Записки Хорнизавра

​Ищу информантов 🔍

Уже когда-то зазывала вас интервьюироваться. Но исследование выходит за рамки учебной работы и потихоньку превращается во что-то потенциально интересное, так что мне снова нужна ваша помощь!

Приблизительная тема: профессиональные компетенции консультирующих психологов

Вы можете стать моим информантом, если:

🧠 имеете университетское образование в области психологии и/или медицины;
🧠 работаете консультирующим психологом от 1 года.

Не обязательно, но представляет дополнительный интерес:

🧠 наличие опыта работы с клиентами, имеющими психиатрические проблемы;
🧠 опыт отказа в работе таким клиентам;
🧠 опыт параллельного «ведения» клиента с психиатром.

Интервью беру очно или онлайн, записываю для частного хранения и расшифровки, запись нигде не публикуется. Данные, полученные в ходе интервью, анонимизируются: я не указываю имена специалистов и места их работы. Могу указать гендер, возраст и название подхода, в котором работает информант.

К интервью надо готовиться только мне, вам готовиться не нужно — достаточно просто поделиться честным мнением по ряду вопросов с любопытствующим неспециалистом (мной). Беседа займёт 40–60 минут.

Писать сюда: @anastas_woof

Если расшерите потенциально заинтересованным коллегам и друзьям — благодарна буду безмерно! 🤍

P. S. Если когда-то Вы мне писали, но интервью мы так и не провели, — я постараюсь связаться с Вами в ближайшее время. Или можете сразу написать мне сами :)

​Кусочек вечернего чтения. Из книги Оксаны Тимофеевой «Мальчики, вы звери», о которой скоро напишу отдельный пост:

«Придёт серенький волчок, тебя схватит за бочок» — все мы знаем эту песенку. Мы слышали её от своих матерей и бабушек, а теперь напеваем своим детям и внукам. Тот же мотив, передающийся из поколения в поколение: каким-то парадоксальным образом он должен нас успокаивать, обволакивать сном. Я совсем взрослая, но всё ещё кутаюсь в одеяло так, чтобы не осталось ни одного открытого участка тела, — чтобы не привлечь внимание волка. Я знаю, что волк не придёт; я в цетре Берлина, на десятом этаже нового многоквартирного дома. поблизости нет никаких волков — максимум пара лис на районе. Но в архивах моего тела, в памяти моего народа зачем-то хранится этот сценарий для театра моей души, написанный на родном языке. Если вдруг некий психоаналитик, случайно (допустим) оказавшись в моей спальне, увидит моё тело, плотно укутанное одеялом, возможно, он изловчится поймать за хвост сексуального волка, от которого я пытаюсь спрятаться, и выдвинет гипотезу, в соответствии с которой за моим страхом стоит инфантильное либидо. Во всяком случае, так поступил бы Фрейд. Забытое в глубине бессознательного, словно похороненное в памяти, желание записано, зафиксировано, но при этом перекодировано до неузнаваемости.

#хорнизавр_цитаты

(картинка Александры Дворниковой)

​🎬 Крохотное кино-наблюдение

Посмотрела недавно фильм «Сыновья Тоорума» (1989) о «медвежьем празднике» у хантов. Фильм эстонский, отчасти известен тем, что его режиссёр Леннарт Мери — президент Эстонии в 1992–2001. Но и сам по себе хорош.

Мне, в силу незнания эстонского, просмотр был доступен в английской и русской озвучках. А в процессе обсуждения содержания с коллегами, посмотревшими кто в какой, выяснилось, что различие версий там не только в языках. И даже не только в том, что отечественной (советской) кино-этнографии присуща интонация закадровой озвучки в духе Николая Дроздова. Ну или чего-то этакого по-учительски взрослого, обязательно доброго и непременно сведущего лучше всех. Такая интонация незаметно по-своему кроит материал в восприятии зрителя, а самого зрителя делает чем-то, чем он вне этой интонации, может, бывать и не привык — или отвык (e. g., ребёнком за школьной партой).

Помимо этого, я неожиданно для себя обнаружила странные искажения видео, встретившиеся только в русскоязычной версии — искажения, которые не могу однозначно определить как какую-то ошибку на этапе монтажа или художественный элемент.

Выглядят они как «плавания» фона при статичности объекта на переднем плане. Можно увидеть во фрагментах 27:04–27:20 и 43:18–43:54.

С одной стороны, такие «плавания» встречаются только в сценах ритуального пения. Мне при просмотре сразу и показалось, что сделано это намеренно — чтобы передать какую-сверхъестественную атмосферу действа.

С другой стороны, почему в англоязычной версии этого нет? При каких обстоятельствах такое различие вообще могло появиться? Разве на озвучку поступают не одинаковые версии? Тут же даже не в цензуре дело.

Как сам эффект называется, не знаю. Как это сделали (если специально) — тоже. Похоже на «эффект вертиго», но тот делают на этапе съёмки, да и тут скорее плоскость поворачивается, а не зум углубляется. Если кто знает, что это, — подскажите.

P. S. А если соберётесь смотреть (рекомендую), учтите, что в русской версии нет перевода фрагментов с хантыйского. В английской есть, но в субтитрах — не забудьте включить.

#хорнизавр_нашёл

Когда я говорю, что занимаюсь историей советского девичества, люди часто думают, что это такая очень милая декоративная дисциплина, которая исследует какие-то считалки, альбомы, заколочки и прочие милые вещи.

И конечно, область в том числе про это — многочисленные практики и атрибуты взросления девочек, массовую культуру, культурную историю игр и игрушек, моды, чтения. Но всё же у girlhood studies есть достаточно чёткое политическое измерение, которое становится плохо различимым за ностальгическим перебиранием любимых фильмов детства и мемами в духе "girlhood is a spectrum", которые наводняют социальные сети. Дело в том, что эта сфера изучает одну из самых уязвимых групп — несовершеннолетних девочек, — и одна из её центральных задач это делать видимыми эту уязвимость и насилие, с которым сталкиваются девочки во всём мире именно из-за своего специфического статуса, связанного с возрастом и гендером. Насильственные ранние браки, сексуальное и репродуктивное насилие, эксплуатация, ограничение доступа к образованию по гендерному признаку, даже доступа к питанию по сравнению со сверстниками-мальчиками, более низкая ценность жизни девочек в сравнении с мальчиками в патриархатных обществах, их невидимость, — всё это центральные проблемы girlhood studies и в то же время большие социальные и политические вопросы, на которые исследовательни:цы в этой сфере ищут ответы. Исследования девичества на советском и российском материале, которые, как я с радостью наблюдаю, сейчас развиваются, непременно должны касаться, например, советской дискриминации при приёме в вузы, сексуального насилия, истории женских колоний для несовершеннолетних и прочих тяжёлых, но важных тем.

Всё это важно не только с точки зрения какой-то абстрактной справедливости, но и потому что такое прошлое имеет непосредственное влияние на нашу современную жизнь, на жизнь следующих поколений девочек и женщин. Яркий пример тут (tw!) — чудовищная история 15-летней Любы, которая уже год находится в российском СИЗО для несовершеннолетних за, по сути, подрыв одной петарды по заданию из некоего телеграм-канала (как же похожи все эти дела, из которых торчат понятно чьи уши, точнее, палки, это невыносимо). В СИЗО Любу многократно избивали и насиловали соседки — при полном попустительстве администрации и следователя. Я прочитала эту историю ровно в тот день, когда пересматривала материалы по советским женским исправительным учреждениям для несовершеннолетних, с которыми работаю в рамках своей диссертации, и сходства между двумя описанными системами и почти полное молчание о насилии в них оставили меня глубоко подавленной.