерностью соответствующего уровня организации жизни. Этику можно представить как отдельное пространство, так как там явно есть какой-то собственный набор закономерностей и набор понятий-элементов-феноменов. А наличие особого набора закономерностей, применимых только к особому набору понятий-элементов феноменов - хорошее определение для "пространства" и "уровня организации". При этом "пространство" существует и эволюционирует отдельно в двух ипостасях и по-разному - внутри одного человека и между людьми, но в каждом случае оно не может существовать без структуры, выстроенной особыми закономерностями, которые не работают в других пространствах с другими закономерностями.

Ситуация, когда происходит смешение разных понятий в одно, или когда происходит подмена, выстраивается наличием двух факторов. Первый - это то, что для каждого человека с его уникальной мотивацией и желаниями понятия - это не только символы, но инструменты для исполнения этих уникальных желаний. Второе - это наличие подходящего пространства, в котором существует возможность смешать и подменить понятия. Если этого пространства не было, а идея, как смешать или подменить понятия появилась, то эта идея становится основой для нового пространства.

Вероятно, подобный механизм формирования нового лежит в основе всего творчества, и на уровне появления новых произведений, и на уровне формирования новых пространств в культуре из отдельных произведений. Так происходит в случае с жанрами, например, где конкретный музыкант и конкретный трек становятся точкой «Большого взрыва» для пространства нового жанра. Правда, вероятно, неправильно думать, что в одном треке содержится все, что было нужно для формирования пространства. Тут как в случае с местом личности в истории или с вопросом о курице и яйце, или с проблемой «бытие определяет сознание или сознание – бытие». Культурный код создает контекст и почву особой формы для появления нового. Личность – это частичка, в которой это движение истории воплощается. Культурный код встречает подходящий «станок» (так же сформированный контекстом) и вытачивает на нем из рожденного вербальным, но пока что невербализированного духа времени конкретную ощутимую вербализированную форму.

Пророк не предсказывает будущее, он его формирует по принципу «не думай о белой обезьяне» (например, когда придумывает понятие «невроз»). В этом, а не в умении моделировать будущее, заключается сокровенная сила, делающая пророчества самоисполняющимися. Интересно, что не сразу осознаваемая суть вот этой мысли выше, как и любой подобной объясняющей что-то мысли, состоит в том, чтобы найти способ нейтрализовать механизм, порождающий и дающий силу тому, что объясняется. И единственная (раз уж не думать не получится) возможность сделать это (не думать о буквальной белой обезьяне) – это думать о белой обезьяне как о концепте, объясняющем суть пророчеств и суть мышления. В таком случае ты БУКВАЛЬНО научаешься НЕ думать о БУКВАЛЬНОЙ белой обезьяне – от образа животного, покрытого белым мехом остается лишь фантик, встроенный в изображение феномена пророчества, построенного на невозможности не думать об упомянутом. Это изображение объясняет его суть и через превращение «двигателя» этого феномена в «фантик» ломает его. Может быть, в этом заключается мотивация всех попыток окинуть взглядом сверху что-либо: выйти из пространства, в котором работают соответствующие правила и так лишить их власти над собой.

Понимание того, что наделяет конкретную мысль силой понимания, лишает ее этой силы. Объяснения лишают объясняемое жизни, это как вскрыть живое существо: понимание убивает «магию», а в случае, описанном выше, - понимание понимания убивает «магию» понимания. Интересно, что «магия» - это ведь в своей сути что-то действующее, но непонятное, и как только понимание появляется, - это уже не магия. Объяснение феномена пророчеств вытягивает жизнь из яркого образа белой обезьяны, лишает словосочетание визуализации, выветривает, улетучивает и гасит смысл, перетягивает внимание на новый образ меткой мысли, заметившей, что образ белой обезьяны хорош для объяснения того, как мыслит человек. Также и жизнь «улетучивается» и гаснет, когда экспериментатор достает из лабораторной крысы содержимое, чтобы крысу «объяснить». Неслучайно все-таки традиция речи сделала жизнь «улетающей» и «гаснущей» в момент смерти.

В вопросе о происхождении истины можно пройти от понимания истины как достоверности к представлению о ней как о понимании. И в поиске природы этого понятия важно, что, во-первых, смысл обретает власть над человеком, когда понимание случается, а во-вторых – что человек может сопротивляться даже уже свершившемуся пониманию. Вероятно, природа процессов, происходящих со смыслами в истории, заключается именно в этом сопротивлении, и поэтому же истина в некоторых интерпретациях представляется недостижимой или вообще не существующей. Люди сопротивляются пониманию разными способами: примитивными, не рождающими продолжений – когда вытесняют то, что поняли, или «забалтывают» это, и более совершенными – когда создают новые смыслы, бросая взгляд сверху на старые.

Вероятно, поэтому диалектическое движение имеет вид спирали – новый смысл противопоставлен старому, еще более новый – предыдущему, и поэтому похож на старый. Но так как это движение каждый раз направлено вовне из предыдущего пространства правил отвергаемого смысла, отрицание отрицания не может совпадать с первоначальной мыслью. Человек, который первым взглянул на все это сверху, ожидаемо посчитал себя концом истории – он вышел из пространства, в котором существует «спираль», когда описал ее. Но: он сразу же стал продолжением этого «фрактала». Сделать себя неуязвимым к дальнейшему движению нельзя, ты остаешься в том же потоке поднимающихся друг над другом мета-мыслей до тех пор, пока тебя можно понять. И: ты можешь осознать (читай: понять) и это, и попытаться защититься искусственным усложнением созданного тобой нового смысла, - но у тебя не выйдет. Поэтому и первый текст о природе диалектики, и текст о природе текста о природе диалектики тоже станут «фантиками». Забавно, что в контексте всей мысли получается, что и само это только что прозвучавшее предсказание – всего лишь попытка найти новый способ защититься от новых смыслов, создав «пророчество». И это – тоже. И это.

Понимание подчиняет человека, но без этого подчиняющего понимания не может случиться и противостояния и освобождения. Это указывает на что-то фундаментальное о свободе, о людях, об их взаимодействии и природе, о жизни в целом (недаром Гегель обращался к образу распускающегося цветка). Неживая природа работает иначе, а вот все живое – это накапливающее следы-отражения зеркало, которое одно обладает возможностью парадоксальной свободы через отрицание несвободы.

Сосуществование, противоборство и вечный поток сменяющих друг друга смыслов отпечатывается в одном и том же зеркале: и в «смертной соме» и в «бессмертном сознании». Это создает систему противовесов, циклы обратной связи и баланс между экспоненциальными зависимостями. Сбои в этой системе обладают огромным влиянием, особенно в контексте того, что все точечные зависимости связаны друг с другом в единую сеть, где, потянув за одну нить, влияешь на всю сеть сразу. Баланс сохраняется за счет ассиметричной системы противовесов - других экспоненциальных зависимостей. Их взаимное влияние почти никогда не бывает симметричным за счет того, что было описано выше: новые смысла рождаются через выход из пространства старых. В физиологических механизмах мы видим отпечаток эволюции микроорганизмов, которые перешли от противоборства к сосуществованию, в первобытных закономерностях высшей нервной деятельности и эмоциональных реакций человека – отпечаток истории обезьяны, которая успела пожить и в безопасности/довольстве на деревьях, и в суровых условиях саванны. А в конкретных мыслях людей мы видим, с одной стороны, отпечатки диалектического движения культуры, а с другой, - личный опыт изменения мировоззрения. Это создает, в том числе, сверхдетализированную систему убеждений и взаимоотношений. На уровне одной жизни это проявляется, например, в том, что человек исполняет свой долг, но не тогда, когда исполнения этого долга агрессивно требуют те, на кого этот долг направлен, а в масштабе социальных явлений можно вспомнить уже упомянутые самоисполняющиеся пророчества или, например, кривую Лаффера.

Человеком управляет то, что он понимает, но только до тех пор, пока он не додумается взлететь над этим смыслом и придумать свой. Поэтому для некоторых людей простые разжеванные смыслы - это что-то мимолетное. Это зависит от множества факторов, не только от ума. Умный человек может долго держаться за простую мысль и не сомневаться в ней. При этом ценят люди то, до чего дошли сами, поэтому хороши те способы подачи смыслов, которые работают по принципу майевтики или долго водят кругами, выдавая важное в самом конце (это один из механизмов запоминания - мозгу важно, что было в конце). Важно, вступает ли смысл в конфликт с опытом и есть ли вообще возможность для буквальной проверки смысла (тут отдельный вопрос, как возможно понимание того, для чего у человека нет опыта, и что сама возможность понимания смысла без опыта говорит о смысле и об опыте). Еще важно, что бывают ситуации, где есть предчувствие понимания, но оно дается не до конца или не дается совсем. В философии это можно назвать самым важным аспектом. Что сильнее делает философское вопрошание бесконечным, особенно на контрасте с научным знанием, которое в большинстве сфер (особенно прикладных) конечно, а в редких вопросах похоже на философию (математика, теоретическая физика, нейробиология, происхождение жизни, теория хаоса) - ответ все время отдаляется, и чем больше научные вопросы на философские, тем они “бесконечнее”? Только ли в их сложности дело? Что делает главные философские ответы такими неуловимыми? Про них забывают, от них устают, они надоедают, за это их считают неактуальными и неважными, неуместными. В чем дело? В постоянном появлении новых смыслов из-за самой природы понимания, которая создает основу для нового смысла тем, что оно произошло? Или же дело в максимальной абстрактности и сложности проверки на своем опыте? Или в том, что, наоборот, это опыт, который буквально дан каждому и максимально близок? Или потому как раз, что он максимально близок, но поэтому же доступен только тебе? Или потому, что опыт восприятия подстраивается под понимание? Но почему тогда появляется новое понимание, если опыт подстроился к старому? Какова мотивация и причина отвержения старого смысла в масштабе жизни отдельного человека? В новом опыте? В стремлении превосходству? В природе и в конечности удовлетворения? Интересно, что есть тонкий баланс между удобоваримостью смысла для человека (сложно давшийся смысл дольше будет актуальным) и умением и привычкой человека впитывать новые смыслы (если приучить человека “грызть гранит”, приучить к сложной подаче, которая призвана задержать смысл в его голове, как что-то ценное за счет приложенных усилий, это создаст привычку постоянно обновлять смыслы, если “пробудить ото сна” кого-то, потом не получится его остановить, и то, что его пробудило, он тоже отбросит).

Если принять то, что понимание - это сохраняющееся во времени ощущение понимания, то истинное утверждение - это длящееся понимание, а ложное утверждение - это понимание, которое прервалось. Наиболее надежный способ сохранения ощущения понимания - это найти то, что обладает предсказательной силой. Способность предсказывать будущее - главный критерий истины. Наука объясняет мир потому, что она его объясняет в смысле самого значения слова "объяснение" - дает понимание, которое не разрушается проверками. При этом остается важным тот момент, что истина в таком случае должна быть "объективной" и признаваться как "длящееся понимание" большинством людей (здесь придется игнорировать феноменологический подход, так как в рамках его нужно еще доказать, что "другие" - не только часть "я": доказать именно это, а не то, что они "существуют"). Восприятие человека с измененным сознанием тут придется игнорировать, для него "длящееся понимание" может быть иным. Также остается вопрос с концепциями в теоретической физике, которые в буквальном своем смысле не понимаются никем. И здесь приходится иметь дело со "смещенным пониманием", интерпретацией, которое может меняться, не теряя при этом своей предсказательной силы. Вероятно, такое "текучее" понимание, движущееся вокруг одного предсказывающего механизма, также следует считать "истиной". Важно, что, в целом, почти все научное знание является таким "текучим" пониманием, а если рассматривать идеи, неподвластные научному методу, которые при этом не являются "прерванным" пониманием, а продолжают меняться, то их стоит рассматривать как еще один вид "истины".

​​В фантастических и фэнтезийных историях достаточно часто встречается мотив, когда что-то скрытое или спрятанное можно добыть, вложив какой-то особенный "ключ": дверь открывается кровью особого существа, знаки зажигаются в особом лунном свете, для получения ответа от оракула нужно сказать слова на особом языке или применить магию, карта, скрытая внутри артефакта, открывается применением Силы. Вероятно, причина популярности этого мотива заключается в том, что это аллегория на фундаментальное свойство жизни. Дело не просто в том, что Сила – это ключ, а магия - это пропуск. Чаще всего это иллюстрируется так, как будто "ключ" и "пропуск" напрямую участвуют в работе эдакого саморазворачивающегося алгоритма. Они - и недостающая часть, и "ключ", и "топливо". Все эти выдуманные явления не просто открывают дверь к отдельно существующему результату, а напрямую участвуют в построении ситуации - конечной формы, которая и есть результат. Вообще, даже самый простой ключ действует по тому же принципу, а самые сложные явления в природе в своей сути содержат ту же модель, что и обычный замок. Затворенность механизма при отсутствии нужной формы внутри него – это не только то, как работает замок, но и как работает понимание, как работает реакция, поведение, как работает мышление. Открытие замка установкой ключа в скажину, когда каждый зубчик определенной формы и длины встает на свое место и только так дает протиснуться, повернуться скрытой силе механизма – это один из символов того, как работает мышление. Когда в бак двигателя заливается топливо, оно тоже становится ключом – за счет формы молекул, его составляющих. Определенное количество потока энергии, обладающего особой формой – это тоже ключ и тоже символ. В целом, вся жизнь подчинена принципу совпадения подходящих как ключ к замку форм (эмерджентно-схожих), так что ключ и замок – это символы жизни. В случае, когда есть вышеупомянутый пример сложного замка, в котором ключ – это недостающая часть алгоритма саморазвертки – это буквально модель жизни. Вероятно, дело тут даже не в том, что это механизм существования жизни (в том смысле, что мог бы быть и другой), а в том, что такой механизм существования материи и называется жизнью.

С Римом параллели очень даже напрашиваются. Ветинари – приятное исключение, но у последних патрициев Анк-Морпорка придури, как у худших римских императоров, да и мрут они, как правители периода Принципата (особенная жесть творилась с солдатскими императорами: подавляющее большинство умерло не своей смертью). А средневековый вольный город и тем более город-государство – это вообще очень неплохое сравнение для Анк-Морпорка. Что бы и не вдохновиться? Правда технически патрициев Анк-Морпорка, на мой взгляд, уместнее всего было бы сравнивать с дожами в северо-итальянских городах-государствах, но это вообще отдельный разговор.

А теперь следите за руками, имеется ещё кое-что. 😉

Есть место и исторический период, когда слово «патриций» действительно обозначало де-факто независимого правителя. Дела обстоят следующим образом. В Византии при Константине слово патрикий (др.-греч. πατρίκιος) стало использоваться как обозначение личного почетного титула, который присваивался за выдающиеся заслуги. Кстати, в античной латыни, как говорят, буква «с» всегда читалось как «к», а звук «ц» или, как вариант, «ч» – это уже средневековое новшество, так что у древних римлян «patricius» тоже читался как «патрикиус». Византийский титул патрикия был рангом, но не должностью. Императоры присваивали его должностным лицам, особенно губернаторам провинций, и даже вождям варваров, с которым хотели иметь союзные отношения. По наследству титул патрикия не передавался.

На этом всё не замерло. С титулом происходили разные трансформации, он эволюционировал. Так император Зенон постановил, что никто не может стать патрикием, если он не был военным префектом, консулом или военным магистром, хотя на фаворитов это правило не распространялось. Носителями титула являлись губернаторы западных провинций и другие военные магистры (magister militum) V века, например, в Сицилии. Некоторые губернаторы провинций оказывались по факту независимыми от имперского влияния, а их роль приобрела судебный оттенок. В IX-X веке императоры очень активно раздавали титул, чтобы заручиться поддержкой нужных влиятельных людей, и патриции расплодились. Тем не менее в конкретном городе или на конкретной территории обычно оказывался только один патриций. В Катании и Мессине должность патриция (теперь уже должность) стала частью муниципального управления, а в Амальфи последнего патриция избрали герцогом.

Чуть подробнее про Амальфи. Именно про этот город удалось нарыть больше всего. Правитель Амальфи назывался патрицием в течении всего лишь полувека. Это были Масталус I и его сын Масталус II. Как раз Масталус II в итоге и был избран герцогом. Вероятно, смена названия была связана с выходом из вассальных отношений с Византией, но могу ошибаться.

Вот такие дела. И в этом случае меня берут сомнения, знал ли об всей этой византийской истории Пратчетт. ☺️ Часто бывало, когда читатели спрашивали его, подразумевалась ли такая отсылках и прообраз, он отвечал нечто в духе: «Не думал об этом, но совпадение интересное». Хотя кто его авторскую душу знает? Он человек эрудированный.

А на рисунке вверху вид Амальфи XIX века.

У меня дошли руки превратить наконец свои изыскания в пост. Я нашла место и исторический период, где слово патриций действительно обозначало правителя! 📜

У Терри Пратчетта в книгах о Плоском мире городом Анк-Морпорком управляет патриций. Надо признать, что это довольно необычное название должности главы государства. У меня, да и у многих, слово «патриций» в первую очередь ассоциируются с аристократией в Древнем Риме и ещё с городской верхушкой в позднее Средневековье, которую также именовали патрициатом. Полагаю, Пратчетт вдохновлялся и тем, и другим.

​​#предложка
СЕМИОТИКА УРАВНЕНИЯ

Допустим, у нас есть математический пример: a = b + c. Что означает в нем знак равенства? Означает он то, что части уравнения справа и слева от него тождественны, то есть, 2 = 1 + 1 — однако выражены эти числа разными способами. Знак равенства означает взаимообратимость частей уравнения, то есть, мы можем сказать: 1 + 1 = 2 и, разумеется, это будет тем же самым выражением.
Переводя этот математический принцип на принципы коммуникации мы получаем знак равенства, как коммутатор между объектами, выраженными различно, однако, сущностно тождественными. Это коммутатор — язык. Благодаря ему мы способны конвертировать различия во взаимообратимость.
Таким образом, формулой коммуникации будет A=A, где равенство выражает преобразуемость различий между разными A.
Приведем пример такого преобразования: это деньги. Скажем, есть тысяча рублей — это стоимость, через которую мы преобразуем коллекционную монету в два мешка картошки и наоборот. Такая алхимическая перегонка различий через стоимость. Таким образом все объекты способны быть преобразованными друг в друга через деньги.
Полагаю, аналогично дела обстоят и с коммуникацией: подставляя в выражения различные переменные и совершая преобразования — иначе говоря, взаимно синхронизируясь через обратную связь — через равенство-язык объекты способны к пониманию.

​​Что из того, чем мы являемся, определяет наши убеждения, если считать культурное пространство частью нас? Например, гаджеты - мы ведь уже киборги, и хоть наш мозг не электронный, искусственный интеллект, обрабатывающий наши запросы и подсовывающий нам контент на основании этих запросов и в соответствии с логикой своих алгоритмов (а не логикой нашего мозга) - насколько он уже определяет наше мышление? Каждый из нас встречается с проблемой призрака в доспехах уже сейчас, просто не осознает этого. Секрет в том, что люди были такими всегда, они всегда были под влиянием внешней логики - правда, в прошлом, по большей части, логики массы людей, а не логики технического творения (которое, в свою очередь, является как бы “производной” от функции человеческой логики). Еще раньше на людей действовала логика внешнего мира в целом. А то, что было совсем всегда, даже до каких либо вообще контактов с миром (если это можно представить), это и влияние собственной биологии (и на уровне устройства тела, и на уровне процессов в мозгу), и влияние самого себя (на будущие движения мысли влияет в том числе масса тем идей, которые уже случились). На самом деле, можно представить сознание как очень простую функцию, как иллюзию сложности, как голограмму, двухмерную иллюзию объема. Ведь весь внутренний мир можно свести к разветвленному дереву текстов вокруг мысли о том, что внутренний мир есть. И это все выглядит в таком контексте как какая-то мелкая простая, но ключевая деталь в центре механизма, который можно обозначить как “все”. В отрыве это этого самого “сферического” всего, в центре котором она находится и который она освещает, эта маленькая деталь покрывается сразу двумя слоями иллюзии: она проще, чем кажется на первый взгляд, но сложнее, чем мы можем представить. Да, она действительно может быть всего лишь простой “голограммой”, бесконечной чередой отражений зеркала в самом себе. Но также она является отражением и порождением того самого бесконечно происходящего сферического всего, в котором она находится. Весь контекст отражен в ней, но заметить и понять это сложно. Как сложно понять, почему, например, хиты из пары нот цепляют людей сильнее, чем идеальные мелодии классиков. Мы легко замечаем сложность там, где есть устоявшаяся система вербальной интерпретации и оценки: легко “посчитать” сложность партитуры, гораздо сложнее оценить выбор конкретного звучания пары повторяющихся нот. Мир людей состоит из множества кажущихся простыми за счет своей “интерфейсности” кнопок, которые как жемчужины в невидимых листах бесконечно сложной плоти моллюска, который их вырастил. Сложность даже больше, чем можно представить, потому что мы сами, наше сознание, внимание, модели, слова - это тоже кнопки, за которыми так же ветвится сложность, и что еще удивительнее, этот интерфейс совпадает, он приспособлен для взаимодействия с интерфейсом мира и других людей, потому что появлялся одновременно с ним и для взаимодействия с ним.

Формирование новых привычек ощущается как постепенно появляющаяся потребность. Исчезновение старых привычек происходит только тогда, когда потребность постепенно исчезает. И то, и другое происходит при повторяющемся поначалу безуспешном напряжении воли и обязательно с получением подкрепления. Без подкрепления нет обучения, новые структуры не формируются без эмоционально значимого воздействия изнутри или извне. Чтобы избавиться от чего-то или, наоборот, приобрести, обязательно нужно получать позитивные или негативные эмоции. Например, для того, чтобы регулярно заниматься чем-то, нужно либо, чтобы результат постоянно нравился другим, либо чтобы это нравилось тебе, либо чтобы без этого твоя жизнь была пустой и невыносимой. Для того, чтобы перестать поддаваться страстям, нужно либо постоянно получать негативный эмоциональный отклик от самого себя (реакция других не поможет), либо так или иначе получать позитивные эмоции от воздержания. Поэтому люди чаще всего если и бросают, например, пить или курить, то из-за проблем со здоровьем. Знания о рисках недостаточно, если только внутри нет особой структуры, которая будет давать достаточно сильный отклик. Весьма известным является эксперимент, в котором крыса долго нажимала на педаль, подключенную к центру ее удовольствия, и в свете этого эксперимента люди научились видеть вред бесплатного удовольствия. Отчасти это верная мысль, даже если учитывать, что в общеизвестной интерпретации эксперимента не все верно. Но что, если пойти от обратного: дать человеку возможность причинять себе управляемую дозируемую боль без риска для жизни и здоровья?

Для того, чтобы плоть ожила, она должна быть пронизана инфраструктурой. Жизнь культуры и экономики, жизнь социума и отдельного человека, жизнь в целом можно хорошо проиллюстрировать биогеоценозом, например, тем, как озеро превращается в болото, а болото - в лес. Жизнь работает не только как продуцент, но и как структура для роста другой жизни. Прирост живой массы зависит от этих структур. А в экономике поэтому важна мануфактаризация (ускорение человеческого труда - структурное (разделение труда) и технологическиое (станки). С жизнью это тоже работает: структуры создают ускорители роста за счет уменьшения ограничений. Это как центральное отопление или канализация: каждому целенаправленно создаются оптимальные условия для максимальной продуктивности. Вероятно, по тому же принципу работает эмерджентность. Муравейник как структура получается только из определенного количества муравьев потому, что их должно хватать для формирования и охвата определенной структуры пространства в такой степени, чтобы продуктивности итоговой структуры хватало для ее самоподдержания. Тут, наверное, еще можно вспомнить энергию активации из химии. Интересно, что получается найти подобие на совершенно разных уровнях существования материи, и эта "фрактальность" может отсылать, что за всем этим стоит хаос. Что, если "инфраструктурность", централизация (от кровеносной системы до дорог) и устроенность чего-то сама по себе (большое делится на малое, малое на еще меньшее) - это все фрактальные свойства материи в целом?

Что, если эмерджентное свойство складывается не само по себе, а вокруг какого-то изначально данного свойства? Если ты делаешь браслет из бусин, то количество бусин, необходимых для появления свойства "налазит на руку" определяется толщиной руки. С муравьями должно быть что-то подобное. К какому свойству привязано количество, необходимое для появления муравейника? Нужно достаточное количество взаимодействий для каждого участника, чтобы муравьи не разбегались (для роевого интеллекта: в обычном мозгу то же самое - количество взаимодействий на один нейрон - определяет кошелек миллера? + теория 6 рукопожатий: что-то зависит от количества людей на единицу площади, поэтому интернет все поменял - сблизил людей в целом, при этом сильно сблизил удаленных друг от друга людей и немного разделил близких из-за перераспределения внимания на дальних) - тут прямая привязка только количеству, на первый взгляд, но на самом деле важно двухмерное пространство как то самое свойство. Нужно определенное количество бусин-муравьев для того, чтобы охватить двумерную поверхность определенной формы (нужно проверить, зависит ли нужное количество муравьев от формы поверхности). Аналогично у мозга: нейронов нужно столько, чтобы довести кошелек Миллера до определенного значения, тогда он начинает позволять экспоненциально усложнять и упорядочивать существующее устройство среды, в котором живет человек: в этом случае ограничивающий момент - среда. Вероятно, именно из-за различий в среде отличалось необходимое число Миллера для появления цивилизации, поэтому некоторым народам не хватило 7-9 и они остались в первобытном состоянии. Для эволюции в целом работают те же закономерности про различия в окружающей среде.

​​Для торжества воли нужна череда осознанных напряженных безуспешных битв с самим собой. Это по сути как обучение искусству дрессировщика. Ты терпишь поражения и очень внимательно наблюдаешь за тем, что делаешь ты и что делает та твоя часть, с которой ты борешься, а потом очень внимательно наблюдаешь за последствиями. Поражения в самом начале в этой борьбе неизбежны, и в твоих силах только решить, что делать с этим (правда, тут есть еще одно условие - необходимо желание исправить ситуацию, но оно в любом случае постепенно появится от столкновения с последствиями поражений - если человек достаточно умен, чтобы в “фоновом режиме” начать распознавать связи одного с другим). Секрет в том, что обе части, сражающиеся друг с другом, не подвластны тебе в одинаковой степени. И та часть, которая “за” тебя, так же не управляется тобой напрямую, как и та часть, которую ты хочешь победить. Ты только отдаешь команды, а “сцепление” либо “прожимается”, либо нет. Здесь нет отличий от любого другого навыка. В начале все может получаться по принципу “новичкам везет” (интересен механизм, который стоит за этим, ведь это действительно работает), потом ничего не получается, “я” тебя не слушается, потому что ты его не чувствуешь, не распознаешь то, что ощущаешь. Затем постепенно ощущения как будто бы “прорастают”. И, наконец, когда ты почувствуешь силу своей воли у себя в руках как часть себя (после долгих изнурительных сражений с собой), ты сразу же научишься управлять своими страстями. Они станут просто наблюдаемым тобой фактом своего присутствия, а не источником действия - ведь воля будет уже в твоих руках. Если не ты владеешь ей, то ей сразу же завладеют твои страсти - им проще с ней обращаться, они ближе друг к другу, чем к тебе (сознанию).

Интерпретация происходящего с помощью понятий “субъективное” и “объективное” подразумевает, что у разных людей есть разные части общей картины, как будто есть возможность в жизни и в мышлении одного человека воспроизвести понимание максимально полной общей картины. Но вероятно, эта интерпретация в корне неверна уже на уровне интерпретации видения разных людей как разных точек зрения на одну картину и разных частей этой картины. Нет никакой общей картины, сама идея об общей картине - это частная изначально и неизбежно “субъективная” интерпретация, которая изображает все так, как будто все остальные интерпретации - ее часть, но она сама в этом случае не может быть ничем более глубоким, чем просто “каталог”. Это как старые “трехмерные” бумажные открытки с зрительной иллюзией объема. За ними стоит некоторый механизм, фундамент (как и в случае идеи о возможности объективности), но он не является тем, что изображает. Так и две категории субъективности, изображающие дихотомию объекта и субъекта, не являются тем, что изображают, потому что того, что они изображают, просто нет, это только модель, догадка, что есть “мир”, общий и одинаковый для всех. Вопрос в том, что на самом деле стоит за таким делением на “объективное” субъективное и “субъективное” субъективное. Вероятно, основа этого просто в феномене понимания речи.
https://vk.com/video-166355673_456239304

Парадоксы культурного кода, парадоксы в восприятии и сбои во взаимодействии людей возникают из происхождения понятий, из ошибок, которые незаметно сохраняются в фундаменте понятия во время его появления. Люди незаметно для самих себя или специально своими частными интерпретациями в конкретных ситуациях, своими сиюминутными эмоциями по поводу этих ситуаций, своим желанием использовать интерпретацию в свою пользу смешивают несколько разнородных понятий в одно целое, а затем это смешение закрепляется и сохраняется в культуре. Чаще всего это касается слов, имеющих отношение к морали и этике. Например, много путаницы с понятием “ложь”. Во многих религиях и выросших на этих религиях этических системах ложь, лживость - это порок. Но интересно, что при поверхностном рассмотрении возникает парадокс: вера, на которой строится религия подразумевает как бы принятие за истину того, что недоступно для проверки напрямую, как материальный мир. Если человек попытается рационализировать это, он будет вынужден громить религиозные идеи, признавая их ложными.

Но что, если вера - это не вера в ложь, а признание реальности своего внутреннего психологического устройства? Конфликт и ощущение ложности возникает из столкновения моделей и идей с материальным, нечеловеческим миром, а еще - из противостояния различных социальных установок. Важно, что разрушение - это необязательный результат такого столкновения. Но именно из такого результата растет эмоциональная и моральная наполненность понятия лжи. Изначально “не-истина” - это просто никак не окрашенное несоответствие внутреннего и внешнего мира. Заблуждение - это ощущение, что несоответствия нет. Ложь - это намерение использовать свое знание и незнание другого о несоответствии в свою пользу. Вера - это противоположность лжи. Чтобы соврать, нужно из эгоистичного интереса выдать за истину то, во что ты не веришь. Именно в таком случае получается “ложь” в ее общечеловеческом негативном смысле. “Ложь во благо” - совершенно противоположная вещь на уровне смысла и ощущений. Вера находится по ту же сторону, что и “ложь во благо”, но как будто за непроницаемой стеной.

В идее о том, что эмпиризм лучше рационализма, есть свой смысл. Люди могут интерпретировать духовный мир, как иллюзию, но все равно неизбежно пользуются его пространством, потому что без этого, без "добра" и "зла", "справедливости", "жалости", "любви", без всех этих нематериальных феноменов невозможно выстраивать отношения с другими людьми. "Нужно научиться верить в то, чего нет. Иначе откуда этому появиться?". Люди превращают иллюзии в реальность своей волей.

​​Вероятно, вред осознания заключается в первую очередь в том, что опасно все рационализировать - это уничтожает пространство для веры, а значит, для морали. Мораль подразумевает следование правилам игры, и для их полного постоянного принятия нужно забыть, что это игра (потому что если это всего лишь игра, то от нее можно отказаться). Люди не могут напрямую осознать закономерности, определяющие необходимость альтруизма для выживания (хотя эти закономерности работают даже на уровне математики), поэтому им приходится идти обходным путем - через пространство веры, а не знания. Это все очень хорошо согласуется с идеей о том, что человеку не понять божественный замысел - это правда, люди могут это только рассчитать, но не осознать, не могут сделать это основой своего поведения напрямую, потому что не могут прочувствовать что-то настолько масштабное и настолько отличающееся от бытового "животного" опыта со "своими" и "чужими". Есще интересно, что одна из популярных интерпретаций вопроса о смысле жизни заключается в том, что нужно узнать, в чем заключается цель и правила игры, чтобы выиграть в эту игру.

​​Джейкоб Марли в “Рождественской песни” настаивает, чтобы Скрудж ПОВЕРИЛ в то, что настоящий Марли стоит перед ним, что это не иллюзия, не порождение разума. “Суетный ум! - отвечал призрак. - Веришь ты теперь в меня или нет?” Это важно, потому что только так в человеке что-то может поменяться. Может быть, духи Рождества, явившиеся к Скруджу, и были порождением его разума, "явились из духовки", может быть, все это был сон, но ему не помогло бы психоаналитическое "мое подсознание пытается мне что-то сказать", ему помогла бы только вера в реальность происходящего. Неслучайно так близки понятия “истина”, “понимание”, “смысл”, “вера”, - это все не просто особые ощущения, это что-то меняющее мышление и поведение человека, его суть. Этим они отличаются от “знания”, от “иллюзии”, от “опыта”, от “просто ощущения”. Про знание иногда говорят, что его нужно усвоить, прочувствовать. Потому что само по себе знание относится не только к человеку, но и к миру, как и позднее представление истины как достоверности, а не как понимания.

Иногда бывает так, что человек знает, что нужно делать, но не делает. Во всем этом видно отличие “понимания” от “знания”, “веры” от признания иллюзии “логичной”. В этом же состоит вред осознания и рациональности, превращающих веру, ощущение, настроение, атмосферу в “схемы” того, как они работают. В таком контексте идеи Юнга и Питерсона выглядят верными, но слабыми: это как рациональное признание догматов какой-нибудь религии верными. Есть шанс, что человек с таким мировоззрением за счет просто природных задатков сможет прочувствовать таинство, ощущение веры, но рациональная часть в такой момент будет мешать, а не помогать (даже если до этого привела человека к этому моменту). 

Есть время посева, есть время урожая. Есть время разбрасывать камни и есть время их собирать. У Ницше было про это в идее про верблюда, льва и младенца. На новых этапах развития человеку приходится отказываться и от “вредного”, и от “полезного” старого - оно все становится “вредным”. А то, что было “вредным” раньше, теперь становится “полезным”. Интересно, что в художественных произведениях такой переход если показывают серьезно, то скорее в негативном свете (“Маятник Фуко” Эко, “Антихрист” Триера). Это закономерно, если учитывать, что творчество - это продукт либидо, а для того, чтобы заниматься его сублимацией, в определенный момент своего развития нужно отказаться от следующего перехода и своей метаморфозы.

​​Важен не только “правильный” результат, потому что важно иметь структуру, которая получает правильный результат, важно, чтобы результат не был случайностью. Поэтому важны ритуалы во взаимодействии людей - они служат проверкой и подтверждением наличия структур.

О прошлом сожалеть умеют даже крысы, это эволюционная адаптация. Полезно учиться на ошибках, а обучение невозможно без подкрепления. Но в отрыве от механизмов обучения жалеть о прошлом бессмысленно, потому что ты находишься только в одном из возможных вариантов своего будущего. Но для восприятие настоящее - единственный вариант, факт, правильный ответ, который в случае ошибки не удалось правильно посчитать. Помимо прочего, мозг не слишком хорошо умеет увязывать все в одну цепочку причинно-следственных связей, мы не умеем видеть свои ошибки как неустранимую, абсолютно необходимую (в буквальном смысле, не только в плане косвенной пользы через обучение или через “что не убивает, делает сильнее”, а еще и плане связи событий друг с другом) часть пути к счастью.

​​Тенденция к страху в поведении сменяется тенденцией к злости тогда, когда человек начинает соответствовать собственным стандартам (и перестает обманывать себя по поводу того, какие его стандарты на самом деле). Начать соответствовать собственным стандартам позволяет воля. Воля растет от постоянного стрессового опыта, в котором только она может избавить от раздражителя. В таких же условиях сознание учится преодолевать силу тревоги и страха. Хороший способ развить волю и научиться управлять эмоциями - заняться тем делом, где ты сразу же получаешь негативный отклик, если поддаешься порывам.

В мозгу есть дублирующие друг друга пары центров каждой эмоции - в коре и и в "рептильном мозгу". Людей разрывают надвое их желание соответствовать своим идеалам и их же природные задатки и опыт. Только 5% людей справляется с тем, чтобы радикально изменить себя. Так происходит в том числе потому, что люди верят, что себя можно просто рационально переубедить. Но этого мало, это только один из центров. Более древний не понимает слов, его необходимо помещать в условия, где он может получить нужный опыт буквально, а не вербально.

Люди склонны видеть в себе в первую очередь проявления природных склонностей своего характера, а не то, какими они хотели бы быть. Чем больше человек пасует перед тем раскладом карт, которые у него на руках, тем сильнее образ склонностей затмевает образ желаний. Но "существует столько путей к Богу, сколько душ на Земле". А еще "В наших силах решать только что делать со временем, что нам отпущено."

Сложнее всего найти место, где нужно приложить силу, а ведь нужно еще и "плечо", чтобы перевернуть: если не мир, то хотя бы себя (как Мюнхгаузен - за волосы из болота). Это забавно, но один из самых простых вариантов для того, что было описано выше (про моментальный негативный отклик на импульсивные решения) - попытаться заработать на бирже. Это место буквально конвертирует сначала твои деньги в волю, затем - новоприобретенный контроль в прибыль. Особенность в том, что это место постоянно бомбардирует тебя соблазнами, это очень интенсивное обучение.

Кстати, люди очень не любят эту мысль, но запах денег и вкус славы как буквальный эквивалент победы и спокойствия слаще любых (правда любых!) чувственных удовольствий. На самом деле, есть вещи более ценные. Но из них людям чаще всего доступна только любовь. Интересно, что с ней большинство обходится так же, как с внезапно свалившейся славой и богатством. А вот откровения люди обычно не упускают, потому что платят за них чудовищную цену.

Тут как и в случае с добротой. Прежде чем называть свой страх добротой, нужно научиться управляемо отвечать агрессией на агрессию. Прежде чем начать презирать богатство, сначала нужно пройти по пути денег и понять их. Большинство людей живут в иллюзии относительно и славы, и богатства, и доброты, и любви потому что по-настоящему им не удается за свою жизнь попробовать ничего из этого.

​​В вопросе об отношении к любой достаточно крупной группе людей загвоздка определяется тем, что вариативность внутри группы больше, чем вариативность между средними значениями разных групп, а в риторических приемах для критики или оправдания используются крайние значения. Но все это касается в первую очередь только того, что не касается идеологий. Потому что критика является этичной, когда касается идеологий, а при разделении групп по идеологиям и при их сравнении на вариативность по идеологии упомянутое в самом начале правило не работает. Может быть, в том числе потому, что это в том числе дело свободной воли людей. Можно прийти к одному мнению разными путями, но их количество ограничено, и искренне (а не формально) относящиеся к определенной идеологии люди все же больше похожи, чем отличаются именно в оценке по этому критерию. Что интересно, встретиться с проблемой предвзятости по признаку идеологических воззрений (то есть, там, где предвзятость имеет хотя бы какое-то основание) гораздо сложнее, чем с проблемой предвзятости по признакам, не зависящим напрямую от воли человека и к тому же не связанных с теми факторами, на которые на самом деле нацелена критика. Вся проблема в том, что то, чем человек управляет, для него проще защитить и от других, и от самого себя (попробуй выяснить, как человек на самом деле думает, если часто он даже самому себе в этом не признается).

​​Общества/нации/корпорации и прочие искусственные образования, в отличие от человека, почти всегда ведут себя как эгоистичные психопаты. "Надчеловеческий" альтруизм - более сложная и редкая вещь, чем альтруизм индивидуальный. Отсюда растут ноги понятий "война всех против всех" и "человек человеку волк", а не из межличностных отношений. Хотя по большей части это проявляется именно в общении конкретных людей, отношения этих отдельных незнакомых людей из безликих огромных масс, сталкивающихся друг с другом, стоит рассматривать не как межличностные отношения, а как отношения между массами. Тут есть тонкий момент, свойственный только современной культуре: такие отношения между современными незнакомцами - более жестокие и психопатические (хотя это скрыто приличиями), чем даже, наверное, отношения сталкивающихся впервые друг с другом первобытных племен, - потому что они в принципе не подразумевают даже возможности восприятия другого как того, кого можно принять как не только инструмент, как чувствующего так же, как ты (хотя корпоративная этика подразумевает "игру" в это "человеческое отношение"). Люди постоянно ломают это и живут двумя личностями - "корпоративной" и "человеческой". Они заводят друзей и партнеров, знакомясь на работе, но то, как это происходит, как переключается деловое общение на "человеческое", как меняется при этом поведение людей, только подчеркивает психопатичность "корпоративного этикета", и то, что такое общение - это именно общение масс, а не людей.

​​Отличия внутри выборок "все галлы" и "все кельты" (условно) больше, чем отличия среднего "кельта" от среднего "галла". То же касается полов и поколений. Это - одно из проявлений фундаментальных свойств жизни в целом и человеческой психики в частности. Еще одно проявление можно легко заметить в том, как происходят дискуссии по одному и тому же вопросу между парами людей диаметрально противоположных взглядов на разных уровнях погружения в тему. Профан и профи по одну и ту же сторону баррикад будут отличаться друг от друга сильнее, чем профи или профаны с противоположными взглядами. Это же указывает на то, что разные религиозные, политические, культурные, экономические системы могут быть жизнеспособными, и дело только в таланте и мастерстве тех, кто этими системами управляет.

Сосуществование и одинаковая жизнеспособность противоположных друг другу или просто совершенно несовместимых культурных парадигм указывает на то, что в данном вопросе нельзя говорить о том, что какие-то парадигмы истинные, а какие-то – ложные. Интерпретации могут быть совершенно непротиворечивыми, но радикально отличающимися, а дело всего лишь в том, что за основу в них могут быть взяты разные предпосылки и аксиомы, строящиеся на неосознанных склонностях, вкусах, чувствах и эмоциях людей.

Культурный код обслуживает наш биологический фундамент. Человек выбирает мировоззрение в соответствии со своими потребностями и со свое внутренней психологической конституцией. В конечном итоге сосуществование и жизнеспособность разных культурных геномов строится на аналогичном явлении на уровне генетического кода. Культурный код разветвлен и разнообразен, потому что разнообразна жизнь в самой своей основе. Для жизни истина разнообразна и ситуативна.

​​Чувство упущенной выгоды - это не только про рынок, это основа одного из фундаментальных видов движения в культуре, технике, науке: есть тот, кто пробивается вглубь, и есть те, кто копается в остатках породы от этого движения. А срабатывает это потому, что люди умеют моделировать прошлое. Люди воспринимают уже свершившееся не как то, что уже произошло, а как то, что может произойти. Люди находятся не в реальности, а в своих фантазиях о прошлом и о его модификации - будущем. Поэтому многие религиозные практики в первую очередь учат человека находиться в настоящем. В наложении моделей прошлого на настоящее состоит минус умения воспринимать движение. Аналогично работает страх перед прошлым, страх того, что прошлое не уже произошло, а еще только может произойти. Воспринимается на базовом уровне это так, а рационализируется этот феномен в модель иначе: это интерпретируется как ожидание повторения. На самом деле, сам феномен сохранился в эволюции потому, что он был полезен, а полезен он был именно из-за того, что события повторяются (потому что есть закономерности, механизмы), и из-за того, что многие процессы обладают инерцией. Но в восприятии человека изначально это ощущается не как ожидание повторения (феноменологически мы, вероятно, и не умеем воспринимать время как повторяющееся), а как свершающееся сейчас событие (воспроизведение памяти об этом накладывается на настоящее, меняет эмоциональный фон человека и определяет его поведение). Рациональное поведение в этом вопросе часто контринтуитивно, так как либо модель слишком сложна для самопроизвольного появления в эволюции, либо мир сталкивал предков людей с подобными феноменами недостаточно часто, чтобы они могли стать фактором, “об” который происходило бы постепенное приспособление (от авиабомбы прятаться в воронке от прошлой бомбы, не покупать на зеленых “свечах”, не продавать на “красных”)

​​Наши выдумки и фантазии - это не что-то случайное. Может быть, поэтому в "Маятнике Фуко" создатели плана им заразились? И заразились особенно сильно потому, что обладали глубокими знаниями. Это трансляция самых древних фундаментальных историй. Вопрос в том, почему в акцентированно выдуманных историях это реже срабатывает, а в прилаженных к истории - срабатывает чаще. Дело в знании контекста, вероятно. История Толкина стала полноценным мифом из-за его знаний. У обычного писателя слишком поверхностное знание анатомии мифа, потому что он сам знает его как обычную интересную историю. Поэтому и создает в лучшем случае “интересные истории”. Описание того, как это работает, есть не только в "Маятнике Фуко". Тут можно вспомнить "Антихриста" Триера, как героиня поверила в ведьм, при том, что изначально изучала это как какой-то внешний "объект". Все это можно рассматривать как своеобразная иллюстрация мысли Ницше про сражение с драконами. Хотя мб это все (сюжет Маятника и Антихриста) цепочка выдумок (в духе Короля в желтом), которую авторы повторяют друг за другом? И именно так это работает, а не на уровне реального общества? Это то, как рождаются новые пространства культуры, но не то, как происходит жизнь реальных людей. Толкин жил в своем мире, но все-таки не буквально. Вероятно, и у Эко идея про вот эту жизнь в своем деле, но преувеличенная, приукрашенная. Это как когда человек с ОКР боится сойти с ума. У Достоевского есть похожий мотив, в том, как действует герой "Записок из подполья", например. В выдуманной истории становятся реальностью страхи, которые никогда не вырываются наружу в реальности (а те люди, у которых все же вырываются, больны на самом деле не этими страхами, а чем-то более страшным).

​​Люди создают ложные дихотомии, и для каждой из двух диаметрально противоположных точек зрения в рамках каждой дихотомии создают набор допущений, на котором строят аргументацию. Вопрос в том, откуда берется эта ложная дихотомия, - и почему это именно дихотомия, а не трихотомия или тетрахотомия. Вероятно, это вырастает из фундаментального мотива в структуре речи и мышления - деления на истинное и ложное ("соответствует миру / не соответствует миру") которое в свою очередь выросло из дихотомии "могу понять / не могу понять". Структура всего происходящего делит целый поток существования на две части: "я" и "мир", именно из этого вырастает особенность в структуре речи, которая выражается в предрасположенности к делению всего на две, а не на три и более части.

Откуда берется противопоставление одного другому, и почему это противопоставление ложное? Важно, что для описания феномена дихотомии в целом используется термин "ложная", который сам является результатом формирования одной из первых таких "ложных дихотомий". Так что дихотомия - не совсем ложная, дело в близости понятий "неполнота" и "ложность". Основополагающий мотив в структуре личности формируется тем, что существует феномен памяти. Память заставляет личность быть длящимся, неизменным феноменом в смывающем свои же следы прибое постоянно происходящих с одним и тем же "местом" событий. "Прибой" событий точит "камень" памяти и, в конце концов, раскалывает его на две части (а потом каждую часть - еще на две и так далее), одна часть становится далекой и ложной, другая - близкой и истинной. По отдельности каждая не содержит след всего мира целиком, но отсылает к нему. В состоянии, когда опыт уже есть, но он еще не заставил встать на одну из сторон баррикады, есть момент максимальной близости к пониманию всего. То же состояние приходит, когда "камень памяти" расщепился так много раз,что разум успел побывать на каждой баррикаде, на каждой стороне.

Стань студентом МГУ имени М.В.Ломоносова уже сейчас! 🎓

Если Вы учитесь в 8-11 классе и выбираете, куда поступать, предлагаем уже в это воскресенье попробовать себя в качестве студента философского факультета МГУ имени М.В.Ломоносова! Примите участие в мероприятии "Студент на один день" 01 декабря 2024 года в очном формате.

Мероприятие по предварительной регистрации по ссылке (https://forms.yandex.ru/u/6747291ff47e73024320e5ea/).

Внимание! Регистрация продлится до 14 часов по мск. 29 ноября 2024 года.

Мистический опыт обычно характеризуют как неописуемый, не поддающийся познанию, не подвластный «логике». Но в целом, деление всего на сухое мертвое «рацио» и живую интуицию как будто само по себе не слишком жизнеспособно. В их противопоставлении в первую очередь нужно видеть реакцию на игнорирование одного в пользу другого. Рацио становится мертвым, когда отворачивается от своей интуиции, интуиция бесцельно блуждает в неизвестности без света «рацио».

Можно с уверенностью сказать, что в изучении источника всей мистики – человеческого сознания - логика и научный метод пока что играют роль плохо подходящего инструмента. Как будто сам язык не слишком-то приспособлен для составления модели сознания. Поэтому мистическое мышление часто презрительно относится к механистичности и моделированию в целом. Но не стоит забывать, что "мистики", как и все люди, тоже в выражении своих идей пользуются языком. А язык весь механистичен (может быть, поэтому и работает сам механистический подход). И даже самый поэтичный текст тоже обладает структурой, и в ней скрыта причина его поэтичности. Более того, в любой красоте есть изящная логика. Мнение, отрицающее это, берется из того факта, что чаще всего рацио не хватает силы создавать такое изящество. Поэтому да, и новая логика, и новые инструменты для изучения сознания создаст интуиция, как и любое художественное творение или гениальное научное открытие. Но не стоит путать интуицию с экзальтированным отказом от напряжения ума, а любовь к мистическому опыту с разочарованием и вызванной им скукой от неподдающихся разуму вопросов. Путь мистика не заключается в следовании уже проторенными исхоженными дорожками про чакры, энергии, астрологические прогнозы и гадания. Больше всего в мистическом мышлении удручает то, что мистик свою цель - прекрасную непознаваемую тайну - ищет где-то в недоступных заоблачных далях, а великую тайну и удивление, лежащие прямо перед ним, на пути, который рождается под его ногами - не замечает.

При этом не стоит отказывать «логикам» в инструментах. И «мистики», и «логики» - люди. И те, и другие имеют опыт переживания примерно похожего спектра чувств. Логики могут говорить об идеях мистиков и понимать их, мистики умеют пользоваться логикой. Отличие в подходах. Есть что-то, что сопротивляется попыткам понять. Но ощущение загадки – это ощущение от процесса. На самом деле, непознанное поддается познанию. Можно успешно преодолеть это сопротивление. А логикой пользоваться для того, чтобы описать то, что выхватывает интуиция, высвечивает внимание, и поддерживают инструменты разума и усилия воли. Логика - это умение описать. Если понимаемое нельзя описать, то это и не понимание - это скорее просто "ощущение понимания". Собственно, познание - это цепочка действий, состоящая из добычи ощущения понимания и его описания - превращения в полноценное, вербализированное понимание.

Ты замечаешь что-то новое, усилием воли в напряжении разглядываешь это, удерживаешь взгляд, ищешь в своем опыте ассоциации, примеряешь их, гнешь и перетасовываешь, чтобы они точнее "облепили" увиденное. Из получившейся мешанины слов вытаскиваешь единую нить повествования/описания и распутываешь в удобоваримый текст.

Деление на мистическое и логическое, поддающееся науке и неподдающееся, это, кажется, весьма условное деление, вторичное, как описательная биология. Это деление усредненных структур, межчеловеческих, общепринятых, не связанных напрямую с личным опытом и ощущениями конкретного человека. Все такие деления полезны, но они менее точны, чем феноменологические. Они как средняя температура по больнице. С учетом того, что мистика по определению завязана на личные переживания, думаю, само это деление берется из неадекватного противопоставления субъективного и объективного, у которого тоже есть свои особенности. Нужна другая плоскость. Если смотреть с позиции личного опыта, есть процесс познания, есть знакомство с новым. И ты можешь знакомиться с этим новым двумя путями: пользуясь чужими объяснениями напрямую либо пытаясь выстроить свои, но с использованием усвоенных и понравившихся чужих объяснений.

Но начинается все всегда с чужих объяснений в любом случае. Продвигаясь в познании, ты всегда делаешь то, что описано выше - переводишь ощущения в слова. И "мистикой" в этом случае является все новое, а пути взаимодействия с этим не имеют жесткого разделения на мистику и логику. Ты можешь познавать что-то новое для всех, можешь принимать чужие интерпретации общеизвестного, а можешь изобретать велосипед своим собственным подходом (познавать общеизвестное без чужих прямых интерпретаций). Во всех случаях ты будешь пользоваться языком, и можешь пользоваться как инструментами науки, так и инструментами "мистики". В конечном итоге все определяется только твоими предпочтениями. И непознанное для конкретного человека тоже единообразно, оно не делится на "мистическое" или "логическое". Ему в любом случае приходится проходить через знакомство с ним и через создание его описания.

Но это простое каждый раз разрастается до того, что само становится языками плоти для очередной жемчужины еще более высокого уровня. Это лестница эмерджентности. И, вероятно, диалектическая лестница смыслов - часть ее.

Сложно выглядящая функция может реализовываться простым механизмом (орудия труда у рыб, маскировка у каракатиц). Может быть и сознание - такая простая функция? Считается, что люди проходят «стадию зеркала», а собаки нет. Собака узнает свое отражение в зависимости от размера зеркала, от контекста, от присутствия хозяина, от запаха. И в целом, для нее обоняние важнее, чем зрение. Мб «объемность» сознания – это иллюзия, как голограмма, может быть, оно на самом деле проще, чем нам кажется, и заключается в продукте буквально нескольких фундаментальных мыслей? Например, почти наверняка идея о свободе воли играет важную роль в создании этой иллюзии, а еще идея о том, что рекурсивность сознания открыла, а не создала сложность личности.

Еще интересный пример - роевой интеллект (танцы скворцов, жизнь муравейника или пчелиного улья). Все это можно также представлять как эмерджентные свойства. Но: отличается ли оформленное от бесформенного вне контекста восприятия? Не является ли эмерджентное свойство просто моделью восприятия. Что, если его «магия» есть только на уровне структур в мозгу, и в этом смысле появление понимания (появление модели) – это то же самое, что и появление эмерджентного свойства (в мире ничего особенного не произошло, а суть в том, что все произошло в мышлении)? Дело в уровне. Есть вещи, которые отличаются на уровне моделей, а есть – на уровне базовых свойств восприятия. На примере нейронов и гепатоцитов: нейрон уникален потому, что его уничтожение может уничтожить уникальный паттерн поведения, уничтожение случайного гепатоцита, скорее всего, ни к чему не приведет. Для восприятия такое отличие – фундаментальное, таким же фундаментальным, как ни странно, будет отличие одного нейрона от другого, а вот 2 гепатоцита друг от друга будут отличаться на более поверхностном уровне, при том, что вне контекста восприятия все отличия будут как будто равноценны во всех случаях. Чем-то такая картина похожа на супердетерминизм как интерпретацию квантовой механики (эмпириокритицизм Маха). Но что, если Мах был отчасти прав?

На нас действует (интересует, очаровывает, пугает) то, что мы понимаем, для чего знаем язык и имеем структуры в мозгу. Понимание - простое ощущение, но со сложным контекстом. Это как на первый взгляд простая (очевидная, понятная) жемчужина, вырастающая только в сложных лепестках плоти моллюска. Это как ключ и замок.

Вероятно, творческий акт состоит в качественном переходе случайности и обыденных мыслей в форму "ключа", который совпадает с одним из "замков" человеческой культуры. Случайная мысль, которая в другой ситуации испарилась бы, в подходящих условиях подготовленного разума прорастает, становясь чем-то большим.

Иногда бывает, что в голову приходит пара строчек или несколько нот, и ты не можешь их продолжить, но при этом чувствуешь все же, что в них что-то есть. И это интересный вопрос, как мозг ощущает в этом потенциал, при том, что не может продолжить. Может быть, продолжение таки есть, интуиция его уже нашла, но сознание это вытащить наружу не может? Эту версию, кстати, может подтверждать тот факт, что если очень долго такой черновик не смотреть, он перестает казаться перспективным. Вероятно, в таком случае неосознанное продолжение забылось и исчезло. Может быть, природа интереса и любопытства в принципе построена на том, что в мозгу есть зачатки сформированной модели, которые и притягивают внимание, а когда нет совсем ничего, нет и интереса. Потребности возможны только тогда, когда для этого есть структуры в мозгу. То же касается ощущения понимания: во всех сферах знания нужно знание соответствующего "языка" - языка культуры, науки, морали, а значит - наличие соответствующих структур в мозгу.

Природа лестницы смыслов, явление, в котором старое понимание становится почвой для влетающего над ним нового понимания, создает ситуацию, в которой если ты не завершил творение сразу, возвращение к нему после перерыва, после потери интереса и частичного забвения не поможет окончательному формированию, а создаст основу для нового озарения и новой метаформы.

Если нам добавить пару новых органов чувств, это радикально изменит наше мышление за счет модификации структур, которые это мышление обеспечивают. Если нам добавить знание нового языка, если научить нас разбираться в искусстве, или в психологии, или развить в нас музыкальный слух и научить музыкальной грамоте - это изменит наше восприятие и научит получать ощущения там, где раньше для нас была пустота. Это создаст феномен из пустоты, "вещь" из ничего.

Можно представить это как эмерджентное свойство мозга. Но что, если эмерджентное свойство - это не сознание в целом, а каждое отдельное ощущение? Любой навык - это язык. Любое понимание и ощущение - эмерджентное свойство соответствующего языка. То, чего не хватает для появления ощущения или понимания - элемент в эмерджентной системе языка. Само по себе знание языка - не эмерджентная система, а только ее часть. Система целиком - это структура в мозгу, отвечающая за знание языка и конкретная информация на этом языке. Случающееся эмерджентное свойство порождается появлением недостающего элемента и порождает новый элемент системы. Ощущение, в том числе ощущение понимания – это эмерджентное свойство особой картины «зажженных лампочек» в мозгу. Вероятно, на примере ощущения понимания лучше всего можно увидеть, как это работает.

Интересно, что разбор своего ощущения разрушает его. Это вносит изменение в структуру активности, понимание добавляется к структуре и меняет ее, уничтожая условия для эмерджентного свойства – эмоции. Можно посмотреть на это на примере веры. У Пратчетта мелькала мысль, что конкретика убивает веру. Легко поверить во что-то великое и абстрактное, но трудно верить, если теологи начали высчитывать размеры рая. Нас всех уже научили верить в Деда Мороза, например, и, вероятно, магия Нового года на уровне ощущений держится во многом в том числе на фундаменте той формально забытой детской веры. Иначе зачем бы нам было чего-то ждать с особым настроением от определенной точки на траектории движения земного шарика вокруг Солнца.

Наши выдумки и фантазии - это не что-то случайное. Поэтому, вероятно, в Маятнике Фуко создатели Плана им заразились. И заразились особенно сильно потому, что обладали глубокими знаниями. Тут можно вспомнить сюжет "Антихриста" Триера. Это трансляция самых древних фундаментальных историй. Вопрос в том, почему в акцентированно выдуманных историях это реже срабатывает, а в прилаженных к истории - срабатывает чаще. Вероятно, дело в знании контекста, в знании устройства и принципов работы мифов, культуры, истории, психологии людей, происхождения и истории человечества и сознания. История Толкина стала полноценным мифом из-за его знаний. У обычного писателя слишком поверхностное знание об анатомии мифа, потому что он сам знает его как обычную «интересную историю». Поэтому и создает в лучшем случае “интересные истории”.

Существует множество школ мысли в философии, экономике, культуре, которые дают разные интерпретации. Это как разнообразие политических строев. Они все могут быть жизнеспособными, потому что они - как виды живых существ. В культурном коде множество «живых» («эмерджентных», «хаотических») ветвей, и дело только в проработанности ветви и ее соответствии локальным условиям и правилам, которые выстроены этими условиями и уже имеющимся культурным кодом (это определяет дальнейшую эволюцию и способность подстраиваться, как и в случае с геномом). Но отдельному человеку всегда будет казаться лучшей какая-то определенная ветвь, и именно в конкретное время (а в другое может нравиться другая), потому что таков его собственный (человека) культурный код именно сейчас. Пост-правда потому и работает, потому что каждая правда – как живое существо. Не «истины нет», а «жизнеспособных истин много».

Ощущение недаром иногда обозначают как «квалиа». Ощущение - это что-то простое, элементарное, как жемчужина. То, как жемчужина (простая, но сложновоспроизводимая) вырастает в сверхсложных «листках» плоти моллюска – это иллюстрация и места личности в истории, и сути ответов-озарений, и простой детали любого сложного механизма. Это не просто деталь паззла. Вне системы это деталь случайной простой формы, в системе - это ключ к работе всей системы, важное звено, форма которого идеально выверена, а не случайна, и за счет этого сложна, а не проста, как кажется на первый взгляд. Так же с возможностями (вариантами) путей эволюции генома: геном сам для себя является ограничивающим фактором в спектре возможных путей дальнейших изменений при условии сохранения жизнеспособности новых измененных мутантов. Контекст и определяет всю картину (как в случае роли исторической личности), и создает условия для появления этой детали. Тут в целом деление на личность и контекст как будто неуместно. Есть единый процесс. И в таком контексте становится понятно, что мысль «а если бы не было Наполеона, войны бы произошли?» можно продлить, задать тот же вопрос еще о множестве факторов и событий. Просто человек, имеющий доступ к рычагам, среди этих факторов обладает наибольшим влиянием. Но качественно он ничем от других факторов не отличается. Люди так же выделяются, как факторы потому, что по сравнению с людьми весь остальной мир более консервативен, инертен, стабилен и предсказуем. Люди тоже предсказуемы, но они быстрее меняются. Живое меняется быстрее, чем неживое, Разумное меняется быстрее, чем просто живое (достаточно сопоставить биологическую эволюцию и эволюцию человеческого общества).

Обретение способности говорить меняет все - даже геном человека (через науку). Но магия здесь видится просто из-за того, что не учитывается та сложность, которая создает возможность уметь обращаться с речью. Язык - это тоже "простая" жемчужина, выращенная языками сверхсложной плоти нейронных сетей, геномных перестроек и обеспечивших их появление сложнейших механизмов живого и чудовищного количества совпавших звезд в истории неживого мира, который для жемчужины жизни в целом - тоже сверхсложные языки плоти. Интересно, что и жизнь, и язык в первоначальном зачаточном состоянии - это что-то действительно простое вне контекста.

​​В нашей жизни есть опыт взаимодействия с тем, что, как нам кажется, не поддается описанию. Но при этом мы все же что-то ощущаем, к нам приходит чувство тягучей тайны за поворотом и предвкушение сладостного понимания. Мы запоминаем это как ощущение и чаще всего не замечаем, что оно возникает по поводу процесса, а не вещи. Так ощущается процесс познания, когда он происходит "со скрипом". Но позже мы все же находим модель.

В вопросе о сознании этот процесс оказывается бесконечным, потому что познание меняет объект познания. Как только мы находим новый ответ по поводу своего собственного устройства, этот ответ меняет это самое устройство, и мы начинаем заново. Это работает и на более глобальном уровне (ведь есть общество, его устройство, есть культурный код, который формирует сознания и формируется сознаниями), и люди проецируют эту бесконечность непознанности ощущений и мышления на весь мир. Это смешивается с по-настоящему скрытыми от познания вещами (например, смертью), на это накладываются человеческие сны (например, сны об умерших людях), опыт измененного сознания. И тогда появляются идеи о потустороннем не-материальном мире. И этот мир действительно есть, он внутри нас.

Причина всегда в самом сознании. Неслучайно говорят, что главная загадка - у нас перед носом, в самом нашем существовании, в самом поразительном факте существования чего-то. Что такое жизнь и существование, которые когда-то закончатся, особенно в контексте того, что они когда-то закончатся?

Самая главная загадка заключается в том, что происходит прямо сейчас, в том, что тебе уже доступно. То есть главный вопрос, он не где-то далеко, он прям у тебя перед носом: что значит существовать, что это вообще все значит. Вне контекста всяких атомов, законов физики, того, что ты знаешь о мире, твоего опыта, твоих привычек мышления, того, что тебе рассказали другие люди: что происходит прямо сейчас? Что это такое? Что значит, что ты существуешь, что что-то существует? Вообще какой вопрос об этом задать?

Вот этот вопрос и самое простое, что есть вокруг нас буквально в самых простейших проявлениях нашей жизни, в наших ощущениях и мыслях - вот здесь находится все самое сложное, и оно дано прямо здесь и сейчас, прямо перед носом, каждое мгновение. Не где-то в мистических далях, а прямо тут. Мистика выглядит немного бледно на фоне вопроса о Бытии - это как показывать карточные фокусы настоящему магу. Что-то, что есть прямо здесь и прямо сейчас, гораздо сложнее и поразительнее любых фантазий и любых идей о сокрытом, далёком и неизвестном. Небо начинается на уровне наших подошв.

Но есть еще кое-что. Это ломает идеальную феноменологическую картину. Важно, что мы учимся думать, что этот навык приходит извне. И кто знает, может быть и сам вопрос о вопросе о Бытии - это просто усвоенная привычка речи. Хотя: важно и то, что она таки была усвоена, именно она, а не что-то случайное (снова вспоминаем про связь мышления и биологии, про эффект Буба-кики). Не бывает дыма без огня, за идеей эпохе, за шокирующим удивлением от существования что-то есть. Правда, и идея "нет дыма без огня", и идея о том, что основательность строится не на самой себе, а на чем-то "стоящим за" (это тоже интересно, если учитывать, что ощущение понимания, основа основательности - едино, а не многослойно) - это тоже "привычки речи".

​​Люди предпочитают видеть прошлых себя в виде маленьких бабочек, а не гусениц. Люди в целом легко забывают даже свое личное прошлое, не говоря уж об общечеловеческом. Это, вероятно, закрепившийся в эволюции механизм мотивации: вредно все время помнить про контраст между тем, как было плохо и как стало хорошо, иначе перестанешь стремиться к большему. А еще люди боятся силы и связанных с ней рисков. Люди превозносят слабость, чтобы сбежать от ответственности. Им кажется, что если стать ребенком или благородным дикарем, то не будет так страшно и тяжело. Но правда в том, что дети более жестоки, чем взрослые, а первобытный человек был способен на ужасы, которые и не снились цивилизованному человеку. Это не видно просто из-за того, что у детей и у первобытных людей нет доступа к силе. То же касается животного мира. Нам нравится наблюдать, как цветет луг весной, как на нем резвятся какие-нибудь милые маленькие пушистые звери. Но дело в том, что баланс и гармония в этой картине есть до тех пор, пока ни у одного из участников нет силы ядерного синтеза. Если бы муравьи получили силу, которая есть у людей, Земля за день стала бы выжженной пустыней. Так что люди не так уж плохи. Пока что, пусть и с трудом, но они справляются с тем, чтобы не уничтожить все живое. Это сложно заметить, и не факт, что все закончится хорошо. Это как образ Фродо из Властелина Колец. Легко увидеть силу Гэндальфа, Арагорна, Галадриэль, которые отказались прикасаться к Кольцу, на их фоне постоянно истерящий Фродо выглядит как будто даже немного мерзко. Но если задуматься, насколько тяжелее его ноша, восприятие сюжета меняется. Стоит изменить восприятие и цивилизации тоже, перестать верить сказкам Руссо и романтизировать свое личное и общечеловеческое “невинное прошлое”.

Презрительное отношение к деньгам - это очень красиво, но не слишком разумно. И дело не только в том, что деньги - это буквальный эквивалент усилий, времени, ума, идей, удачи, страданий, рисков. А в том, что это эквивалент возможности воплощать свои идеи и тратить все свое время на то, что считаешь важным. Люди очень плохо относятся к идее о том, что все можно оценить, но такое отношение появилось только потому, что деньги - это в большей степени накапливающийся ресурс, а человеческие ценности - это ресурс по большей части постоянный. Деньги для определенного человека - относительный параметр, а для общества в целом - абсолютный. Мы не можем знать цену миллиона рублей для конкретного человека до тех пор, пока не знаем, каков его капитал и как он ему достался. Но абсолютная цена миллиона рублей очень хорошо известна каждому. А еще важно, что для большинства людей применение денег заключается в приобретении материальных благ. Не так много людей задумывается о том, что деньги - это в первую очередь инструмент для воплощения идей, в этом их основная сила. Поэтому когда что-то “вечное и бесценное” пытаются оценить деньгами, большинство представляет себе олигарха, меняющего любовь на золотые унитазы. Или пытающегося купить чью-то верность за одну сотую своего месячного дохода (вот тут особенно хорошо видна причина негативного отношения к деньгам: люди забывают про разница между "миллионом алых роз" от бедного художника и миллионом долларов на благотворительность от миллиардера). Больше всего людей смущает мысль об оценке отношений с помощью денег. Никого бы не покоробила бы формулировка “я потратила на тебя все свое время, силы и удачу”, но каждый увидит в фразе “я потратил на тебя миллион рублей” что-то гнилое. И это происходит именно из-за зазора между относительной и абсолютной ценностью денег и из-за зазора между истинной силой денег и массовым представлением об их назначении. Этот порочный зазор - источник идеи “деньги - это прах”.

​​Почему важна верность - человеку, делу, убеждениям? Почему “внутренний стержень” нужен? Потому что он и так в любом человеке есть. У каждого было всего лишь одно детство. Нас всех уже научили верить в Деда Мороза, например, и магия Нового года на уровне ощущений держится во многом в том числе на фундаменте той формально забытой детской веры. Иначе зачем бы нам было чего-то ждать с особым настроением от определенной точки на траектории движения земного шарика вокруг Солнца.

Когда нам что-то начинает нравиться, это не случайно, и хоть все меняется, оно также возвращается. Здесь можно не касаться вопроса морали и того, как люди притягивают к себе отражения своих решений. Мы приходим к увлечениям потому, что они резонируют с корнями нашей личности, и хоть этот резонанс иногда исчезает, он имеет свойство возвращаться.

Но: в случае с людьми и структурами, состоящими из людей, сложность верности может также состоять в том, что люди меняются. И когда один человек отказывается от верности себе (или возвращается к этому), это - вызов для верности другого человека первому. То же касается общественных организаций - они тоже могут меняться.

Мнения меняются, и, что характерно, они меняются циклично. Особенно важно держать в уме, что меняется и твое собственное мнение, и оно подвержено циклам, как и все остальное. Это касается интересов, жизненных целей и любви. Поэтому важна самодисциплина. Не потому, что нужно держать слово, данное себе, быть волевым и не лениться, а потому, что то, что уже раз понравилось, с большой вероятность будет нравиться снова после перерыва. И будет обидно покупать на "хаях" то, что продал на "лоях". Нужно много раз проверить, сдохла ли на самом деле лошадь, с которой призывает слезть пословица.

Если глубоко и всерьез задуматься о том, насколько многое в нашем восприятии выстроено тем, в чем нас убедили, тем, что ассоциируется с сильными эмоциями и важными личными воспоминаниями, для веры в возможность объективного взгляда на жизнь места не остается. Вероятно, только тщательный разбор каждого своего убеждения, "почему мне нравится так думать?" может хоть немного это изменить. Это часть пути к обретению мудрости, который, вероятно, заканчивается принятием своей внутренней сути.

В религии, как и в идеологии, работает естественный неизбежный механизм (симпатии в целом, любого противостояния, биологических потребностей человека, устройства физического мира) и культурный код, и это делает аргумент "я за А, потому что мне нравится А" самым верным. От риторических уловок культурного кода освобождает принятие своего культурного кода, как это ни странно. Проще всего это понять, если задуматься о любви: людей тоже бессмысленно выбирать, основываясь только на доводах разума.

​​Интересно, каким может быть механизм непредвзятости, если он возможен. Ведь имеющееся знание, представление и симпатии фоново воздействуют на все, что делает человек. И на каждом этапе применения научного метода это создает "помехи", которые в итоге влияют на результат. Но вообще, в целом, научный метод можно рассматривать как инструмент не для изучения мира в первую очередь, а как инструмент для направления и ограничения активности в мозгу исследователя. В этом его суть, в основном, в борьбе с предвзятостью. В нем есть части, отвечающие за правильное формирование вопросов и "выбивание ответов" из мира, но они использовались и до появления научного метода (не все, но многие). А то, что их соединило воедино - это именно стремление к объективности.

В этом контексте видно, что модифицировать научный метод для нейробиологии - это нетривиальная задача, которая требует перелопатить его основу. Потому что нужно, во-первых, управляемо вернуть туда субъективный подход, так, чтобы самонаблюдение было воспроизводимым и репрезентативным (такое ощущение, что это невозможно, пока не создадут инструменты для трансляции мысленных образов и ощущений). А во-вторых, нужно разработать новую логику, в которой будет решена проблема "порочного круга" в вопросе создания списка "аксиом" и не только.

Часто люди принимают решения и находят идеи в своей интуиции. А интуиция пользуется всем известным человеку и всеми его бессознательными симпатиями и антипатиями как безумный повар - делает из них винегрет. И в одном и том же блюде-модели (будущего/ прошлого/ фантазии) могут быть смешаны множество воспоминаний, фраз из фильмов и книг, атмосфер, из их посылок и тенденций с помощью научного метода или усвоенных догм зачем-то подсознание формирует какой-нибудь странный, но обладающий огромной предсказательной силой вывод, который будет все же будет искажен тем, что в одном из использованных воспоминаний звучала песня, которая не нравится человеку. И при этом даже может быть так, что все в этом выводе внезапно логично и даже полезно, и эту песню “повар”, “прочитав инструкцию” к научному методу, проигнорировал (буквально последовав памяти о научном методе - о том, что в выводе нельзя учитывать свое отношение к любой из деталей). Но из-за того, что песня так и осталась в получившемся “блюде”, блюдо выкидывается на помойку, потому что научный метод запрещает искажать результаты, но не запрещает их скрывать от самого себя очевидным, даже ненамеренным способом. Это просто “не всплывет” в сознание, потому что баланс приятных (тянущих наверх) и неприятных (тянущих на дно) эмоций будет таковым, что вывод застынет где-то посредине и останется недоступным или частично доступным. Что забавно, это как будто касается не только фоновых процессов-раздумий в бодрствовании или полудреме, не только сюжетов снов определенного человека, но и глобальных решений и ответов, которые найдены множеством людей по поводу общества в целом. Летучими и неуловимыми, гениальными, но безумными, навсегда пропадающими по воле случайных неосознаваемых факторов мыслями в полудреме бдит не только человек, но и человечество.

Кажется логичным, что если ты видишь клочок голубого неба в маленьком окошке, то стоит выйти на улицу и увидеть все небо целиком. Но это работает не всегда. Нужно особое небо. Тут что-то про важность путешествий. Путешествия бессмысленны, если они происходят не в душе. Поэтому иногда лучше маленький яркий клочок голубого неба. Особенно если ты среди серых осенних хрущевок - но дело не только и не столько в них самих. Есть здесь что-то общее в этом клочке неба, в зимних воспоминаниях о лете, в фразе “где был счастлив, туда не возвращайся”, в строке “зачем вся дева, если есть колено”. Это особая игра контраста, света, фокуса, направляющая человека в этот клочок неба, как ствол ружья. Экзюпери писал в “Цитадели”, что деревья растут здоровыми и высокими, когда их направляет ввысь скованность, когда они зажаты с боков своими собратьями, когда у них нет другого выбора, кроме как расти вверх.

​​“Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем” - это запоздалое предупреждение, если рассматривать его в плоскости противоборства идеологий. Сражаются друг с другом уже всегда взаимные отражения. Это естественная для жизни идеологий и противоестественная для их содержания природа вещей. Жижек пытается сказать “чума на оба ваших дома”, только вот само такое мнение еще более естественно-противоестественно, чем то чудовище, с которым оно борется. В центре любой идеологии, в ее направленности на “наибольшее благо” лежит это смешение противоположностей, проявляющееся в контрасте между ее содержанием (тем, что ощущают приверженцы) и формой (тем, что ощущают остальные). Отсюда рождается принципиально неустранимое двоемыслие и двойные стандарты. На самом деле, вообще никто в принципе не сможет взаправду согласиться с тем, что все идеологии - чудовища, принять эту идею получится только с оговорками, что хоть кто-то прав. А получается в итоге в самом лучшем случае парадоксальные, смешные и жестокие манифесты “все люди должны быть равны, но не забудьте прочитать между строк про исключения”. В худшем же случае исключений много и их не пытаются скрыть. Мысль “на земле нет добра и зла, есть бесы, терзающие и пожирающие друг друга” несовместима с природой человеческого сознания, сознание не существует без культурного кода, а значит, не существует без идеологий. Но разрастающееся по культурному коду знание о природе идеологий, будучи даже не до конца осознаваемым, в своем диалектическом движении, подобно маятнику со всеми неизбежно возникающими перекосами, оставляет все меньше места для первобытного незамутненного зла. Люди “выздоравливают”, упорствуя в своей болезни, раз за разом отказываясь от своей природы, от уже существующих убеждений в пользу чего-то все более утонченного. Не важно, что по своей сути это поза и что ничем, кроме позы это быть не может, что даже в самом лучшем случае ведет их на этом пути желание возвысится над теми, кого они считают “менее равными” себе. Это то единственное место в жизни, где цель оправдывает средства и мотивацию просто потому, что иного пути нет.

​​Люди часто воспринимают игнорирование более негативно, чем отказ, аргументируя это тем, что отказ им принять проще. Но это не значит, что отказ менее неприятен. Он неприятнее, но его легче принять, потому что в голове каждого есть правила, регламентирующие (нейтрализующие) наиболее древние и распространенные конфликтные ситуации. Эти правила закрепились как способ снижения агрессия и насилия, и сам человек их чувствует, он не просто формально ими связан, они действительно меняют эмоции в сравнении с той ситуацией, где этих правил нет. В случае новых видов конфликтов этих сдерживающих механизмов может и не быть, и даже если эти новые виды конфликтных ситуаций вне контекста правил менее интенсивны, то в положении, где старые интенсивные конфликты зарегулированы правилами, а новые - нет, новые виды для участников кажутся более интенсивными в плане ощущений, и от этого - менее приемлемыми. Люди принимают насилие и страдание, только если они регламентированы, при этом принимают по-настоящему, на уровне эмоций, а не только на уровне размышлений. В этом смысле рефлексию, в общем случае почти всегда направляющую человека к “управлению эмоциями”, стоит воспринимать как законодательный институт, формализующий эмоциональную жизнь человека. Рефлексия дополняет систему правил недостающими, закрывая “территории”, где эмоции все еще живут по-животному “свободно”.

Еще важно, что неслучившийся негатив людям часто кажется предпочтительнее, чем тот, который случился. Это что-то из разряда “на том берегу трава зеленее”. То, что не случилось, личность предпочтет представить так, чтобы это соответствовало конституции личности, а не конституции мира. В целом довольный своей жизнью человек будет представлять неизвестное ему как менее приятное, чем оно есть на самом деле, недовольный - как более приятное (хотя тут могут быть более сложные ситуации: если человек доволен, но не сам определяет свою жизнь, то он будет склонен романтизировать неизвестное - как все подростки, например; если он недоволен, но связан по рукам и ногам обязательствами, он будет верить, что “виноград кислый”).

Было исследование, которое показало, что подавляя эмоции, человек со временем начинает ощущать их менее остро, а когда он их постоянно “выпускает”, они становятся все более сильными и все менее управляемыми (хотя чаще люди думают об этом наоборот). Вероятно, драматический конфликт человека и среды - это художественный штамп, и на длинной дистанции эмоции приспосабливаются к условиям: к правилам, ограничениям, страданиям, или, наоборот, - к новым свободам и радостям. Это подтверждается и историческим опытом (рабство), и бытовым обыденным опытом (люди быстро привыкают и к плохому, и к хорошему, и так же быстро восстанавливают баланс радости и страдания, довольства и недовольства, счастья и несчастья в жизни своих эмоций).

Иногда истерики детей в магазинах представляют как попытку манипулировать родителями. Иногда такое поведение можно увидеть и у взрослых людей. Вероятно, иногда это действительно может быть осознанной манипуляцией, но чаще всего - это просто “расшатанный” эмоциональный фон. Ребенок, которому не купили игрушку, действительно ощущает ужасную обиду и страдает. Худшее, что может в такой ситуации сделать родитель - усомниться в искренности таких эмоций. Но и потакание тоже вредно. В первом случае получится манипулятор-психопат (осознанный, безэмоциональный), во втором - истеричный манипулятор (усвоивший и принявший систему, где негатив устраняется вливанием чужого внимания и эмоций - это не расчет, это “рефлекс”).

​​Опасные привычки и рискованные решения проблем - это как кредит на бизнес. Нужно иметь идею, чтобы это сработало. Если брать “кредит” на банальное “купи-продай” с 10-20 процентами прибыли, то при малейшем изменении цены на деньги экономика такого “бизнеса” быстро идет лесом. Еще хуже, когда “кредит” берется “на удовольствия”. Нужна идея, “искра”. Поэтому для большинства людей любые “кредиты” (и в буквальном, и в переносном смысле) - зло. Поэтому же в психологии пациентов почти всегда учат принятию себя, а не способам найти в себе силы что-то изменить - тут тоже нужна “искра”, которой нет у большинства людей. Вообще, кажется, что в таких вопросах больше влияет судьба и случай, а не рациональные решения. Потому что как будто бы если внутри нет “огня” или он недостаточно силен, то ничего и не поможет, пока случай не разожжет его сильнее. А если он есть, то он сам по себе и так приведет тебя к решению так или иначе. И еще: как будто бы все это растет из детства - слишком важно, чему тебя научили люди и книги, пока ты был ребенком.

Разные природные особенности психики имеют тенденцию обрастать обслуживающими эти особенности культурными парадигмами. Никто не любит напрягаться и рисковать, делать то, что неинтересно, страшно, ответственно, сложно; и все хотят получать то, что им нравится. Эти два мотива облекаются в "плоть" из убеждений. Если рефлексия не слишком развита, а культурный слой не слишком “толстый”, то легко пробиваются наружу и воплощаются в убеждения глубинные простые желания, а у сложных желаний и потребностей нет возможности появиться - нет знания соответствующего “языка”, нет возможности получать удовлетворяющее “понимание” от этого. И в целом, когда рефлексии не много и культурный слой не слишком толстый, получается что-то хаотичное (ведь и условный альтруизм, и условный эгоизм - это качества, которые в равной степени "природные"/"животные").

Важно, что есть явная корреляция уровня культуры с уровнем жизни и, соответственно, с психическим здоровьем. А еще есть иерархия потребностей - чем больше низменных потребностей закрыто у человека, тем выше шанс, что он начнет думать о других. И еще есть третий момент - что культура в целом в своей эволюции направлена скорее к общему благу, к "альтруизму". Человек из низов может эволюционировать из эгоистичного бандита поневоле в озабоченного благом народа аристократа, если закрыть ему низменные потребности и дать возможность задуматься о том, чего он хочет еще. При этом чем больше он будет узнавать о культуре, о природе людей и о мире, тем выше шанс, что культурные парадигмы, обслуживающие природные наклонности его психики, начнут создавать перевес "альтруистичности". Но: если в этом человеке что-то сломано и есть травмы, есть риск, что он усвоит культурный код, который будет обслуживать его травму, в итоге может произойти катастрофа. Предохранителем от этого может быть только рефлексия. Но - довольно слабым предохранителем, потому что люди умеют обманывать себя, и чем человек дольше разглядывает себя, тем больше уловок для этого узнает. А чем он умнее, тем быстрее их находит, тем быстрее находит подходящие культурные парадигмы, которые качественно обслужат его стремление быть в своих собственных глазах "хорошим человеком". Но это все же лучше, чем не смотреть в "зеркало" совсем. При этом самообман в некоторых случаях защищает человека от того, чтобы стать чудовищем и принять окончательно свою "темную сторону" (об этом ниже).

Вера трендам, мнениям и операциям в культурном коде - это обратная сторона теорий заговора, тотального неверия и убежденности в чужом эгоистичном замысле. Это две эмоциональные, слепые крайности. Система, с одной стороны, более хаотична (подвержена случаю) и ситуативна, с другой - более разнообразна.

Важно, что в каждом узле общей людской сети находится такой же человек, он не может обладать всей информацией для манипуляций, он так же подвержен слабостям и страстям, зависим от случайностей, ограничен. Его спасают и выделяют случай, навык, знания и связи с людьми с похожим капиталом. А еще важно, что никто на самом деле не считает себя плохим, у каждого есть оправдание, и это оправдание действует двояко. Оно не позволяет человеку полностью отказаться от усвоенной морали (чтобы стать условным “рептилоидом”, нужно долго вариться в особых условиях, где от тебя будет отлипать человеческое частичка за частичкой). С другой стороны, объединяясь с оправданиями других людей, эта конструкция обретает силу, становится структурой, которая формирует новые правила игры.

Не стоит представлять мир бизнеса или мир СМИ эдакой истязающей души Матрицей, которую создали дьявольские машины, ненавидящие людей и лично тебя, где все не просто неправда, а намеренная неправда, анти-правда. Так же неверно и то, что за этой “Матрицей” скрывается исключительно расчет и осознанный план порабощения и ограбления (пусть и уже без ненависти). Проще всего понять систему, вероятно, если попытаться максимально честно и вдумчиво представить то, каким будешь ты сам и что ты будешь делать через, например, десять лет после получения доступа и навыков для управления каким-то большим куском происходящего.

Ты останешься собой, но как на тебя подействует возможность получить что-то для себя вкупе с новыми привычками к другому уровню жизни, со страхами (в том числе со страхом потерять этот уровень), с рисками, с ответственностью и давлением конкуренции (падать с пьедестала будет больно, даже если место на нем досталось тебе случайно)?

Дилемма заключенного постоянно подталкивает людей к тому, чтобы играть не по правилам, придумывать способы их обходить, избегая наказания. Циклично сменяющие друг друга периоды разложения и “иммунного ответа” на разложение определяют правила игры и конкурентоспособность различных видов мастерства. На арене жизни в определенный момент размножившимся “паразитам” становится нечего есть (“продуценты” не вывозят конкуренцию, если играют по правилам в среде, где “паразитов” больше, чем “продуцентов”), тогда они мутируют, становятся “хищниками”. Часть “хищников” после ожесточенной борьбы с другими забирается наверх, легализуют свое право на насилие. Они выходят за пределы “арены” и сами становятся новой “ареной” - телом, на котором смогут завестись новые “продуценты” и новые “паразиты”. Новая “арена” создает новые правила, защищающие ее саму и новых “продуцентов” от хищников, На новой “арене” заводятся новые “паразиты”.

Есть три вида зла: человеческий садизм, животная конкуренция и природная энтропия. Первое - это недостаточно вредная для вымирания ошибка эволюции. Поэтому так часто опасны идеологии. Сложно определить, что стоит за идеологически заряженным человеком - психический сбой или биологическая социальность (альтруизм). Еесть три способа быть этичным: 1) поступать по совести тогда, когда даже нет последствий, 2) бояться наказания самого по себе, в отрыве от понимания, заслуженное оно или нет, 3) бояться наказания, потому что веришь, что оно заслуженное. В третьем случае получается странная ситуация, в которой ты боишься вроде бы наказания, но на самом деле - того, почему оно есть. Отличие от (2) видно, если представить, что наказание настигло незаслуженно - страха в этом случае нет.

​​Сложность восприятия конечности жизни заключается не столько в том, что мы не можем представить себе смерть (представить-то ее мы как раз можем, мы все имеем опыт “исчезновения” во сне), а в том, что мы имеем опыт регулярного исчезновения и забвения, но не боимся его. Пугает именно исчезновение навсегда и особенно пугает оно, когда понимаешь, что исчезновения во время сна не пугают только потому, что к ним привыкаешь. Почти никто не задумывается о возможности не “появиться” с утра (хотя некоторые дети боятся засыпания). Все эти мысли чем-то напоминают осознание, которое иногда возникает в самолете, про тонкий алюминиевый корпус, высоту в несколько километров и огромную скорость. 

Мы садимся в такой самолет каждую ночь. Вот эта близость смерти указывает, с одной стороны, своей привычностью на то, что мы переоцениваем ценность собственной жизни, обманываем себя, а с другой стороны, ужасом эта близость указывает на то, что нам все же есть, что терять. В контексте этих ощущений, во-первых, возникает вопрос, чего боятся люди, которые верят в загробную жизнь: если это просто переезд, в ходе которого ты окажешься в месте, где будут все твои близкие рано или поздно. Вероятно, это страх как перед экзаменом? А во-вторых, появляется понимание ценности нового опыта. Если у тебя не получается верить в загробную жизнь, и если истинное отношение к смерти раскрывается в контексте вышеописанной мысли про привычность и ужас сна, вполне разумной выглядит идея успеть попробовать как можно больше нового. В этом же контексте интереснее и как будто перспективнее в плане продуктивности и замотивированности выглядит мысль о вызовах, достижениях. Каково быть человеком, который сумел создать новый мир (в книге или кино)? Каково ощущать возможность повлиять на жизни миллионов людей?

Есть такая модель отношений, в которых женщина подталкивает своего партнера к “подвигам” и развитию. Она вырабатывает в мужчине “правильные привычки”. Правда, чаще всего это связано с увеличением дохода, добычей вещей и улучшением жилплощади. Но что, если то же самое воспитание направить на другие вызовы и достижения: понять, разобраться в новом,  придумать идею, реализовать ее? Вот если бы такое стало привычкой, если бы каждый день человек приучил себя напрягать мышление и на поле познания, и на поле творчества, это была бы действительно увлекательная жизнь. Каждый день новый вызов, новая грань мира, новое творение.

За фантазиями о местах "за зеленой дверью", заполненных волшебной атмосферой, стоят воспоминания о реальных местах (в случае "Двери в стене" - об Индии?). Но что есть в этих реальных местах, что делает их возможной основой для волшебных фантазий?

Творческий поиск, разнообразие вариантов и свобода выбора пути, по которому двинется история - это только поверхностный слой, под которым скрыта один единственный самый важный, самый любимый сюжет. Место одно, но пути к нему - всегда разные, всегда новые и никогда не повторяются. В этом суть творчества - найти еще один путь в "то самое место" за "зеленой дверью", с "зелеными волнами".

В выборе целей нужно на короткой дистанции выбирать что-то реалистичное, во что сам сможешь верить. Но на большой дистанции нужно помнить, к чему ты идешь в целом. Аналогично: не стоит отказываться от своего культурного кода на этапе, когда ты еще не полностью его понял. Диалектическое преодоление смысла возможно только как его продолжение, а для этого нужно оказаться "на плечах" твоего культурного наследства. Очень важно не поспешить, не опережать события, не упасть с волны.

​​несколько мыслей про механизмы творчества

Человек с абсолютным слухом необязательно будет уметь петь, человек, понимающий речь на чужом языке, необязательно будет уметь на нем говорить. Отделы мозга разные, но связи есть. Человек с абсолютным слухом быстрее научится воспроизводить звуки правильно. Это как дополняющие друг друга органы чувств. В их синергии рождается магия обучения навыкам и восприятию, анализу. В отсутствии этого сложность глобального общего развития детей с врожденной слепотой и тп. Но даже это компенсируется. Как?

Но: с другой стороны, человеку с абсолютных слухом сложно учиться, потому что он очень хорошо слышит, что не попадает. Поэтому же сложно осваиваться в творчестве всем людям с аналитическим складом ума. Для эффективного обучения надо ловить кураж, а это сложно, когда твой внутренний критик опытнее внутреннего творца. Поэтому кинокритики почти никогда не бывают хорошими режиссерами, поэтому люди с музыкальным образованием редко пишут музыку, поэтому в целом образование мешает. Его нужно строить так, чтобы творец развивался в ногу с критиком, чтобы критик не опережал и не тормозил. За то время, пока критик критикует себя, тот, в ком этого давления меньше, продвинется дальше.

Музыка это язык. Создавая музыку, можно развить слух. Слушая в детстве во время языкового окна более сложную музыку, можно обучиться более совершенному языку музыки и приобрести абсолютный слух. Потому что слух - это умение разбивать поток звуков на фонемы и ноты, видеть (скорее, уметь оперировать) структуру

дети, которые обучались языку, где интонации одних и тех же звуков имеют разный смысл, развивают лучший слух

абсолютники не воспринимают музыку как музыку, они воспринимают музыку как язык, и это мешает ей наслаждаться и мешает творить, если творец недоразвит. Это как слушать английские песни, не зная английского - если потом узнать перевод, это может испортить впечатление, если стихи несовершенны

каков механизм упрощения творения музыки, когда ты владеешь инструментом? Суть в появлении структур в мозгу, появлении пространства, которым ты можешь легко манипулировать. Когда есть только схемы в сиквенсоре, тебе сложнее ими манипулировать (а не проще, как могло бы показаться). При этом, как и в случае с критиком, важно ловить кураж, а это возможно, если ты можешь поймать ритм, и он не рвется обращением к внешнему инструменту. Вероятно, даже нейросети здесь не помогут (хотя технологии - это не всегда плохо, нужен просто искусный инструмент, но этот инструмент станет ограничением все равно, потому что его "форма" определит и "форму" творения и соответствующие настроения и пути создания нового - металл не создали бы без дисторшена)

​​Понимание - это не что-то очевидное и противоположное сложным логическим индуктивным и дедуктивным построениям. ОКР показывает, что любое понимание работает схожим образом, просто чаще всего улики для картины понимания собираются сами собой, не требуя осознанных усилий. ОКР, вероятно, ломает существующие бессознательные системы (и тут, скорее всего, есть взаимное циклическое влияние склонности к осознанию и склонности к ОКР - через травматический опыт неуправляемости жизни?). Окр выглядит как набор странных ритуалов, потому что с этим сложно, не сподручно управляться, непонятно, что именно и как нужно ухватить. Отсюда множество разносторонних проверок, иногда бесполезных, которые направлены в конечном итоге на устранение чувства тревоги (влияют на это, скорее всего, время концентрации на этом, новизна "типа" проверки, сконцентрированность), а действуют как работа сыщика, который ищет путь к картине по принципу “что плавает как утка, крякает как утка, выглядит как утка, наверное, утка и есть”: “если я дергаю ручку и дверь не открывается, если я это ощущаю, вижу и слышу, если я посчитал обороты ключа, если ключи у меня в руке, то значит, дверь закрыта”. Здоровым людям это не требуется, потому что память (читай: понимание) у них появилась самопроизвольно.

​​Забвение прошлого и его тьма создают ситуацию, в которой представление племени аймара о времени становится открытием для западного человека. Здесь важно влияние культуры. И еще играет роль то, что наше зрение обращено на будущую траекторию движения. В каком-то смысле то, как глаза обманывают природу времени, создает препятствие для правильного восприятия времени. Вероятно, в целом, особенности нашей физиологии наряду с традициями речи, которые тоже частично сформированы особенностями устройства физического мира и особенностями устройства и работы тела и мозга (снова вспоминаем эффект буба-кики), создают сложности с тем, чтобы воспринимать происходящее как оно есть, мешают "ломать" естественную установку. А помогают это преодолеть технологии, изобретения. Аймара повезло заметить это за счет того, что они пользовались особым способом гребли, который в свою очередь появился из-за большего удобства. Представления людей о происходящем меняется вслед за изобретениями ("время циклично" после изобретения колеса, "в начале было Слово" после изобретения книги, этот пример восприятия времени у аймара после появления особого способа гребли спиной вперед). Ответить на вопросы, вероятно, в целом нельзя чистым познанием. Мы находим новые модели, только опираясь на уже созданное (потому что мир слишком сложен для нашего кошелька Миллера?), либо прямо изобретая их на основе ранее созданных моделей. Ответы всегда "изобретаются". В целом, отчасти и вопросы тоже "изобретаются", вернее, пространство уже созданного создает правила игры и через это - почву для формирования вопросов. В творчестве, науке, технике и философии срабатывает один и тот же принцип: интуиция "надиктовывает" человеку творение, сознание его воплощает, мир его оценивает (фактами или эмоциями других людей). Философия часто принижает технику, но это несправедливо, если учитывать, что философия и наука работают по тем же лекалам.

​​дополнение к предыдущему посту

Человеком управляет то, что он понимает, но только до тех пор, пока он не додумается взлететь над этим смыслом и придумать свой. Поэтому для некоторых людей простые разжеванные смыслы - это что-то мимолетное. Это зависит от множества факторов, не только от ума. Умный человек может долго держаться за простую мысль и не сомневаться в ней. При этом ценят люди то, до чего дошли сами, поэтому хороши те способы подачи смыслов, которые работают по принципу майевтики или долго водят кругами, выдавая важное в самом конце (это один из механизмов запоминания - мозгу важно, что было в конце). Важно, вступает ли смысл в конфликт с опытом и есть ли вообще возможность для буквальной проверки смысла (тут отдельный вопрос, как возможно понимание того, для чего у человека нет опыта, и что сама возможность понимания смысла без опыта говорит о смысле и об опыте). Еще важно, что бывают ситуации, где есть предчувствие понимания, но оно дается не до конца или не дается совсем. В философии это можно назвать самым важным аспектом. Что сильнее делает философское вопрошание бесконечным, особенно на контрасте с научным знанием, которое в большинстве сфер (особенно прикладных) конечно, а в редких вопросах похоже на философию (математика, теоретическая физика, нейробиология, происхождение жизни, теория хаоса) - ответ все время отдаляется, и чем больше научные вопросы на философские, тем они “бесконечнее”? Только ли в их сложности дело? Что делает главные философские ответы такими неуловимыми? Про них забывают, от них устают, они надоедают, за это их считают неактуальными и неважными, неуместными. В чем дело? В постоянном появлении новых смыслов из-за самой природы понимания, которая создает основу для нового смысла тем, что оно произошло? Или же дело в максимальной абстрактности и сложности проверки на своем опыте? Или в том, что, наоборот, это опыт, который буквально дан каждому и максимально близок? Или потому как раз, что он максимально близок, но поэтому же доступен только тебе? Или потому, что опыт восприятия подстраивается под понимание? Но почему тогда появляется новое понимание, если опыт подстроился к старому? Какова мотивация и причина отвержения старого смысла в масштабе жизни отдельного человека? В новом опыте? В стремлении превосходству? В природе и в конечности удовлетворения? Интересно, что есть тонкий баланс между удобоваримостью смысла для человека (сложно давшийся смысл дольше будет актуальным) и умением и привычкой человека впитывать новые смыслы (если приучить человека “грызть гранит”, приучить к сложной подаче, которая призвана задержать смысл в его голове, как что-то ценное за счет приложенных усилий, это создаст привычку постоянно обновлять смыслы, если “пробудить ото сна” кого-то, потом не получится его остановить, и то, что его пробудило, он тоже отбросит). 

Понимание подчиняет человека, но без этого подчиняющего понимания не может случиться и противостояния и освобождения. Это указывает на что-то фундаментальное о свободе, о людях, об их взаимодействии и природе, о жизни в целом (недаром Гегель обращался к образу распускающегося цветка). Неживая природа работает иначе, а вот все живое – это накапливающее следы-отражения зеркало, которое одно обладает возможностью парадоксальной свободы через отрицание несвободы.

Сосуществование, противоборство и вечный поток сменяющих друг друга смыслов отпечатывается в одном и том же зеркале: и в «смертной соме» и в «бессмертном сознании». Это создает систему противовесов, циклы обратной связи и баланс между экспоненциальными зависимостями. Сбои в этой системе обладают огромным влиянием, особенно в контексте того, что все точечные зависимости связаны друг с другом в единую сеть, где, потянув за одну нить, влияешь на всю сеть сразу. Баланс сохраняется за счет ассиметричной системы противовесов - других экспоненциальных зависимостей. Их взаимное влияние почти никогда не бывает симметричным за счет того, что было описано выше: новые смысла рождаются через выход из пространства старых. В физиологических механизмах мы видим отпечаток эволюции микроорганизмов, которые перешли от противоборства к сосуществованию, в первобытных закономерностях высшей нервной деятельности и эмоциональных реакций человека – отпечаток истории обезьяны, которая успела пожить и в безопасности/довольстве на деревьях, и в суровых условиях саванны. А в конкретных мыслях людей мы видим, с одной стороны, отпечатки диалектического движения культуры, а с другой, - личный опыт изменения мировоззрения. Это создает, в том числе, сверхдетализированную систему убеждений и взаимоотношений. На уровне одной жизни это проявляется, например, в том, что человек исполняет свой долг, но не тогда, когда исполнения этого долга агрессивно требуют те, на кого этот долг направлен, а в масштабе социальных явлений можно вспомнить уже упомянутые самоисполняющиеся пророчества или, например, кривую Лаффера.

Пророк не предсказывает будущее, он его формирует по принципу «не думай о белой обезьяне» (например, когда придумывает понятие «невроз»). В этом, а не в умении моделировать будущее, заключается сокровенная сила, делающая пророчества самоисполняющимися. Интересно, что не сразу осознаваемая суть вот этой мысли выше, как и любой подобной объясняющей что-то мысли, состоит в том, чтобы найти способ нейтрализовать механизм, порождающий и дающий силу тому, что объясняется. И единственная (раз уж не думать не получится) возможность сделать это (не думать о буквальной белой обезьяне) – это думать о белой обезьяне как о концепте, объясняющем суть пророчеств и суть мышления. В таком случае ты БУКВАЛЬНО научаешься НЕ думать о БУКВАЛЬНОЙ белой обезьяне – от образа животного, покрытого белым мехом остается лишь фантик, встроенный в изображение феномена пророчества, построенного на невозможности не думать об упомянутом. Это изображение объясняет его суть и через превращение «двигателя» этого феномена в «фантик» ломает его. Может быть, в этом заключается мотивация всех попыток окинуть взглядом сверху что-либо: выйти из пространства, в котором работают соответствующие правила и так лишить их власти над собой.

Понимание того, что наделяет конкретную мысль силой понимания, лишает ее этой силы. Объяснения лишают объясняемое жизни, это как вскрыть живое существо: понимание убивает «магию», а в случае, описанном выше, - понимание понимания убивает «магию» понимания. Интересно, что «магия» - это ведь в своей сути что-то действующее, но непонятное, и как только понимание появляется, - это уже не магия. Объяснение феномена пророчеств вытягивает жизнь из яркого образа белой обезьяны, лишает словосочетание визуализации, выветривает, улетучивает и гасит смысл, перетягивает внимание на новый образ меткой мысли, заметившей, что образ белой обезьяны хорош для объяснения того, как мыслит человек. Также и жизнь «улетучивается» и гаснет, когда экспериментатор достает из лабораторной крысы содержимое, чтобы крысу «объяснить». Неслучайно все-таки традиция речи сделала жизнь «улетающей» и «гаснущей» в момент смерти.

В вопросе о происхождении истины можно пройти от понимания истины как достоверности к представлению о ней как о понимании. И в поиске природы этого понятия важно, что, во-первых, смысл обретает власть над человеком, когда понимание случается, а во-вторых – что человек может сопротивляться даже уже свершившемуся пониманию. Вероятно, природа процессов, происходящих со смыслами в истории, заключается именно в этом сопротивлении, и поэтому же истина в некоторых интерпретациях представляется недостижимой или вообще не существующей. Люди сопротивляются пониманию разными способами: примитивными, не рождающими продолжений – когда вытесняют то, что поняли, или «забалтывают» это, и более совершенными – когда создают новые смыслы, бросая взгляд сверху на старые.

Вероятно, поэтому диалектическое движение имеет вид спирали – новый смысл противопоставлен старому, еще более новый – предыдущему, и поэтому похож на старый. Но так как это движение каждый раз направлено вовне из предыдущего пространства правил отвергаемого смысла, отрицание отрицания не может совпадать с первоначальной мыслью. Человек, который первым взглянул на все это сверху, ожидаемо посчитал себя концом истории – он вышел из пространства, в котором существует «спираль», когда описал ее. Но: он сразу же стал продолжением этого «фрактала». Сделать себя неуязвимым к дальнейшему движению нельзя, ты остаешься в том же потоке поднимающихся друг над другом мета-мыслей до тех пор, пока тебя можно понять. И: ты можешь осознать (читай: понять) и это, и попытаться защититься искусственным усложнением созданного тобой нового смысла, - но у тебя не выйдет. Поэтому и первый текст о природе диалектики, и текст о природе текста о природе диалектики тоже станут «фантиками». Забавно, что в контексте всей мысли получается, что и само это только что прозвучавшее предсказание – всего лишь попытка найти новый способ защититься от новых смыслов, создав «пророчество». И это – тоже. И это.

Думаю, дело в том, что даже новорожденный - уже не "чистый лист" каким-то образом. Тут опять что-то про буба-кики и доречевой опыт. Окружение и родители, социум работают над широтой, количеством констант, над углублением будто бы мы сами работаем или что-то больше, чем мы есть.

Любое типирование людей, по большей части, описывает культурный код, а не психику (биологию мозга). Принцип тот же, что и в случае описательной систематики в биологии до появления знания о днк. В условиях, в котором нет понимания механизмов формирования "кода" конкретного сознания, приходится опираться на наиболее ярких героев культуры и их качества и внешние особенности личности. Что интересно, такой подход частично работает, дает некоторые ориентиры - выделяющиеся места на карте возможных характеров людей. Но помимо того, что такой подход не учитывает траектории путей к этим местам и механизмы движения по этим путям, важно, что какой-нибудь условный Дон Кихот как типаж отсылает не только к биологическим детерминантам, но и к тому, что некоторые люди из культуры усвоили его образ как популярного персонажа, при этом подошел он только определенным людям с определенными качествами, которых, может быть, и нет у самого литературного персонажа (поэтому описания типов не полностью совпадают с образами соответствующих персонажей, есть что-то дополнительное сверх этих образов).

Но что, если ориентироваться в описании соответствующего типажа людей не на Дон Кихота, а, например, на Одиссея. Это архетипичный образ с архетипичными целями. Вероятно, типирование людей стоит направить по тому же пути, по которому пошла систематика в биологии: по пути эволюции (истории возникновения) и генетики (культурного кода). И: что если идти не от героев, а от сюжетов? Важнее не то, на какого персонажа похож или хочет быть похожим человек, а то какой сценарий он ожидает от своей жизни (тут был текст, который косвенно с этим связан, "Гамлет в львиной шкуре"). Кто-то ищет зеленую дверь, кто-то Грааль, кто-то ждет чуда, кто-то - испытаний.
в общем. На основе идей Юнга и Питерсона, истории кристаллизованных человеческих фантазий (мифов, астрологии и прочих идей, имеющих ценность исключительно как зеркал и портретов человеческой природы), 4 циклов Борхеса, 36 драматических ситуаций Польти, архетипичных сюжетов из религий и мифов можно было бы создать психологическую систематику гораздо более точную, чем существующие. Главное - учитывать происхождение и сохранившиеся следы прошлых столкновений культуры с миром и людей с культурой.

Идеи соционики плохо работают, потому что нужно принять идею о том, что соционика описывает культурный код, а не биологию. И поэтому, в том числе, она отчасти правдиво описывает людей. Но только потому, что люди усваивают характеры персонажей историй. В итоге, нужно пройти дальше и сделать эту систематику точнее, используя деление не по персонажам, а по типам сюжетов. Люди примеряют на себя по большей части не персонажей, а ситуации целиком, поэтому в основе их характеров нужно искать не персонажей (которые являются только частями ситуаций), а ситуации - истории, сюжеты целиком. И психология и психоанализ отчасти немного делает это, когда выискивает архетипы или комплексы имени кого-то (Эдипов, например).

Каким образом детей захватывают определенные истории, которые потом ложатся в лейтмотив и длятся всю жизнь? Почему один человек выбрала это, а его сосед того же возраста выбрал иное, хотя они могли существовать в одной среде? Если послушать рассказы родителей, то они часто утверждают, что их мелкие дети выбирают сами определенный мультик из множества и крутят его до изнеможения или просят рассказывать определенную сказку снова и снова. Можно было бы предположить, что родители могли одобрять как-то выбор, но это не совсем так, родители обычно запрещают что-то, но не одобряют выбор из и так хорошего. Если тоньше и точнее сформулировать вопрос, то почему и как мы впечатляемся? Выходит, что это как с отпечатком пальца - всегда уникальный рисунок.

Где точка перегиба в этой сети? Что, если представить ребенка как уже сложившуюся нейросеть? Допустим, фантастиеский сюжет, где учится не 3-летний ребенок, а грызун, который в целом должен жить 3 года, но ему на 3 году ввели препарат, который развил ему мозг и добавил 70 лет жизни. И вот у тебе есть опыт 3 лет жизни, который определяет предрасположенности.

​​Внутренний мир - это отдаленное место, бродить по которому сложнее, чем по реальному миру. Недаром говорят про задумавшегося человека, что он сейчас далеко. Это плохо вяжется с идеей, что внутренний мир - это что-то самое близкое и родное. Причиной появления этой идеи является то, что туда просто нет хода никому, кроме тебя. Но важно, что в контексте такой (феноменологической?) постановки вопроса нет оснований думать, что ТВОЙ реальный мир доступен кому-то еще. Просто есть привычка так думать. Но что мешает тогда воспринимать других людей в твоем внутреннем мире, как реальных? Ведь даже в вопросе подвластности твоей воле они часто менее сговорчивы, чем люди в реальности. У vldl был скетч, где особо тупой персонаж был уверен, что если он во сне видел другого человека, то этот человек тоже должен знать, что было в его сне. Что забавно, в другом скетче этот же персонаж думал, что умение читать и говорить про себя означает, что у тебя есть способность к телепатии. Есть что-то скрытое гениальное в этой идиотии, какая-то основа для другого понимания (особенно во втором примере). В такой первобытной, детской интерпретации того, что привычно и обыденно, что объяснено общеизвестной общепринятой "очевидной" интерпретацией, что принято всеми, по поводу чего не думают, не спорят, есть путь к более глубокому пониманию феномена внутреннего мира.

​​"Фрейд уверяет нас, что субъект — это не разум его, он лежит на другой оси, он разуму эксцентричен. Субъект как таковой, то есть функционирующий в качестве субъекта, представляет собой нечто иное, нежели адаптирующийся к внешней среде организм, и всё поведение его говорит — для того, кто умеет его голос расслышать — совсем из другого места, нежели та ось, которая видна нам, когда мы рассматриваем этот субъект как функцию индивида, т. е. как обладающего определенным набором интересов, базирующихся на идее индивидуальности. Попробуем держаться пока этой топологической метафоры — субъект децентрирован по отношению к индивиду. Фраза „Я — это другой“ заключает в себе именно этот смысл"

Нужно суметь заметить, что насущное ближе всего, несложно прийти к мысли, что я - скорее снаружи, чем внутри. Более того, никакого "внутри" нет вообще, а реальный мир, настоящее в каком-то смысле ближе к "я", чем внутренний мир. Путешествую по своему внутреннему миру, как будто в потемках удаленно управляешь персонажем из игры. В реальном мире все гораздо болле доступно, под рукой, обстановка внутреннего мира ускользает меняется, и хотя в общих чертах мир "внутренний" похож на "внешний" (он - ограниченно поддающаяся изменению данность в обоих случаях - в том числе в этом проблема солипсизма: он игнорирует тот факт, что мир "фантазии" часто не менее болезненен, чем реальный), он обладает особым свойством. В реальном мире только часть закономерностей изменяемы, так как являются формами и поддерживаются формами. В мире воображения все закономерности такие. Сама структура воображаемого внутреннего мира более течучая. Во внутреннем мире не всегда удается достичь места, в котором раньше находилось что-то необходимое (этого места может больше вообще не существовать), а если и удается - того, что ты искал, может там уже не быть (в реальном мире вещи исчезают, когда их забирает кто-то или что-то реальное, во внутреннем мире - проекция это реального). Внутренний мир структурирует мир реальный, в каком-то смысле реальный мир - это проекция, создаваемая освещением, источник которого стоит внутри более отдаленного внутреннего мира (сам внешний мир нам недоступен, проекция внешнего мира доступна только вместе с проекцией внутреннего, проекция внутреннего доступна сама по себе, хотя и подвержена влиянию проекции внешнего). Вернее, сам источник расположен еще дальше, а проекция более удаленного от "я" внутреннего мира накладывается на проекцию внешнего, вплотную расположенного к "я" - внешний мир расположен буквально прямо на нашей сетчатке, кончиках пальцев, на языке и на барабанных перепонках - хотя правильнее было бы говорить именно о самих чувствах, а не об органах - они последующая интерпретация, мотив в рисунке проекции, мотив более высокого уровня - опять же, уровни здесь (как и "источник освещения") - тоже интерпретация, ведь доступна только проекция - но это не важно, если исходить из того, что мы хотим получше рассмотреть проекцию - а интерпретация с 2 проекциями и источником света кажется подходящей. Что интересно, в контексте всего этого внутренний голос становится внешним (удаленным от "я" сильнее, чем насущное) голосом, а его источник оказывается совпадающим с тем самым "источником света" (забавно, что творческие люди говорят иногда, что идею им как будто надиктовывают, как будто они только трансляторы: человек - такой же транслятор социального кода, как его тело - траслятор генетического). Какое место у речи как реального, а не внутреннего голоса в этой модели: ее источник как будто бы не совпадает с источником внутреннего голоса.

​​Иногда бывает, что в голову приходит пара строчек или несколько нот, и ты не можешь их продолжить, но при этом чувствуешь все же, что в них что-то есть. И это интересный вопрос, как мозг ощущает в этом потенциал, при том, что не может продолжить. Может быть, продолжение таки есть, интуиция его уже нашла, но сознание это вытащить наружу не может? Эту версию, кстати, может подтверждать тот факт, что если очень долго такой черновик не смотреть, он перестает казаться перспективным. Вероятно, в таком случае неосознанное продолжение забылось и исчезло. Может быть, природа интереса и любопытства в принципе построена на том, что в мозгу есть зачатки сформированной модели, которые и притягивают внимание, а когда нет совсем ничего, нет и интереса. Потребности возможны только тогда, когда для этого есть структуры в мозгу. То же касается ощущения понимания: во всех сферах знания нужно знание соответствующего "языка" - языка культуры, науки, морали, а значит - наличие соответствующих структур в мозгу.

​​“Истины”, которые озвучиваются в цитатах великих людей - продукт мысли людей, у которых есть свои слабости, которые могут заблуждаться. При этом они ситуативны, не абсолютны. И даже если в большинстве случаев они работают и в целом верны, они не гарантируют того, что может происходить что-то прямо противоположное их выводам, особенно когда дело касается социальных вопросов. Кажется, что механизмы веры, моральных ориентиров, того, как люди принимают решения и составляют суждения, подобны тому, как выглядит результат этих явлений в моменте (именно в моменте, поэтому истина ситуативна) - монолитно, единственно, без вариантов. Людям в целом сложно воспринимать вероятности, ведь в их прошлом нет никаких разветвлений. Но если все же получается на своем опыте увидеть это иначе (например, оспорить своей собственной судьбой авторитетное общеизвестное мнение, никем не ставящееся под сомнение), выбор в целом начинает даваться проще - ты сильнее привязываешь его к уникальности своего пути, становится проще оправдать желание, которое идет изнутри.

​​Проблема, задача, вопрос, загадка и желание сходны тем, что по сути являются кристаллизованным руслом, ведущим к определенному пустому месту - для заполнения пустого места. Русло создает устремленность к заполнению и при этом одновременно своей формой определяет место, требующее заполнения, и то, как именно оно будет заполнено. Условия задачи определяют не только то, какое решение будет у задачи, но и то, какой о чем будет спрашивать задача: условия как бы указывают на то, какой о каком месте нужно задать вопрос, где именно то "где?", которое нужно найти (если условия говорят о количестве яблок у Пети и у Васи, вряд ли заданием будет найти расстояние от города А до города Б). Потому что условия потому и называются условиями, что являются путевыми вехами и определяющими чертами, которые своими свойствами указывают на ответ. Поэтому говорят, что правильно заданный вопрос сам приводит к ответу. Это работает и в случае естественных загадок, и в случае искусственных задач: в первом случае условия примечают, чтобы учесть и по ним раскрыть загадку, во втором "улики" специально предварительно раскладывают в правильном порядке, чтобы создать пример для тренировки. Условия, формирующие ландшафт вопроса, родственны тому месту, в которое ведут "русло". Это место - такая же часть ландшафта. В целом вопрошание можно представить просто как еще одну форму речи. Вся речь движется по подобному руслу, и уникальной природой и особенностью обладает не место, к которому ведет вопрос, а речь в целом: то, откуда, к чему и почему она "течет". Заполняя места для ответов особым образом, поток речи меняет ландшафт, по которому течет, создает новые берега для самого себя и определяет тем самым новое "пустое место", о котором задается вопросом. Ответы создают ландшафт для новых вопросов и определяют места новых ответов, а также то, как именно они будут заполнены. В случае задач, исследований или расследований это довольно легко визуализировать, в случае простых вопросов условие часто не проговаривается: например, простой вопрос "где ты?" подразумевает изначальное условие - необходимость передать какую-то вещь, к примеру. Это изначальное условие по цепочке запускает поток новых вспомогательных вопросов, позволяющих через заполнение соответствующих пустых мест создать условия, ландшафт для для заполнение последнего, искомого пустого места.

​​Распознание смысла текста происходит тем проще, чем ближе по форме структура смысла текста к структуре содержимого памяти читателя (осведомленность в теме). В случае, когда расшифровка смысла происходит с трудностями, реакция читателя на это также определяется структурой его памяти (склад характера, конституция личности). Мышление склонно отторгать новые смыслы, если они несовместимы с имеющимися, и активно вытеснять мысль о собственной неспособности усвоить идею, если она оказывается мышлению не по зубам. Этот процесс происходит настолько бурно, что физиологические эффекты оказываются теми же самыми, что и при физической боли (было исследование, в котором путем визуализации активности в мозге показали, что это действительно так).

В целом, нормы поведения и самоуважение чаще всего не позволяют человеку буквально признавать, что смысл ему недоступен или неприятен. Поэтому человек неосознанно пытается канализировать боль. Неприятные ощущения причиняются идеями, ставящими под сомнение имеющиеся у человека убеждения и/или уверенность в том, что рядом нет другого человека, рядом с которыми он выглядит глупым ("другим человеком" в этом случае может быть и текст). Человек имеет потребность эти неприятные ощущения как можно быстрее нейтрализовать. Это работает не со всеми и не всегда, но часто в подобных вопросах так или иначе выраженная агрессия является опознавательным сигналом, указывающим на то, что человек травмирован встретившимся ему смыслом.

Агрессия может проявляться по-разному, но самым простым и от того чаще всего используемым способом защиты от смысла является обесценивание. Почти всегда, когда при прочтении текста мышление раздраженно подкидывает идею "это "вода"/бессмысленно/неважно/бредово" (а не "кажется, я не понимаю, что тут имелось в виду и почему это важно"), имеет место быть защитная реакция. На это накладывается отсутствие эмоционального отклика, обусловленного наличием согласующегося со смыслом опыта (либо наоборот - травмирующий резонанс с имеющимся опытом), и вместе это формирует убежденность в том, что встретившийся новый смысл - это мусор, "не-смысл".

Если рассмотреть вопрос отстраненно, если учесть механизм работы мышления и речи, то ясно, что мысль и мотив стоят за каждым написанным словом: и за текстом, и за озвученным мнением об этом тексте. Приглушенность эмоций в защитных реакциях и привычность, обыденность этих реакций маскирует то, что такая реакция является защитой, а не просто оценкой или сообщаемой информацией. Привычность осмысленности речи маскирует смыслы текстов и то, что смысл вкладывается всегда, особенно тогда, когда это не текст сообщения в личном общении, а публичный текст (книга, статья). При этом чем ярче эмоциональный фон человека, тем проще ему не замечать собственные мотивы и оценивать природу собственных реакций (холерику, вероятно, сложнее разграничивать и распознавать свои эмоции и сложнее обучаться этому распознаванию), а чем ярче смысл текстов, к которым он привык ("социальная и эмоциональная нагруженность"), тем сложнее ему различать смысловые интонации в текстах, кажущихся на первый взгляд очевидными и бессмысленными.

​​Вера трендам, мнениям и операциям в культурном коде - это обратная сторона теорий заговора, тотального неверия и убежденности в чужом эгоистичном замысле. Это две эмоциональные, слепые крайности. Система, с одной стороны, более хаотична (подвержена случаю) и ситуативна, с другой - более разнообразна. 

Важно, что в каждом узле общей людской сети находится такой же человек, он не может обладать всей информацией для манипуляций, он так же подвержен слабостям и страстям, зависим от случайностей, ограничен. Его спасают и выделяют случай, навык, знания и связи с людьми с похожим капиталом. А еще важно, что никто на самом деле не считает себя плохим, у каждого есть оправдание, и это оправдание действует двояко. Оно не позволяет человеку полностью отказаться от усвоенной морали (чтобы стать условным “рептилоидом”, нужно долго вариться в особых условиях, где от тебя будет отлипать человеческое частичка за частичкой). С другой стороны, объединяясь с оправданиями других людей, эта конструкция обретает силу, становится структурой, которая формирует новые правила игры. 

Не стоит представлять мир бизнеса или мир СМИ эдакой истязающей души Матрицей, которую создали дьявольские машины, ненавидящие людей и лично тебя, где все не просто неправда, а намеренная неправда, анти-правда. Так же неверно и то, что за этой “Матрицей” скрывается исключительно расчет и осознанный план порабощения и ограбления (пусть и уже без ненависти). Проще всего понять систему, вероятно, если попытаться максимально честно и вдумчиво представить то, каким будешь ты сам и что ты будешь делать через, например, десять лет после получения доступа и навыков для управления каким-то большим куском происходящего. Ты останешься собой, но как на тебя подействует возможность получить что-то для себя вкупе с новыми привычками к другому уровню жизни, со страхами (в том числе со страхом потерять этот уровень), с рисками, с ответственностью и давлением конкуренции (падать с пьедестала будет больно, даже если место на нем досталось тебе случайно)? 

Дилемма заключенного постоянно подталкивает людей к тому, чтобы играть не по правилам, придумывать способы их обходить, избегая наказания. Циклично сменяющие друг друга периоды разложения и “иммунного ответа” на разложение определяют правила игры и конкурентоспособность различных видов мастерства. На арене жизни в определенный момент размножившимся “паразитам” становится нечего есть (“продуценты” не вывозят конкуренцию, если играют по правилам в среде, где “паразитов” больше, чем “продуцентов”), тогда они мутируют, становятся “хищниками”. Часть “хищников” после ожесточенной борьбы с другими забирается наверх, легализуют свое право на насилие. Они выходят за пределы “арены” и сами становятся новой “ареной” - телом, на котором смогут завестись новые “продуценты” и новые “паразиты”. Новая “арена” создает новые правила, защищающие ее саму и новых “продуцентов” от хищников, На новой “арене” заводятся новые “паразиты”.

​​Момент, когда главный герой в “Записках из подполья” протягивает деньги девушке в трогательный момент истинной близости - это воплощение страха автора загубить что-то прекрасное. Это что-то обсцессивно-компульсивное. В реальности этого бы никогда не случилось, такое происходит всегда только в пугающих фантазиях “а что, если я сейчас заору благим матом в автобусе, насколько отвратительным и пугающим я покажусь другим людям?” или “а что, если я столкну сейчас этого человека с перрона перед прибывающим поездом, насколько ужасные последствия будут для моей души и жизни?” или “а что, если мне захочется шагнуть в эту пропасть?”.

Но книга - это и есть фантазия, а упомянутая сцена - это воплощенная тревога, это воплощенное недоверие к себе, к темным глубинам своих внутренних порывов, порожденное знанием о том, что сознание и воля - это, по большей части, переоцененный фантик, что то, чем на самом деле является сознание, гораздо меньше, чем то, что за сознание принимается. Мы принимаем за свое и поэтому подконтрольное себе слишком большую часть себя.

Но на самом деле, тьмы даже в неподконтрольной части нас не так уж много. И это подтверждается тем, у скольких людей возникает мысль столкнить человека с платформы, и сколько людей такое совершает. Недаром говорится, что не сон разума порождает чудовищ, а бдительная рациональность, страдающая бессонницей (хоть эта цитата про другое, тут она тоже опосредованно работает). И поэтому же неверна мысль Жижека о том, что в жестокости в компьютерных играх проявляется истинная человеческая суть. Как раз наоборот, дело в том, что понимание нереальности игры есть не только в сознании, но и глубже, иначе картина была бы иной. И это же показывает, что сознание в целом не так уж сильно в блокировании глубинных порывов, оно скорее перенаправляет их.

Что-то подобное есть и в том, что рассуждения Раскольникова закончились убийством. Те, кто рассуждают подобным образом, не воплощают никогда свои пугающие фантазии в реальности, это происходит только в мире фантазий и поэтому происходит в выдуманных историях. А ощущаются такие истории реалистично потому, что подобные фантазии есть у многих. А те, кто совершают преступления, говоря о моральных дилеммах (как Брейвик), на самом деле лгут. Их поведение - глубинный сбой, а не моральный выбор. С ними глубоко внутри что-то не так, что воплотилось бы и без мыслей о морали.

Правда, есть мнение, что у некоторых людей это "что-то не так" заключается как раз в том, что их пугающие фантазии прорываются наружу - в их поведении. Может быть, в том числе поэтому есть фраза про то, что воплощенная фантазия - это кошмар.

Это, в каком-то смысле, снимает с подобных людей ответственность, но при этом указывает на то, как именно их нужно исправлять. Хотя тут можно сказать, что убивают сородичей, например, и другие социальные животные. Но это не означает, что это не сбой. Животные болеют раком и ломают себе ребра, например, которые по идее предназначены защищать легкие и другие внутренние органы от повреждений, а не рвать их.

​​Есть мнение и есть даже исследование о том, что наибольшим влияним на то, чувствует ли человек себя счастливым, оказывают социальные связи, впечатления и достаток. Поэтому идея о важности путешествий, например, - не просто мимолетный тренд. Есть отличный фильм, который чаще всего люди воспринимают как призыв путешествовать - Шоу Трумана. Но есть один важный момент:эв путешествиях важны не толькр новые впечатления и настроенность на них. Можно попутешествовать у себя во дворе так, как не получится за тысячи километров от дома. Дело в том, что происходит в твоей голове. Но не только. Хочется переместиться "в другой плоскости", и ты как бы подсознательно знаешь, что обычное путешествие хоть и может немного тебя приблизить к этому, больше шансов на это, если выбрать другой путь, скрытый, который нужно найти наощупь в самом себе. Хочется другой свободы, большей.

Пилигриму с гравюры Фламмариона не нужно было идти на край света. Нужно было сделать что-то в духе той мысли, что "небо начинается у тебя под ногами". И еще что-то про то, что скрытый от тебя путь, который ты силишься найти, тоже уже под твоими ногами и ты по нему в любом случае уже идешь. Это как удивление от существования. Ты просто внезапно понимаешь, что прямо сейчас ты можешь сам, без каких-либо приготовлений и внешних атрибутов сделать что-то невероятное. Вот та "волчья" мысль про "остаток твоей жизни начинается сейчас" - отголосок этой более общей идеи. Это очень воодушевляет, но это постоянно выпадает из памяти, тебя постоянно затягивает в рутину и ты забываешь.

Сократ в одном из диалогов (может Тимей) говорит о том, что жить философской жизнью может быть не просто - чем ближе к миру идей, тем сложнее, поэтому можно иногда отдыхать, проживая земную жизнь, идя на поводу у страстей души. Но что, если это не философская жизнь, а человеческая?)

Есть еще один забавный момент. Путешествия могут быть продиктованы желанием нового опыта, а могут - желанием сбежать. И во втором случае бегство может быть в другую страну, космос, в мир эскапизма (игры, сериалы), а может быть в осознании существования, и такое бегство укореняет тебя в том, откуда ты на самом деле, и уводит от того, от чего ты на самом деле сбегаешь - от непроживаемой жизни. То, о чем мысль выше, вероятно, в первую очередь в проживании того, что тебе встречается. У японцев что-то про это было, про жизнь в каждом лепестке и каждой чашке чая.

Важнее создавать для себя условия, которых ты не будешь забывать про существование. Поэтому, как это ни ужасно звучит, важны деньги. И еще созвучие с культурным кодом внутри тебя и снаружи - в близких людях и в твоем окружении.

Мнения меняются, и, что характерно, они меняются циклично. Особенно важно держать в уме, что меняется и твое собственное мнение, и оно подвержено циклам, как и все остальное. Это касается интересов, жизненных целей и любви. Поэтому важна самодисциплина. Не потому, что нужно держать слово, данное себе, быть волевым и не лениться, а потому, что то, что уже раз понравилось, с большой вероятность будет нравиться снова после перерыва. И будет обидно покупать на "хаях" то, что продал на "лоях". Нужно много раз проверить, сдохла ли на самом деле лошадь, с которой призывает слезть пословица.

​​"Уверен, что нашему успеху послужило раннее осознание очень простого, но удивительно мощного основного принципа эволюционной биологии: если явственно различимый мотив в последовательности белка сохраняется в течение долгой эволюции, то он функционально важен, и чем он консервативнее, тем важнее функция."
Как в процессе эволюции появлялись "жизненно необходимые функции", как организм существовал до их появления? Как появлялись жизненно необходимые органы и системы? Что говорит о форме эволюции то, что в строении тела имеются жизненно важные элементы, и что они неизбежно постепенно появлялись и формировались, а не существовали изначально? Жизненно важная функция подразумевает влияние на строение всего тела. Поэтому появление и изменение этой функции должно было происходить одновременно с изменением всего тело (как новое становится жизненно необходимым - в этом суть - одновременно со всеми остальными изменениями). В эволюции не только окружающая среда является фактором среды, но также и устройство генома (его строение на уровне молекулы ДНК ограничивает спектр возможных изменений), и устройство тела в целом (геном на уровне реализации информации, которая в нем закодирована). Вероятно, для создания полноценной четырехмерной модели эволюции следует отказаться от привязки к понятиям наподобие "жизненно важная функция" - они создают точки отсчета, которые выстраивают модели, мешающие восприятию общей картины. Это как геоцентрическая модель Вселенной. Вероятно, нужно воспринимать "жизненно важные функции" и "не-жизненно важные функции" как узлы в паутине, обладающие разным влиянием на остальные узлы и на прочность всей паутины в целом. Эволюция в такой метафорической модели - это то, как эта паутина (сеть) сплелась сама собой (тут не обойтись без теории хаоса, эмерджентности и идей про сложные самоорганизующиеся системы и клеточные автоматы)