Дай почитать / GetRead

Sally Rooney
Intermezzo

Эта книга перешла со мной из 2024-го в 25-й. В самолете Мальта-Стамбул, где я начинала ее читать, сын спросил «Про что книжка?», и я надолго задумалась. У Салли Руни всегда сложно с ответом на этот вопрос.

В английском языке есть хорошее ёмкое слово struggle со множеством значений. Одно из них: have difficulty handling or coping with. Самый близкий русскоязычный аналог, какой я смогла придумать: не справляться.

Руни пишет о людях, которые struggle with life — не справляются с жизнью. Про это не только Intermezzo, но, кажется, вообще все ее книги (я читала до этого Normal People и Beautiful World, Where Are You).

Два брата после смерти отца пытаются «вывозить» взрослую жизнь — работать, любить, поддерживать отношения с миром и друг с другом. История почти библейская в своей обыденности и в то же время, как всегда у Руни, очень индивидуальная, личная, интимная.

Обыденность и интимность — основа «фирменного стиля» Руни, которая раз за разом пишет жизнь как она есть. И через эту «персональную обыденность» неожиданно проступают сюжеты гомеровско-шекспировского масштаба (в Intermezzo, помимо Каина и Авеля, главный сквозной референс, очевидно, «Гамлет»).

Удивительно, что Бакман, которым закончился мой прошлый читательский год, делает, казалось бы, то же самое — поэтизирует повседневность и раз за разом пишет о людях, которые «не справляются» (в «Тревожных людях» дословно все персонажи не справляются с жизнью!) Но трудно представить себе бóльшие литературные противоположности, чем Бакман и Руни. Они, как чай — с сахаром и без. Хорошо, что у нас есть и то, и другое.

Читать? Однозначно.
Язык оригинала (английский): замечательный.
Язык перевода: роман вышел осенью 2024-го, и, кажется, на русском книжки еще нет, но наверняка скоро будет.

🎄🎁🎊

Приехали мои новогодние подарки 🎁 А вы что заказали себе под елочку? 🎄

Для тех, кто не любит видео и любит текст:

Good evening. My name is Fredrik Backman. I'm here tonight because my agent said that this would be good for my career. She said I need to learn how to speak in front of people.

It will be fun, she said.

So I told her that I write books. I spend 8 hours every day locked inside a room with people I have made up. If I was comfortable talking to real people, I would have a real job. But my agent said, you know, just go up there and talk about the life of a writer.

And I said, alright.

Being a writer is the best way I know how to get paid for being insane. (Donald Trump, I only have 4 minutes. Stop. I only have 4 minutes.)

My brain and I, we are not friends. My my brain and I, we are classmates doing a group assignment called life, and it's not going great.

So my agent, upon hearing this, said, ehhhh…. Which is American for „I could have been a lawyer”.

And then she said, maybe you can talk about how you suffer from creative anxiety, Fredrik. And I said, I don't suffer from creative anxiety.

And my agent said, well, everyone around you suffer.

So, I explained that I don't have creative anxiety, lI just have this normal death anxiety. And sometimes I have panic anxiety if I'm in a hurry and I need to have a lot of anxiety all at once. But I don't have creative anxiety, I never get writer's block, and the secret is easy, it's procrastination. I don't want to brag, but I'm very good at procrastination.

I'm going to have a writer's block. I just haven't gotten around to it yet. I am so good at procrastination that the only reason that I am here tonight is because I'm supposed to be finishing a book right now. But my anxiety is not creative. My anxiety is Scandinavian because I am from Sweden.

And now in America, Sweden is often confused with Switzerland, but we are very different. In Switzerland, they have chocolate and watches. In Sweden, we have IKEA and depression. Swedish depression is just like American depression, but it's cheaper and you have to assemble it yourself. And some some parts may be missing. So if someone in here is depressed tonight and don't know why, then you might be Scandinavian.

Of course, some of you will think that because I am Scandinavian, I must write crime novels, but I find murder to be too much work, so instead I write novels about characters who could murder someone, but they haven't gotten around to it yet.

Now, I wrote this speech on the airplane from Sweden to America, which was great because of the time difference. Americans call that jet lag. I call it a procrastinator's dream, because Sweden is 6 hours ahead of New York, so I left home Sunday evening, and when I arrived here, it was still Sunday evening. The customs official asked me where I was traveling from, and I answered, the future.

So if you hear a strange sound now, that's my agent regretting her career choices. But it's too late now, Ariel.

So, in conclusion, I am here tonight with all of my anxiety because I know that in this room there might be someone who is dreaming about writing a book, dreaming of becoming an author. So I'm here to tell you that I am obviously an idiot. I have no idea what I'm doing, but I became an author anyway.

So you can too. And I hope that one day I will be able to tell my agent that the reason that my next book is not finished yet is because I was busy reading yours. Thank you very much.

В комментариях выложила перевод на русский 👇

Нашла для вас то самое видео с выступлением Фредрика Бакмана на юбилее издательства Simon&Schuster, которое упомянула в комментариях к прошлому посту. Насколько я равнодушна к книгам Бакмана, настолько же мне показался симпатичным он сам. И речь (по смыслу) тоже очень славная.

Rebecca F. Kuang
Yellowface

Книга, которая очень бодро стартовала (на 150-й странице я написала Тимуру @anykeen: «Еще не дочитала, но уже хочу обсудить»), забуксовала в середине и сдулась к концу.

Пожалуй, главное ощущение от финала: автор устала от собственной истории (которая ходит кругами), но понятия не имеет, как ее завершить. Поэтому вымучивает развязку уровня школьного сочинения, по принципу «лишь бы было».

Парадокс в том, что Yellowface — книга о писательском мастерстве, и главная героиня романа — амбициозная молодая писательница Джун Хейворд — страдает ровно тем же недугом: не знает, чем завершить свою историю… И едва ли это случайное совпадение.

Строго говоря, показанные изнутри писательский процесс и издательский бизнес — главное, ради чего стоит читать Yellowface. Если вы хоть каким-то боком взаимодействуете с текстами и читателями (а кто не?), это безусловный must read.

Ребекка Ф. Куанг явно знает, о чем пишет, и показывает устройство современного издательского мира, во-первых, в деталях, а, во-вторых, с разных сторон. Вот, как книжную индустрию видят успешные авторы, а вот, как она относится к неудачникам и новичкам. Вот, где заканчивается творчество и начинается мифотворчество — маркетинг, сторителлинг, паблисити. Все это, как говорится, very insightful, и это ровна та часть фабулы, которую мне по-прежнему хочется обсудить.

Второй важный пласт тем внутри Yellowface — этика, причем как писательская, так и читательская. Скажем, плагиат — это плохо, кто будет спорить. Но что если обвинения в плагиате исходят от анонимного аккаунта в Твиттере без каких-либо доказательств? Что хуже — плагиат или кибербуллинг с угрозами смерти? И стоит ли вообще соблюдать этику и играть по правилам в мире, где тебя в любой момент могут «закенселить» из-за чьей-то личной вендетты? Куанг не задает этих вопросов напрямую, но не думать о них по ходу чтения невозможно. И ответы не получаются однозначными.

Наконец, третья часть фабулы отражена в названии: Yellowface — это азиатская внешность. Все то, о чем я написала выше, для Куанг, американки китайского происхождения, замешано на вопросах расового разнообразия, этнической аутентичности, культурной апроприации, репрезентации меньшинств и т.д. и т.п., мы все, так или иначе, знакомы с этой риторикой. Если верить Википедии, Куанг задумывала Yellowface как пародию на современную «повестку» и то, как она отражается на творчестве. Сложно сказать, насколько получилось правдоподобно (это та часть текста, которая выпадает из моего жизненного контекста), но определенно вышло (само)иронично.

Один из главных вопросов, от которого приходится отбиваться героине романа — может ли белая писательница без азиатских корней браться за сюжет из истории китайского народа и присваивать себе его голоса? — в равной мере можно адресовать самой Куанг — может ли писательница с азиатскими корнями и внешностью рассказывать о трудностях, с которыми в книжной индустрии сталкиваются белые авторы?… И едва ли это случайное совпадение.

В целом, книжка получилась познавательная и полемичная, но в литературном смысле скорее разочаровывающая. Что для прозы про писателей и писательство довольно обидно. И это совершенно точно случайное совпадение.

Читать? Почему бы и нет.
Язык оригинала (английский): простой.
Язык перевода: не проверяла, но он есть (Ребекка Ф. Куанг, «Йеллоуфейс», 2024).

«Ой, жиза…»

По чистой случайности схватила с полки в магазине две книжки со словом yellow в названии. Считаю, это знак, что осень будет золотой и солнечной ☀️

Некоторые цитаты из «Лавра» невозможно было не сохранить

Евгений Водолазкин
«Лавр»

Не знаю, чего я ожидала от этой книги (после «Авиатора», вероятно, многого), но точно не того, чем она оказалась. Хотя чем она оказалась? Что такое «Лавр» — большой вопрос.

Сам Водолазкин говорит, что «Лавр» — «неисторичнский роман», и с этим не поспоришь. Авторы аннотации утверждают, что «Лавр» — «филологическая проза», и это тоже бесспорно. Википедия пишет, что «Лавр» — «роман-житие», что совсем очевидно. Неочевидно, что со всем этим делать.

Действие книги стартует в 1440-каком-то году от Рождества Христова, но в лесу, куда за лечебными травами ходит главный герой — деревенский знахарь Арсений, по весне оттаивают «потускневшие пластиковые бутылки». В этот момент я начала подозревать, что слово «неисторический» стоит понимать буквально, и приготовилась к тому, что из леса герой выйдет в туннель на станции «Библиотека им. Ленина» (спойлер: обошлось).

Когда в третьей части романа внезапно появился новый центральный персонаж — итальянец Амброджо Флеккиа — и начал вести с Арсением неторопливые диалоги о сущности времени, тени Чапаева и Пустоты проступили в тексте в полный рост. (Снова спойлер: снова обошлось).

О чем «Лавр», тоже большой вопрос. Самый частый ответ — о боге — настолько буквален, что ничего не проясняет. Хотя сам Водолазкин утверждает, что писал именно об этом (но после «пластиковых бутылок» как ему верить?)

Версия — о времени — кажется мне более продуктивной. Время в романе — и предмет исследования, и едва ли не главный персонаж. Но еще важнее, что время — первая производная бога, функция от вечности. И это уже кое-что проясняет.

Мой личный ответ: «Лавр» — роман о языке. О той сутевой (божественной?) роли языка, которую можно познать только в сравнении с безъязыкостью. О важности имени, наименования, называния. О том, что неназванное не существует, а названное принимает свойства имени. О том, что «в начале было слово».

Роман, где герой пять раз меняет имя (и вместе с именем жизнь), а автор пять раз за страницу меняет язык, перескакивая с церковнославянского на советский канцелярит, с древнерусского на русский матерный, с литературного на…

Если нужен литературный референс, то, на мой предвзятый взгляд, «Лавр» — это русское «Имя розы» (во всех смыслах).

«Что в вымени тебе моем?» — спрашивает герой корову в стойле, и на этой фразе я поняла, что, возможно, никогда не сумею эту книгу понять, но точно буду любить.

Читать? И ничего не ожидать.
Язык оригинала: сверхъестественный.

Павел Басинский
«Подлинная история Анны Карениной»

Книга, которую я в качестве эксперимента выбрала для нашего книжного клуба и которую мы только готовимся обсуждать (можно успеть присоединиться).

У Басинского я читала биографию Горького «Страсти по Максиму», и она мне не очень понравились — в отличие от «Анны Карениной». Возможно, потому что Каренина, в конце концов, волнует меня намного больше Горького, а, возможно, потому что она намного больше волнует не только меня, но и самого Басинского.

В чате книжного клуба кто-то удивительно точно подметил, что Басинский вглядывается в «Каренину» (и в книгу, и в героиню), как влюбленный — с той неустанной пристальностью и нежностью, с какой мы всматриваемся в любимое лицо. И не поддаться обаянию этого взгляда почти невозможно.

Уже на первой странице автор предупреждает, что выступает в книге не как критик, исследователь или писатель, а как «преданный читатель романа». И хотя отчасти это, безусловно, уловка (Басинский — литературовед, и дает нам вполне традиционный пример «литературы о литературе»), отчасти это объясняет небывалый читательский успех: на моей памяти «Подлинная история Анны Карениной» — первый и единственный русскоязычный «литературоведческий бестселлер».

Если «Страсти по Максиму» я, помнится, упрекала в отсутствии героя и, как следствие, жизни, то в «Анне Карениной» на нашу радость есть и то, и другое. Подлинная история выдуманного персонажа получилась, как ни странно, и живой, и жизненной.

Басинский в «Карениной» предлагает опыт такого вдумчивого и деятельного чтения, к которому хочется немедленно присоединиться — перелистать, перечитать, переосмыслить, перепроверить, чтобы добавить свою историю. Это редкая книга, в которой главным героем оказывается не рассказчик, который читает роман, не вынесенная на обложку Каренина и даже не придумавший ее Толстой, а каждый читатель.

Читать? Искренне рекомендую.
Язык оригинала: предсказуемо хороший.

Jeffrey Eugenides
The Virgin Suicides

Я всерьез полагаю, что лучшая книга о подростковой наивности, уязвимости и беспомощности это «Ромео и Джульетта». На втором месте на ту же тему — «Над пропастью во ржи». А сейчас обнаружила претендента на третье место (и заодно лучшую книгу о подростковой депрессии).

The Virgin Suicides (по-русски «Девственницы-самоубийцы», но я не могу смириться с этим переводом названия, в котором утратилось всё — от игры слов вокруг потери невинности до аллюзии на Деву Марию) — первый роман Джеффри Евгинидиса, которого мы знаем и любим за «Средний пол». Но, невзирая на все бесспорные достоинства книги, рекомендовать ее я могу с трудом.

The Virgin Suicides — повествование, мучительное и по форме, и по сути. Сюжет стартует с того, что младшая из пяти сестер Лисбон, 13-летняя Сесилия, сводит счеты с жизнью. С этого начинается медленное и необратимое разложение — семьи, дома и, кажется, всего окружающего мира.

Буквально из первой фразы мы узнаём, что самоубийства в течение года совершат все пятеро девочек Лисбон, и дальше остается только ждать трагической развязки, всматриваясь в мутные знаки вместе с неназванными и ненадежным рассказчиком.

История в романе рассказывается от лица соседских мальчишек, тайно вожделеющих сестер Лисбон и жадно мечтающих проникнуть в их жизнь. Отдавая голос подросткам, лишенным какого-либо жизненного опыта и склонным к мистификациям, Евгенидис как-будто отказывается от попыток понять и объяснить, что произошло в семье Лисбон. И все-таки объясняет: на увещевания пожилого врача после неудачной попытки суицида «Что ты творишь, детка? Такая юная, ты же еще не знаешь никакого дерьма в жизни», Сесилия отвечает: «Со всей очевидностью, доктор, вы никогда не были тринадцатилетней девочкой».

Устранившись от рефлексии и логических выводов, Евгенидис пропитывает текст романа почти гротескными символами. Полчища мошек-однодневок, ежегодно осаждающих прибрежный город; погибающие от заморского жучка вековые деревья; водоросли-паразиты, заполонившие пруд; многомесячная забастовка могильщиков, и, наконец, вездесущий запах — разложения, гнили, застоя — все это не фон для истории, а часть истории. Вечной истории о хрупкости и одновременной жестокости жизни, о цикличности смерти и возрождения, расцвета и распада, о непрекращающемся противостоянии либидо и мортидо, в котором нет и не может быть победителя.

Читать? На свой страх и риск.
Язык оригинала (английский): сложный.
Язык перевода: не проверяла, но он есть (Джеффри Евгинидис, «Девственницы-самоубийцы», 2013).

У книги есть экранизация: The Virgin Suicides, 1999, режиссер София Коппола, в главной роли Кирстен Данст.

Чимаманда Нгози Адичи
«Американха»

«Американха» — подарок для всех, кому понравилось «Рассечение Стоуна» и в целом нравятся большие современные саги с этническим колоритом (там, где у Варгезе Эфиопия, у Адичи Нигерия). Я уже думаю, как включить эту книгу в расписание нашего книжного клуба.

Роман Адичи неизменно входит во все списки главных книг своего времени, включая недавний рейтинг The New York Times, который я лично считаю, мягко говоря, спорным, но в случае с «Американхой» с составителями согласна.

Это большая, важная и — главное — хорошая книга — с хорошей цельной (интересной!) историей, с сильной авторской позицией и богатым выразительным языком, который, к сожалению, пострадал в переводе.

«Американха» — книга, которую трудно переводить, она сопротивляется переводу, и в русском тексте это сопротивление, увы, очень заметно.

Адичи пишет об одном из важнейших феноменов нашего времени — о мигрантах и миграции, о болезненном пути адаптации, о радужных надеждах и черных разочарованиях, о мучительной потере корней и еще более мучительном врастании в новую почву — страну, среду, культуру.

В этом процессе языку отводится особое место. Язык помогает различать своих и чужих, новичков и бывалых, местных и понаехавших, черных и белых и даже, как выяснится, американских черных и неамериканских черных. Все это, так или иначе, отражено в языке романа Адичи, что делает задачу перевода близкой к невыполнимой. Поэтому, если есть возможность, читайте в оригинале.

В остальном «Американха» — книга, которая «превосходит ожидания». Я ждала (сама не знаю почему) очень конъюнктурную прозу, спекулирующую на модных темах, а получила в лучшем смысле — литературу.

Это книга, которая задевает за живое, заставляет задумываться и сопереживать, эмоционально трогает и интеллектуально обогащает. А в мире, где каждый третий либо только что уехал, либо недавно вернулся, еще и вызывает безусловное узнавание.

Читать? Однозначно!
Язык оригинала (английский): труднопереводимый.
Язык перевода: переводчик очень старался.

Лучшая новость последнего времени:

Воришка зачитался книгой, которую нашёл в квартире, и совершенно забыл о том, что собирался её ограбить.

38-летний вор через балкон забрался в квартиру в престижном районе Рима. Но случайно заметил на тумбочке в спальне книгу итальянского писателя Джованни Нуччи и решил её полистать. Текст настолько увлек незадачливого читателя грабителя, что тот не заметил, как вернулся хозяин квартиры и вызвал полицию. Мужчину арестовали на месте.

Говорят, теперь Джованни Нуччи разыскивает его, чтобы подарить экземпляр своей книги — в конце концов, каждый читатель имеет право знать, чем все закончится!

«В первую очередь я хотел бы встретиться с этим человеком, пойманным с поличным, и подарить ему экземпляр своей книги, потому что его наверняка прервали в процессе, а я хотел бы, чтобы он смог дочитать ее до конца. Это, конечно, полный сюр, но при этом — очень человеческая история» (цитата отсюда).

Книга, кстати, не приключенческая, называется Gli Dei alle sei. L'Iliade all'ora dell'aperitivo («Боги в шесть: "Илиада" в час аперитива») и посвящена античной мифологии. Я погуглила: по-русски ее (пока) нет. Зато у нас есть Мадлен Миллер, которой тоже легко зачитаться.

Пусть все новости будут такими 📖

Долго ничего не писала, потому что ничего не читала, потому что шла, и шла, и шла: 192 км пешком с рюкзаком по желтым стрелкам — из Португалии в Испанию.

Camino de Santiago, Португальский (материковый) маршрут, Барселуш — Сантьяго-де-Компостела, 7-14 августа 2024.

Первый день пути мы с сестрой учили наизусть это стихотворение Бродского, а следующие шесть читали его вслух на два голоса:

Пилигримы

Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.

И. Бродский
1958

Невозможно поверить, но Бродскому было 18 лет, когда он написал эти строки (я не поверила и посчитала). Не представляю, откуда он знал про это в 18 лет, но все, что в них сказано, — правда (я проверяла).