Продолжение предыдущего поста.
18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ МИНКИНЫМ АЛЕКСАНДРОМ ВИКТОРОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА МИНКИНА АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВИЧА
Сильнее всего тогда, в 1964-м, в душу врезались эти холода (которые, чем выше, тем становятся холоднее), этот серый дым, который тебя уведёт...
Тогда, в прошлой жизни, я не обратил внимания, что зонги Брехта перевёл Борис Слуцкий — самый сильный, самый жёсткий поэт Великой войны. Да и откуда было знать? Кое-что, конечно, ходило в самиздате, но вышло на свободу только в 1988-м, посмертно... Слуцкий не дожил до публикации сотен своих стихов, а дожил бы — не понял бы, даже если бы книжку принесли ему в сумасшедший дом. (Слышите «бы-бы-бы»? — это барабаны судьбы.)
Дело в том, что бедняка
Может доконать любой пустяк.
И он отшвырнёт от себя
Невыносимую жизнь.
...Прошло 60, где ж мы теперь? Жизнь опять невыносима (о, не для всех!). Она, кажется, ещё более несправедлива (увы, не все это понимают). Она ещё более жестока (неужели кто-то этого не видит?)
Теперь у нас саунд-драма, жизнь под музыку. Жизнь под музыкой. Под ежедневным маршем Шопена. Нет? Прощание славянки? — тоже нет? Ладно, считайте, что марш Шопена это аллегорическая аллюзия пополам с гиперболой — вам ведь и так нелегко.
О вы, несчастные!
Застигнутый врасплох кричит, а вы молчите?
Насильник ходит меж вами и выбирает жертву,
А вы говорите:
Он пощадит нас, потому что мы покорны.
Что это за город? Что вы за люди?
Если городом правят несправедливо — он должен восстать.
А если он не восстаёт — пусть погибнет в огне
Ещё до наступления ночи.
...Они уже не отвечают.
Стоят, куда их поставят.
Велишь уйти — немедленно уходят!
Их не задеть ничем. И только запах пищи
Их заставляет приподнять глаза.
На прощание ещё один зонг Брехта/Слуцкого, который был так спет той Таганкой, что звучит до сих пор — без микрофонов, динамиков, сам, оттуда, сверху — из холодов.
Песня о Дне Святого Никогда
Каждый, кто качался в колыбели,
Знает, что ему тихонько пели.
И навек запомнил он,
Что бедняк взойдет на трон.
Это будет в день святого Никогда.
В день святого Никогда
Сядет бедный человек на трон.
В этот день берут за глотку зло,
В этот день всем добрым повезло,
А хозяин и батрак
Вместе шествуют в кабак.
В день святого Никогда
Тощий пьет у жирного в гостях.
Речка свои воды катит вспять.
Все добры. Про злобных не слыхать.
В этот день все отдыхают
И никто не понукает.
В день святого Никогда —
Вся земля как рай благоухает.
Мы уже не в силах больше ждать.
Потому-то и должны нам дать,
Людям тяжкого труда,
День святого Никогда,
День святого Никогда —
День, когда мы будем отдыхать!
Брехт начал писать «Доброго человека» в 1930-м, а кончил в 1941-м. Германия всё быстрее летела к смерти и губила всё вокруг.
Та «правда жизни», что ты писал вчера, сегодня оказывается сладковатой водянистой манной кашей. Приходится переделывать.
(Фотографию финала опубликую чуть позже.)
18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ МИНКИНЫМ АЛЕКСАНДРОМ ВИКТОРОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА МИНКИНА АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВИЧА
Сильнее всего тогда, в 1964-м, в душу врезались эти холода (которые, чем выше, тем становятся холоднее), этот серый дым, который тебя уведёт...
Тогда, в прошлой жизни, я не обратил внимания, что зонги Брехта перевёл Борис Слуцкий — самый сильный, самый жёсткий поэт Великой войны. Да и откуда было знать? Кое-что, конечно, ходило в самиздате, но вышло на свободу только в 1988-м, посмертно... Слуцкий не дожил до публикации сотен своих стихов, а дожил бы — не понял бы, даже если бы книжку принесли ему в сумасшедший дом. (Слышите «бы-бы-бы»? — это барабаны судьбы.)
Дело в том, что бедняка
Может доконать любой пустяк.
И он отшвырнёт от себя
Невыносимую жизнь.
...Прошло 60, где ж мы теперь? Жизнь опять невыносима (о, не для всех!). Она, кажется, ещё более несправедлива (увы, не все это понимают). Она ещё более жестока (неужели кто-то этого не видит?)
Теперь у нас саунд-драма, жизнь под музыку. Жизнь под музыкой. Под ежедневным маршем Шопена. Нет? Прощание славянки? — тоже нет? Ладно, считайте, что марш Шопена это аллегорическая аллюзия пополам с гиперболой — вам ведь и так нелегко.
О вы, несчастные!
Застигнутый врасплох кричит, а вы молчите?
Насильник ходит меж вами и выбирает жертву,
А вы говорите:
Он пощадит нас, потому что мы покорны.
Что это за город? Что вы за люди?
Если городом правят несправедливо — он должен восстать.
А если он не восстаёт — пусть погибнет в огне
Ещё до наступления ночи.
...Они уже не отвечают.
Стоят, куда их поставят.
Велишь уйти — немедленно уходят!
Их не задеть ничем. И только запах пищи
Их заставляет приподнять глаза.
На прощание ещё один зонг Брехта/Слуцкого, который был так спет той Таганкой, что звучит до сих пор — без микрофонов, динамиков, сам, оттуда, сверху — из холодов.
Песня о Дне Святого Никогда
Каждый, кто качался в колыбели,
Знает, что ему тихонько пели.
И навек запомнил он,
Что бедняк взойдет на трон.
Это будет в день святого Никогда.
В день святого Никогда
Сядет бедный человек на трон.
В этот день берут за глотку зло,
В этот день всем добрым повезло,
А хозяин и батрак
Вместе шествуют в кабак.
В день святого Никогда
Тощий пьет у жирного в гостях.
Речка свои воды катит вспять.
Все добры. Про злобных не слыхать.
В этот день все отдыхают
И никто не понукает.
В день святого Никогда —
Вся земля как рай благоухает.
Мы уже не в силах больше ждать.
Потому-то и должны нам дать,
Людям тяжкого труда,
День святого Никогда,
День святого Никогда —
День, когда мы будем отдыхать!
Брехт начал писать «Доброго человека» в 1930-м, а кончил в 1941-м. Германия всё быстрее летела к смерти и губила всё вокруг.
Та «правда жизни», что ты писал вчера, сегодня оказывается сладковатой водянистой манной кашей. Приходится переделывать.
(Фотографию финала опубликую чуть позже.)
