Механика звука

Наткнулся на интересную мысль у философа Хармана: «искусство — это не производство знаний о вещах, но созидание новых вещей-в-себе». Таким образом, искусство не углубляет уже существующее для человека, создавая новые пласты смыслов, но расширяет существующее с помощью новых объектов.

Искусство – это особый род человеческой деятельности с объектами, «ведь в то время как многие части космоса не нуждаются в человеческом участии, чтобы быть такими, каковы они есть — на ум сразу же приходят движения планет и ядерных частиц, — искусство, как и этика, — это то место, где люди выступают необходимой частью смешения».

«Именно об этом говорил Ортега, когда сетовал по поводу пустых теней вещей, встречаемых нами в повседневных восприятиях и действиях и прежде всего в обыденном языке» – наука имеет дело с объектами, которые можно исчерпать, теоретически, до дна, это тени вещей. Электрон суть сумма своих определений, приписываемых ему свойств и ничего сверху. Иначе с искусством, невозможно исчерпывающе описать все смыслы, образы, всю суть Седьмой симфонии Бетховена – она всегда больше, чем самая внимательная и любящая речь о ней.

Таким образом, искусство становится своего рода привилегированным доступом к реальности – оно знает свои предметы изнутри, больше и глубже, чем любые предметы, которые воспринимаются нами в опыте. Искусство, в частности, поэзия, работает через метафору, переводит опыт столкновения с невыразимым на знакомый нам язык, смешивая предметы, создавая новые вещи и потому «наделено когнитивной ценностью, не будучи дискурсивно-прозаической деятельностью, как наука». Это одинаково верно как для творчества, так и эстетического созерцания. Искусство как бы проникает в акте творчества и восприятия сквозь поверхность вещей. Оно является формой познания, но не производит знания о реальности, однако на свой лад создаёт истинные мнения, так как связанный с ними объект полагается, т. е. полностью творится, искусством. Истина во время творчества обретается благодаря деятельной интуиции, непосредственно, через акт, а не дискурсивным путём.

Метафора, как основной инструмент эстетического языка, разрушает связь объекта и ассоциируемых с ним свойств, она наводит новые связи. «В столкновении предметов ломается их твердый остов, и внутренняя материя в расплавленном состоянии напоминает плазму, готовую принять новую форму и структуру» (Ортега-и-Гасет). Любой объект всегда погружен в фон взаимоотношений с другими объектами – и метафора подчеркивает отдельные элементы этого фона, делая его зримым. Метафора переносит качества одного объекта на другой и исчерпывающе объяснить эту операцию повседневным языком нельзя, такое описание попросту разрушит метафору, сделает её скучной или банальной. Метафора переносит нас во внутреннюю логику существования объекта, такую, которую невозможно напрямую мыслить или ощущать.

Возьмем пример «музыка — это пламя». Мы можем сказать, что сравнение предполагает динамичность, страстность, некоторую долю опасности, конечность и так далее. Но все эти объяснения скорее разрушают метафору, чем помогают нам проникнуть в суть музыки с помощью неё.

#zettel

Прошлое наступает на современность, его всё больше и больше. Цунамическая волна текстов, мыслей, образов. Чем больше было помыслено, опробовано, разработано и сохранилось в письменной и художественной культуре, тем, как кажется, труднее совершить какой-то оригинальный шаг и выйти за пределы познанного, нащупать какую-то особенную собственную индивидуальность, которая бы основывалась на разрыве с уже известным.

Не то чтобы это единственный возможный и почётный способ обрести свою индивидуальность. Но история каждого человека – это, как бы это банально ни звучало, история поисков и создания себя, а на этом пути повторения и подражания часто приводят к поверхностности и неискренности. Действительно ли человек способен в своих экзистенциальных поисках искренне выбрать уже бывшее и сделать его своим или он обречён на то, чтобы искать еще не бывшего? Пытаться быть в авангарде бытия? Последнее становится всё более сложным. Даже становится невозможным, если учесть утомление культуры и постмодернистское ощущение, что всё уже было и нам остаётся лишь играть с имевшимся, рекомбинировать, сочетать, не достигая ситуации подлинного выбора и предпочтения.

Культурный горизонт пронизан идеей бесконечного цитирования, но насколько такая идея действительно адекватна, насколько мы истощили все возможности? Еще в эпоху после второго авангарда в музыке казалось, что все крупные возможности опробованы и возможно лишь возвращение в прошлое, неоклассицизм того или иного рода как синтез уже бывшего. Однако же после сериализма был спектрализм и постспектрализм, минимализм в духе Райли и Райха, свободная импровизация, новая электронная музыка, инструментальная конкретная музыка и так далее. То, что писали Шаррино, Ромители, Саариахо, Лахенман отличается по звучанию и методу формирования музыкальной мысли как друг от друга, так и от музыкального прошлого. Шаррино, несмотря на свою романтичность, совсем не похож на условного Шумана. А Саариахо совсем не Рихард Штраус или даже Тристан Мюрай. Кажется, отброшена была сама идея авангарда как радикально нового, идея неслыханно нового как ценности и создания новых броских культурных брендов, но никак истрачены возможности по созданию индивидуального и не-бывшего.

Оригинальность перестаёт быть актом разрыва, но становится актом переосмысления. Но дело скорее в восприятии оригинального как явления, а не в его невозможности. Сложной и утонченной современности характерна скромность, поэтому она спешит мыслить себя не как поиск принципиально нового, а как поиск лично резонирующих точек искренности внутри огромного архива прошлого. Но этот поиск, вопреки интенциям авторов, столь же способен породить новое, как и более размашистый и амбициозный жест авангардиста. Просто об этом не будут так кричать в галереях и статья, поэтому это останется менее заметным.

#zettel

Интересный ивент по философии звука и музыки, в котором можно поучаствовать!

До 28 февраля проходит open-call тезисов на секцию «К возможности звуковых эпистемологий: о чем мы говорим, когда говорим о звуке и музыке», которая пройдет в рамках XXIII Международной конференции молодых ученых «Векторы». Мероприятие объединит студентов, молодых ученых и практиков, занимающихся проблематикой sound studies. Докладчики попробуют найти ответы на то, как устроено знание о звуке, что мы знаем о звуке, а что — при помощи него.

Подробности о тематических направлениях и ключевых спикерах можно прочитать на странице секции. Конференция пройдет с 10 по 13 апреля 2025 года: желающим выступить необходимо отправить свои ФИО, информацию о месте учебы или работы, название доклада и аннотацию (до 500 слов) на [email protected].

Nada Питера Майкла Хэмела

Питер Майкл Хэмель (Peter Michael Hamel) – современный немецкий композитор, который обычно ассоциируется с минимализмом и движением Новой простоты. Однако его музыку и творчество достаточно сложно уместить в два этих ярлыка, его музыкальный путь шире таких рамок: Хэмел играл и рок-музыку, и свободную импровизацию, занимался конкретной музыкой, участвовал в мультимедийных проектах. Хэмел – один из пионеров свободной импровизации и фри-джаза в Европе, музыкант, который много сотрудничал с американскими композиторами-минималистами вроде Терри Райли и Ла Монте Янга. Он – основатель импровизационного коллектива Between, с которым записал и издал шесть альбомов в 70-х годах. Хэмел на свой собственный лад осуществил синтез восточной духовности и европейской музыкальной традиции, популярный тогда ход мысли, который, впрочем, каждый должен продумывать самостоятельно. Он родился в 1947 году и по праву считается одним из патриархов современной немецкой музыки.

Nada – электронная пьеса, которая кажется спиритуалистическим и фундаментальным исследованием, близким по духу и звучанию музыке Терри Райли, однако более тембрально изысканное, опрятное и изобретательное, чем записи гениального американского композитора, в которых больше "гаражности" и спонтанности. На основании повторяющихся паттернов синтезаторов и ладов индийской раги Хэмел развивает медитационное музыкальное полотно. Композитор в этом сочинении активно использует синтезаторы, весь музыкальный материал создан с помощью аналогового синтеза – однако получающаяся текстура кажется при этом дышащей и будто бы живой. Это достигается благодаря тонкой работе с тембрами и опоре на ритмику и лады индийской раги kafi. Ультрасовременные – на момент записи пьесы – синтезированные тембры и древняя импровизационная традиция вступают в танец, в диалог, порождая органичное единство. В результате получается эмбиент на грани краута и психоделического рока – ожидаешь, что в любой момент может вступить электроорган, гитары, и барабаны начнут отбивать гипнотический ритм.

Nada – это санскритское слов, обозначающее «звук» или «вибрацию», как они присутствуют в воспринимающем сознании. Именно такой звук в традиционной индийской космогонии породил мир, он является изначальным творческим импульсом.

Для Хэмела музыка – это прежде всего одиссея к своему глубинному Я, процесс исследования себя, поиска своих собственных оснований, динамическое движение раскрытия в диалоге с другими.

Кроме электронных минималистичных эмбиент работ с синтезаторами и электроорганами вроде Nada, Dorian Dervishes (отсылка к Райли) или Colours of Time, у Хэмела есть вполне традиционные оркестровые работы, вроде практически лахенмановского Gestalt для оркестра, симфонии, фортепианные сочинения. Его творчество отличается разнообразием, он не фиксируется на одном стиле или композиторской/импровизационной технике и остаётся верен своему творческому поиску.

https://youtu.be/7pOr19LCGUw?si=SWBmjXs3C9SLjkAd

#введение_в_классическую_механику