Сегодня 10 февраля — день смерти Пушкина. Советую прочитать письмо, написанное Василием Жуковским главе Третьего отделения Бенкендорфу. Жуковский с одной стороны очень осторожен (например, он оставляет у себя бумаги Пушкина и заранее открещивается от любых рукописных копий, которые могут получить хождение), с другой стороны он местами показывает сложную гамму эмоций, порой ему трудно скрыть свою злость, хоть он и пытается доказать. Вот некоторые цитаты:
— Сперва буду говорить о самом Пушкине. Смерть его все обнаружила, и несчастное предубеждение, которое наложили на всю жизнь его буйные годы первой молодости и которое давило пылкую душу до самого гроба, теперь должно, и, к несчастью, слишком поздно, уничтожиться перед явною очевидностью. Мы разобрали все его бумаги. Полагали, что в них найдется много нового, писанного в духе враждебном против правительства и вредного нравственности. Вместо того нашлись бумаги, разительно доказывающие совсем иной образ мыслей. <...> Одним словом, нового предосудительного не нашлось ничего. Старое, писанное в первой молодости, все, как видно, было им самим уничтожено. Он сам осудил свою молодость и истребил все следы ее.
<...> Во все эти двенадцать лет его положение не переменилось; он все был как буйный мальчик, которому страшно дать волю, под строгим, мучительным надзором. Все формы этого надзора были благородные... Но надзор — всё надзор. Годы проходили; Пушкин созревал, ум его остепенялся. А прежнее предубеждение, не замечая внутренней нравственной перемены, оставалось тем же.
<...> Он написал «Годунова», «Полтаву», свои оды «К клеветникам России», «На взятие Варшавы» — то есть всё свое лучшее, принадлежащее нынешнему царствованию, а в суждении о нем все указывали на оду «К свободе», «Кинжал» и видели в 36-летнем Пушкине всё того же 22-летнего. <...> Вы называете его и теперь демагогическим писателем. По каким же его произведениям даете ему такое имя? По старым или новым? Ведь вы не имеете времени заниматься русской литературой и должны полагаться на мнение других? <...> Если по старым, ходившим только в рукописях, — это грехи молодости, сначала необузданной, потом раздраженной несчастьем. Демагогического, то есть написанного с намерением волновать общество, не было ничего.
<...> Его служба была его перо, его «Петр Великий», его поэмы, его произведения, коими бы ознаменовалось славное время. Для такой службы нужно свободное уединение. Какое спокойствие мог он иметь с своею пылкою, огорченною душой, посреди того света, где всё тревожило его суетность, где было столько раздражительного для его самолюбия, где тысячи презрительных сплетен губили его?
<...> Пушкин никогда не бывал демагогическим писателем. Он просто русский национальный поэт, выразивший в лучших стихах своих всё, что дорого русскому сердцу.
<...> Уверяю вас напротив, что Пушкин (здесь говорится о том, что он был в последние свои годы) решительно был утвержден в необходимости для России чистого, неограниченного самодержавия, и это не по одной любви к нынешнему государю, а по своему внутреннему убеждению, основанному на фактах исторических (этому теперь есть и письменное свидетельство в его собственноручном письме к Чадаеву). <...> Пушкин был решительным противником свободы книгопечатания, и в этом он даже доходил до излишества, ибо полагал, что свобода книгопечатания вредна и в Англии. Разумеется, что он в то же время утверждал, что цензура должна быть строга, но беспристрастна, что она, служа защитою обществу от писателей, должна и писателя защищать от всякого произвола.