Родила ребенка: зачатие в новолуние, в год невисокосный, с добрым умонастроением и чистыми помыслами;
беременность как в книжке - только хорошие эмоции, смотреть на красивое, есть, молиться, любиться;
рожала по всем правилам, без анестезии, без вмешательств, как природа велит.
Титька до школы. Любимую работу в ресторанном бизнесе - бросила, разумеется, все мусульманские богоматери так делают.
Счёт за этот «банкет» принесли позже.
Придуманный ею образ самой себя - плоский, искаженный, суженный, ущербный и неточный – какое-то время был гораздо удобнее несовершенной естественности.
Однако что-то темное стало прорываться в сознании тревогой, виной, страхом, депрессией. Ей стало не хватать сил даже на мелкие бытовые дела: Светлана чувствовала себя беспомощной и бессильной, ощущала скованность и зажатость, словно дыхание перехватило, а люди, живущие по четким правилам, ее жутко бесили.
Оставаясь милой и приветливой с мужем и его семьей, она жаловалась дозамужним подругам, что ей очень плохо, и что она как будто живет не свою жизнь.
“У меня не осталось ничего из того, что я любила, чем жила и дышала. У меня не осталось ничего от Той меня”.
Однажды, когда Светлана осталась дома одна, и ее маленький сын, играя в солдатики, громко сканировал “ мой папа - самый сильный, мой папа - самый лучший”, на нее напала такая ярость, какой она никогда в жизни не испытывала, кулаки ее непроизвольно сжались.
Мир показался огненно-красным, и ее прорвало. “Ах, папа у нас самый сильный? А я что по-твоему? Я что, не так хороша? Я тебе покажу сейчас, какая у меня сила”.
Из тихой покорной женщины с грустными глазами она превратилась в незнакомую, истеричную, злобную и пышущую ненавистью особу. Она почувствовала, что ее правая рука ищет орудие отмщения.
Это была тапочка.
Ею она начала избивать ребенка, загнав его в угол. Ей хотелось бить и добивать до последнего вздоха. Мстить, мстить за все на свете. Как посмели эти люди указывать ей, как жить? Сколько можно над ней издеваться и топтать в грязь?
Когда сын перестал кричать и каким-либо образом сопротивляться, Светлана подбежала к зеркалу и не узнала себя. На нее смотрела растрепанная, мерзкая, перекошенная ведьма с багровым от гнева, опухшим, не своим лицом,.
“Нет! Это не я!” Ей хотелось разбить зеркало на тысячу осколков. Разрушительный монстр овладел всем ее существом. Если бы в этот момент кто-нибудь тронул ее за плечо и спросил, где она находится, она вряд ли ответила бы сразу. Чуть позже начало приходить осознание случившегося. Ныло тело, от сверлящей боли раскалывалась голова. Целая вечность прошла, пока смысл собрался в слова. Она, к ее собственному сожалению, смогла вспомнить, что еще кричала несчастному ребенку, только слов этих в словаре Ожегова не было.
Машинально собралась, взяла сына, обнимая его изо всех сил, и уехала в клинику. Мальчику медицинская помощь не понадобилась, а вот психологическая была явно нужна. Светлана, проваливаясь в токсичный стыд, вину и ужас от собственного поведения, три дня, прося прощения у ребенка, рыдала без перерыва.
Она написала мне и попросила экстренную консультацию. На встречу она пришла с красными от полопавшихся сосудов глазами, собранная, как парашютист перед прыжком. Около полугода мы работали с ней, разбирая и выясняя, как, проецируя девиантное поведение на более слабого, она пыталась избежать реального столкновения с врагом, опасаясь своей разрушительности. Света убегала от самой себя и от того, что спрятано внутри нее, забывая, что именно там - все самое ценное.
Это классический пример неразрешения себе делать то, что хочется и его последствий.
Дело не в том, что в жизни нужно делать ТОЛЬКО то, что хочется, заниматься только тем, что нравится, не заниматься тем, что не нравится, и не быть с людьми, которые не симпатичны и делают нас хуже.
Просто когда мы игнорируем и не замечаем какую-то часть себя, мы не разрешаем себе проявляться в полной мере.
Как следствие, мы убиваем в себе внутреннего ребенка.
А потом убиваем своего ребенка.
