#смотритесами
Анастасия Хаустова о выставке «Владимир Мартынов. Автоархеология. Пространство автоархеологии. Дмитрий Пошвин» в галерее a—s—t—r—a. Часть 3:
В творчестве Мартынова есть два специфических парадокса, что делает его очень сложным и интересным художником. Первый как раз состоит в том, что формально будучи минималистом (мы привыкли к тому, что это слово отсылает к отказу от избыточности), он имеет огромный корпус, как пишет Олег Аронсон, графоманских текстов. Сталкивая разные художественные и религиозные системы, Мартынов провозглашает некоторый конец, апокалиптику человеческого существования в производстве как избыточности. Но в то же время он продолжает перформативно эту избыточность длить, подтверждая таким образом свой тезис. И в этом смысле важна, как мне кажется, его часовая композиция «Танцы Кали-юги», медленно развивающаяся, доходящая до неистовства и медленно затухающая — как конец света. В этой композиции, на мой взгляд, идеально эксплицированы с формальной и идейной точки зрения апокалиптические и синкретические взгляды Мартынова.
Если свести все вышесказанное к какому-то единому выводу, то Мартынов как художник именно благодаря своей работоспособности и тонкому мироощущению выстрадал определенный взгляд на искусство, на историю искусства и даже всего человечества. В этом смысле желательно смотреть на его творчество максимально целостно, а выставка в a—s—t—r—a как будто этой систематичности с точки зрения экспозиции прямо противоречит. Если за основной символ этой систематичности взять палеонтологическую человеческую ладонь, как образ создания и разрушения, цикличности поколений, «пещеры бессознательного», столкновения со своим истинным «я», «авто-графо-мании» — то с точки зрения злополучного пространства ей не хватает должного антуража. Даже если мы говорим о некотором метафизическом пространстве, пространстве мысли и знания, то здесь была бы уместна игра с реальным пространством в рамках дополнительных ухищрений: работа со светом, столкновением звука и визуальности в этаком сонорном танце. Именно о такой работе пространства писал Гастон Башляр в «Поэтике пространства», именно о возвращении в тело говорил Ханс Ульрих Гумбрехт в «Производстве присутствия» — несмотря на стремление оторваться от материи в рамках цифровой культуры, культуры знака, у нас все еще есть «ладони», мы все еще живем в «пещерах».
Таким образом с точки зрения пространства для телесности, внутри которой запускается пространство для мышления, выставка не работает. Что интересно, искусствоведческий комментарий Сергея Хачатурова, который был так уместен на недавней выставке Леонида Цхэ во Vladey и который вторил академическому тону вписывания художника в традицию, в случае Мартынова оказывается неловким, некстати, потому что сбивает с пути прочтения Мартынова как самобытного автора, больше чем просто музыканта, художника или мыслителя. Текст Олега Аронсона в этом смысле оказывается гораздо более важным, но вынесен он на сайт, до которого не все доберутся. Тем не менее, тот факт, что Мартынов, будучи последним из могикан, кто разрабатывает большую системную философию искусства, а также то, что его работы и музыка захватывают пространство современного искусства, кажется мне невероятно важным, и я с этим фактом солидаризируюсь в рамках рецензии на эту недостаточную выставку.
⌛️До 17 ноября 2024 года
![[WORK IN ART] Работа в сфере искусства Telegram Channel](/avatar/1106/1106875373.jpg)
