Трудолюбов

Признание Трампа виновным в уголовном преступлении, в подделке финансовой отчетности и попытке тем самым повлиять на исход выборов (так называемое дело о hush money) – исключительный случай в истории США. Но, несмотря на ежедневный шум в медиа, это, по сути, «несобытие». Удивительным образом ни высокопоставленные и влиятельные демократы, ни республиканцы того же уровня, не готовы сказать, как именно этот вердикт повлияет на избирательные перспективы Трампа.

Эмоциональные демократы говорят, что вот доказательство, что никто не может уйти от правосудия. Эмоциональные республиканцы уверены, что сработает эффект жертвы, на который рассчитывает Трамп. Но менее эмоциональные и включенные в процесс – с обеих сторон – говорят, по сути, одно и то же. Согласия между лагерями больше, чем кажется.

Выходя из зала суда, Трамп заявил: «Настоящий вердикт будет вынесен 5 ноября народом». Майкл Тайлер, пресс-секретарь предвыборной кампании Байдена, по сути, согласился: «Сегодняшний вердикт не меняет того обстоятельства, что американский народ сталкивается с простой реальностью. Есть только один способ не допустить Дональда Трампа в Овальный кабинет – проголосовать».

Карл Роув, ветеран республиканского политического менеджмента, когда-то советник Буша-младшего высказался осторожно: «Если Трампа признают виновным, давайте не будем недооценивать проблему». Дэн Пфайфер, тоже ветеран политический кампаний, но с демократической стороны, бывший советник Барака Обамы, говорит, что не ждет резких изменений в распределении голосов. Демократы считают неразумным слишком радоваться приговору. Во-первых, опросы показывают, что в нынешней борьбе преобладают другие вопросы, так что использование обвинительного приговора может стать ловушкой. Во-вторых, всегда можно переиграть, если обвинительный приговор вдруг станет проблемой для Трампа.

В большинстве опросов Трамп лидирует с небольшим преимуществом. Важнее, что он лидирует в нескольких ключевых штатах (Аризона, Мичиган, Невада, Джорджия, Пенсильвания), которые выигрывают то республиканцы, то демократы и которые определят победителя. Представители обеих сторон призывают не погружаться в цифры опросов. Каким бы историческим и исключительным событием ни был этот приговор, он заранее был учтен обеими сторонами в поляризованном американском обществе. Картины мира у представителей двух лагерей настолько прочно сформированы, что события должны быть абсолютно экстраординарными, чтобы сдвинуть людей в ту или иную сторону (приговор бывшему/будущему президенту – это, оказывается, мало). Те сравнительно немногие, кто еще не определился, пока не включились в процесс.

Ezra Klein. Why We're Polarized. Avid Reader Press, 2020

Николай Эплле о книге Колума Маккэнна «Апейрогон». Роман живущего в Нью-Йорке ирландца Маккэнна, опубликованный в 2020 году, – впечатляющий пример совмещения многочисленных оптик, ключевого механизма принятия «другого». В центре повествования – истории Рами Эльханана и Басама Арамина, израильтянина и палестинца, чьи дочери, Смадар и Абир, стали жертвами Палестино-израильского конфликта. Несмотря на свою потерю, а в каком-то смысле из-за нее, Эльханан и Арамин стали известнейшими сторонниками мира между их народами.

Эта книга не фикшн – в ней нет ни одного вымышленного факта, но и не нон-фикшн, не вполне документальная проза. Автор определяет свой жанр как «роман»: это панорамный репортаж, дающий такую объемную картину, какую стесненный правилами классический репортаж дать не в состоянии.

История палестино-израильского конфликта – это картина не двух точек зрения, а бесконечного их числа. Слово апейрогон означает многоугольник с бесконечным числом сторон, бесконечноугольник. Параллельно с историей Рами и Басама автор рассказывает множество других историй: о путях миграции местных птиц и благодатном огне, Ясире Арафате и последнем пире Франсуа Миттерана, палестинском поэте Махмуде Дарвише и его истории любви, о паломничестве британского путешественника и этнографа Ричарда Бертона в Мекку, о Моше Даяне и Абдулле Телле. Здесь есть истории о Мордехае Вануну, израильтянине, раскрывшем западной прессе информацию об израильской ядерной программе и отсидевшем за это 18 лет в израильской тюрьме, о салезианском монастыре Кремисан с виноградником в буферной зоне и о проходе Филиппа Пети по канату из еврейской части Иерусалима в арабскую в 1987 году. Это далеко не все описываемые в романе сюжеты, но все они складываются в по-настоящему многомерную картину, в центре которой история Рами, Басама и их дочерей.

В романе отсутствует голос автора, есть только голоса двух героев. Погружение в этот калейдоскоп сюжетов, постоянное переключение оптик, дает неожиданный эффект. Готовые схемы, помещающие наблюдателя по ту или другую сторону конфликта, перестают работать, и читатель начинает смотреть на происходящее глазами действующих лиц. Один из ключевых образов книги – прорыв пузыря, в котором до трагедии живут оба героя, и в которых продолжают жить их общества, не видящие друг друга буквально в упор. .

Канал Николая Эппле @nieundwieder

Colum McCann. Apeirogon. New York: Random House, 2020.

Продолжение... Больше проблем, на мой взгляд, с высокомерием культуры перед государством и политикой. «Дело в том, что отказ культуры от политики — заблуждение, самообман. Уйти таким образом от политики нельзя, можно лишь оказаться не в том стане», – это Томас Манн времен Второй мировой войны. Тот самый Манн, который во время Первой мировой, в «Рассуждениях аполитичного» утверждал суверенитет культуры. Манн отказался от тех взглядов уже в 1920-е годы. Мы не знаем, стал ли бы Бродский менять свои позиции, если бы дожил до 2010-х.

Garton Ash, Timothy. Where is Central Europe now? A continent’s shifting mental geography. TLS, 24.05.2024.

Kundera, Milan. A Kidnapped West. The Tragedy of Central Europe. Faber, 2023.

Kundera, Milan. An Introduction to a Variation. The Book Review. NYT, 6.01.1985.

Brodsky, Joseph. Why Milan Kundera Is Wrong About Dostoyevsky. The Book Review. NYT, 17.02. 1985.

«Впервые в современной истории Украина стала крупным государством Центральной Европы», – написал Генри Киссенджер в одном из своих последних эссе. Речь в данном случае не о географии, а о геополитической и культурной принадлежности, которая может меняться. Еще до распада советского блока интеллектуалы Венгрии, Польши и Чехословакии настаивали, что их общества лучше относить к Центральной, а не к Восточной Европе.

Позже в стремлении избавиться от слова «восточная» к Польше и Чехии присоединились жители Латвии, Литвы, Эстонии, а еще позже и жители Молдовы и Украины. «Геополитически Центральная Европа – это паром, который перевез такие страны, как Польша и Словакия, а также Словения и Литва, с геополитического Востока на Запад, – пишет Тимоти Гартон Эш. – Теперь на этот паром садятся Украина, Молдова и Грузия, к которым, возможно, однажды присоединятся Армения и Беларусь».

Для любой идентичности важны значимые «другие», которые помогают определить себя по принципу «я не то, я не это». Для центральноевропейской идентичности важно не быть Западной Европой, не быть Балканами, но важнее всего не быть Россией. Отношение к России самый главный, конституирующий «другой», определяющий стремление перестать ассоциироваться с «востоком», пишет Гартон Эш. Нынешняя дискуссия о бегстве от востока и о русской культуре, как о первопричине «российской ночи» не новая. Она велась еще до распада СССР – тогда в масштабах литературных журналов. О «русской ночи» писал Кундера. Ему – крайне заносчиво – отвечал Иосиф Бродский.

«Столкнувшись с вечностью русской ночи, я пережил в Праге [в 1968 году] насильственный конец западной культуры в том виде, в каком она была задумана на заре современной эпохи, основанной на человеке и разуме, на плюрализме мысли и толерантности. В маленькой западной стране я пережил конец Запада», – писал Кундера. Для Кундеры Центральная Европа – это похищенный Россией Запад, это Запад, который после 1945 года проснулся и обнаружил, что он теперь на Востоке.

Бродский заносчиво отвечает, что «советская политическая система, которая заставила Кундеру покинуть родину, является продуктом западного рационализма в той же степени, что и восточного эмоционального радикализма (в котором Кундера обвинял Достоевского). В общем, если вы видите на улице русский танк, то у вас есть все основания вспомнить Дидро». Бродский проходится по больному месту и говорит, что Кундера – житель Восточной Европы. Вот, например так: «Прожив столько времени в Восточной Европе (для некоторых – в Западной Азии), г-н Кундера, вполне естественно, хочет быть более европейцем, чем сами европейцы».

Бродский утверждает суверенитет художника и культуры. Страх и отвращение Кундеры перед чужими солдатами на улицах Праги Бродскому понятны, но: «Солдаты никогда не представляли культуру, тем более литературу – они носят оружие, а не книги». И вообще – солдаты приходили в Центральную Европу не только с востока, из России, но и с запада, из Германии. Кроме того, самим своим посланием напоминает Кундере, что он тоже, как и Кундера, художник в изгнании. Бродский этого не проговаривает, но дает понять, что он тоже мог бы свалить свое изгнанничество на государство и историю. Мог бы, но не делает этого.

Перед нами две позиции, которые в наше время, через 40 лет после того спора, воспроизводятся в массовых масштабах. Можно спорить о том, насколько осмысленна идеализация Запада и насколько верна предопределенность – Запад это демократия, Восток – автократия. Эти границы подвижны, «паром» работает. До того, как на Запад переправились Польша и Чехия, туда переправилась Германия. Меньше ста лет назад Германия занимала по отношению к «коллективному Западу» примерно то же положение, что Россия сегодня. Сегодняшние московские политики хотят заставить паром проводить перевозки в обратном направлении, но это отдельный разговор.