железо и уголь

Среди низин, долин, холмов нашёл горящую свечу.
С Рождеством!

Изумительное граффити в Кидекше. Крест с головой Адама (вероятно, XII-XIII век)

Архитектура провинции — ярчайшее отражение русского нрава.

Существенным проявлением в этом смысле выступают очаровательные оплошности, от которых иностранца наверняка одолел бы зубовный скрежет. Эти оплошности допущены вовсе не заказчиком или зодчим, но самим народным духом, а точнее — неумолимым стремлением к переустройству, переделыванию, преображению. Русскому человеку эта идея понятна и близка — именно она позволяет определить «свою» архитектуру (пусть и не всегда осознанно), породниться с далёкими предками, создавшими постройку.

В конечном счёте, своенравный народный дух стремится ко вполне определённой цели: утвердить себя в вечности, приобщиться к бессмертию. По этой причине именно объекты сакрального, созданные во имя бессмертной трапезы (Евхаристии), становятся первой «мишенью» на пути неумолимого духа. Русскому человеку нестерпимо хочется внести свою лепту в облик храма: накарябать граффити на стене, расписать, разукрасить, как-то модернизировать декор. А лучше всего, разумеется, всё переделать!

В деревне Небылое под Юрьев-Польским есть очень красноречивая «оплошность духа». Здесь замер древний монастырь, оградивший своими стенами Успенский храм XVII века. Очевидно, храм всяко перестраивали и усиленно благородили, сотворив что-то небывалое: центральный оконный портал северного фасада так лихо съехал в сторону, что правая наборная колонка наличника, поплыв за окном, почти потеряла свой оголовок (фотокарточка 2). На южном фасаде (фотокарточка 3) вообще произошла полная околесица: оконные и дверной порталы выстроились в странную диагональ. Наличник на сей раз не пострадал, зато неслабо подрезал фасадный карниз.

Отельного внимания заслуживает умилительно-корявый декор Никольской церкви (фотокарточка 4), того же монастыря и той же эпохи, что Успенская. Провинциальное барокко, будто вырезанное ножницами из картонки, опоясало окна, сотворив неподражаемо-аляпистое благолепие.

Всё это отнюдь не от лени и безалаберности. Просто вся эта декоративщина, по большому счёту, совершенно не важна. Важно другое: вечность, её содержание и хоть какая-то причастность её скромным материальным воплощениям.

Небылая деревенька.
Небылые люди.

Розыгрыш!

Чуть больше года исполнилось картотеке памяти — весьма причудливому проекту. Все шестьдесят карточек разлетелись к читателям, оставив меня наедине с беспамятством!

Работа над проектом была трудоёмкой: порой не помнишь событий недельной давности (но отлично помнишь всякий вздор). Чтобы не заплутать в пучине минувшего, я соорудил три прибора: шкала глубины памяти (1), (2) и (3). Надо признать, что не обладаю точной инструкцией насчёт использования приборов. Так же не просвещу касаемо возможных погрешностей. Но поверьте: пристальный взгляд на шкалы помогает припомнить даже самое сокровенное.

Итак! Сегодня редакция 'железо и уголь' намерена разыграть эти приборы. Для участия в розыгрыше необходимо:

① • Приобщиться к дизайн-мастерской 'промысел'

② • С усердием надавить на кнопку «Вспомнить всё!»

Обладатель приборов будет определён на Крещение, когда расступятся льды, обнажив почерневшие воды. Пусть искусственный разум выберет того, кто готов ко встрече с собой!

Безразлично-белёсое небо исторгает снежные вихри. День после праздничной ночи соткан из торжественно-увесистых минут, тянущихся невыразимо долго. По заметённым тропам бредут зеваки, пришибленные вчерашним застольем и нагрянувшим годом.

Одолеть послепраздничное оцепенение поможет Эрнст Юнгер. Его дневники — лучшая пилюля для духа, мечущегося между смятением и экзальтацией.

В первый день сокрушительного для Германии 1943-го Юнгер был в командировке на Кавказе. Он пишет:

(…) Я был в превосходном настроении, как воин, вновь выходящий на арену. Мелкие будничные дела в первый день года исполнены особой прелести: умывание, бритьё, завтрак и записи в дневнике — символические акты, торжественно совершаемые человеком.

Три благих решения.

Первое: «жить умеренно», ибо почти все трудности в моей жизни основывались на прегрешениях против чувства меры. 

Второе: «всегда видеть несчастных». Человек от рождения склонен не воспринимать истинное несчастье, более того, он отводит от него глаза. Сочувствие всегда плетётся в хвосте.

И наконец: я хочу прогнать от себя всякую мысль о собственном спасении в том круговороте катастроф, которые возможны. Гораздо важнее стараться утвердиться лишь на поверхностных точках скрытого от нас целого, и, быть может, уловки, которые мы при этом измышляем, как раз и ведут нас к гибели…

«Мед пей, а пива не пей, пива не пей, тако гляголят святые отцы» — случайное послание безымянного писца. От 1348-го в 2025-й.
< Новгородский Паремийник >

С наступающим! 🔔

Подведение итогов года всегда казалось чем-то занудным, сродни публичным рассказам о собственных снах или грёзах. И чтобы, наконец, признаться себе и уважаемой публике в неиссякаемом занудстве — подвожу итог.

Поможет мне в этом книжная закладка, провидческим образом оказавшаяся на письменном столе редакции 'железо и уголь'.

Таков итог. Вечный итог и вечное начало!

Вечное лето

Молот — орудие созидания!

Новгородские земли полны чудес и небывальщин. Один из виновников тому — архиепископ Иоанн II, с которым связано сразу несколько головокружительных случаев.

Первый хорошо известен по гоголевской «Ночи перед Рождеством», где кузнец Вакула летал верхом на чёрте из Диканьки в Петербург. Полёт тем же транспортом несколькими столетиями ранее совершил Иоанн II, оседлав беса и отправившись из Новгорода в Иерусалим, к храму Гроба Господня.

Второй случай связан с победой новгородцев над суздальским войском. Суздальский князь Мстислав (сын Андрея Боголюбского), преисполнившись ýдали после взятия Киева, решил идти на Новгород. Перепугавшись, новгородцы на скорую руку соорудили острог, за которым денно и нощно молились об укрощении неугомонных суздальцев. Молился и Иоанн, которому в молитвенном делании вдруг явилось указание: направляться в Спас на Ильине, брать икону Богородицы и вешать её на острог.

Иоанн исполнил указание. На город полетели стрелы, одна из которых угодила в икону. Богородица отвернулась от захватчиков, повернулась к новгородцам, изошла слезою. Вдруг на суздальское войско низошло страшное помрачение: они, подобно слепцам, стали биться сами с собою. Так, молитвами Иоанна, беда миновала Новгород. Икона жива по сей день: одна из древнейших русских икон, с ранением от стрелы.

Спустя десять лет, в 1179 году, в честь знаменательной победы, архиепископ указал выстроить храм на территории основанного им с братом Благовещенского монастыря, стоявшего прямо напротив места, где были сосредоточены основные силы суздальской рати. Согласно преданию, средства на постройку привёз чудо-конь: целых два чомоданьца сребра и злата.

Храм Благовещения на Мячине (в Аркажах) стал одной из первых построек подобного типа после головокружительных княжеских соборов: он меньше по размерам, одноглавый, без нартекса, торжественных излишеств и широких княжеских хор. Тем же образом будут устроены последующие храмы: Спас на Нередице, Перынская церковь и т. д. Нынешний облик храма, конечно, далёк от исконного: изначально крыша не была восьмискатной, барабан был гораздо массивней, а сам монастырь канул в лету.

По заказу следующего архиепископа Григория (брата Иоанна) храм был расписан. Росписи получились в духе монастырских стенописей Византии (поздне-комниновского периода) с характерным для Новгорода обобщением и укрупнением форм. Такая стилистическая направленность свидетельствует об активной вовлечённости Новгорода в художественный контекст Византии, в процессы преобразования художественного языка и средств выразительности.

Со стен взирают «увесистые», преисполненные внутренней экспрессии лики. Они смоделированы крупно, пастозно: глубокие, густые тени резко контрастируют со звонкими бликами, образуя своеобразную ритмическую конструкцию образа. Выраженное стремление к монументальности, «основательности», вкупе с необычным бирюзово-лазурным цветом глаз создают совершенно очаровательный эффект, словно вся драматургия мистического переживания замерла в этих ликах.

Особую роль играет стихия света. Нетварное свечение как бы изымает образы из санкирной тьмы, придаёт отчётливые пространственные очертания, организует стенописный ансамбль в цельную, ритмически выстроенную композицию. Такая композиция равноценных акцентов влияет на зрителя равно-действенно, создаёт характерный, запоминающийся образ.

Так новгородский архиепископ невольно сотворил ещё одно чудо. Видимое тому, кто способен разглядеть.

Эрос
влажномерцающим взглядом очей своих чёрных глядит из-под век на меня
И чарами разными в сети Киприды
Крепкие вновь меня ввергает.

Дрожу и боюсь я прихода его.
Так на бегах отличившийся конь неохотно под старость
С колесницами быстрыми на состязанье идёт.

< Ивик из Регия (fr. 2 Diehl) /
«Парменид», Платон • 137 (а) >

Смерть охраняет, жизнь разрушает (…) Возрождение, воскресшая любовь к древности разрушили гораздо больше произведений искусства в одно столетие, чем всё варварство в тысячу лет (…) Варварство русских людей сохранило для нас дивное откровение русского национального искусства. Благочестивые варвары, ничего не понимавшие в красоте тона и колорита, каждый год промазывали иконы слоем олифы. Олифа, затвердевая, образовывала толстую стекловидную поверхность (...) [Она] была той могилой, которая сохранила и донесла нетронутым старое искусство до наших дней — писал Максимилиан Волошин в 1912 году.

Грядущие потрясения, о которых в самозабвенном модернистском кураже Волошину было ещё невдомёк, наглядно показали пропасть, лежащую меж благочестивым неведением простолюдина и подлинным, изощрённым варварством, обращающим всё в руины, пепел и дым от сожженных деревень.

Над полями Волотова (деревня близ Великого Новгорода) высится Успенская церковь. Её предшественница погибла в годы войны, оставшись грудой дроблёной плинфы на потеху ветру и сорнякам. Усердиями отнюдь не варваров, но цивилизованных европейцев древняя колыбель русской культуры становилась пыльным крошевом, стиралась в труху.

Утраченная Успенская церковь на Волотовом поле, верней всего, была выстроена в лето 1352 года (летопись гласит о 6860-м по мартовскому стилю). Росписи украсили её стены спустя одиннадцать лет. Церковь жила, в общем, вполне счастливо: без серьёзного урона её разоряли шведы, с умеренной силой колошматили гром и молния. Ей, как и многим, портили позакомарную кровлю, пристраивали несуразные колокольни. Стерпела.

До того как оказаться на линии фронта, церковь была вместилищем превосходных стенописей: по пластике и выразительности волотовские фрески уступали разве что феофановским росписям Спаса на Ильине. В отличии от последних, сохранность и полнота волотовских давали ясное представление общего замысла стенописного ансамбля. Самое примечательное в них — причудливая изобразительная манера, не свойственная другим новгородским памятникам.

Пластическое решение фигур совершенно очаровательно: уменьшенные относительно тел головы, круглящиеся лики с насупленными бровями, пронзительно-строгие взгляды и массивные носы. Лики совершенно простые и приземлённые, словно лица жителей окрестных деревень. Библия для неграмотных, где персонаж — ты сам, простой мужик с натруженными руками, вдруг сделавшийся царём Давидом или таинственным Мелхиседеком.

От снарядного натиска фрески рассыпались на полтора миллиона фрагментов. Титаническими усилиями восстановлена лишь малая часть. Смерть охраняет, жизнь разрушает. Но одна только жизнь воскрешает объятое смертью.

< фото Л. Мацулевич • 1910 год >

Придумайте подпись

Год стремится к концу. Вместе с ним заканчивается девятый месяц моего обучения классической философии в неакадеме. Необходимый и достаточный срок для возникновения новой жизни.

Философия и есть непрестанное само-рождение, процесс, принципиальным образом несводимый к расхожим нынче определениям философии как науки об отвлечённых понятиях или как о вспомогательно-прикладной дисциплине.

Соприкасаясь со сферой интеллектуального, человек рано или поздно приходит к «необходимости разбираться в философии». Сама философия при этом интересует его в качестве своеобразной «кладези смыслов», «кузницы концептов и техник», инструмента для осмысления (переосмысления) того, что его занимает. Так рождается множество «философий»: философия кино, литературы, осознанного потребления, левого активизма и пр.

В подобных изысканиях есть всё, кроме самóй философии. Попытки обособить и постичь её непосредственное содержание без опоры на неё саму ведут к ошибочным представлениям:

① прагматическому (индивид становится «собирателем знаний» ради пополнения интеллектуального багажа);

② догматическому (индивид становится на позицию одного единственного философа / учения);

③ скептическому (индивид полагает, что философия безрезультатна ввиду взаимного отрицания «обособленных» учений).

Основанием таких представлений выступает отнюдь не философия, а филодоксия — стремление к собирательству отдельных «мнений» разных философов (или тех, кто таковым себя мнит). Неуёмный рассудок, по природе своей опирающийся лишь на чувственность, отыскивает во мнениях наиболее для себя подходящее / утешительное. Так, в движении рассудочного способа мысли, безрезультатно сменяют друг друга всевозможные Фуко и Сартры, никоим образом не сближая индивида с предметом философии — с истиной. О ней, в лучшем случае, «следует молчать».

Вкупе с нынешним триумфом индивидуализма, пост-иронии и нигилизма индивид остаётся заперт внутри своего рассудка, лишённый возможности достичь разумного способа. Он требует «уважать его мнение», утверждает, что «всё относительно», говорит, что «ничего нет, а если и есть, то оно непостижимо». Результатом подобного умонастроения выступает лишь софистика в её отрицательном моменте, беспросветная апория.

Что может дать настоящая философия индивиду? На что он может опереться, надеяться? В конечном счёте ни на что, кроме знаменитой платоновской формулы: философия — наука умирать. Ведь тот, кто действительно мыслит, ни раз хоронил свои представления; тот, кто занят подлинной философией, расстаётся с чувственной жизнью, высвобождая душу для её воспитания истиной (παιδεία).

Смерть для рождения — предикат жизни, свободы индивидуального духа в стремлении к абсолютной истине. Истину не постичь и не исчерпать единичным определением (как того желает рассудок). Она — развивающееся противоречие единства своих определений. Мыслить противоречие не запутываясь в нём — навык, обретаемый вместе с философией, обращающей мышление индивида отнюдь не на внешние понятия, явления или вещи, но на само себя. Мышление, обращённое на себя, самосознательная рефлексия — тончайшая вещь мироздания. В этом состоит ключевое различие между рассудком и разумом, между филодоксией и философией.

Рассудок опирается на иное себе (чувственное, особенное). Разум — только на самого себя, мысля само мышление (свой собственный метод) безо всяких чувственных представлений. Разум начинается с «совершенной рефлексии» без предпосылок: в своём движении в себя он отнюдь не исключает чувственность и рассудок, но по необходимости включает их, двигаясь от конечных определений к единому началу (и от начала — к концу). В этом само-движении душа познаёт себя как идейное содержание, двигаясь к истине через противоречие и исчерпывая всё данное в чувственном / рассудочном представлении.

Разумно мыслить всеобщее (вечное) означает приобщаться к нему: форма познания предмета тождественна самому предмету. Таким образом, философия — не изучение того, что было, но познание того, что есть. Познание себя самого и всех способов такого познания. Рождение в вечность.

Γνώθι σεαυτόν.

Хочу припомнить о своём 'промысле' — недавно созданной дизайн-мастерской под эгидой редакции «железо и уголь».

В мастерской происходит всевозможная небывальщина. Недавно, к примеру, свершился проект о весьма причудливом деле — студии храмовой флористики с увесистым названием «день третий»

В основном усилия 'промысла' направлены на авторские, некоммерческие (а значит чистосердечные) проделки. Все они, конечно, исключительно во имя Абсолютного духа.

Приобщайтесь к промыслу!

По просьбам читателей — богоугодные заставки для гаджетов. Устанавливайте на смартфон себе, маме или бабушке (можно любой встречной бабушке).

Пристойное качество и доброе пожелание в комментах ↓

Путешествие на границу с небом.
Новгородчина, Псков.

(defocus)

Владимирский уезд, средина семнадцатого столетия.

На лихих конях прямиком из Москвы прибывает Марк Матвеев: иконописных дел мастер, государев изограф, человек маститый и знатный. Ему поручено большое дело — расписать Успенский собор Княгинина монастыря (древнейшая, почтенная обитель). Собор новый, выстроен столетием ранее поверх древнего, растерзанного набегами.

Те времена тягостны для владимирских краёв: бедно, пустынно, малолюдно. Матвеев прибыл по наказу патриарха Иосифа, — предшественника Никона и уроженца этих земель. Иосиф сердечно пёкся о родном крае, желавши преобразить его от затяжной хмури. Матвеев смог. Царский изограф разбавил тоску виртуозной стенописью.

Тонкое, искусное письмо поверх вызолоченных фонов напоминает об Успенском соборе Московского Кремля (к его стенам Матвеев тоже причастен). Богатый колорит, точность и выразительность — мастер ни в чём не проявил слабодушия, нигде не скупился.

В алтарной части собора оказался примечательный сюжет о священнике, служившем наперекор запрету епископа: покаянная физиономия разоблачённого хитреца представлена на последнем снимке. Патриарх Иосиф ревностно относился к пастырскому долгу подчинённых, к следованию канонам, — оттого этот сюжет здесь. Такой же есть в Рождественском соборе в Суздале.

С одной из росписей произошёл случайный Синай (снимок 3). Свод углового компартимента (северо-западный) содержит фреску Спаса Нерукотворного, которую на две половины разделила сильная трещина. Удивительно, как случайность и произвол могут явить истину — диофизичную природу, которую ярко выражает Синайский образ (одна половина лица о божественной природе, другая о человеческой).

Укрепив разум и душу Марк Матвеев, вскоре после владимирских фресок, представился. Его редко тревожат памятью и думами: нынче о нём неизвестно почти никому.

Пока небеса не обрушились на землю полоумными снегами и вьюгами, рекомендуется заранее укрепить дух приобщением к папке НИТЬ! Подобно нити Ариадны, папка поможет вам преодолеть злокозненные лабиринты того, что принято называть «жизнь» и, не замечая встречных метелей и бурь, направиться к вершинам.

Итак. НИТЬ!

Придумайте подпись

Когда он рисовал, никто не видел, чтобы он когда-либо смотрел на образцы, как это делают иные иконописцы (…) Он, кажется, руками пишет изображение, а сам на ногах, в беспрестанной ходьбе, беседует с приходящими, а умом обдумывает высокое и мудрое, острыми же очами разумными разумную видит доброту — Епифаний Премудрый о Феофане Греке.

Феофан Грек — художник, сделавший узмозрение принципом и орудием творчества. Сбросив оковы уподоблений и грёз, Феофан обрёл разумномыслие: неумолимое стремление ума к источнику непрестанного, вечного созидания, к абсолютной Истине.

Творческому духу Феофана удалось не только явить непосредственность иконописного образа, но и передать развитие самóй образной сути. Эта динамика становления сполна воплотилась в почерке художника, в неудержимой экспрессии его иконописной манеры. Фрески Феофана как бы не вполне присущи стенам: в них ощутим мощный потенциал преодоления самих себя, стремление разрешиться в иную, высшую реальность. Неподвижное самодвижение.

Причастность умозрению означает умение преодолевать чувственный опыт, достигать «изнанки реальности», знать единое как многое и «схватывать» многое в единстве особенных представлений. Особое качество ума — разуметь, что ничто никогда не есть, но всегда всё становится.

В 1370-х Феофан Грек расписывает стены новгородского Спаса на Ильине. Фрески сохранились фрагментами, каждый из которых точен и бескомпромиссен. В тёмно-красных пятнах санкири удары светоносных бликов являют утончённые образы преподобных. Среди них «Троица»: непомерная фигура Отца, крылами объявшая единосущные Ему ипостаси. Объятия Отча.

Сюжет «Троицы» гораздо шире привычного «Гостеприимства Авраама». «Троица» — предвечный совет Создателя, момент вне времён и пространств. Здесь решается всё: сотворение мира, устроение космоса, создание и искупление человека. «Троица» — образ нетварного бытия прежде всякого существования, вечного диалога и тотального единства трёх ипостасей. Скупые кирпичные стены рукою художника сделались вместилищем невместимого, пространством того, что больше всяких пространств.

(…) Блёклые лучи пронзили тенистую дубраву. Свет от Света. Всё замерло в оглушительной тишине предопределения. Прошелестело крыло, сотворив тёплый ветер, усеявший первую почву первыми семенами. Капнула кровь, скатилась слеза со щеки.

Таково было Начало. И очи Его как пламень огненный…

Опустевший храм. Тишина. Безмолвный шелест упрямых сорняков — последняя литургия.

Оглушительная вечность. Руины, всецело охваченные природой, объятые лилово-серым туманом. Тотальность и необратимость.

На остатках паникадила тревожатся птицы: вздымаются к куполу, щебечут, порхают. Ветер прервёт тишину глухим звоном, качнув ржавый колокол.

Колокол звонит по тебе.

Поучаствовал в благом деянии своим дизайн-промыслом. Обретайте свечи, услаждайте обоняние, способствуйте сохранению наследия!
•

Материя — восприемница всякого рождения, бесформенное начало всего сущего.

Взаимосвязь материи и идеи явлена в чувственно-воспринимаемых вещах, суть которых — противоречие, возникающее от одновременной причастности обеим областям: материальному и идеальному.

«Дух творит себе форму». Его творчество — вечный, неиссякаемый импульс, безначальный и бесконечный. Необходимость сущего облечься материей обусловлена неистовым потенциалом Абсолюта к созиданию единичного, особенного.
•
Каменные лики на тимпанах Покрова на Нерли совершенно конкретны и материальны своей «каменностью». Начало их конкретности положено в 1165 году, но однозначной трактовки им не нашлось до сих пор: то ли образы Богоматери, то ли абстрактные девичьи лица, то ли мальчики со смешными причёсками.

По одной из версий лики — ангелы, бесполые и бесплотные существа, непрестанные «представления» Божественного Разума. В самом деле — в ликах не узнаётся ни пола, ни возраста, никакой выразительности: они словно замерли в безвременье и неопределённости, как будто противясь материальному воплощению, неспособному уместить всю полноту их замысла, их идеи.

Незряче-каменный взгляд, застланный тысячелетней пеленой, устремлён в никуда и во всё сразу одновременно. И всё им открыто: безмолвие вечного содержания, Абсолютного бытия. Остаётся найти в них себя, удержать своё отражение…

…и слышен шелест крыл в самозабвенной безмятежности.

Меж Ярославлем и Вологдой есть причудливое село, в название которого верится с трудом.

Кукобой. Топоним родился от неудержимой развесёлости и лихого нрава местных жителей. Село украшает храм, совершенно избыточный для сельской местности, чем-то похожий на петроградский Спас на Крови.

Построили его на средства купца Ивана Воронина, уроженца соседней деревни. Сколотив в столице солидное состояние, Воронин решил выразить почтение родному краю и предложил жителям: железная дорога до Пошехонья или церковь.

Народ единогласно пожелал «дорогу к небу». Так, по проекту Василия Косякова, появился кукобойский храм Спаса Нерукотворного. Строили его местные умельцы, кончив в 1912 году. Пройдёт всего-ничего и этот же народ начнёт яростную борьбу со своими святынями.

Храм большой, размашистый, витиеватый, собранный из модного финского кирпича. Общий силуэт утончённо-приземистый: утончённость отягощена по-византийски массивными апсидами и общим объёмом / приземистости противятся устремлённые вверх резные башенки-колокольни. Всё это — хрестоматийный пример модернистского заигрывания с русским и византийским стилем.

Двадцать лет назад от скудости воображения Кукобою присвоили статус «Родины Бабы-яги» со всеми вытекающими: чумные фестивали, оголтелые туристы с глазами навыкат и всем прочим.

Дурной туризм губит душу!

Изба красна углами. Земля красна церквами и избами.

Города усыпили деревню, погрузили в самозабвенный полусон. Её дремота — грёзы о бесконечно близком и бесконечно далёком.

Её безмятежность не молчалива — она вещает сиплым шёпотом предков: Что носиться по бетонным курганам, по стеклянным холмам? Здесь твой дом, твой покой. Избу держит óхлупень, тебя — родная земля.

Вековечность, будоражащая кровь. Кровь и земля — нераздельный субстрат человеческой сути, естества. Кровь, не знавшая дурмана, подобна земле, не знавшей асфальтовых оков: простор и свобода.

Чужая изба засидчива. Ставши ничей, она молчаливо приглашает к бессмертной трапезе, к своему полусну. Снится кровь — жди встречи с роднёй. Снится земля — будет Дух мирен.

Мы спим. Наш сон глубок и беспробуден. Нам снится стекло и бетон.

Икона — преодоление материального. Иконописный образ, являясь бытием сверхчувственным, есть постепенное раскрытие сокровенного-в-себе, выражение живого Слова. Икона подобна лествице о трёх ступенях:

(1) Ступень-символ. Изображение являет собой простое ознáчение, «семиотическую непосредственность», утверждающую саму себя.

(2) Ступень-образ. Преодолевая грань между материей и идеей, изображение устремляется от чувственно-воспринимаемого «знака» к умозрительно-познаваемому сущему (ко Всеобщему).

(3) Сакральная ступень. Достигнув «изобразительного предела», образ становится живой демонстрацией непостижимого, вечного. На этой ступени образ явлен как эманация Абсолюта, постигаемая разумной стороной души.

Настоящее мастерство иконописания — умение твёрдо стоять на трёх ступенях сразу, способность выразить пластическим языком то, что стоит за гранью изобразительности.

В этом смысле прославленный иконописец Дионисий — гений, сумевший вместить непомерный Горний космос в крохотное земное пространство. Фрески Рождественского собора в Ферапонтове сродни случайно увиденному нетварному Свету. Это самая знаменитая и знаменательная работа мастера: здесь воплотилось безграничное Небо, разоблачив бесчисленные фигуры ангелов, святых и всех Небу причастных.

Вседержитель на куполе пронизан лучами: он недосягаем и близок, словно до него можно коснуться, вытянув руку. Иконописная перспектива (называемая «обратной») взывает к смотрящему, делая его точкой схода, причастником сюжета, средоточием.

На юго-восточном столбе узревше Боготечную звезду трое волхвов скачут на двух конях (фото 7). Достоверность — пустяк, которым настоящий мастер беззастенчиво пренебрегает во имя целостности (три коня количеством ног внесли бы ненужную сумятицу).

Гений знает, как усадить трёх волхвов на двух коней и заставить их мчаться навстречу звёздному свету. Дионисий — звезда, просиявшая на закате, последний мастер золотого века русской иконописи.

Остаётся нестись навстречу сиянию!