Как вам фраза писателя? Ведь голову сломаешь, пытаясь понять. Да, пояснил, что первый же удар пишущей машинки «выключает мозги». Пояснил, но про ручку-то не объяснил. Кстати, писателем себя не называл, только автором. А в чем разница – молчал. И в Союз писателей, «террариум сподвижников», куда его десятилетиями, с 1959 года, последовательно звали (по его словам - «вербовали») Щипачев, Соболев, Бондарев, Симонов, Наровчатов, даже друг Карпов, даже зам зав ЦК партии Поликарпов, так и не вступил. «Я что, писать лучше стану?» – спрашивал.
Ему выкладывали, выпучивали: будет поликлиника, дома творчества, ссуды, пайки, зарубежные поездки, талоны на автомобиль, даже «место почетное» на кладбище. А он лишь отплевывался: «всё это – ненужная и корыстная суета».
Странный, очень странный был человек. Не гордился в 90-х годах, как другие, репрессированными родственниками: арестом отца, да и дядей, эмигрировавшем в 1920-х. Сына от первой жены своей, Александра, переименовал в 17 лет в Ивана, поскольку того изначально записали на фамилию как раз жены – Суворовым. Неудобно же перед людьми – Александр Суворов! Мог, витая в эмпиреях, не заплатить в магазине за кефир и хлеб и долго извиняться перед кассиршей, догнавшей его на улице, но мог и устроить скандал любимой женщине, когда она опоздала к нему на две, «на целых две» (!) минуты («вот на фронте, – выговаривал ей, – из-за таких и гибли люди!»).
Зануда? Не без того. А кроме того не терпел фотографироваться: закрывал лицо руками или, в последний момент, поворачивался спиной. Заходя в редакции к возникшим друзьям, каждый раз напоминал, что они ни в коем случае не должны представлять его кому-нибудь, или знакомить с кем-нибудь, дома никому не позволял даже приближаться к его рабочему столу, а бывая в гостях, никогда почему-то не ел приготовленные хозяйками блюда, предпочитая консервы.
Ну, разве не разведчик? Не таинственный агент? И разве не командир, если в приказном тоне разговаривал даже с близкими и был настолько нетерпим что однажды признался: «Не хотел бы я служить под началом человека, у которого был бы такой характер, как у меня». Наконец, неприхотлив был ну прямо по-солдатски.
Вот в этой однокомнатной квартирке, где прожил 13 лет, до 1977 г., где, после рассказов и повестей «Первая любовь», «Кладбище под Белостоком», «Зося», написал и издал роман «В августе 44-го», где развелся со второй женой Инной Селезневой, кинорежиссером, он обитал теперь, ну, как на фронте. Чуть не написал – «как в окопе».
Одна женщина, ставшая его любовницей, вспоминала что не было тут «ни занавесочек на окнах, ни цветов, ни картин, ни вазочек и прочих мелочей, только самое необходимое»: 3 табуретки, письменный стол, тахта под синим клетчатым пледом, да книжные полки. Спартанец – ее же сравнение. И по-спартански щеголял, когда друзья-писатели гонялись за западными «прикидами», в спортивных трениках, в простых темных рубашках, обязательно в куртках, а не в дубленках и пальто и, представьте – в кедах, в которых ходил, как говорится, и в пир, и в мир, и в добры люди. Чуть ли не в Кремль...
В восьмидесятых, вспомнит его приятель, готовилась большая наградная акция. Богомолову позвонили из наградного отдела, поздравили, объявили день и час, когда он должен явиться в Кремль для торжественного вручения ему ордена Трудового Красного Знамени, второй, кстати, тогда по значимости награды после ордена Ленина.
– Не пойду, – буркнул наш герой. – Но, почему? – спросили. – Меня в Кремль не пустят в кедах...
«Конечно, не в кедах дело, – пишет свидетель, хотя носил их из-за ран на ногах. – То награждение было массовым, заодно с серенькими литературными генералами. Скопом награждали. И когда Богомолову перезвонили вновь, он ответил прямей некуда: "Я человек не общественный, трудовых заслуг не имею". Тогда предложили привезти награду домой. "Нет!" – уже раздраженно ответил он, и, если бы и привезли, мог ведь и дверь не открыть». А что? С нашего «правдоруба» сталось бы и это.
