Что ж, по сравнению с прошлогодним голосованием ожидаемо (до 51%, т.е., на 7 пп), возросло число тех, кто ощущает . А вот процент тех, кто никак не ощущает сталинизма в окружающей действительности, остается неизменным - 9%. Поэтому повторю здесь прошлую интерпретацию голосования:
Ответами охвачены все предложенные опции. При этом по гипотезе нашего исследования один ответ противопоставлен всем остальным. Из восьми предложенных вариантов ответа лишь категорическое «нет» отрицает сталинизм в нашей жизни. Остальные ответы или прямо подтверждают, или не исключают его наличие.
Таким образом, только 9% из ответивших не видят вокруг проявлений сталинизма. Интересно и то, что пропорции, образовавшиеся практически сразу, существенно не изменились вплоть до окончания голосования.
Формулируя вопрос, я был далек от мысли о вульгарных прямых параллелях с нынешним временем. В том-то и проблема, что сталинизм не возвращается, потому что никуда не уходил.
В тысячелетней истории России есть только два года, которые ясно и комплексно характеризуют в массовом сознании целые эпохи. Это, во-первых, 1917. В том году произошла смена общественного строя. Наше «после 1917» может означать и 1920, и 2020. При этом мы практически не способны испытывать боли по периоду до 1917. Слишком подчистую было удалено всё, что связывало нас с «проклятым царским режимом». Немудрено, что наше усреднённое представление о периоде до 1917 вполне умещается в «хруст французской булки».
Вторая дата - 1937. Формально эта дата включает гораздо более узкий и конкретный период со второй половины 1920-х до 1956. Но здесь наши боли, страхи и привязанности остаются не лубочными, не фантомными, а самыми что ни на есть живыми и настоящими.
В психологии давно описан феномен идентификации с источником агрессии. Позже он стал широко известен как Стокгольмский синдром, и означает поведение заложников, которые защищают своих похитителей. В классическом случае (1973), давшем название синдрому, заложники после освобождения не только отказывались давать показания против агрессоров, но буквально защищали их — в частности, оплачивали расходы на их юридическую защиту.
Характерно, что Стокгольмский синдром не включен ни в один пересмотр Международной классификации болезней. Это значит, что такое поведение не признано недугом, и рассматривается специалистами как нормальная реакция психологической защиты от психотравмирующей ситуации.
Механизм Стокгольмского синдрома лежит в основе домашнего насилия. Если много лет жить с абьюзером, оскорбления и насилие становится нормой. Бывает, что для жертвы абьюзер — выродок и истязатель. Во многих случаях он в конце концов становится убийцей. Но он же — единственное доступное мерило жизни. Да, от него насилие, наказание, принуждение, унижение, боль, кровь. Но от него же единственно — забота и ласка. Только он кормил, занимался ремонтом жилища и защитой семьи.
Представим теперь, что все вокруг славят насильника. Его именем называют города, выдают зарплаты, приносят клятвы. Его восхваляют газеты, о нем снимают кино. В каждом доме его портрет. Его именем называют детей и казнят врагов. Четвертьвековой сталинский террор можно уподобить семейному насилию, возведенному в степень государственной политики. Население привыкает, что по-другому не бывает. Поколения рождаются, живут и умирают под властью насильника, в обстановке насилия, под постоянной угрозой насилия.
Если царизм — это форма правления, то сталинизм — форма существования. При котором закон - декорация, переписанное прошлое — догма, отклонение от генеральной линии — лепра. Сталин добавил лжи в каждую часть нашего бытия, развратил и раздвоил наше сознание. Мы чувствуем это, но не умеем или не хотим преодолеть. Поэтому 90% из нас и через 70 лет после смерти Сталина так или иначе ощущают сталинизм в своей жизни.
