Сабиров Амир

У этой усталости сосенной,
торчащей, как пики забора,
смотрел на тебя в Подмосковном
расеянном, свежем лесу,
держась то ли за руку, то ли
за дом, за счастливую кровлю,
не веря себе, не развидя
того, что вплотную лежит —
твоё светоносное имя.

Есть срок, есть закат соболиный,
придуманный будто бы наспех —
глядят на тугие осины
глаза, осиянные мглой
и белой нескрытой тоской.

Спускается осень в курилку,
я помню, как ты целовала
меня перед выездом утром,
а сна трехсекундного — мало;
размыта дорога безлюдная.

2024

В этот год случилось многое.
Случилась первая книга стихов и даст Бог не последняя.

Случились знакомства с товарищами-поэтами, художниками, авторами, которые мне близки и которым не всё равно.

Случились два отпуска и пару увольнительных на несколько дней.
Я побывал под Белгородом, но по ряду причин не остался надолго, хотя готовился, что выйду уже в следующем году.
Во мне снова случилась Россия и любовь к своей стране, хотя после ряда ситуаций моральный дух перебивало напрочь.
Не судите строго, я живой человек.

И каждое поворотное событие —
" удар, как великий дар ", как пел Александр Николаевич.

Спасибо большое читателям этого канала, что своим количеством и поддержкой держите в определенном тонусе, не давая писать в стол. Да и вообще — не давая забыться.
Хочу, чтобы в следующем году меньше погибало русских людей на всех четырёх сторонах света.
Даст Бог вывезем.

С новым годом, родные люди.

Амиру Сабирову

"твое", "мое" – к чему перетирать
лихое время в сколотую стружку,
я не желал кому-то умирать,
но и убить теперь уже не струшу,

поскольку долг превыше нежных чувств,
заветных догм и их предначертаний,
я воевать не шибко и хочу,
но не сбегу от боевых заданий,

моя стезя – коль нужно, джазу дам,
насыплю, затопчу или срисую,
я не злодей, но рядовой солдат
и Господа не поминаю всуе,

живу еще взрослеющим умом
и то пишу, что ежеденно вижу,
я ворочусь когда-нибудь домой
и обо мне хорошее напишут…

Одно из любимых, пожалуй.


День победы.

Я полон гулов детства моего,
Народа бесшабашного и злого,
Орущего прекрасно-бестолково,
О, пьяного народа торжество!

Безногие мордатые орлы,
На пьедесталах, бюстов вдруг ансамбли!
Летящие за водкой (им до баб ли!)
Подшипники визжат как кандалы...

Теперь вас нет. Смирились под землей,
Но я, ваш младший современник дикий,
Вам подношу кровавые гвоздики,
С упавшими: слезинкой и соплей...

Горбатые дымы уходят вертикалью,
мы пасынки смурного духовенства,
проплешиной зимы и рваной ранью,
отпущенной немного отогреться
на век вперед, уснув на три часа,
встаешь, поправив ручкой небеса
и растворяя взглядом щель бетона,
так вот он я — лежу перед тобой,
не проронив ни слова.

Так горло драло, что не зареветь;
останешься, да помирать придётся,
другому не давая умереть
на глубине донецкого колодца.
Тепло, окутав мягко, соскребёт,
как перочинным лезвием, одежду,
а пальцы — этих линий переплёт —
забыли как притрагиваться между.
И гончий дым, и время, и зима,
и пряди крон немеют, как колонна,
которая, отъехав с блокпоста,
останется безопытна, бескровна:
хватило бы креста.

2024

Медяки загремят по стаканам,
потолпится народ и уйдет,
И мулла на сухие ладони
свои смотрит, читая дуа,
а родня сходит вниз по ступеням,
исчезает в пролёте двора.
Кареглазой синицей отпето,
сохнет утро на пыльном плече,
был июнь, толстокожее лето,
я тогда у казармы тайком
корешей угощал огоньком.
И готовился к первой отправке.
А мулла смуглолицый, почтенный,
первым вывел лицо твое к Богу,
и на собранное содоха
он уехал под вечер до дому.
Я пинал этот чёрный июнь
и в плацкарте пил с проводниками,
узнавая, как часто солдаты,
с ними пьют, и вдогонку стихами
разукрашивал выцветший тюль
и смотрел на стекло между нами.

2024

Я исповедывался, глядя в окоём,
заложенный полетами гнилыми,
окна, где вышкаблены позывные
и города попавшимся углём

разбросанные Богом по стране;
нам остается — заново родиться,
когда мироточат на стенах лица,
дрожащие, как воздух в феврале.

А над донецкой степью рой идёт,
вороны кружат паводком у солнца,
которое сквозь зимнесвод проснётся;
и встанет снова горлу поперёк,

и террикона дым за тентом поднятым,
и штурмовик в броне, словно в исподнем;
в лесу горит, теряясь, уголёк.

2024

Продолжаю публиковать на бусти то, что в медиа-сфере показывать не хочется.
Подписываясь, вы меня поддерживаете.

https://boosty.to/sabirovamir/posts/fb9c5179-6fbf-445d-9016-c99330417d8d?share=post_link

Нет, ну, Дюжев в мультикаме с ик-шевроном это что-то новое.

Замоленные хаты, глохнет день,
сквозь кроны пропуская пар дремучий;
я выжил, потому что выпал случай,
так приданное счастье не разлей.

Там ров на рве, где небо отвело,
где лесополки в степи превращались —
по котелкам разлитый суп со щами,
и осенью хранимое тепло

остались в белых стенах на крови,
в накрытых окнах пуховой периной,
остался мир, который не любимый,
но выживший благодаря любви.

2024

Короче, внезапно понял, что выхожу из пубертатного возраста.
Пора бы, а то уже 3й год на службе гудит.
Всему свое время, или как там?

На улице Успенского дурдом,
который огибал я ежедневно,
пока шел в школу. Оказалось, в нём
моя любовь лежала внутривенно,

теряясь, когда в поисках палат
шатались недобитыши смурные,
меня туда не взяли, говорят,
поэты нам нужны еще живые.

Похожий сюр Добрынинского склада,
но честность, неприкаянность притом.
Миров стезя, исповедальность гада
на небе, изрешёченным стеклом.

Там не прошел, туда не взяли, правда,
туда вот взяли на полставки лишь,
когда сгниет чернеющая рада,
мне без вариантов: карьерюга — мышь,

предатель — пидор, казнокрад — убийца,
фальшьмётчику расстрел или тюрьма.
Когда наступит время возвратиться,
я не уверен, что сойду с ума.

2024

Мой город, я помню твои церребральные руки,
парные теплушки, подъезды и бары,
ширяя тоску, полубедность и мрамор осенних,
заплёванных тротуаров,

проносишься мимо ларьков, что крышуют казахи-тимуровцы,
— почему-то с казахами тёрки всегда на ура —
быстро гаснут черметные, в ворот попавшие улицы,
и тоскуешь, что раньше здесь крышей была татарва.

Ты меня хоронил уже трижды, обнимая при встрече, как сына,
разливая по рюмкам коньяк, омывал подоконник,
патриот в это время — увы — без генсека, алтына —
и почти уголовник.

2024

Удивительное здесь.
Я как-то раз решился на смелый, сказочный поступок – полететь в Алтайские горы на выходные. Для парня с Донбасса это прям даже мечтой быть не может, так далеко, что невозможно. Это я к чему. Там по Чуйскому тракту все тот же добрый друг Сергей Шилов из «УАЗ на Донбасс» показал мне места стоянки древних людей. По одной из теорий именно в тех местах выжили люди во время Ледникового периода. И там же, соответственно, оставили следы своего пребывания – наскальную живопись. Я ж такое только по телевизору видел. Тут коней пасут, тут на колесницах катят, в другом месте женщина рожает и из нее уже ребенок появляется. Дико круто, дико потрясающе. Ходил и ходил, смотрел и смотрел и не мог оторваться.
Так вот. Столкнулся с ощущением в последние годы, что с таким же интересом рассматриваю современную «наскальную живопись», которую ребята и девчонки не то что со всей страны, со всего мира оставляют по пути на смерть. Или по пути к жизни. Через тернии к звездам, так сказать. Или через войну и смерть к Любви и рождению.
И надписи, автографы, придурковатые, на первый взгляд, картинки сразу несут в себе другую энергию. Другой смысл. Вы только посмотрите на фото. Через эту «солдатскую остановку», где пережидают воины, которая до войны и остановкой то не была, прошло пол-России и нормальный такой кусок мировой карты. А сколько еще пройдет. Они тут, весь мир тут. Не только за них сражаются жители разных стран. За нас тоже. Вон, кто-то из Алжира приехал.
Родня, одним словом.
У нас в «Родне», кстати, которая в составе Интернациональной бригады «Пятнашка», уже своя маленькая «Пятнашка» получается. Узбек и таджик, Русский и молдаванин, уроженец Нью-Йорка (нормального, а не выдуманного) и уроженец Гаваны, венгр и донбассовец, татарин и еще много кого. Со всей России.
Удивительное здесь уже. Руку протяни.

Р.А.

В премию " Слово" дальше не прошел.
Остальным — блага, ребят.
Состав сильный. Очень.
https://vk.com/wall-226594409_1251

Помню, свое первое посещение хосписа в тринадцать лет. Мы с группой театральной выезжали в костюмах потанцевать с пенсионерами, которых оставили помирать свои дети. В общем это не преувеличение, а вполне собранный из первых уст факт.
И каждая бабушка, с которой танцевал, говорила, что ее бросили. Возможно, это что-то из безумия. Но я всегда уважал и ценил этих бабушек. Им было хорошо, когда с ними танцевал вальс и уделял внимание щекастый мальчик. А потом вечером плакал.

Я всегда люблю слушать стариков.
За чем-то, возможно, мёртвым всегда может вскрыться одна деталь, описывающая и характер человека, и какие-то струны души.
За общим разговором все прячется.
Но бывают уникальные, конечно, живые.
Дай Бог всем здоровья.

Интересно, ведь это не было нормой для людей, рожденных в советском союзе, когда столько наркоты и убитых распадом семей вокруг?

В глубоком детстве я дрался с одними и теми же людьми. Собрать весь двор, и за редким исключением родители так или иначе оказывали на детей неблагоприятное влияние.
Мы бодались, боролись с одним толстым парнем, у которого не было семьи. В один момент его маму повязали за связи с наркотиками. Вообще внезапно — только сейчас осознаю — что моя жизнь так или иначе проходила мимо наркотрафиков омских.
И в школе толкали, и закладки эти бесконечные. Я этого боялся, потому что в тюрьме сидеть не хотелось.
И в один момент мы стали с тем парнем общаться нормально.
Я сидел на качельках ночью, смотрел на его панельку.
Какая красота, думаю, что во дворе я уже со всеми передрался, и все выросли.