Ещё день-два и проснутся, начнут направо-налево разносить — и Бесков не сидел на скамейке, а кутался в плед на трибуне, и Бубнов полысел гораздо раньше, и то, и это, и пятое, и десятое, и где Романцев в конце-то концов? Где гостевые победы над англичанами? И что за нарисованный нейросетью Высоцкий?
А я боялся идти в кино. Я боялся, что так снимут, что слезы будут заливать очки. Я боялся, что в игру, а я знал на какой игре фильм закончится, что в эту игру добавят политики, потому что куда же нынче без политики. Я боялся, и я пошел.
Я ждал всех возможных спартаковских штампов — «люби Спартак в себе», «не знаешь, что делать с мячом — отдай Гаврилову», но их не было, были другие.
Все прошло как-то подозрительно безэмоционально. Разве что на сцене, когда Оля говорит по телефону «мы завтра с Настей пойдем на футбол, к нам родственница приедет из Тулы», я прошептал «А ведь это был мой день рождения», потому что на следующий день любимая команда подарила мне еврокубковую победу, но никто по всей стране не знал, какой ценой. Лишь через несколько лет «Советский спорт» вышел с заголовком «Черная тайна Лужников».
Я не могу и не буду ругать это кино, тем более, Настя, которая сыграла в эпизоде ту самую тульскую родственницу, говорят, одобрила. Претензия к тем, кто его делал, одна. Тем, кто не как я, не знает, о ком и о чем тут речь, вообще наверняка непонятно, почему именно Он — народный футболист, которого не было до, не было и после, может когда-нибудь, но совершенно точно, пока нет.
Спартак — это секта, это религия, а Он — нет, не бог, оставим это Марадоне с Кустурицей — он блаженный, но не юродивый, а тот самый блаженный, чье есть царствие небесное.
В начале 80-х в одну из поездок в Москву, отец повел меня на футбол, и там, в тех самых Лужниках, я своими глазами видел, как трибуны вставали, когда к Нему попадал мяч. И я вставал. Я помню, как в какой-то из игр сборной, Он немыслимым образом прокинул мяч себе на ход пяткой, и не дав опуститься, вколотил в девятину. «Переодетые бразильцы!» кричал из телевизора Маслаченко. Я потом искал тот гол во всех возможных нарезках на ютубе, но так и не нашел.
И все же авторам как-то удалось хотя бы попытаться объяснить эту необъяснимую любовь. Когда вся психбольница собирается в холле смотреть матч, когда психи тянут кабель, толкаются за места поближе к телевизору и только главврача пропускают вперед…
Именно так, наверное, и можно показать любовь. Безумную, невероятную, одновременно и трансцендентную и имманентную, беда которой в том числе и в невозможности передать ее объекту любви.
Завтра или послезавтра проснутся и начнут укорять за штампы и клюкву, за то, что мальчика, которому Он, казалось, уставший от футбола, передает мяч, обязательно должны были звать Егором, за то что шутка про Зенит показалась авторам настолько удачной, что Фоменко сначала шутит ее, а потом еще и разъясняет непонимающим смысл.
Фоменко, кстати, настолько крутой, насколько может быть крут Фоменко. Если бы нашим давали Оскара, а то ведь ему и какого-нибудь Золотого Орла не дадут! Заговор, не иначе. И все равно не покидает ощущение, что вот сейчас он переведет кого-то из игроков в дубль, а потом откроет шкаф, достанет гитару, и тем же голосом запоет «Ничего не бойся, я с тобой»
И все-таки респект создателям за то, как они показали главных врагов. Х-word’ы оказались хоть и идеологическими антагонистами, стеночка или диагональ, но не лишенными человечности, пусть и лишенными, кроме почему-то Михайличенко, имен*. И даже главный истребитель всего живого Лобановский вдруг чуть оттаивает и говорит «Я может игрока и хороню, но человека спасаю».
Только нужно ли было спасать? Он — святой, а это значит жертва. И жертва эта в этом фильме показана. Пусть не до конца, пусть сгладили все острые углы, пусть прическа у Гаврилова** была совершенно другой, пусть дурацкая песня в конце, пусть слезу из меня так и не удалось выдавить.
Но если бы они поставили на титры Тамару Гвердцители, боюсь, я все очки бы залил.
Он боялся, и он пошел за мячом в трансформаторную будку. И я боялся, и я тоже пошел. Не жалею.
Спасибо
