Над селом низко нависли серые тучи, будто сама природа скорбела вместе с людьми. Ветер гнал по небу рваные облака, шумел в ветлах, раскачивал их голые ветви, словно пытался сорвать с них последние жухлые листья. На кладбище, заросшем бурьяном и редкими кустами сирени, каркали вороны. Они сидели на старых покосившихся крестах, на каменных плитах, и их крики, резкие и горькие, разрывали тишину. Ветер поднимал с земли сухие листья, крутил их в воздухе, бросал под ноги людям, собравшимся у свежей могилы.
Зина стояла в стороне, прижимая к себе двух девчушек. Девочки, белокурые и хрупкие, как былинки, прижались к матери, не понимая до конца, что происходит. Они смотрели большими глазами на черную яму, на гроб, на людей, которые что-то шептали, крестились, плакали. Зина не плакала. Она стояла, сжав губы, смотрела куда-то вдаль, за кладбищенскую ограду, где тянулись бескрайние поля, уже тронутые осенней желтизной. Ее лицо было бледным, словно высеченным из камня, только глаза, глубокие и темные, выдавали ту боль, что копилась в ней годами.
Двенадцать лет. Двенадцать лет она прожила с Федей. А казалось, что прошла целая вечность. Сколько слез было пролито, сколько ночей проведено в одиночестве, сколько раз сердце разрывалось от обиды и бессилия. Зина вспоминала, как молодая, счастливая, вошла в дом к свекрам. Тогда она верила, что жизнь будет как в сказке: муж, дети, уютный дом. Но сказка быстро кончилась. Федя начал пить. Сначала по праздникам, потом все чаще, а потом и вовсе беспробудно. Деньги, которые он зарабатывал на заводе, уходили на водку, на гулянки, на подарки Светлане.
Светлана. Эта имя Зина ненавидела всей душой. Горькая вдовица, как ее звали в селе, жила на окраине, в маленьком домике с покосившимся забором. Чем она пленила Федю, Зина так и не поняла. Может, своей покорностью, может, тем, что никогда не требовала от него ничего, кроме его присутствия. Федя ходил к ней как на работу, каждую ночь, оставляя Зину одну в холодной постели. Зина плакала тогда, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не разбудить детей. Она думала, что рождение дочек изменит его, что он одумается, станет настоящим отцом, мужем. Но нет. Каждую ночь она просыпалась, протягивала руку, а рядом была только холодная пустота.
И вот теперь он лежит в гробу. Пьяный, как всегда, упал в реку и утонул. Зина смотрела на его лицо, бледное, осунувшееся, и не могла поверить, что все кончено. Что больше не будет этих ночей, когда она ждала его, слушала каждый шорох за окном, надеялась, что он вернется. Теперь он вернулся навсегда.
Светлана тоже пришла на похороны. Она стояла в стороне, прижимая к груди годовалого сынишку. Мальчик, белокурый, как и Зинины дочки, смотрел на все широкими глазами, не понимая, куда его принесли. Зина видела ее, видела, как та украдкой вытирала слезы, и злость, горячая и горькая, подкатила к горлу. Но она сдержалась. Что толку теперь ругаться, кричать, плакать? Все кончено.
Ветер снова зашумел в ветлах, сорвал с неба несколько капель дождя. Люди зашевелились, заторопились. Зина взяла дочек за руки, повернулась к могиле в последний раз. "Прощай, Федя," — прошептала она. — "Прощай и прости."
Она пошла домой, ведя за собой девочек. Вороны продолжали каркать, ветер гнал по небу тучи, а на душе у Зины было пусто и холодно, как в той постели, где она столько ночей ждала мужа, который так и не вернулся.
У ворот кладбища, где дорога уже терялась в осенней грязи, Светлана нагнала Зину. Она шла быстро, почти бежала, прижимая к себе сынишку, который теперь плакал, уставший от холода и голода. Зина услышала за спиной шаги, обернулась и остановилась. Девочки, уставшие и сонные, прижались к матери, глядя на женщину с испугом.
— Зина, — тихо позвала Светлана, останавливаясь в шаге от нее. — Подожди... Мне нужно с тобой поговорить.
Зина сжала руки дочек крепче, будто пытаясь защитить их от чего-то. Она молча смотрела на Светлану, на ее бледное лицо, на глаза, красные от слез. Ветер трепал ее платок, срывал с деревьев последние листья, и они падали между ними, как немые свидетели этой встречи.