Штирборт

Ю. Роберт Макколл. "Мечтая об утопии". 1983 год.

Лейтенант Р. Ханлайн. Из рассказа "Крысолов", 1942 год.

Неси же бремя Белых
Среди племен чужих —
Сынов своих отправь-ка
Служить во благо их;

Без устали работать
Для страждущих людей —
Наполовину бесов,
Настолько же детей.

Неси же бремя Белых
Не смея унывать,
Ни злобу, ни гордыню
Не смея проявлять;

Простым незлым указом
Туземцев научи —
В твоем нелегком деле
Нет славы, нет и лжи.

Неси же бремя Белых —
Чтоб глас войны затих,
Хлеба отдай голодным,
И исцели больных.

Когда победа близко,
Увидеть вновь изволь,
Как чья-то лень и глупость
Помножит всё на ноль.

Неси же бремя Белых —
С осанкой королей —
Твоим уделом будет
Труд их забот трудней.

И то, что здесь ты строил
Пока хватало сил,
Пусть памятником станет
Для всех, кто не дожил.

Неси же бремя Белых —
Горьки его плоды:
Брань злая за заботу,
Забвенье за труды.

Не раз ты здесь услышишь
От тех же дикарей:
— Зачем идти нам к свету?
Нам наша тьма милей.

Неси же бремя Белых
Над черными людьми,
Чьи крики о "свободе"
Лишь слабость, черт возьми.

Ведь по твоим поступкам,
Ведь по твоим делам
Дадут тебе оценку
И всем твоим богам.

Неси же бремя Белых —
И скопишь с юных лет
Венок дешевых лавров,
Скупых похвал букет.

Но на закате жизни
Без всякой суеты
Твой труд пускай оценят
Такие же, как ты!

Р. Киплинг.

Штирборт pinned «Возле пагоды старинной, в Бирме, дальней стороне Смотрит на море девчонка и скучает обо мне. Голос бронзы колокольной кличет в пальмах то и знай: «Ждем британского солдата, ждем солдата в Мандалай! Ждем солдата в Мандалай, Где суда стоят у свай, Слышишь, шлепают…»

Кстати, не так давно портал фанатов творчества Джентльмена из Провиденса lovecraft.country собрал и каталогизировал все существующие фото Лавкрафта. Оказалось, их неожиданно много. Всего за его жизнь было сделано чуть меньше сотни снимков, и 70 из них сохранились. В общем, перед вами самая полная оцифрованная коллекция из возможных.

Ссылка на полную коллекцию фотографий Лавкрафта в первом комментарии.

Граница проведена явственно, и в Нью-Йорке она может даже перейти в новую сегрегацию, ибо здесь проблема принимает самую отвратительную форму, пока омерзительные азиатские полчища таскают свои грязные туши по улицам, где некогда ходили белые люди, выставляют свой гнусный внешний вид, извращенные лица и чахлые формы — пока мы не будем вынуждены либо перебить их, либо эмигрировать сами, либо пока не окажемся, заходясь истерическим смехом, в сумасшедшем доме.

Поистине, можно сказать, что настоящая проблема существует лишь в Нью-Йорке, ибо только здесь вытеснение обычных людей так дьявольски заметно. Для гордого, светлокожего представителя нордической расы не достойно прозябать единственно среди низкорослых косоглазых трещоток с грубыми методами и чуждыми эмоциями, которых он ненавидит и презирает каждой клеткой своего организма, как млекопитающие ненавидят и презирают пресмыкающихся, инстинктом древним, как сама история, — и так закат Нью-Йорка как американского города будет неизбежен.

Между тем все, что нужно делать, — это избегать личного общения с вторгающимся материалом — тьфу! От них становится не по себе, как будто жмет обувь или как будто колется шерстяное нижнее белье. Опыт научил остатки американского народа — о чем он даже и не думал, когда первые идеалисты открыли путь отбросам, — что не существует такой вещи, как ассимиляция расы, чья взаимосвязь с нашей историей так слаба, чьи основные эмоции столь противоположны нашим и чей физический внешний облик столь отвратителен нормальным членам нашего вида. Такова смертельная болезнь Нью-Йорка...

Отрывок из письма Лавкрафта своей тетушке Лилиан, январь 1926 года.

За что же грязным чужакам дано
Жить там, величье саксов где пало,
В позоре и разврате вырождаться,
Как обезьяны средь руин селятся.

Слышны в селенье крики чужаков,
И бродит возле винных погребов,
Пороча имя «человек», толпа,
«Американцами» зовя себя.

Г. Ф. Лавкрафт. «Падшая Новая Англия», 1912 год.

"Дорога на Мандалай" входит в цикл "Казарменных баллад". Как и прочие баллады из него, "Дорога" стилизована под речь солдат, полную диалектизмов, ругательств и просторечных выражений.

В русском переводе передать этот ядрëный кокни-акцент крайне сложно, и многие переводчики даже не пытались этого сделать. Киплинга у нам традиционно переводят высоким стиле, оттого мы и привыкли видеть Киплинга возвышенным и романтичным - но зачастую это вовсе не так, особенно это касается "Казарменных баллад".

Вот пример не очень удачного перевода "Дороги на Мандалай", но который всё же пытался передать грубоватую речь лирического героя:

В Моулмейне, возле моря, – в Бирме, дальней стороне,
Очень славная девчонка крепко сохнет обо мне.
Ветер в пальмах подвывает, колокольный слышен лай:
«Эй, солдатик, возвращайся, возвращайся в Мандалай!»

Старый наш дырявый флот, к Мандалаю держит ход:
Слышь, чухают колеса – из Рангуна вверх он прет!
В Мандалае красота, рыб летучих до черта,
И грозою из Китая рвется в клочья темнота!

Имечко у той девчонки – говорится: Супьялат.
Юбка драная, шапчонка и косой зовущий взгляд.
Самосад она смолила – дух такой, что просто страсть,
И все время норовила в ноги идолу упасть.
Буддой звать того божка, он велик, в цветах башка,
В алтаре я девку чмокнул, пусть помолится пока!
По дороге в Мандалай…

Еле-еле над полями провертело солнце мглу,
А она щипала струны и тянула: «Кул-лу-лу!»
Шли – в обнимку и в обжимку, поглазеть со стороны,
Как на наши пароходы грузят дерево слоны.
Им что перышко – бревно, сухо, мокро – все равно.
Тишь кругом стоит такая, что и вякнуть-то грешно.
По дороге в Мандалай…

Что за годы укатили – не вернуть, как ни крути.
К Мандалаю с Пикадилли нету посуху пути.
Говорил один служивый, отпахавший десять лет:
«Тем, кто побыл на Востоке, больше уж отрады нет».
Оказалось, вправду так, я влюбился, как дурак
– В солнце, в пальмы, в дух чесночный, в колокольный перебряк.
По дороге в Мандалай…

Я обшаркал башмаками все булыжные поля,
С моросящего туману кости просят костыля.
И с полсотнею служанок гужевался дотемна.
Про любовь они талдычат, в ней не смысля ни хрена.
Толстомордые квашни, про любовь твердят они…
С милой девкою-туземкой их и спьяну не сравни!
По дороге в Мандалай…

Худо-бедно, да к востоку от Суэца путь далек.
Моисеевы заветы там пьянчугам невдомек.
Голос меди колокольной – вновь зовет меня она
В Моулмейн, что возле моря, где ленивая волна.
Кличет Мандалай меня, там баркасов толкотня,
Там дуреет по палаткам в лихорадке солдатня!
В Мандалае красота, рыб летучих дочерта,
И грозою на рассвете рвется в клочья темнота!

Редъярд Киплинг. Перевод Короткова

А вот так эта статуя Будды выглядит сейчас.

Кстати, возможно, Киплинг описывал вот эту статую Будды. Её как раз южнее Мандалая расчистили из-под лиан в 1880 году.

Сама фотография 1942 года - японские солдаты осматривают достопримечательности покорённой Бирмы.

Возле пагоды старинной, в Бирме, дальней стороне
Смотрит на море девчонка и скучает обо мне.
Голос бронзы колокольной кличет в пальмах то и знай:
«Ждем британского солдата, ждем солдата в Мандалай!
Ждем солдата в Мандалай,
Где суда стоят у свай,
Слышишь, шлепают колеса из Рангуна в Мандалай!
На дороге в Мандалай,
Где летучим рыбам рай
И зарю раскатом грома из-за моря шлет Китай!»

Супи-плат звать девчонку, имя царское у ней!
Помню желтую шапчонку, юбку, травки зеленей.
Черт-те что она курила — не прочухаться в дыму,
И, гляжу, целует ноги истукану своему!
В ноги падает дерьму,
Будда — прозвище ему.
Нужен ей поганый идол, как покрепче обниму
На дороге в Мандалай…

В час, когда садилось солнце и над рисом стлалась мгла,
Для меня бренчало банджо и звучало: «Кулло-ла!»
А бывало, что в обнимку шли мы с ней, щека к щеке,
Поглядеть на то, как хати лес сгружают на реке,
Как слоны бредут к реке
В липкой тине и песке,
Тишь такая — слово стынет у тебя на языке
На дороге в Мандалай…

Это было все да сплыло, вспоминай не вспоминай.
Севши в омнибус у Банка, не доедешь в Мандалай.
Да, недаром поговорка у сверхсрочников была:
«Тем, кто слышит зов Востока, мать-отчизна не мила».
Не отчизна им мила —
Пряный дух, как из котла,
Той земли, где плещут пальмы и звенят колокола
На дороге в Мандалай…

Я устал трепать подметки по булыжной мостовой,
А от лондонской погодки ломит кости не впервой.
Здесь прислуги целый ворох, пьешь-гуляешь без забот,
Дурь одна в их разговорах: кто любви-то ихней ждет?
Жидкий волос, едкий пот…
Нет, меня другая ждет,
Мой душистый, чистый цветик у бездонных, сонных вод
На дороге в Мандалай…

Там, к востоку от Суэца, злу с добром — цена одна,
Десять заповедей — сказки, и кто жаждет — пьет до дна,
Кличет голос колокольный, и привольно будет мне
Лишь у пагоды старинной, в полуденной стороне
На дороге в Мандалай,
Где суда стоят у свай, —
Мы кладем больных под тенты и идем на Мандалай
О, дорога в Мандалай,
Где летучим рыбам рай,
И зарю раскатом грома из-за моря шлет Китай!

Киплинг. Перевод И. Грингольца

Не станет ни Европы, ни Америки,
Ни Царскосельских парков, ни Москвы —
Припадок атомической истерики
Все распылит в сияньи синевы.

Потом над морем ласково протянется
Прозрачный, всепрощающий дымок…
И Тот, кто мог помочь и не помог,
В предвечном одиночестве останется.

Георгий Иванов

Далеко ушли едва ли
Мы от тех, что попирали
Пяткой ледниковые холмы.
Тот, кто лучший лук носил, –
Всех других поработил,
Точно так же, как сегодня мы.

Тот, кто первый в их роду
Мамонта убил на льду,
Стал хозяином звериных троп.
Он украл чужой челнок,
Он сожрал чужой чеснок,
Умер – и зацапал лучший гроб.

А когда какой-то гость
Вдруг принес с резьбою кость, –
Эту кость у гостя выкрал он.
Отдал вице-королю,
И король сказал: «Хвалю!»
Был уже тогда такой закон.

Как у нас – все шито-крыто,
Жулики
Да фавориты
Ели из казенного корыта.

И секрет, что был зарыт
У подножья пирамид,
Только в том и состоит,
Что подрядчик, хотя и он
Уважал весьма закон,
Облегчил Хеопса на мильон.

А Иосиф тоже был
Жуликом по мере сил.
Зря, что ль, провиантом ведал он?
Так что все, что я спою
Вам про Индию мою,

Тыщу лет не удивляет никого, –
Так уж сделан человек.
Ныне, присно и вовек
Царствует над миром воровство.

Киплинг. Перевод Константина Симонова.

Ещё не встало солнце, и птичий хор молчал,
Лишь луна в озёрах блестела.
У старой ели тролля рыцарь повстречал,
И она сказала несмело:

— Герр Маннелиг, герр Маннелиг, пойдёшь ли ты со мной?
За приданым дело не станет.
Герр Маннелиг, герр Маннелиг, мне нужен твой ответ,
Ты согласен или нет?

Двенадцать лошадей, что не знали седока,
Могут стать твоими отныне.
Они быстрей, чем ветер, прогнавший облака
Над рекой в тенистой долине.

О мельницах чудесных давно идёт молва,
Что стоят меж Терно и Тилло.
Из серебра колёса, из меди жернова,
Я бы их тебе подарила.

Ты видишь этот меч? Он так долго был ничей.
Как рассвет, клинок его ярок.
Он ярче ста свечей, это главный из мечей,
Это самый лучший подарок

Но рыцарь рек спокойно: — Ступай с дарами прочь —
Ты не носишь святое распятье.
Меня не искусить тебе, дьяволова дочь,
Мой ответ тебе — божье проклятье!

И горько зарыдала дева-горный тролль,
Прочь ушла, безутешно стеная:
— Ах, зачем ты, рыцарь, отверг мою любовь
Отчего ты так жесток?

Средневековая скандинавская баллада. Слова народные.