Император и патриарх
Вскоре после освобождения Константинополя от латинян Михаил Палеолог, бывший формально лишь соправителем малолетнего законного императора Иоанна IV Ласкариса, был коронован в соборе Св. Софии (15 авг. 1261). Хотя ранее Палеолог давал клятву никак не вредить отроку, 25 дек. 1261 г. (в день Рождества) он приказал ослепить Ласкариса и заточить его. Узнав об этом, Арсений Авториан, патр. Константинопольский (согласно официальному сайту Элладской Церкви, там почитается как святитель; в нашем календаре его нет) отлучил Михаила Палеолога от Церкви.
Георгий Пахимер довольно подробно описывает дальнейшую историю попыток Михаила добиться снятия отлучения. А я подумал: насколько же описанные у Пахимера события зрелищны — в хорошем смысле «кинематографичны». Их художественный и символический потенциал ничуть не меньше, чем у истории о свт. Амвросии и имп. Феодосии. А коленпреклоненный император, без короны публично вымаливающий прощение у патриарха — это, конечно, не хождение в Каноссу, но нечто близкое.
Но, увы, византийской истории категорически не везёт с репрезентацией.
* * *
«Царь <...>, не видя ни основания к своему оправданию, ни дерзости отвергнуть суд, он в этих затруднительных обстоятельствах обратился к посредникам, — людям духовным и близким к патриарху, с усердною мольбою: снять с просителя те узы и предписать кающемуся какое угодно врачевство: он готов был исполнить все, что ни повелит ему патриарх; сделанное же раз уже невозвратимо.
Явившись к патриарху, они изложили пред ним и речи царя, и многое от себя в его пользу; но патриарх не внял их прошению и даже не хотел его слышать. “Я пустил за пазуху голубя, — сказал он, — а этот голубь превратился в змею и смертельно уязвил меня”. <...>. Кроме того, патриарх говорил и многое другое в этом роде, давая знать, что ни в каком случае не снимет отлучения с царя, хотя бы угрожали ему ужасными бедствиями, даже самою смертью. Возвратившись назад и объявив волю патриарха, посланные повергли царя еще в большую безвыходность.
Тогда он, подумав, что личное ходатайство, бывает, по пословице, вернейшим противоядием (так повествуется в басне о Горгоне), решился идти сам и, с чувством раскаяния, просить себе разрешения. Много раз являлся он к патриарху и, когда просил его для исцеления язвы назначить врачевство, тот действительно требовал употребления врачевства, только не прямо, а прикровенно и неопределенно. Один хотел узнать ясно, что ему сделать, чтобы выполнить его требование; а другой опять говорил неопределенно: “Употреби врачевство,– и я приму тебя”. Но после того как царь многократно просил врачевства, а патриарх не высказывался ясно,– первый сказал ему: “Да кто знает, согласишься ли ты принять меня, если я сделаю и больше?” На это патриарх отвечал: великие грехи требуют и великого врачевания. А царь, желая проникнуть в его мысль сказал: “Что же? Не велишь ли мне отказаться от царства?” и – говоря это, для дознания его мыслей, хотел снять с себя меч и подать его патриарху. Когда же патриарх быстро протянул руку, как бы взять подаваемое, а меч еще не совсем отвязан был от бедра, – царь тотчас запел палинодию и стал укорять св. отца, говоря, что он покушается на его жизнь, если хочет этого. После сего снял он со своей головы калиптру и, не стесняясь присутствием многих, видевших это, упал к ногам патриарха. Но патриарх с гневом отверг его, не замечая, как крепко обнимал он его колена. Так-то робко преступление! Так почтенна добродетель! Когда же царь с усильною мольбою последовал за патриархом и вынуждал у него прощение, последний, вошедши в свою келию, тотчас затворил за собою двери пред самым его лицом и отпустил его ни с чем.
Много раз принимаясь за такие попытки, много делая и терпя, но без успеха, царь, наконец, пришел в сильный гнев и, пред многими обвиняя патриарха в жестокости, выставлял на вид, будто он велит ему оставить государственные дела, не собирать податей, не требовать пошлин, не принимать никакого участия в судопроизводстве, вообще – сложить с себя всякую власть».
Георгий Пахимер. История, 3.19. СПб., 1862. Т. 1. С. 193-195