Лукас был могущественным существом — «Человеческая форма лишь оболочка. Там, откуда я, материя давно не в почете, но чтобы твой крохотный мозг не взорвался, ты видишь меня таким»
Может быть, старше Земли. Может быть, сравнимый в своей ленте жизни с галактикой, вел себя настолько непринужденно-вызывающе, что его сын Иджекил, которому едва исполнилось восемнадцать, казался старше на его фоне.
— Эй. Я вообще то твои мысли читать умею.
А ещё он жил в его голове, наверное с большими привелегиями, чем сам Роджер.
Лукас — муза, сотканная из лунного света, вышитый серебром и кровью на льне. Путающийся с его тенью, спрятавшийся в ночи, и наблюдающий алыми, предостерегающими глазами.
Лукас вил из него не веревки даже — развязал его сознание, раньше сжатое в тугой канат, на жалкие ворсинки, и плёл из них что вздумается.
У него была хорошая фантазия. И высокие потребности. Что Роджеру, казалось бы, не шло в пользу...
...но, все же, быть особенным не для человека, не для бывшей жены, которая ушла к молодому любовнику, а для всемогущего бога, было потрясающим чувством.
Лукас, всеобъемлющий паразит, который занимал все мысли, забивался пылью на дне лёгких, ворочался между ребер назойливым червячком, и шкрябал-шкрябал его плоть изнутри, не изучая даже... Изучил уже, всего и подавно. А потребляя и присваивая себе.
Лукас любил присваивать. И тогда, когда им восхищаются.
— Нравится, Роджер? — Слизывает с его члена белесые остатки, и нахально улыбается, как объевшийся сметаны кот. — Нравится это превосходство, я слышу.
Боже упаси что это происходило хотя бы только в его снах, иначе себя бы он не простил.
— Бог не спасет, не жди. Но если что, всегда зови меня — я ничуть не хуже.