Почитать
ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ РЫНКА
Смотрим, читаем про решения денежных и прочих наших властей. Отовсюду доносятся призывы вводить продовольственные и другие карточки для нас. Чиновники и полицейские берутся регулировать ценообразование. Банк России размышляет о введении регулирования выдачи кредитов бизнесу, выдачи корпоративных кредитов, коль ключевая ставка не работает. Говорят, ради борьбы с инфляцией…
Но все, кажется, пока сводится к борьбе со свободным рынком. Сам рынок представляется уже частью связанным, обездвиженным и притихшим в ожидании окончательного решения его участи. Размышляет, будет ли он быстро четвертован и уничтожен. Или сперва подрежут ему всякое выпирающее и раздражающее, нарядят в яркое с колокольчиками и заставят плясать на арене для услады важных наблюдающих.
Что-то схожее и пророческое давным-давно рассказывал старинный русский писатель Владимир Набоков в романе «Приглашение на казнь»:
Красиво подрумяненный м-сье Пьер поклонился, сдвинув лакированные голенища, и сказал смешным тонким голосом:
— Экипаж подан, пожалте.
— Куда? — спросил Цинциннат, действительно не сразу понявший, так был уверен, что непременно на рассвете.
— Куда, куда… — передразнил его м-сье Пьер, — известно куда. Чик-чик делать.
… Он взошел на помост, где, собственно, и находилась плаха... М-сье Пьер поднялся тоже. Публика загудела.
— Никакого волнения, никаких капризов, пожалуйста, — проговорил м-сье Пьер. — Прежде всего нам нужно снять рубашечку.
— Сам, — сказал Цинциннат.
— Вот так. Примите рубашечку. Теперь я покажу, как нужно лечь.
М-сье Пьер пал на плаху. В публике прошел гул.
— Понятно? — спросил м-сье Пьер, вскочив и оправляя фартук... — Хорошо-с. Приступим. Свет немножко яркий… Если бы можно… Вот так, спасибо. Еще, может быть, капельку… Превосходно! Теперь я попрошу тебя лечь.
— Сам, сам, — сказал Цинциннат и ничком лег, как ему показывали, но тотчас закрыл руками затылок.
… Цинциннат стал считать: один Цинциннат считал, а другой Цинциннат уже перестал слушать удалявшийся звон ненужного счета — и с неиспытанной дотоле ясностью, сперва даже болезненной по внезапности своего наплыва, но потом преисполнившей веселием все его естество, — подумал: зачем я тут? отчего так лежу? — и задав себе этот простой вопрос, он отвечал тем, что привстал и осмотрелся.
Кругом было странное замешательство. Сквозь поясницу еще вращавшегося палача начали просвечивать перила. Скрюченный на ступеньке, блевал бледный библиотекарь. Зрители были совсем, совсем прозрачны, и уже никуда не годились, и все подавались куда-то, шарахаясь, — только задние нарисованные ряды оставались на месте… Мало что оставалось от площади. Помост давно рухнул в облаке красноватой пыли. Последней промчалась в черной шали женщина, неся на руках маленького палача, как личинку… Все расползалось. Все падало.