Сóрок сорóк

В целом, перемещения справа налево для итальянцев вполне типичны. С Италией по количеству таких персонажей может посоревноваться разве что Аргентина, где с 30-х годов и по самые 60-70-е переход с одного политического полюса на другой не был чем-то необычным и вопиющим, несмотря даже на довольно активное физическое противостояние между правыми и левыми. Я уж упоминал об этом, но даже соратник Че Гевары, революционный партизан и основатель кубинского информационного агентства Prensa Latina Хорхе Рикардо Масетти начинал свою политическую карьеру в фашистско-экстремистском Националистическом Освободительном Альянсе.

Ну и Германию с Румынией можно еще привести в пример - там в 30-40-е тоже коммунисты достаточно массово преображались в фашистов и наоборот.

В 40-50-е годы в Италии такие “перебежчики” именовались “красными фашистами”, “коммунистическими фашистами” или, презрительно, “харонами” (caronti); потому что они, словно мифический Харон, перевозили фашистов с одного идеологического берега на другой. 

Основным образом это были молодые люди, наивно воспринимавшие демагогию режима о “фашистской революции”, воодушевленные мифом о “фашистах первого часа”, защитниках человека труда от натиска буржуазии, и затем полностью утратившие веру в то, что “классический” фашизм способен реализовать все эти лозунги. 

Кто помудрее, разочаровался еще до 1943 года, но подавляющее большинство таких “харонов” перескочили в сторону коммунизма/социализма/радикально-левого республиканизма уже после низвержения Муссолини и опыта защиты т.н. “Республики Салó” (она же - Итальянская Социальная Республика), марионеточного государства под крылом немецких оккупантов, в пропаганде которого центральную роль играла идея социализации экономики, полного перехода управления производством в руки трудящихся. 

Кстати говоря, - раз уж речь об “идейных дезертирах”, - главным идеологом и вдохновителем “левого поворота” ИСР был Никола Бомбаччи, один из сооснователей Итальянской Компартии и делегат на Втором Конгрессе Коминтерна (был запечатлен вместе с Лениным на общей фотографии), который позднее примкнул к фашизму и был даже повешен вместе с Бенито Александровичем на Пьяццале Лорето головою вниз.

Надо сказать, что идея “социализации экономики” вызывала острое неприятие немецкого командования, которое фактически руководило военным производством северной и центральной Италии, но итальянцы убеждали союзников что все это лишь уловка для того чтобы расколоть антифашистское сопротивление по линии “правые vs левые”. Раскола добиться не удалось, потому что социалисты, коммунисты, синдикалисты и т.п. левая публика не верила идеологам ИСР. И правильно делали, т.к. в условиях немецкой оккупации никакой социализации и не могло быть осуществлено даже при всем желании.

Тем не менее, левая демагогия возбудила в душах некоторых молодых фашистов нехорошие чувства, которые трансформировались в ненависть к “старому фашизму” после отказа ИСР следовать своим же собственно лозунгам. И, таким образом, антифашистское сопротивление начало пополняться недовольными бывшими фашистами.

Причем далеко не все из этих фашистов переходили к более-менее умеренным социалистам или левым католикам. Имелись и такие граждане, кто примыкал к коммунистам, а иные шли и еще левее. Так, например, редактором газеты “Bandiera Rossa”, издававшейся в Риме одноименной партизанской группой радикальных коммунистов (условно говоря, “ультралевых сталинцев”, противостоящих умеренному курсу верхушки Итальянской Компартии), стал Феличе Киланти, довольно известный фашистский интеллектуал средней руки. Потом этот экс-левый фашист станет даже замредактора центрального органа ИКП “L’Unitá”, ну а после, несмотря на преклонный возраст, подключится к работе радикально-революционных коммунистов из “Avanguardia Operaia”.

Кстати, в 1944-45 гг. руководителем редакции той же “L’Unitá” на севере Италии, - т.е.

в районе наиболее интенсивных партизанских столкновений, - станет Давиде Лайоло, тоже бывший фашист, да не простой, а очень убежденный, имевший за плечами опыт добровольца в Испанской Гражданской Войне (на стороне франкизма, естественно) и кампаний в Греции и Албании. Он так же останется верен коммунизму до смерти и даже будет избираем депутатом от ИКП.

В общем, наличие бывших фашистов в антифашистском сопротивлении (а после войны - и в рядах Компартии) не являлось из ряда вон выходящим явлением; отдельные искренние “этические фашисты” (т.е. те, кто был привлечен прежде всего этикой “фашистской революции”), по мере идейного и организационного крушения фашизма, внезапно именно в коммунизме или социализме находили тот инструмент борьбы с “плутократами”, с “буржуазным декаденсом” или с “дряхлым миром всеобщего упадка”, которым они изначально считали именно фашизм.

В дальнейшем поток неофашистов, перетекающих в левое движение, значительно оскудеет, хотя и не иссякнет совершенно.

Пожалуй самым известным “перебежчиком” послевоенной эпохи считается Ренато Курчо, один из сооснователей знаменитых “Красных Бригад”. В 20 лет Курчо возглавлял в Альбенге секцию “Молодой Европы”, которая, в свою очередь, являлась итальянским отделением небольшой международной сети, которую выстроил бельгийский национал-социалист Жан Тириар. Сам Курчо об этом своём прошлом никогда нигде не упоминал, - хотя его имя несколько раз фигурировало в журнале “Молодая нация”, - отсчитывая свой политический опыт с Университета Тренто…где он вертелся в кругу тоже отнюдь не коммунистов, а прогрессивных католиков, среди которых он и встретил свою жену Маргериту Кагол, левую католичку, которая вместе с Курчо примет участие в организации и военной деятельности “Красных Бригад” и даже погибнет одной из первых (в её честь потом будет названа туринская “колонна” организации).

В конце 70-х же многие молодые неофашисты были близки к тому, чтобы перекочевать в лагерь “новых левых” из-за полного разочарования в той практике (обслуживание интересов “плутократического государства”), за счет которой итальянский неофашизм и прославился в веках. Таким образом, к 79-80 гг. фигуры Че Гевары, Фиделя Кастро или Муаммара Каддафи, - ранее однозначно отрицавшиеся неофашизмом, - заняли прочное место в пантеоне героев-“борцов с современным миром”, который формировало поколение “новых неофашистов” (склонных именовать себя уже не фашистами, а “национал-революционерами”). 

А концепт “вооруженной спонтанности” как борьбы с системой и иерархией капиталистического мира, однозначно был навеян подобными же идеями “революционной стихийности”, которые проповедовали и воплощали в жизнь многочисленные вооруженные группы левых экстремистов тех лет, типа “Nuclei Armati Proletari”, “Prima Linea” или “Formazioni Comunisti Combattenti”. 

Однако до прямого синтеза дело так и не дошло из-за глубочайшего недоверия левых к неофашистам любого типа; левые отвергали любые попытки этих новых “национал-революционеров” (а такие робкие попытки действительно были) перекинуть мостик между полюсами, призывая отказаться от якобы фальшивого разделения на “правых” и “левых”.

Из-за того, что вчера был международный день требований освобождения Абдуллы Оджалана, вспомнилось вот чего.

Оджалан, как известно, начитавшись в тюрьме эко-муниципалиста Мюррея Букчина, в корне переосмыслил своё прошлое марксистско-ленинское мировоззрение (хотя движение в сторону критической ревизии былых взглядов началось гораздо раньше), разработав новую идею демократического конфедерализма, своеобразное ближневосточное неонародничество. Будучи непререкаемым духовным вождем Рабочей Партии Курдистана, эта его личная метаморфоза привела и к идейному перерождению всей огромной структуры курдского движения, связанной с РПК. 

Вообще, это конечно не сильно удивительно, потому что Оджалан хотя бы изначально был левым. Но оказалось, что сочетание “Мюррей Букчин+тюрьма” способно влиять и на правых тоже.

Вот какой курьёз произошел с неким итальянцем Фабрицио Дзани.

Хотя его родители сражались в антифашистском Сопротивлении и пытались внушить сынишке добрый взгляд на мир, сынишка предпочитал читать Юлиуса Эволу, Освальда Шпенглера, Рене Генона и других любимых философов Дугина и, естественно, докатился со временем до воинственного неофашизма. Натурально воинственного, потому что уже в 1974 году он был арестован за подготовку “черного теракта” (т.е. теракта против рандомных гражданских людей), которые в ту пору в Италии служили “глубинному государству” для поддержания напряжения в обществе и недопущения левого разворота страны. 

4 года строгого тюремного заключения слегка прочистили голову этому пареньку. Вполне поняв “Науку логики” Гегеля то, что неофашистское движение превратилось в игрушку в руках спецслужб, Дзани, оставаясь неофашистом, принялся критиковать заслуженных ветеранов неофашизма за сговор с проклятым государством. Да не просто критиковать, а прямо призывать к физической расправе над всеми идеологами и вождями итальянской ультраправой, предателями, скачущими на нитках госаппарата.

Будучи человеком весьма деятельным, Дзани сразу же по выходу из тюрьмы в 1978 году основал подпольный журнал “Quex”, на страницах которого в том числе поносил на чем свет стоит “продажных неофашистов”, в результате чего у некоторых из них возникли небольшие проблемы. Так, в тюрьме города Трани под воздействием статей из “Quex” несколько молодых ультраправых крепко поколотили Франко Джорджио Фреду, одного из ключевых идеологов итальянского неофашизма 60-70-х, автора культовой книжки “Дезинтеграция системы”, проходившего подозреваемым в организации терактов 1969.

Ненависть Дзани к “плутократическому государству”, “старому неофашизму” и “фальшивой дихотомии между правыми и левыми” в итоге вылилась в проповедь на страницах того же журнала идей “вооруженной спонтанности”; экзистенциального и в общем бесцельного бунта против системы, государства и иерархии в духе старого доброго анархизма, только с опорой на Эволу, Эрнста Юнгера, д’Аннунцио и тому подобных философов. 

Публицистическое своё ремесло Дзани успевал совмещать и непосредственно с практикой, т.к. принимал живейшее участие в деятельности неофашистской сети “Вооруженных революционных ячеек” (Nuclei Armati Rivoluzionari), промышляя в основном ограблениями банковских отделений и ювелирных лавок. Но и тут он выбивался из общей массы своих товарищей: если многие его коллеги спускали награбленное на кутежи с проститутками (а оставшееся через мафиозные структуры инвестировали во всякую нелегальщину), то Дзани львиную часть своей доли направлял на поддержку содержавшихся в тюрьмах соратников.

Кончились его похождения в 1983 году, когда Дзанни арестовали и приговорили по совокупности преступлений к нескольким пожизненным заключениям. 

Испытывая откровенную неприязнь к измазанному грязью неофашистскому движению (в том числе, подобно другому честному итальянскому фашисту, откровенно свидетельствуя об известных ему связях между этим движением и спецслужбами), Дзани во время своего второго срока очень быстро отдалился от исчерпавшего себя “правого анархизма” в сторону того же самого эко-федерализма Мюррея Букчина и Сейла Киркпатрика (для чего ему пришлось выучить английский язык), став,

будучи еще заключенным, одним из самых известных в Италии популяризаторов биорегионализма; антикапиталистической, антигосударственной, экологической и антиглобалистской концепции, возникшей в США в 70-е годы на волне движения местных народников-диггеров (аграрных социалистов) и индейцев.

Правда такой же популярности как у Оджалана Фабрицио Дзани не приобрел, - итальянское общество на рубеже тысячелетий вообще стремительно деполитизировалось, - но зато завоевал жгучую ненависть со стороны остатков итальянских левых, встречавших каждое публичное появление Дзани (который, благодаря гуманной пенитенциарной системе Италии и разрыву с ультраправым лагерем, в 2008 году был освобожден) бурным недовольством, всякий раз подчеркивая, что этот человек когда-то был неофашистом, грабителем и убийцей, и поэтому должен быть “отменен”, несмотря на то, что нынешние его идеи никакого отношения к неофашизму не имеют.

Наибольшую ненависть в среде антикоммунистов вызывал (и до сих пор вызывает) такой элемент большевистского национального строительства как “изобретение традиции и истории”. Тысячи проклятий произнесены по адресу коммунистов, “предавших забвению” или исказивших “великую историю”. С этим можно было бы согласиться, если бы только большевики одни в целом мире занимались подобным. Однако формирование “национального мифа” является неотъемлемым элементом любого процесса национального строительства. И даже приснопамятные “консервативные революционеры” устами апологета “нового немецкого национализма”, любимого Дугиным Артура Мёллера ван ден Брука указывали на то, что прежде чем защищать традицию, нужно её выдумать.

Поэтому к подобным обвинениям нужно относится легче, ибо, - не устаю повторять речение историка-марксиста Покровского, - история это политика, опрокинутая в прошлое. 

У ранних большевиков хотя бы была вполне четкая и симпатичная концепция создания нового национального мифа, связанная с ленинскими заветами об том, что всякий народ имеет две культуры: идущую снизу демократическую и идущую сверху реакционную. И именно на основе низовой народной демократической традиции и культуры должен был формироваться национальный миф новых, освобожденных от русского колониализма наций (в том числе и самой русской нации).

В начале 20-х, в эпоху цветения революционных иллюзий и бурного погрома “старого мира”, эта ориентация выразилась в возвеличивании большевиками всевозможных “народных мстителей”, вождей крестьянских войн, повстанцев и гениев-простолюдинов, типа Ломоносова, Достоевского или Андрея Рублева (вспомним, что проект памятника иконописцу Рублеву был включен в первый ленинский план монументальной пропаганды). И, соответственно, в демонизации “царских слуг”, реакционеров и “придворных палачей”.

Весьма ярким тут будет пример имама Шамиля, который в 20-е года считался прогрессивным и даже демократическим вождем восставших свободолюбивых горцев, в то время как прежние герои Кавказской войны, - Лико, Осипов, одиозный Ермолов, - подверглись целенаправленному забвению. Самим горцам подобное отношение видимо импонировало, поэтому в правительственных учреждениях Северного Кавказа портреты имама Шамиля и его наибов часто соседствовали с портретами Ленина и Маркса. 

Однако, крушение надежд на быструю мировую революцию на Западе и Востоке, подъём “оборонительной” истерии и торжество государственнической парадигмы, в начале 30-х годов серьёзно скорректировали этот курс в сторону “классической” схемы “изобретения истории”. Т.е. теперь интерпретация исторического процесса приобрела зависимость от конкретных геополитических (оборонительных прежде всего) интересов СССР. 

Начинается постепенный процесс реабилитации дореволюционного прошлого российского государства, а многие положения 20-х годов подверглись пересмотру как потенциально идеологически опасные. 

Таким образом, охлаждение взаимоотношений между Турцией и СССР, вкупе с массовым недовольством, вызванным коллективизацией и усилением антирелигиозной борьбы, привели не только к рождению азербайджанской нации, но и к переосмыслению личности уже упоминавшегося имама Шамиля. В новых реалиях позитивный образ Шамиля мог быть использован пантюркистской или исламистской оппозицией для борьбы с советской властью, поэтому этот образ постепенно стал очерняться вплоть до окончательного объявления в конце 40-х годов имама Шамиля вождем “реакционного националистического движения, находившегося на службе британского капитализма и турецкого султана” (Вопросы истории #2 1951 “Из истории происков иностранной агентуры во время кавказских войн”).

Квинтэссенцией этого диалектического процесса стало восстановление в 1949 году в Грозном бюста “покорителя Кавказа” А.П.Ермолова, снесенного в 1922 году решением городского совета.

Кстати говоря, ровно по тем же примерно причинам новая узбекская нация была лишена права на почитание Тимура Завоевателя, наиболее известного исторического деятеля, родившегося на территории современного Узбекистана и построившего крупнейшую тюркскую империю в истории. Помимо того, что такой “национальный герой” мог всколыхнуть нехорошие идеи пантюркизма и исламизма в среде узбекского народа, вина Тимура перед СССР заключалась и в том, что он неоднократно совершал набеги на русские земли (которые, правда, в тот момент находились под властью Орды), а это с точки зрения советской геополитики попахивало уже опасной русофобией. Поэтому Тимуру не только было отказано в праве именоваться “узбеком”; советская историография демонизировала его как одного из самых жестоких завоевателей, которых знал мир. А все попытки узбекских историков хоть как-то реабилитировать Железного Амира наталкивались на резкую критику и лишь в 90-х годах историческое право на почитание Тимура было восстановлено в полном объеме в уже независимом Узбекистане.

Теряя в дальнейшем, - под влиянием государственной политики национальной унификации, - в бóльшей или меньшей степени свою изначальную идентичность, как бы становясь живой иллюстрацией “конструктивистской концепции” нациестроительства Хобсбаума/Андерсона.

👆Что касается Средней Азии, то там ситуация с нациестроительством была аналогична кавказской. Т.е. в условиях полного отсутствия в регионе “национального сознания” большевики формировали новые нации, используя главным образом технократическо-лингвистический подход, “отменив” множество мелких народностей, создававших препятствия административным планам размежевания.

Крупнейшей из таких народностей, приписанной в итоге к “узбекской нации”, стали сарты (свыше миллиона человек), на более мелкие народности (типа найманов, лакайцев, карлуков, чагатаев, ваханцев, ишкашимцев и т.д.) Центральное Статистическое Управление вообще не обращало внимания: их просто не было в официально утвержденном списке “национальностей СССР” для первой всесоюзной переписи 1926 года.

Респонденты этой первой переписи либо должны были выбрать “национальность” из предложенных государством вариантов, либо (в случае отказа или отсутствия ответа) переписчики определяли национальность респондента самостоятельно (для этого был разработан список наводящих вопросов). 

Каждый житель СССР должен был иметь определенную национальность, в Стране Советов индивидуальная национальность превратилась в обязательную и постоянную категорию правового статуса личности, которую (после введения в 1932 году паспортной системы) самостоятельно нельзя было изменить.

Изменить “пятую графу” в паспорте могло только само советское государство, посчитав, что “национальность”, к которой человек ранее был приписан, более не существует. Так, в следующей официальной переписи 1939 года количество “национальностей”, к которой мог причислить себя респондент, было значительно сокращено, т.к. этнографы чисто технически (на основе лингвистического родства) приписали многие из “официальных” народностей 1926-ого к уже имеющимся “большим” нациям. Все это объяснялось с т.з. марксизма-ленинизма как слияние отсталых мелких народов с более крупными и развитыми, венцом чего должно было стать образование “единого советского народа”.

Т.е. еще до того, как начать придумывать “национальный миф” и древнюю ”национальную историю” с целью убедить население только что созданных среднеазиатских республик в том, что они являются узбеками, таджиками, туркменами или казахами, большевики подготовили эффективную бюрократическо-технократическую модель социального контроля, принудительно обязывающую каждого жителя СССР выбирать себе национальность; категорию, которая не являлась пустой формальностью, но влекла за собой определенные правовые последствия.

С этими последствиями связано и то, что в новых среднеазиатских республиках некоторое количество представителей национальных меньшинств, опасаясь дискриминационных практик (ибо и на низовом и, тем более, на верхних уровнях партийно-хозяйственного управления, представители “титульных наций” имели гораздо больше привилегий, чем “нацмены”), определяли свою национальность не в соответствии с языковым или племенным самоосознанием, а в соответствии с регионом проживания. Чему, вероятно, содействовали и сами переписчики, преследовавшие, - естественно, - прежде всего интересы новых республиканских властей. Которые были заинтересованы в “укрупнении” собственной “титульной нации” и нивелировании численности нацменьшинств.

Таджикский филолог Мухаммаджон Шакури так иллюстрировал ситуацию в Узбекистане, где тысячи этнических таджиков в 1926 году были идентифицированы как “узбеки”:

“На вопрос переписчика “Кто ты?” чаще всего люди отвечали: “Альхамдулилля, я мусульманин”. В ответ им говорили: тогда уезжайте в Аравию. При повторном вопросе ответ мог быть “Я фарси-говорящий”. Тогда езжай в Персию, отвечали им. “Я таджик” - “Тогда уезжай из Узбекистана”. Человек возмущался: “Но Бухара (или Самарканд) мой родной город!”. “Ну тогда и записывай себя узбеком”.

В результате подобного ассимиляционного давления “казахи” и “узбеки” ТуркССР становились “туркменами”, уйгуры, таджики и кашгары УзССР становились “узбеками”, кыргызы КазАССР записывались “казахами” и т.д.

Продолжая тему нацбилдинга в ранний советский период. Я выше указывал чувствительную реакцию начальства на разделение осетин на иронцев, дигорцев и туальцев. Тогда, в 1920-30-е, осетинский вопрос для кураторов национальной политики состоял из трех головных болей.

Первая - объединение Северной и Южной Осетии. Из Владикавказа и Цхинвала летели в Москву требования создать единую Осетию с центром во Владикавказе в составе РСФСР. Особенно активными эти требования были после нападения войск Грузии в 1918-1920. Реакция была разной. Власти Горской республики, куда входила Северная Осетия, были не против получить и Южную. Сталин был не против создать единую Осетию в составе Грузии. Власти Грузии беспокоились, что у них заберут Цхинвал и близлежащие территории. В итоге был сохранен относительный статус-кво - Северная Осетия в составе РСФСР, Южная - в составе Грузии.

Второй вопрос - конфликт между руководителями Владикавказского и Дигорского округов. Дигорцы насмешливо называли остальную часть Осетии "Иронетией", а в телеграммах в Москву всегда указывали, что в Гражданской войне дигорцы были за красных, а иронцы поддерживали белых. Дискуссии на заседаниях в Осетии перебирали высокий градус, а руководители Дигории даже не хотели пускать на свою территорию партработников из Владикавказа. Дигорцы активнее всех выступали против Горской республики - в ее составе богатой Осетии пришлось бы делиться ресурсами с бедной Ингушетией. В Москве эту ситуацию оценивали как опасную - в итоге нацполитика в регионе была направлена на "осетинизацию" и стирание различий между осетинами в максимально возможной степени.

Третий вопрос - разумеется, о Владикавказе, где заседали руководящие органы и Осетии, и Ингушетии. В 1928 г. Москва принимает решение оставить Владикавказ за Осетией. В осетинской среде это решение приветствуют застольями и массовым восхищением, сразу строят планы осетинизации города и его переименования в Ирон. В ингушской среде - откровенный протест и надежды на разворот решения. Среди русских, армян, иранцев и греков Владика - тоже недовольство, никто не хочет быть "выкинутым на улицу" на волне осетинизации. В итоге город остается в составе Осетии.

⛰ Аскер Тумов | Кавказ

Ну и в качестве заключения еще один анекдот из области советско-пакистанских экономических отношений. Основным экспортным пакистанским товаром для СССР был текстиль, который закупался через специальное экспортное бюро, созданное в начале 80-х и имевшее счета в Национальном банке Пакистана. Пока в Афганистане шла война, проблем не возникало: советская сторона дисциплинированно перечисляла деньги на счет, которые затем уходили в пакистанский Госбанк. Однако после распада СССР некоторые экспортные платежи оказались неоплаченными, начался торговый спор Пакистана с РФ, итогом чего стала заморозка советских/российских валютных средств, хранившихся на счетах Национального Банка. Продолжавшийся почти 30 лет торговый спор был разрешен лишь в 2019 году с подписанием мирового соглашения, по которому Пакистан обязался вернуть России 93.5 млн. долларов.

Мораль этой крохотной ремарки такова: наличие экономических взаимоотношений совершенно не обозначает отсутствия острых (вплоть до “гибридной войны”) политических/геополитических противоречий между государствами. На примере экономического сотрудничества Пакистана и СССР мы можем видеть, что совместный взаимовыгодный бизнес довольно приличного масштаба совершенно не мешал почти открытому вооруженному и идеологическому противостоянию двух этих государств на афганском треке. Не мешали этому и различия экономических систем, ибо и при социализме, и при капитализме торговые, производственные, дипломатические, финансовые интересы государства как такового никуда не исчезают и настоятельно  требуют применения принципов “реальной политики”, задвигающей на задний план любые идейные конструкции, предназначенные для внутреннего потребления.

Кстати говоря, вот еще казус. Есть у российских левых один страшный козырь, который пускают в ход чуть реже чем всегда. Указывая на Великую Отечественную Войну и проводя аналогии с украинским конфликтом, такие люди говорят: а вот видали вы чтоб СССР во время войны с фашистами торговал, а? Тем самым, во-первых, обесценивается и так хлипкий идейный нарратив военной пропаганды российской стороны (“борьба с фашизмом”, “борьба с Западом, поддерживающим фашизм”), а во-вторых, раскрывается гнусный характер капиталистических взаимоотношений, где война войной, а бизнес бизнесом. При социализме, мол, такого не было.

Впрочем, примерно о том же самом голосят в сети и многие патриоты, требуя подвести украинский конфликт к эталону “настоящей тотальной войны” (ВОВ) с разрывом всех экономических и политических связей с прямыми и косвенными противниками. Только в таком виде война якобы обретает “подлинный” характер. Без договорняков и подковерных маневров, которых в Великой Отечественной не было.

В ходе ВОВ такого действительно не было (хотя минимальные дипломатические контакты с нацистской Германией через нейтральную Швецию вроде имелись), а вот во время войны Советского Союза в Афганистане ситуация была немного иной.

В Афгане советскому ограниченному контингенту и просоветскому правительству НДПА противостояла исламская оппозиция, опиравшаяся на материальную помощь США и государств Персидского залива, шедшую через Пакистан, которым рулил в ту пору отмороженный генерал-реакционер Мухаммед Зия-уль-Хак. Понятно, что и с США, и с Саудовской Аравией дипломатические и экономические отношения СССР после 1979 года значительно охладились, но полностью разорваны не были. Например, советские мусульмане и в годы Афганской войны продолжали посещать Мекку, принося в бюджет саудовских королей какие-никакие, но денюжки.

Но даже с реакционным Пакистаном, который почти открыто участвовал в войне на стороне афганских моджахедов (особенно, на поздних этапах) никакого тотального разрыва не произошло, хотя Пакистан для СССР никогда и не был серьёзным экономическим партнером.

Вышло интереснее. В 1981 году СССР удивил даже американских партнеров, профинансировав строительство тепловой электростанции в Гудду (провинция Синд), а затем предложив недружественному исламистскому режиму Зии построить на советские кредиты еще и атомную электростанцию. Это предложение было отвергнуто, однако СССР продолжал продвигать в Пакистане свои атомные проекты, особенно усилив натиск после гибели Зии в авиакатастрофе в 1988 году. В 1990 переговоры по строительству АЭС зашли на очередной виток, но новое правительство Беназир Бхутто опять отвергло советские предложения, выбрав в качестве партнера французов, предложивших более надежный и экологичный проект.

В 80-х годах СССР в Пакистане финансировал строительство производства сельскохозяйственных тракторов, предоставлял оборудование и технологии для бурения нефтяных скважин, участвовал в модернизации завода по производству “тяжелой воды” Мултан-I, наконец, вложился в строительство крупнейшего в Южной Азии сталелитейного комбината Steel Mills в Карачи, который был открыт в январе 1985. Парадокс, но во время Афганской войны и исламистской диктатуры  прямые инвестиции СССР в Пакистан не просто не упали (по сравнению с 70-ми, когда во власти сидел дружественный “исламский демократический социалист” Зульфикар Али Бхутто), но остались на прежнем уровне, а после 1985 года (когда было подписано соглашение об экономическом сотрудничестве) вообще увеличились на 5%.

И, как бы, вишенкой на торте являлось советское предложение Пакистану от 1981 года пакета на поставку военного и гражданского оборудования. Естественно, исламист Зия отказался от этих предложений, заключив контракт на поставку вооружений с США.

Подчеркну еще раз, что все это экономическое сотрудничество происходило на фоне войны в Афганистане, где роль Пакистана в обеспечении тыла исламской оппозиции не была ни для кого секретом, что время от времени выливалось в гневные статьи в официальной советской прессе, направленные против Исламабада.

Встретил тут в одной книжице (Д.Гай, В.Снегирев “Вторжение”) такой интересный кейс.

Жил да был на советской земле Леонид Иванович Шершнев, настоящий полковник и патриот. Служил Шершнев в отделе спецпропаганды политуправления Туркестанского военного округа Советской Армии, занимался вопросами психологической войны, изучал обстановку в сопредельных странах и, - вполне естественно, - уже в 1979 году этот достойный офицер оказался в Афганистане в качестве политработника 40 общевойсковой армии.

Здесь, в отличие от большинства советских офицеров, он очень быстро понял, в какую западню попал Советский Союз, взявшись “исполнять интернациональный долг” по поддержке народно-демократического правительства НДПА. Потому что, с одной стороны, правительство это пользовалось очень незначительной поддержкой населения, а с другой - и политическое и, самое главное, военное руководство СССР не считало нужным вдаваться в детали афганской ситуации, руководствуясь в своих решениях либо единственно верным учением марксизма-ленинизма, либо столь же всесильными резолюциями пленумов КПСС, либо вообще идиотским карьеристско-милитаристским шапкозакидательством (смысл которого неплохо передал на одном из совещаний 1981 года маршал Соколов, поставивший задачу взять город к празднику “окончательно разгромить контрреволюцию к 7 октября”).

Наблюдая за негативным развитием ситуации, Шершнев принялся закидывать командование ТуркВО (к которому и была приписана 40 армия) и Главпур СА докладными записками, в которых, во-первых, указывал на неумолимо прогрессирующее ухудшение военного положения, а во-вторых, подвергал критике как действия афганских вооруженных сил и спецслужб (которыми де-факто руководили советские советники), так и политико-организационную работу Народно-демократической Партии Афганистана, не пользующейся уважением в народе из-за коррупции и кумовства. А так же, вопреки победоносным рапортам чекистов и бравых генералов, которые до самого вывода войск убеждали Москву в слабости вооруженной оппозиции, Шершнев уже в 1981 высоко оценивал боевой потенциал контрреволюционеров-моджахедов, якобы способных длительное время успешно противостоять советским войскам. Во многом за счет значительной поддержки населения, о чем полковник так же упоминал неоднократно.

В общем, Шершнев был эдаким патриотом-правдорубом, пытающимся открыть глаза руководству для того, чтобы обеспечить успех афганской кампании, в необходимости которой он не сомневался. Сегодня таким в telegram занимаются некоторые скорбящие патриоты, однако Шершнев не был ни военкором, ни самозванным военным аналитиком, ни оппозиционером, ни авантюристом-бизнесменом. Шершнев был направленцем Главпура СА и ВМФ по обеспечению действий 40 армии, т.е. занимал достаточно высокий пост и, кроме того, непосредственно возглавлял работу отдела спецпропаганды в Афганистане. 

Были ли интересны военно-политическому руководству СССР все эти докладные и аналитические записки, полные негатива по отношению к действиям СА и афганского правительства со стороны того, кто по долгу службы должен был заниматься анализом положения и выявлением негативных факторов? Никому они не были интересны вообще, поскольку чрезвычайно портили удобную для советского военно-политического истеблишмента картину эффективного и героического исполнения советскими добровольцами интернационального долга по защите пользующегося всенародной поддержкой народно-демократического правительства от нападок разрозненных бандитских банд, вскормленных пакистанскими реакционерами и американскими империалистами.

И хотя кое-каких мелких результатов Шершневу удалось добиться (например, в области привлечения к работе Главпура советских востоковедов или введения в штат 40 армии т.н. Боевых Агитационных Пропагандистских Отрядов - БАПО), в целом система была глуха к этому гласу вопиющего в афганской пустыне.

Всех все устраивало: на пленумах НДПА и КПСС произносились громкие речи о победной революции, звезды падали на погоны героев, блага лились полным потоком в карманы отдельных “интернационалистов” (коррупция, хищения и аферы не обошли стороной ограниченный контингент), а в советских газетах регулярно появлялись репортажи о безмерной благодарности афганского народа и сумасшедших темпах развития афганской экономики (по утверждениям премьер-министра ДРА Кештманда прирост национального дохода Афганистана с 1980-ого превышал аналогичный показатель СССР в несколько раз).

В отчаянии Шершнев в 1984 году пишет докладную записку на имя находившегося при смерти Генсека КПСС Черненко, в которой разносит в пух и прах героически-мифическую картину афганской эпопеи Советского Союза:

“...Операции приобрели характер полицейских, карательных мер, в результате мы втянулись в войну с народом, а она бесперспективна. Антигуманные действия советских войск в отношении мирного населения носят массовый и систематический характер и проявляются в грабежах, неоправданном и необоснованном применении оружия, разрушении жилищ, осквернении мечетей…Выполняя полицейские функции, не имея достаточных положительных стимулов и революционного порыва, армия не может не разлагаться, и именно этот факт накладывает негативный отпечаток на всю обстановку 
в Афганистане…».

Черненко эту крамольную записку прочитал и, - что удивительно, - наложил на неё положительную резолюцию, дав начало возможности осмысления в военных и партийных верхах перспектив продолжения зашедшей в тупик афганской кампании. Что уже в 1985 году выльется в начало т.н. “политики национального примирения” (ПНП), направленной на стабилизацию Афганистана, раздираемого крайне дорогой для Советского Союза войной, через диалог правительства с оппозицией и отказ от социалистического курса. Подразумевалось, что только таким образом можно было сохранить остатки влияния СССР в Афганистане, ибо сокрушить контрреволюцию и стабилизировать однопартийное правительство НДПА на всей территории страны не удалось ни к 7 ноября 1981 (как строго велел маршал Соколов), ни к 7 ноября 1985, ни даже к 1 мая 1988.

Навязанная Советами ПНП, в свою очередь, натолкнулась на противодействие как со стороны многочисленных фракций расколотой на тысячу частей НДПА (банально опасавшихся потери влияния в новом Афганистане), так и со стороны командования самого ограниченного контингента советских войск, которое с большим трудом принимало необходимость диалога с бывшими противниками. Даже несмотря на распоряжения Главпура, вплоть до 1988 года в рапортах, официальных сводках и докладах советских военных моджахеды продолжали именоваться “контрреволюционерами” и “бандитами”, тогда как в рамках ПНП должно было использоваться нейтральное словосочетание “вооруженная оппозиция”. В общем-то, записки того же Шершнева 1987-88 гг. открыто диагностировали провалы в проведении ПНП.

Соответственно, стойкое сопротивление диалогу фракций афганского правительства и советского военного командования, вкупе с наращиванием помощи моджахедам со стороны Пакистана, стремившегося в условиях ослабления просоветского режима взять под контроль “новый Афганистан”, перечеркнули все усилия по реализации политики национального примирения, инициатором которой был Л.И.Шершнев, полковник (впоследствии генерал-лейтенант), искренне стремившийся найти выход из военного тупика наименее болезненным для СССР образом. 

Кстати, стоит сказать, что тот же Шершнев одновременно был и противником полного вывода советского контингента, логично предполагая, что в случае, если афганское правительство будет оставлено один на один с оппозицией, не достигнув с ней никакого реального компромисса, афганских товарищей просто перережут и по репутации СССР будет нанесен еще более болезненный удар, отзовущийся по всей Средней Азии. Но к 1989 году Советскому Союзу было уже не до международного престижа, геополитических игр и своих бывших афганских подопечных.

Продолжая тему “ленинских бомб” в Средней Азии, хочу заметить, что между Узбекистаном и Таджикистаном с момента получения независимости идут безостановочные “войны памяти”, которые, подобно чеховскому настенному ружью, рано или поздно (учитывая демографический рост в обеих республиках и массу экономико-территориальных противоречий) могут перерасти в настоящую стрельбу настоящими снарядами.

С одной стороны Таджикистан, подчеркивая свою тысячелетнюю историю, возводимую к Саманидскому государству (9 в.н.э.), указывает на величие арийской расы, веками господствующей над пришлыми тюрками (между прочим, 2006 был объявлен “годом Арийской цивилизации”, да и в целом “арийский миф” в современном Таджикистане процветает на зависть русским неонацистам, почему-то возомнившими арийцами именно себя), которые, - за счет “русского заговора”, тюркского коварства и предательства таджикскими коммунистами интересов своей древней нации, - присвоили себе Самарканд, Бухару и другие регионы, являющиеся исторически зоной расселения таджиков. К слову, один из самых отчаянных апологетов “арийского превосходства” таджиков над ничтожными тюрками, некогда близкий к президенту Рахмону и ныне покойный директор Института Истории Таджикистана советский академик Рахим Масов, в свое время являлся членом высшего совета Международного Евразийского Движения некоего Дугина А.Г.

С другой стороны Узбекистан, - что иронично, - робко пытается выбить у таджиков из рук тейк о принадлежности к арийской расе. Еще в 2006 узбеки были оскорблены таджикским “годом Арийской цивилизации”, а в сентябре 2023 они и сами вывели таджиков из себя, отметив 2700-летие Авесты (священной книги ирано-арийского зороастризма), которая выступает осью “арийского мифа”.

Естественно, сомнению подвергаются и претензии таджиков на узбекские города (Бухара, Самарканд, Коканд и т.д.), которые еще до недавнего времени были смешанными в языковом плане. В ход идут аргументы о том, что узбекистанские (равнинные и автохтонные) таджики не имеют ничего общего с расово неполноценными и отсталыми горными таджиками (гальча, пришлым народом), составляющими этническое ядро Таджикистана, с которыми коренные “узбекские таджики” никогда не смешивались. 

Этнографы царской России якобы ошибочно объединили два этих расово различных этноса в один народ на основе языкового единства, а за ними эту ошибку повторили большевики, дав право гальча-таджикам высказывать необоснованные претензии на территории и историческое наследие, к которому они не имеют вообще никакого отношения. А “неполноценные” таджики, вместо рассказов о “русско-узбекском коммунистическом заговоре”, должны быть благодарны безбожникам-большевикам за то, что им вообще дали право организовать собственную республику, несправедливо отторгнув от Узбекистана часть его “исторических территорий” (Худжанд и Ура-Тюбе). 

Такое дело.

Как видно, узбекско-таджикские “войны памяти” почти ничем и не отличаются от русско-украинских или армяно-азербайджанских; аргументы примерно идентичны, обвинения в сторону коммунистов стандартны, выводы просты как простой карандаш. Единственное исключение - таджики и узбеки пока что не режут друг друга в борьбе за то, чей национальный флаг будет реять над тем или иным кишлаком в горной пустыне. Но это, скорее всего, временное недоразумение: война в нашем несчастном постсоветском регионе должна продолжаться, ибо не все исторические обиды еще отомщены, не вся справедливость восстановлена и не все нации вернули свое величие.

👆В целом, большевики действительно настойчиво продавливали свою модель государственной организации в Средней Азии, попутно преодолевая сопротивление местных мусульман, которые не очень-то хотели становиться казахами, узбеками или кыргызами. Сегодняшним среднеазиатским националистам это покажется удивительным, - ибо теперь национальные государства региона, да и нации в целом, воспринимаются как “вечные” и исторически обусловленные, - но 100 лет назад многие местные мусульмане в штыки воспринимали усилия коммунистов по построению региональных nation states. Просто потому, что никакого “национального самосознания” здесь не было и в помине. Имелась племенная, религиозная, региональная, клановая самоидентификация, но не национальная, что конечно мешало модернизационным проектам советской власти, вынужденной конструировать новые нации буквально с нуля.

Причем, началось это сопротивление нацстроительству сразу же после окончания активной фазы гражданской войны.

В 1920 году Москва выдвинула первый проект территориального размежевания многоэтнической Туркестанской Советской Республики в соответствии с этно-лингвистическими критериями. 

Именно тогда впервые были введены в оборот обозначения для трех основных групп населения ТСР, которые могли бы составить отдельные национальные единицы: “узбеки” (городские и оседлые тюркоязычные, которые в имперских переписях упоминались как сарты, узбеки и тюрки), “казахи” (кипчако-казахоязычные кочевники степей) и “туркмены” (кочевники-скотоводы тюркоязычной восточно-огузской группы).

Однако эти предложения натолкнулись на недовольство местных национал-коммунистов во главе с руководителем Мусульманского комитета Туркестанской Компартии Тураром Рыскуловым, которые не только горячо выступали против разделения якобы единой “тюркской нации” (просто говорящей на разных диалектах “тюркского языка”), усматривая в этом продолжение царской колониальной политики, но и призывали к созданию независимой от РКПб Тюркской Коммунистической Партии, которая сможет эффективней “экспортировать” большевизм на мусульманский восток. Понятное дело, были и требования передачи власти местным кадрам, но эти требования звучали не очень громко и убедительно, т.к. Москва еще с 1919 года сама начала процесс активного вовлечения мусульманских кадров в аппарат ТСР, который до этого почти на 80% состоял из славян. Это спасибо Ленину, который быстро врубился, что “славянская гегемония” в республиканском руководстве питает ряды басмачей.

Заручившись поддержкой туркестанской секции коммунистов-мусульман Рыскулов отправился в Москву, где его демарш всполошил партийную верхушку. Спор с тюркскими национал-коммунистами в итоге дошел до самого Политбюро ЦК РКПб, которое в специальной резолюции от 29 июня 1920 года категорически отвергло предложение о сохранении единой тюркской республики как “противоречащее идеям Октябрьской революции”. Ну а чтобы подсластить горькую пилюлю, одновременно ЦК призвал отозвать из ТСР всех коммунистов “зараженных колониализмом и великорусским национализмом”.

Разочарованные этим решением Москвы Рыскулов и многие другие мусульманские большевики ушли в отставку с постов ТСР и были заменены куда более умеренными кадрами, которые, однако, продолжали ставить палки в колеса среднеазиатским национальным проектам.

Например, полностью провалилась первая попытка создания Горной Кара-Киргизской области в 1922 году: не только из-за того, что между различными племенными фракциями возникли разногласия вокруг административных границ, но и потому, что киргизский проект вызвал бурное возмущение кадров из Казахской (тогда Казакской) АССР, по мнению которых кара-киргизы являлись частью “казахского народа” и никакой речи об их самоопределении идти не могло.

Ровно такие же проблемы возникли и в Хорезмской Народной Советской Республике, где местные мусульманские коммунисты выражали открытое недовольство проектом создания Казахско-каракалпакской области, и в Бухарской Народной Советской Республике, где лишь под нажимом центра удалось добиться создания Восточно-Бухарской области (населенной ираноязычными гражданами,

таджиками), в то время как проживающие в Бухаре казахи и киргизы из-за сопротивления местной власти не получили вообще никакой территориальной автономии.

Кстати говоря, “фарси-таджикское” Нацбюро в этом процессе размежевания 1922-24 гг. занимало самую миролюбивую позицию. В то время как узбеки, казахи, туркмены и киргизы ломали копья вокруг каждого спорного кишлака, таджики были удовлетворены тем, что им добровольно готовы были дать, даже не пытаясь поднимать скандалы по поводу многочисленных фактов приписывания “фарси-таджикских” или “смешанных” тюрко-иранских общин к “узбекской нации”. В итоге, созданная чуть позже Таджикская АССР в составе Узбекистана имела почти нулевой экономический потенциал, а её столица Дюшамбе фактически являлась деревней с двумя сотнями жителей. Опомнились таджики только в конце 20-х, когда в ответ на рост местного национализма и низового экономического недовольства Москва вывела ТаджАССР из состава Узбекистана в отдельную республику, отклонив правда бóльшую часть территориальных требований таджикского руководства (что уже в современную эпоху порождает антисоветские мифы таджикских националистов о “предательстве коммунистами” таджикских интересов, потому что, якобы, и Бухара, и Самарканд, и Андижан, и Коканд были исконно таджикскими и не должны были быть отданы Узбекистану).

Что касается формирования Узбекской ССР в 1924 году, то парадокс в том, что практически все узбекские фракции, кланы и клики скептически восприняли идею слияния Бухары, Хорезма и бóльшей части Туркестанской АССР в единое узбекское государство. Единственной группой, активно поддержавшей московскую идею, являлась команда бухарских партийно-хозяйственных руководителей во главе с Файзуллой Ходжаевым. Причем многие низовые бухарские мусульмане-коммунисты также выступали против ликвидации Советской Бухары на том основании что Бухара, в отличие от непонятного “Узбекистана”, действительно имела многовековую историю государственности и высокий авторитет в мусульманском мире.

Почему же Ходжаев поддержал планы Москвы? Мотивы этого доподлинно неизвестны, но нарком иностранных дел Чичерин (который сам являлся противником создания Узбекистана через разрушение древних Бухары и Хорезма, полагая что это нанесет удар по авторитету СССР на Востоке) в одной из записок Политбюро ЦК РКПб, касающихся процесса размежевания от 28 мая 1924 года, предположил, что “бухарская торговая буржуазия”, нацеленная на завоевание, с опорой на Москву, руководящих высот в новой республике, стремится, с одной стороны, избавиться от бедных и пустынных туркменских районов, а с другой - желает взять под контроль перспективные хлопководческие долины Хорезма и Туркестана.

Тем не менее, иной схемы модернизации кроме западноевропейской (воспринимавшейся марксизмом как универсальная), основанной на создании т.н. nation state большевики не признавали, поэтому процесс создания в мультикультурном архаичном аграрном регионе национальной государственной структуры западного типа продолжался, постоянно наталкиваясь на недовольство тех или иных племенных фракций, региональных клик и новых национальных элит, недовольных результатами т.н. “размежевания” (одним из таких острых столкновений был, например, вопрос о принадлежности Ташкента, - города с узбекским большинством, - который казахские партийные элиты требовали отдать КазАССР, потому что Ташкент был окружен казахскими поселениями). 

Таким образом, в результате чреды компромиссов, взаимных обменов, яростных стычек между местными элитами по поводу “исторического наследия” и экономического влияния  сформировались в более-менее адекватном виде современные государства Средней Азии, стабильность границ и внутреннюю гармонию в которых (ибо почти каждое из этих новых государств, созданных в условиях этнической чересполосицы, имело в себе неизбежные “чужеродные” очаги межэтнического напряжения, типа Ферганы, Каракалпакистана или Уйгурского района) по существу обеспечивал “арбитраж” заинтересованной в спокойствии и развитии Москвы.

Понятное дело, с исчезновением этого “арбитра” и приобретением национальными государствами Средней Азии полного суверенитета, неизбежные (абсолютно неизбежные, учитывая избранную модель госстроительства) последствия советской политики модернизации в виде пограничных споров и межэтнических конфликтов в “смешанных” районах еще дадут о себе знать. И мы, повторюсь, неизбежно еще услышим о “бомбах” коварного Ленина. 

Пока это еще не стало явным, но большевики и в Центральной (ака Средней) Азии тоже заложили множество “бомб”, которые еще, к сожалению, взорвутся со стопроцентной вероятностью.

Национальная политика советской власти в этом регионе была не совсем понятна западным специалистам 20 века. В официальную коммунистическую риторику они традиционно не верили и искали потаённый смысл московской политики, сравнивая её с политикой “обычных” империалистических стран в отношении отсталых колоний. Поэтому на вопрос “Зачем большевики так странно провели административно-территориальные границы, оставив почти в каждой республике очаг потенциального напряжения” давался традиционный ответ: большевики применяли классическую формулу “разделяй и властвуй”. 

Иными словами, нарезая республиканские границы в Средней Азии, большевики руководствовались прежде всего геополитическими расчетами, игнорируя этнокультурные особенности региона. А главной геополитической задачей большевиков являлось а) предотвращение потенциальной опасности роста исламистской и пантюркистской реакции и б) предотвращение попыток отделения (для чего якобы создавались условия обеспечивающие невозможность развития республик без связи со своим великим соседом). Это был мейнстрим западной советологии в годы Холодной войны.

Однако, после крушения СССР и начала “архивной революции” подобные взгляды подверглись ревизии в сторону признания рационального подхода большевиков к административно-территориальному делению, которое, - как выяснилось, - сопровождалось как интенсивными консультациями с многочисленными экспертами (экономистами, востоковедами, этнографами), так и переговорами с самими коренными мусульманами.

Как это ни странно, но о “разделе колониального типа” Средней Азии коварными иезуитами-большевиками теперь на Западе говорят гораздо меньше, нежели в самой постсоветской Средней Азии (где все нынешние проблемы легко можно скинуть на безбожников из прошлого). Поскольку ставшие достоянием детали трансформации первоначальной постреволюционной и этнически очень размытой структуры региона, - советских Бухары, Хорезма, Киргизского края и Туркестана, - в национальные государства современного типа, - Узбекистана, Казахстана, Туркменистана, Кыргызстана и Таджикистана соответственно, - указывают, насколько сильно намучились большевики, пытаясь смягчить межплеменные трения в этом мультикультурном краю через установление четких административных границ и создать на основе этнолингвистического единства различных групп населения нации современного типа.

Достаточно вспомнить, какими столкновениями между т.н. “национальными бюро”, представлявшими интересы разных народов, сопровождалось установление границ между республиками в 1924 году. Как отчаянно представители новых туркменских, казахских, узбекских наций пытались присвоить себе права на экономически более выгодные “смешанные” районы и спихнуть соседям экономически отсталые, требующие дотаций и вложений территории. Можно вспомнить, как часто центральная Территориальная комиссия запрашивала этнографическую экспертизу в момент, когда схватившиеся между собой “нацбюро” пытались приписать то или иное смешанное население к “своей” нации. 

Тут кстати стоит отметить, что советские этнографы с дореволюционным опытом относились с предубеждением к большевистским проектам по конструированию среднеазиатских наций. Знаменитый востоковед Василий Бартольд, - один из тех, к кому обращалась советская власть по вопросу определения “национальности” многочисленных среднеазиатских общин, в записке “Об исторических взаимоотношениях турецких и иранских народностей Средней Азии” откровенно указывал, что проект создания национальных государств в Средней Азии есть искусственный процесс, строящийся на искажении исторических фактов и западноевропейской модели нацстроительства, совершенно чуждой региону.

Как пишет автор, в 20-е годы отношения между РСФСР/СССР и Турцией, - где к власти пришел “наш Кемаль”, - были достаточно теплыми и Советам просто не было резона педалировать вопрос о различиях между “турецкими” и “азербайджанскими” тюрками. Наоборот, большевики пытались по максимуму использовать “азербайджанское окно” для трансляции пропаганды идеи нового мира на Восток - в первую очередь, на турецком и иранском направлении. Советский Азербайджан в этом смысле должен был стать “витриной социализма” для страдающих “тюркских братьев”, которым необходимо передать факел свободы, зажженный на берегах Каспия. Причин “отделять” советских “кавказских тюрок” (как они тогда именовались) от массы тюркоязычных народов за пределами СССР через конструирование особой “азербайджанской” идентичности не было.

Ситуация изменилась в начале 30-х.

Во-первых, и в Турции, и в Персии ударными темпами, - в рамках форсированной модернизации, - пошло формирование новых политических наций - турок и иранцев соответственно. Со всеми соответствующими элементами, вроде культурной унификации и консолидацией вокруг единого политического центра. Т.е. возникли альтернативные модели национальных этатистских проектов с участием “тюрок”, никак не связанные с социализмом. Но это еще полбеды. 

Главная опасность заключалась в том, что политические центры этих наций все сильнее отдалялись от СССР. Вопреки мечтам большевиков о создании некоей антиимпериалистической оси проснувшихся восточных народов во главе с Москвой, и в Анкаре, и в Тегеране элиты стремились к диверсификации политических, военных и экономических связей дабы не впасть в однобокую зависимость от доброго северного гиганта (реальная политика это называется).

И если поначалу в Москве этот процесс вызывал лишь легкое раздражение, то после 1933 года подозрительность стала расти стахановским темпом. Автор иллюстрирует это персидским примером: Москва, якобы, терпимо относилась к хитрым кульбитам Тегерана, стремящимся получить максимальную выгоду от маневров между советскими и британскими интересами в регионе. А проникновение немецкого капитала в Персию даже приветствовала, ибо Веймарская республика в московских головах воспринималась как хороший противовес нагло-саксонским империалистам. Однако после прихода к власти Гитлера, ситуация изменилась кардинально, и быстрое укрепление немецкого влияния в Персии (как и в Турции) теперь интерпретировалось как недружественная попытка окружения Советского Союза с юга. В итоге, в середине 1938 года все иранские подданные были высланы из СССР, а по Азербайджану прокатилась волна депортаций и репрессий, направленных на потенциально лояльные Ирану элементы. 

Нарастающая военная паника усугублялась опасениями по поводу многочисленных “внутренних врагов”, способных, из этнической солидарности, нанести "удар в спину"; хотя еще в 20-х годах обвинения в “пантюркизме” и “исламизме” довольно часто использовалось в отношении местных “контрреволюционных элементов” (которых было действительно немеряно на просторах страны, да и в самой партии), в 30-х охота на “скрытых” мусаватистов, иттихадистов, пантюркистов, турецких, иранских и немецких шпионов приобрела воистину угрожающий масштаб, увенчавшись волной “красного террора” 1937-38 гг., ударившей по Азербайджану особо сильно.

Короче, в 1933 году начинается процесс конструирования особой “азербайджанской нации” для “разрыва” имеющегося на тот момент и теперь уже нежелательного трансграничного единства между турецкими, иранскими и советскими тюрками.

В этой связи “тюркская” теория генезиса азербайджанцев постепенно вытесняется иной теорией, построенной на принципах, выдвинутых Николаем Марром, гласящей, что современное население Азербайджана есть объединение различных этносов и культур, некогда принявших тюркский язык в качестве “лингва франка”, но от этого не превратившихся в тюрок. 

И если в конце 20-х/начале 30-х подобные взгляды были лишь одной из маргинальных вариаций теории происхождения населения Азербайджана, в 1936-37 гг. “детюркизация азербайджанцев” окончательно превращается в мейнстрим, вытеснив “тюркскую” теорию в лагерь “контрреволюции”. А в официальных советских изданиях и документах титульная нация республики словно по мановению волшебной палки превращается из “тюрок” в “азербайджанцев”.

Рождение новой советской азербайджанской нации сопровождалось не только массовым очищением сфер обучения, науки и культуры от “пантюркистов” старой школы, не только переводом азербайджанского языка (именовавшегося до 1939 “тюркским”) с подозрительной “турецкой” латиницы на надежную советскую кириллицу, но и утверждением под эгидой ЦК АзКП новой версии истории Азербайджана, официально изложенной в 1939 году в первом проекте учебника для партийных кадров, написанном молодыми специалистами, выдвинувшимися после Большого Террора. Теперь историческая связь между азербайджанской нацией и другими тюркоязычными “несоветскими” народами вообще отрицалась, а корни самих азербайджанцев, - согласно возникшей в конце 30-х годов новой моде на “укоренение на территории проживания”, - возводились к древним мидянам. 

Процесс конструирования советской азербайджанской нации увенчался выпуском в 1941 году массового учебника по истории Азербайджана, в котором утверждался автохтонный характер азербайджанской нации, - наряду с грузинами и армянами, -  и полностью отрицалось влияние на её развитие “примитивных и малочисленных кочевников” (тюрок-сельджуков и арабов), время от времени набегавших на южный Кавказ. 

В дальнейшем эта политически мотивированная “мидянская автохтонная теория” происхождения азербайджанцев, выдвинутая в 1939-41 гг. в рамках укрепления новой “антитюркской” идентичности, сохранится на всем протяжении истории АзССР и послужит добрую службу в деле нарастания антииранского ирредентизма советского Баку, обоснованного ссылками на противостояние мидян и персов как на точку отсчета многовековой борьбы свободных азербайджанцев против иранского колониального ига. 

Но если в 40-х годах тезисы о “персидском колониализме” еще отвечали геополитическим интересам Страны Советов (вспоминаем тут “иранский кризис” 1946 и марионеточную Курдскую Народную Мехабадскую республику, державшуюся на штыках и финансовой помощи СССР), то в годы “застоя” антииранский курс азербайджанских историков приведет к столкновению с новым поколением советских иранистов, заинтересованных в углублении советско-иранского сотрудничества.

В тот же момент (40-е годы) азербайджанскими историками были обозначены в качестве составного элемента автохтонной азербайджанской нации кавказские албаны и каспии. Любопытно то, что “албанская теория” и поныне является основой официальной азербайджанской историографии, используемой, в том числе, государственной пропагандой республики для обоснования “исторических прав” Азербайджана на земли Армении, Карабаха и Нахичевани, где никаких армян естественно никогда не проживало, а весь комплекс материального исторического наследия (резные камни, монастыри, развалины крепостей всякие) принадлежит “кавказским албанам”.

В общем, браты, учитесь у большевиков как надо “создавать” нации, наполняя национальный нарратив и национальную идентичность тем или иным идейным содержанием. И не забывайте о том, что “история - это политика, опрокинутая в прошлое”, как говаривал бывало историк М.Н.Покровский (чью историческую школу погромили тоже в 30-х годах на фоне разворота ВКПб, в условиях нарастания военной опасности, к конструированию советско-русского великодержавного патриотизма). 

Зачем большевики “выдумали” азербайджанцев?

Я большой любитель почитать, а потом и поделиться с публикой инфой про большевистские проекты, связанные с национальным строительством и вообще с отношением к национальному вопросу. Писал я и про Беларусь, и про Молдову, и про Чечню, и про Украину, и про Карелию. Некоторые из этих примеров демонстрируют фактическую приверженность большевиков “конструктивистской теории” образования наций (хотя формально, конечно, советская нацполитика всю жизнь прикрывалась марксистско-ленинской риторикой в духе “четырех признаков нации”, которые товарищ Сталин почерпнул из дореволюционного словаря Брокгауза и Ефрона). Иными словами, большевики “создавали” и “разрушали” те или иные национальные нарративы, исходя из требований политического момента, а т.к. эти требования иногда менялись, менялся и подход советского руководства к той или иной нации.

Сегодня непонимание (вариант: искаженное понимание) этого универсального технократического подхода (связанного с современной государственностью как таковой) и укоренение в массах “примордиалистской теории” образования наций (утверждающей “исторически-исконное” и неизменное существование того или иного этноса/национальности) создают множество проблем, о которых все хорошо знают. “Выдуманные” народы, “уничтожение исторической памяти”, “восстановление исторической справедливости”, “вековая борьба кого-то с кем-то за что-то”, “защита исконных национальных традиций отцов”: все эти нарративы нынче широко используются не только в академических спорах и обывательских “срачах”, но и непосредственно на поле боя.

И вот значит в рамках сиюминутного интереса к азербайджанскому ирредентистскому национализму ознакомился со статьёй Харуна Йылмаза “The Soviet Union and the Construction of Azerbaijani National Identity in the 1930s”, в которой автор выдвигает версию о логике и мотивах конструирования советским руководством азербайджанской нации в конце 30-х годов XX века.

В качестве подводки (этого в статье нет) укажу, что еще в начале 20 века юный азербайджанский национальный проект имел две тенденции: 

- собственно оригинальную азербайджанскую (ака “азербайджанцы - отдельная нация”), сформулированную русифицированными (!) интеллигентами, попавшими под влияние модного тогда секуляризма, сциентизма и идей модернизации западного типа. Эта тенденция имела ярко выраженную направленность на единение “российских” и “персидских” азербайджанцев, т.к. Персидский Азербайджан не только воспринимался как “историческая колыбель” азербайджанской нации, но и как очаг иранской Конституционной революции 1905-11 гг., что очень импонировало светским националистам по “нашу” сторону реки Аракс;

- тюркофильскую тенденцию, сформулированную обучавшимися в Османской империи интеллигентами, попавшими под влияние Младотурецкой революции с её идеями “обновления” хиреющего имперского проекта.

В период российской революции 1917 года азербайджанский национализм явно склонился ко второй тенденции, что было связано с желанием массовой партии Мусават (вставшей у руля провозглашенной в мае 1918 года Азербайджанской Демократической Республики) заручиться поддержкой Турции против наседающих с севера большевиков. Хотя некоторые черты секулярно-прогрессивной тенденции мусаватисты таки переняли - например, АДР стала первой страной мусульманского мира, в которой женщины получили политические права. 

Тем не менее, АДР была провозглашена как государство азербайджанских тюрок (изначально использовался даже стилизованный флаг младотурков), где слово “Азербайджан” являлось отображением не этнической идентичности, а территории (что обозлило персидского шаха, у которого уже был свой собственный “исторически-исконный” Азербайджан). Как бы то ни было, но в те 2 года, пока существовала АДР концепция “азербайджанской нации” не получила никакого развития.

Скинувшие в 1920 АДР большевики тоже не стали упирать на “азербайджанизм” (хотя и благоволили в рамках “коренизации” представителям “старого” прогрессивного национализма, рисовавших азербайджанцев как отдельную нацию). Тут был свой смысл.

А вот еще из афганской жизни.

Как известно, запрещенные талибы первоначально вышли из религиозных школ (медресе), которые в период исламистской диктатуры генерала Зии-уль-Хака (80-е) по всему Пакистану (и особенно - в пуштунской провинции Хайбер-Пахтунхва) понастроили добрые саудовские благотворители.

Звучит комично, но те, кого в этих медресе проклинали и кого учили ненавидеть, - безбожники-коммунисты из Народно-демократической Партии Афганистана, - и сами имели похожий с запрещенными талибами генезис. Только вышли они не из религиозных училищ, а из благотворительных школ-интернатов для пуштунской бедноты.

НДПА изначально была очень небольшой организацией городских интеллектуалов, мечтающих о построении справедливой и великой родины. Несмотря на то, что никаких ссылок на бессмертное учение Маркса и Энгельса ни программа, ни пропаганда НДПА не имели (из-за чего на Западе вплоть до советского вторжения воспринимали НДПА именно как левонационалистическую партию, пока в 1978 году в прессу не утек партийный устав, где четко говорилось о цели построения “научного социализма”), особенной популярностью эта подпольная партия поначалу не пользовалась. Что же делать?

Фабрично-заводского рабочего класса в Афгане отродясь не было, крестьяне жили родоплеменной архаикой, базар (мелкая буржуазия) особенно политикой не интересовался, короче, у НДПА банально не было социальной базы.

После раскола в 1967 году НДПА на две фракции, радикалы из фракции “Хальк” (с языка фарси “Народ” - так именовалась подконтрольная им газета) выдвинули надежный план работы с массами: “захват” школ и университетов. Именно через школьное и университетское образование планировалось аккуратно доносить до молодых людей великие идеи о “некапиталистическом пути развития” и “народно-демократической революции”. А как это осуществить практически? Для этого нужны учителя. Именно на вербовке преподавателей и сосредоточили свои усилия радикалы-“халькисты”. А вслед за ними по тому же пути проследовали и более умеренные левые из фракции “Парчам” (“Знамя” - тоже название газеты).

Прежде всего “халькисты”, благодаря энергичному Хафизулле Амину, к началу 70-х сумели завербовать учителей расположенных в Кабуле школ-интернатов, где обучались талантливые ребята из пуштунских и белуджийских сельских районов. Собственно, Амин и сам трудился директором одного из таких интернатов, ставших кузницей “халькистских” кадров. Которые затем, разъезжаясь по своим пуштунским и белуджийским кишлакам везли туда и бациллы политического радикализма.

Параллельно этому были завоёваны сельские учителя в окрестностях столицы, а так же полунищие преподаватели государственного Кабульского университета, которые помогали “сознательным”, но столь же неимущим абитуриентам из низов при поступлении (правило было такое: хочешь поступить в универ - вступай в партию).

“Парчамисты” же напротив, сосредоточились на учителях дневных кабульских школ для выходцев из зажиточных семей и работе непосредственно со старым студенчеством, среди которого в ту эпоху все еще преобладали дети богатых.

Эта практика вербовки кадров усугубляла партийный раскол уже и на социальном уровне: если радикалы-”халькисты” набирали себе народ из сельской пуштунской провинции и городских пригородов, то умеренные “парчамисты” опирались на элитных детей и отпрысков преуспевающих непуштунских кланов.

Короче говоря, малочисленная НДПА в довольно короткие сроки тихой сапой умудрилась завоевать ведущие позиции в образовательной сфере не только Кабула, но и многих других городов, последовательно и осторожно насаждая среди студентов и школьников крамольные взгляды.

Эта долгосрочная стратегия воспитания кадров впоследствии сыграла немаловажную роль в возвышении НДПА, а Нур-Мухаммад Тараки, руководитель “халькистской” фракции, пришедшей к власти в результате Апрельской революции’78, отдавая дань тактике “завоевания умов молодежи”, подчеркивал, что большинство высших и средних кадров фракции были учителями по профессии.

Димитриев рассуждает о перспективах афганско-пакистанского конфликта. А я добавлю вот что.

Прежде всего, афганская государственность ВСЕГДА была направлена против Пакистана как искусственно созданного британскими колонистами государства, занимающего территории (провинции Хайбер-Пахтунхва и Белуджистан), которые Афганистан считал “исторически” своими. Напомню, что в 1947 году королевский Афганистан стал единственной страной, голосовавшей в ООН против членства Пакистана. Это стало ответом афганских элит не только на признание миром “несправедливой”, расчерченной британцами “линии Дюранда”, но и на отказ Исламабада рассматривать вопрос о самоопределении белуджей и пуштунов. Ибо Пакистан как модерновое nation state строился вокруг урдоговорящей панджабско-мухаджирской общности, не признававшей прав иных народностей (белуджей, пуштунов и, отчасти, синдхов) на самоопределение в каком-либо виде.

Этот подход Пакистана уже в 1947-48 гг. привел к началу вялотекущих затяжных мятежей в Белуджистане и пуштунской Северо-западной пограничной провинции (СЗПП, ныне Хайбер-Пахтунхва), которые, - предсказуемо, - опирались на моральную и материальную поддержку Кабула. Посему, уже в 1955 году Пакистан полностью закрыл границу с Афганистаном, толкнув Кабул к сближению с СССР, через который пошла почти вся внешняя торговля Афганистана (в сторону Ирана тогда было очень мало хороших дорог).

Впрочем, стремление контролировать Афганистан так же является имманентной чертой пакистанской внешней политики, имеющей, так сказать, мистические корни в самом названии страны. Ибо в 1933 году деятель исламского антиколониального движения Чоудхри Рахмат Али предложил термин “Пакстан” в качестве имени для будущей страны, разъяснив, что “...оно состоит из букв, с которых начинаются названия всех наших малых отечеств: Панджаб, Афганистан, Кашмир, Синд и Белуджистан”. Иными словами, Афганистану тоже неплохо было бы вернуться в дружную семью пакистанских народов.

Что касается Афганистана, то идея противостояния с Пакистаном, якобы хапнувшим исконно афганские земли, была постоянным маяком внешнеполитического курса Кабула независимо от того, какой идеологии придерживался тот или иной политический вождь страны. 

Те же самые карты, на которых пакистанские Белуджистан и Хайбер-Пахтунхва были обозначены как оккупированные “панджабско-мухаджирским империализмом” афганские территории, были впервые введены в оборот в середине 50-х годов еще при Захир-шахе. Когда двоюродный брат шаха Мухаммед Дауд в 1973 году сверг монархию, градус противостояния с Пакистаном поднялся до предвоенного уровня: пуштунский националист Дауд не только напрямую поддержал новые сепаратистские мятежи в Белуджистане и СЗПП, но и проводил угрожающие маневры национальной армии на афганско-пакистанской границе. В ответ Пакистан начал вооружать и оснащать разрозненную тогда еще религиозную оппозицию, которая громко “выстрелит” в годы советского вторжения.

Скинувшие Дауда в апреле 1978 года левые из Народно-демократической Партии Афганистана продолжили конфронтационную линию. Причем, идет ли речь о кратковременном (78-79) господстве радикальной фракции “Хальк” (при которой карты “оккупированных Пакистаном территорий” были введены в официальный оборот) или же о руководстве их более умеренных соперников из фракции “Парчам”, претензий к Пакистану не становилось меньше.

Хотя в эпоху власти левых ненависть Кабула к Исламабаду имела более приземленное объяснение, нежели желание восстановить историческую справедливость, т.к. Пакистан (власть в котором в 1977 году захватил консервативный отмороженный генерал Зия-уль-Хак), панически боявшийся формирования “клещей” Афганистан-Индия-СССР, активнейшим образом поддерживал “антисоветский джихад”, став ключевым звеном на пути следования американского оружия и саудовских денег в руки афганской оппозиции.

Это положение позволило Пакистану подчинить и идеологически развернуть пуштунский национализм на 180 градусов, превратив его из антипакистанской силы в инструмент реализации собственной геополитической миссии по установлению контроля над Афганистаном. 

Собственно, запрещенные талибы как раз являлись эталонным образцом творчества пакистанских спецслужб, которые буквально на руках вырастили это движение транснациональной исламской революции; идеологии, которая отвечала тогдашним (90-е годы) намерениям Пакистана по проникновению в постсоветскую Центральную Азию. Хотя уже тогда талибы, раздражая пакистанцев, отказывались признавать "линию Дюранда", утверждая что "между мусульманами не может быть границ".

И что же случилось с талибами далее? А с ними случилось примерно то же самое, что и с большевиками. Еще в 2000-х, в ходе борьбы с американской оккупацией, запрещенный Талибан все больше стал клонится в сторону “исламского афганско-пуштунского национализма”, спровоцировав, - к ужасу своих бывших пакистанских кураторов, - подъём вооруженной борьбы уже и в самом Пакистане, где в середине 2000-х возник союзный афганцам запрещенный альянс Техрик-е Талибан Пакистан, откровенно стоящий на позициях религиозного пуштунского национализма и ныне представляющий реальную опасность для целостности страны.

Ну а когда бывшие непримиримые исламские революционеры превратились в государственных бюрократов, весь былой радикально-транснациональный дискурс 90-х испарился окончательно. Уступив место заботам о единстве, процветании и величии Исламского Эмирата Афганистан, новом воплощении Великого Афганистана, о котором в разные годы мечтали и Захир-шах, и националист-модернизатор Дауд, и радикальные левые Тараки с Амином, и даже умеренно-левый Кармаль. 

Таким образом, “вечное афганское государство” со своими “вечными” геополитическими интересами и “вечными” врагами (Пакистаном и, отчасти, Ираном, с которым у талибов в 2021 и 2023 так же произошли пограничные столкновения) вновь прорывается наружу, приняв лишь новую форму Исламского Эмирата.

Так что почти все такие группы функционировали в формате натурального “политико-мистического ордена”, стоявшего на принципах “poner el cuerpo” (“положи тело” - на алтарь революции имеется в виду), где даже такая элементарная вещь как мастурбация, и та воспрещалась категорически.

Впрочем, в контексте подпольной вооруженной борьбы, которую вели левые по всему латиноамериканскому континенту в 60-70-х годах, такой жуткий принудительный ригоризм на грани с монашеской аскезой может быть объяснён не только идейными ориентациями, но и самыми обычными нормами внутренней безопасности и контроля за кадрами.

Ну а самое смешное тут в том, что Хорхе Рикардо Масетти не убивал своих товарищей за онанизм. Как выяснилось позже, один из двоих казненных, - банковский служащий Бернардо Гросвальд, - действительно неустанно мастурбировал, внося смущение в маленькое партизанское войско. Но мастурбация была связана с тем, что этот городской товарищ просто сошел с ума, не выдержав тяжелейших переходов по жарким горным джунглям провинции Сальта. Помимо онанизма он так же плакал, впадал в истерики и ложился навзничь посреди дороги.

И, не имея возможности ни отправить его в город, ни продолжать совместное движение, Масетти решил этого спятившего товарища просто застрелить. Таким образом, на основе истории, поведанной по “испорченному телефону” томившимися в тюрьмах свидетелями, и вырос миф о том, что “Масетти казнил людей за онанизм”; миф, доводивший систему борьбы за новую мораль до абсурдных форм взаимного контроля над рукоблудами.

Попался на глаза видеоролик, в котором поп Андрей (Ткачёв) рассказывает будто ракетные удары по территории РФ есть кара божья за мастурбацию. Вспомнил поэтому одну историю, как раз про осуждение онанизма.

В общем, в 70-е годы в городах Аргентины шла вялотекущая гражданская война, жертвами которой стали тысячи (по альтернативным данным - десятки тысяч) человек. В рамках Холодной войны понятно, схватились между собой левые повстанцы и правительство, за спиной которого стояли военные. Левые воспринимали военных как проамериканский, реакционный сектор, но потом советские ученые установили, что военные эти вовсе и не фашисты и “гориллы”, а здравые патриоты и прогрессивные люди, готовые поставлять в СССР пшеницу в обход американских санкций. Занятная диалектическая история, но не о ней речь.

Двумя основными повстанческими организациями Аргентины являлись “Монтонерос” (левые перонисты/левые христиане) и марксистская Народно-революционная Армия (ERP), вооруженное крыло Революционной Партии Трудящихся (PRT). 

Все это были достаточно большие структуры, с сотнями регулярных комбатантов, тысячами “милиционеров”, многотысячными массовыми фронтами и т.д. “Монтонерос” и вовсе считались самым крупным революционным движением Латинской Америки. Короче, очень серьёзные пассажиры, исполнявшие военные операции довольно высокого уровня, вроде атак на казармы с использованием самолетов для переброски боевиков с одного конца страны в другой или подрывов военных кораблей с помощью боевых пловцов. 

Причем, и те и другие держались, что называется, высоких моральных принципов, имели крайне жёсткие требования к поведению собственных членов. Ладно “Монтонерос”, ригоризм которых был легко объясним левокатолическим бэкграундом, стремлением к “искуплению грехов капитализма” и ориентацией на лучших людей из компании Иисуса Христа, но марксисты из PRT-ERP превосходили даже этих “революционных христиан” в фанатизме.

Многие люди, воспринимающие “новую левую” второй половины 20 века исключительно как заросших хиппи и обитателей немецких “секс-коммун”, удивились бы узнав, что аргентинские (да и в целом многие латиноамериканские) марксисты в своём социальном консерватизме напоминали каких-нибудь современных ваххабитов.

Презрение к европейско-американской “сексуальной революции” (ака “буржуазному бунту внутри буржуазии”), неприязнь к гомосексуализму (“классовому извращению” - общая черта латиноамериканской “новой левой” 20 века, навеянная кубинцами), полный разрыв с “буржуазной удобной жизнью”, сопровождавшийся переездом из помпезных кварталов “среднего класса” в городские трущобы и работой на износ на самых жутких заводах (т.н. “пролетаризация сознания” - тоже характерная черта в практике латиноамериканских левых), крайняя сдержанность в половых отношениях (порицание измен и отношений, построенных исключительно на сексуальном влечении)…

Все это дело обосновывалось стремлением к формированию “нового человека” (hombre nuevo), - некоей новаторской модели личности, - очертания которой кратко накидал Эрнесто Гевара в статье “Социализм и человек на Кубе”, - без которой ни бороться за социализм, ни строить его невозможно. Само собой, укреплению революционного духа способствовала так же наша “Как закалялась сталь” и “Репортаж с петлей на шее” Фучика, но главным трудом в деле “трансформации сознания” все-таки был “Социализм и человек на Кубе”.

И вот одной из “девиаций”, противоречащих званию “нового человека”, была как раз мастурбация. Якобы забирающая физические силы и ослабляющая человека морально; онанизм, короче говоря, неподходящее занятие для революционера.

Источником столь негативного восприятия мастурбации был Хорхе Рикардо Масетти. Тут отдельная история. Кто это такой? Это изначально аргентинский правый националист, который, поехав в качестве журналиста в кубинскую Сьерра-Маэстру, проникся светлыми идеями Фиделя Кастро и заодно подружился со своим земляком Эрнесто Че Геварой.

Совместно с которым Масетти разработал операцию “La Verdad” (Правда), направленную на прорыв информационной блокады вокруг Кубинской революции и опровержение потоков дезинформации, льющихся со стороны латиноамериканских СМИ. В рамках этой же операции было учреждено и ныне работающее новостное агентство “La Prensa Latina”, первым руководителем которой и стал Масетти.

По своему характеру Масетти был таким же сорвиголовой, как и его земляк Гевара, так что неудивительно, что два этих горячих аргентинца уже в 62 году разработали проект континентальной партизанской войны в кубинском стиле, эпицентр которой должен был находиться на стыке границ Аргентины, Боливии и Парагвая. Масетти в этом проекте исполнял роль командира авангарда, который должен был основать в аргентинской захолустной провинции Сальта партизанскую базу, куда позднее прибудет и сам Че Гевара.

Сказано - сделано. В 63 году, пройдя предварительно инструктаж у алжирских партизан, группа товарищей во главе с Масетти отправилась на родину, где их достаточно быстро разгромили жандармы, а сам Хорхе Рикардо, скрываясь от преследования в джунглях, пропал без вести. Первый блин вышел комом. Че Гевара потерял друга, но не утратил веры в партизанскую войну, которую он вновь попытается инициировать в 1966 (только уже на территории Боливии). С тем же “успехом”, что и Масетти.

Меж тем, во время “аргентинской кампании”, Масетти разработал некий “кодекс чести” для своих парней, строго карающий за всякие провинности, типа грабежа, гомосексуализма или изнасилования. И даже успел лично расстрелять двух своих товарищей, якобы нарушивших этот свод правил. Самого этого кодекса никто в глаза не видывал, но, благодаря недомолвкам и полунамекам оставшихся в живых арестованных членов партизанского отряда, разнеслась молва, будто как минимум один из расстрелянных был казнен именно что за мастурбацию. Ибо, - как это додумывали почитатели и как я уже написал, - мануальная стимуляция гениталий не соответствует ни статусу революционного партизана, ни, тем более, гордому званию нового социалистического человека.

Таким образом, за счет этой полумифической истории произошла идейная стигматизация онанизма в среде тех, кто считал себя революционерами-геваристами. И, повторюсь, особо широко эти высокие морально-этические воззрения распространились на родине Масетти и Гевары, в Аргентине. Где “борьбу за чистоту революционной морали” боевики PRT-ERP довели до коллективного тоталитаризма.

Рассматривая мастурбацию как “девиантное поведение”, - наряду, например, с просмотром “неверных” с классовой точки зрения фильмов или прослушивания аналогичной музыки, - товарищи контролировали друг друга в “оперативных домах” (где жили коллективно) или тюремных камерах, вытаскивая нарушителей “революционной морали” на регулярные сессии критики и самокритики, где уличенный в “классовом отклонении” человек каялся за свою “буржуазную слабость” и торжественно обещал перед лицом общественности покончить со зловредной привычкой.

В этом плане PRT-ERP больше напоминала конечно не военно-политическую организацию, а тоталитарную секту, в которой отступление от безмерно завышенного идеала “пролетарской нравственности” могло закончится печально. Ибо порицание на сессии критики и самокритики являлось лишь самой легкой формой репрессий: в более тяжелых случаях мог быть предусмотрен “арест”, понижение в иерархии, ссылка на завод или изгнание (но, в отличие от “Монтонерос”, PRT-ERP не предусматривали смертную казнь за “моральное разложение”).

Хотя в случае с PRT-ERP борьба за чистоту революционной морали проявлялась наиболее выпукло, в иных вооруженных латиноамериканских организациях, находившихся под влиянием геваризма (начиная от левохристианской колумбийской Армии Национального Освобождения, заканчивая уругвайскими Тупамарос, к числу которых когда-то принадлежал умирающий от рака бывший президент этой страны Хосе Мухика) к контролю за моральным поведением своих же собственных боевиков подходили не менее строго.

С этим RFMB тоже история любопытная. Дело в том, что, несмотря на провозглашенный курс на вовлечение в борьбу именно фабрично-заводских женщин-работниц, успехов на этом поприще достигнуто было мало: миролюбивые заводчанки почему-то не особо желали вступать в оставшийся излишне воинственным коммунистический женский фронт, предпочитая ему более умеренную социал-демократию. Поэтому основным контингентом RFMB являлись…безработные домохозяйки рабочих кварталов. Которых коммунисты привлекали педалированием вопросов, касающихся семейного быта: высокой арендной и коммунальной платы, дороговизны продуктов и социальных услуг. Т.о. к 1927 году RFMB почти полностью состоял из домохозяек, а не из работниц предприятий, как это было задумано.

Меж тем, если в 1926 в женском фронте состояло около 25 тысяч женщин, то уже к концу 1929 их осталось чуть более 4 тысяч. Что случилось?

Случилась т.н. “большевизация” массовых фронтов, целью которой было превращение их членов в дисциплинированную и единообразную армию, готовую оказать активное сопротивление наступлению реакции (как раз во второй половине 20-х началась эпоха Kampfzeit, - активных уличных столкновений, - совпавшая с переходом Коминтерна, ожидавшего падения мирового капитализма со дня на день, к ультрареволюционному “третьему периоду”)

В контексте “большевизации” женского фронта, речь шла о продвижении определенного единого внешнего вида “коммунистической женщины”. Прежде всего, как и в RFB, в RFMB вводилась единая форма. Причем выглядела эта форма предельно ассексуально, подчеркивая нормативный физический идеал коммунистической женщины, совершенно лишенной “буржуазного кокетства и соблазнительности”. 

Свободный/мешковатый крой блуз и юбок (теперь такое называют “оверсайз”), короткие прически (символ женской эмансипации в межвоенные годы), отсутствие каких-либо украшений; все это дополнялось организацией воинственных ритуалов, сходных с традициями мужских полувоенных коллективов (маршировка, распевание революционных песен и скандирование воинственных лозунгов) и продвижением милитаристской ментальности как проявления “новой революционной роли” женщин. Все это вкупе выглядело, наверное, эпатажно и круто, но отталкивало массы женщин, не разделявших столь агрессивных и новаторских убеждений. 

В общем, уже в те годы излишне радикально понятая некоторыми “повесточка” создавала проблемы.

Небезынтересно, что попытки превратить женщин в бесполых и агрессивных “революционных солдат” наталкивались как на критику со стороны “мужского” RFB (что интерпретировалось радикальными деятельницами как проявление “реакционной отсталости”), так и на осуждение наиболее адекватными женщинами из самого RFMB: сама Клара Цеткин сокрушалась, что пропаганда милитаризма внутри RFMB демонстрирует неспособность самих участниц организации “понять женский образ мышления”. 

Но все было тщетно: активное меньшинство агрессивных сторонниц эмансипации продолжало навязывать внутри RFMB “женский мачизм”, отталкивая от организации не только аполитичные массы, но и некоторые ассоциации “Союза красных фронтовиков”, которые во многих местах просто повернулись спиной к странным женским инициативам (иногда открыто их высмеивая), что грозило совершенно разрушить сколоченный коммунистами альянс женского и мужского фронта.

XI конференция КПГ в марте 1927, наблюдая очевидный вред, который наносит партийному влиянию в массах этот “женский милитаризм” уже напрямую призвала RFMB разорвать связи с воинственной политической культурой, указав, что вместо военизированной деятельности, женский фронт должен сконструировать собственный профиль, понятный и симпатичный “пролетарским женщинам”. Это ничего не изменило.

Ко времени Третьего конгресса RFMB в августе 1929 стало окончательно ясно, что идея коммунистического женского массового фронта провалилась с треском, уступая позиции социал-демократам, пацифистам и даже нацистам. Но выправлению ситуации помешала изменившаяся конъюнктура: после кровавых первомайских столкновений 1929 года в Берлине (т.н.

Blutmai), приведших к запрету RFB, руководство КПГ очень резко перестроило свой взгляд на женский фронт, призвав женщин вооружаться, заниматься спортом и участвовать в уличной борьбе наравне с мужчинами.

Призыв КПГ был с восторгом воспринят “милитаристским” ядром RFMB, но, одновременно, привел и к окончательному крушению структуры как более-менее массовой и полуавтономной от КПГ организации. И хотя остатки RFMB в сентябре 1930 года влились в созданную под эгидой партии “Боевую лигу против фашизма” (преемницу запрещенного RFB) и даже принимали живейшее участие в уличных схватках с нацистами, история коммунистического женского фронта на этом закончилась. Ибо для участниц “Боевой лиги” уже не стояло цели завоевания женских умов и сердец, отсутствовала даже внятная агитация против женоненавистнических взглядов нацистов; оставшиеся в строю “воинственные женщины” почти полностью посвятили себя уличным дракам и маршам под бой барабанов.

Еще вот про немцев, про участие женщин в межвоенном коммунистическом движении.

Изначально Коминтерн ориентировал свои зарубежные секции на вовлечение в социальную борьбу “женщин рабочего класса”; женский вопрос в тот момент был на пике популярности и женская эмансипация, в том числе, была одной из основ коммунистического дискурса. Поучать Компартию Германии по этому вопросу конечно не приходилось: еще с XIX века женский вопрос находился в фокусе немецкой социал-демократии, женщин в СДПГ было достаточно (после того, как в 1908 они получили право вступать в политические партии), ну и, само собой, вышедшие из левой социал-демократии коммунисты “унаследовали” эти самые лучшие черты своих “отцов”. В конечном итоге, именно женщины, - Роза Люксембург, Клара Цеткин, Рут Фишер, - были символами немецкого коммунизма начала 20-х.

Однако, когда под эгидой КПГ в 1924 году был образован “Союз Красных Фронтовиков” (Rote Frontkämpferbund - RFB), вокруг женского участия почти сразу же завертелись острые дискуссии. Дело в том, что RFB не был секцией КПГ: это скорее был массовый фронт, ассоциация различных групп, объединявших прежде всего ветеранов Первой Мировой Войны, державшихся условных радикально-левых взглядов, и часто даже не являвшихся членами компартии.

И, - что закономерно, - внутри этих групп боевых ветеранов царили настроения, которые сегодня можно было назвать “мачистско-милитаристскими”. В этом плане культура ветеранов войны была идентична везде: и в коммунистическом RFB, и в фашистском Stahlhelm, и в социал-демократическом Reichsbanner.

Несмотря на жаркую феминистскую риторику “материнской” партии, рядовой состав RFB плохо воспринимал интеграцию женщин и совместную работу с ними в различных инициативах. Приводились к этому стандартные аргументы: политическая несознательность женщин, нервная и психологическая неустойчивость, неспособность к участию в уличных столкновениях, наконец, содействие моральному разложению из-за флирта с товарищами тех немногих девушек, которые присоединились к RFB.

Пока КПГ рулил “ультралевый” тандем Рут Фишер-Аркадий Маслоу, партийное руководство продолжало настаивать на жёстком соблюдении изначальной линии на политическую интеграцию женщин наравне с мужчинами. Однако оппозиция внутри RFB росла, и выдвинувшийся в ходе чисток/”большевизации” новый председатель КПГ Эрнст Тельман уже не мог не считаться с тем, что отдельные ассоциации фронта весной 1925 самостоятельно накладывали запрет на участие женщин в демонстрациях. Наконец, на второй конференции RFB в мае 1925 был достигнут определенный консенсус: “Союз красных фронтовиков” исключил женщин из своих рядов, но одновременно под крылом КПГ была образована “Лига красных женщин” (Rote Frauenliga), предшественница “Союза красных женщин и девушек” (Rote Frauen und Mädchen Bund - RFMB).

Постфактум эта инициатива отделения мужчин от женщин была одобрена даже Кларой Цеткин, которая утверждала, что “мужская” милитаристская культура RFB отпугивает обычных женщин от вступления в массовый фронт.

11 января у нас годовщина ввода франко-бельгийских войск на территорию Рурской области в 1923 году; акт оккупации, вызвавший в Германии колоссальный подъём националистического реваншизма. 

Интересно в этой связи то, что немецкие коммунисты, прозевав, как это часто бывало, всплеск массового патриотического энтузиазма, по совету из Москвы попытались тактически использовать национализм миллионов немцев для укрепления собственных позиций. Краткосрочный “курс Шлагетера” на объединение с национал-социалистами во имя борьбы за величие растоптанной империализмом и магнатами Германии, естественно никаких результатов не дал, однако сам по себе создал необходимый прецедент для следующего вынужденного разворота КПГ к “освободительному революционному национализму” 1930 года…который так же не оправдал надежд коммунистов на возможность “угона” у феноменально растущей нацистской партии части её электората.

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2025/01/blog-post_11.html?m=1

Не без удивления узнал, что большевики, помимо всего прочего, были первопроходцами в области легализации эвтаназии. Ибо в примечании к статье 143 (“Умышленное убийство без указанных в предыдущей статье условий и обстоятельств”) УК РСФСР от 1 июня 1922 года (действовал до 1927) сказано что “убийство, совершенное по настоянию убитого из чувства сострадания, не карается”.

Непонятно, было ли это примечание отголоском практики мировой/гражданской войны (даже Бабель в одном из рассказов своей скандальной “Конармии” описывал традиционный “удар милосердия” умирающему) и общей милитаризации общества или же являлось результатом реакции юного большевизма на самые передовые идеи западного мира (где относительно широкие дискуссии об эвтаназии начались только в 30-40-е годы), но вот такой факт в копилку большевистских достижений/преступлений (тут зависит от субъективного восприятия) можно положить.

Масштаб правоприменения этого положения неизвестен и, подозреваю, советские судьи пролили немало слез над столь широко трактуемой формулировкой, поэтому уже в следующей редакции уголовного кодекса 1926 примечание об “убийстве из чувства сострадания” отсутствовало.

Вообще, УК 1922 года был более чем либерален, учитывая воцарившийся в стране послевоенный криминогенный хаос. Максимальный срок заключения составлял всего 5 лет (в исключительных случаях - 8), а далее уже следовала любимая всеми борцами за справедливость высшая мера наказания в виде расстрела. Причем из 19 статей, предусматривающих расстрел, 13 предполагали возможность замены смертной казни тюремным заключением на срок от 5 лет и ниже. В итоге, советские суды в период НЭПа крайне редко прибегали к “высшей мере социальной защиты”, а уж если кого и приговаривали к казни, совершенно не факт что приговор приводился в исполнение, т.к. список смягчающих обстоятельств был немалым.

Само собой разумеется, что такие смехотворные сроки и смягчающие наказание оговорки, вкупе с низкой эффективностью плохо финансируемой Рабоче-крестьянской милиции совершенно никак не повлияли на криминогенную ситуацию в стране, оставшуюся тяжелой. 

Посему, не получив общественного отклика на свои самые благие первоначальные намерения, большевики в 1926 году заметно ужесточили уголовный кодекс и далее уже более-менее твердо шли по пути укрепления теории и практики репрессивно-контролирующей политики, силясь справиться и с “аполитичным” криминалом (достигшим к началу-середине 30-х огромного размаха), и с многочисленными (мнимыми и подлинными) контрреволюционными заговорами.

Сегодняшний праздник Хануки – хороший повод задуматься о соотношении национального и интернационального, традиционного и прогрессивного. С одной стороны, сам по себе этот праздник культивирует национальную и религиозную самобытность: он связан с восстанием ортодоксальных иудеев против греко-сирийских завоевателей (империи Селевкидов) и их союзников из числа эллинизированной еврейской верхушки. С другой стороны, нельзя не заметить сходства между еврейской Ханукой и христианским Рождеством: близость дат (в этом году по григорианскому календарю они вообще совпадают), которая в конечном итоге восходит к языческому празднованию зимнего солнцестояния; зажжённые свечи как символ победы света над тьмой (опять же, тема вполне объяснимая по календарным соображениям); традиция дарить детям подарки… А игра в ханукальный волчок под названием дрейдл – обычай, который пришёл в континентальную Европу с Британских островов во времена Римской империи, а затем был перенят у немцев восточноевропейскими евреями-ашкеназами. И лишь с появлением сионизма этот важнейший символ Хануки, в действительности не имевший никакой связи с древним Иудейским царством, был переосмыслен в религиозном ключе и получил ивритское название «севивон».

Как видим, праздники – вещь достаточно пластичная, в них при желании можно вложить самые разные смыслы. Статья на английском, которую прилагаю к данной записи, рассказывает, как палестинские/израильские коммунисты в период 1920-1960-х годов праздновали Хануку: вместо благословений в адрес Бога при зажжении ханукальных свеч читали благословения в честь трудящихся, в честь Советского Союза и стран соцлагеря, в честь мира и дружбы между народами и т.д. (были разные вариации в отдельных партийных/комсомольских ячейках или кибуцах). То есть использовали традиционную, привычную форму, наполняя её новым идейным содержанием. Это позволяло коммунистам – которые в британской Палестине преследовались и вытеснялись на обочину политики – быть укоренёнными в обществе, сохраняя связь с широкими массами своего народа и его культурой, и привлекать новых сторонников, в том числе из среды левых сионистов, используя близкий и понятный им символический язык.

Коммунисты трактовали события Хануки как национально-освободительное движение, движущей силой которого был простой народ, восставший против чужеземных завоевателей и их пособников из числа еврейских верхов. Но детали в этой трактовке постепенно менялись. В конце 1920-х подчёркивалось, что вожди восстания из числа «национально ориентированной» части верхов, Маккавеи, узурпировали народный гнев и направили его в русло религиозного фанатизма, чтобы сохранить контроль за низами и впоследствии утвердить новую династию. С начала 1940-х годов коммунистический взгляд на Маккавеев становится всё более позитивным: они изображаются как авангард народной войны против угнетателей, рисуется единая линия преемственности от них вплоть до евреев-красноармейцев и партизан Второй Мировой войны, а потом и до бойцов Армии обороны Израиля. Сами себя коммунисты преподносили как истинных наследников духа Маккавеев, в роли враждебных угнетателей был западный, в первую очередь, американский империализм, а в роли его местных клиентов – правящие в Израиле сионисты.

Соотношение националистических (в позитивном, «национально-освободительном» смысле этого слова) и социалистических (классовых, интернационалистских, универсалистских) элементов в коммунистической трактовке Хануки, как пишет автор статьи, с течением времени менялось в пользу первых. Это, конечно, отражает и общие сдвиги в международном коммунистическом движении. Но в условиях Израиля, где в одной стране проживают не одна, а две крупные национальные общины, такой сдвиг к еврейскому национализму, пусть даже левому и прогрессивному, в итоге привёл к (очередному) расколу компартии в 1965 году по национальному вопросу на «еврейскую» и «арабскую» части. Так что сочетание национального и классового – это очень сложная, неоднозначная и обоюдоострая штука.

#Ханука #Израиль #Палестина #коммунизм #сионизм #национализм #интернационализм

И еще разик про национальную специфику. 

В статье про братания на Восточном фронте в годы Первой Мировой автор склоняется к тому, что сами по себе стихийные братания были не результатом эффективной революционной пропаганды пораженчества (которая до февраля 1917 была почти незаметна), а выражением прежде всего традиционной ментальности русского крестьянства.

Мобилизованные крестьяне, дескать, и без всяких циммервальдских призывов быстро утомились от бессмысленной, лишенной всякого романтизма индустриальной войны (в отличие от сидевших в тылу правых и левых патриотов, готовых сражаться до последней капли крови замученных сельских мужиков) и кое-где (вероятно) даже и не воспринимали немецких и австро-венгерских солдат как заклятых извечных врагов. Автор пишет, что это производное “глубинного” общинного менталитета русских, ибо “на миру” (в общине) длительные конфликты между людьми порицались и крестьяне были склонны после скандалов и ссор мириться друг с дружкой (иначе, очевидно, длительное существование общины было бы затруднено). Таким же точно образом, дескать, крестьяне могли относиться и к немцам/австриякам, с которыми, хорошо передравшись, можно было бы и помириться.

Другим элементом развала отдельных участков фронта автор называет “побратимство”; форму ритуального родства, распространенную среди южных (особенно) и восточных славян. Якобы, само это “побратимство” являло “способность выйти из боя миром, после того, как обе стороны проявили храбрость и исключительные воинские качества, превратить соперника в названного брата”.

Практика такого братания с достойным врагом тесно была связана с третьим элементом, создающим препятствия для милитаристского курса царского государства - народно-религиозными традициями. Пасху или Рождество русские мобилизованные крестьяне воспринимали так, как они привыкли делать это дома: т.е. как “общее гуляние, единение для всех и взаимное прощение”. 

Таким образом, именно во время религиозных праздников царские солдаты больше всего доставляли проблем патриотическому начальству: воины вылезали христосоваться с врагом (особенно, если на той стороне стояли православные или славяне, призванные в австро-венгерскую армию), обмениваться угощениями/табаком/алкоголем, устраивали песни-пляски на нейтральной полосе либо в немецко-австрийских окопах.

В конце статьи автор пишет и о разочаровании Ленина в традиции братания русских солдат с врагом, которая, будучи проявлением стихийного стремления “крестьянской” армии ко всеобщему “замирению и всепрощению”, сопровождающаяся пьянством (после февраля 1917 - особенно сильным), не могла выполнить ни миссию распространения идеи “мировой революции”, ни задачу развала германской армии. Революционную войну против немцев это сборище осатаневших от бессмысленного индустриального побоища русских людей вести тоже уже не могло и не хотело. Этот факт, - вкупе с намерением сохранить захваченную в октябре’17 власть, - и предопределил ленинскую тактику по заключению вынужденного сепаратного мира с Германией, вызвавшую бурные протесты со стороны левых эсеров и левых коммунистов.

Короче, реальные традиции русского народа, судя по всему, очень далеки от тех воинственных “традиций”, которые для россиян ежедневно выдумывает фальшивый евразийский старообрядец, назначенный кем-то главным идеологом современной эпохи. Который в качестве “исконных традиций” пытается толкать к головы нашему народу мешанину из индустриального великодержавия, “прусского социализма” 20-х годов XX века и американско-британского эсхатологического протестантизма.

Во-вторых, расколом между левыми, увлеченными поиском политических предателей и ревизионистов, воспользовались сохранявшие единство исламисты, успешно “окучивавшие” массы новых студентов, прибывающих в университеты из консервативной провинции благодаря широким социальным программам правительства Бхутто.

Все это привело к тому, что уже в середине 70-х левые утратили свою идейную гегемонию в университетах, кампусах и общежитиях пакистанских городов, а затем, - что вполне закономерно, - и начали подвергаться атакам со стороны окрепших исламистов, пользующихся тем, что siloviki закрывали глаза на рост исламистского антикоммунистического насилия в среде учащихся. 

Впоследствии, левые, - утратившие свои позиции, но при этом сохранявшие во многом состояние раскола, - попытались оказать сопротивление этому подъёму исламистского террора, что вылилось в неизвестную широким массам, но впечатляющую войну в пакистанских университетах в 80-е, унесшую жизни десятков людей.

Поучительный кейс из истории пакистанской левой.

Пакистанская левая в 60-70-е была грандиозна и велика, но особенную мощь приобрело именно студенческое левое движение. Оно и понятно: по всему миру в тот момент студенчество массово окунулось в леворадикализм: от Мексики и Бразилии до Японии и Турции - повсюду в период 67-71 гг. произошел всплеск студенческого левого бунтарства. И Пакистан не был исключением, и даже более того: если во Франции или Италии или Португалии студенческие выступления спровоцировали всего лишь тяжелый политический кризис (который в конечном итоге был преодолен), то в Пакистане учащиеся стали катализатором подъёма широкого массового движения протеста, сбросившего многолетнюю диктатуру Айюб Хана, а затем - и сменившего его Яхья Хана. В итоге в 1970 году к власти пришла Народная Партия Пакистана Зульфикара Али Бхутто, выдвинувшая крайне радикальную программу (написанную коммунистом Джалалудином Абдур Рахимом) перехода к “исламскому социализму”.

Само собою, программа эта была уступкой массовому левоориентированному движению и со временем (под давлением перепуганных silovikov и господствующей в экономике панджабской буржуазии) НПП от неё начала отходить, но тем не менее, благодаря первоначальному запалу левые обрели в Пакистане невиданную мощь: в провинциях Белуджистан и Хайбер-Пахтунхва (тогда еще Северо-западная пограничная провинция) к власти пришли коммунисты, в Синде развернулось широкое левонационалистическое движение, а пакистанские университеты окончательно превратились в оплот леворадикализма, где бал правили левые студенческие союзы.

Закономерно, что реакцией на подъём левых стало усиление правых консервативных сил, которые поначалу были довольно слабыми. В университетах основной исламистской организацией был союз Islami Jamiat-e-Talaba, однако особым влиянием в начале 70-х он не пользовался. 

И тут левым очень подсобили ленинские советы о том, что “прежде чем объединяться, нужно размеживаться”. И пакистанские левые, оказавшись в “тепличных” условиях демократии и свободы, приступили к размеживанию очень серьёзно: боевое единство времен борьбы против диктатуры 67-70 гг. было разрушено дичайшим фракционизмом. 

Основная левая организация учащихся, - Национальная Федерация Студентов (NSF), - в период 71-73 гг. развалилась на 5 больших идейных фракций, враждовавших между собой. В этот конфликтный клуб вскоре вступила и Народная Студенческая Федерация (PSF), - свежесозданное молодежное крыло правящей Народной Партии Пакистана. Дополнительный хаос в левую политическую среду учащихся внесли и федерации, организованные по этническому принципу - Организация студентов белуджей (BSO), Федерация студентов-пуштунов (PkSF) и студенческое крыло Авами Тахрик (синдхских левых националистов).

Причем, почти всегда в руководящих органах этих студенческих структур заседали те, кто классифицировал себя как “подлинных марксистов-ленинцев”, борющихся с ревизионизмом и оппортунизмом “ультралевых” или “правых” из других фракций, так же именующих себя марксистами-ленинцами. Все было сделано, как завещал великий Ленин.

Конечно, до мордобоев дело доходило не часто, но градус конфронтации между левыми, боровшимися за влияние в кампусах и общагах был в 70-е годы крайне высок. 

Эти склоки между марксистами, решающими кто из них настоящий революционер, а кто просто ничтожный и продажный оппортунист, имели свои последствия.

Во-первых, глядя на безостановочные и довольно похабные ссоры, значительная часть молодых выходцев из среднего класса (традиционно пополнявшая ряды левого студенчества) быстро стала аполитичной: не желая принимать участия в бесконечной “борьбе с оппортунизмом”, эти люди либо провозглашали себя “либералами” в смысле миролюбия, всеядности и приспособленчества, либо вовсе дистанцировались от политических вопросов, ударившись в бытовуху.

И хотя отдел этот формально утратил статус идейно-политического центра “международного коммунистического движения”, фактически Димитров продолжал наставлять зарубежных коммунистов в их нелегких делах. Исходя, прежде всего, из геополитических интересов самого СССР. Уже даже не пытаясь прикрывать эту линию “болтовней о мировой революции” (как оторванную от реальности риторику назвал сам Димитров в послании французским коммунистам после 22 июня 1941, когда нужно было резко отказаться от восприятия Второй Мировой как межимпериалистической войны), перспектива которой, - после стольких лет неустанной борьбы, - чрезвычайно потускнела.

И хотя в 1947 году разгорающаяся Холодная война с Западом вынудила Москву восстановить международный орган координации компартий в виде Коминформбюро, выглядел этот новый “интернационал” весьма блекло (как по количеству партий-участниц, так и по идейному влиянию) и в общем безостановочно деградировал прямо с момента своего основания, значительно уступая куда более успешному международному и формально некоммунистическому коалиционному проекту - Движению сторонников мира/Всемирному совету мира. 

Собственно, к тому моменту благородный “мир между народами” (без какой-либо вызывающей привязки к политико-экономическому строю) и заменил в качестве генеральной цели утратившую былой блеск и больше не вызывающую доверия ни у кого “мировую социалистическую революцию”; даже официальное международное издание Коминформа именовалось не иначе как “За прочный мир, за народную демократию!”. 

Существует расхожее мнение об том, что роспуск Коммунистического Интернационала в 1943 году был вынужденной уступкой Сталина западным союзникам, без помощи которых Советскому Союзу было бы значительно тяжелее противостоять Германии. 

Между тем, согласно дневнику Георгия Димитрова, ставшему достоянием публики в 2003 году, идея роспуска Коминтерна была впервые высказана Сталиным еще 20 апреля 1941 года, во время застолья после просмотра в Большом Театре концерта таджикских артистов.

В тот момент Сталин, видимо проанализировавший последствия выхода из Коминтерна американской компартии (она покинула КИ в 1940 году чтобы не попасть под принятый в США “акт Смита”, немного напоминающий наш закон об “иноагентах”), пришел к выводу о перспективности преобразования компартий разных стран из секций Третьего Интернационала в национальные партии (название не будет играть никакой роли, главное чтоб была коммунистическая программа и марксистский анализ), независимые от Москвы и решающие свои собственные национальные задачи без вмешательства какого-либо зарубежного центра.

Ибо международная революция, в ожидании которой Ленин и создавал Коминтерн, так и не произошла и теперь на повестке дня стояло не всемирное низвержение капитализма, а “национальные задачи для каждой страны”.

И если даже “освобождение” компартий от опеки Коминтерна противоречит ведомственным интересам самого Коминтерна (впрочем, как и позиции самого Сталина образца 1928) - ничего страшного. 

“Не держитесь за то, что было вчера” © бодхисаттва Иосиф Виссарионович.

За годы войны Сталин не просто укрепил своё мнение насчет бесполезности Коминтерна как “штаба мировой революции” (который, откровенно говоря, за 24 года своего существования не достиг особых успехов нигде, сколько не менял свою тактику слева направо и обратно), но и сделал вывод о том, что Маркс с Лениным так же были не правы, когда в своё время фантазировали насчет возможности централизованного управления революционным движением разных стран.

Опять же, в дневнике Димитрова описано кулуарное заседание Политбюро в кабинете Сталина 21 мая 1943 года, на котором было зачитано постановление о роспуске Коминтерна. Старенький товарищ Калинин вызвал всеобщий смех, обеспокоившись о том, что “враги используют этот шаг”, предложив перенести центр Коминтерна в Лондон (???).

Мудрый Сталин разъяснил “всесоюзному старосте”, который так ничего и не понял в свои годы, реальное положение вещей:

“Опыт показал, что и при Марксе и при Ленине, и теперь невозможно руководить рабочим движением всех стран мира из одного международного центра. Особенно теперь, в условиях войны, когда компартии в Германии, Италии и др[угих] странах имеют задачи свергнуть свои правительства и проводить тактику пораженчества, а компартии СССР, Англии, Америки и др[угие], наоборот, имеют задачи всемерно поддерживать свои правительства для скорейшего разгрома врага. Мы переоценили свои силы, когда создавали К.И. (Коммунистический Интернационал) и думали, что сможем руководить 
движением во всех странах. Это была наша ошибка. Дальнейшее существование К.И. — это будет дискредитация идеи Интернационала, чего мы не хотим”.

Иными словами, 70 лет 25 лет мы шли не туда и теперь настал момент отказаться от провальной идеи, допустив формальную независимость от Москвы национальных коммунистических партий. Каждая из которых должна концентрироваться на своих национальных задачах (и, что логично вытекает из этого, идти по своему национальному пути к социализму).

Таким образом, не требования союзников стали результатом роспуска Коминтерна, но разочарование Сталина в несвоевременной идее международного пролетарско-революционного централизма.

Поэтому бюрократический аппарат Коминтерна разобрали, однако не все нити управления зарубежными партиями были перерезаны. Многие организационные функции Исполнительного Комитета Коминтерна перекочевали в Международный отдел при ЦК ВКП(б), который возглавил тот же самый Димитров.

Покамест сирийские курды пытаются отбиваться от наседающих со всех сторон врагов, выдам коротенький опус о восприятии турецкими марксистами курдской проблемы. Как обычно, никакого единства в этом вопросе нет и не было; марксизм и здесь, столкнувшись с национальным вопросом, разбился на довольно широкий ассортимент мнений.

Вообще, первая “историческая” Турецкая Коммунистическая Партия, -  верхушку которой мудрый Ленин “слил” Кемалю Ататюрку в 1921 году в обмен на межгосударственную дружбу и сотрудничество, - по вопросу о курдском национализме, который начал подниматься сразу же после основания республики (отчасти - как ответ на насильственную ассимиляцию), всецело ориентировалась на мнение РСФСР/СССР. А РСФСР/СССР, в свою очередь, видел в новой Турции надежного союзника в антиимпериалистической борьбе, двигающегося по пути индустриальной модернизации и поэтому, невзирая на этнические чистки и преследования коммунистов в самой Турции, большевистская верхушка всецело поддерживала внешний и внутренний курс кемализма. О чем Бухарин прямо говорил на XII съезде РКПб.

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/12/blog-post_12.html?m=1

Одной из ключевых фигур нынешней “революционной самообороны” Автономной администрации Северо-востока Сирии является главнокомандующий военной коалицией Сирийских Демократических Сил (SDF) Мустафа Абди Бен Халил, более известный под военным псевдонимом Мазлум Абди, человек интересный, настоящий профессиональный революционер по меркам 20 века. 

Сам по происхождению из сирийских курдов, он еще в далеком 1990 году присоединился к Рабочей Партии Курдистана, использующей тогда Сирию как тыловую базу в своём первом восстании против Турции. Чем-то феноменальным это не является, поскольку до 1998 Хафез Асад, папка нынешнего падающего в пропасть сирийского вождя, прагматично юзал РПК в качестве мощного инструмента давления на Турцию, главного геополитического противника Сирии в регионе.

Т.о., проводя дискриминационную политику в отношении своего курдского населения, Хафез одновременно оказывал действительно большую помощь в укреплении РПК. Доходило до того, что участвовавшие в борьбе РПК сирийцы освобождались Дамаском от обязательной военной службы. Поэтому в 90-х годах сирийские курды составляли самую большую “диаспору” внутри Рабочей Партии Курдистана.

В этот период Мазлум Абди бодро двигался вверх по иерархической лестнице РПК, перемежая военную деятельность с посещением сирийских тюрем (пишут, что арестовывался аж 5 раз), пока в 1997 году он наконец не уехал в Европу, где занялся организационными делами РПК внутри диаспоры.

На Ближний Восток Мазлум вернулся лишь в 2003 году. 2003 - это своеобразная веха для курдского движения, пребывавшего в тот момент в состоянии глубокого кризиса из-за ареста Оджалана в 1999. Во-первых, свержение американцами Саддама Хусейна открыло путь к расширению влияния РПК в Иракском Курдистане. А во-вторых, падение иракской диктатуры спровоцировало подъём протестной активности и среди сирийских курдов, задавленных диктатурой местного крыла партии Баас. Результатом чего стало стихийное восстание в Эль-Камышлы в марте 2004, сурово подавленное армией.

Реагируя на эту новую конъюнктуру, в 2003 году РПК по приказу арестованного Оджалана инициирует взрывную экспансию, образуя в Сирии, Ираке и Иране на основе собственных кадров “братские партии” с целью завоевания идейной гегемонии во всех четырех частях Курдистана. В Сирии таким “филиалом” РПК станет ныне играющая ключевую роль в автономии Партия Демократического Союза (PYD). Которая однако до 2011 года влачила невеселое существование, постоянно подвергаясь репрессиям и расколам.

Сам Мазлум Абди никакого участия в сирийских делах тогда не принимал, обосновавшись в Ираке, где занимался укреплением Народных Сил Обороны (HPG), вооруженного крыла РПК.

С началом беспорядков в Сирии в 2011 году PYD повела очень тонкую политику, которая может удивить иных ультрареволюционеров. Потому что “левые курды” не только не выступили открыто против Башара Асада, но и, по некоторым данным, занимались противодействием курдской оппозиции, возглавлявшей протесты на северо-востоке страны.

Почему? Потому что к тому моменту РПК давно уже отказалась от идеи “бессмысленного” захвата политической власти. И пока Башар и его соратники цеплялись за власть, готовые ради этого стрелять и резать, а оппозиция призывала стрелять и резать для того, чтобы власть забрать себе, “левые курды” предложили “третий путь”. И вот как раз в этот момент впервые публично засветилось имя Мазлума Абди, который в 2011 стал одним из авторов брошюры “Практические советы по построению автономной администрации”, в которой проводилась мысль о том, что надо бороться не за власть, а за самоопределение и культурную гегемонию ради трансформации общества снизу. Под каким флагом и при каком режиме этот процесс будет происходить - не так важно; главное чтобы режим допускал реализацию демократических прав. Даже режим Башара, при определенных реформах, такие права может обеспечить.

Таким образом “левые курды” нашли некоторое понимание у сирийского режима, который, находясь в сложном положении, открыл “окно возможностей” для PYD, которая успешно в него ввалилась всей своей массой. Ранее арестованные сотни членов PYD были выпущены из тюрем, лидер партии Салих Муслим вернулся в страну из иракского изгнания, а при фактическом попустительстве сирийского режима “левыми курдами” был создан остов будущей автономной администрации. Наконец, благодаря переговорам с представителями Башара, PYD получила право сформировать собственные Силы народной самообороны (YPG), под защиту которых уходящей сирийской армией и спецслужбами был передан регион. Именно в рамках формирования вооруженного аппарата революционной администрации в Сирию из Ирака в 2012 году, - вместе со множеством других опытных боевиков РПК, -  прибыл и Мазлум Абди.

YPG к лету 2012 взяли под контроль почти весь курдский регион, занявшись не только реформами, но и борьбой с курдской непримиримой правонационалистической оппозицией (изгнанной и сформировавшей в Ираке Курдский Национальный Совет), а затем - и с поднимающими голову исламистами.

Собственно, именно в рамках войны “левых курдов” с “черными запрещенными” и взошла звезда Мазлума Абди, который в 2014-15 гг. возглавил героическую и победоносную оборону своего родного города Кобани от наступления армии запрещённого ИГИЛ, отказавшись отступить несмотря на настойчивые рекомендации американского командования.

К слову, об американцах. За свою карьеру главнокомандующего YPG, а затем и Сирийских Демократических Сил (SDF), - широкого альянса ополчений и вооруженных групп, в котором YPG играет ведущую роль, - Мазлум участвовал в переговорах не только с американцами, но и с представителями Ирана, России и, собственно, режима Башара Асада, демонстрируя готовность к сотрудничеству абсолютно с любыми силами в борьбе с опасностью реакционного исламизма и ради реализации принципов самоопределения и самоуправления.

Это звучит диковато, но даже теперь, во время наступления запрещенной ХТШ, сопредседатель PYD Салих Муслим открыто высказался о том, что партия готова к политическому диалогу даже с этими людьми во имя достижения мира на сирийской земле. Видимо поэтому ныне YPG в отношении запрещенной ХТШ придерживается вооруженного нейтралитета, что контрастирует с позицией в отношении открыто управляемой Турцией Сирийской Национальной Армии, воспринимающейся автономной администрацией как оккупационная сила, имеющая целью изгнание или “арабизацию” курдов.

Но даже со своим “экзистенциальным врагом”, - Турцией, - Автономная администрация готова вести диалог (о чем Мазлум Абди заявил вчера на пресс-конференции). Собственно, переговорный процесс Рожавы с Турцией длился с 2012 по 2015 год, но даже его срыв и проведение турецкой армией операции “Оливковая ветвь” по зачистке своего приграничья от курдов в 2018 году не поставили точку в стремлении сирийских курдов найти компромисс с Анкарой.

Одним из очень ярких проявлений этой ориентации является инициированный Мазлумом в 2020 году процесс вывода несирийских элементов Рабочей Партии Курдистана в Ирак с целью, во-первых, снизить обеспокоенность Турции курдским самоуправлением (связь PYD с РПК является основным оправданием турецкой агрессии), а во-вторых, сбить местное напряжение по поводу политического господства “иностранцев”, многие из которых действительно занимают важные посты в структурах администрации. 

Формально обосновывалось это тем, что за прошедшие годы PYD-YPG сумели обучить сотни тысяч сирийцев, способных заменить опытные кадры РПК, которые сыграли решающую роль на первых этапах развития автономии.

Полагаю, помимо принципа “реальной политики” (т.е. ловкого маневрирования между внешними силами), в формировании такой оригинальной позиции играют роль старые (теперь уже старые) идеи Оджалана об отказе от вооруженной борьбы за политическую власть в пользу ненасильственной борьбы за идейное господство.

Сама РПК с 1993 года неоднократно прекращала огонь в одностороннем порядке, предлагая Турции переговоры об условиях демократизации и трансформации РПК в орган мирного преобразования общества, и PYD, в общем и целом, идет по такому же пути.

Сам Мазлум в одном из интервью сформулировал эту идею следующим образом: “Мы хотим чтобы люди поняли, что наша борьба и наша цель не связаны с властью. У нас нет стремления заполучить Сирию и контролировать ее. Мы хотим, чтобы люди знали что наша цель - освободить общество”.

Но, вопреки изначальной идее построения именно курдского самоуправления, в рамках борьбы с запрещенными исламистами под контроль автономной администрации перешли и регионы с арабским большинством, которому идеи Оджалана о “демократическом конфедерализме” и “освобождении женщин” откровенно чужды. С этим связано огромное количество проблем, которые врядли можно быстро решить, учитывая слабость политических инструментов PYD, скудный бюджет и колоссальное военное напряжение всех 10 лет существования Автономной администрации.

Однако даже при таких тяжелых условиях общий курс PYD остается неизменным - “левые курды” никого не хотят завоёвывать, никому особенно не хотят указывать как жить и во что верить (хотя консервативными слоями сирийского общества принятый в Рожаве принцип “женского освобождения” как раз воспринимается как навязываемый насильно), готовы вести переговоры с любыми силами, и, говоря в двух словах, требуют оставить себе только школы, муниципалитеты и инструменты самообороны, с помощью которых, - как предполагается, - можно изменить и освободить общество.

По традиции не обойдем вниманием и самобытных коммунистов Рожавы, которые тоже тут присутствуют, как это ни странно. В Кобани и Хасеке давным-давно (аж с 1994 года) функционирует Революционное Коммунистическое Движение (Tevgera Komunîst a Şoreşger), являющееся теперь, как будто, местным филиалом запрещенной в Турции Марксистско-ленинской Коммунистической Партии, которая с 2012 года принимала активное участие в вооруженной защите Рожавы от исламистов и турецкой армии (несколько партийцев даже погибли).

TKŞ, его молодежное (CKŞ) и женское (JKŞ) крыло конечно организации очень небольшие, но, учитывая архаичность региона и общий упадок коммунистического движения, вообще странно, что они существуют и даже проводят какие-то свои небольшие мероприятия под эгидой Движения за Демократическое Общество (TEV-DEM). 

Само собою, раз такие события на дворе, эти местные коммунисты в стороне не остались: тоже, как и многие, выпустили призыв к мобилизации и защите революции, да и включились в мероприятия по обучению желающих граждан обращению с оружием, по патрулированию кварталов в рядах Сил Общественной Обороны (HPC, милиции-ополчения), по оказанию помощи бежавшим от турецкой оккупации жителям Шахбы (т.е. собирают скудную гуманитарную помощь).

Понятно, что теперь влияние всевозможных коммунистически настроенных ультралевых уже не то, что было в 2013-15 гг. (хотя и тогда оно, вероятно, было не таким уж и мощным),  однако вот, теплятся еще, курилки. 

Пишут, что в связи с наступлением басмачей Автономная Администрация Северо-востока Сирии объявила всеобщую мобилизацию, квалифицировав происходящее как “революционную народную войну” (devrimci halk savaşı). Давно мы уже не слышали этого словосочетания, с середины 20 века наверное.

С аналогичным призывом к усилению самообороны (а самооборона, по разумению Абдуллы Оджалана, есть основа построения демократического общества, способного сопротивляться внутренним и внешним атакам) выступили и другие массовые организации “левых курдов” - женская ассоциация Kongra Star, Движение демократического общества (TEV-DEM), Народное объединенное революционное движение (HBDH), Патриотический союз студентов и т.д. Диаспора и собратья в Турции моральную поддержку тоже оказывают: проводят манифестации в защиту Рожавы, требуют покончить с “турецким фашизмом”, стоящим за спинами наступающих басмачей, собирают деньги в помощь размещения многочисленных беженцев.

На ресурсах “левых курдов” форсятся отдельные фотки/видюхи граждан северо-востока Сирии, добровольно мобилизовавшихся в территориальную самооборону. Невозможно издали оценить масштаб этих “самомобилизаций”, можно сказать только одно - они есть. Несмотря на усталость общества от бардака, нищеты и военного напряжения последних 10 лет. В Камышло вчера вообще тысячи людей выскочили на демонстрацию под лозунгами “защиты ценностей революции”. 

Под “ценностями революции” имеются в виду хоть и скромные (в силу тяжелой ситуации, в которой регион живет со времен начала гражданской войны), но таки достижения в виде муниципального самоуправления, национального самоопределения и межобщинного коммунализма, новой гуманной юстиции, нового отношения к женщине и т.д. Возможно, реализация задач революции и хромает, но самих курдов, - оказавшихся в центре вихря геополитических столкновений и тратящих огромные силы и последние копейки просто на защиту своего проекта, - винить в этом надо в последнюю очередь. Тем более, что даже такой ограниченный демократический проект выглядит куда симпатичней в сравнием с тем, чего происходит на оккупированных Турцией территориях или там, где за порядком следят наш дорогой брат Башар Асад и его прекрасные соратники, родные человечки.

Короче, ежели кто склонен ненароком причислять себя к т.н. левым, так самое оно теперь выразить моральную поддержку курдам в защите Рожавы (да не только курдам, автономия-то многонациональная), ибо более левого общественно-политического проекта теперь найти трудно. Хотя и здесь, в традициях “глубокого проникновения в суть вещей”, иные левые патриоты/антиимпериалисты могут усмотреть некий подвох, т.к. курды известны своей военной зависимостью от Соединенных Штатов. Окрепшей по причине того, что сама РФ, - в силу особых отношений с баасистской верхушкой Сирии, - дистанцировалась от курдского движения, хотя оказывала прямую помощь курдским ополчениям в войне с запрещенными басмачами, да и на дипломатическом фронте слегка поддерживала (в Москве с 2016 даже функционировало неофициальное представительство Автономной администрации, ставшее одним из первых таких учреждений Рожавы).

Посему, даже наши золотые патриоты-марксисты теперь могут доказать приверженность прогрессу, сказав своё веское слово в защиту курдов и их леводемократического проекта автономии, не забывая о том, что президент России Владимир Путин, выступая на 70-й сессии Генассамблеи ООН в 2015 году заявлял, что курды это единственная сила в Сирии (помимо конечно войск Башара), которая действительно борется с исламистами-террористами. 

А ведь сегодня ровно сто лет с того самого дня, как члены Коммунистической Партии Эстонии попытались устроить в этой стране вооруженную революцию. Эстонский путч 1924 года, о котором даже в Коминтерне быстренько забыли как о досадном недоразумении, на самом деле являлся вехой, которая окончательно убедила наиболее реалистично мыслящих членов большевистской верхушки (среди которых находился и товарищ Сталин), что послевоенная революционная волна в Европе, на которую все они уповали, захватывая власть в 1917 году, схлынула окончательно. К тому моменту на счету Москвы уже был ряд тяжелых медийных поражений: провал “советизации” Польши 1920, провальная “мартовская акция” (вооруженный путч) 1921 в Германии, провальная попытка построения “единого рабочего фронта трех интернационалов” в Европе 1922, провальное восстание в Болгарии 1923, наконец, громкий провал “Германского Октября” 1923 (восстания в Гамбурге)... 

И очередное фиаско в Прибалтике, - чудом не закончившееся крупными международными осложнениями для СССР, - естественно добавляло весу тем партийцам, которые предлагали слегка сбавить скорость движения к “мировой революции”, сконцентрировавшись на укреплении государства в ожидании новой революционной волны. 

По чистой случайности, именно после Таллинского восстания на политическом горизонте появилась, а затем и начала крепнуть новая перспектива развития СССР, впервые выраженная Сталиным в декабре 1924 (в предисловии книги “На путях к Октябрю”) - построение социализма в отдельно взятой стране.

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/12/1924.html?m=1

Не являюсь специалистом ни по курдам, ни по Сирии, ни по ближневосточным делам, но мнение имею такое: курды Рожавы демонстрируют нынче то, что именуется в народе как “храбрость”. Ибо, имея не сказать что блестящую военную перспективу в столкновении с турецкими прокси (памятуя об операции “Оливковая ветвь” в 2018, в ходе которой куда лучше оснащенные турки и их ручные террористы выдавили курдов из Африна), курдское командование вместо предложенной эвакуации курдских кварталов Алеппо, сделало все наоборот, перебросив в город дополнительные силы для защиты собственно курдов, укрывшихся здесь сирийцев и других этнических меньшинств, которым в условиях господства ручных турецких террористов угрожает самый обычный геноцид.

Курды (Народные силы обороны и Отряды народной самообороны, - HPG и YPG,- имею в виду) такое делали уже, бросаясь в своё время в “ненужные” вроде бы бои против исламистов ради спасения иракских езидов, христиан, ассирийцев (Каракош и Синджар 2014), руководствуясь своими идеями межобщинного коммунализма, чем завоевали огромную популярность на Западе. За прошедшие годы огонь “революции в Рожаве” подугас, былого энтузиазма уже не наблюдается, экономическая ситуация очень плохая, но курдское командование, судя по всему, принципиально держится тех же самых позиций.

Отказавшись от сотрудничества с разложившейся армией господина Башара Асада (который, вероятно, под нажимом РФ, еще летом обещал, но так и не начал переговоры с Администрацией Северо-восточной Сирии по поводу легализации её автономного статуса внутри единой Сирии) в борьбе с наступлением турецких прокси, курды не отказались от самой концепции самообороны и сопротивления против турецкого исламизма, заняв позавчера покинутые без боя позиции россиян и сирийцев в Тель Рифъате и начав продвижение в сторону брошенного другом Башаром на произвол судьбы Алеппо. 

Поглядим, что из этого выйдет, однако не могу не отметить, что происходящее напоминает ситуацию 2013-14 гг., когда курды в какой-то момент, - в связи с позорным бегством правительственных сил Сирии и Ирака, - остались чуть ли не единственной организованной силой в регионе, которая принципиально и героически оборонялась от колоссальной “черной” волны. 

Кому любопытно почитать освещение сирийского кризиса с т.з. курдов, то вот:

На английском языке 

https://t.me/KurdishFrontNews

Примерно то же самое некий энтузиаст дублирует на русском

https://t.me/chalakani_v_reyan

Сегодня Международный день борьбы за ликвидацию насилия в отношении женщин, поэтому набросал пару строк про историю и сущность радикального курдского феминизма, о котором, благодаря событиям на северо-востоке Сирии, узнало все человечество.

Курдский феминизм несколько отличается от доведенного до абсурда западного “радикального феминизма второй волны”, который нынче вызывает оторопь у многих адекватных людей и используется в качестве пугала политическим начальством некоторых стран для закручивания гаек под лозунгами сохранения не совсем понятных, но довольно свирепых по отношению к женщинам “традиционных ценностей”.

В первую очередь, духовный лидер Рабочей Партии Курдистана Абдулла Оджалан, - из путанных размышлений которого и выросла курдская “джинеология” (jin - “женщина”), - никогда не отрицал “естественных” природных различий между мужчиной и женщиной, и, в отличие от оголтелых западных борцов за права, не стремился превратить женщину в неврастеническое бесполое/мужеподобное существо, которое повсюду ищет и находит домогательство. 

Напротив, чрезвычайно идеализируя женщину и её роль в ранней истории человечества, Оджалан воспевал такие “естественные” (в его понимании) женские качества как сострадание, миролюбие, близость к природе, тягу к справедливости, равенству и красоте, которые, якобы, деформированы патриархальными и государственными порядками. “Вождь Апо” требовал поэтому “восстановления” былого величия женщины в обществе, возврата к еще более традиционным ценностям неолита через разрушение средневековой и капиталистической ментальности, превратившей женщину в “рабыню раба”. 

Опять же, курдский феминизм совершенно не акцентирует внимания на проблемах запрещенного движения ТБЛГ, концентрируясь все-таки на более животрепещущих и острых вопросах Ближнего Востока, типа борьбы с племенными и религиозными обычаями, унижающими женщину. 

Ну и, наконец, решение женского вопроса напрямую увязано Оджаланом с постепенным разрушением всей порочной системы “капиталистической современности”, а не отдельных ее проявлений.

В общем, курдская “джинеология” скорее напоминает творческое развитие “социалистического феминизма” второй половины 20 века, продвигавшегося левыми национально-освободительными движениями в Эфиопии, Омане, Палестине или Индонезии, нежели кальку с упавшего в пучину безумия феминизма западного, хотя сходства в риторике между этими двумя течениями безусловно есть. 

Приведенный материал о “курдском феминизме” носит ознакомительный и поверхностный характер, поскольку всей философской и практической широты этого явления в небольшом опусе не охватить. Но для общего понимания, думаю, хватит.

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/11/blog-post_25.html?m=1

Почти месяц назад, 23 октября, два боевика Рабочей Партии Курдистана, - мужчина и женщина, - посреди бела дня осуществили самоубийственную атаку в Анкаре на штаб-квартиру крупного оборонного предприятия Turkish Aerospace Industries, занимающегося, в том числе, производством дронов и БПЛА, с помощью которых турецкое государство бомбит курдские территории на северо-востоке Сирии (в Рожаве). Спустя 2 дня РПК взяла на себя ответственность за нападение, заявив что погибшие - члены батальона “Бессмертных” (пишут, что это типа партийного спецназа), и выразив сожаление по поводу гибели в ходе акции случайного человека (несчастного водителя такси, на котором бойцы добрались до места).

То, что нападавшие изначально даже не рассчитывали на спасение, очевидно: получив ранение в перестрелке с охраной, женщина взорвала себя; то же самое сделал чуть позже и оказавшийся в окружении силовиков мужчина. 

Мы привыкли к тому, что подобные суицидальные акции характерны исключительно для мусульманских радикалов, для которых мученическая смерть на пути джихада выступает свидетельством веры. Такой сложился стереотип, хотя уже в 80-х тактику “амалия истишхадия” (операция мученичества) применяли в ходе войны в Ливане и члены совершенно светской Сирийской социал-националистической партии (которые впервые в истории в качестве смертника использовали девушку, да еще и православную).

РПК как раз входит в список немногочисленных нерелигиозных организаций (наряду с вышеупомянутой ССНП, ныне разгромленными шри-ланкийскими Тиграми освобождения Тамил-Илама, турецкой Революционной народно-освободительной партией-Фронт и пакистанской Армией освобождения Белуджистана), которые систематически использовали/используют в своей борьбе т.н. смертников.

Но если с мотивацией мусульман все более-менее понятно, то что же толкает на исполнение самоубийственных акций членов левой (изначально вообще марксистско-ленинской) Рабочей Партии Курдистана?

Я уже много раз писал об использовании левыми народной/национальной специфики и традиций для продвижения своих идеалов. “Кейс” РПК - как раз из этой серии.

Вообще, еще в ту пору, когда РПК держала курс на создание социалистического государства (т.е. в 80-е), партия уже активно использовала доисламские народные верования и традиции в деле мобилизации отсталого сельского населения, плохо откликавшегося на “классическую” марксистскую пропаганду об общественной собственности на средства производства.

Одним из ярких примеров чего стал образ кузнеца Кавы, героя древнего эпоса ираноязычных народов Ближнего Востока, который в далеких горах организовал армию свободных людей и восстал против жестокого иноземного захватчика, царя Захака (Дахака). Почитание Кавы-кузнеца, мифического прародителя курдского народа и предтечи повстанцев из РПК, распространилось и среди самих партизан, а образ царя Захака, у которого вместо рук росли змеи, питавшиеся человеческими мозгами, столь же широко использовался сначала для иллюстрации культурного и полицейского террора турецкого государства против курдов, а затем - и в качестве олицетворения американского империализма.

Напрямую с образом кузнеца Кавы было связано и празднование Навруза (дня весны и освобождения от тирании Захака в курдской традиции), который в конце 70-х был превращен РПК в “народно-революционный” праздник, мистически воспевающий национальное и социальное освобождение. А связанный с Наврузом культ огня (по легенде Кава на радостях от победы над тираном поджёг окружающие холмы) сыграл крайне важную роль в зарождении среди партизан культа “жертвующего собой во имя идеи” (fedai şehit). 

Произошло это следующим образом.

21 марта 1982 года один из основателей РПК и член центрального комитета партии 24-летний Мазлум Доган, арестованный еще в 1979 году за членство в “подрывной ассоциации”, в тюрьме города Диярбакыр, - одной из самых жестоких в те времена, -  совершил акт самосожжения в знак протеста против условий содержания, еще более ухудшившихся после военного переворота 12 сентября 1980 года.

Принимая во внимание то, что Доган был не только сооснователем и крупным руководителем РПК, но и одним из её идеологов, само по себе протестное самоубийство стало шоком для партийных кадров.

А учитывая то, что самоубийство произошло в день Навруза, и методом ухода из жизни стало самосожжение, неудивительно, что поступок Мазлума, “современного Кавы”, пожертвовавшего жизнью ради других, предав самого себя священному огню Навруза (как это интерпретировала партийная пропаганда), стал одной из моральных основ, на которой будет возводиться модель “нового человека” (Yeni İnsan), новой курдской идентичности. Ну а три спички, которые, согласно легенде, использовал Доган для того, чтобы себя поджечь, превратились в символ мученичества во имя организации.

Уже 18 мая того же года в той же самой тюрьме Диярбакыра произошло скоординированное протестное самосожжение еще четырех членов РПК; это событие входит в историографию партии как Dörtlerin gecesi, “ночь четырех”.

После 1982 года самосожжение станет одним из “фирменных” методов протеста членов и сочувствующих РПК. За всю историю партии более 180 человек совершили или попытались совершить такую акцию; бóльшая часть из них естественно происходила в тюрьмах, но с конца 80-х “священный огонь” запылал и за пределами тюремных стен.

Причем подожгли его женщины, удельный вес которых внутри РПК стал увеличиваться многократно. Сначала это были матери арестованных, сжигавшие себя протестуя против истязаний государством собственных сыновей, а в 1990-92 протестные акты самосожжения во время празднования Навруза начали практиковать уже и молодые девушки, сторонницы РПК.

В 1996 году произошел качественный скачок в практике “самопожертвования во имя идеи”. И вновь пионерами инновационного метода “борьбы с системой угнетения” стали женщины: 30 июня 1996 года 23-летняя Зейнеп Кынаджи (“Зилан”), обвесившись взрывчаткой, подорвала себя в толпе правительственных солдат в Тунджели во время церемониального подъёма турецкого флага. Далее тактика использования “живых бомб” и суицидальных атак продолжалась, а поступок “Зилан” повлиял не только на укрепление концепции “нового человека”, стремящегося отдать жизнь в борьбе за общее благо, но и дал мощнейший импульс развитию радикального курдского феминизма с культом богини Иштар (женского аналога “современного кузнеца Кавы”) и образом “женщины, освобождающей саму себя”, о чем напишу в другой раз.

Очевидно, опыт РПК оказал прямое влияние и на другую левую (заявляется что коммунистическую) вооруженную турецкую организацию, Революционную народно-освободительную партию-Фронт (DHKP-C), которая, - ориентируясь примерно на аналогичную систему фанатизации собственных кадров через концепцию рожденного в борьбе “нового социалистического человека”, с 2001 года тоже начала использовать тактику “suicide attacks”.

В общем, хотя на первый взгляд самоубийственные атаки РПК кажутся таким же восточным безумием, как и самоподрывы во имя веры мусульманских фанатиков, идейная мотивация курдов все-таки ближе, например, к советскому образу Александра Матросова или Николая Гастелло (к месту можно вспомнить и о нереализованном проекте чумового большевика Камо Тер-Петросяна по использованию “живых бомб” для атак на белогвардейцев, описанном им в собственных мемуарах). Хотя и то и другое и третье, при желании, можно свести просто к военному культу героического самопожертвования ради великой цели, в том или ином случае эти цели различаются, и у курдов, - по крайней мере формально, - они конечно поблагороднее.

А по теме современного левого каталонского национализма сойдет и музыкальный пост.

Хотя левонационалистическая сцена в Каталонии и так существовала со времен “новой каталонской песни” 70-х, в 90-х в регионе поднялась воистину грандиозная музыкальная волна, пошедшая на спад буквально недавно, в конце 2010-х годов, аккурат после истории с референдумом 2017.

Некоторым образом начало этого подъёма было связано с тем, что автономное правительство в рамках поддержки каталонской культуры, долгое время находившейся под прессингом франкистского государства и потому считавшейся отсталым сельским андеграундом, с конца 80-х вводило программы спонсирования групп и исполнителей, поющих на каталонском языке. Не совсем понятен масштаб влияния этих правительственных грантов, однако в устах испанских правых и ультраправых, вещающих о “единой, великой и сильной” Испании, эта деятельность региональных властей, подрывающая “национальное единство”, приобретает формы вселенского заговора против страны. Т.е. звучат привычные в данном случае доводы о том, что украинцев македонцев австрийцев каталонцев придумали враги отчизны, на самом деле мы один народ.

В любом случае, помимо аполитичных коллективов, в этот период появились и исчезли десятки (если не сотни) ансамблей различных жанров, поднимающих в своих песнях, - принципиально исполняемых на каталонском/каталанском или валенсийском языке, - социальные, национальные и политические вопросы, воспевающие антиимпериализм и борьбу народов за освобождение (особо популярными темами являются Палестина и Западная Сахара), антифашизм и славное республиканское прошлое. Антирасизм, феминизм, антикапитализм - туда же; все это является частью левонационалистического каталонского дискурса.

Понятно, что в силу своей широты и относительной массовости каталонский политический рок (rock catalá) не является гомогенным ни по стилистике, ни по идеологии. Существует великое разнообразие: от умеренно-левой до крайне левой (коммунистической) лирики, от поп-рока и ска с вкраплениями традиционной дудки (дульсайны) до какого-то жуткого ревущего хардкора. На любой вкус, короче.

Обращаю внимание, что, несмотря на масштаб явления, каталонский социально-протестный рок-н-ролл как не был “коммерчески успешным” в начале 90-х, так и остался вне сферы испанского шоу-биза. Хотя концерты проводятся, диски записываются, а таланты рождаются без перерыва, rock catalá вообще не коммерциализирован, потому что его целевая аудитория даже в самой Каталонии на самом деле довольно узкая. Это, в общем-то, по-прежнему молодежный андеграунд и do it yourself, держащийся на плаву за счет энтузиастов развития современной каталонской прогрессивной культуры, типа знаменитого журнала Enderrock (enderroc на каталонском - “ниспровержение”, игра слов такая), который и дистрибуцией занимается, и организацией концертов, и студии с записями проплачивает для молодых дарований. 

В качестве дополнительной информации, укажу, что в Испании существуют так же астурийская и галисийская левонационалистические сцены, идейно абсолютно идентичные каталонской, только менее масштабные и поют там люди, соответственно, на галисийском и астурийском языках. Ну и, само собою, еще в 80-х годах в Стране Басков зародился и вроде развивается и поныне т.н. “Баскский радикальный рок” (Euskal Rock Erradikala), имеющий в себе мощную левонационалистическую (abertzale) компоненту.

Ну а чтоб создать какое-то представление об каталонской левонационалистической сцене, будет задействован youtube; выборка абсолютно рандомная и не раскрывает всей палитры этого народного творчества. Кому интересно, может послушать/посмотреть, чего там каталонцы эти наваяли.

Inadaptats - 11 de setembre https://youtu.be/umse1pDdMzE?si=LWpJ9ThEIpEwQRUx

La Gossa Sorda - Respira https://youtu.be/KZIi_vHuWiE?si=kftGkBTJVnKLcHnD

Eina - L’Estat i la’Revolució https://youtu.be/4BO5hA8z-90?si=xafaZqAzedLoOLNo

Aspencat - Música naix de la rábia https://youtu.be/0l10OvFwEik?si=9Asl5kyRgF5FV45m

Brams - Sáhara https://youtu.be/a4AGAOFHIDk?si=654eYi-sdcthTdXJ

KOP - Ciutat morta https://youtu.be/jT-HeoNDr9s?si=tCkmCqOGh90IGINI

Ebri Knight - Guerrilla https://youtu.be/JIt9smkeq7k?si=ZIAS6ofAJeJAdI3g

Atzembla - Cors armats https://youtu.be/u6WDLwWG1zs?si=xckqILEqQNFarcyw

Feliu Ventura - Torn de Preguntes https://youtu.be/5QKdYuMLV5s?si=aLVs7vvRKZqBxWtf

Camarada Kalashnikov - Tirano-saura https://youtu.be/fMiWRksNdss?si=Qe8QHcjJ8YdxktFZ

Obrint Pas - Mil nou-cents trenta-nou https://youtu.be/FXOz1Brinvw?si=oIfn1I8X_904bKbt

Indefinits - A quatre bandes https://youtu.be/fT7-LOuTE-k?si=QwnnGSzey2cEa-aH

Opció K-95 - Terra de sang https://youtu.be/Qd_KgxBcv6Q?si=CWlF0oUtCoE4U8gC

Xeic! - Tornarem https://youtu.be/wvhC9p5-LNs?si=aEiwlKgQlG6TQAS2

Продолжая “испанскую тему” чиркнул небольшой опус об отношении испанских коммунистов к каталонскому национализму, которое в течение истории диалектически менялось аж 5 раз - от отрицания к принятию и обратно.

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/11/blog-post.html?m=1

👆Вообще, вся эта баскская атмосфера впечатляет потому, что изначально баскский национализм, - даже в эпоху Второй Республики, - не был левым вообще. Родившийся в конце XIX века баскский национализм исторически был откровенно правым и реакционным (используя заезженное клише, вполне можно было бы квалифицировать его вообще как “фашистский”); он был тесно связан с католическим клерикализмом и имел расистско-шовинистический характер (защита “чистоты крови” немаловажное место занимала вплоть до того, что баски крайне негативно воспринимали трудовую миграцию из Испании, видя в ней инструмент уничтожения нации). И хотя баски в гражданской войне тоже сражались с мятежниками Франко, но делали они это прежде всего как националисты, не желающие жить в “единой, великой, сильной” Испании.

Позиции коммунистов и анархистов в Стране Басков были не сказать что очень сильны, поэтому, например, в отличие от Каталонии, - где разыгралась “гражданская война внутри гражданской войны”, - местные анархисты отказались от критики баскского автономного правительства даже тогда, когда в марте 1937 оно закрыло редакцию газеты CNT del Norte. Да и в целом, автономные баскские провинции оставались островками консерватизма в революционном море испанской республики, что совершенно не спасло местных националистов от возмездия за лояльность республике (достаточно вспомнить разбомбленную немецкой авиацией баскскую Гернику, ставшую грустным символом гражданской войны). Ну и, понятно, победивший Франсиско Франко сразу же свернул в бараний рог всю местную самостийную публику, запретив любые проявления баскской идентичности, вплоть до фольклора.

В дальнейшем, ушедшие в подполье и эмиграцию баскские националисты были последовательно кинуты всеми своими друзьями, на помощь которых в борьбе с Франко они рассчитывали: Францией, США и даже Папой Римским. В новом геополитическом раскладе Холодной войны, где Франко выступал уже как борец с “советской экспансией”, баски со своими идеями были как пятое колесо в телеге никому не нужны. На фоне воцарившейся в националистическом движении апатии и безверия, в 1951 году в Бильбао сынками местных элит был образован крохотный культурный кружок “Ekin” (глагол “действовать”). Эти юные выскочки впервые усомнились в религиозном фундаментализме и приверженности “расовой чистоте” старого национализма, предложив светскую модель “культурного национализма” в качестве ориентира. 

От этого всего веяло некоторой новизной, поэтому “Ekin” довольно быстро завоевал популярность в среде “Баскской Молодежной Силы” (EGI), юношеской организации Баскской Националистической Партии. Конечно же вскоре начался типичный конфликт отцов и детей промеж старым поколением “проигравших” и новым поколением рвущихся в бой горячих голов. В 1959 году EGI раскололась и возникла знаменитая “Эускади та Аскатасуна” (ЭТА), организация вооруженной борьбы баскских националистов против франкизма.

Ни о каком социализме пока что речи не шло; “историческое ядро” ЭТА по сути придерживалась тех же основ реакционного национализма, граничащего с анти-испанским шовинизмом, попутно критикуя и коммунизм, и либерализм как системы, порождающие несправедливость. 

Однако, влияние Кубинской и Алжирской революций, вкупе с подъёмом моды на неортодоксальный марксизм, потихоньку подтачивали фундамент баскской политической традиции, и уже с 1963 года со стороны ЭТА, разросшейся в серьёзное и авторитетное движение, начала звучать обидная критика в отношении старого национализма, связанного с местными элитами и бизнесом, раздавались призывы к поддержке рабочих (в том числе и трудовых мигрантов, которых классические националисты считали за “враждебный элемент испанского колониализма”), укрепилась антиклерикальная риторика. И наконец, в 64-65 гг. ЭТА окончательно сползла влево, объявив своей целью не только национальное освобождение, но и борьбу за социализм.

С этого момента начинается история т.н. движения “abertzales” (“патриотов”); радикальных левых националистов, противостоящих старому “аграрно-расистскому” национализму “jeltzales” (производное от аббревиатуры лозунга БНП “Jaungoikoa eta Legezarra” - “Бог и старый закон”). 

И хотя исходным импульсом к развитию этого нового национализма стала деятельность ЭТА и ее многочисленных ответвлений, в 60-70-е движение продолжало идеологически “обогащаться” и расширяться; не имея никаких жестких доктринальных границ, “abertzale” как идейная тенденция охватывала все больше общественных слоёв (особенно, молодежных), привлеченных модными в ту эпоху радикальными идеями социального освобождения, которые на баскской земле приобретали почти что обязательный национальный “окрас”. Даже местное отделение еврокоммунистической КП Испании, и то в 1970 году перешло на позиции “abertzales”, широко открыв двери для многочисленных левых националистов.

Естественно, подъём левого национализма привел к открытой конфронтации с национализмом “старой школы”, олицетворенной Баскской Националистической Партией. Эта динамика тотальной поляризации (а-ля “есть только два баскских национализма, и кто не за один, тот, значит, за другой”) еще больше расширяла движение за счет поглощения “колеблющихся” и даже изначально вовсе не националистических левых групп. 

А после смерти Франко и старта “демократического перехода” в 1975 году, когда БНП из оппозиционной структуры начала трансформацию в партию политического истеблишмента, движение “abertzale” испытало настоящий взлет, т.к. продолжало принципиально выступать и против “фальшивой демократизации”, якобы продолжающей традицию франкизма в более мягкой форме, и против “предательства консервативных националистических элит”, торгующих идеей ради получения власти из рук Мадрида, и против укрепления либерального капитализма. В этот период возникли десятки левонационалистических организаций различной степени радикальности, бóльшая часть которых в 1978 году объединились в две конкурирующие коалиции - “Herri Batasuna” (Народный союз) и “Euskadiko Ezkerra” (Баскская Левая). Причем каждая из этих коалиций была связана с одной из двух фракций ЭТА (“военной” и “военно-политической” соответственно), а участники блоков безостановочно перемещались из одной коалиции в другую, пока наконец в начале 90-х годов “Эрри Батасуна” не победила в этом соревновании, оставшись единственным политическим рупором движения “abertzale”.

К тому моменту левые националисты превратились в весьма мощное политическое и, самое главное, внепарламентское движение, “держащее” улицу и распространившее свою идейную и культурную гегемонию не только в испанской, но и во французской части Страны Басков. 

Т.о. благодаря радикальным левым 70-80-х баскский национализм в довольно короткий срок кардинально изменил политический облик, вобрав в себя демократические и социалистические требования, которых он изначально был совершенно лишён, но которые теперь превратились в своего рода “исконную традицию”, воспринимаемую как данность следующими поколениями националистов. 

А принципиальное противостояние “старым” националистам из БНП, держащимся либерализма, клерикализма и уважения к испанской короне, до сих пор обеспечивает оппозиционным левым “abertzales” симпатии многих недовольных секторов баскского общества (на местных апрельских выборах 2024 левонационалистическая коалиция EH Bildu завоевала 32% голосов, заняв второе место).

Естественно, сам этот левый национализм неоднороден и включает в себя широкий спектр идей - начиная со своеобразной социал-демократии, заканчивая ультралевыми группами, типа вышеописанной Gazte Koordinadora Sozialista, выделившейся из EH Bildu в 2019.

Тем не менее: даже сегодня, после судебного разгрома “Эрри Батасуны”, разоружения ЭТА, повальной деполитизации 2000-х, крушения социалистического идеала, трансформации “умеренных” социалистов в безумствующих социал-либералов, деиндустриализации, эпидемии наркомании и тому подобных проблем, левые в Стране Басков продолжают активничать и шевелить общество социальными призывами, в том числе -

и достаточно радикальными. Получая, - что удивительно, - немалый (по нынешним временам) отклик снизу, что немного даже удивляет.

В этом плане баскский “кейс” разительно отличается от аналогичного ирландского, где местные католические националисты, тоже попавшие под влияние социалистических идей в 60-70-е, после крушения “реального социализма” в большинстве своём начали отступление от марксизма, не сумев увековечить былой антикапиталистический курс в качестве неотъемлемой части своего освободительного национализма.

Давеча ундециллионы россиян широко справили день народного единства, а в Нижнем Новгороде один патриотический миллиардер организовал даже чумовой парад с иконами, транспарантами и боевыми лозунгами про бога, было очень помпезно. 

Меж тем, на выходных от души повеселились не только россияне. В далекой испанской глубинке, Стране Басков, тоже прошло одно веселое мероприятие, Слет социалистической молодежи называется. 

Проводится оно ежегодно и ежегодно (что удивительно) собирает тысячи людей. Причем даже не со всей Испании, а только с баскских провинций (ибо вся программа слета идет на баскском языке, который остальным испанцам совершенно непонятен). Видимо, Страна Басков это какой-то заповедник, где еще теплится некое подобие молодежной публичной политики, этого атавизма 20 века, заменяемого ныне повсеместно на постмодернистский симулякр.

Организаторами этого трехдневного слета в городке Альцасуна, куда понаехало более 3 тысяч вьюнцов, выступили Gazte Koordinadora Sozialista (Молодежная Социалистическая Координация, об ней я писал один-два-три раза) и Ikasle Abertzaleak (Студенты Патриоты; крупнейший союз учащихся Страны Басков, изначально левонационалистический, но теперь еще более "полевевший").

Что тут можно отметить, основываясь на описаниях, да на фотокарточках? Судя по всему, в отличие от многих подобных политических фестивалей, организованных почтенными идейными старцами на основе проверенных временем методичек 50-летней давности (как в фильме “Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен”), у басков для молодежи организует праздник все же сама молодежь.

Поэтому, помимо всяких полезных политических демонстраций, лекций и дискуссий о социализме, фашизме и войне, тут все это было густо разбавлено всевозможными потехами, которые молодежь привлекают наверное даже больше, чем Маркс и Энгельс вместе с Лениным: спортивные соревнования (бокс, футбол, баскская игра с мячом под названием пелота), танцы до упаду под самую разнообразную музыку (широкий ассортимент ди-джеев, приглашенных групп и исполнителей), всякие самопальные стендап-сеты и театральные сценки, совместные обеды/ужины (очень важная штука на самом деле: общая трапеза в свое время была одним из трех правил построения победоносной “народной армии”, которые придумал Хо Ши Мин), каких-то пожарных еще притащили, продемонстрировавших своё мастерство распила машин. Вроде бы весело и в какой-то мере даже бесшабашно. Не так весело конечно, как было россиянам в Нижнем Новгороде (куда уж там), но вполне симпатично.

Фотокарточки я бы сюда прилепил, да ковыряться в исходном коде, нарушая авторские права этих бравых баскских молодчиков, не хочу. Поэтому, кому угодно поглазеть на этот слет, сразу могут проследовать на сайт онлайн-журнала Gedar, “официального голоса” баскского социалистического движения. Там обширный фотоотчет прилагается.

День первый: https://gedar.eus/aktualitatea/hasi-da-aurtengo-gazte-topagune-sozialista-altsasun-beste-behin-ere/

День второй: https://gedar.eus/aktualitatea/milaka-gazte-elkartu-dira-gazte-topagune-sozialistan-bigarren-egunez/

День третий: https://gedar.eus/aktualitatea/sozialismoaren-alde-lan-egiteko-eskuzabaltasunak-elkartu-gaitu-altsasun/

Наблюдая за трансформацией Натальи Поклонской, которая, - немного шокировав преданную патриотическо-православную публику, ударилась в неоязыческую мистику, - я тут совершенно ни к месту вспомнил случай с боснийскими “новыми левыми”, которые через неоязыческий панславизм думали преодолеть тяжелый национально-религиозный раскол, превращающий Боснию и Герцеговину в зону взаимной ненависти между сербами, хорватами и мусульманами.

В 2009 году группа сараевских интеллигентиков во главе с Ясмином Хасановичем учредила сообщество “Praskozorje” (Рассвет) с целью распространения в обществе “культуры боснийского средневековья” и южного панславизма. От классического, известного нам хорошо славянского “родноверия”, “Praskozorje” отличалось тем, что основной целью культурно-просветительской работы предполагалась не борьба с губительным “еврейским влиянием” и насаждение ура-патриотизма, а противодействие шовинизму и узкому национализму (как хорватскому и сербскому, так и мусульманскому), разбившему идеализированное юго-славянское единство. Ну и, что тоже не очень характерно для большинства подобных движений, стрелы критики были запущены в сторону уничтожающего “народный дух” капитализма и империализма в любых его формах: сказывалась, видать, очевидная зависимость БиГ от ЕС и рост в стране турецкого и российского влияния.

В общем, речь шла о какой-то новой, но очень смутной мистической интерпретации демократическо-федеративного “югославизма” в бакунинском стиле, в основе которого положили миф о раннесредневековом “золотом веке”, когда южнославянские народы не знали религиозного разделения и современного централизованного государства, порождающего национализм, разрывающий единое славянское племя на куски. Это не совсем даже чистое “родноверие” с его возвратом к “дохристианским корням” и общинности, потому как, наравне с народными “славянскими обычаями”, духовно-историческим маяком был выставлен средневековый Боснийский банат, державшийся, как известно, довольно самобытного “боснийского христианства”, объявленного ересью и преследуемого как католической, так и восточно-православными церквами. 

Впоследствии, в 2011, под эгидой “Praskozorje” была учреждена и ассоциация “Круг Сварога” (Svaroži krug); уже более понятная нам “родноверческая” секта с культом матери-природы, славянского единства и неприятием меркантильного духа капиталистического индустриализма.

Интересно, что будучи очень немногочисленной группой левоватых сараевских интеллигентов, проводивших кое-какие культурные мероприятия и принципиально дистанцировавшихся от большой боснийской политики, пронизанной религиозным и национальным сектантством, “Praskozorje” таки умудрилось вызвать неприязнь во всех трёх общинах; сербы обвиняли организацию в “скрытом усташском национализме”, хорваты - в “четничестве”, а мусульман до чертиков разозлило мемориальное мероприятие, посвященное битве при Билече 1388 года (когда славянская армия Боснийского королевства разгромила османские войска). В общем, никому это новое панславянское "движение" не понравилось.

Соответственно, несмотря на красоту идеи нового федеративно-демократического и антикапиталистического братства южных славян на основе возврата к мифическому средневековому единству, “Praskozorje” потерпело полное поражение, не сумев привлечь особого внимания боснийского общества, которое, - чисто теоретически, - должно было бы устать от фатального религиозно-этнического разделения, превратившего страну в грустный и бесконечный цирк. Этого не произошло и проект тихо прекратил своё существование в 2013 году.

А весной 2014, как назло, в БиГ вспыхнул крупный социально-экономический бунт, который прошел мимо нашего внимания, потому что все мы были увлечены происходящим вна Украине. И в ходе него неожиданно ярко проявилась стихийная ненависть простых боснийцев к проворовавшимся хорватским и мусульманским националистическим партиям (сербскую часть страны мятеж обошел стороной - там хорошо сработала пропаганда “усташско-мусульманского заговора против сербов”), устроившими из страны бесперспективную, нищую и коррумпированную банановую

республику. Протестующие пожгли маленько офисы правящих националистов, исписав стены лозунгами, типа “Смерть любому национализму!”, пободались с полицией, поустраивали стачек, попытались выстроить некое подобие “прямой демократии” с “пленумами” (советами) в качестве низовой власти…Но весь этот прекрасный народный порыв, - тоже казавшийся очень перспективным, - угас еще быстрее, чем энтузиазм сараевских неоязычников-панславистов. И все потихонечку вернулось на круги своя.

Не оставив после себя, - ни в том, ни в другом случае, - вообще никакого идейного наследия. 

Лукашенко в интервью “Известиям” исключил “воссоединение” России и Беларуси, чем, наверное, уязвил некоторых российских патриотов, все еще мечтающих о каком-то “русском энозисе” с силовым собиранием исконных земель справедливой рукою Москвы. Господин Александр Григорьевич, продемонстрировав свою многовекторность и национальную субъектность, этих идей не одобряет и честно говорит, что такие проекты чреваты войной, ибо сами белорусы подобного сценария не примут.

Потому как уже никто не может изменить того факта, что Россия и Беларусь это два суверенных государства, на территории которых живут две суверенные нации. Каждая из которых имеет собственные интересы, что логично. 

Короче говоря, Александр Григорьевич отклоняет фантазии отдельных “рунатов”, желающих покончить с “исторической несправедливостью”, сломав границы и восстановив известное “триединство” вокруг великорусского центра. Не выйдет это мол, не в Средневековье живем. Беларусь уже не отменишь.

Как обычно, поклон за все это нужно отвесить большевикам, которые не только учредили ранее не существовавшую белорусскую государственность, но и придали ей национальные черты, предприняв усилия и в создании “социалистической белорусской культуры”, и в спасении шедшей к умиранию “беларуской гаворки” (к которой отечественные реваншисты/ирредентисты относятся не лучше, чем к украинской речи).

Провозглашение второй Советской Социалистической Республики Беларусь в июле 1920 года (первая, созданная в 1918 году, в 1919 была преобразована в Литбел, Литовско-Белорусскую ССР) имело достаточно тривиальную задачу: через создание буферной зоны “отгородиться от польского и петлюровского национализма”. Кабы не “польская угроза”, никакой современной Беларуси может быть и не было бы, т.к. большевики достаточно скептически относились к идеям белорусской национальной государственности, поскольку политика русификации и ассимиляции, начатая еще Российской Империей после Польского восстания 1863-64 гг., к 1920 году давала свои результаты в виде утраты в массах сельского и особенно городского населения “национального самосознания” и тяги к белорусскому языку. Соответственно, провозглашенный Октябрьской революцией принцип самоопределения наций обрусевших белорусов не касался.

Но наличие враждебной Польши, - главного геополитического соперника РСФСР/СССР на всем протяжении 20-х годов, - активно разыгрывавшей национальную карту “угнетенных русским империализмом” окраин (впоследствии эта стратегия станет известной как “прометеизм”), послужило коррекции большевистской национальной политики. И если в случае Украины опасность “польского влияния” была не самым главным аргументом для поворота к “украинизации” (антисоветский национализм и без этого уже был очень силен), то с Беларусью дело обстояло именно так: большевики стремились возглавить пока еще слабое “самостийное” движение прежде чем поляки смогли бы превратить его в проблему для самих большевиков. 

Однако стартовавшая в 1921 году “белорусизация” партии и государства сразу же натолкнулась на стихийную  враждебность части республиканских  аппаратчиков-”русофилов”, недовольных новым национальным курсом. И здесь на
защиту “белорусизации” встал…товарищ Сталин, главный спец по национальной политике в тот момент. 

В своей заключительной речи по национальному вопросу на X съезде РКП(б) Иосиф Виссарионович, реагируя на обвинения в “искусственном насаждении белорусской национальности” (и реплики о том, что белорусскую, как и украинскую нацию/государственность “придумали немцы” во время оккупации) указал, что, раз существует белорусская нация (а она по мнению Сталина действительно существовала), задача коммунистов как модернизаторов заключается в развитии её культуры и национальной государственности. А волноваться насчет изменения “национального характера” городов (белорусские города были уже тогда в основном русскоязычными) вообще не стоит - процесс стихийной “белорусизации” неизбежен, т.к. города растут за счет деревни, а деревня - “хранительница национального духа”.

Мол, большевики, глядя в будущее, просто форсируют этот необратимый процесс, придавая национальному движению социалистический уклон.

Т.о. под эгидой Сталина пошел процесс форсированной “коренизации” Беларуси, сопровождавшийся еще и укрупнением республики, которой в 1924 году были переданы Могилевская и Витебская области, что вызвало широкое недовольство местного населения, которое к тому моменту было уже изрядно русифицировано и становиться белорусами не желало. Весьма забавно, что “белорусизация” охватила даже Смоленщину, которая формально находилась в составе РСФСР, но имела значительный компонент обрусевших белорусов (именно в Смоленске была провозглашена первая ССРБ в 1918 году). Которые столь же равнодушно отнеслись к новой политике властей и белорусскую идентичность принимали безо всякого энтузиазма.

Как и в Украине, политика “коренизации” подверглась существенному пересмотру в начале 30-х годов, в эпоху “великого перелома”, когда органами ОГПУ была погромлена местная интеллигенция, обвиненная в “кулацком национал-уклонизме”. Однако к нулю “белорусизация” всё-таки сведена не была, но был значительно усилен курс на сближение с русской культурой, выражением чего стала языковая реформа 1933 года, совершенно не принятая западнобелорусскими националистами, расценившими орфографические перемены как ползучую русификацию. Снизилась и интенсивность насаждения национальной идентичности среди городского населения, а на Смоленщине “белорусизация” и вовсе была свернута.

Понятное дело, в ходе террора 37-38 гг. обвинение в симпатиях “буржуазному национализму” тоже активно использовалось в отношении местных аппаратчиков и интеллигентов, что отразилось еще больше на снижении темпов почти что затихшей “белорусизации”.

Однако после аннексии в 1939 году Западной Беларуси политика “белорусского культурного национализма” испытала новый подъём, т.к. того как минимум требовал официальный постулат Москвы об освобождении из-под польского ярма западных белорусов, которых на протяжении многих лет польское государство пыталось лишить национальной идентичности. Теперь, воссоединившись с БССР, уже изрядно “ополяченные” западные белорусы подверглись “советской белорусизации”, но, конечно, уже не в таком экстремальном виде, как это было в 20-е. Белорусский национализм 40-х был уже куда более русофильским, а тенденция противодействия “буржуазному национализму” была куда мощнее, что, - вкупе с репрессиями, - должно было предотвратить появление нового поколения “нацдемов” (национал-уклонистов и сепаратистов).

Этот второй этап “белорусизации” был прерван войной, после которой возврата к прошлой национальной политике так и не случилось. И даже наоборот: с конца 40-х годов (в том числе из-за массовой миграции в разоренную Беларусь специалистов из РСФСР) был взят курс на русификацию республики, который с годами только усиливался, достигнув апогея в брежневскую эпоху, когда окончательно утвердилась концепция “единого советского народа” с культом Великой Отечественной Войны в качестве основного национального мифа. Породив современный облик весьма русифицированной белорусской нации, которая, после крушения СССР, обретения Беларусью независимости и закономерной деградации национальной мифологии 60-70-х, теперь переживает болезненный процесс “восстановления идентичности”, чреватый таким же общественным расколом как и в Украине между экзальтированными и вечно угнетенными “самостийниками” (ака змагарами) и приверженцами русофильской модели “беларусского народа” брежневского извода.

В сети немного пообсуждали результаты выборов/референдума в Молдове, а я, пользуясь очень вялым вниманием к этой самобытной стране, без мыла вставлю сюда опус про возникновение молдавской идентичности.

Да будет читателю известно, что Молдова (в 1924 она занимала только левый берег Днестра, там где сейчас Приднестровье) изначально задумывалась осевшими в Москве коммунистами-эмигрантами из Румынии во главе с Ионом Дическу/Диком как временный плацдарм для революционной экспансии собственно в Румынию, а далее - и на Балканы. Другими словами, для революционной Молдавии предполагалась та же роль, которую для Финляндии/Скандинавии должна была играть описанная уже Трудовая Коммуна в Восточной Карелии: т.е. она должна была стать социалистической альтернативой “буржуазной” Румынии,  “революционным Пьемонтом”, с территории которого начнется завоевание “страны бессмертных даков”.

А можете ли вы догадаться, кто похоронил этот дерзкий проект, отказавшись от экспансионизма и начав конструировать “антирумынскую” молдавскую идентичность? Впервые Ленина в этом нельзя обвинить, потому что к моменту образования молдавской автономии он уж больше полугода как был живее всех живых. Кого еще обычно винят? Сталина? Вольных каменщиков? Сионистских мудрецов с Одессы?

Как это ни смешно звучит в нынешней ситуации, но основная вина за то, что вместо румынской революционной Молдовы на политической карте мира появилась населенная “молдавской нацией” невнятная автономия, лежит…на руководстве Украинской ССР. Которое в ту блистательную эпоху в своих действиях исходило из…украинского же (как неожиданно) национализма. 

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/10/comunismul-moldovenesc.html?m=1

Больше того, в 1963 году MPLA уже открыто выступила против UPA, обвиняя организацию в трайбализме, расизме, продажности и “плохом руководстве”, в результате чего “акция 15 марта” превратилась в ужасающую резню (надо сказать, что после прихода к власти, MPLA вообще вычеркнула “рейд 15 марта”, приведший к началу полномасштабной войны с португальцами, из официальной историографии, сместив фокус внимания на события 4 февраля 1961, когда MPLA атаковала ряд правительственных учреждений).

Эта принципиальность могла дорого обойтись самой MPLA, поскольку в ответ коммунисты были изгнаны с территории Конго, начались вооруженные столкновения с племенными расистами, да и на международной арене их позиции серьезно пошатнулись. Возможно, если бы не внешнеполитическая поддержка Советского Союза, ангольское антиимпериалистическое движение имело бы иной облик, т.к. в ситуации почти полного господства на низах черного и племенного расизма, антирасистская пропаганда MPLA, вкупе с наличием на многих руководящих постах ненавистных “mestiços”, сама по себе не имела блестящих перспектив.

В дальнейшем, на всем протяжении войны за независимость, противостояние между расистским, антикоммунистическим и прозападным антиимпериализмом Национального Фронта Освобождения Анголы (FNLA; преобразованным в 1962 году UPA) и левым антиимпериализмом MPLA, продолжалось, увенчавшись начавшейся почти сразу после освобождения страны в 1975 гражданской войной.

Правда к тому моменту к этому “дуэту” добавился и третий игрок - Национальный союз за полную независимость Анголы (UNITA), выделившийся в 1966 году из FNLA. Который, стоя на платформе антиколониализма и антиимпериализма, был чуть более левым, чем FNLA, но не менее расистским и антикоммунистическим, что не мешало UNITA сотрудничать и с Китаем, и с КНДР, и с Замбией “африканского социалиста” Каунды. При этом, проводя линию борьбы с “коммунистическим” MPLA, UNITA, как известно, поддерживала отношения с португальскими и южно-африканскими спецслужбами. И естественно, с началом гражданской войны в 1975 году UNITA присоединилась к старым товарищам из FNLA, провозгласив сепаратистскую Народно-демократическую Республику Анголу, которая уже открыто пользовалась военно-политической поддержкой Китая, США и ЮАР.

Таким вот образом, в рамках войны Анголы за независимость от Португалии, в стране действовало и противостояло друг другу сразу 3 “антиимпериалистических центра”, два из которых (FNLA и UNITA) были откровенно реакционными и антинародными.

Между тем UPA окреп настолько, что именно Холдер Роберту представлял Анголу на Конференции африканских народов, состоявшейся в декабре 1958 в Аккре (Гана). Здесь Роберту имел беседу со знаменитым Францем Фаноном, который с жаром убеждал ангольского делегата в том, что для качественного скачка движения за независимость, UPA должен пролить кровь колонистов. Кто в курсе воззрений Фанона с его апологетикой и оправданием безудержного насилия против “поселенцев”, поймет чем эти призывы закончились.

А закончились они тем, что, организовав партизанскую базу на территории освобожденного в 1960 году Бельгийского Конго, 15 марта 1961 года Холдер Роберту предпринял ничем не спровоцированный рейд на северные районы страны; своеобразный аналог того, что 7 октября 2023 сделал Хамас.

В течение трех дней вторгшиеся в Анголу партизаны UPA, вооруженные мачете, самодельными ружьями и совершенно безумными наущениями шаманов (“гарантировавшими” неуязвимость “солдат свободы” от пуль), осуществляли самую обычную резню, убивая всех, кто попадался им на пути, независимо от того, были ли это белые, черные или мулаты, мужчины, женщины или дети. Все они постфактум были обвинены в “пособничестве колониализму”.

Результат этой “антиколониальной акции” намного превосходил аналогичные результаты, достигнутые палестинцами год назад: было убито более 5 тысяч человек, причем белых среди них было не более шестисот. Естественно, с целью наведения порядка Португалия перебросила в Анголу свои вооруженные силы, а вскоре в ответ на теракты 15 марта поселенцы развернули террор против самих черных, убив во много раз больше народу, спровоцировав тем самым всплеск ненависти и окончательное крушение иллюзии о "межрасовой гармонии", лежащей в основе португальского колониализма. Таким образом началась 15-летняя война, война за независимость Анголы.

Для коммунистов, успевших к тому моменту уже организовать Народное Движение Освобождения Анголы (MPLA) и даже провести кое-какие акции против военных и полицейских органов, все произошедшее было, мягко говоря, неприятным сюрпризом. 

Потому что, с одной стороны, они не могли открыто выступить против UPA, организовавшего безумную резню от имени образованного на территории Конго и кулуарно поддерживаемого Соединенными Штатами Революционного правительства Анголы в изгнании (а вы небось думали, что антиимпериализм XX века всегда был еще и “антиамериканским”?), так как оно уже было признано авторитетной Организацией Африканского Единства в качестве законного представителя ангольского народа (ОАЕ даже настаивала на присоединении MPLA к этому правительству ради формирования “единого фронта против колониализма”). 

С другой стороны, завоевавший невиданную популярность UPA развернул масштабную расистскую пропаганду против самой MPLA, указывая на то, что в её верхушке засели “белые и метисы”, которые не могут, - в силу расового происхождения, - принести народам Анголы подлинного освобождения.

Атаки UPA привели к первому тяжелому кризису внутри MPLA, когда в мае 1962 года генсеком организации Вириату да Крузом было предложено удалить со всех руководящих постов “метисов и белых”, заменив их черными, дабы выбить почву из-под ног расистской пропаганды. Однако этому воспротивился почетный президент движения Агостиньо Нету, категорически отказавшийся от смелых реформ даже под угрозой потери популярности. Впоследствии Вириату, все больше склонявшийся к союзу с Холдером Роберту, был вовсе изгнан из MPLA и даже жестоко избит и унижен, несмотря на статус отца-основателя движения.

Вообще, Нету проявил завидную принципиальность, последовательно выступая против правого Революционного правительства в изгнании даже несмотря на то, что поддержку этому антиколониальному центру оказали такие титаны африканского освободительного движения как Кваме Нкрума, Джулиус Ньерере, Хуари Бумедьен и др.

Среди левых высокую популярность имеют идеи т.н. “антиимпериализма”. По умолчанию преполагается, что всякая борьба с империализмом/неоколониализмом имеет “прогрессивный” характер (с точки зрения дальнейшего продвижения социалистических идеалов и экономического возрождения) и, опираясь на эту примитивную схему, современные левые (в основном) с восторгом приветствуют практически любого деятеля из “третьего мира”, который сумел выучить ряд несложных словосочетаний (антиимпериалистическая борьба, национальное освобождение, многополярный мир, воля народа etc), из которых мастерится благородный идейный фасад того или иного движения, предназначенный сугубо для внешнего зрителя. 

Отсутствие какой-либо широкой демократической или социальной программы у такого “антиимпериализма” или вообще наличие в нем откровенно реакционных положений не является преградой для поддержки левых, мудро смотрящих на мир как на глобальную шахматную доску, на которой идет безостановочная схватка между зловещим “империализмом” и возвышенным “антиимпериализмом”, финалом которой станет неизбежная победа коммунизма. Потому что после окончательного низвержения “неоколониальной системы” всем добрым людям планеты не останется ничего другого, как бороться за коммунизм против помещиков и кровопийц-заводовладельцев, ведь других врагов просто не останется. Все очень просто, ребята, логика железная.

Между тем, очевидно что сам по себе “антиимпериализм” (на самом деле - просто национализм) может быть как “правым” (реакционным), так и “левым” (условно говоря, прогрессивным), несущим с собой соответствующие модели развития, которые потенцально могут в корне противоречить наивным мечтам тех, кто излишне серьёзно относится к болтовне о “национальном освобождении от империализма” и готов поддержать любого папуаса - лишь бы из его уст раздавались сладостные трели про “борьбу с колониализмом”.

Сегодня-то подобная “антиимпериалистическая” демагогия окончательно превратилась в похабный политический мейнстрим, но и во времена Холодной войны “правый реакционный антиимпериализм” кое-где сводил с ума коммунистов, претендовавших на то, чтобы быть самыми главными и последовательными антиимпериалистами. 

Яркий пример нам даёт далекая Ангола.

В португальской Анголе местное антиколониальное движение начало расти во второй половине 50-х годов XX века, причем отличалось оно крайней степенью национализма, переходящей в банальный черный расизм. 

Мощнейшей организацией, поднявшей знамя антиколониальной борьбы против португальцев являлся “Народный Союз Анголы” (аббревиатура UPA, что иронично) Холдера Роберту. Силу и влияние этому движению придавало то, что оно было тесно связано как с народным Китаем, так и, неожиданно, с ЦРУ, которое, понимая что колониальная система обречена, пыталось предотвратить “левый поворот” антиколониализма. В итоге, UPA Холдера Роберту, выступая за освобождение Анголы от португальского господства, проповедовала отчаянный черный расизм, прикрытый модными уже в ту эпоху фразами об антиимпериализме. Что удовлетворяло не только американцев, но и китайцев с их концепцией “линии масс”.

А “линия масс” (т.е. стихийно сложившееся в недрах “глубинного народа” мировоззрение, которому надо потакать) в тот момент действительно была предельно реакционной: почти все националистические организации Анголы конца 50-х держались племенного или черного расизма, что составляло огромную проблему для немногочисленных местных коммунистов, тоже пытавшихся развивать антиколониальную деятельность. Проблема была не только идеологической, но и чисто бытовой, т.к. среди ангольских коммунистов было множество “mestiços”, - мулатов, - столь же ненавистных для ангольских националистов как и “ассимиладуш” (чернокожие, воспитанные на идеалах португальской культуры). Для антиколониального движения все эти элементы являлись “пятой колонной” белых колонизаторов, которые непременно должны быть уничтожены во имя подлинной независимости страны.

Как-то я уже указывал на то, что горячие финские парни, несмотря на устоявшийся имидж людей медлительных и апатичных, оставили весьма заметный след в истории социалистического движения. Продолжая эту тему, вполне конкретно можно сказать, что в “романтический период” 20-х годов XX века “красные финны” были одними из самых активных защитников идеи продвижения “мировой революции” на Запад, фонтанируя проектами, которые должны были привести к созданию Социалистической Скандинавской Республики на севере Европы. 

Но, как это случилось везде, консолидация Советской России как государства, вкупе с крушением надежд на подъём западного пролетариата и военной паникой советского руководства, поставили крест на этих революционных фантазиях. Вместо подготовки несостоявшейся “мировой революции” большевики занялись укреплением государственных границ, сплачиванием общества и самой обычной “реально-политической” дипломатией, а финские революционеры, чьи проекты были направлены на дестабилизацию северных рубежей “родины мирового пролетариата”, были успокоены сначала политико-административными мерами, а затем (чуть позже) и вовсе разогнаны и постреляны за свой “контрреволюционный национализм”.

В любом случае, попытка превращения российской Восточной Карелии в своеобразную “северную Кубу”, с территории которой должно было развиваться революционное воздействие на Скандинавию, весьма интересна и основательно забыта. 

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/10/blog-post_16.html?m=1

Два года назад я набросал небольшой опус о влиянии смерти Че Гевары, - годовщина которой как раз сегодня, - на развитие латиноамериканского революционного движения.

На сей счет можно добавить еще кое-что.

Если на латиноамериканском континенте Че Гевара был признан “апостолом революции” еще при жизни, то для просоветской публики имидж Команданте представлял некоторую проблему. С одной стороны, пропаганда хрущевской эпохи содействовала раскручиванию образа Гевары с целью использования политического обаяния этого человека в интересах развития коммунистического движения.

С другой стороны, революционный романтизм/фанатизм самого Гевары слегка противоречил официальному марксизму-ленинизму советского типа как в теории, так и на практике. Непосредственно Че Гевара впервые столкнувшись с советской “реальной политикой” в ходе Карибского кризиса, как и многие кубинцы впал в бешенство, возмутившись поведением советских друзей, которые сначала выставили нацеленные на США ракеты, а затем их и убрали. 

С точки зрения кубинцев все это выглядело как “договорняк” с империалистами за их спинами, хотя фактически конгениальная (без шуток) советская “Операция Анадырь” была проведена в первую очередь для предотвращения американской военной агрессии против самой же Кубы, чего СССР успешно добился и ракеты демонтировал. Поскольку, при всей боевитости Хрущёва (а “волюнтарист” Никита Сергеевич, в отличие от осторожных товарищей Сталина или Брежнева, действительно проводил очень дерзкую внешнеполитическую линию противостояния западному империализму и помощи революционным движениям, иногда даже в ущерб самому СССР), развязывать мировую атомную войну в его планы не входило.

Но, повторюсь, страстные кубинцы логику советских не оценили, что отразилось даже в народном фольклоре в виде стишка “Nikita, mariquita, lo que se da no se quita!” (Никита, пи__рас, то что отдал не забирай!). А сам Эрнесто Че Гевара был как раз одним из тех, кто больше всего осатанел от ныне хорошо знакомой нам тактики “эскалация ради деэскалации”. Ибо он-то в своем революционном идеализме принимал все эти хитроумные маневры советских друзей за чистую монету и был серьёзно настроен на то, чтобы уничтожить мировое зло, - зловещий американский империализм, - даже ценою гибели миллионов американцев и кубинцев.

В свое время советская пропаганда превратила походя сказанную шутку Мао Цзедуна насчет “благотворного влияния” ядерной войны (“в крайнем случае погибнет половина человечества, но останется другая половина, зато империализм будет стерт с лица земли”) в “доказательство” безумия Великого Кормчего. 

Меж тем, если Мао просто с иронией вот так пересказывал на московском совещании в ноябре 1957 года свою беседу с неким “иностранным деятелем”, то Че Гевара выражал похожие идеи абсолютно серьезно. Об этом в общем не принято вспоминать, подвергая испытанию имидж Гевары как великого гуманиста, но в интервью репортеру британской социалистической газеты “Daily Worker” Сэму Расселу в ноябре 1962, раздраженный вывозом с острова атомного оружия Че заявил, что “если бы ракеты остались (на Кубе), мы бы использовали их для удара в самое сердце Соединенных Штатов, включая Нью-Йорк”. А в написанной в тот же период октября-ноября 1962 статье “Тактика и стратегия латиноамериканской революции” Гевара патетически расписывал жертвенность и храбрость кубинского народа, “готового сгореть в атомном пожаре для того, чтобы этот пепел превратился в фундамент новых обществ”. 

Понятно, что такой нешуточный настрой не мог устроить советских друзей и местные кадры из просоветской первой Компартии Кубы, с которыми, как говорят, у Гевары отношения совсем не складывались. Да и сам Че имел претензии к советской “политэкономии социализма” (отчасти он их изложил в “Критических заметках по политической экономии” и дискуссиях во время посещения советского Министерства промышленности в 1964), не любил “социалистический реализм” (называя его “застывшей формой”), не признавал ограничений на свободу выражения в искусстве, принятых в СССР и перекочевавших на Кубу, и, в конечном итоге, был недоволен “взаимовыгодными”

Проделав это, Галлинари ушел на работу, оставив ключи своему товарищу, который должен был менять катушки с записями песен.

Когда же через несколько часов он вернулся, ни флагов, ни проигрывателя уже не было, а в здании его ожидал разгневанный партийный секретарь, влепивший Галлинари строгий выговор. Потому что Гевара “может быть был троцкистом и авантюристом, но никак не коммунистом”, поэтому ИКП не имеет никакого права устраивать какие-то официальные мероприятия в его честь.

В общем и целом нечто подобное творилось по всей Италии, потому что основная задача ИКП в 60-е заключалась конечно не в осуществлении вооруженной революции, а в борьбе с “левым экстремизмом”, препятствующим реализации стратегии парламентского “итальянского пути к социализму”, принятой по наущению Пальмиро Тольятти в 1956 году. 

Уже в 70-х все эти "ультралевые" почитатели Че Гевары, вытесненные из ИКП, преобразуются в могучую "внепарламентскую левую", из которой затем вырастут десятки леворадикальных организаций, опрокинувших Италию в 1976-80 гг. в омут вялотекущей гражданской войны.

формами “интернациональной помощи”, практикуемыми соцлагерем, напоминающими неэквивалентный “империалистический” обмен, о чем не преминул сообщить в знаменитой Алжирской речи в феврале 1965.

Вероятно, наблюдая за развитием Кубинской революции, Гевара не захотел играть в “реальную политику” под крылом СССР и в 1962-63 гг. приступил к конкретной разработке плана общеконтинентальной партизанской войны с самим собою во главе.

С точки зрения ортодоксального марксизма-ленинизма проект этот перекликался с постулатами, приписываемыми демонизированному в сталинские годы троцкизму. Потому что Гевара, как и Троцкий, особо не верил в возможность изолированного выживания Кубинской революции под боком США и считал залогом ее спасения “экспорт” вооруженной борьбы против империализма в страны Латинской и Центральной Америки. 

И если в статье “Тактика и стратегия латиноамериканской революции” эта идея подавалась в завуалированном виде, то в “Послании к аргентинцам” (май 1962), о необходимости “расширения” революции на весь континент ради её выживания говорится прямо.

Учитывая так же, что в развитии своего наполеоновского латиноамериканского проекта Гевара был “всеяден”, - т.е. был далек от межфракционной борьбы и выражал готовность сотрудничать с любыми радикальными левыми, начиная от перуанского троцкиста Уго Бланко и боливийского маоиста Моисеса Гевары, заканчивая бразильскими революционными националистами и аргентинскими перонистами, - марксистско-ленинский официоз относился к Команданте весьма сдержанно. И если в период хрущевского “волюнтаризма” фигура Че Гевары еще как-то соотносилась с наступательной внешней политикой СССР, то в брежневскую эпоху “разрядки” идеи о “создании двух, трех, многих Вьетнамов” совершенно не отвечали задачам “международного коммунистического движения” во главе с Москвой. 

Китайцам Гевара не очень нравился тоже, но по иной причине: геваристская тактика “партизанского очага” слегка противоречила концепции “затяжной народной войны”, с которой китайцы в то время носились по всему миру, выдавая её за единственно-верное средство завоевания власти коммунистами. Стало быть, конфликт меж этими тактическими схемами мешал возвышению Пекина как нового центра мирового коммунистического движения, сохранившего в чистоте учение марксизма-ленинизма. 

Учитывая масштаб и влияние фигуры Эрнесто Гевары ни советские, ни китайские товарищи конечно напрямую не смели обвинять его ни в чем (это было бы “выстрелом в ногу”), и только лишь бескомпромиссный албанский лидер Энвер Ходжа на встрече с делегатами из Эквадора в 1968 не постеснялся сказать то, о чем китайцы и советские лишь ворковали в кулуарах: Че Гевара не марксист-ленинец, а мелкобуржуазный полуанархист, павший жертвой собственного авантюризма.

Однако исподволь (а некоторые, - вроде мощной Коммунистической Партии Бразилии, - и напрямую) просоветские/прокитайские партии таки проводили борьбу с вредным “культом Гевары”.

Интересный рассказ в своей книжке-интервью “Un contadino nella metropoli” (Крестьянин в городе) приводит ныне покойный Просперо Галлинари, один из боевиков итальянских “Красных Бригад”, да не просто боевиков, а тех немногих, кого принято называть “l’irriducibile” (непримиримые/несгибаемые). Т.е. тех, которые считались “нераскаявшимися”; отсидев 17 лет, в 1996 году он отбыл под домашний арест полным инвалидом из-за последствий полученного ранения в голову, но так и не был переведен в режим “полусвободы” (в итальянской пенитенциарной практике есть такая возможность после 25 лет заключения) из-за принципиального отказа от покаяния, померев в 2013 в статусе заключенного.

В 1968 году Просперо Галлинари был членом Молодежного Фронта просоветской еще Итальянской Компартии, крупнейшей коммунистической партии Западной Европы.

В честь первой годовщины гибели Эрнесто Че Гевары в 1968 этот Галлинари, будучи заведующим молодежной партийной секции в Реджио Эмилии, решил вывесить на фасаде городского офиса ИКП траурные флаги, вытащив дополнительно на балкон еще и проигрыватель с усилителем, который играл старые революционные песни.

Год назад ХАМАС вскрыли «Ящик Пандоры», спровоцировав ещё один виток арабо-израильского противостояния – уже давно иррационального и беспощадного, но все более кровавого. Самое печальное, что можно отметить в годовщину: точным оказался наш прогноз о большой крови. Ответ Израиля на атаку ХАМАС – оказался ассиметричным, уже по традиции этой бесконечной кровохлебки. В заложниках ситуации оказалось мирное население Газы, оно и расплачивалось за рейд 7 октября. По свежим данным системы здравоохранения Газы, погибло 42 000 человек, преимущественно женщины, дети и старики.

Искать правду в этой мутной столетней воде уже нет смысла, это классический межэтнический конфликт, в котором кровь порождает кровь, и так до бесконечности. Конфликт уже не может быть разрешен его сторонами, он может быть разрешен только волей третьей силы, которая принудит стороны к миру и позволит реализовать план 1947 года о создании двух государств. Но глобальная обстановка ничего подобного не сулит, вместо миротворческой воли – только воля воевать, подпитываемая глобальным ВПК. Так или иначе, 7 октября доказало, что все миротворческие усилия Палестины и Израиля – тщетны. Год назад были перечеркнуты все переговорные процессы последних десятилетий. Его лучшие успехи держались на выдающихся и волевых личностях – таких как Ясир Арафат, Шимон Перес. Им не чета «молодое» и бестолковое поколение хамасовцев (да и их недругов-сионистов), которое не оценило свои возможности и геополитическую обстановку, и праведным гневом кровной мести потащило Палестину в пекло новой бессмысленной войны, сделав Газу «живым щитом» и, кстати, уже поплатившись жизнью за свою недалекость. Вызов ХАМАС охотно подхватил коррупционер Нетаньяху, который большой войной нивелирует угрозу своего уголовного преследования, опираясь в Парламенте на растущую за счет конфликта популярность партии Ликуд.

Это всё без учета угрозы прямого конфликта с Ираном и очередной ливанской войны. О последней лучше скажут только исторические примеры. Вообще, каждый виток эскалации в борьбе за землю обетованную делал следующее поколение израильтян заложниками будущих войн и терроризма. "Шестидневная война" привела к образованию движения «Черный сентябрь», которое устроило теракт в Мюнхене на Олимпиаде-72 и совершило множество других актов прежде, чем стороны сели за стол переговоров. Первая ливанская война, в которой Израиль, как водится, давал ассиметричный ответ, обернулась в стратегическом плане только новой кровью: после разгрома Бейрута начало набирать силу новое движение - та самая «Хезболла», с которой Тель-Авив сегодня отправился сражаться в Третью ливанскую. Израиль по факту получает только кровь и боль, втягивая в это каждое следующее поколение, как свое, так и своих недругов. А так как арабской крови льется больше, их неиссякаемого чувства мести хватит на много израильских поколений.

Нынешний виток рано или поздно завершится очередными договоренностями и затишьем лет на 5-10. После чего подрастет новое поколение ныне 10-летних арабов и евреев, которые потеряли в очередном конфликте своих родителей, братьев и сестер, крышу над головой. И всё закрутиться по новой. Следует взять на заметку главное: стоит только втянуться в этнический конфликт и «веселье» на долгие десятилетия обеспечено. Подогревать этот Ад будет политический класс, у которого месть сплетется с сугубо корыстными мотивами. Стоит только начать.

@netlenkanet

Лишь очень незначительная часть самых одиозных бюрократов подверглась стихийной “люстрации” под нажимом толпы или юридическому преследованию (а кое-кто убежал в Индию и Великобританию); подавляющее большинство чиновников безо всяких проволочек выразили лояльность временному правительству, осудив “фашистский режим Хасины”, которому они служили почти 15 лет. 

Возникла новая проблема: если раньше чиновники соревновались друг с другом в эффективности вылизывания задов вышестоящим (ведь именно от этого зависило повышение), то теперь “пирамида власти” начала переворачиваться и толпы “низовых” бюрократов, считающих себя по каким-то причинам “обделенными” старым режимом, пошли на штурм господствующих высот, используя в качестве основного оружия доносы, обвинения в “прислуживании антинародному фашизму” и просто грубую силу. Естественно, вышестоящая бюрократия тоже в долгу не остаётся, отвечая своим нажимающим снизу коллегам тем же оружием.

Драки за кабинеты, бесконечные споры при распределении должностей, публичные протесты с требованиями повышения по службе превратились в обыденность. Апофеозом бюрократического цирка стала трехчасовая драка 10 сентября близ столичного Министерства государственного управления, когда большая группа низовых чиновников выразила недовольство назначениями 25 муниципальных магистратов, требуя от министерства пересмотра “неправильных” решений.

При таких раскладах ни о каком повышении эффективности и прозрачности работы госбюрократии не может быть и речи. Потому что, если при “фашистском режиме Хасины” эти коррумпированные и тупые служащие, пожирающие львиную часть бюджета нищей страны, делали хотя бы что-то, то теперь, увлеченные битвой внутри своей “пирамиды”, они не делают почти ничего. 

Государственное управление замедляется, а новое временное правительство во главе с добрым Мухаммадом Юнусом сделать с этим пока ничего не может. Ибо идеи радикального сокращения аппарата наталкиваются на экстраординарное сопротивление самой бюрократии на всех уровнях, а курс на массовые перестановки порождает хаос, которым пользуются отставные чиновники “старой школы”, требующие через инструмент “перевыдвижения” (есть и такой) вернуть себе старые должности.

Короче говоря, противоборство временного правительства с управленческой пирамидой государственной бюрократии пока что не даёт позитивных результатов. Выстроенная за долгие годы система, - воспроизводящая сама себя при любом режиме, - не сдаётся, а смелые попытки её реформирования наталкиваются на яростный отпор, доводя “революционные преобразования” до абсурда. 

Самое трагичное, что никакой внятной альтернативы системе государственного управления “июльская революция” так и не выдвинула, а упорные попытки “оздоровления” имеющейся системы потенциально могут привести к крушению самой этой “бюрократической пирамиды”. От чего пострадают совсем не бюрократы (за этих ребят волноваться не надо; при любом раскладе они не пропадут), а народ, который ожидал улучшений, а в итоге получил погрузившийся в состояние паралича цирк шапито.

В конечном итоге, есть высокая вероятность того, что пока что сохраняющее высокий кредит доверия временное правительство проиграет свою битву с могучей бюрократической системой и “новый Бангладеш” станет просто чуть приукрашенной версией “старого”, похоронив надежды народа на саму возможность кардинальных перемен. Как это например приключилось в Тунисе, где после краткого периода “демократической дестабилизации” старые управляющие круги эпохи свергнутого “арабской весной” Бен Али вернули в свои руки выпавшие было вожжи, фактически полностью восстановив систему власти, которая и породила приснопамятную “весну”.

#Бангладеш

Тем временем, надо глянуть, чё там творится в Бангладеш после “июльской революции”, которую я, в меру своих ограниченных способностей, обозревал (тэг #Бангладеш).

Наверное самым главным результатом является то, что Бангладеш (по крайней мере пока) не превратился в очередную пугалку, которой обычно трясут на всех углах дорогие и несменяемые начальники, расписывая безальтернативность своего правления и череду ужасов, которые обязательно накроют страну, если этих неповторимых руководителей убрать куда-нибудь с их важных постов. 

Однако пока Бангладеш не превращается во “вторую Сирию/Ливию/Украину”, хотя сопутствующих проблем, способных вызвать хаос, выше крыши: августовское наводнение нанесло колоссальный экономический ущерб, на шее страны тяжелым камнем висит проблема изгнанного из соседней Мьянмы миллиона мусульман-рохинджа, финансовая система дестабилизирована, наблюдается рост исламизма, соседняя Индия, обеспокоенная смещением “дружественной” тирании Шейх Хасины, активно нажимает на Бангладеш (напомню, что Бангладеш фактически является “анклавом” внутри Индии, поэтому имеет для последней важное геополитическое значение), раскачивая тему “защиты индуистских меньшинств” (тема классическая и ходовая)...

В общем, негатива много. Но есть еще один аспект, который не получает должного освещения, но при этом грозит похоронить саму идею революции еще раньше, чем это сделает империализм/исламизм/капитализм/буржуазия или какой другой враг любых кардинальных социально-политических преобразований.

Речь идет о воцарившимся внутри государственной бюрократии хаосе. Постреволюционный Бангладеш в этом плане даёт буквально эталонный пример “естественного” сопротивления государственной системы как таковой любым волюнтаристским попыткам её “улучшения”. Всем тем, кто сегодня грезит о революции, которая одним махом расправляется со “старым миром”, ворами, коррупционерами и рассевшимися на всех уровнях управления идиотами, следует глядеть на нынешний Бангладеш и делать соответствующие выводы.

Начать надо с того, что выстроенная за годы “многопартийной демократии” (в 1991 году в Бангладеш после многолетнего периода диктатур была восстановлена своеобразная “двухпартийная демократия”, в которой соревновались друг с другом за власть “Лига Авами” и Националистическая Партия) система государственного управления базировалась на принципах лоялизма.

Иными словами, продвижение вверх по иерархической лестнице зависело не от эффективности работы чиновника, а от его преданности правящему в данный момент политическому “клану”, от умения вовремя лизнуть сандалии вышестоящего начальника, каким бы глупым этот начальник не был. 

В эпоху господства “Лиги Авами” во главе с несравненной и мудрой Шейх Хасиной (т.е. с 2009 года), эта система комплектования госбюрократии достигла апогея. Ибо политическая верхушка, создавая подконтрольную социальную базу для увековечивания собственной власти, щедро платила преданным людям, не только награждая их должностями и неплохо оплачиваемыми титулами, но и раздувая сам госаппарат до невероятных размеров. Именно в этот период под предлогом “увеличения эффективности управления и социального обслуживания” внутри аппарата расплодились бесчисленные комитеты, секретариаты, совместные секретариаты, комиссариаты, магистратуры, подотделы и т.п. непонятные учреждения, в которых заседали граждане, хорошо умеющие размахивать партийными флагами и попугайски повторять лозунги незаменимых политических вождей.

Вся эта растущая как на дрожжах государственная братия на протяжении многих лет занималась только тем, что спихивала друг на друга рабочую нагрузку и перераспределяла ответственность, попутно стоически отбивая слабенькие попытки самого государства привнести в аппарат бóльшую эффективность.

После падения “Лиги Авами” эта свора придворных мужей конечно же никуда не делась.

Темы советской “реальной политики” на международном фронте, которая сразу же создала противоречия между Наркоматом иностранных дел (защищавшим стратегические интересы СССР как государства) и Коминтерном (защищавшим идею “мировой пролетарской революции”), я уж как-то касался, затронув случаи “тактического слива” Советами в начале 20-х персидских и турецких коммунистов, а так же поддержки литовских фашистов. 

А вот еще один интересный, хотя и не столь вопиющий кейс, Ирландия.

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/10/blog-post.html?m=1

Есть среди современных левых некоторая идеализация испанской Гражданской войны, навеянная советским и анархистским агитпропом, подсвечивающим исключительно “позитивные” стороны этого конфликта.

Тем не менее, испанская “гражданка” являлась войной индустриальной эпохи с участием современных профессиональных армий, со всеми её специфическими особенностями. В том числе, и с беспощадными и ужасающими “мясными штурмами”. Исполнителями которых чаще всего являлись добровольцы-интернационалисты, которых республиканское командование воспринимало как дешевый “расходный материал”, используя их в качестве “ударной силы” в своих часто не очень хорошо продуманных наступлениях. Именно с этим отношением, - а не с особым героизмом иностранных добровольцев, - связано то, что интернационалисты гибли в 3 раза чаще, чем собственно сами испанцы.

“Чемпионами” по участию в таких “мясных штурмах” в ходе Гражданской войны в Испании стали американцы. Умудрившиеся всего лишь за год потерять убитыми, ранеными и пленными почти что две трети личного состава.

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/09/blog-post_29.html?m=1

Боливия. Колокол гражданской войны. Биение сентябрьское.
 
Все латиноамериканские новости меркнут на фоне того, что сейчас происходит в Боливии. А страна тем временем уверенной поступью входит в состояние гражданской войны. Еще нет термина гибридная гражданская война, но, мне кажется, Боливия дает все основания для его введения и использования. Происходящее в Боливии – это симптом, насколько прогнил и внутренне изжил себя «левый поворот» в Латинской Америке. Качественного скачка в нем не произошло, а топтание на месте приводит к таким кризисам как боливийский.

Некогда спокойная и благополучная Боливия рискует стать полем настоящих гражданских столкновений. Большинство общественных организаций, Национальная ассамблея, да и само общество - все поделены пополам – на сторонников Арсе и сторонников Моралеса.
 
С 17 сентября Эво Моралес и его сторонники прошли маршем 187 километров до столичного Ла-Паса, добралось до столицы и выдвинуло ультиматум – отправить в отставку всех министров правительства и в течение 24-х часов выполнить 16 требований, а их широта такая, что это значит фактически переформатировать экономику и страну. То есть их выполнение априори невозможно.

Главная цель марша – добиться выдвижения кандидатуры Моралеса на президентских выборах 2025 года. Правительство Луиса Арсе, который был министром экономики при Моралесе, испытало огромное психологическое давление. И это давление подолжает оказываться. Недавно Моралес заявил, что половина министров уже бежала из страны. Моралес хочет посеять панику в правительстве, и его стратегия понятна.

Отчасти это попытка повторения госпереворота, совершенного против самого Эво Моралеса. Тогда Моралес подписал согласие на добровольный уход, а его место заняла второй вице-спикер Сената Жанин Аньес. Сейчас на место временного президента прочат нынешнего спикера Сената. Пока правительство Арсе держится, но грядет бессрочная тотальная забастовка с перекрытием дорог по всей стране. А это парализует экономику страны.

Моралес рвется к власти. И это рвение разрывает страну пополам.

#Боливия

@pyatakov_LA – взгляд за горизонт событий

Что как бы сигнализирует о том, что весь авторитет, набранный в ходе “народной борьбы” 2022 партия растеряла.

Посмотрим, кто окажется прав, но пока единственным позитивным результатом выборов является то, что нынешнего президента Ранила Викрамасингхе, который после бегства предыдущего ловко перехватил упавшую власть (он тогда был премьер-министром), параллельно купировав продолжавшиеся волнения чредой полицейских мер и громких обещаний, народ совершенно “прокатил”, отдав ему всего 17% голосов. Стать “ланкийским Токаевым’ Ранилу не удалось.

Тем временем на шри-ланкийских выборах президентом был избран Анура Кумара Диссанаяке, член Джанатха Вимукти Перамуна (Народно-освободительного Фронта) и лидер коалиции Национальная народная власть (NPP). Электоральный успех Диссанаяке феноменален, ибо в предковидный 2019 год этот “кандидат от народа” получил чуть более 3% голосов, а теперь завоевал сразу 42%.

Про ДВП я писал несколько раз. Если вкратце, изначально это было леворадикальное движение, отстаивающее “марксизм-ленинизм с ланкийской спецификой”, отличившееся двумя вооруженными восстаниями (в 1971 и 1987-91) и странным противостоянием индийской “гуманитарной интервенции” на остров. Однако после разгрома и восстановления в 1994 году, взявший курс на превращение в парламентскую партию ДВП последовательно ослаблял левую риторику, параллельно усиливая и до этого достаточно мощный “патриотический сингальский” дискурс, принципиально поддерживая правительство в борьбе с тамильскими сепаратистами из “Тигров освобождения Тамил Илама”. 

В общем и целом, устав играть роль “младшего партнера” в бесчисленном количестве пестрых политических коалиций, в 2019 ДВП сформировал наконец собственный электоральный альянс NPP, куда вошли 25 других мелких левых и окололевых (прогрессивных) организаций. Альянс этот не марксистский, а скорее левопопулистский: с отстаиванием тех ошметков “социального государства” (образование, общественный транспорт и медицина за госсчет), которые еще остались в “социалистической” Шри-Ланке (а по конституции Ланка - социалистическая республика), с непонятной моделью “рыночной экономики, регулируемой государством в пользу народных секторов”, с проклятиями по адресу МВФ, наложившего тяжёлую д(л)ань на остров, испытавший дефолт в 2022, с модной критикой “традиционного истеблишмента” и “проворовавшихся элит”. 

Громкие, но очень обтекаемые лозунги и обещания скорых радикальных реформ позволили Диссанаяке завоевать столь впечатляющий “кредит доверия” у уставшего от бесконечного экономического кризиса населения, которое больше не верит в окопавшихся в верхах политических “отцов народа”. А умиротворительная риторика в отношении бизнеса и иностранных инвесторов (в которых Ланка действительно остро нуждается; из-за этого ДВП даже приглушил своё извечное неприятие “индийского гегемонизма”) свели на нет сопротивление т.н. “крупной, средней и мелкой буржуазии”, которую конечно “традиционный истеблишмент” всячески запугивал приходом к власти “марксистов”. Пугаться не надо: никого эти “марксисты” экспроприировать не будут, “классовой гражданской войны” вроде тоже начинать не собираются, передавать власть “советам” не намерены. 

Веры в то, что Диссанаяке, поменяв “плохих” людей (старых коррупционеров, негодяев и жуликов) в правительстве на “хороших”, волшебным образом спасет обанкротившуюся страну, откровенно говоря, нет никакой. Левый популизм (построение “социально-ориентированного капитализма”) в последние лет 10 особенно хорошо нигде не работал, а уж когда дело касается стран отсталых и нищих - он и не может сработать в принципе.

Не верят в способности ДВП и его левые ланкийские оппоненты. Троцкисты понятно, голосят о “псевдолевых марионетках капитала”, хитро выдвинутых старыми элитами чтобы погасить волнения пролетариата; громкие обещания Дессанаяке - это ложь, и скоро все это поймут. Но примерно то же самое, - что ДВП это “карманная партия богачей”, не имеющая плана выхода из экономического кризиса, альтернативного тому, что навязывает МВФ, и не желающая менять саму систему зависимого ланкийского капитализма, - говорит и Премакумар Гунаратнам, лидер “Передовой Социалистической Партии”, отколовшейся от ДВП в 2012 из-за несогласия с “предательством социалистических идеалов” и ростом сингальского шовинизма, чьи активисты сыграли весьма важную роль в подстегивании бунта 2022, закончившегося изгнанием многолетнего президента Готабая Раджапакса. ПСП, кстати, тоже двинули кандидата от собственной электоральной коалиции, Нувана Бопажа, который набрал микроскопические 0.08% голосов.

👆Вообще, этот почтенный аятолла Махмуд Талегани являлся ярким воплощением радикального “исламского социализма”, который в иранском случае больше известен по трудам раскрученного Али Шариати, хотя религиозно-социалистическая мысль среди персов-шиитов развивалась аж с 40-х годов, - со времен “Движения богобоязненных социалистов” Мохаммада Нахшаба, который первым на иранской земле “синтезировал” исламский взгляд на общество с достаточно радикальными требованиями социального равенства, демократии и справедливости.

В дальнейшем развитие “религиозно-социалистической” тенденции приведет к рождению в 1965 году знаменитых “Муджахедов иранского народа”, революционной левоисламской организации, поставившей в качестве целей борьбу с реакционным шахским режимом и построение бесклассового демократического общества. Собственно, - как говорят, - именно благодаря общению Талегани с “левыми мусульманами” в шахских тюрьмах (он в ту золотую эпоху часто сидел за свои крамольные проповеди), крен почтенного аятоллы в сторону социализма приобрел необратимый характер. 

В свою очередь, суждения Талегани и Али Шариати о коллективной собственности и коллективном управлении, о “постоянном джихаде” (джихад-е мостамер) против деспотизма и угнетения любого рода (в том числе - и деспотизма духовенства), о “вооруженной революционной партии” (хезб-е энкелаби-е моджахаз) укрепили идейную базу самих “Муджахедов”, которые, немногим после Исламской революции 1979, восстали против режима “велайет-е факих” имама Хомейни, который, якобы, вместо демократии и справедливости установил диктатуру реакционных улемов.

Сам Талегани до неизбежного столкновения своих “духовных чад” (а он действительно выступал неким посредником между идейно близкими “Муджахедами” и Революционным советом во главе с аятоллой Хомейни) и новой теократической диктатурой не дожил - он внезапно умер в сентябре 1979 года. Успев, правда, попасть в опалу Хомейни за счет своих дерзких проповедей против “возвращения к деспотизму” под исламскими лозунгами.

Но в целом, фигура аятоллы Талегани осталась в “официальном пантеоне” Исламской революции (в отличие от Али Шариати, объявленного “эклектиком”), а его “квази-социалистические” суждения о собственности и защите угнетенных в дальнейшем, - уже после разгрома “левоисламской” оппозиции, - дали импульс развитию т.н. “реформаторского” течения Исламской революции.

🇮🇷🇷🇺Аятолла Махмуд Талегани: «Землю — крестьянам, фабрики — рабочим, власть — Советам»

«Основные принципы, касающиеся прав собственности, побуждают Талегани сформулировать основные правила - в том числе о том, что земля и природные ресурсы не могут принадлежать никому, как отдельным лицам, так и отдельным группам населения. Только попечители мусульман (имам/вали уль-амр), которые обязуются заботиться об общественном благосостоянии, имеют право распоряжаться землей и ее ресурсами (Haneef, 1995).
<...>
Талегани считает, что ограничение прав собственности на природные ресурсы играет очень важную роль в достижении экономической справедливости. Если начать действовать таким образом, то экономические проблемы значительно сократятся. В этом контексте Талегани решительно осуждает капитализм и капиталистическую систему. Талегани считает, что вся земля и природные ресурсы должны находиться в общественной собственности, а правительство должно распределять их между людьми в зависимости от их желания работать и в соответствии с их потребностями. Таким образом, труд и потребности являются основой для определения права собственности, и точно так же они являются основой для распределения благ. Абсолютная собственность распространяется только на продукт труда.

Другими словами, человек имеет права только плоды своего труда и производства, а не на его средства. Кроме того, потребности также рассматриваются как главная основа для перераспределения и в этом случае государство отвечает за удовлетворение потребностей населения.»

Источник: Hamzani, A. I., & Khasanah, N. (2023). Sayyid Mahmud Taleghani's Economic Thinking Contribution To The Development of The Contemporary Islamic Economy. Islamic Banking: Jurnal Pemikiran dan Pengembangan Perbankan Syariah, 8(2), 239-256.

«Талегани предлагал создать по всему Ирану советы, в которых граждане будут защищать свои интересы. Первичным звеном были бы сельские советы, а последним - верховный совет.»

Источник: Vladimir, K. (2023). SYNTHESIS OF SHIISM AND SOCIALISM IN THE POLITICAL LIFE OF IRAN BEFORE AND AFTER THE 1979 ISLAMIC REVOLUTION. Russia and the moslem world, (2 (320)), 78-93.

🎞На видео сам Аятолла Махмуд Талегани.

@mad_mullah

Финальный штрих в этом моём "эфиопском марафоне". Сказ об том, как левые организовали вооруженное сопротивление левому правительству и чем все это закончилось.

https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/09/blog-post_20.html?m=1

Поучительная глава о любимой многими "борьбе с оппортунизмом", которая в условиях Эфиопии увенчалась логическим финалом в виде установления самодержавной диктатуры товарища Менгысту Хайле Мариама, ловко прикрытой подобающим марксизму-ленинизму политическим фасадом в виде фиктивной Рабочей Партии.

https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/09/blog-post_19.html?m=1

Разгром Всеэфиопского Социалистического Движения. Длинная статья, - или как это модно сейчас говорить, лонгрид, - посвященная физическому уничтожению "военным революционным правительством" своих бывших гражданских союзников из MEISON, а так же той роли, которую во всей этой трагической катастрофе сыграл поворот Эфиопии в сторону Советского Союза. Кто любит китайско-албанские разговорчики о "социал-империалистической" природе СССР, держите - это оно и есть.

https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/09/blog-post_18.html?m=1

Второй этап террора. Как можно наверное догадаться, речь о продолжении беспощадной борьбы военного правительства с "анархистами и реакционерами".

https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/09/blog-post_84.html?m=1

Первая фаза террора. Собственно, об том, как в Эфиопии в 1976 году начался знаменитый и уникальный в своём роде "красный террор", уступавший своему советскому аналогу лишь чуть меньшим масштабом.

https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/09/blog-post_17.html?m=1

Про углубление раскола между эфиопскими левыми, требующими народной демократии и левыми, "критически поддерживающими" военную хунту.

https://sorok40sorok.blogspot.com/2024/09/blog-post_16.html?m=1