Прежде чем стать философом, Жак Деррида мечтал быть футболистом. Но довольно быстро потерял к футболу былой интерес. Прежде чем стать философом, Альбер Камю тоже мечтал быть футболистом. (Деррида и Камю — оба алжирцы. Привет, Зидан!) Тут ситуация драматичнее, потому что Камю от футбола уводит болезнь, которую, вероятно, нам и нужно благодарить за то, что Камю стал тем, кем мы его знаем. Однако фанатом футбола он остался на всю оставшуюся жизнь. (Вот архивное видео, где репортер подловил его на стадионе в качестве болельщика.) Футбол часто мелькал в его текстах. Камю сказал удивительную вещь, он сказал: «Всем, что я знаю о морали, я обязан футболу». (Обычно эта растиражированная и отпечатанная на футболках цитата бывшего вратаря, а ныне писателя и мыслителя звучит так: «Ce que je sais de la morale, c’est au football que je le dois». Но всамделишная цитата несколько шире, в ней Камю своим «настоящим университетом» наряду с футболом называет еще и театр: «Vraiment, le peu de morale que je sais, je l’ai appris sur les terrains de football et les scènes de théâtre qui resteront mes vraies universités».) И мы будем несправедливы к Камю, если прочитаем это высказывание как простую банальность — вроде того, что это командная игра, и в ней важно быть чутким к другому; или — футбол это спорт, это тело, а именно тело и бьющая через него жизнь есть источник всякой морали и всякой этики. Конечно, Камю больше всего любил тело и проходящие через тело энергии, он больше всего любил море и пляж, любой, кто читал «Постороннего», знает, чем выступало для Камю солнце, пронзающее тело насквозь. Но Камю, при всей его популярности, совсем не банальный автор. Своим высказыванием он загадывает загадку, для разрешения которой нам надо включить воображение.
Философская мысль о футболе как правило исходит из того, что это серьезное и осмысленное занятие. Так делает, например, Имрис Уэстакотт в тексте «Этос футбола», где он предлагает два варианта этого этоса: позицию Одиссея (победа важнее всего) и позицию Галахада (важнее всего честно следовать правилам; сам добропорядочный автор предпочитает Галахада и несколько брезгует Одиссеем). В обоих случаях предполагаемый этос футбола выводится из его достоинств: из воли к победе в одном случае, из честной игры во втором. Однако нельзя ли перевернуть перспективу и поискать этос футбола, напротив, в его недостатках? Мы ограничиваем себя тем, что спешим отметить футбол его очевидными качествами (командный дух, телесная сила и воля), тогда как для перехода к философии футбола нам следует не просто отметить еще и его неочевидные качества, но даже добраться до его анти-качеств. Чтобы философски восславить футбол, нам надо сначала его обесславить. Звучит контринтуитивно, но именно контринтуитивное и противоречивое есть вотчина философии.
Ведь сам Камю исходил из провала. Он мыслил через категорию абсурда, и футбол, ставший у него иллюстрацией жизни, морали, это мораль абсурда и есть. По сути, что может быть абсурднее футбола? Такие страсти, такие ресурсы, такой поистине всемирный масштаб — и все не вокруг судеб человечества, жизни и смерти, нет, всё это вокруг кучки людей, пинающих мяч в ворота другой кучки людей на некой очерченной территории. Автор статьи про Камю и футбол неспроста сравнивает этот вид спорта с работой Сизифа («Что может быть абсурднее, чем катать мяч по полю без какой-либо цели?») Футбол совершенно бессмысленен. Он абсурден. И именно поэтому для философа абсурда Альбера Камю он фундаментален (ведь «надо увидеть Сизифа счастливым»; тут не поспоришь — футбол во всей своей торжественной абсурдности делает нас счастливыми). Поэтому Камю и ставит футбол в один ряд с театром. И то и другое суть представление. Представление вокруг пустоты и Ничто (как, кстати, и хитрость Одиссея, назвавшего себя Никем). Столь точно выражая собой абсурд и всю нашу тщетную страсть, построенную вокруг совершенно пустого ядра, футбол и правда оказывается метафорой жизни, всей нашей трагикомичной судьбы, представленной в этой ярчайшей миниатюре — размером с футбольное поле, вмещающее в себя всех нас вместе взятых.