История постановки танцев в опере «Руслан и Людмила» чудесно звучит из уст самого Михаила Ивановича Глинки.
«Впоследствии надлежало поладить с балетмейстером Титюсом, человеком весьма ограниченных способностей. Для этого я затеял дать ему обед (он любил покушать) и, чтобы более угодить ему, заказал, у французского ресторанта L е G r а n d, любимые его кушанья. На обед, кроме балетмейстера Титюса, пригласил двух Гедеоновых, Костю Булгакова, как приятного и веселого собеседника, и Павла Павловича Каменского, служившего переводчиком в канцелярии директора театров Гедеонова. По нашему мнению, он отлично танцевал лезгинку. Так как музыка для танцев 4 действия была составлена мною из восточных мелодий, то я желал, чтобы Титюс по возможности сделал и самые танцы в восточном роде и назначил для соло в этом танце, названном мною лезгинкой, танцовщицу Андреянову 2-ю, которой в то время особенно покровительствовал директор театров. Танцы же 3-го действия вполне предоставил Титюсу. Обед удался, и вино произвело свое действие: после обеда Каменский проплясал лезгинку, которая не очень понравилась французу Титюсу, но он согласился поставить этот танец, по-моему, желанию. Гедеоновы и Каменский поехали ко мне, я их употчевал отличнейшим хересом.
По этому поводу в эпитафии, сочиненной ими на меня впоследствии, помещены следующие стихи:
Любил он музыку и юбки;
Чужие люди для него Вакштаба набивали трубки,
И жил в Давыдова он доме,
Не обижая никого,
Бутылок хереса окроме <...>
Вскоре по обеде, который я дал Титюсу (это было летом), он позвал меня к себе обедать на дачу на Крестовском острове и славно меня угостил. После этого он начал заниматься составлением танцев, и я
ходил охотно в школу, чтобы соображаться с его требованиями и переделывать, что оказывалось нужным переменить. Таким образом, в танце 3-го действия я должен был ввести несколько пошлых фраз, чтобы ловко было танцевать enleve.
Прежде нежели Титюс начинал разучивать и сочинять танцы для «Руслана», он начинал похвалами самому себе - говорил:
«А present tous les maitres des danses son.t des
m а i t r е s а s i s», т. е. учат сидя; он же и еще какой-то другой балетмейстер в Париже одни только могут учить стоя, т. е. могут сами танцевать. При этом с скрипкой в одной руке и смычком в другой
он начинал делать разные па и, приходя постепенно в восторг выделывал наконец антраша и другие трудные штуки. Все это происходило в присутствии воспитанниц, танцовщиков и музыкантов и крайне было забавно.
Я вел тогда жизнь весьма приятную: утром переделывал танцы и немногие недоконченные места из оперы, в двенадцатом часу утра
отправлялся на репетицию в залы театра или школу, откуда нередко меня привозили домой в театральной карете с воспитанницами и актрисами».
Танцы Титюсу не удались, а милая история их создания осталась.
В отличие от «Жизни за царя», судьба «Руслана и Людмилы» складывалась не столь счастливо. Опера не понравилась двору, у нее немедленно нашлись недоброжелатели. Но Глинка не унывал, прекрасно сознавая как собственную творческую силу, так и достоинства своего творения. Именно таким запечатлел композитора карикатурист Степанов – гордо идущим с партитурой «Руслана» сквозь строй хулителей. Подпись гласит: «Михаил Иванович с примерным мужеством идет в потомство, не ломая шапки перед современниками».
«Впоследствии надлежало поладить с балетмейстером Титюсом, человеком весьма ограниченных способностей. Для этого я затеял дать ему обед (он любил покушать) и, чтобы более угодить ему, заказал, у французского ресторанта L е G r а n d, любимые его кушанья. На обед, кроме балетмейстера Титюса, пригласил двух Гедеоновых, Костю Булгакова, как приятного и веселого собеседника, и Павла Павловича Каменского, служившего переводчиком в канцелярии директора театров Гедеонова. По нашему мнению, он отлично танцевал лезгинку. Так как музыка для танцев 4 действия была составлена мною из восточных мелодий, то я желал, чтобы Титюс по возможности сделал и самые танцы в восточном роде и назначил для соло в этом танце, названном мною лезгинкой, танцовщицу Андреянову 2-ю, которой в то время особенно покровительствовал директор театров. Танцы же 3-го действия вполне предоставил Титюсу. Обед удался, и вино произвело свое действие: после обеда Каменский проплясал лезгинку, которая не очень понравилась французу Титюсу, но он согласился поставить этот танец, по-моему, желанию. Гедеоновы и Каменский поехали ко мне, я их употчевал отличнейшим хересом.
По этому поводу в эпитафии, сочиненной ими на меня впоследствии, помещены следующие стихи:
Любил он музыку и юбки;
Чужие люди для него Вакштаба набивали трубки,
И жил в Давыдова он доме,
Не обижая никого,
Бутылок хереса окроме <...>
Вскоре по обеде, который я дал Титюсу (это было летом), он позвал меня к себе обедать на дачу на Крестовском острове и славно меня угостил. После этого он начал заниматься составлением танцев, и я
ходил охотно в школу, чтобы соображаться с его требованиями и переделывать, что оказывалось нужным переменить. Таким образом, в танце 3-го действия я должен был ввести несколько пошлых фраз, чтобы ловко было танцевать enleve.
Прежде нежели Титюс начинал разучивать и сочинять танцы для «Руслана», он начинал похвалами самому себе - говорил:
«А present tous les maitres des danses son.t des
m а i t r е s а s i s», т. е. учат сидя; он же и еще какой-то другой балетмейстер в Париже одни только могут учить стоя, т. е. могут сами танцевать. При этом с скрипкой в одной руке и смычком в другой
он начинал делать разные па и, приходя постепенно в восторг выделывал наконец антраша и другие трудные штуки. Все это происходило в присутствии воспитанниц, танцовщиков и музыкантов и крайне было забавно.
Я вел тогда жизнь весьма приятную: утром переделывал танцы и немногие недоконченные места из оперы, в двенадцатом часу утра
отправлялся на репетицию в залы театра или школу, откуда нередко меня привозили домой в театральной карете с воспитанницами и актрисами».
Танцы Титюсу не удались, а милая история их создания осталась.
В отличие от «Жизни за царя», судьба «Руслана и Людмилы» складывалась не столь счастливо. Опера не понравилась двору, у нее немедленно нашлись недоброжелатели. Но Глинка не унывал, прекрасно сознавая как собственную творческую силу, так и достоинства своего творения. Именно таким запечатлел композитора карикатурист Степанов – гордо идущим с партитурой «Руслана» сквозь строй хулителей. Подпись гласит: «Михаил Иванович с примерным мужеством идет в потомство, не ломая шапки перед современниками».
