Sania’s typing … Telegram Posts

Решила продолжить ходить к терапевту.

Поговорила с психологом, он согласился, что у меня сейчас нет ресурса работать с этой травмой. Он предложил просто поддерживающую терапию, чтобы аккумулировать энергию. Звучит хорошо.

Но пока не уверена, что сработает: терапевт сказал, что идея в том, чтобы выговориться. Но с этим у меня проблем нет.

Сессия прошла как обычно: я рассказываю, он говорит «ну пиздец». Потом сочувствует мне. Ну вот в общем-то и все.

Надеюсь, сработает, сразу оплатила следующую сессию.

Есть одна вещь, в которой мне и правда нужен объективный слушатель. И это в нащупыванию нормы.

У меня очень смещенные представления о ней.

Жизнь с биполяркой предполагает дискмофорт и боль, если накрыла депрессия, я хорошо умею просто жить с ней в фоне. И умею вести жизнь в состоянии боли, умею ее игнорировать.

Плюс я сильно увлекаюсь и могу наплевать на любые редфлаги, если вижу цель. Новая работа, деньги, отношения, что-то, что сильно надо. Пропускаешь один, другой, а там как обычно: чем больше съедаешь, тем проще идет новая ложка и тем слабее ощущение, что происходит ненормальное.

Я думала об этом и перечитала переписки с бывшими, с 15 до 19 лет. Я помню, что мне в них было плохо, помню, что очень старалась. Посмотрела свежим взглядом.

Сначала удивилась. А там прямо оскорбления прямым текстом через слово, то идиоткой меня называют, то кормят баснями «недавно я защитил твою честь, в нашем окружении все считают тебя уродиной, все сидели в кругу это обсужали, а я им сказал, что это не совсем так».

«Не совсем так», блджад. Надо было послать на хуй и кидать в ЧС сразу, а не вежливо отвечать и кофе с булочкой приносить.

А потом немного испугалась, что могу опять начать считать нормой черт знает что. Что человеку, который мало проживал нормальности, трудно ее держать в фокусе внимания.

Терапевт может быть хорошим сторонним наблюдателем, называя вещи своими именами. Это поможет мне лучше ориентироваться в понятиях нормы.

P.S. Я знаю, что скорее всего сразу несколько бывших, которые мониторят канал, узнали себя и подняли голову. Скажу прямо: я не стыжусь того, что сейчас написала. Стыжусь вас. Я была слабой, на слабых ездят только мудаки. Добротой и желанием поддерживать хорошие отношения пользуются мудаки.

Поэтому прежде чем писать мне гневные сообщения, знайте, что у меня достаточно ресурса, чтобы ваше запоздалое «иди нахуй» передать. Залежалось.

Господи, как я ненавижу хлеб и выпечку в Турции.

Нормального хлеба просто нет. Либо это пористая вата прямиком из печи, либо серый поролон без текстуры и без вкуса.

Белый тостовый хлеб в пакете на общем уровне ощущается как очень даже ничего, настолько все плохо.

Торты - безвкусная хуета с шантипаком, печенье как влажный песок с сахаром.

Чтобы скрыть весь этот ужас, турки обязательно подогревают, либо заливают все сиропом.

Венец ситуации - ıslak burger, «мокрый гамбургер». Чтобы спасти безнадежные булки, они макают готовый бургер в бульон. Пиздец.

Только что купила два сомнительных круассана на вынос и меня почему-то заставили сидеть и ждать.

На 2-ой минуте я поняла, что они-его-опять-блять-греют.

Хуже, чем турецкая выпечка может быть только подогретая и остывшая турецкая выпечка.

Я очень устаю, что каждый раз надо просить не греть, не класть каждую покупку в отдельный пластиковый пакет, просить водителя пристегнуться и всё такое.

Но в депрессии об этом забываешь и когда тебя опять несет по безнадежному потоку ебучей эмиграции, начинаешь чувствовать какое-то особенное отчаяние.

Хочется просто швырнуть этот горячий пакет с каменеющими круассанам за 490 лир под поезд и расплакаться

Сложно про это писать, но кажется психотерапия, которая эмоционально возвращает меня в травмы, за лечением которых я пришла, сейчас мне не по карману.

По карману — эмоционально. Я эмоционально не вывожу.

Когда мне вернулись эти suppresed memories про сексуализированное насилие в детстве, это сильно по мне ударило.

Через пару дней я начала чувствовать депрессивные симптомы: начала жестко тупить и купила три билета на самолет не на свое имя, не на ту дату.

Забавно, в какое жалкое состояние ума может сводить эта болезнь, насколько это унизительно. 4 языка, крепкое гуманитарное образование, и в 30 лет я не могу написать собственное имя.

Вместе с этим появилась боль с солнечном сплетении, ощущение несчастности. После третьего сеанса терапии я впервые за 20 лет потеряла над собой контроль, самым постыдным образом.

С утра у меня был полуторачасовой сеанс с психологом, а вечером я вышла с собакой. В Турции не любят собак, и случайный дядька начал требовать, чтобы я обходила его дом.

Обычно я молча ухожу, но меня просто подорвало: я повернулась к нему и начала орать как резаная, на всю грудную клетку, чтобы от меня отстал и чтобы убрал свою машину с тротуара. Орала, как орут типичные турчанки: в надежде (а может в отчании), что дома вокруг рухнут и мы все уйдем под землю. Я орала, пока у меня не начали дрожать колени от этого вопля.

В эти дни я часто вспоминаю саму травму, физическую. Я хорошо помню эту историю: я маленькая играла и ходила по бревну туда-сюда, напевая песенку. Нога в сандалике соскользнула, я упала тем самым местом. Помню хорошо, как сняла белье, осмотрела себя и увидела много крови. Кто-то из взрослых сказал мне, что ничего делать не нужно, само пройдет.

Я рассказывала эту историю Вере на ее просьбу «расскажи про самые дурацкие травмы, которые ты получала», как досужую болтовню перед сном.

Этой истории с бревном никогда не было.

Никто ее не помнит. Мама и тетя говорят, что я к ним не подходила, а если бы подошла и сказала, что я упала и у меня кровь, меня бы затаскали по врачам.

Я все время прокручиваю в голове это видео, которое я помню по кадрам. Я осматриваю себя и пытаюсь понять, где порвалось, откуда кровь, не нахожу ни синяка, ни разрыва, кровь идет изнутри. И я где-то неделю-полторы терплю, оттягивая походы в туалет из-за жгучей боли.

Я ощущаю такую жгучую боль сейчас, что я не могу ее переносить. Я не могу жить с этим.

Когда терапевт пытается меня туда вернуть, я становлюсь зданием, которое сейчас рухнет.

Я кручу в голове это видео каждый день и понимаю, что все это связано: кровь на белье, жизнь на нейролептиках, неспособность заниматься наукой в студенчестве, то, что я не могу написать свое имя в 30. И мне жаль, жаль, так жаль.

Сейчас я прикладываю огромные усилия, чтобы не сорваться. Все мое внимание и усилия сузились до небольшой и четкой цели: не поддаваться на позывы к суициду. Я собрала все свое упрямство и надела его воротником, как у собак после операции.

Он не дает мне грызть и кусать себя и я уныло лежу на полу в этом воротнике у миски с водой. Пытаюсь переждать.

Так что психотерапия для меня сейчас непозволительная роскошь.

Такие дела.

Начала психотерапию.

В конце каждой встречи терапевт с опаской спрашивает, не буду ли я кончать жизнь самоубийством.

Каждый раз отвечаю, что то, о чем мы говорим не ново — я уже 30 лет со всем этим живу.

Такие дела