— ‘петербург’, - вдохновенно говорит белый. - нигде в мире я не был так несчастен, как в петербурге... сколько было приездов с предчувствием неминуемой гибели, сколько ужасающих, постыдных отъездов-бегств. я всегда тянулся к петербургу и отталкивался от него. я и свой лучший роман назвал ‘петербург’ - по совету вячеслава иванова, правда. я хотел безвкусно ‘лакированная карета’. с таким бездарным названием весь роман мог провалиться в небытие. а ведь это лучшее, что я создал. запись бреда. такого ведь до меня нигде не было. даже у достоевского. когда я писал, все время жил в кошмаре. ужас! ужас! кошмар и днем и ночью! наяву и во сне бред.
он поворачивает ко мне бледное лицо. его широко раскрытые глаза сияют каким-то странным фосфорическим блеском. от него — я это явственно чувствую — исходят магнетические лучи.
— я тогда, — продолжает он шепотом, будто доверяя мне тайну, — пересоздал петербург. мой петербург - призрак, вампир, материализовавшийся из желтых, гнилых лихорадочных туманов, приведенных мною в систему квадратов, параллелепипедов, кубов и трапеций. — он указательным пальцем вытянутой длинной руки чертит в воздухе геометрические фигуры. — видите? я вот так воссоздал петербург. это не только петру, это и мне евгений крикнул:
‘добро, строитель чудотворный! ужо тебе!’ ужо тебе! — он откидывается на спинку скамьи и закрывает глаза. но не замолкает.
нет, он говорит еще быстрее, еще более взволнованно и напряженно: — я населил свой петербург автоматами, живыми мертвецами.
я сам тогда казался себе живым мертвецом. я и сейчас мертвец. да, мертвец - живой мертвец. разве вам не страшно со мной?’
[на берегах невы, ирина одоевцева]
я не знала о тексте ничего, разве что - берусь за мемуары. разумеется, во всем виновато название. ‘на берегах невы’ обязана читаться в местах, о которых пойдет речь, подумала я. оказалось, не обязана. впитывать слова поэтессы можно где угодно и когда угодно, но лучшим вашим решением станет совместить тексты о и от.
случайность? совпадение? наверное. читая ‘петербург’ и внимая рассказам одоевцевой о встречах с писателем, я потерялась где-то в глубинах города и той эпохи. даже когда я не там, краем мысли все равно крепко держусь за петербургское-потустороннее.
благодаря ирине владимировне я уже который день не отрываюсь от поэзии блока. я никогда особо не интересовалась ни им, ни его сочинениями, но после того, как увидела поэта глазами юной девушки, отдававшей ему все свое восхищение, я и сама загодя восхитилась, вдохновилась и нырнула в сборник.
на страницах ‘берегов’ появляется множество поэтов и деятелей искусства 10-20х гг. на первом блане блистает, конечно, гумилев, о котором я тоже теперь безбожно много читаю. и, конечно, сологуб. кажется, весь год у меня получается ‘петербургский’. прочитанный летом ‘мелкий бес’ так и стоял перед глазами, пока одоевцева делилась деталями жизни сологуба, его предсказаниями ей.
всего в парочке из бесконечного моря статей и эссе о романе, которые я поглощала, мельком упоминались автобиографические детали. а ведь сологуб писал передонова с себя! в мемуарах одоевцевой он предстает совершенно иным, нежели в сухих статьях о нем, этакий двойник передонова.
‘как-то сологуб сказал гумилеву:
— вот часто удивляются, как я
мог создать передонова. какая жуткая, извращенная фантазия. а я его, видите ли, большей частью с себя списывал. да, да, очень многое. и даже ‘недотыкомку’. то есть она, наверно, появилась бы, материализовалась, если бы не было стихов как отдушины. впрочем, и с поэзией надо осторожно, тоже многих к гибели приводит. а мне вот помогает... вы меня поймете, николай степанович, вам самому поэзия мать, а не мачеха. оберегает вас, помогает вам. а вот
блока ведет к гибели. и не его одного. надо быть очень сильным, чтобы суметь справиться с поэзией, не дать ей проглотить себя. ‘в мерный круг твой бег направлю укороченной уздой’, - мне всегда кажется, что это пушкин о поэзии.
он-то умел с ней справиться. а лермонтов - нет, не мог. оттого и погиб’.
‘на берегах невы’ слишком быстро подошла к концу, но мое путешествие, кажется, только начинается. #чточитаю
он поворачивает ко мне бледное лицо. его широко раскрытые глаза сияют каким-то странным фосфорическим блеском. от него — я это явственно чувствую — исходят магнетические лучи.
— я тогда, — продолжает он шепотом, будто доверяя мне тайну, — пересоздал петербург. мой петербург - призрак, вампир, материализовавшийся из желтых, гнилых лихорадочных туманов, приведенных мною в систему квадратов, параллелепипедов, кубов и трапеций. — он указательным пальцем вытянутой длинной руки чертит в воздухе геометрические фигуры. — видите? я вот так воссоздал петербург. это не только петру, это и мне евгений крикнул:
‘добро, строитель чудотворный! ужо тебе!’ ужо тебе! — он откидывается на спинку скамьи и закрывает глаза. но не замолкает.
нет, он говорит еще быстрее, еще более взволнованно и напряженно: — я населил свой петербург автоматами, живыми мертвецами.
я сам тогда казался себе живым мертвецом. я и сейчас мертвец. да, мертвец - живой мертвец. разве вам не страшно со мной?’
[на берегах невы, ирина одоевцева]
я не знала о тексте ничего, разве что - берусь за мемуары. разумеется, во всем виновато название. ‘на берегах невы’ обязана читаться в местах, о которых пойдет речь, подумала я. оказалось, не обязана. впитывать слова поэтессы можно где угодно и когда угодно, но лучшим вашим решением станет совместить тексты о и от.
случайность? совпадение? наверное. читая ‘петербург’ и внимая рассказам одоевцевой о встречах с писателем, я потерялась где-то в глубинах города и той эпохи. даже когда я не там, краем мысли все равно крепко держусь за петербургское-потустороннее.
благодаря ирине владимировне я уже который день не отрываюсь от поэзии блока. я никогда особо не интересовалась ни им, ни его сочинениями, но после того, как увидела поэта глазами юной девушки, отдававшей ему все свое восхищение, я и сама загодя восхитилась, вдохновилась и нырнула в сборник.
на страницах ‘берегов’ появляется множество поэтов и деятелей искусства 10-20х гг. на первом блане блистает, конечно, гумилев, о котором я тоже теперь безбожно много читаю. и, конечно, сологуб. кажется, весь год у меня получается ‘петербургский’. прочитанный летом ‘мелкий бес’ так и стоял перед глазами, пока одоевцева делилась деталями жизни сологуба, его предсказаниями ей.
всего в парочке из бесконечного моря статей и эссе о романе, которые я поглощала, мельком упоминались автобиографические детали. а ведь сологуб писал передонова с себя! в мемуарах одоевцевой он предстает совершенно иным, нежели в сухих статьях о нем, этакий двойник передонова.
‘как-то сологуб сказал гумилеву:
— вот часто удивляются, как я
мог создать передонова. какая жуткая, извращенная фантазия. а я его, видите ли, большей частью с себя списывал. да, да, очень многое. и даже ‘недотыкомку’. то есть она, наверно, появилась бы, материализовалась, если бы не было стихов как отдушины. впрочем, и с поэзией надо осторожно, тоже многих к гибели приводит. а мне вот помогает... вы меня поймете, николай степанович, вам самому поэзия мать, а не мачеха. оберегает вас, помогает вам. а вот
блока ведет к гибели. и не его одного. надо быть очень сильным, чтобы суметь справиться с поэзией, не дать ей проглотить себя. ‘в мерный круг твой бег направлю укороченной уздой’, - мне всегда кажется, что это пушкин о поэзии.
он-то умел с ней справиться. а лермонтов - нет, не мог. оттого и погиб’.
‘на берегах невы’ слишком быстро подошла к концу, но мое путешествие, кажется, только начинается. #чточитаю
