«Колдунья»
Твой низкий голос режет темноту
Как ноты арфы и его я слышу,
Пронзающим ночную пустоту
И звуки чувственно и нежно вижу
И ощущений утонувших мрак
Где аромат дурмана, олеандра,
И мускуса сияет как маяк,
Пока твой голос вьется как лиана.
И помню я
Тот старый сад и тайный зов
Миндалевидных глаз и медной гривы,
Отчаянье на грани вещих снов
Спешу туда, где земли так красивы,
тобою заколдован, в рай лугов
И, пойманные ночи паутиной,
Ловлю слова, что ни один единый
Не рассказал поэт иль богослов.
«Ночь»
Нежная и влюбленная,
Ламия поет свои ночные серенады,
Странные соловьиные трели,
Мурлыканье львицы
В тумане сияющей ночи,
Или мягкий шепот убийства,
Сразу после погасшей вспышки
И ухода в небытие.
В то время, как предмет ее воздыханий
Спит, крепко спит.
Подопечная смерти, преображенная
Лебедь,
Поет чудесные, печальные вещи,
Стрелой падает вниз и встречает
на сложенных крыльях
Блестящую звездами ночь.
Или же в яркий полдень снится солнцу
пустыни,
Как оно стало тенью лица, обращенного
ввысь.
Лезвие великолепно, а ягуар
В движении — само совершенство.
И медленно в пустом заброшенном доме
Я мечтаю о том,
Как буду искать запрещенные вещи
На черной звезде.
В то время как Ламия томно поет
О странных фантазиях.
Как щелкают кастаньеты,
Как прыгает леопардесса,
Как плачет скрипучий гриф,
Так Ламия пляшет, стрекочет и плачет
Безумная, как звезда
Над багряным морем.
Дорогая, ужасная, темная,
Подойди ко мне и повесь
Покрывало своей беспричинной нежности
На мой разум.
Матерь звезд, секрет твоего огромного
сердца
В бесконечности
Душных кошмаров ночи,
Отражающих эхо
Твоей ночной серенады.
«Пан»
Не плачьте те, кто потерял меня,
Пастелью бледной иль молчащей лирой.
Я был янтарной девой у огня,
И юношей златым в мечтаньях мира,
Я был весенним ветром, духом роз,
Я садом был и тьмой, и пламени
порфирой,
Был жезлом, что будил, цветком, что рос,
Я был певцом бессмертным, песнью,
лирой.
Сейчас я осень, да, сдувать мои ветра
Стараются с трудом цветы желаний
южных,
И листья, и мечты сметают со двора.
Но стану я зимой, молчаньем снежным,
вьюжным!
Но все же я весь твой, мне никуда
не деться,
Ликующий, когда все тщетно, господин.
Последуем в ледник, где я возрос один,
В стальные недра каменного сердца.
Я черен стал должно быть в назиданье,
Но разве был я некрасив как ныне?
Не хуже я, чем чистые созданья,
Что бросили тебя в моей пустыне!
Позволь мне — сардоническому, злому,
Обнять себя, почувствуй, что старик,
Которого звала ты по-иному,
Приник к твоим губам и растопил ледник.
«Стоунхендж»
Пусть летний гром на западе гремит
Как будто легион VI-й железный,
Из призраков составленный, приник
к земле холмов — печальной, бесполезной.
Дубы тенисты и тихи как встарь,
В серебряном свечении луны
Омела ждет безвольно и покорно
веленья месяца, златого как янтарь.
И чаща ожидает чудотворной
Мелодии, что призовет богов
И будет ожидать их возвращенья.
Я знаю,
Что придут опять без мщенья,
Те, кто ушел, на молодой луне,
Ушел так медленно,
Что за собой оставил
Неполный круг, чернеющий алтарь.
«Сад»
Есть сад, в который Смерть уходит спать…
Подобно юноше, что, бледный
и влюблённый,
Роскошные цветы стремится охранять,
Но головой кивает, утомлённый.
Там в сумеречный день сияют в полумраке
Мечты, подобные мотивам тайных песен,
И мечутся в гармонии и страхе
Сердечный мир для счастья слишком
тесен.
И все влюблённые приходят в этот сад,
В златой листве случайно встретив
вечность,
Где мрачной Смерти сон, где сладкий ад,
Где рядом страсть и страх, бес
и беспечность.
Невыносимой красоты луга,
И слабость тления, рыданий круговерть
Тревожащая сада берега,
В чьем лабиринте засыпает Смерть.
«Пляска»
Пантера черной ночи в пятнах звезд
Свирепо разрешает ласки ветру.
Луна — ужасный вымпел золотой.
Оркестр за сценой плачет о Любви.
Печальный гамадрил в трико паяца
Торжественно танцует сам с собой.
Вервольф же оглушительно поет
Ужасную мелодию, вампир,
Лаская череп,
Тихо так смеется.
Альт-саксофон поет в оркестре:
«Моя любовь, моя любовь, моя любовь!»
Вервольф поет:
«Луна-обманщица, веселая злодейка,
Кровавишь обещаньем в небесах,
Прекрасная танцовщица моя,
Невеста, милая!»
