Арен и книги

​​Романа Ганса Фаллады «Что же дальше, маленький человек?» (1932) — это диалог одного из главных немецких писателей 1930-40-х с русской литературой.

Фаллада рассказывает о судьбе двух «маленьких людей», молодой немецкой семьи, которая выживает в Германии начала 1930-х. Это буквально годы мирового экономического кризиса и излета Веймарской республики. Маленькие люди переезжают из города в город в поисках работы или хотя бы жилья, но везде их надежды проваливаются, а сил, чтобы жить достойно, становится все меньше. Основная причина, по которой маленьким людям так тяжело, — это нехватка денег. Жизнь слишком дорога, зарплаты слишком низкие, а любая социальная помощь от государства оборачивается страшной бюрократией.

В русской литературе 19 века было принято относиться к маленькому человеку с жалостью и заботой. Русские писатели обманывали его (себя) надеждой, что рано или поздно маленький человек очнется в дивном новом мире. «Мы, дядя Ваня, будем жить. Мы отдохнем!» — и все в таком духе. Ганс Фаллада переносит проблемы маленького человека из метафизики в реальность. Политическая конфронтация коммунистов и нацистов, экономическое неравенство, нормализация радикальных настроений — именно эти причины доводят молодую семью на страницах книги до унизительной бедности, почти до дна. Но даже на дне маленькие люди Фаллады выбирают не слепую надежду, а достоинство. И любовь к родному человеку, а не к абстрактному ближнему.

Что, увы, не отменяет будущей политической катастрофы. Роман был опубликован в 1932 году, а уже в 1933-м к власти пришел Гитлер. Что было дальше — все всё знают. Но вот что интересно: в 1947 году Фаллада опубликует роман «Каждый умирает в одиночку» — роман, в котором те самые маленькие люди, выбравшие Гитлера и сильную Германию, во время войны потеряли на восточном фронте сына, осознали чудовищность режима и стали участниками антифашистского Сопротивления. Классный, короче говоря, писатель Фаллада.

​​Если вы заглянете сейчас в крупнейшие американские медиа — в «Нью-Йоркер» или в «Атлантик» — то не найдете почти ничего о смерти Дэвида Линча, не считая архивных лонгридов на задворках главных страниц. Что, кмк, является примером самой адекватной реакции на смерть 78-летнего старика, который был тяжело болен, но, главное, давным-давно доказал, что с ним все окей — как в вопросе признания его заслуг, так и в обычной жизни.

Говоря иначе, меня не покидает впечатление, что в несоразмерности эмоциональной реакции российского интернета на любое незначительное событие последнего времени — от там, не знаю, плагиата Иличевского, оказавшегося главным преступником российской цивилизации здесь и сейчас, до вот смерти 78-летнего деда, выигравшего в кино все на свете, — есть что-то запредельно фрейдистское. Называется это вытеснением, то есть отстранение от чего-либо травмирующего (в первую очередь от содержания новостной ленты, конечно) и замещением эмоций чем-либо другим. Если сначала вытеснение служит механизмом защиты личности, то в дальнейшем, как известно, у вас начинаются проблемы. Например, когда незнакомый вам лично человек естественным образом состарился, заболел и умер, но вы воспринимаете его смерть как главную трагедию нашей эпохи или по крайней пишете об этом так, словно произошло что-то сопоставимое с не пришествием мессии (не шучу, прочитал это в лонгриде одного российского медиа).

К слову, сегодня 17 января 2025 года, пятница, и на рассвете, в районе 7 утра, когда я обычно сажусь работать, в Дрездене было прекрасное небо, немного перистых облаков, окрашенных багрянцем из-за невероятного по красоте рассвета, которым я наслаждался за чашкой чертовски вкусного и крепкого черного кофе, предварительно позанимавшись йогой. Утром у нас было где-то 0 градусов по Цельсию, но сейчас температура поднялась до 3 градусов. Скоро выйду на прогулку и встречусь с приятелем на кружку пива. Всем хорошего дня!

​​2025 год начался в Дрездене с того, что на дне Эльбы нашли неразорвавшуюся британскую авиабомбу времен Второй мировой. Она пролежала там ровно 80 лет.

О ее существовании никто не подозревал, пока год назад не обвалился огромный мост в центре города. Он постарел и попросту развалился посреди ночи. Никого на нем не было, но с тех пор почти любой смол-ток с местными жителями неминуемо касался несчастного моста. От факта, что у мэрии нет бюджетных денег на его восстановление, до того, что в туристических магазинах продаются магниты в форме обвалившегося моста. Администрация города тем временем медленно расчищала его обломки в Эльбе, и в первые же дни 2025 года они нашли рядом с ними эту 250-килограммовцю бомбу. На двое суток центр города оцепили, жителей эвакуировали, а бомбу тут же обезвредили. По общему мнению, произошло чудо. Но это чудо было возможно только благодаря неудаче. Да, важнейший транспортный узел города развалился, но благодаря этому обнаружилась бомба. Слава богу, обломки рухнувшего моста ее не задели. И никто не пострадал, когда эту бомбу обезвредили.

Правда, я теперь не могу не думать о том, сколько таких бомб можно найти на дне Эльбы. Где именно они лежат: у центра города или на окраинах, или ближе к моему району? Будут ли вообще найдены? А могут ли они внезапно взорваться — скажем, когда я пойду в булочную за хлебом или встречусь с приятелем в биргардене? И так далее, вереница бесконечных вопросов, возникающих из чистого любопытства. К слову, совсем скоро — 13-15 февраля — будет годовщина бомбардировки Дрездена в 1945 году, той самой, когда эта британская бомба была выпущена по историческому центру, чтобы стереть его с лица земли, но по какой-то случайности упала в Эльбу и пролежала, никого не беспокоя, под глубоким слоем земли 80 лет, целую человеческую жизнь.

А издательство Ивана Лимбаха готовит в этом году перевод романа «Солдаты Саламины» Хавьера Серкаса. Роман вышел в Испании еще в 2001 году, собрал награды, стал международным бестселлером и переиздается по сей день. Причина его успеха в том, что на заре 21 века испанские писатели негласно соревновались, кто напишет главную книгу о Гражданской войне 1936-39 гг., и таковым, по общему мнению, стал именно романа Серкаса. Роман, к слову, без строгих жанровых границ, с элементами вымысла и документальности, на тему истории и памяти, но без интеллектуальных претензий современных лабатутов. Обратите внимание.

​​«Везувий, обдай их огнем!» — напевали фанаты «Фиорентины» в матче против «Наполи», и ты вдруг понял, что снова оказался в фильме итальянских неореалистов. Дело даже не в том, что этот футуристический стадион был построен в 1931 году и назывался в честь фашиста Джованни Берта. Или в том, что он построен в форме буквы D (рядом с вокзалом в форме буквы U и не построенным третьим зданием в форме буквы Х). Дело, конечно, в атмосфере управляемого хаоса, которую ты так любишь. На стадион нельзя проносить зажигалки, но на последних рядах кучковались мужчины с сигаретами. Парень, продающий на трибунах пиво и чипсы, половину игры отлынивал от работы. Старушка в фанатской розе обзывала судью buffone (клоун). Детвора играла в футбол на территории стадиона прямо по ходу матча. В подтрибунке целовались влюбленные. А ты чередовал пиво с кофейным ликером и вместе с итальянцами выкрикивал всякую ругань в адрес судьи или игроков. Надо подыгрывать хаотичной реальности, иначе она тебя съест. Тем временем фанаты «Фиорентины» радостно повторяли: «Слава богу, я не из Неаполя!» Шла 90-я минута матча, они проигрывали 0:3. Но это все равно был хороший день.

Вот такая книжка намечена в планах на 2025 год у издательства Individuum, и я с радостью признаюсь, что участвую над подготовкой ее русскоязычного издания в роли научного редактора. Получаю от этой работы огромное удовольствие и надеюсь, что вам — будущим читателям — она понравится так же сильно, как и мне.

​​​​За несколько дней проехал три страны и в аэропортах, вокзалах или станциях каждой из них увидел последний роман Салли Руни (хотя чешский вариант — Рунёва — милее всего моему сердцу). Шесть лет назад я впервые написал про нее и затем не без удивления наблюдал, как ее популярность стремительно распространяется на весь мир. (Или как поздний капитализм лепит из убежденной марксистки глобальный культурный продукт.) Теперь она окончательно превратилась в Харуки Мураками наших дней: автора бестселлеров, который позиционировал себя как интеллектуала, но его читателями стали миллионы normal people. Спустя несколько лет ее наверняка номинируют на нобелевку, еще лет через пять найдут замену в лице нового «писателя поколения», а она по-прежнему будет выпускать с рыночной стабильностью более-менее normal novels. Почему бы и нет?

Возможно, с опозданием, но в 2024 году мне стало окончательно ясно, что к середине 2010-х сформировалось глобальное литературное явление, которое олицетворяли молодые писатели, как правило, левых взглядов и самых разных идентичностей, писавшие в основном о насилии: семейном, классовом, гендерном, моральном, государственном и так далее. Их основным литературным методом стал автофикшн, и, благодаря этому, он стал доминирующей литературной формой на рынке серьезной литературы (важно: они не изобрели автофикшн, а популяризировали его). Во Франции лицом этого литературного поколения стал Эдуард Луи, писатель 1992 года рождения, который во второй половине 2010-х опубликовал несколько автофикшн-романов, посвященных разным формам насилия и получивших столь широкую медийную огласку, что Уэльбек со своими порноинициативами смотрится откровенно жалко.

/Подвожу читательские итоги, а точнее, единственный итог./

Был рад помочь! И еще больше рад читать канал Корги-Комсорги
Дмитрия Козлова, историка ленинградской литературы 1950- 1980-х. У него как раз вышла отличная статья про фотоальбом поэта и филолога Владимира Уфлянда, в котором нашлась эта фотография Бродского в Ереване.

Сегодня решили разыграть роман «Демонтаж», который не так давно обсуждали в нашем лектории.

Послушать обсуждение

И прочитать интервью

Для участия в розыгрыше необходимо:

— подписаться на наш канал и на канал Арен и книги

— оставить любой комментарий под этим постом

Итоги подведём 15 декабря! Удачи!

Друзья! Вот такая предновогодняя акция от Армянского музея Москвы: надо подписаться на их тг-канал, оставить любой комментарий в посте ниже, и, возможно, вам достанется бесплатно экзмепляр «Демонтажа». А я, когда доберусь до России (рано или поздно), обещаю подписать его.

Тем временем в прачечной на районе.

​​Ты больше не осуждаешь Эрнста Юнгера, чьи оккупационные дневники ты прочитал на одном дыхании прямо перед поездкой в Париж. В очередной вечер ты так устал от академической болтовни на очередной конференции, что отправился в другой конец города. Ты вышел из метро, попал на рождественскую ярмарку, узнал запах каштанов и поднялся к Сакре Кёр. Ты спрятался от туристов и долго смотрел на вечерний Париж. Некоторые города — как люди: ты уязвим перед их красотой. Ты спустился вниз, двое мужчин молча держались за руки, старушка читала на ходу книгу, черные братья толкали стафчик, а ты покинул Монмартр, прошел мимо Северного вокзала, под аркой Сен-Дени, затем по одноименной улице, переполненной барами, туристическими магазинами и секс-шопами, пока не обратил внимание на старенькую готическую церковь. Ты зашел внутрь и сел с краю на последних рядах; шла служба на латинском и французском, и тебя осенило, что близится декабрь, рождество Христова, твой любимый праздник. В церкви присутствовали пенсионеры, мигранты, инвалиды и ты; в конце службы вы поблагодарили друг друга. Из церкви ты вышел обратно на улицу Сен-Дени, спустился к Сите, смотрел на Сену и снова почувствовал уязвимость перед красотой Парижа. Эту уязвимость ты переживал перед книгами или людьми, но перед городом — впервые. Афины, Ереван, Нью-Йорк — ты всегда рад туда вернуться, но только в Париже с тобой происходит что-то особенное. Ты любишь переходить здесь дорогу на красный свет, любишь покупать тут хлеб, любишь смотреть на уставшие лица парижан в вечернем метро. Если любить по-настоящему, то только до конца, то есть на очень интимном уровне души, не боясь собственной уязвимости. И да, Юнгер: тебя перестал волновать тот факт, что в те дни, пока он ходил по светским тусовскам или ресторанам оккупированного Парижа, студентка Сорбонны Элен Берр была вынуждена носить желтую звезду, терять близких и осознавать близость собственной гибели. Ты даже закрыл глаза на то, что они оба встретили конец войны в Германии: Эрнст Юнгер под оккупацией американцев, что не помешало ему превратиться в идола новых консерваторов, а Элен Берр в концлагере, в котором погибла незадолго до освобождения. Ты бесконечно далек как от философских «излучений» Юнгера, так и от этической мужественности Элен, но кое-что объединяет вас троих — это безоговорочная любовь к Парижу, то есть, повторюсь в последний раз, чувство уязвимости перед этой красотой.

​​Слушаю иногда подкасты «Нью-Йоркера», и на днях это был Critics at large. В нем нет ничего выдающегося, просто три миллениала болтают о всякой культурной фигне. Последний выпуск был посвящен поиску комфорта в искусстве, а точнее, эскапизму с помощью искусства в темные времена. И я вдруг поймал себя на мысли, что я не исключение и тоже порой занимаюсь эскапизмом через искусство и, как правило, это сериалы. Например, в ковидные годы это был «Клан Сопрано», который я с удовольствием и не спеша пересмотрел с женой. Дело, видимо, было в том, что хороший (в моем понимании) сериал — как старый приятель: с ним нескучно, он тебя особо не напрягает, в чем-то вы похожи, в чем-то нет, но разные мелочи вас сближают, и это хорошо.

А сейчас таким приятелем-сериалом стал «Коломбо». Да, тот самый из 1970-х. Я начал его смотреть во многом из-за Вима Вендерса, у которого Питер Фальк (гл. актер «Коломбо») играет самого себя в «Небе над Берлином». И, черт возьми, «Коломбо» — это идеальный сериал, чтобы отключиться от действительности на час-полтора. Лучший образец pulp fiction, в котором из эпизода в эпизод никогда ничего не меняется, добро всегда побеждает зло, причем побеждает благодаря одним и тем же методам (ум + мужество + упорство). А главное, сам образ Коломбо — простоватого детектива-семьянина, который прикидывается дурачком, хотя в действительности знает убийцу с самого начала, — по сути, тот самый ангел из «Неба над Берлином», который всегда услышит человека и утешит его, особенно в темные времена.

Друзья! Предлагаем послушать обсуждение романа «Демонтаж» Арена Ваняна в Армянском музее Москвы.

Вы сможете познакомиться с автором, узнать, как рождаются герои, счастье или достоинство важнее в переломные времена; что такое человек в блокаде, как описать траекторию беды и какова роль культуры в момент исторической катастрофы. Издательство благодарит организатора, Самвела Шахбазяна, и всех участников этого содержательного разговора.

«Демонтаж» в интернет-магазине

Сегодня!

Пару недель назад, дочитывая «Развод» Сьюзен Таубес, со мной произошло то, что я больше всего люблю, — еле слышный щелчок. Это когда ты вдруг прозреваешь суть авторского замысла. В ту же ночь, несмотря на поздний час, я принялся перечитывать роман, заново расписывая в рабочем файле его композицию, идеи и ключевые цитаты. Давно, по правде говоря, не переживал ничего подобного, хотя это самое лучше, что может произойти во время чтения. Ну и да, теперь нахваливаю этот роман при любой возможности.

И еще один биографический факт о Таубес, который не вошел в рецензию. Ее, как известно, загнобил рецензент из «Нью-Йорк таймс», указав на то, что она подражает писателям-мужчинам, в том числе Беккету. Но этот рецензент не знал, что одним из тех, кто назвал Таубес гением (правда, из-за другого произведения, но все же), был именно он — Беккет.

https://gorky.media/reviews/kniga-est-kniga/

Красота в большой литературе — это маленькие детали. Перечитывая вступительную главу «Книги воспоминаний» венгерского писателя Петера Надаша (серая немецкая осень перекликается с настроением его книг), я впервые решил перепроверить все адреса берлинских улиц, которые упоминаются в этой главе: Штеффельбауэрштрассе, Штаргардерштрассе, Вёртерплатц и так далее. И если большинство упоминаемых улиц действительно существуют в Берлине, то одна из них — Вёртерплатц — как оказалось, нет. Хотя именно эта улица — самая важная для вступительной главы, потому что там живет ключевой персонаж по имени Мельхиор, который является поэтом. Но поскольку речь идет о немецком языке, то слова — это часто комбинации нескольких слов, и Вёртерплац (Wörterplatz) — это союз двух: собственно, «слова» (Wörter) + «площадь» (Platz). Что, конечно же, так логично и, как мне кажется, красиво: ведь где еще жить поэту, если не на «площади слов»?

​​Дал небольшое интервью Армянскому музею Москвы. В основном говорили про «Демонтаж», замысел книги и так далее. Но вы лучше обратите внимание на фотографии, подобранные редакторами к публикации, — там помимо моей любимой в музее современного искусства Рима (изначально я планировал пойти в фаншоп футбольного клуба «Лацио», но он оказался закрыт, пришлось пойти в музей), есть еще много отличных архивных фотографий. Вот на этой армяне празднуют свадьбу посреди главной площади Еревана — в день объявления независимости (что меня очень рассмешило).

А вечером 22 ноября (через неделю) в Москве состоится обсуждение романа в рамках книжного клуба этого музея. Начало в 19:00, адрес и регистрация на встречу здесь. Я подключусь по зуму из Дрездена.

Иногда меня спрашивают: зачем читать фикшн? Ведь существуют ютуб, подкасты, медиа, на крайний случай нон-фикшн. А на фикшн зачем тратить время? Я отвечаю: за тем, что только фикшн позволяет пересмотреть устоявшийся сценарий собственной жизни. Кто вам сказал, что этот сценарий — во-первых, единственный и, во-вторых, правильный? Я в очередной раз задумался об этом, когда писал рецензию на «Баумгартнера» — последний роман Пола Остера, который уже упоминал тут. К слову, это первая рецензия, написанная мной на книгу, которая на русский (пока что?) не переводилась.

Два текста на «Горьком» памяти Шамшада Абдуллаева. Первый — Александра Скидана, который знал его лично, далее — мой; рад, что публикация вышла именно такой.

​​Провел два дня во Фрайбурге, выступив со скромным докладом в местном университете. Утром, покинув отель, увидел на соседнем здании памятную табличку: что здесь с 1904 по 1905 год жила Марина Цветаева. Пока ее мама лечилась от туберкулеза, она с сестрой жила в католическом пансионе. Судя по воспоминаниям сестры, они не были счастливы во Фрайбурге; в пансионе царил немецкий Ordnung, то есть строгий порядок, к тому же у матери участилось кровохаркание. Но мне Фрайбург — да и в целом южная (католическая) Германия — нравится. Здесь нет гамбургских дождей, берлинского инфантилизма, саксонской угрюмости. Тут много солнца, люди (даже немцы) чаще улыбаются, бездомные слушают Modern Talking и просят подать на траву, готический собор соседствует с тосканскими аркадами на мощеных улицах. Конечно, радуют глаза длинные горные массивы, окружающий город; что-то подобное я видел только в Лорийской долине на севере Армении, хотя в Армении философы не прятались от мира, как во фрайбургском Шварцвальде, в лесах которого жил и работал Хайдеггер. Говорят, к его лесной хижине часто поднимаются итальянские туристы, а труды Хайдеггера, несмотря на «Черные тетради», все еще в академическом обороте, правда, обойти стороной «коричневое» прошлое затворника нельзя; то же самое с Карлом Шмиттом: в Европе его читают и обсуждают по сей день, но, опять же, обойти стороной «всю эту ситуацию», то есть нацистское прошлое, нельзя. Надо называть вещи своими именами и не выделываться, не искать наивных оправданий, короче говоря, не увиливать от правды, даже если эта правда расходится с твоим мировоззрением. Иного пути к свободной и достойной жизни не существует. Я задумался об этом у входа во Фрайбургский университет (основан в 1457 году), заметив на фасаде главного здания выгравированный девиз: die Wahrheit wird euch frei machen — «Истина сделает вас свободными», цитата, которую я наивно приписал какому-нибудь ученому эпохи Возрождения, хотя в действительности она позаимствована из Евангелия от Иоанна (8:32): «И познаете истину, и истина сделает вас свободными».

​​думал, что самый маргинальный роман в моей жизни — это «Торжество похорон» Жана Жене, но нет, нашелся еще один, не менее маргинальный и от того обаятельный, — «Развод» Сьюзен Таубес (вышел осенью на русском в «Подписных изданиях»). Роман 1969 года, сразу после публикации собрал разгромные мизогинные рецензии, авторка, устав от этого ада, бросилась с Лонг-Айленда, спустя несколько дней ее труп опознала лучшая подруга, сама Сьюзен Сонтаг, которая, к слову, тоже был не в восторге от ее романа. Так что же с книгой не так? А все с ней так, просто американские интеллектуалы той поры (о читателях речь даже не идет) были к нему не готовы. Представьте феминистский роман, написанный в стилистике Вирджинии Вульф / Сэмюэла Беккета, но переполненный наркотическим сюрреализмом, да еще с восточно-европейским колоритом, ругательствами на идише и ироничными богословскими диалогами, а также обилием порнографии (к слову, уморительной) и воспоминаниями о Холокосте в Будапеште. Все верно: феминизм, иудаизм, порнография, Холокост, ну и куда все это смешивать? А вот у Таубес получилось. Как именно? Скоро расскажу в рецензии.

В конце августа HBO выпустили документалку про Дэвида Чейза, шоураннера «Клана Сопрано». Советую посмотреть ее всем поклонникам, потому что она развеивает иллюзии. В Америке, да и во всем остальном мире, «Клан Сопрано» обрел популярность, потому что зрителей больше всего увлекала сюжетная линия про личную драму Тони Сопрано, то, как он пытался сохранить семью и традиции, несмотря на перемены, конфликт поколений и ад его работы (управление мафиозным кланом в Нью-Джерси), из-за чего у него возникают ментальные проблемы (панические атаки, депрессия), которые, без сомнений, так или иначе знакомы большинству из нас. Но в то же время, признается Чейз, Тони может быть сколь угодно харизматичной и забавной карикатурой на strong and silent type, но в первую очередь он плохой человек. Мафия — это разрушение основ жизни, это умножение зла, и ни одно красивое намерение — даже семья, традиции, дети — не может быть оправданием. В этой документалке много откровений про актеров и режиссеров, и меня поразили две из них. Во-первых, что Джеймс Гандольфини, игравший Тони, не любил своего персонажа и со временем все силнее страдал от алкоголизма, из-за чего съемки сериала нередко срывались, ну и в целом это ударило по его здоровью (он умер рано, в 51 год). Во-вторых, мать Дэвида Чейза (прототип Ливии Сопрано) была жертвой сексуального насилия в детстве, причем в собственной семье, и именно это зло — необъяснимое и потому такое страшное, — становится основным замыслом, который автор, Дэвид Чейз, в него вкладывал. Так что «Клан Сопрано» — он в первую очередь про то, как мы игнорируем собственное зло, оправдывая наше существование красивыми намерениями (семьей, традициями, детьми...). Но в то же время документалка называется Wise guy, потому что Чейз, осознавая всю эту неприятную правду, нашел для себя приемлемую максиму, чтобы жить дальше: «Life ends and death comes, but don’t stop believing».

​​«Ад Маргинем» выпустил эссе «Гарбзадеги» (1962) иранского писателя и философа Джалала Але-Ахмада. Если грубо, то это что-то вроде «Ориентализма» Саида, но вместо литературоведческого анализа вы найдете социально-политический трактат с тысячью метафор, в основном с национально-эзотерическим окрасом и посвященных тому, как Запад эксплуатировал Иран в ХХ веке (то есть до исламской революции); если еще грубее, то вместо «западничества», по мнению Але-Ахмада, Иран должен выработать «особый путь», желательно основанный на шиитском исламе, но это можно сделать только разоблачив западный колониализм, и так далее. О «Гарбзадеги» я узнал еще до перевода на русский и не могу сказать, что был впечатлен; на мой вкус, это набор откровенно расистских утверждений против всего западного, написанных — тут не совру — талантливым писателем. Но талантливые писатели, как мы знаем в России, нередко бывают до опасности наивными, особенно в политических вопросах. Не секрет, что большим поклонником идей Але-Ахмада был аятолла Хомейни, часто цитировавший его в своих эмигрантских посланиях.

А вот кого правда стоит прочитать, особенно в наши дни, когда в России вошла в моду иранская повестка, — так это жену Але-Ахмада, писательницу Симин Данешвар (на фото они вдвоем). Ее роман «Савушун» (1969) был первым романом, написанным женщиной на фарси под собственным именем, и стал по-настоящему глобальным, получив переводы на 17 языков (в том числе на русский в 1970-х). Роман рассказывает о судьбе прогрессивного иранского семейства в годы британской оккупации южного Ирана в 1940-е годы, но от лица молодой матери семейства. Жанрово роман можно отнести и к семейному, и к шпионскому, и к феминистскому; политические интриги, триллерные повороты, обилие фольклора и персидских мифов, в конце концов базовые драматические перипетии — все там есть, все это интересно читать и все это, на мой взгляд, сообщает о непростом периоде в истории Ирана ХХ века куда больше и оригинальнее, нежели нашумевшее «Гарбзадеги» Але-Ахмада. Который, к слову, умер всего за несколько месяцев до публикации знаменательного романа его супруги.

Другая моя синефильская слабость — еврокрайм. Недавно посмотрел «Сицилийский клан» (1969) Анри Вернёя — типичный боевичок французской новой волны: погони и убийства, алчность и наказание, музыка Эннио Морриконе и смена локаций (Рим, Париж, Нью-Йорк…). Но главное достоинство фильма — актеры, одни легенды европейского нуара: Ален Делон, Лино Вентура и Жан Габен. Все трое играют архетипические роли крутых копов, наемников, бандитов — причем играют на самом высоком уровне (особенно Делон). А еще это, наверное, лучший фильм Анри Вернёя — франко-армянского режиссера, который прославился самыми «американскими» боевичками в Европе.

​​Об итало-американском писателе Джоне Фанте я узнал еще в 2000-х, но прочитал недавно. Речь идет о книге «Подожди до весны, Бандини» (1938), балансирующем между семейным романом и романом взросления. В центре сюжета причудливая итальянская семейка Бандини, которая с трудом выживает в депрессивном заснеженном Колорадо — причем в самый канун Рождества. Но главная роль достается старшему сыну в семье, подростку Артуро, который, к слову, был альтер эго Джона Фанте. Этот герой возникнет в еще трех книгах писателя, образовав «квартет Бандини»: цикл романов об Америке времен Великой депрессии, написанных Фанте с легким модернистским налетом. Но «Подожди до весны, Бандини» выполнен, кмк, под влиянием Достоевского: от атмосферы униженной и оскорбленной семьи до взрывных драматических сцен; одна из них и вовсе копирует самую знаменитую из «Идиота». В общем, роман достойный, и дело даже не в содержании, а в особенной поэтичности, которую я почему-то встречаю только у довоенных американцев — поэзия надежды и смерти в несправедливом мире. А еще я так хорошо понимаю страдания итальянцев в морозном Колорадо: всю сознательную жизнь в Москве я впадал в меланхолию, когда температура опускалась ниже 20 градусов тепла (то есть большую часть года).

Арен и книги pinned «В литературном приложении швейцарской газеты Neue Züricher Zeitung вышел большой материал про «Демонтаж» (сразу две полосы). Понятное дело, публикация подготовлена специально к годовщине этнической чистки в Арцахе, но основное внимание все равно уделено литературе:…»

В литературном приложении швейцарской газеты Neue Züricher Zeitung вышел большой материал про «Демонтаж» (сразу две полосы). Понятное дело, публикация подготовлена специально к годовщине этнической чистки в Арцахе, но основное внимание все равно уделено литературе: от содержания романа до идей, которые я в него вкладывал, да и что вообще изменилось за прошедший год. С разрешения редакции NZZ делюсь здесь пдф (ссылка за пейволом; текст на немецком).

За публикацию благодарю журналиста Штефана Шолля — одного из самых внимательных читателей книги и автора отличных новостных статей про Россию и Армению. Приятно вспоминать наши звонки и переписки, во время которых мы обсуждали литературу и политику (одно без другого, кто бы что ни говорил, существовать не может).

Москвичи, уже завтра, 28 сентября, в Переделкине состоится большой фестиваль издательства Individuum — заходите. Я это издательство люблю давно, иногда пишу на его книги рецензии (про падение берлинской стены например), да и в целом считаю их заслугой, или даже отличительной чертой, уникальное свойство: быть современными без какой-либо высоколобой претензии. Может, поэтому они и напечатали столько хитов. На фестивале будут распродажи, перфомансы, спектакли, шахматные турниры и встречи с авторами их последних книг: Алексеем Конаковым, Оксаной Тимофеевой, Морганом Мейсом, Романом Михайловым и другими.

Еще раз: завтра, дом творчества Переделкино, начало в 12:00, вход бесплатный.

​​В «Беседах о мышлении» (1987) Мамардашвили, размышляя о сталинском терроре, упоминает фильм «Путешествие молодого композитора» (1985) Георгия Шенгелая — возможно, один из лучших фильмов про этот самый террор. Вот вкратце сюжет: Российская империя, 1907 год, молодой композитор из Тбилиси отправляются в сельскую провинцию для записи крестьянских песен. Там он встречается с бездомным пьяницей, не подозревая, что эта встреча поменяет его судьбу — поменяет настолько, что он окажется замешан в деятельности политического подполья, а затем и в настоящей трагедии — по сути, репетиции Большого террора. Все это происходит под музыку Густава Малера и на фоне меланхоличных осенних пейзажей Грузии. Есть в этом фильме бесконечное и жуткое отчаяние, свойственное многим перестроечным драмам на Кавказе: например, «Тоска» (1989) Фрунзе Довлатяна, еще один хороший фильм о терроре, но в армянских реалиях. А если вернуться к «Путешествию…» — меня позабавило, что на «Кинопоиске» в аннотации фильма написали, что это «ироничное драмеди». Каким образом фильм о доносах и расстрелах оказался ироничным и смешным, я не знаю, но все равно советую посмотреть — он не такой известный, как «Покаяние» Тенгиза Абуладзе, но не менее отличный.

​​Отложил в сторону «Нью-Йоркскую трилогию», чтобы дочитать «Баумгартнера» — прощальный роман Пола Остера, посвященный надвигающейся смерти. О том, что писатель предвидел ее, говорит даже траурный стиль обложки «Баумгартнера» (черно-белая, с размытыми портретами, словно туманное воспоминание из далекого прошлого) — обложки, которая, если не ошибаюсь, осталась неизменной для всех иностранных изданий (насчет русского издания, правда, сильно сомневаюсь, так как часть событий книги происходят в Ивано-Франковске; хотя фиг знает, мб, и издадут). По прочтении напишу рецензию для «Горького», а пока советую перечитать несколько старых рецензий на романы Остера от Дмитрия Бавильского: на упомянутую трилогию или на «Храм луны» (1989), которые помогут разобраться в методологии американца — а это важно, потому что Остер, без сомнений, был в первую очередь уникальным стилистом: из книги в книгу у него на первом плане эстетические (а не этические) идеи. Это, к слову, одна из причин, почему он стал культовым писателем именно во Франции, а не где-либо еще.

Другая букинистическая находка (по наводке жены) — первое (1972 год) англоязычное издание «Пруста и знаков» Жиля Делеза. Не без улыбки прочитал в издательской аннотации, что Делез «сегодня один из ведущих философов Европы», а Мишель Фуко предвещает нам всем «делезианскую эру». Издание юбилейное (к 100-летию Пруста), второй англоязычный перевод Делеза (первый — «Мазохизм»), хотя в том же 1972 году во Франции будет опубликован первый том «Анти-Эдипа». Книга, к слову, читанная и с чужими заметками на полях; что ж, тем интереснее.

Не без смущения узнаю себя в наивном молодом москвиче слева, который в январе 2016 года захотел сфотографироваться у дома на Мортон стрит, 44 — нью-йоркской резиденции Иосифа Бродского. Возможно, дело в «Апокрифе» Андрея Звягинцева, который я искренне люблю и могу бесконечно пересматривать, либо, возможно, дело в любви к поэту Уистену Одену, чье стихотворение читается в этом фильме в переводе Бродского, а, возможно, дело в самом Бродском, которым я легкомысленно восторгался, пока не прочитал его эссе «Набережная неисцелимых». Спустя же восемь с половиной лет — то есть сейчас, в сентябре 2024 года, — я снова оказался, правда случайно, у этого дома на Мортон стрит, 44, и на память об утраченной молодости сфотографировался.

Говорят, новый фильм Альмодовара, показанный на венецианском кинофестивале, — экранизация романа What are you going through Сигрид Нуньес. Я прочитал его два года назад, тогда мне его вполне хватило, чтобы получить представление о типичном современном интеллектуальном романе (это когда вперемешку автофикшн, эссеистика и набор Важных Цитат). Недавно, к слову, у нее вышел новый роман the Vulnerables, кажется, про ковид, изоляцию и одиночество, который собрал по привычке много нейтрально-положительных отзывов (это всегда лучше, чем безоговорочный восторг), так что, возможно, и я до него скоро доберусь.

Да, он тоже немного bored to death: как и Джонатан Эймс или Дэниел Квинн, Арен Ванян перестал различать границу между реальностью и вымыслом и гуляет по Нью-Йорку с «Нью-Йоркской трилогией» Пола Остера. Издание особенное — к 20-летию романа penguin classics попросили Арта Шпигельмана («Маус») создать pulp fiction обложку, которая рифмуется с содержанием трилогии. Возможно, это самая красивая книга в скромной эмигрантской коллекции Арена, которую он намерен пополнять, посещая самые пыльные букинистические лавки любимого города.

Лучший роман, прочитанный этим летом: https://gorky.media/reviews/pamyatnik-zhenshhine-hh-veka/

​​Редактирую нон-фикшн книгу, надо было посмотреть справку об истории Османской империи. Обычно я лезу в «Британнику» или в западные университетские энциклопедии, там погружаюсь в источники и сверяю информацию. Но сегодня решил посмотреть Большую российскую энциклопедию (БРЭ), которую недавно прикрыли, пожалев бюджетных денег. Про сайт БРЭ всегда были противоположные отклики: одни настаивали, что там было много качественных гуманитарных справок, а другие возражали, что там не меньше пропагандистского треша, особенно в разделах об истории России.

Я это все знал, но все равно полез туда, т.к. мне надо было просто уточнить имя и годы жизни последнего султана Османской империи; правда, как это обычно бывает со мной, я решил заодно проверить, что там написали про Геноцид армян. К моему удивлению, по версии Большой российской энциклопедии в Османской империи не было геноцида в 1915 году. Вместо этого была — цитирую — «катастрофа для христиан Закавказья, Малой Азии и ряда других ближневосточных стран». Массовые убийства армян в 1894—1896 годах и вовсе не упомянуты. Дальше идет отборный фактоид, что «спастись от резни и депортаций удавалось лишь тем армянам, кто бежал под защиту русских войск и повстанческих отрядов сопротивления». Мне одному это напоминает плохой сайнс фикшн с элементами z-мышления?

В итоге я забил на БРЭ (думаю, навсегда), а необходимую информацию взял по традиции из «Британники». К слову, книга, которую редактирую, будет посвящена армяно-турецким отношениям, а точнее — операции возмездия, которая была совершена на улице Харденбергштрассе в берлинском районе Шарлоттенбург в 1921 году.

King Crimson я впервые послушал около шести лет назад. Я прочитал в воспоминаниях кого-то из родственниц Мераба Мамардашвили (то ли сестры, то ли дочери), что на одной из аудиокассет, на которые он, как известно, записывал свои лекции, был обнаружен плейлист с песнями, и там были King Crimson. Я как раз собирался послушать их, включил дебютный альбом 1969 года и пережил, скажем так, эстетическое откровение. Мне кажется, их музыка (сказочная и меланхоличная, словно написанная к романам Льюиса или Толкиена) делает ровно то, что искусство должно делать, — помимо нашей воли показывать вещи, скрытые за другими вещами. С тех пор мой интерес к философии Мамардашвили угас, а вот к King Crimson, напротив, усилился. Я не помню, сколько раз слушал их за эти годы, не говоря уже о времени работы над книгой, особенно песню Epitaph, одна из главных строчек которой — confusion will be my epitaph — вполне могла заменить цитату Фолкнера в эпиграфе романа.