Александр Шмурнов

Сегодня после реставрации торжественно открыт Нотр-Дам де Пари. Сейчас едем к нему, хотя для публики он будет доступен только завтра.

Зато мы провели первую половину дня под знаком высокого искусства. Сходили в Жакмар-Андре на выставку шедевров римской галереи Боргезе.

Мальчик с корзиной фруктов Караваджо, Мадонна с маленьким единорогом Рафаэля и вообще - какой-то нереальный симбиоз домашней обстановки и музейного великолепия.

А лучший эпизод - не картины и не интерьеры. А когда к людям, вальяжно расположившимся на мягких бакетках посреди центрального зала, подошел служитель и сказал: так неправильно, нужно совсем откинуться и лечь на спину, тогда вы сможете по-настоящему полюбоваться фресками потолка…

Всем хорошего вечера!

Добрый день!

Добрый вечер всем!

Добрый вечер всем!

Добрый вечер всем!

Доброе утро всем!

Обзор НХЛ. Бедард не забил, но сделал три голевые… Вот и повод.

Доброе утро, Тбилиси! Спасибо за идеальный завтрак: лобио, 5 хинкали и лимонад Саперави!

Еще немного радующей глаз Флоренции. Особенно хорош алхимик, который делает духи…

Обзор НХЛ, как и положено после гола Бедарда.

8 🇵🇾
Три пенальти Мартина Палермо

В Луке, помимо степного архитектурного шедевра, я также в первый и последний раз в жизни увидел, как один человек не забил за матч три пенальти. Клянусь, если вдруг на моих глазах кто-то не реализует два 11-метровых и соберётся бить третий, я отвернусь. Нет, ну зачем это повторять? Как увидел ты однажды полное солнечное затмение или вообще, допустим, НЛО - и хватит с тебя…

Тем более, если учесть, что сам я в Парагвае реализовал четыре пенальти из пяти. Причем забил я эти четыре гола не кому-нибудь, а вице-чемпиону мира и герою знаменитых серий на мундиале-90 Серхио Гойкоэчеа. Кстати, если вам кто-то скажет, что моя мотивация и соответствующий ей уровень ответственности были скромнее мотивации и уровня ответственности Мартина Палермо, плюньте и разотрите. Потому что для меня это был единственный шанс чего-то добиться в профессиональном футболе. «Профессиональном» в том смысле, что это была возможность заработать деньги за счёт собственной игры с футбольным мячом. Три первых места в журналистском турнире были именно что призовыми: Мастеркард раскошелился на 1000, 600 и 400 долларов, а такие суммы - по нашим тогдашним меркам - могли оказаться очень и очень весомой прибавкой к сальдо. Даже самая скромная из них, бронзовая. Но достались деньги в итоге двум аргентинцам - от этих вообще никакого спасу, - а ещё коллеге из Белиза, что представляется особенно обидным. Нет, ну где Белиз и где Россия? Тем более, что я помню времена, когда Белиза вообще никакого не было. Впрочем, если честно, когда не было Белиза, не было и России, была РСФСР в составе Союза. Но я забежал со своим белизцем немного вперед. Сначала про Палермо.

Его три пенальти в матче с Колумбией: сначала самообман, обернувшийся слабым ударом в не шелохнувшегося вратаря, затем промах на полтора метра и наконец выстрел, потрясший перекладину - нелепостью и разнообразием походили на медведей из сказки про Цветик-семицветик. Я вам напомню короткое и ёмкое описание: «первый - нервный, второй - хромой, третий - в берете…» Вместо третьего лучше, конечно, подошёл бы «четвёртый потёртый» или «пятый помятый», но и с беретом можно обнаружить ассоциацию: не реализовав 11-метровый в третий раз за матч, который его команда безнадежно проигрывала, аргентинец в ярости схватился за трусы и натянул их вверх по швам: так, что получились как бы треугольные плавки. В таком виде, да ещё и с фингалом под глазом, полученным в не имевшей отношения к пенальти стычке, Палермо и станет украшением обложек почти всех завтрашних южноамериканских газет. И потешностью вида вполне будет соответствовать белому медведю, на которого напялен тёмный берет с небольшой пумпочкой наверху.

Аргентина так в итоге не забьёт в тот вечер вообще ничего и проиграет колумбийцам - 0:3, из-за чего займёт в группе третье место и в очередной раз попадёт в четвертьфинале на Бразилию. Биться она там будет опять на равных, но всё-таки уступит, как и четырьмя годами раньше, только без рук. Ксенофон, болеющий в Южной Америке за аргентинцев, устроит в ложе прессы небольшой филиал Геркуланума, забросав всё вокруг ошмётками рваных протоколов, обломками шариковых ручек и клочьями вырванных с висков - а больше рвать ему почти неоткуда - волосинок. Добрый Румен, который, наоборот, предпочитает всем латиноамериканским сборным Бразилию, будет успокаивать грека, обещая победу его Аргентине на следующей Копе, в 2001-м году. И попадёт пальцем в томное парагвайское небо. В 2001-м году аргентинцев на турнире не будет вовсе, а выиграют трофей они лишь двадцать лет спустя…

7 🇵🇾
Луке, здание ужасное

У Высоцкого в одной из песен про нечисть есть строчки: «…на горе стояло здание ужасное, издаля напоминавшее ООН…» Смешно уже само применение образа: с чего это вдруг все должны знать, как выглядит здание ООН? Я вот и сейчас не очень помню. Зато как выглядит «здание ужасное, издаля напоминающее КОНМЕБОЛ», я помню отчётливо и вам расскажу. Население городка Луке - 15 тысяч человек, из них примерно 14 тысяч живёт в скромных квартирках или домишках, а ещё тысяча - в домах чуть поприличнее или даже небольших виллах. Никаких небоскрёбов, никаких фешенебельных кварталов в городе Луке нет. Есть небольшая по южноамериканским меркам площадь с храмом и сквером, двух-трёхэтажные кварталы с пекарнями, магазинчиками, лавчонками… Есть несколько офисных зданий о пяти-шести этажах, бочком-бочком вписывающихся в городской ландшафт. И вдруг в паре километров от центра, на пустыре возле автомобильной развязки стоит эдакая дура - в одной проекции напоминающая контуры недостроенного стадиона, а в другой - арку вроде Дефанс в Париже, пусть и существенно поменьше. Сравнительно скромные размеры однако не мешают распознать в строителях тайных поклонников гигантомании и апологетов апофеоза абсурда. Более неуместные, неадекватные своему окружению здания мне не попадались ни до, ни после поездки в город Луке. В 90-е и начале двухтысячных в центре Москвы, правда, пытались соревноваться с парагвайцами в архитектурном нигилизме, однако до топ-уровня явно не дотягивали, даже если очень старались, как творцы здания театра возле метро «Тургеневская». Но в Москве спасало то обстоятельство, что глаз вопиющего (от неуместности шедевра) быстро сваливался на соседние строения, и испытуемый успокаивался, надолго забывая об увиденном кошмаре. В степи возле города Луке сваливаться глазу было совершенно некуда…

Между тем, приём, который парагвайская федерация и КОНМЕБОЛ устроили для журналистов, прошел не в «здании ужасном», а в каком-то асунсьонском отеле. Там играли, естественно, на арфах. Кстати, вот вам один из ключей к изначальному вопросу: чем отличаются народы и страны, объединённые испанским языком и южноамериканским континентом? Парагвай, если разобраться, отличается от соседей вообще всем. Но музыкой отличается особенно. Здесь нет креольской развязной гитары, засилья разновеликих барабанов, всхлипываний скрипок или, упаси господь, стрекотанья кастаньет. В Парагвае, такое ощущение, все от мала до велика играют исключительно на арфах. Ну, как Вера Дулова и иногда даже как Ольга Эрдели. «А видел ли ты хоть раз, чтобы кто-то шёл по Парагваю с арфой? - спросит меня ушлый спорщик. - Нет, - отвечу я. - Потому что бессмысленно таскать такой громоздкий инструмент, если в любом помещении, куда бы ты ни пришёл, обязательно найдется парочка отлично настроенных арф. Садись себе спокойно и извлекай чарующие звуки».

На футбольном приёме, надо сказать, нежные переливы арф несколько диссонировали,.. нет, стоп!.. с нежными переливами арф диссонировали, диссонировало… всё: архитектура, обстановка, общая парагвайская неряшливость, а более всего - футбольная тусовка, состоящая из толпы мужиков наполовину в костюмах, наполовину в журналистском «чём попало», с висящими поверх облачения как наперсные кресты у православных священников аккредитациями; снующая, жующая, столь же далёкая от музыки, как Ольга Эрдели от промахов Мартина Палермо. Впрочем, лучше уж арфа на футбольной сходке, чем недоконструктивизм среди голой степи. Да хоть бы и у метро Тургеневская...

Всем добрый день!

6 🇵🇾
Мучо трабахо, поко динеро

Мы не говорили «православный» кружок, мы говорили - «ортодоксальный», так всем было понятнее, прежде всего, испаноговорящим. При этом настоящей ортодоксальности ни в одном из нас нет и в помине, разве что совсем немного - в Ксенофоне. Православности в нём же - от силы на треть, в Румене - пожалуй, на четверть, во мне - даже и не знаю. Скорее всего, ещё меньше.

В юности православие представлялось мне антонимом ортодоксальности, вот в чём дело. В позднем СССР религии не то, что не было, она была. Или, во всяком случае, была вера, и некоторым, например, моей бабушке, преподавателю высшей математики, удалось её пронести через всю советскую жизнь, с детства, с 1910-х годов и до середины 80-х. Но в позднем СССР религия в целом была игрушечной. Она была небольшим «фольклорным элементом», примерно как филатовская баба-яга, с той лишь разницей, что «улететь отсюда в любой момент», даже в какой-то свой особый духовный мир религия не могла. Слишком многое её, несчастную, связывало с некоторыми слоями общества…

Студентами мы в середине 80-х не пропускали ни одного пасхального Крестного хода - не потому, что чувствовали себя заодно с немногими истинными верующими, а потому, что это было одним из тихих вызовов опостылевшей системе, особо вроде как не одобрявшей крестных ходов, а равно и прочих церковностей.

В 1990-е, когда в храмы хлынули братки, православие перестало привлекать хоть какой-то своей стороной. Его выручали отдельные священники, сначала - Александр Мень, позже - Андрей Кураев. По мнению ортодоксальных, именно ортодоксальных сил православной церкви, - эти люди, либералы, даже ультралибералы от православия, разрушали и разрушают церковь изнутри. На мой взгляд, всё ровно наоборот: их ум, их искренность и открытость, точность формулировок и простота изложения проповедей, умение приспособить православные и вообще христианские каноны к современной жизни - как могли укрепляли дряхлую систему, привлекая к православию или не позволяя от него отвернуться думающей интеллигентной России.

А в компании грека и болгарина я был православным только до той степени, до которой не был католиком или протестантом. Испанцы, латиноамерикацы, французы, немцы с англичанами и разные прочие шведы - это были одни люди на планете Копа Америка, а мы - другие. И нас до 2007-го года было всего трое. Это и мало, и много. Собственно, вот это последнее обстоятельство и заставляло нас держаться вместе. Хотя и добрая бутылка то ли виски, то ли текилы, распитая в номере отеля Ксенофона в тот самый вечер, когда мой грек спас миллениум от моего болгарина, внесла свою лепту в прочность дружбы.

Лепта… Это ведь, к слову, такая маленькая денежка в Греции. А в современном разговорном греческом языке «лепта» (ударение на втором слоге, лептА) - просто «деньги».
- Хау дю ю ду, Ксенофон? - спросил грека Румен, когда мы встретились в пресс-центре на следующий после Милениума, в смысле - споров о Милениуме.
- Как всегда, - не помню уже, на каком языке, ответил Ксенофон. И добавил по-гречески, - Поли дуля, лиго лепта.
- Как-как, подожди? - спросил я. - Что это значит?
- Поли - много, дуля - работа… В общем, «мэни ворк, литтл мани», - сказал Ксенофон с одному ему присущим прищуром: он почти закрывал один глаз, вкладывая весь юмор во взгляд приоткрытого второго.
- А-а! Так бы и сказал: «Мучо трабахо, поко динеро!» - радостно завопил я на весь пресс-центр.

Из разных углов просторного в первой половине дня, но уже давно не пустующего зала послышалось одобрительное хмыканье. Латиноамериканские журналисты подтверждали справедливость постулата нашего ремесла… Вне зависимости от принадлежности к той или иной конфессии.

Доброе утро всем!

В абсурдность своего программного тезиса Румен верить не желал, как четыре года назад в очевидность различий между «пляйя манса» и «пляйя брава» в Уругвае. А про «доказательство пивного ящика» ни я, ни аргентинцы с парагвайцами, ни, тем более, женщина-ассистент режиссера с колумбийского канала «Караколь», ещё не знали.

И тут в спор вмешался Ксенофон. Лысеющий и полнеющий, русые волосы и нос картошкой, чистокровный грек Ксенофон Эвангелатос подмигнул мне, подсел к Румену и как-то быстро на смеси английских, испанских, греческих и, кажется, пары славянских слов заставил болгарина (!) согласиться (!!) перенести спор на завтра (!!!). Хоть убейте, не помню, как он это сделал. Но он был прекрасен! Он был похож на Святую Женевьеву, которая спасла Лютецию, предотвратив панику…

С этого момента мы с Руменом и Ксенофоном станем «тремя товарищами» и «православным кружком Копа Америка». И останемся вплоть до 11-го года следующего тысячелетия…

А XXI век начнётся вовремя.

5 🇵🇾
Миллениум и Ксенофон

Через день-другой нашему маленькому сообществу наконец явился Ксенофон. Произошло это благодаря Милениуму. Надо вам сказать, что Румен Пайташев - человек необычайно симпатичный, порядочный, позитивный и образованный. Он добр и надежен, не забывает о благодарности за любой хороший поступок и при этом сам готов всем во всём помогать. Его единственный недостаток, помимо опутывающей сознание крайней бедности, заключается в том, что Румен - это натуральный Фома неверующий. Если бы летом 99-го года большинство вокруг него утверждало, что ХХI век начнётся 1 января 2000-го, Румен наверняка разбился бы в лепешку, доказывая, что, на самом деле, новое тысячелетие настанет только через год. Но, надо же такой беде случиться, что большинство утверждало (ибо это так и есть), что 2000-й год - это не первый год XXI, а последний год ХХ века. Ведь 2000-й принадлежит XX веку как 20-я бутылка «Жигулёвского» пива принадлежит первому ящику. А второй ящик начинается с 21-й бутылки. Сейчас таких ящиков уже не выпускают, поэтому вам трудно будет проверить, конечно. Но вы поверьте мне на слово…

Сидя в асунсьонском пресс-центре, мы, по славянскому обычаю, в полный голос, - один леший никто вокруг ничего не понимает - обсуждали нашу встречу на следующем южноамериканском турнире, Копа Америка-2001. В какой-то момент, с пафосом, свойственным, скорее, Румену, я заявил, что ни под каким видом не пропущу первого крупного футбольного турнира XXI века…
- Подожди, - перебил меня Румен. - Как это «первого крупного в XXI веке?» А как же Евро-2000?
- Но, Румен, дорогой, Евро-2000 состоится в XX веке, - ответил я, не подозревая, какой силы джинна только что выпустил из бутылки «Жигулёвского»…

В ближайшие двадцать минут пожилой болгарин Румен Пайташев напоминал Семён Семёныча Горбункова, которого супруга заподозрила в измене родине. Помните: «Ты, жена моя, мать моих детей!» Румен был так же возмущён и так же всклокочен. Он плевался по-вулканьи, он бил себя в грудь, выхватывал ручки и листы бумаги и изображал системы координат, отмерял и взвешивал, не переставая клокотать…

Громкий голос в пресс-центре, где половина журналистов вскрикивает регулярно, передавая радиозаметки, никого не привлекает и не смущает. Но тут к громкой речи добавились жесты. Запахло дракой. К нашему столу потянулись коллеги. Бразильцы, аргентинцы, парагвайцы, была даже одна женщина-ассистент режиссера с колумбийского канала «Караколь». И каждому, пришедшему на костёр спора, Румен доказывал, рисуя на бумажках и размахивая руками под аккомпанемент вавилонской речи, что новый век и новое тысячелетие начнутся именно 1 января 2000-го. Главным аргументом было выносимое всякий раз с большим апломбом и повышением голоса - в поисках единомышленников - следующее суждение: «Пока год номер один от Рождества Христова не закончится (обращаясь ко мне, он говорил по-болгарски: «исполнится»), этот год нельзя считать годом. То есть, можно будет начать отсчитывать годы только тогда, когда какой-то целый год уже будет позади». Иными словами, есть нулевой год, и пока он весь по-болгарски не исполнится, он так и будет нулевым. И только потом начнется первый.

4 🇵🇾
Снова Румен!

С Руменом мы встретились в пресс-центре на второй или на третий день турнира. Мы ещё не были друзьями «не-разлей-Ы-вы», мы ими станем как раз в Асунсьоне. Впрочем, прожитое четыре года назад в Уругвае, досадная разлука в 97-м и недостаток общения на чемпионате мира во Франции, где наши пути постоянно расходились, сделали благое дело. Завидев друг друга, мы бросились навстречу, пугая окружающих возгласами на славянских языках. Именно в тот момент, кажется, нас заметил сидевший за столом поодаль Ксенофон - третья фигура «православного кружка», как мы вскоре назовём своё сообщество. Но пока греческая составляющая нашего братства только в проекте, и Румен рассказывает взахлёб:
- Хожу пешком, так. Около часа отсюда, так. У меня друг, Габриэль, парагваец, работает в местной газете, живу в квартире его родственников, так. Обязательно пойдём к нему в редакцию, он много интересного расскажет. Опять мне в Софии никаких денег не дали, целый год копил гонорары на билет в Асунсьон. А из работы у меня только небольшие включения по телефону на телевидение, а в газету буду писать уже после турнира. Так. А ты, Сашка?
- У меня всё хорошо, Румен, дорогой. Поселился в отеле, минут 15 пешком от пресс-центра и от стадиона «Дефенсорес дель Чако». Собираюсь в Сиудад-дель-Эсте, когда там Бразилия будет играть, и на четвертьфинал. А пока тут, в Асунсьоне.

Уточнять, что теперь я уже не так беден, как четыре года назад, при Румене было немного неловко. Впервые я приехал на Копа Америка с полными карманами, в смысле, что бюджет у меня не ополовинен, ведь ни исчезновения телевизионной спортивной редакции, как в 95-м, ни встречи с зоркими и жадными санитарными контролёрами, как в 97-м, в моей парагвайской истории нет. Да и с деньгами дома всё не в пример лучше. Из-за радио «Свобода». К концу 99-го я оттуда уйду, но пока утренние эфиры и участие в воскресной программе «Прессинг» утраивают мою зарплату в еженедельнике «Футбол», а семья у нас ещё год с лишним будет «ты, да я, да мы с тобой», и расходы соответствующие.

С Руменом мы станем много ходить пешком: мне, собственно, и без того в незнакомых местах больше всего нравится именно этот «вид транспорта», а Румен даже асунсьонский автобус, «коллективо» вынужден считать непозволительной роскошью. Иногда помогает хитрость: мы сговариваемся встретиться в моём отеле, на две трети дороги от квартиры родственников Габриэля до пресс-центра, и, когда Румен приходит, я говорю, что очень спешу, и нам немедленно нужно ехать в пресс-центр на такси.
- Тебе ведь редакция оплачивает, правда? - спрашивает Румен.
- Да, конечно, - обманываю я.
Мне выдали нормальные суточные, тратить их тут особенно не на что, да и стоит такси копейки. Вечером после игр, а парагвайский турнир устроен странно: почти все матчи играются в Асунсьоне или его пригороде Луке, за исключением бразильской группы, которая расположилась в Сиудад-дель-Эсте - мы едем на такси до пристанища Румена, чтобы посидеть вместе, поболтать, а то «в отеле не очень удобно». Ближе к ночи я на другой машине возвращаюсь к себе. Хотя там, возле дома родственников Габриэля поймать такси сложно, а век мобильных приложений далёк, особенно в Парагвае, и даже система телефонных заказов только-только запущена. В общем, раз-другой и мне придётся проделать пешком эту почти часовую дорогу через кварталы, пустыри и дорожные развязки. Но, во-первых, Румен там ходит ежедневно, а, во-вторых, опасаться в Асунсьоне практически нечего. В Бразилии у меня и мысли такой не возникло бы. А тут - гуляй себе, если времени вдоволь…

3 🇵🇾
Гуарани - язык и люди

В Асунсьоне я первым делом поинтересовался у девчонок из Оргкомитета Копа Америка-99, знают ли они язык гуарани. «У нас его все знают», - весело ответили девчонки и провели ликбез, благодаря которому я сразу запомнил, что «Ы» - это вода, «Ы-вы» - земля, а «Ы-вы-ту» - небо. По смыслу всё подходит: земля - это то, что не вода, а небо - нечто вообще с другой стороны, ни вода, ни земля, ни рыба, ни мясо. Дальше: «Пара-гуа-Ы». Это означает: «Та вода, которая куда-то течёт». «Парагуаы», по-нашему - «Парагвай» - это ведь не только страна, но и река с тем же названием, образующая после слияния с Параной, а потом с Уругваем самое мощное в мире речное устье, на одной стороне которого, кстати, лежит Буэнос-Айрес, а на другой - Монтевидео. При этом, хотя в Уругвае ни про какой язык гуарани никто толком ничего не знает, выходит, что «Уру-гуа-Ы» - это тоже слово на языке гуарани и означает оно, судя по всему: «Та вода, которая притекла» (а вы посмотрите на карту).

Или вот, плакат над входом в пресс-центр Копа Америка-99: «Та пегуахе пораите!» Ну, очевидно же: добро пожаловать…

Самое замечательное в языке гуарани - то, что он живой. Более того - это единственный живой индейский язык в Латинской Америке. В отличие от остальных сохранивших некоторые признаки жизни наречий: аймара, кечуа и прочих, гуарани - это не фольклор. На нём разговаривают. Много и многие. Таксисты с диспетчерами, продавцы в магазинах друг с другом и с большинством покупателей. Слышать это забавно, особенно учитывая дробно-заунывную мелодику самого языка. Такое ощущение, что ритм языка гуарани определяет и характер парагвайцев, немного заторможенный или, вернее, задумчивый, который с особым цинизмом на протяжении всего турнира будут пародировать в своих эфирах аргентинские комментаторы, корреспонденты и ведущие.

За аргентинцев будет как-то неловко: это как в России бы во время проходящего где-нибудь на Кавказе чемпионата на всех каналах рассказывали о футболе, пародируя кавказскую речь методами заскорузлых анекдотов: «Панымаэшь! В другой чэтвэртьфиналэ Бразил будет фаворит с Аргэнтиной!» И иногда добавляли бы: «вай мэ!» Или «уах!» Впрочем, за аргентинцев и без того в Южной Америке всё время неловко…

Дальнейшее проникновение в таинства языка гуарани вызывало невольную дрожь. Приближалась граница реального и мистического. Вот, послушайте: «та пе’нде пыйхаре пора». Если бы не наше родное словечко «пора», неожиданно схваченное обручем верного смысла, тогда совсем беда… Означает это заклинание: «спокойной ночи» и начертано в номере отеля рядом с кроватью, в параллель с «буэнас ночес» и «гуд найт». И слово «пора», хочется верить, означает: «пора». А всё вместе: «спать пора». Нет, ну обнаружили ведь в письме капитана Гранта его друзья, Гленарван и прочие за обрывком слова «…гония» вместо агонии Патагонию.

Итак, утро вечера мудренее, как говорят у нас в Асунсьоне. Тем более, что семь часов разницы с Москвой ещё не до конца растворились в пятидневном пути с остановкой в Буэнос-Айресе. Считается, что джетлаг стирается ровно через столько дней, сколько часовых поясов осталось под фюзеляжем. В общем, пыйхаре пора, друзья.

2 🇵🇾
Крысюк. Черный хлеб

Если отбросить мистику и вообще, как обычно, говорить начистоту, лишние два дня в Буэнос-Айресе понадобились мне по причине прозаической. Посольство Уругвая в Москве занимало и занимает изящнейший особняк неподалеку от «нехорошей» булгаковской квартиры; боливийцы скромно, но со вкусом располагаются в одном из переулков между Остоженкой и Пречистенкой, в двух шагах от дома Филипп Филиппыча и каморки Мастера; а вот парагвайского посольства в России в 1999-м не было вовсе. Чтобы получить визу в Парагвай, нужно было ехать несколько дальше Остоженки, а именно - в Буэнос-Айрес.

Работавший в МИДе старый школьный товарищ быстро нашел телефон своего коллеги в столице Аргентины, а тот объяснил мне, как добраться до парагвайского консульства в Буэнос-Айресе и попросил позвонить из гостиницы за час до приезда. Всё так просто, словно речь шла о встрече где-то между Большой Садовой и Малой Бронной. Но главного-то он не сказал…

Фамилия коллеге была Крысюк. Но важно, конечно, не это и даже не то, что выглядел он совершенно противоположным своей фамилии образом: элегантно и дружелюбно. Мы встретились по названному им адресу возле какого-то подвального типа подъезда. Консульский отдел посольства Парагвая в Аргентине не поражал роскошью. Впрочем, в Москве нет ни посольства, ни его консульского отдела, так что мне было не до архитектуры.
- Водка при вас? - пожимая мне руку, спросил Крысюк с улыбкой.
- Не-ет, - не помню, что произошло раньше: я начал плавиться от стыда или выговорил признание сквозь зубы…
- Вообще, что ли, нет?
- Не-ет…
- Может быть, вы и черного хлеба не привезли? - продолжил пытку дипломат.
- Боже, простите, пожалуйста. Простите… Я - последний олух из всех кретинов.
- Да-а, вы такой в моей практике первый! Но, ладно, ничего страшного, - сначала цокнув языком от досады, а потом понемногу взяв себя в руки, успокоил меня Крысюк. - В нашей работе и не такое бывает!
Почти окончательно раздавленный стыдом, я все-таки сдержанно хихикнул.
- Клянусь, что нанесенный вам урон навсегда воспитает во мне верного доставщика водки и черного хлеба во все консульские и прочие дипломатические миссии России по всему миру, - торжественно произнес я.
Корпоративный дух взял верх. Радуясь, видимо, за будущее коллег, Крысюк улыбнулся уже почти добродушно.

Мы вошли в подъезд.

Там были люди. Судя по выражению лиц, парагвайцы и парагвайки (форма фразы украдена у Алексея Иващенко). Они составляли очередь в один из кабинетов, где, вероятно, выдавали или продлевали рабочие аргентинские визы и прочие мигрантские бумаги. В необходимый для решения моего вопроса кабинет никакой очереди не было. Судя по всему, визы в Парагвай не пользовались особым спросом у местной публики. Вероятно, потому что были аргентинцам не нужны ни с какой из точек зрения… Через полчаса, отстояв вместе с парагвайцами и парагвайками небольшой хвостик в секретариат для печати, я вышел на воздух, повторил свою клятву и распрощался с улыбчивым дипломатом. Вечером, на радостях от выполнения последней путевой задачи и от боязни вторично спускаться в кортасаровское метро, я пешком прошел пол-Буэнос-Айреса, а на следующий день срочно улетел в Асунсьон.

Александр Шмурнов pinned «ТРИЖДЫ В АМЕРИКЕ ГЛАВА ВТОРАЯ БОЛИВИЯ-97 1 🇧🇴 Жёлтая лихорадка или снова наполовину 2 🇧🇴 В каком я отеле? 3 🇧🇴 Олово 4 🇧🇴 Музей коки 5 🇧🇴 Люстра для мамы посла 6 🇧🇴 Четыре тысячи два метра 7 🇧🇴 Армадилло и Марсело 8 🇧🇴 Жигули и ностальгия 9 🇧🇴 Ворота…»

ТРИЖДЫ В АМЕРИКЕ. ПАРАГВАЙ-99

1 🇵🇾
Через Буэнос-Айрес

В 1995-м в Буэнос-Айресе мне нужна была одна лишь пепельница с эмблемой клуба «Феррокаррил Осте» в подарок другу. В 99-м я рассчитывал и на нематериальные сувениры, ради которых, во-первых, приехал в аргентинскую столицу не на полтора, а почти на три дня, а, во-вторых, специально подготовился, прочитав почти всего Кортасара. Любимое из Кортасара, вернее, сильнее всего разрывающее душу (а в чём иначе смысл литературы) - это, конечно, «Экзамен». Там странный липкий непроглядный туман обволакивает город, в котором ходят, скрываются друг от друга, следят друг за другом, тяжело шутят, не понимают, что происходит, и оттого движутся к гибели разные люди, в основном, молодые. А именно несправедливая, неминуемая гибель молодых людей всегда казалась мне, а сейчас и подавно, - главным мировым литературным сюжетом.

Впрочем, Хулио Кортасару свойственны не только прямые безупречные ходы. В унисон настроению «Экзамена» - события рассказа про метро, в котором таинствует каста намеренно оставшихся под землей. Каста эта разрастается, пугая незримым могуществом; её призрачность, её неуловимость роднят подземку с мистическим замком, а ощущения попавшего туда - с ощущениями попавших в жернова замысловатого процесса. Но главное, что у Кортасара с такой близкой к осязанию чувственностью описаны детали этого метро, что хочется немедленно увидеть их и пощупать, чтобы убедиться в притягательности этой неведомой силы. Или наоборот - увидеть, чтобы забыть навсегда о самом факте существования этой страшной странности. Ради одного только этого ощущения тянет вернуться в Буэнос-Айрес - город такой европейский и в то же время такой самостоятельный, город, совершенно непохожий ни на один свой аналог, если, конечно, мы допускаем, что у него есть аналоги… А тот факт, что дальше тебе предстоит путь в Парагвай - чуть ли не самое загадочное место на земле - будоражит сильнее вдвое.

Перелетая через пол-планеты, я представлял, как буду крадучись спускаться в буэносайреское метро. Понимая, разумеется, что всё это какие-то казаки-разбойники, что никакого духа подземки, а равно и необъяснимого обволакивающего сознание тумана в моей сегодняшней истории быть не может. И всё же я знал, что вызову его, этот дух, я представлю и даже смогу ощутить, почти потрогать тот самый дважды неосязаемый туман, я различу «их бледные лица», их осторожные манеры, и заурядная прогулка туриста превратится в поход исследователя. А деревянные поручни и панели обивки самых старых в мире вагонов метро модели «Ля Брюжуаз» взбудоражат воображение сильнее, чем реальные исторические феномены, атрибуты и раритеты. Мне кажется - да-да, тут это слово подходит идеально - мне «кажется», что парагвайская Копа-99 и дорога к ней через Буэнос-Айрес вселили с меня какой-то неизменяемый объем наслаждения мистикой. Её не стало больше в жизни, да и вообще, как известно, - нет и никогда не было… А в сознании она поселилась, чтобы через 12 лет превратиться в гораздо более сильный клубок фантазий. Но я, кажется, отвлёкся…

Ещё пару слов насчёт метро. Вообще, всякие неявные достопримечательности - полуразрушенные ворота храмов цивилизации Тиуанако в Боливии или нерасшифрованные рисунки чилийской пустыни Наска - парадоксальным образом кажутся более близкими, привлекательными и даже понятными, чем прекрасно чувствующие себя, ну, допустим, Кёльнский собор или оранжевый Лисий храм в Киото. Ведь в Южной Америке большую часть мифов люди додумывают сами, фантазия тут сильнее и плодотворнее. Причём работает воображение не по прихоти, как у авторов псевдоисторических сценариев. Воображение в этом случае просто необходимо, без него мифы рискуют остаться неполными, как английский или французский варианты письма капитана Гранта, или даже совсем обрывчатыми - как его же, письма, немецкая копия. Фантазия достраивает их, превращаясь в дополненную реальность и склеивая клочки картины воедино. И тем важнее, мощнее это чувство, чем дальше от материального, от архитектуры, от готовых форм. А додумывать ускользающие вместе со временем мифы не зданий, а людей, обществ, сознаний - еще интереснее и таинственней…

Туманные времена в истории Буэнос-Айреса, описанные и даже, говорят, спровоцированные текстами Кортасара - тоже миф. Миф пугающий и одновременно будоражащий. И за последние десять лет эти чувства усилились многократно. Ведь остатки храмов Тиуанако, как стояли, так и стоят себе в часе езды от озера Титикака и в ус себе не дуют, а вот вагонов «Ля Брюжуаз» больше нет. В 2007-м их заменили, они перестали быть частью буэнос-айресского метро, они превратились в музейные экспонаты, а наименее удачливые - и вовсе в утиль. Их миф был более хрупкими и, значит, более ценным… И какой же я молодец, что провёл в буэносайресской подземке те несколько туманных часов.

Боливия-1997 Оглавление и некоторые иллюстрации