Постмузыка

За тридцать два с половиной года кто только ни пытался обратить меня в японство — но смог только он. Сусуму Хирасава в 1990-х, кажется, был настолько хорош, что задним числом изобрёл способ слушать группу Shortparis без опасения замараться — да ещё и включил у неё турборежим (с отметки 01:28 разгон просто королевский).

Конечно, рифм, потешных и не очень, отсюда можно вымучить сколько угодно — всегда ведь тянет к знакомым архетипам, а тут обнаруживается Фадеев+Гэбриэл в одном обличии, и тоже за пределами студии с таким вайбом, что о чём-то, кроме музыки, лучше его не спрашивать. В прошлом году справил семидесятилетие, выпустил очередной альбом — но главным достижением останется удача торжественно и технологично отпеть двадцатый век, да так, что когда под угрозой двадцать первый, эти песнопения по-прежнему тянут на саундтрек для ночи перед рассветом. Альбом 1998 года — и во вторую очередь два-три альбома, что вышли перед ним — рекомендую рьяно и всячески; он точно есть на чужеземных сервисах, иные придётся поискать тщательнее, но диванный диггинг того стоит: мне кажется, Хирасаве удалось тогда отыскать оптимальную формулу той звуковой поп-утопии, что вела за собой отдельными тропами и Бутусова с Кормильцевым времён «Яблокитая», и Фадеева с Линдой времён «Вороны», и Мадонну с У. Орбитом периода «Ray of Light», и кого только не (да любого страждущего, чего там) — а в итоге, вероятно, довела только тихого незнакомца, который пришёл и всех уел, и никто ничего не заметил; ну и не страшно.

Kathryn Mohr — Waiting Room (2025)

Ещё одна по-тёмному заряженная авторская песня; на этот раз релиза в первые недели года я прямо ждал. Альбом, на котором акустические призраки Cat Power соседствуют с тревожной обработкой сообщения на автоответчик, записан за месяц в исландской глуши на заброшенной рыбной фабрике. Половину здания освоили художники; будет ли что-то сделано с другой половиной, неясно — и, надо полагать, на границе архаики и реновации блуждает много необжитого и вытесняемого.

Предыдущий альбом исполнительницы продюсировала Мэдлин Джонстон, известная под сценическим именем Midwife — но теперь для постижения мрака и достижения нужного уровня реверберации Мор хватило собственных усилий: тексты загадочны и случайны, и всю погоду делает атмосфера оставленности наедине с собственными мыслями и помещением, в котором всего пятнадцать лет назад доживало свои дни местообразующее предприятие (при взгляде на лампочки с обложки гложет мысль, что вдовесок к паре снимков в соцсетях не помешал бы отдельный фотопроект о локации — но, видимо, что-то одно: либо песни, либо стулья). Чуть подробнее о создании Waiting Room можно прочитать в интервью вот тут; из того же источника можно узнать, что песни для альбома рождались в том числе из размышления над опытом одиночества и принятия, что кто-то новый может появиться и этого кого-то придётся впустить: пять лет без человека рядом вдруг заканчиваются, как только отпускаешь мысли о том, насколько ты форевер элоун — плавали, знаем, шлём дистанционный понимающий привет.

Кому можно рекомендовать: лицам, для которых Этель Кейн — слишком forever Elon, чтобы слушать её полуторачасовой мини-альбом.
Оценка: положительная.

(Waiting Room на стриминг-платформах.)

wjerstean — raspad (2024)

Из старого года по-прежнему нагоняют события: внезапно выяснилось (на бэндкэмпе у меня больше нет аккаунта, поэтому фокуса внимания тоже нет), что у Лизы Викторовой — она как раз пела здесь больше никогда и ничего не будет — в декабре вышел альбом под очередным псевдонимом. Насколько я понимаю, после многих лет отдельных песен и совместных работ здесь теперь уже сольный дебют — поэтому вместо того, чтобы просто слушать и внимать, сперва есть побуждение всю дорогу делать скидку: такого вкрадчивого свойства звуковые ландшафты — с шумами, шорохами, синтезаторными пэдами и полушёпотом — давненько стали мировым золотым стандартом, и измерение личного высказывания при их прослушивании в сотом варианте непросто бывает расслышать, но в конкретном случае рулит и решает понятность истоков, знакомость ситуации: переезд в другую страну, упомянутое (просто как факт) в описании преследование и, как следствие, создание материала в довольно прессинговых обстоятельствах — два-три штришка, и уже на физиологическом уровне чуешь, что здесь к чему, а от вещи под названием «breathing slices» начинаешь сам понемногу разваливаться на живые куски, словно от знаменитой «песни гвоздя» Манагера — только уже по-всамделишнему, надолго, без крена в минутно-перфомативное.

Но общий вайб здесь не гнетущий, а скорее терапевтический, словно путь стоика сквозь ночь: во второй половине встречается даже название трека «i pust»; интересно заострить внимание на кавере — таковым тут выбрана песня Clan of Xymox, группы, самой, быть может, типично-готичной (в положительном смысле) из всего каталога лейбла 4AD: от текста Creature веет сколь романтическим, столь и прозаичным ужасом — мир людских взаимоотношений рисуется как пространство отчуждения, где способность одного легковесно отделиться равняется боли разделения у другого, а свято место если пустеет, то лишь для того, чтобы заполнить пустоту проклятьем вслед. Но это зона чувств, а они рано или поздно истончаются, трансформируются, чтобы смениться новыми словами, ситуациями, диспозициями; мёртвое и живое, проработка и рецидив, плен собственного тела и порывы уклониться от него, создание и распад — всё сменяет и дополняет друг друга, заканчивается и не кончается. Возможно, именно поэтому бесконечные вариации стилистически знакомого едва ли теряют свойство бесконечно цеплять.

Оценка: 6.5/10

https://groupeobscur.bandcamp.com/album/pondecen

Через десять минут по расписанию медитейшн имени ловца-большой-рыбы: как раз осталось время прикончить свой странный ностальгический цикл.

Январь 2020 года припоминается смутно: на новогодние сижу за световой пушкой, моя задача — два раза за два часа на что-то там нажать, спустившись с наблюдательной точки в зал (порядок и смысл действий не воссоздам: погребены под толщей времён); потом обед, ещё один подход — и идёшь себе, поёживаясь, в жилище. Задрипанная трёхэтажка уже не ощущается домом: платить как всегда нечем, ресурс выкручивания исчерпан, рано или поздно съеду, начинаю мысленно прощаться с пространством.

Съезжаю в первые дни пандемии — в квартиру, где вырос и куда до сих пор возвращаюсь всякий кризисный раз. Все будни сводятся к ритуалу ежедневного обмыва по пиву-два-три; домоседство куплено за статуэтки и выпрошенные деньги у чувака, который сам, как потом выяснится, должен миллионы; всё лето сквозь немоту из меня лезет порождённое скукой заточения искусство нагловатого смолл-тока (осенью харахорюсь вокруг да около, воздыхаю попеременно по всем, при этом робею позвать на свидание, в итоге зовут меня). Занавес.

Главная — и, возможно, единственная основополагающая для меня — песня второй год подряд с весны девятнадцатого, зудящий мотив: здесь больше никогда и ничего не будет. Но что-то ведь есть и за чертой этого навязчивого чарта. В основном это нечто не относящееся к действительности; желательно костюмированное и театральное: жизнь как карнавал, чему учил нас то ли Bahh Tee, то ли Бахтин, то ли Сергей Пахомов. За Le Groupe Obscur в 2020 году благодарю нелюбимую никем корпорацию спотифу, пришедшую в Россию в тот год и подружившую меня с плейлистом М., где они оказались — грустные пятерняшки Кокто с (как часто, к сожалению, бывает) одним из всего лишь двух мини-альбомов. Мало, но в тельняшках, ношенных в ещё более медленном темпе группой «Снель»: что-то такое тоже грустное, сонное и непонятно на каком языке. Песни можно начинать с самой первой. Покружить по былому — ну, и идти в новое, непонятное, где опять кто-нибудь не выживет, кому-то будет очень плохо, но будет и кого пожалеть, и кого приголубить, и за кого порадоваться, и кому/чему улыбнуться.

У меня всё.

По неосторожности выглянул в окно. Рыжие лужи выглядят так, что сразу захотелось отчистить плиту — пусть хотя бы на кухне не будет таких разводов.

Январь 2015 года ощущался беззаботнее — по крайней мере, чувства дома у меня не было. Универ я покинул за полгода до диплома — выгнали, нехотя, но я выкрутил ручки безразличия к учебному процессу до максимума; плана Б никакого — и спустя декаду лет жизнь своими поворотами регулярно даёт понять, что я до сих пор его не придумал. А тогда анестезию от ключевых вопросов бытия и быта давали концерты; один из таких случился в недолго жившем тульском заведении In Friday We Trust.

Кажется, именно тогда с меня облез первый слой юношеской краски снобства: ещё в ноябре четырнадцатого я мог позволить себе дважды купить билеты на Swans (первый раз увели ноутбук вместе с е-билетом, пришлось в день концерта вставать в очередь) — и вот теперь иду на локальный привоз в шаговой доступности. Выступали «Чёрная речка» и Рита Вихрия; «Речка» интересовала скорее ради потехи (вот так: в 2010 году взахлёб слушал «Кьёр», теперь же появление думерской волны вызывало странные чувства — в зале слов слышно не было, что негативно подкрепляло мой стереотип о невнятности высказывания конкретного ансамбля), зато на Вихрию пришёл целенаправленно.

Если охарактеризовать одной — стилистически перегруженной, как всегда у меня — фразой то, что делала Рита (проект вроде несколько лет на публичной паузе), я бы назвал эти треки походно-интеллектуальным лёгким дэнсом. Походным — потому что Риту в том сезоне можно было попеременно застать в Сербии, Петербурге, Кирове и её родном Великом Новгороде. На слух частота перемены мест, конечно, чуется: в пяти песнях мини-альбома «100 и 1000» (тогда в Туле состоялся их предрелизный дебют) нашлось место финскому шампуню, идеологическим различиям двух Корей и Марине Абрамович, а ещё каверу на Найка Борзова (да, опять он!): в вариации Вихрии лошадка с заботой о потребителе везла кофеин. Разумеется, вайб путевой заметки мне во всех этих вещицах и пришёлся когда-то по вкусу; да, возможно, именно сокращение личной дистанции в текстах Риты пропорционально сокращает и их дружелюбие к слушателю — но даже в мире, где в нише плясок под слова и отсылки уже вышел альбом «Раскраски для взрослых», успела понравиться и разочаровать публику группа «Комсомольск», мне всё ещё по душе никто из них, зато по душе песенный говор на грани диалога, который не боится упустить шанс стать растиражированным, быть слегка нескладным и по структуре не дотягивать до идеала учебника поэтики.

Зато учебник Шестиминутных песен, в-которые-проваливаешься (и который я сам себе придумал в 2009 году, когда рехнулся от мощи депешмодовской In Your Room длиною 6:26), достоин наличия в нём трека Вихрии «Ариран», любимого с того ипи — да и вообще. «Однажды Северную Корею в моей душе победит Южная», — утверждает вкрадчивый голос под бесконечный ориентальный перелив, а мы грустно проживаем момент, когда комментировать вслух подобный оптимизм становится себе дороже. Но песня-то — ах.

Захотелось поделиться переживанием, раз уж всё равно пока тут беззастенчивый вестник личного (рассказ про альбом из января-2015 этим вечером был буквально на подходе, но по понятной причине отложил). Короче, буквально неделю назад меня нехило так встряхнул пост Сергея Мезенова с титровой песней из Lost Highway, без всякой подписи и с парой разбитых сердец реакциями — я тогда реально на минуту подумал, что Линч откинулся (и, кажется, впервые в жизни задумался, что он вообще-то не вечен), но быстро выдохнул, т. к. по логике даты пост был приурочен к очередной годовщине рождения Боуи. И всё равно подумалось уже тогда: лучше, чем эта финалка, метафорической визуализации проводов именно этого Дэвида не придумать. Но кто же знал, что до них так недолго.

(Впрочем, ладно — погрустим немного, да и дальше в странствие, ловить свою большую рыбу.)

https://www.youtube.com/watch?v=FTUxRX6cwDk

Надеюсь, прошлый пост вас не обескуражил — как обескуражило меня однажды утром известие, что я был удостоен награды «гимназист года», причём непонятно когда и непонятно даже за что: это был одиннадцатый класс, ходил я на занятия редко, но подушка былых моих заслуг, видимо, убаюкала господ учителей. Это был январь 2010 года: тогда вышел сериал «Школа» Гай Германики, и я как раз застал на уроке диспут в духе «смотрел(а) краем глаза, но немножечко осуждаю». Я тогда совсем не соотносил себя с опытом, показанным Г. Г., витал где-то в облаках и под облаками в бесконечных прогулках — и в миг объявления известия о титуле выработал презрение к любым регалиям и «успехам в жизни», приметив, что достаться они могут ни за что; другое дело, что от тщеславия и жажды личной похвалы такой защитный механизм не уберегает — но это уже другой разговор и другие истории.

Что же я слушал в январе 2010 года? Слыл постпанк-боем до того, как их по городу стало больше, чем один или (ладно) десять; ближе всех была готическая ветка, на самых причудливых её станциях: однажды ночью перед ранним выездом на олимпиаду я стоически выслушал альбом «Закрыто» того же Борзова (а это час времени и песни по десять минут каждая, про каких-то мутантов и декадентов; самая лютая штука у сольного Н. Б.) — ну и без тёмной трилогии Роберта Смита, только что узнанной, разумеется, было никуда. Из альбомов-новинок того месяца интересовали A Silver Mt. Zion, Xiu Xiu и (помните таких?) These New Puritans: спустя годы только зыс ис аттак мьюзик напеть и могу, поэтому если у кого-то из читателей осталась крепкая ностальгическая связка с этим феноменом, напишите постик, я бы почитал; 15 лет альбому — хороший повод. В моей памяти он по этой песне и отложился: как фальстарт брекзит-кора с духовыми инструментами и дурацким сэмплом скрещения ножей; перемудрённость не по росту, к которой всё же нет-нет да вернёшься, как видим.

В январе 2005-го темы кухонных разговоров пошли уже другие — чувствительного контента в воспоминаниях совсем не избежать, но если его минимизировать, на семейный огонёк зашла история, печально известная миллионам людей в этом мире. Больница, химии, стадии принятия бесконечными кругами — особенно мрачный сценарий для женщины сорока семи лет в личностном кризисе. Cо стороны мне как сыну-подростку не думалось о напасти в трагических категориях: ей было кому помогать, и я избежал ноши стать взрослым и ответственным — было неуютно, была досада, что всё это происходит, и всё же казалось, что лично от меня здесь ничего не зависит, просто надо цедить сквозь зубы жизнь и ждать, что будет. У меня ушло двадцать следующих лет, чтобы понять, почему такая тактика деструктивна.

Седьмому альбому группы Low в эти дни тоже двадцать. Из всей чёртовой дюжины работ супругов из Дулута The Great Destroyer будто бы менее мной чтим — продакшен Дэйва Фридманна слишком нервный и взвинченный, под стать внутреннему беспокойству гитариста Алана в те годы, а треки, за вычетом двух, не настолько для такой громогласности сильные — но от факта, что Роберту Планту приглянулась песня именно отсюда (и даже не одна), как-то почему-то тепло, хотя от самих Led Zeppelin холодно, не мой мир. Мими и Алан в своей музыке не боялись быть разносторонними — и внимание к Low самых неожиданных персон (пусть даже одной), да ещё столь бережное к оригиналу, выглядит торжеством редкой в мире справедливости.

Я и сам по прошествии лет открыл свою песню именно с «Разрушителя», которую, будь в том смысл, с удовольствием попробовал бы перепеть. Но кроме отсутствия видимого резона (хотя Карле Бозулич это не помешало), есть и другое диалектическое неудобство: называется она Pissing. Авторов, кажется, публично не тревожили вопросом, как так вышло — мне потому и нравится положение, которое ставит перед нами физиологичность заголовка этой песни: ты просто принимаешь её существование как есть, как принимаешь существование рядом с собой человека из плоти и крови, которому приходится знать даже не о другом, но о себе самом всякое — неизбежную подноготную телесности, с которой жить, причём наедине.

Если бы меня попросили продать эту песню как ручку, я бы сказал, что текст её написан в манере на стыке хайку и Егора Летова (образца песни «В каждом доме», допустим; да простят мне такую стыковку). А в голове обрисовал бы обстоятельства, в которых строчка pissing on my toes способна обрести достойную накала визуализацию. Когда едешь на машине, приходится порой притормозить, выйти на обочину, потоптаться, растолкать ветки, засобираться уже обратно — и тут-то вдруг обнаружить в поле своего зрения придорожный крест. Осознать всю нелепость соседства процесса собственных отправлений и места чьего-то упокоения. Memento mori без чрезмерной литературщины; знакомое, неловкое, горьковатое.

Under every stone
Lovers sleep alone
Alone

Для самих Low — по крайней мере, на сто процентов для Алана — песня занимала особенное место: до предпоследнего тура Pissing часто игралась на концертах, причём с годами получала всё более эпическое воплощение: нарастание интенсивности, что и в альбомной версии делало погоду, вживую обрело форму трогательного нойзового терзания. Можно найти вариации качеством и получше — но пока не отыскал другого ракурса, с которого привычная попытка А. пошептать что-то сокровенное в гитару (отметка 8:18) тоже выглядела бы как натуральный act of kissing. Безумие.

А статистически так: после понятной «Верхом на звезде» остальные песни на «Супермене» для меня раскрывались медленно, но раскрылись все; а потом я услышал трек Лори Андерсон «O Superman», и любимой песней с «Супермена» Борзова стала никакая — и это даже почти не шутка. Но с самого начала у меня вышел крепкий платонический роман с этой песней — по очевидным резонам подростка-хедомана: показалось, что она предугадала финал альбома Kid A за много месяцев до выхода альбома Kid A. Электроорган буквально роднит «Шараду» с конечной версией Motion Picture Soundtrack — только там, где у Йорка случилась диснеевская грёза, у Найка в тексте откуда-то из советского возник юный арифметик.

В январе 2000 года мне было неполных восемь лет — и частой темой разговоров в моей семье (как и, кажется, во многих, где пылкие беседы о ерунде являлись попыткой замылить перед ребёнком социальные кризы и внутренние конфликты), был вопрос миллениума. Точнее, по вопросу-то был консенсус: отец настаивал, что тысячелетие и столетие начинаются в 2001-м, а по телевизору враки. Каюсь, до сих пор без понятия, как там на самом деле. Как и был несколько лет без понятия, что в январе 2000 года вышел альбом Найка Борзова «Супермен». В эти дни ему четверть века, получается.

Как истинный денди, предпочитаю у Найка следующий альбом, «Занозу» — но сложно не признать и за «Суперменом» свой шарм и лор. Недавно был повод прикинуть, что же я спросил бы у Борзова, будь повод и отсутствуй робость с ним напрямую поговорить — и моментально возник вопрос, какими судьбами в банке из-под майонеза поселился Юлий Цезарь. Только не смейтесь, это без преувеличения единственный поэтический образ в русскоязычной музыке, который при лобовой встрече меня напугал и озадачил.

Хотя нет, вру: что-то близкое было пару раз — не с Летовым даже, с «Мегаполисом». Почему-то неудивительно, что именно отцы-основатели последней группы, Нестеров и Габолаев, охотно взялись Найка продюсировать. Выложенное спустя годы их лейблом «Снегири» архивное видео о записи «Супермена» порождает двоякие чувства — из семи минут примерно половина у Н. и Г. уходит на отеческий троллинг юного (на самом деле уже не очень: четвёртый сольный альбом!) подопечного. Тот будто и сам в эту игру охотно играет — но, наверное, едва ли этично развивать тему человеческих взаимоотношений за малостью улик; один из самых стильных альбомов страны родился на стыке панибратского смешка, приглашённого оркестра и расписок за обеды в бухгалтерию — ну и что же тут удивительного?

По-настоящему удивительно (хотя декодинг, вероятно, не так труден), каким образом у Найка Борзова получилось остаться своим в доску при любой погоде. Возможно, это не секрет, а удача: стать острословом настолько рано, чтобы когда острословие стало опасным, но самому играться в него уже надоело, последствия сгладились да позабылись. Ну, и острословить в соотношении примерно три слова к ста. Из них коннотацию примерно двух со временем подотпустит: кола теперь казахстанская, фрукты (в частности, киви) удовольствие недешёвое; а если жизнь прекрасна вполне, то и декаданс между делом — штука вполне допустимая. Без негатива, разумеется.

Pep Llopis — Poiemusia La Nau Dels Argonautes (1987/2017)

Сегодня ближе к вечеру каталонский футбольный Пеп будет упражняться в выходе из творческого кризиса на команде четвёртого дивизиона «Солфорд Сити» — но, игнорируя это будничное событие, вспомним лучше про Пепа валенсийского.

Пеп Льопис играл в прог-рок-группе, которая однажды (вот неожиданность!) развалилась — и от нечего делать решил довериться sile vetra: подстёгиваемый примером Ясона и аргонавтов, перебывал на Балеарских и на Крите, где морские волны принесли ему откровение; трофеем из путешествия наш герой привёз отчётливо эллинский неологизм Poiemusia — выдуманный то ли стиль, то ли жанр; скрещение флюидов нью-эйджа и ненавязчивого повторения флейт с маримбами в духе Стива Райха.

Не знаю, впрочем, можно ли отнести музыку Пепа к нью-эйджу — но одно обстоятельство с этим разделом на полке её роднит точно: попытка концептуализации здесь, кажется, только отвлекает от сути. Возможно, я слишком засиделся дома, но упорно не слышу в пойемузии ни заявленной музыки волн, ни музыки ветра — при всём уважении к эмпирическому переживанию её автора; что меня цепляет — и почему я хочу, чтобы зацепило кого-то из читателей — так это ощущение, что творец-одиночка тут всё же знает меру своему одиночеству: никакого ухода от мира, только сдержанное торжество эврики, что от большинства из смертных ускользает, но поймавшего так эйфорично держит на плаву.

Впрочем, стоит оговориться. Конечно же, слово пойемузия Пеп Льопис сам не придумывал — равно как и текст валенсийского поэта про аргонавтов (собственно, сам стихотворец на альбоме его и читает) просто удачно лёг на уже написанную композиторскую музыку. Которая вдобавок была представлена на вполне статусном фестивале в родных создателю краях. И вот тут миф о потерянной и найденной музыке, жить которым за последние лет двадцать приучили архивные лейблы вроде Light in the Attic или сублейбла Freedom to Spend, начинает двоить, а то и троить — с одной стороны, это реально музыка для ни кого, за монтажной спиной у которой запросто представляется (ложный) образ композитора-затворника, одержимого странствиями и желанием причастности к Истории; с другой стороны, это музыка сугубо функциональная — и своё предназначение (однажды быть публично исполненной) она уже выполнила: в ней нет трагического надрыва забытья, но есть радость общего чувства — полифония голосов поэта и чтицы (вот вся команда в сборе, кстати); есть урбанистическая авангардистская одухотворённость, только для вида и кураторского текста объяснимая вольным духом странствий. По слушателю эта музыка совсем не тоскует. И при этом — она прекрасна. Ей и четыре абзаца выше, в общем-то, не нужны. Просто футбольный тренер по прозвищу Пеп напомнил мне о композиторе по имени Пеп. Просто этот композитор однажды удачно сгонял в отпуск и вернулся с минималистским шедевром, экивочащим вековому эпосу. Или не шедевром. Просто хорошим образцом аудиотеатра сорок семь минут длиной, от которого просто хорошо этим хмурым январским утром. Вот и всё.

Mother On Mondays — Friends (1995); переиздание 2021

[Оффтоп: cпасибо @voicemedia за реализацию идеи собрать все годовые списки из разных каналов в одной подборке. Нашлось там место и для нашего закутка; без иронии и курсива приятно, что назвали приятным каналом — по привычке хочется настаивать на обратном, но лучше приму эти слова как комплимент и напутствие.]

Наша очередная рекомендация пригодится в случае, если вам не чужда лёгкая послеобеденная меланхолия. Такой тайминг пришёл в голову только что — реально ведь полдничный рок эраунд файв-о-клок: тбилиссцы Mother On Mondays благополучно пережили три десятка лет и до сих пор бодрствуют — а поначалу (года эдак до 1995-го) вальяжно заигрывали со стереотипами Манчестера восьмидесятых: чуть-чуть Моррисси, чуть-чуть бэгги, ноль смерти и немного любви; что-то такое, если искать поближе географически к себе самому, случалось с «Матросской тишиной» периода англоязычных текстов или тульской группой «Сусанин Ультра». Но сколько ни примешивай друг к другу схожие подходы и несовместимые локации, случаи неоромантизма посреди социальной разрухи по-прежнему остаются сумасшедшей — и потому столь притягательной — аномалией.

М. Ф. (не ради форса его имени говорю) объясняет эксцесс романтизма обострённым воображением; Мамонов растолковывал ещё проще (обобщение «все» спишем на эгоцентризм [само]образованного человека) — но лично я предпочитаю вспоминать в такие моменты образ из Боуи, героев на один день. В Mother on Mondays прикалывает удаль этот отрезок растянуть: я и узнал-то о них после прошлогоднего альбома, который звучит будто бодрый синт-поп от тридцатилетних на восточноевропейский экспорт, а не спорная пересборка самих себя участниками группы, которой уж и самой за тридцать. Но старая ипостась лично мне зашла больше: в песенных связках вроде здешней Mr. Greenaway/Gloves день одновременно и дольше века, и стремительнее автомобильной поездки с открытым верхом. Цепляет, короче.

Супружеская пара и примкнувший к ним третий проводят около сорока лет, не прерываясь, в тихой игре на рок-инструментах. По продолжительности редкий сюжет — и, кажется, его безмятежность должна таить подвох.

Но вроде бы не таит: письмо из Пенсильвании, ноябрьский альбом группы The Innocence Mission (само собой, всеми нами пропущенный), одновременно архаичен, аскетичен и наивен — и ко всем этим определениям хочется тут же приставить уточнение «по-хорошему»; говорят, в правильности повинно в буквальном смысле церковное образование: коллектив как сложился за годы учёбы в католической школе, так и летит — процентов на девяносто благодаря голосу Карен и её же элегическому дару — по накатанной: над цветами и деревьями, страхами и восторгами, восходами и закатами (последним даже выделено особое место в виде отдельной песни). Дрим-поп той степени умудрённой лёгкости, что свойственна скорее бразильской тропикалии или песням Джони Митчелл; недурное знакомство, с которого можно начинать робко вкатываться — или вплывать, как кому угодно — в очередной непростой год. #aoty #2024 #missing_pieces

https://stephenmallinder.bandcamp.com/track/working-you-are

Перед уходом на длинные выходные (пусть сам и не отдыхаю) хочу поздравить читателей канала с окончанием очередного года. Спасибо всем, кто здесь с самого начала, кто появился в этом году и даже в этом году ряды читателей покинул; следуя традиции медийного человека, которого с этого марта больше нет на земле и который этой фразой завершал свои эфиры, пожелаю только одного: берегите себя (и близких, прибавлю, да).

Ну, а песни — довольно одной, авторства завтрашнего юбиляра из любимого кабаре; содержание под стать вынужденно-собранному настрою, зато с нужной безрассудной задоринкой. Как говорится, let's do it a dada — а остальное приложится. Верим.

1. Регулярная тревога — Весна уходящая / Десятый. Башня / Весна позабытая / Агата / Зрелость

По ссылке — краткая объяснительная, как сразу пять альбомов (шестым на картинке сингл, для ровности) оказались на первом месте. Заодно и расписка в бессилии слов, которыми я пользовался последние несколько лет, чтобы рассказывать о музыке. Последние годы были сплошным добровольным поражением на этом поприще — что будет дальше, не загадываю. Точнее, у меня есть мысли и даже полуманифест (спойлер: там будет о расставании с типа-журналистской идентичностью, которая и так уже последние годы не отражает положения вещей; я давно уже сам автор песен, который как умеет пишет о коллегах, пора смириться и признать это официально).

Как прежде теперь не напишешь ещё и ввиду, мягко скажем, ограничения доступности платформ в некоторых краях. Если вы из России, ссылки на песни в посте, скорее всего, выглядят просто чёрными экранами; если нет, кажется, как-то слушаются. Что использовать, чтобы было удобно всем — пока не понимаю.

2. Юнсн — Среди звёзд упавших

Второе место этого года я посвящаю искусству сценического костюма (привет любимкам, которые в разное время тоже в него смогли: Vanishing Twin, Le Groupe Obscur, «Кассиопее» и раннему периоду группы «Привет»).

У Сони Юнсн всё будто не ко времени складно и красочно: собственно, формат и прикид; музыкальное образование, которое совсем не мешает где надо всё упростить; позабытый уже факт, что музыка из спальни (как же плохо звучит эта попытка адаптации понятия bedroom pop!) — подвид не только вольного качества записи, но и повышенной изобретательности и манёвренности. Древний термин ксп на глазах лишается расшифровки собственной аббревиатуры: не клуб, а комнатная посиделка; не самодеятельность, а самовыражение; не песня, а пи... ну, вы поняли, в нецензурных выражениях я хочу сказать — ух как красиво.

Николай Редькин и расхваленный уже здесь Бо, среди прочих, вызвали к жизни формальное сравнение с Grouper — то же скрещение акустической гитары и размытого звукового ландшафта, те же odes to the... — только вот кому они, загадка. А лично меня эта запись будто вернула в атмосферу «Тайного альбома», только с обратным знаком: вместо «мы сегодня дома» — «пойдём гулять»; вместо односторонней привязанности на грани преступления в «Совершенна» — созависимого свойства (и, хочется думать, тоже всё-таки метафорическая) мёрдер-баллада «визави». Ну, а по сумме сборник тихих песен о любви как созерцательной исповеди — тут уже не до попыток найти похожее по вайбу в прошлом.

3. Сад имени Фёдора — заочная ностальгия

Умение в последний миг расплатиться по долгам — скилл на зависть, безусловно.

Несбывшийся второй альбом барабанно-синтезаторного трио вынужденно превратился в спонтанную фиксацию концертной программы с песнями старыми и новыми. «Мы записали всё за один студийный день — прямо перед тем, как оказались в трёх разных странах», — указано в аннотации; если сравнивать не по сонграйтерству, а по степени происходящих с песнями метаморфоз, на записи поймано примерно то же состояние аффекта, в котором тот же «АукцЫон» когда-то записывал студийный концертник «Это мама», разве только здесь обошлось без саксофона: песни длятся в среднем минут по пять, а то и все восемь; голос Маргариты Меджович исследует пределы драматургических возможностей даже в и без того до боли знакомых песнях — то есть отдаётся словом ещё больней.

Из россыпи (небольшой, но всё же) молодых московских групп, что возникли в одно время и в одной экосистеме с «Хадн дадн», именно «Сад» (да, быть может, ещё Zu Ye Fa) лично мне кажется самой сильной — и одновремённо обделённой общественным, так сказать, вниманием; это печально, но такое случается — и постскриптум в виде ещё одного альбома экстатической городской поэзии кажется каким-то незаслуженным счастьем.

Номер четыре: книжный главред внезапно идёт прямо с рабочего места в концентрированный исповедальный тяж; опять же — вывод мой читателю известен, разве только перед Арнольдом из Reutoff вышло неловко — в пассаже про мастеринг игриво обхожу его упоминание, но это не чтобы укольнуть, напротив: «Реутов» мы любим, уважаем.

А до развязки осталось совсем немного. Три места — три поста, которые заодно завершат историю этого канала в нынешнем знакомом виде; с подробностями постараюсь не откладывать.

7. Золотые зубы — Post-hardcore

Появлению здесь этого альбома я обязан постам в блоге Бориса Стародубцева @capybaratapes. Заметки и интервью Бо мне нравятся сами по себе, хотя до недавних пор казалось, что именно в слушательских предпочтениях мы совпадаем слабо — но в этом году вдруг решил довериться рекомендации и не прогадал. Точнее, как — после строчки «Зубов» «видел Тони Аллена и больше не увижу», прочитанной текстом в посте — я сдался. В голове всё вдруг сошлось и зазвучало. Хотя я не посещал сет The Good, The Bad and the Queen, в связи с которым фраза «Зубов» и родилась (покойный Аллен играл в этой супергруппе), да и не тянуло — но тут ведь, дело понятное, притягивает не локация, а универсально-горестное чувство прожитого и недостижимого теперь момента.

Вообще, меня такая читка на русском в основном и вставляет: та, где грустный начитанный душнилка рассказывает, как в десять лет стал дед-инсайдом (я тоже!) — и жильцовский «Журналист из Фурфура» в 2015-м, и «Ларёк с журнальчиками» в 2019-м удачно в схожем амплуа вывозили; теперь вот вывозят «Зубы». Смешно, что переслушивать никого из перечисленных больше не тянет — но отрезки жизни, когда гонял их в наушниках, запомнятся навсегда.

6. Леонид Фёдоров — Мир

Причудливым образом саунд-арт лидера «АукцЫона» стал провоцировать меньше вопросов, как только автор чаще начал работать один. Но только над конечным воплощением, естественно — закулисный музыкально-поэтический тандем на месте и в порядке: маленький человек из текстов Дмитрия Озерского ещё сильнее поизносился, стал крошечным и стареньким, всё так же норовит спрятаться в скорлупу — но всё так же трагикомично в неё не помещается (см. лучшую здесь, по-моему, вещицу «Шёпот»). Аранжировки совсем дурашливые, а результат образцово величественный — на заре седьмого десятка лет Фёдоров продолжает разом внушать и утешать.

5. Иван Лужков — Человек из Сан-Франциско

Немного колебался, давать ли Ивану сразу два места — но именно что немного. И ничуть об этом не жалею; за описанием альбома снова отсылаю к ранее сделанной заметке.

4. Всуе — Вход

Книжный главред внезапно идёт прямо с рабочего места в концентрированный исповедальный тяж; опять же — вывод мой читателю известен, разве только перед Арнольдом из Reutoff вышло неловко — в пассаже про мастеринг игриво обхожу его упоминание, но это не чтобы укольнуть, напротив: «Реутов» мы любим, уважаем.

10. Mabe Fratti —
Sentir que no sabes

Виолончелистка из Гватемалы с довольно разношёрстным песенным материалом — преимущественно это танцы вокруг упомянутого струнного инструмента, но побочные звуковые ситуации случаются совершенно причудливые: к примеру, вот тут размеренная арт-поп-основа приправлена одновременно брякающей перкуссией, призраками брейкбита и восьмидесятнических синтезаторных chimes; всё везде и сразу, короче — и более чем складно при этом.

9. Félicia Atkinson — Space As an Instrument

В моей жизни нью-эйдж сначала был словом ругательным; потом, когда с небольшой волной переизданий и переоткрытий в 2010-х он вдруг стал явлением если не модным, то позволительным, личное табу было снято — но сейчас, в попытке понять причины скепсиса в адрес альбомов Фелисии Аткинсон (в основном молчаливого, но с единичной отрицательной рецензии тинейджера на сайте rateyourmusic у меня подгорает уже третью неделю!), списываю его именно на некоторую неприязнь слушателя к Осознанности, Медитации и прочему эзотерическому вокабуляру в их нарочитых проявлениях, который при столкновении с работами Ф. А. напрашивается разве что у человека с трудностями перевода. Впрочем, вникать, кто такой Оливье Ремо, философской работой которого Аткинсон в процессе создания альбома вдохновлялась, мне тоже откровенно лень — вдруг собака подозрений покоится именно там, но я верю вкусу Фелисии Аткинсон, а испанскому тинейджеру с RYM — не верю (пусть у меня и подгорает!).

Ладно, если серьёзно, Ф. А. продолжает свой дрейф в водах спокенворд-поэзии — и заданный ею маршрут пусть и стандартен, но в достаточной степени упоителен (и успокоителен, конечно): начинается всё с монологов под диктофонный шорох, обрамляется игрой на фортепиано, а также треками под названиями «Thinking Iceberg» и «Shall I return to you» — ну, и в какой-то случайный момент заканчивается; занятно, что два моих любимых произведения искусства этого года, заточенные на хождении во льдах, так диаметрально друг другу противоположны. В «Восьмидесятом градусе» героиня Елены Поповой отправляется в геологическую экспедицию, где вместо единения с природой (которого от рабочего вояжа и не ждёшь) вынуждена наблюдать неприятные паттерны поведения старших, но совсем ментально не умудрённых коллег — зато под очень хороший взятый с собой плейлист, от «Интуриста» до Weezer! Аткинсон, напротив, законами общежития имеет возможность не мыслить, обдумывая схожие вопросы в комфортном наедине; но в обоих случаях письмо (у Ф. А. звуковое, конечно) — это попытка максимально уловить и передать сам момент размышления, прозрачность публичной презентации которой, впрочем, вызывает вопросы: тот же «Восьмидесятый градус» на пути к читателю сильно редактировался, и само подозрение, что -фикшна в нём до неприличия больше, чем авто-, лично мне отравляет чтение; к Space is An Instrument вопросов в этом смысле не возникает — поэзия будто бы условнее прозы, там не так важно, есть ли жизнь на Марсе, к чему привели мысли об айсберге и вернулась ли она в итоге к некоему ты; а выше мы уже сделали вывод, что это чистейшая поэзия и есть.

8. Clarissa Connelly — World of Work

Выпущенный на лейбле Warp фолк-поп-альбом с обложкой, после взгляда на которую хочется припомнить, кто же подставил кролика Роджера (при всём желании не смогу: в детстве смотрел урывками). Спрессованным дигитальным звучанием инструментов — не бейте, сформулировал как умею! — альбом напоминает о ранее воспетой здесь прошлогодней работе ML Buch (кстати, как и Мария-Луиза, Кларисса базируется в Дании — поэтому флэшбэк, возможно, не случаен), но когда ближе к середине исполнительница вспоминает о своих шотландских корнях, сравнения начинают испаряться. Вторая половина записи задаёт совсем уже кинематографическую планку — длительность двух лучших треков аккуратно переходит пятиминутный барьер, а закругляется всё мелодической феерией в духе то ли альбома Duke группы Genesis, то ли драматичных концовок посовременней — но не слушайте мою попытку быть палатой мер, послушайте альбом, он самобытный и заслуженно восьмой в этом бесконечном перечне. #aoty

https://youtube.com/watch?v=mFwxBlkBRvc

А вот альбом, восторги от которого с лета несколько поутихли — и всё же, и всё же. Кристина Сарханянц на радостях цитирует Пушкина, кто-то (я) восторгается силой междометий: у Рушаны альбом этого года называется «уф!», у Марты Скай Мёрфи — Um. От этой конкретно песни захватывает дух, от дуэта с Роем Монтгомери веет французскостью, от всего остального — почему-то недосказанностью. Бывает же, когда дебют хорош, но после пика чувства новизны вдруг хочется большего: цифровой оркестрованный эмбиент-поп — это, конечно, хорошо, но вайб выпускной квалификационной работы, будь он неладен, сильно мешает спокойно ждать продолжения. А оно, учитывая неспешный темп исполнительницы (к дебюту она шла около шести лет), может случиться когда угодно — есть время однажды вернуться к альбому, принять заново и перестать беспокоиться. #aoty

12. The Smile — Cutouts

Раз уж наш список полон условностей и допущений, можно в голове и два неидеальных альбома (если что, скорость производства в ущерб продуманности — будто бы ключевой пункт рабочей этики группы) в один соединить: октябрьский Cutouts безупречен процентов на семьдесят, зато в январском Wall of Eyes по одному только Йорку понятным мотивам ужились средней степени взвинченности уан-корд-бэнгеры (Read The Room, Under Our Pillows), классическая для автора песня о средствах передвижения и страхе смерти (Bending Hectic) — и пятёрка вальсов и антрактов из каталога фоновой музыки. Если что, я не говорил, будто это плохо (но 0.5 на rym влепил).

Cutouts — дело совсем, да не совсем, иное: моментов, когда автор зависает в попытке выдать что-нибудь эдакое, здесь тоже в достатке, но спишем их на невольную иронию технологического века: недаром в одной из здешних песен Том натурально упоминает Windows 95 — систему, с позиций наших избалованных времён не самую функциональную (зато с Брайаном Ино в комплекте). И именно здесь, как ни странно, одной из двух наиболее полюбившихся мне песен стала та, что в иных декорациях метила бы на фон: Instant Psalm — едва ли самая заметная (с нетерпением жду день, когда узнаю о существовании человека, который её раскусил), но внутренне величественная фантазия на тему того, как звучала бы Karma Police, записывай её не молодой Найджел Годрич с радиохедами, а взрослый Джордж Мартин с повзрослевшими же битлами. Впрочем, какой ещё судьбы, кроме забвения, ждать от песни с текстом про парадоксы человеческого восприятия? Что имеем, не храним — а момент, пока Йорк и Гринвуд ещё способны уравновешивать репутационные риски добротными саундтреками к fin de siècle, точно стоит увековечить. #aoty

На последней моей работе был чел, который школярством собственного поведения пытался заглушить будничную шизу коллежьих манипуляций; при любом непонятном взаимодействии он шёл напролом по двум опциональным направлениям: в первой опции запускал с компа чипи-чапу, во второй — травил рандомные истории из жизни пророка Санбоя. Выкупив (не сразу) цели и задачи чела, цинично вносившего в цивильный музей атмосферу жёлтого дома, к его назойливым выходкам я стал относиться безразлично — да и персонаж из Ярцево (Санбой то есть) неприятнее от перманентного про себя напоминания уже не станет: в конце концов, сочувствия живому человеку и его судьбе никто не отменял — все ходим и под богом, и под сумасшедшим королём.

К чему я об этом среди ночи? Как явствует из истории (ну хорошо, мифологии), Санбой до поры успешно совмещал карьеру певца-любителя с амплуа велосипедиста и владельца автобуса; автобус то ли угнали, то ли конфисковали, герой на десять лет пропал из виду, а его голос обрёл характерную хрипотцу. То есть совместить вождение с хрипотцой по историческим причинам не получилось (если только я чего-то не знаю) — но в 1976 году артист по имени Charlemagne Palestine, без всякого ИИ и сам того не ведая, воссоздал, как это могло бы звучать и выглядеть.

Да, перед нами просто шестнадцать минут зычной и звучной езды по поселковой местности — цитируя другого кудесника слова и безумства, ми энд май мотосайкл, абсолютли фри. И почему-то не могу от видео оторваться, запускаю по очередному кругу — то ли в студёную зимнюю пору тоска по дороге возрастает так, что согласен на любой способ телепортации в искомое состояние пути, то ли просто нравится сочетание лязга мотора, шума плёнки и дрожания голоса; нехитрый авангардистский приёмчик, сознательно пестуемый примерно со времён раннего Стива Райха. Но так бывает: нехитрое — оно же ведь и вечное.

О нижеследующих ансамблях и персоналиях здесь уже было сообщено — поэтому, чтобы не повторяться, выделяю позиции со ссылками на ранее сделанные здесь упоминания.

[На исходе этого героического рывка пока прощаемся, продолжение следует.]

#aoty

15. группа ил – Я дома

14. We Are Winter's Blue and Radiant Children – No More Apocalypse Father

13. Нелюдимка — Колыбельные перед боем

Сам смотрю на уже опубликованную часть списка и не верю: это слишком дженерик. Но на пути к вершине всё изменится — а пока так; конечно, проще, чем перемыть косточки себе, обвинить в раскладе пресловутый дефицит внимания как болезнь нашего века. Эмпатии расслушать многое мне точно не хватает: фокусировать на себе способны преимущественно старые друзья.

Вот и старые друзья по имени Джейми Стюарт (и компания) выпустили альбом, который ничего не добавляет к предыдущим, что ли, двадцати — но (тут и прорываются столь нужные в иных местах внимание и терпение!) это если не дождаться финала. А там стенание в духе человека из мема — только лет дружбы не тридцать четыре, а двенадцать, но деть их тоже натурально некуда. По итогу — заслуженное шестнадцатое место с лучшим альбомом проекта лет эдак за семь.

15. группа ил – Я дома

Набор песен о безответной любви к Родине по состоянию на 2024 год — записанный (кто бы мог подумать!) на чужбине.

14. We Are Winter's Blue and Radiant Children – No More Apocalypse Father

Батя построка и примкнувший к нему набор товарищей с сеансом депрессивного созерцания на фоне очередного раунда конца света — по личному мнению, лучший из двух альбомов автора в этом году.

13. Нелюдимка — Колыбельные перед боем

Интригующий дебют, откуда не ждали: прикроватные элегии о тяготах тела и поисках духа; интонационно немного схоже с Янкой Дягилевой или даже Наталией Медведевой — но вообще есть ощущение нового, доселе неведомого песенного письма. #aoty

Иногда то, что призвано тебя поддерживать, тащит ко дну — вот и сейчас совершенно не могу перенестись обратно в то состояние, где ещё казалось возможным вести терапевтический (по задумке) рассказ о двадцати пяти альбомах года: от одной мысли, что надо довести обещанное до конца, натурально мутит. Ещё и двадцатое место никому (кажется) не зашло, поэтому немного сократим повествование.

19. Geordie Greep — The New Sound

При первом прослушивании арт-роковые приключения бывшего фронтмена Black Midi люто залетели; на второй круг меня уже не хватило — но от молодого человека в костюме со специфическим юмором и типичными маскулинными проблемами большего и не требуется: эдакий разовый стендап-мюзикл, точно уж не хуже карантинного Бо Бёрнема (но и, соответственно, не лучше слишком много кого).

18. DenDerty — Газовый душ

Обложка альбома почему-то напоминает об обложке «Юности» Дельфина — в схожую степь бледно-кислотная расцветка и даже расположение фигур; приплетаю потому, что Дениса активно с Дельфином сравнивают — тоже грустный такой мьюзик, сильно возвышающийся над думерством, но расшаркивающийся перед близкими тому жанровыми вещами. Как раз по причине, что вещей таких слишком много (то жар, то холод; то шугейз, то фолк), работа не выглядит слишком цельной — но как сборник отлично скроенных депрессивных бэнгеров и нескольких песен похуже работает что сяомские часы. Как видите, не швейцарские — зато без напускных понтов.

17. Joanne Robertson & Dean Blunt — Backstage Raver

Давайте так: лично для меня голос Джоан Робертсон автоматически ставит любую её работу в топ года. Блант же с годами перестал быть люб; как минимум в данной паре его амплуа — типичный мужлан-продюсер за ангельским плечиком. Ну, что поделать: немного не чета предыдущей их дуэтной работе, Wahalla 2017 года, но про этот дурного тоже ничего не скажешь: нуарные песни под дурманным продакшеном — формула всё ещё рабочая.

Место 21 (у окна), против правил подаренное альбому за один трек.

Середины ноября в субботней электричке и понедельнично изученной книги про Хиросиму хватило, чтобы песня Лии Сафиной приросла и проросла внутри; при чём здесь пригородное жд-сообщение, в принципе догадаться можно — под образцовый драм-энд-бэйс с саксофонной развязкой, проигранный в наушниках подряд раз десять, рутинное серое путешествие по рельсам обретает особенную залихватскую ритмику. Ну, а что до влияния прочитанного о пост-апокалипсисе на отдельно взятом клочке земли, грозы и последствия которого, мягко скажем, не минули — больше не можешь думать о свете как о чём-то спасительном и целительном, когда осознаёшь, что вспышка для кого-то — последнее увиденное в жизни. У Лии в треке метафорический образ света тоже невесел: как бы сильно ни хотелось забыться и зарыться в рутинные действия (сериалы, коты, мечты) — всё равно довлеет сила, которая напомнит, что пройдёт и это, и придётся отсюда уходить, причём едва ли по своей воле. Но пусть даже так, свет в конце по-прежнему предпочтительнее тени — короче, думать об оттенках и коннотациях сияющих понятий как-то невыносимо, особенно когда вслух вынужден это делать обиняками, зато сама песня настойчиво побуждает — пока есть силы — под всей этой сенью выстоять (а что до мрачно-побочных мыслей, покойный Василий Вячеславович Уткин в пылу исповедальной беседы с коллегой оставил нам шаблон исчерпывающего ответа: «Да ладно, Ром, это жизнь, мы всё время о чем-то думаем»).

#aoty #2024

Альбом со строчки номер 22 вышел в конце апреля — но так получилось (спасибо автору!), что я прожил с ним январь.

Упражнения Ивана Лужкова по физике (акустические свойства контрольной комнаты, полёт фантазии во сне и наяву) уже были здесь воспеты — и, что логично, вторая часть альбомной дилогии отдаёт должное такому явлению как лирика. Точнее, паузам в словах и горькой лёгкости, маленьким людям и их побуждаемых страхом большим амбициям (дуэтная с Георгием Мишневым песня «Кунг-фу» — кажется, сознательно — отвечает персонажу Андрея Машнина, который тридцать лет назад расписывался в единоборств незнании и потому беспомощности в быту). Меня же в веренице текстовых образов увлёк самый первый — Майор. Я думал, что речь про летовского майора – а по задумке сочинителя, оказалось, про того, который у Боуи, Тома. И моя собственная трактовка, признаться, мне симпатична больше — одиночество героя превращается тогда в лишение его главного иллюзорного оружия, причастности к некоему Полезному Общему делу, которым можно оправдать любое зверство; вне его у М. обнаруживаются и субъектность, и бессмысленность, и смертность — в общем, лёд под ногами кристаллизуется до состояния повести непогашеной луны. Но, даже не зная слов, я, пожалуй, грустил бы над этим треком примерно столько же, сколько сентиментальничал, их понимая; в номинации «личная меланхолия года» это полная и безоговорочная победа.

23. Shellac — To All Trains

Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение?
Хлестаков. Да, это моё сочинение.
Анна Андреевна. Я сейчас догадалась.
Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это господина Загоскина сочинение.
Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будешь спорить.
Хлестаков. Ах да, это правда: это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой.

#aoty #2024

Порядок всех мест, кроме первого, будет совершенно произвольным — а значит, объяснениям, почему так вышло, суждено рождаться на ходу.

На двадцать четвёртом — альбом певицы, которую непонятно по какому параметру аттестовать: то ли по нынешней локации (Петербург), то ли по музыкантам, которые помогали делать альбом (в их числе бывшие соратники Шевчука и Полухутенко, а в главной, кажется, роли — инди-музыкант Малинен), то ли по участию в многолетней давности сезоне шоу «Голос». На этом месте сразу начинаются улюлюканье и сомнения — но мне вот за Рушану радостно: в основном ведь участникам и победителям здешних музконкурсов проще становится потерять себя после на них появления, чем найти; «Фабрика звёзд» стала в этом смысле чуть ли не единственным исключением — на то, видимо, она и фабрика — но более персональный уровень взаимодействия амбициозного ноунейма с грузным шоубизом слишком изменчив для развития первым своего успеха: сегодня Градский вместо спины повернулся к тебе лицом, а завтра Градский взял и неожиданно умер... Впрочем, ладно, я хоть и предупредил, что буду нарочно промышлять здесь дурной болтологией, это всё равно уже как-то чересчур — мы здесь про музыку собирались поговорить всё-таки.

Тем более что Рушану я услышал, совершенно не догадываясь, с чего там у неё всё начиналось. Понятно, что в редких случаях на слуху оказывается человек, не приложивший усилий для какой-никакой раскрутки — и если «попалось на ютубе», то, конечно, неспроста. С другой стороны, можно быть оптимистом и сказать, что я посмотрел достаточное количество лайвов Big Thief, чтобы таргет-течением мне принесло местную Адрианну Ленкер. От этой песни, закрывающей дебютник Рушаны, реально чувство почти дословно как от ленкеровского songs — что-то такое одновременно вполголоса захлёбывающееся и поперёк здравого смысла лелеющее объект собственного чувства под ласковый гитарный перебор. И эта песня, и несколько других с альбома достойны куда более осмысленных слов — но пусть будут хотя бы такие фразы и предложения; всяко лучше, чем ничего. #aoty #2024

В рамках ежегодной коронной рубрики «о нет, только не списки с итогами года» решил сделать то, чего не делал ровно десять лет — уделить по посту на альбом в лучших элегических традициях канала @nepopsa_ru.

***

Доподлинно неизвестно, каким образом — но фронтмен Deftones Чино Морено ещё в двухтысячных годах откуда-то прознал, что Ким — дракула. И даже увековечил этот факт в названиях собственного почтового адреса и песни. Иначе и впрямь нелегко объяснить, почему на восьмом десятке она так по-вампирски лихо врывается к нам, в рэп.

Если что, Морено в этой сложносочинённой риторической схеме неспроста: даже после громкого камбэка Роберта Смита Saturday Night Wrist — всё ещё лучший (с отрывом) альбом поздних The Cure. Поэтому The Cure настоящие в годовой топ-24 не попадают, да и сама Ким, пусть и подбирается близко, тоже — взамен готов предложить почётное двадцать пятое, приз зрительских симпатий и слепошарых предпочтений: за пределами The Collective весь хип-хоп для меня в этом году исчерпался пятыми раундами шоу «Импровизация. Команды» в повторном показе. Из титровой музыки того же телепроекта я почерпнул максиму, которой можно измерить любые приятные нашей редакции стилистические понты:

This is ten percent luck, twenty percent skill
Fifteen percent concentrated power of will
Five percent pleasure, fifty percent pain
And a hundred percent reason to remember the name

Учитывая, что особой любовью к Sonic Youth вместе или творчеству участников по отдельности я никогда не пылал, хотя старательно упражнялся в принятии, Гордон берёт тут именно что на понт — и сопротивление оказывается занятием совершенно бесполезным, а шатаут легендарной вольности перевода издательства «Кабинетный учёный» — совсем уж неожиданно лобовым. #aoty #2024

В центре последнего зала два телевизора: на одном кругами крутится любимое обскурное и не очень кино из синематеки покойного, на другом — запись концерта его группы 2000 года, которую, по слухам, не отыскать даже в Интернете: выступление длиной в стадионные кьюровские три часа снято с частотой от силы кадров 10 в секунду; в самой глубине сцены вечерним московским слоумо дрыгаются подсвеченные фигуры гитаристов, а где-то на краю, под сенью хмурых нищенских софитов возвышается сам Усов. В таком антураже его декламация визуально обнаруживает себя намного ближе к седативному эзотерическому подполью, чем к прозаическому, плоскому, будто Земля по Ю. Лозе, мирку массовых поэтических слэмов или боже упаси рок-сцене. Едва ли я веду повествование к очередной сценке на тему позы поэта против «толпы» или «братьев» по перу, которые для одиночки всегда заклятые враги — судя по материальному присутствию на страницах газеты «Завтра», в некоторые из рядов поэт встраиваться не чурался (видимо, воспринимая конкретно этот как родственную себе по степени отчужденности банду аутсайдеров); тут, скорее, хочется завести (не)веселый разговор о том, как мало нужно человеку для эстетического счастья, и мир по определению не трагичен — но полон сбоев, основная часть которых фатальна и разрушительна, зато оставшаяся может породить такую оптику, в рамках которой три шкафа и закорючки коньковского Боуи покажутся верхом ошеломляющего художественного высказывания. Выхожу на улицу, ноги сами приводят меня к обеду за редкие по нынешним временам даже в провинции четыреста рублей. Место вызывает доверие, но с собой у меня только двести — и фиг бы с обедом, деньгами, цифрами, после Усова уже нет никакой Москвы, ни собянинской, ни бандитской, хочется только на метро и домой по месту прописки, к окраинам, синематеке, кассетам, компакт-дискам, компьютерной программе «Рипер» и чтению журнала «Нагазин»; даже бесплатная сказка способна на урок и намёк — в данном случае, намёк на красивое напоминание, что у каждого из нас своё кино; хотя, чтобы разглядеть его, порой приходится долго и вдумчиво созерцать будто не имеющее прямого отношения к тебе чужое.

Выставка «Мир искусства Бориса Усова» продлится в московском Центре Вознесенского до 17 ноября.

До 17 ноября — то есть воскресенья — в московском Центре Вознесенского открыта экспозиция «Мир искусства Бориса Усова». Я бы даже не выставкой это окрестил, а аттракционом логичной щедрости: герой её, представитель коньковского «формейшена» и лидер «Соломенных Енотов», при жизни если и зарабатывал, то не благодаря труду, а вопреки самосаботажу его монетизации.

Да, после четверти века тотального ди-ай-вая некоторые альбомы Усова в конце концов были официально изданы, часть тиражей он даже застал при жизни — но собственной его воли тут ноль, кажется; этот парень был из тех, кто за неблизкое себе вряд ли будет, от силы со временем станет не против. Поэтому так метафоричны называемые главными валюты усовской микрономики: щедрость интеллигентов-родителей и фанатские водка с закуской; лишь на эти две, во всяком случае, прямо указывает миф. «Мир искусства...» такого прочтения биографии не отвергает — даже наоборот: по итогу увиденного о художнике представляется возможным думать только в контексте (отсутствия у него) денег.

Чем, помимо особенностей финансовых транзакций, так примечательны миры Б. Усова, я вам, к сожалению, прозрачно не объясню (как говорится, я бы обнял тебя, но я просто интертекст); для эффекта стерео можно поискать в веб-архивах старые заметки Максима Семеляка об Усове и его группе — а можно посмотреть и недавнюю, приуроченную к выставке лекцию Надежды Плунгян. Правда, Н. П. всю дорогу ниспровергает классовую предвзятость М. С. и «тусовочку» в целом — и этот праведный гнев длиною в час мешает сосредоточиться и услышать, что же Плунгян за этим слоем претензий всё-таки рвётся сказать про Б. У.. Услышав — соглашаешься: с культурным аутсайдерством Усова «культура» рубежа веков, да ещё и будто мхом заросшая приставкой «контр-», реальных дел в том своём состоянии точно иметь не хотела и не могла. Но тезис опять-таки требует беспристрастного разбора — иначе он превращается в сведение счетов, (без)личную разборку или сборник мемуаров о ком угодно, только не о самом объекте повествования.

Поэтому вернёмся в зал. Усовская экспозиция поделена на две, грубо говоря, части. В одной — живопись; острее и точнее было бы назвать это демонстрацией рисунков скучающего ученика со второй парты (на первой запалят) как недооценённого способа творческой самоидентификации. Сплошь чудища, коты, Цой-призрак и прочий путь начитавшегося фантастических книг самурая; при условии тесного знакомства с песнями автора этот бестиарий действует, конечно, как яркое вижен-дополнение к и на слух раздольной автореальности. Миры Усова едва ли отрицают быт, зато предлагают его ультимативно рыцарское прочтение: сведение баталий за окном к фломастерным срывает с окружающего мира притворную пелену гуманности, и заодно детской прямотой тщится пронзить даже самые очерствелые от эдалт-медиа-спектаклей глаза.

Вторая половина выставки — документ одновременно зрелости и болезни: выпуски усовских зинов «ШумелаЪ мышь», «Связь времен» и «Мир индийского кино» можно полистать в пэдээфах и дома, и явление их на сенсорных экранах кажется шальным анахронизмом — зато условно воссозданные полки с кассетной коллекцией и вовсе порывают с любым континуумом, превращая собирательство в бесконечную шутку и вечный фанфикшен (да, Б. У. делал это буквально до конца дней). Взгляд приковывают альтернативные обложки любимых альбомов автора в виде мемов-в-себе: условный битловский Revolver начинает предсказуемо, но забавляюще отсылать скорее к Клинту Иствуду, чем к ливерпульской четверке. Безусловный же Боуи на видеокассетах — удивляет, но в этом удивлении говорит опять же автоматическая тяга к классовым предрассудкам: кажется, последнее, что могло бы прийти в голову интеллигентному парню с окраины Москвы — это следить за визуальными и звуковыми метаморфозами британского Человека-костюма. Но только лишь «кажется»; главные перевороты сознания будто так и случаются, в наименее для того приспособленных штаб-квартирах: Мамонов выдумал свой бестиарий маскулинных песенных чертей где-то на чертановских куличиках, а Белокуров-Усов — на коньковских — лелеял страсть к сцене и фронтменству.

В отличие от некоторых, я едва ли оптимистичен: лучшим десятилетием для музыки на русском было никакое.

1980-е — публичная перепись не энциклопедистов даже, а энтузиастов, способных из навоза, веток и вторично переработанного зарубежного музыкального материала соорудить нечто издающее звуки, а поверх него (что самое главное) водрузить Мысль. 1990-е — победившая Поп-механика: на рубеже веков и экономических кризисов в команде резидентов телепередачи «Песня года» происходит вынужденная замена — массовую музыку теперь пишут и поют мелированные юнцы и юнессы, гост(ь)и из будущего и пришельцы с солнышком в руках. Но как только наступают 2000-е, все как один теряют хватку — или же хваткой мёртвой вцепляются в призраки собственных озарений.

2010-е ещё не отпеты, голоса не подсчитаны, но десятилетие уже точно лидирует в гонке. И всё равно главный вопрос: сколько ты зарабатываешь. Что делало эту песню великолепной, никто не ответит, да и watch the sound не случится — смотреть, если сам отсутствовал, не на что. Это ведь надо видеть — и любой свидетель эпохи вправе хвалить своё декадное болото, а глобализм, из-за которого меня по недоразумению тянет к отсылке на Рика Беато — да бог с ним. У нас тут своё Королевство кривых, аршином общим не измеришь, давно пора понять.

Блажен, кто понял. И сегодня как раз сорок лет одному нашумевшему стартапу людей, которых вовремя озарило: по легенде, Егор Летов и Константин Рябинов 8 ноября 1984 года придумали группу «Гражданская оборона» — вещь в себе, которая каким-то чудом умудрилась прижизненно не стухнуть и продлилась на девяносто четыре календарных сезона. Самих отцов-основателей уже не поздравить по причине их смерти, да и был бы ли как минимум один из них такому ритуалу рад, большой вопрос: Летов расширил понятие праздника до таких пределов, что обратно до отдельно взятого дня уже не сузить. То бишь так: для авторов праздник естественным образом закончился, для всякого слушающего — продолжается, покуда ему доступна звуковоспроизводящая аппаратура.

Если вычесть побочные проекты (вроде «Коммунизма» или «Опизденевших»), выбор пяти или одной лучших летовских песен для меня осложняется: если вышеупомянутые ансамбли периодически побуждают к эпизодам своего наследия вернуться, то непосредственно «Оборона» становится даже не сезонной, а какой-то очень редкой животной потребностью — и по мере удаления от пубертата начинаешь обходить её острые края. Дело, скорее всего, не в возрасте, а как раз в отношениях со временем: то, что выходило у автора под именем «Г.О.», начинает казаться лишь необходимой расплатой за доступ к вневременному; до 1997 года это совершенно точно агитка, газетка, пусть и сделанная с размахом пикассовской «Герники», которую неизвестно кто сотворил — художник, «вы» или вообще «мы»; не зря последующие альбомы 2000-х Летов изначально хотел отнести не к «Обороне», а к проекту «Егор и Опизденевшие». На песнях с этих альбомов (последнего уж точно) газета и её читатель натурально взмывают в небеса.

«Зачем снятся сны» — для меня по-прежнему альбом-загадка; ясно всю дорогу только одно: человек, который всё это придумал, спел и свёл, хронически — точнее, даже смертельно — устал. Возникает вопрос, что могло его утомить: культурное безрыбье, слабое здоровье, долгожданная обособленность от «тусовки» (одиночество с непривычки пережить сложнее, чем тысячу подряд шумных балов). А ещё тут впору погадать на метафоре праздника — есть ведь такой алгоритм, особенно знакомый людям с тенденциями к интроверсии: вот вы приходите на вечеринку, стесняясь зарываетесь в телефон, собираетесь с духом, выискиваете взглядом пару знакомых лиц, говорите с ними, длинного разговора не выходит, вы снова зарываетесь в телефон и попутно сильно жалеете, что пришли. Но ведь что-то вас сюда привело — принадлежность к коммьюнити, желание конкретного смолл-тока или шального знакомства; в конце концов, любопытство... В любом случае, вы пришли сюда САМИ, это был ВАШ выбор пространства на конкретный вечер, по какой-то причине сделанный. А что, если это вообще лично вами устроенный праздник по вашему же собственному поводу, и теперь вы не понимаете, зачем, если вам самому невесело?! Кажется, в своих последних песнях Летов обнаруживает себя в похожей ситуации: с вопросом, а что я вообще здесь забыл.

Ужас истории в том, что для отдельно взятого человека никакой истории никогда нет. Есть курсивом заданные обстоятельства, мелом очерченные границы — которые, ко всеобщей радости, не всегда видны. Но если видны, тоже неплохо — наличие правил подразумевает возможность какой-никакой игры. Летов когда-то и играл, но потом сознание расширилось, а геймплей разрушился — и пересборки в новых обстоятельствах уже не случилось. При всём желании пофантазировать, едва ли хотелось бы узнать, чем могли обернуться её результаты.

Иногда так мучительно, в противоречии собственным словам, хочется сдаться, с корнем вырвать не только нынешнее, но и прошлое — чтобы всё закончилось титрами на исходе терпкой зимы две тысячи восьмого, когда частный человек ушёл от нас на вид несчастным, а лучшим десятилетием для музыки на русском, как и сейчас, всё ещё было никакое.

https://www.youtube.com/watch?v=aZb6OZfwstc

Как истинный (жаль, не эталонный) тормоз, лишь на днях узнал, что Эндрю Элдрич из The Sisters of Mercy пообещал выпустить первый за тридцать с лишним лет альбом группы, если изберут Трампа. Правда, приключился этот протестный шантаж в далёком 2016 году, релиза до сих пор нет — но сегодня утром мы, кажется, стали ближе к тому, чтобы спросить заслуженного Майкла Джексона готического рока за своё обещание ещё раз.

*

Впрочем, нужно ли оно нам (вам)? Всего лишь курьёзный эпизод на фоне общего заката. И амнезии, которая даже сохранёнки не удержит. Помните, Ник Кейв в августе альбом выпускал? Уверены ли, что спустя неделю напоёте хоть одну песню затерянного мира? То-то же.

*

— Мы начали говорить о памяти. Оглядываясь назад, вы делите свою жизнь на какие-то периоды?
— Я думаю, нет.
— Вы никогда не говорили себе: раз в три года или, может быть, в пять лет со мной случается то-то, такое-то время года для меня благоприятно?
— Вы знаете, я уже не помню, когда и что со мной произошло. Сбился со счета. Я не знаю точно: произошло нечто, скажем, в семьдесят девятом году или в шестьдесят девятом?

Вместо поста о личном и наболевшем пусть будет просто весточка, без лишних слов — шесть новых песен Регулярной тревоги о страхах, разочарованиях и упорном сопротивлении вопреки.

(Further reading/listening)

Позавчера исполнилось 75 лет Лорену Коннорсу, причудливому американскому гитаристу. За полвека он поиграл и записался с некоторым количеством статусных людей, например с Гордон и Муром из Sonic Youth — но на большинстве альбомов последних десятилетий играет тихо и сам с собою. Тридцать два года назад Коннорсу диагностировали болезнь Паркинсона; при всей невесёлости диагноза публичную активность он не прекратил: новых альбомов и концертов стало даже больше, чем раньше.

Узнаваемо ползучие, призрачные и при этом расчётливо-мечтательные звуки Лорен давно уже извлекает из электрогитары, но начинал в акустике. Его многолетний дуэт с фолк-исполнительницей Кэт Блум настолько мифологизирован, что удостоился, возможно, самого трогательного описания музыкальной группы на русском языке. Записывались и выступали Коннорс и Блум целых восемь лет, с 1976 по 1984; выпущенные ими альбомы были раритетами и, разумеется, нашлись для новой публики только лет через двадцать — а туман загадки и волшебства остался почти таким же. Песни будто придуманы и спеты прямо на кухне, у открытого окна; гитара Коннорса не плачет даже, а пощипывает — назойливо, но красиво; голос Блум вещает прямиком из любовной лодки, с треском разбитой о быт.

Казалось, видеосвидетельств совместной деятельности певицы и гитариста не должно было сохраниться вовсе — но несколько месяцев назад кто-то выложил на Youtube получасовое телевыступление; точнее, формально оно чуть короче — разговоров между песнями нет, зато оцифровщик поленился вырезать рекламу (зрителя в ней призывают завязать с сублимацией в виде игры в монополию и сходить уже наконец в банк), что парадоксальным образом рифмует американское телевидение 1984 года с российским, допустим, 1994-го, где странные сближения и неочевидные гости были явлением столь же частым.

Живое исполнение подчёркивает фишку, на пластинках тоже вообще-то слышную: Коннорс помимо игры на инструменте умудряется по-тихому бубнить себе под нос — и с непривычки от такого поведения очень хочется, почти по Цою, свериться с процентом сумасшедших на данный час. Но давайте спишем это на стилистическое своеобразие — да и нынешняя стойкость юбиляра вряд ли даёт нам право что-то на его счёт возразить.

До полуночи постараюсь накатить пост о личном и наболевшем (и при этом, конечно же, о музыке), а пока начнём вечер с активно обсуждаемого сегодня повода: барселонский фестиваль Primavera обзавёлся лайн-апом.

Вижу первые сожаления, что в списке нет тех или этих — да и сам об отсутствии пары имён вздохнул. Понятно, что вряд ли окажусь в Испании в 2025 году, это такие очень диванно-скамеечные сожаления издалека (и лайн-ап может пополниться в дальнейшем, до лета уйма времени, да ведь?) — зато нашёл для себя повод порадоваться и на расстоянии: очень понравилось, что список исполнителей на афише дан алфавитный, а не в порядке шрифтового приоритета. И хедлайнеры специально для охочих до громких имён подсвечены, и знатокам выискать любопытное вполне по силам; не каждому зайдёт формат, но лично я это компромиссное решение заценил. Во времена, когда всё решают алгоритмы выдачи, кажется кощунственным ещё и артистов на крупных и помельче делить, пусть уж хоть где-нибудь будет уравниловка.

Високосный год — Приносящий удачу (2024)

Что: Посмертный сборник российской народной группы с неальбомными хит-синглами из 2000-х и декадентским посылом архивных записей.

Оказывается, месяц назад вышел посмертный альбом группы «Високосный год» — почти через четверть века после единственного прижизненного.

Собран он, конечно, «из того, что было» — лидер коллектива Илья Калинников вроде бы готовил материал к выпуску до своей смерти в 2019 году, но вместо полноформатника всё ограничилось реставрацией и без того известных в узких кругах редкостей 1993-2006 годов. За что, конечно, тоже спасибо.

«Високосный год» — группа, подавляющему большинству населения знакомая, но по факту — если брать за основу чувства человека, который пытается делать вид, что в музыке разбирается — не слишком чтимая. И в принципе понятно почему: какой-то оголтелый по меркам взявшейся с нуля банды радиоротейшн; лёгкий жанр, весьма близкий к шансону, пусть и с человеческим лицом; монотонный сторителлинг нарочито дикторским голосом. Такое может надоесть даже самым терпеливым, зато на перекрестье двух последних пунктов точно родилась уникальность: разговорная стать и острый ум уровня французского актёра соединились с доступными местному уху музыкальными ходами.

За самые известные свои песни мсьё Калинникофф прослыл пусть слегка циничным, но всё-таки добряком. Допустим, отходная юношескому идеализму в песне «Метро» выглядит так, как будто герой не старость поколения удручённо встречает, а стильный оранжевый галстук наглаживает — что тоже, конечно, занятие безрадостное, но, очевидно, получше, чем (если бы мечты действительно мог сочинять себе каждый) служить в разведке или даже играть в кино. Мечты не сбываются, и это прекрасно — как и то, что мечты в принципе у людей есть и куда-то их ведут, лишь бы совсем не в тупик; по меркам 2000 года звучит как весьма уместное утешительное письмо рядовому радиослушателю. Но acting уровня godlike в золотых хитах лишь слегка загораживает от нас горечь и желчь, скрытую за песнями, которых на слуху не было.

Первым крючком, зацепившим семи-, что ли, -летнего меня в творчестве ВГ и лично Калинникове, была «Лучшая песня о любви» 1997 года выпуска — в буквальном смысле повесть о любви до гроба и после; я ведь только два раза в жизни кожей ощутил холодок от выхода русскоязычного певца из собственного тела при исполнении вокальных обязанностей — второй раз случился много лет спустя на летовской связке «Вечная весна»/«Дрызг и брызг», когда я думал, что Игорь Фёдорович уже умер, а он ещё был жив. В этом смысле [относительно] ранние сочинения Калинникова — тоже готика та ещё; на счастье (простите за малоуместный оптимизм!), на альбоме эти письма мёртвого человека частично представлены.

Если выбирать одно, посоветую «Небо без звёзд» – по музыке дословный набросок будущего бестселлера «Тихий огонёк», а на текстовой практике показательная, хоть и слегка занудная, полная ему антитеза: припев не сулит «ни огонька впереди». Впрочем, только поэту; оставшимся, по его уверению, слово ещё посветит — и есть ощущение, что выбросив впоследствии прямые упоминания себя как отверженного живого существа из формулы собственного сочинительского уравнения, Калинников вывел рецепт личного хита: земную жизнь пройдя до половины (ну, или до двух третей – умер-то в 46), он сменил квалификацию на улыбчивого заместителя харона – и экскурсию по нашим собственным жизням, смешным, глупым, но однозначно стоящим того, чтобы быть прожитыми, провёл в итоге по высшему разряду. А сам – свесив ножки вниз – плывёт теперь куда-то дальше, аки джармушевский мертвец.

Оценка: 7/10

В настроениях я мрачных и пребываю в некоторой дилемме — переждать или побыть экспрессивным? Мой блог, мне и отвечать — поэтому, разумеется, только нервные припадки, только хардкор на наших ретроспективных волнах.

Октябрь – точнее, та его часть, что была ещё тёплым, но уже октябрём — прошёл под знаком того альбома, который слушать по соответствующему случаю полагается: «Октобер раст» авторства вокально-инструментального ансамбля «Тупо негатив». При неоднократном прокручивании треков в очередной раз погрустил над метаморфозой, в какие-то несколько лет настигшей лидера этого славного трудового коллектива; момент выхода альбома был последним, когда до открытых проблем с законом, алкоголем и собственным депрессивным состоянием Питеру было относительно далеко.

С male vocalists под тяжеловатую музыку всегда надо быть осторожным, но в комплекте с остальным наследием группы (и на ощутимом контрасте ему) October Rust слушается как натуральная, насколько это возможно на фоне обрамляющих треки разговорных хохм и пранков, песнь любви: в лучшие моменты торжествующей, в трагикомичные — безрассудной и жертвенной, в худшие... да, романтизм грешит дефицитом связей с реальностью.

Отдельным ревнителям громкой музыки Type O Negative всегда казались и кажутся шутовским эксцессом — да и сами участники этого не скрывали — и открытый смешок в сторону публики одновременно упрощает и осложняет отношение к материалу. Упрощает — потому, что песням ToN начинаешь многое прощать, видеть трезвое отношение группы к своему детищу, пусть оно и намеренно стёбное. Осложняет — потому, что стёб бывает как прикрытием более сложных чувств, так и (напротив) фиговым листком поверх абсолютного отсутствия нюансов, оттенков и полутонов. А в сложности тоже есть подвох: вселенская эмпатия частенько падает жертвой вселенского же саморазрушения внутри отдельно взятого человека, обессмысливая его прекрасные порывы. На последующих альбомах Стила занимали уже только смерть близких, беспросветный сарказм и собственное восстановление, полуулыбка исчезла с лица, да и фонтанчик чувств как будто заглох.

Но дело ещё вот в чём: точно зная, что в каждой шутке лишь доля шутки, Питер Стил, увы, не почувствовал момента, когда его песни уже бессмысленно было в чём-то стыдить, по мотивам ли слишком звенящей пошлости или недостаточной преданности звуковым святыням. Через год-другой на горизонте возникнет Вилле Вало, который существованием группы HIM уверенно снимет с фанатского языка термин love metal – а группа Deftones без прямого ориентира на Стила, но косвенно и случайно, докажет, что одновременно быть в контексте тяжа и с разинутыми глазами взирать на The Cure и Depeche Mode — стремление возвышенное и новаторское, по итогу великодушно продлившее жизнь (или агонию?) и поп-музыке, и металу. Но первопроходцем всегда быть до боли туго, а душевную наготу приходится укрывать в десяток-другой одеял — и всё же нутро прорывается, долг обнажения поэта перед вечностью (как пошло-то, господи!) неизбежен. Она сожгла все цветы, которые я принёс — и опция не принести и не сжечь, разумеется, отсутствует.

Шутливо откладывал список альбомов, которые полюбились за лето (оно ведь не спешило заканчиваться!) — но не заметил, как прозевал первый снег. Самое время кое о чём себе напомнить.

К июню я снова зачастил в Москву, в очередной раз подивился алогизмам этого города: напускной лоск буквально на расстоянии квадратного метра соседствует с какой-то вопиющей бедностью, причём бедность побеждает в одни ворота, в буквальном смысле перекрикивает, переругивает; возможно, просто надо держаться вдали от вокзалов, но сами понимаете, приезжему на денёк такая опция недоступна. Поэтому держусь от вавилона на расстоянии, только шик провинциальных окраин, только парадное пальто, констрастирующее с серыми болотными сапогами — это тот аутфит, который я сегодня продемонстрировал, шагая в «Пятёрочку» по первому снегу своего скромного, второго по численности населения города в своей области — и встречаю здесь местное Неизбежное. Впрочем, я пока жив и про альбомы рассказать хотел, так ведь?

Чуть больше года назад спонтанно спустился в знакомый тульский подвал — кажется, предпоследняя моя дань местному коммьюнити, которое месяц за месяцем публично приводит всё новые доказательства своей трагикомической гибели — и очутился свидетелем высадки на сцену столичных визитёров и визитёрок; после выступления выяснится, что по какому-то приколу к двадцатилетней (по среднему возрасту) группе поддержки привязался знаменитый, одной ногой престарелый уже писатель Р. Гараев — до выхода известного видеопродукта «Слово пацана» оставалось месяца два, а книги-то кто вообще читает? Про вдохновлённый его трудом скорый сериал Гараев, кажется, заговаривал — но и я, и наверняка даже он едва ли догадывались, как далеко зайдёт медийная история, поэтому героем вечера, тем более почётным, без пары лет престарелый писатель стать никак не мог.

А вот у группы «Нелюдимка» подсветить стылую осеннюю тьму получилось. Довольно странная, с флёром загадочности, личного надрыва и социальной дистанции комнатно-кроватная поэзия за авторством вокалистки; неспешная, весьма уместная стихам гитарно-клавишная колбаса с приходящими на ум ассоциациями в диапазоне от слоукора до группы «Нож» (если кто такую помнит) за авторством остальных трёх участников. В пятницу в местечке «Склад №3» будет презентация дебютного альбома, которую я посоветовал бы вам посетить. Или не посетить, я вам не указ — но как свидетель лайва скажу, что живьём группа воспринимается острее: медленная музыка становится достаточно хорошей, а подсветка — достаточно интимной, чтобы расслышать самое необходимое.

Ну, и раз уж сказал А про «Нож», скажу Б: именно эта сторона группы, с уклоном в залихватский и простецкий формейшен девяностых, мне понравилась. Вот прикладываю песню — она обескураживает одновременно прямолинейностью и вопиющей неконкретностью, потому разом нравится и бесит, как и всё в нелюдимкинском творчестве, если честно.

Весь альбом тут.

PS На правах рекламы, за которую никто не забашлял: 1 ноября закрывается сайт Kiosk, официальный, можно сказать, дистрибьютор книг издательства Individuum — и по такому случаю сегодня большим хлопком ладонью, если не дверью, стартовала финальная распродажа. Слово пацана никогда ещё не стоило так дёшево, зато весит всё ещё много.

Ладно, чтоб уж совсем с Кейвом хотя бы на время подытожить: отвечу на немой вопрос, почему в пятёрке нет таких альбомов, как Skeleton Tree или Ghosteen, негласной Дилогии об утрате. А вот потому и нет — история с осмыслением потери сына, несомненно, достойна уважения, сами песни тоже, но именно по этой причине они становятся частью чего-то внерейтингового. Вдобавок к музыке и текстам на Skeleton Tree у меня возникают эпизодические вопросы — но по-человечески и Кейва, и аранжировщика альбома Уоррена Эллиса я в их выборе слов и звуков понять могу (когда артист культового статуса вслух на большую аудиторию говорит о личном — даже если будто себе под нос — прорывающийся помпезный тон неизбежен), поэтому либо хорошо, либо ничего.

А Ghosteen, признаюсь, много раз силился послушать, но в памяти осел только первый трек с альбома — и, должен признаться, это сильнее меня. Нехитрая (кажется, такое пальцы сами наигрывают, стоит только купить в музыкальном магазине миди-клавиатуру), но трагичная синтезаторная партия и поверх неё текст, который обрывается будто начатый, но недописанный от захлестнувших чувств: если годами вы слушаете Кейва именно с точки зрения текстов, запросто поймёте это ощущение — будь дело в 1984 году, зачин истории про королевскую семью уже превратился бы под его пальцами в кровавое месиво страницы на четыре печатных знаков, но вместо этого мысль путается, писатель глядит в окно, потом на жену, потом в окно, потом начинает шептать что-то успокоительное, но спокойнее не становится. Говорят, проявление слабости сильного трогает — и вот, наверное, тот случай, но к табелям о рангах он никакого отношения не имеет, тут уже начинается вотчина личной способности сопереживать чужим сюжетам, жизненным и воображаемым.

Личный топ-файв альбомов сабжа (эпохи The Bad Seeds), раз на то пошло.

5. Your Funeral... My Trial (1986)

Четвёртый альбом The Seeds стал по совместительству первым у проекта, на котором Кейв сотоварищи полноценно пробудились от аранжировочного анабиоза. Стиль вполне оформился ещё на позапрошлом релизе, The Firstborn Is Dead — но лишь на этом месте его становится интересно переводить с языка музыки на разговорный. Достойная литературоведческих похвал по уровню проработки сюжетной вселенной The Carny; Stranger Than Kindness с наждачного свойства звуками гитары Бликсы Баргельда; собранная и лютая вторая сторона пластинки целиком — куда ни ткни, сплошь золотые моменты.

4-3. The Good Son (1990) / Henry's Dream (1992)

Ради того, чтобы свести рассказ к вменяемому количеству знаков, приходится размещать на одной позиции две такие разные (и равно-достойные) пластинки. Объединяет их, пожалуй, пришедшее к Кейву умение выдавать не один хит на альбом (и выдавать его с порога, как в случае The Mercy Seat), но целую россыпь, идущую в треклистах друг за другом: The Weeping Song и The Ship Song — народная связка где-то на уровне Хави с Иньестой; да и те, конечно, из памяти побыстрее сотрутся. В тот же момент после некоторой чехарды состава в The Bad Seeds приходят стабильные басист и клавишник — но для самого Кейва этот период умиротворения оказался временным, что заметно уже по изменению звучания на Henry's Dream, в разы более лихом и жёстком на фоне предшественника.

2. No More Shall We Part (2001)

Номинант на серебряную медаль вызовет понятные вопросы — а я отвечу, что этот альбом помог мне когда-то не бросить попытки вникнуть в феномен Кейва. Ещё одно возвращение в строй, вдохновлённое свадьбой со Сьюзи Бик (они вместе до сих пор) — и какая-то выверенность, что ли, размеренность, благодаря которой фортепианные баллады обретают чуть ли не слоукоровую структуру чувства. Вряд ли подобное возможно выдержать на дистанции часа, но по отдельности песни работают на зависть; если возвращаться к такой глыбе становится совсем сложно, на помощь приходит Fifteen Feet of Pure White Snow — если даже знатный сноб и диско-дэнсер Джарвис Кокер смог под такое затащиться, значит, под силу и вам.

1. Push the Sky Away (2013)

В какой-то момент карьеру Большого Артиста (большого по степени размаха; оценочные суждения насчёт over-/underrated-статусов предлагаю оставить в стороне) становится затруднительно мерить по альбомам: кризисы могут длиться годами и даже целыми составами аккомпаниаторов. На мой спорный и непопулярный взгляд, у Кейва перед Push the Sky Away из дискографии выпали целых 12 лет: да, эту общепризнанную глыбу я воспринимаю максимум как приятную передышку. Межвременье было бурным: тут и уход двух людей-столпов The Bad Seeds (Бликсы и Харви), и попытка тряхнуть стариной в их отсутствие в проекте Grinderman. По итогу сложилось ощущение, что как творческая единица Ник постепенно растворился в собственных обличьях; спасло только обнуление: новый Кейв оказался Кейвом ленивым, черпающим вдохновение в поисковой интернет-строке — если бы не это обстоятельство, едва ли лор героя обогатился бы бозоном Хиггса и Майли Сайрус. С точки зрения текстов по меркам автора — альбом-шутка, но достоинство этой шутки в том, что она не стремится вызвать смех (или недоумение) аудитории; скорее, эдакая аудиосказка на ночь, рассказанная отцом воображаемому сыну (желательно, повзрослее или в цензурном варианте; сюжеты всё же недетские) в надежде привить ему не ужас перед вечными сюжетами, а умение улыбнуться воображаемым коллизиям и поиронизировать. Ну, и скилл отталкивать небо прочь, если оно надумает придавить, куда ж без этого.

Кристина Сарханянц @wordswithmusic под вечер сообщает хорошую новость: документалка про группу The Birthday Party выложена на всеобщее обозрение в «Кинопоиске».

Раз уж месяц назад посчастливилось сходить на сеанс, коротко поделюсь и своим фидбэком — уже второй раз вижу реакцию, что фильмец-де затянутый; прекрасно понимаю природу такого восприятия — почти любой док о музыке сводится либо к вялому, либо (в лучшем — и, разумеется, не в нашем — случае) динамичному смешению имён и дат, говорящих голов и визуальной фактуры. Сделать из этого шедевр именно с точки зрения кино — редкая удача, и здесь её тоже не происходит. Ладно мы, о музыке пишем, люди бывалые — но человеку, желающему познавательно провести время на фестивале фильмов о культуре, в этом и других похожих случаях не позавидовал бы; максимум морали, которую можно вынести (опять же, это работает почти с любым муз-доком) из просмотра на пустую голову: музыкальная тусовка/сцена — это когда сначала всё очень бодрячком, а потом всё очень плохо, особенно если ты взираешь на весь этот пати хард со сцены. И выживает по итогу только нашедший деньги/силы очиститься от пагубных привычек.

Как раз с функцией передачи этой морали показанная в Mutiny in Heaven интерпретация событий, на мой взгляд, справляется неплохо: ощущение затянутости, муторности, думаю, преследовало и самих участников группы Кейва, когда вся их деятельность свелась к дооолгим перемещениям из Австралии в Лондон и обратно, с заездами в Штаты и Берлин, с перспективами и на краю нищеты, и даже характерная творческая истошность группы выплёскивалась под конец на каком-то филигранном автомате, который хочется заканчивать тупо самосохранения героев ради. Венец этого торного пути — финальные эпизоды из легендарной берлинской студии Hansa, атмосфера в которой напоминает предфинальные дни какой-нибудь «Фабрики звёзд», где заранее был бы известен победитель (естественно, Кейв), а остальные грустно бы маялись в ожидании дежурного гала-концерта, после которого можно разъехаться по своим жизням неудачников. Да, я знаю, что как минимум Мика Харви Кейв взял в следующий этап своей карьеры надолго — но понятно, что когда ты участвуешь в проекте, даже рабочие названия которого являются однокоренными со словом Cave, это уже ставка в театре одного актёра, а не адреналиновая командная игра. Но что до актёрства: перед нами очередной шанс убедиться, что Кейв в этом качестве всегда слыл чудным в обоих вариантах ударения: за немногие секунды чистого камео с архивных кадров Николас наш Эдвард умудряется по-рэперски похвастать наличием у себя дома пушки — very embarassing, что ещё сказать.

В общем, если вас не смущают шаблонности формата музыкального дока, и на раннего Кейва (как, допустим, я) всегда обращали свой взор в последнюю очередь — советую.

Alan Sparhawk — White Roses, My God (2024)

Возможно, это мнение вызвано моим настолько узким меломанским кругозором, что тема просто не успела заколебать — но я искренне считаю, что автотюн недооценён. Уточню: только в те моменты, когда этот саунд-эффект может стать способом отразить состояния потерянности, вселенского ужаса или переживания утраты; зачастую передать их бессильно в рамках обычного интонирования (если вы, конечно, не Кейв или Элверум). Песню «Мегаполиса» «Есть» или альбом Нила Янга «Trans» считаю нормальными примерами — без обработки голоса эти произведения едва ли задевали бы меня столь сильно.

Так что разочароваться первым сольным выходом Алана Спархоука из группы Low после смерти Мими Паркер (его супруги и многолетней соратницы по коллективу), представлялось миссией почти невыполнимой. Хотя надо признаться честно: слушание не для слабонервных и даже не для тех, кто был готов ко всему — последние работы Low уже прошли под флагом отказа от гитар, поэтому внимательный наблюдатель изначально мог счесть трэп-биты не регрессом, но закономерным вектором движения. И всё же... Пока модные журналы под руководством модных домов раздают альбому восьмёрки из десяти, земной слушатель посредством баллов пониже немного негодует.

Слушателя осуждать не за что, но для себя возвращаюсь к упомянутым примерам: привлекателен в White Roses, My God не метод повествования (даже для автофикшна тексты слишком абстрактны), а каждый экспрессивный момент, которых, если выходить за рамки шаблонного мышления в духе «да что такого в этом примитивном туц», здесь оказывается предостаточно. Когда начинаешь вслушиваться и воображать себе за иными «визгливыми» моментами чистый вокал, становится не по себе: так может корёжить только человека, который утратил прежнюю норму своей жизни и пока с переменным успехом в поисках новой, а звуковая маска служит ему инструментом не свести с ума слушателя и не сойти самому, но нужную растерянность донести. К сожалению, первый сингл так и остался непревзойдённой наглядной иллюстрацией этого подхода, зато ознакомление с треком в силах дружелюбно сэкономить время, которое вы можете потратить на альбом. Краткость пересказа здесь — натуральная сестра таланту скостить полчаса.

Отдельный повод для разговора — и несерьёзного объяснения, почему журнал издательского дома Condé Nast расщедрился оценить альбом на восьмёрку — это смена Аланом имиджа, корни которой лежат в одной эпохе с музыкальной переменой в Low: ещё при жизни Мими музыкант отрастил волосы и стал выглядеть, конечно, не гигачадом, но 512-мега-чад из него вполне себе (простите). Вот уж кого неожиданно видеть стилистическим наследником Игги Попа, а без сомнения одно: он обязательно справится, и сильные вещи от него мы ещё услышим.

Оценка «Постмузыки»: 5/10
Слушать альбом

Мне тридцать два, и по утрам я высматриваю на голове седеющие волосы. Роберту Смиту уже в два раза больше, а его голос отказывается стареть.

Как и виделось в худших сценариях, сделано плоско и совсем не вдохновляюще, ну да ладно. Это всего лишь мой взгляд — а так спасибо, что живой. Песня-то сама по себе сильная, sancta simplicitas в чистом виде.

Внутрь поста поправку как-то не получилось ловко вместить, поэтому отдельно: фанатская PulpWiki конкретизирует, что никакие The Bad Seeds (за исключением, собственно, рулевого) в обоих каверах участия не принимали; то есть это всё палповский on/off-гитарист Ричард Хаули и ещё пара единомышленников вот так запросто, своими руками воссоздали неторопливый стиль, за который средний и поздний периоды Кейва обычно ругают.

Сегодняшний день тоже богат (в количестве одного, ага, богат) на дни рождения странных в общепринятом смысле авторов песен — 61 год Джарвису нашему Кокеру.

Недавно на стриминг-сервисы (даже российские) завезли синглы, вышедшие у Pulp в золотые годы — и тут-то обнаружился ещё один мой прокол в знании кокеровского наследия.

О том, что песню Disco 2000 исполнял Ник Кейв, слышал я давненько — но если версия, где Ник поёт прямо поверх канонической альбомной фонограммы Pulp, мне известна, то существование ещё одной — для которой музыканты Кейва перелопатили песню под шаблонную медленную балладу в духе The Bad Seeds времён Into My Arms — становится вечерним открытием. Эксперимент слегка забавный, но спустя двадцать лет после записи подобные опыты по скрещиванию ежа с ужом хочется оставить на откуп ютуб-баловникам под управлением искусственного интеллекта — и порадоваться, что Кейв с Кокером живые, всё ещё с нами и могут делать что захочется. О Джарво уже и так здесь было много, можно поискать по ключевым словам — а вот про Кейва ещё замолвим пару фраз и текстов, да не раз.

Вчера отпраздновал шестидесятилетие Алексей Вишня — человек, который не только до поры записывал альбомы Цоя, но ещё и свои — дискотечные, непроходимо странные, а порою вовсе на грани отбитых — песни. Насчёт отбитых сказал, конечно, громко — но вот таких оборотов от подытоживания прошлого года жизни и предвкушения нового ждёшь в последнюю очередь: покалечили, укусила собака, упадок сил — ничего, зато в светлом завтра привезут магнитофон.

Не станем говорить о печально вечной актуальности подобной риторики — в конце концов, смиряться с описанными обстоятельствами именинник не предлагает; да и в целом red disco любило, иронизируя, всласть поломать представления, что петь стоит только о созидательном и одухотворённом — но это вопрос уже отдельного и детального обсуждения.

Есть ощущение, что в паре с топом альбомов текущего года придётся выставлять отдельный список пропущенного за прошлый год, столько запоздалых открытий — вот, допустим, лонгплей дуэта с новозеландскими корнями (но теперь с меткой геолокации в Мельбурне) почему-то в общих — и краеугольных — чертах напомнил о группе «Тальник», а это всегда приятное сравнение, даже если впрямую проводить такую аналогию сложно.

Каноничное даунтемпо с дрим-поп-налётом — совсем не про истерику и под вопросом, что про любовь; именно затруднительность идентифицировать границу между холодом и теплом, отрешённостью и светлым чувством, на мой взгляд, роднит голоса Светы Цепкало и Бруклин Меллар — простите уж за попытку соединить совершенно полярные точки на глобусе, но в предчувствии глубокой осени и не на такие манипуляции пойдёшь.

К вопросу о сезонах — когда дело касается призраков эпох, рациональнее всего относиться к ним как к смене времён года; не знаю, у всех ли, но случается же такое, что посреди знойного дня вдруг хочется на минуту вообразить, будто уже лежит снег, и это едва ли имеет отношение к настоящей зиме, которая, вероятно, когда наступит, будет бесить, но в моменте это весьма терапевтическое абстрагирование. Вот и попытка представить 1990-е на альбоме 2023-го, создавая его или слушая посреди ночи – из числа подобных контрастных опытов; банально, применимо к чему угодно, но захотелось вдруг отстоять очевидность.

https://youtu.be/QWrCF3M1c-o

@nagazinee пригласил меня присоединиться к мини-флэшмобу (слово не нравится, но иное подобрать затруднительно): суть затеи в том, чтобы спонтанно перечислить три альбома из числа личных предпочтений, про существование которых вспоминаешь редко, но так, что долго не отвяжешься. Я воспринял это как возможность упомянуть что-то неочевидное; вероятно, даже стыдное. Первый альбом не слушал целиком лет десять, второй года три, а третий возникает в самые неожиданные моменты жизни. Эстафету никому не передаю — у людей, которых бы с любопытством опросил, телеграм-каналов, к сожалению (или, к счастью) нет.

SEDATIV — SEDATIV (2002-2003)

Откуда пошла та часть postpunk from Russia, которую мне сложно переваривать, я не знаю — а вот самый дорогой сердцу, и в то же время заметно калечащий уши, точно вышел из The Cure. При тысячекилометровом (и многолетнем) удалении от эпицентра референса в ксерокопиях стало больше дилэя и драмы, умноженных на желание — у кого метафоричное (см. «Мать Тереза»), а у кого, как у Р. Сидорова, буквальное — открыть томик Блока и зачитать вслух случайное место.

Судя по обрывкам аудиозаписей и воспоминаниям современников, Сидоров был замкнутым, нарциссичным и, скорее всего, не слишком социальным парнем. В жизни от таких персоналий обычно с усмешкой или недоумением дистанцируются; в посмертии, бывает — складывают культ вокруг той же инаковости. Последняя демо-запись его последнего проекта — от гнетущего начала до эйфорично-взвинченного конца — как въелась в мою голову в восемнадцать лет, так раз в пятилетку и возвращается непрошеным каменным гостем.

Движущей силой проекта, говорят, была волевая сидоровская супруга — но итоговый шарм достигается суммой тщетности её, как и чьих-либо иных усилий: кажется, выйти из репетиционной комнаты с таким материалом было бы равнозначно ошибке — а так остаётся сострадание к попытке сделать хоть что-то, из-за чего периодически к этому материалу и возвращаюсь.

Robert Wyatt — Rock Bottom (1974)

Классическая, почти библейская рок-н-ролльная история: в результате несчастного случая барабанщик становится парализованным, а его сольный материал, и без того уже зревший, становится гимном несгибаемости и в то же время источником сочувствия для слушателя: только спустя годы, вернувшись к этому альбому Уайатта, я обратил внимание на то, что в начале первой песни наряду с фортепиано вступает перкуссия — как бы подчёркивая вынужденный разрыв с прошлым, но в то же время выстраивая мостик с будущим, которое не будет прежним, зато станет другим. И довольно завидным: тридцать последующих лет синтезаторных баллад примерно в той же меланхоличной манере станут тем источником, к которому изредка, но тянет вернуться — в поисках сил и в поисках голоса, способного сказать, что покуда жив, всегда есть не только выход, но и вход туда, где существование получит лично для тебя смысл.

Sunny Day Real Estate — LP2 (1995)

Второй элпи SDRE не люб даже его создателям — после записи участники впервые разбежались, и альбому не досталось ни толком текстов в песнях, ни названия, а внутри группы обнаружились перебежчики в стан выжившего гривача из Нирваны (да-да, ритм-секция покинула эмо-чат и предпочла облачиться в фуфайку). Первый альбом разжижал, третий — цементировал, а этот — прослоечный: именно ванильный крем из гитарных упражнений и импровизированного голосового стенания формирует заинтересованность моих вкусовых рецепторов в потреблении песен группы. И аккумулирует всю злостную любовь к жизни вопреки нежеланию — покуда полуфабрикат становится деликатесом, не всё ещё потеряно.

Наш ночной видеосалон уполномочен сообщить: сегодня 70 лет Колину Ньюмену из Wire.

Странно, что хоть Wire, живая арт-колледж-классика, и входит в мою пятёрку самых ценных, вдохновляющих групп, я мало что о ней знаю — достаточно, чтобы интуитивно понимать, что происходит, но мало, чтобы вычленить даже роль юбиляра на этом конкретном празднике жизни. А торжество за полвека (было) конкретное – полтора десятка альбомов и четыре полноценных периода группы, из которых больше всего ценят первый; арт-панк-трилогия (Pink Flag, Chairs Missing, 154) мало кого оставила равнодушным: таких разных и таких своенравных, в диапазоне от R.E.M. и My Bloody Valentine (перепели) до Elastica (утянули мотивчик). Но саму группу до последнего тянуло только вперёд, чему свидетельством служит мой любимый курьёз – когда в 1985-м после паузы на сольные проекты Wire вернулись к совместной работе, ничего из классики семидесятых живьём они не играли: на разогреве старые песни за них исполняла кавер-группа.

Но, помимо демонстративных пощёчин взыскательному вкусу, вместе и порознь они много чего успели натворить. Басиста Льюиса и гитариста Гилберта влекли эксперименты, на песни похожие далеко не всегда – и после ухода последнего Ньюмен (к слову, из всех младший) окончательно превратил группу в ходячую ретро-рок-выставку; едва ли, конечно, без согласия коллег. Последнее, что сделали все вчетвером классическим составом – качественный такой стариковский рык на альбоме Send 2003 года: снова скорее арт, чем панк, теперь изящно пропущенный сквозь цифровую компрессию. Впрочем, это тоже вполне признанный период — а вот на подходе к 1990-м Wire сильно болтало, и всерьёз их попытку идти в ногу со временем, а не изобретательно на него реагировать, слушатель, кажется, проигнорировал.

Но тоже не всякий – из этой песни и клипа, очевидно, выросла эстетика московской группы «Мегаполис» того периода; как назвали бы такое в «Афише» золотых времён, балаган анлимитед – юбиляр в цветастых рубашках клоунничает, а селебрити уровня Винса Кларка, юной Бьорк и совсем уж локальных героев — в комментариях к копиям видео есть попытки перечислить всех, но версии встречаются довольно нелепые – ковыряются в своих ушных раковинах. Занятно, что среди разнообразного наследия Ньюмена и Wire первым пришло на ум именно это: атмосфера стрёмного праздника, который слава богу что без тебя, да ещё и застаёт именинника ровно на половине земной жизни: в кадре неполных тридцать пять, теперь — семьдесят.

После пандемии Wire публично воссоединяться не стали (это мог быть уже четвёртый камбэк за карьеру); Колин с женой ведёт радиопередачу, где по два-три часа кряду ставит молодые группы и говорит, что этот опыт для него душеполезен. А чего ещё хотеть: умение (и желание) слушать — возможно, важнейшее из неочевидных жизненных искусств.

С большой любовью к группе Wombo, А.А. из дружеского канала Постмузыка https://t.me/pm_mag поделился первой реакцией на этот день, 14 сентября 2024 года

Знойным утром субботы я нежился в постели, усеянный... нет, не лепестками роз, и даже не поцелуями любимой женщины. Соседнее спальное место содержало на себе ноутбук, микрофон Alctron в чёрном чехольчике, фен для сушки волос, каподастр и книгу Антона Маскелиаде «Твой первый трек» (в соавторстве с Максимом Ильяховым). Где-то под ногами валялись наушники.

Да, я экстравагантным образом скрываю от себя пустоту внутри и снаружи: мне сложно с людьми, зато гаджеты и аксессуары – верные друзья, почти как рексона, никогда не подведут. Но есть нюанс...

[...] по информации трех источников «Коммерсанта», покупателем российского бизнеса Unilever стала группа «Арнест». Изначально эта компания производила средства для борьбы с насекомым «Дихлофос» и другую продукцию бытовой химии.

Упс.

Что пока ни разу не подводило, так это музыкальные рекомендации дорогого М. Н. Вооружившись средством связи «смартфон» и мелкой моторикой, я положительно ответил на предложение коллеги рассказать, каким местом неведомая мне прежде инди-группа Wombo из Луисвилла – хорошо хоть не из «Верного» – может быть близкой обычному российскому потребителю.

Ну ладно, не обычному: запрос был в том, чтобы ответить – кто из здешних на них похож? Кто в местном инди-андерграунде играет на гитаре и басу так же задорно и изобретательно? Кто самое слабое звено в ряду неумех и юмористов – то бишь столь же мастеровит и серьёзен, как группа из далёких Кентукков (Кентукк? Кентукей?!)?

Лучший ответ – точнее, причина его невозможности – даётся в верхнем комментарии к одному из бесчисленных (и прекрасных) музыкальных видео Wombo; приведу эти золотые слова полностью, без субтитров:

With Wombo I never know what the song is going to sound like before I press play, but I know it's gonna be great

В вольном переводе: я не знаю, что будет – но точно знаю, что получу нечто любопытное. Вот уж действительно: кто же знал, что песню про гинкго-билобу первым в мире напишет не Варя Краминова из «Хадн Дадн» и даже не автор рекламных джинглов для «Радио России» (ибо эвалар – здоровья дар). Нет, ни за что не догадаетесь, наберите воздуха в грудь – первой стала всё та же группа Wombo из Кентландии. Поздравляем победителей: благо, участников группы трое, пьедестал уж как-нибудь между собой разберут.

Кстати, об участниках: ох и красавцы. Лирический дар басистки-вокалистки, как и она сама, достоин отдельных слов, но так как лично у меня их нет, процитирую ещё одного талантливого рок-поэта современности, Ивана Сердюка:

Она говорила о таких вещах,
Что город казался грёзой.
И дерево стен прорастало вновь,
И воздух звенел.

Когда я вернулся к большой земле,
Они рассказали как слаб человек,
О том, что приёмник всегда молчал.
Они зовут её Грэйс.

Вот эти ребята не только на страже чьего-то интерьера с фото, но ещё и индепендент-андерграунда; вот бывает же: послушаешь, зарядишься совсем незатейливой, но стопудово присутствующей харизмой, и поймёшь, что самодеятельность самодеятельности рознь. Сэд, бат тру. Спасибо М. Н. за предоставленную мне возможность узнать о них и самому же рассказать о впечатлениях и вольных ассоциациях; за прошлыми и последующими открытиями можно всегда обращаться к его «Нагазину», о чём долго ещё вторить не устану.

На второй сегодняшний релиз дам ссылочку уже быстренько, а то ведь забью или забуду; тут уже для любителей покрепче и именитее: у микрофона — былой и нынешний заведующий книжным миром; в оформителях – хайповый метал-художник; в мастеринг-инженерах — человек с практически нарицательным именем в звукоделе (это я про Плоткина, если что).

Я всё боялся, что, предвзятый именами причастных, по-настоящему заценить материал не смогу – и в то же время держал в голове название исполнителя как рекомендацию обойтись минимумом слов; так вот, возможно из-за невозможности абстрагироваться, но опасения не оправдались: стилёвый такой пост-метал с настолько выкристализованным вокалом, что в нём (помимо прочих призраков) поочерёдно мерещатся Юрий Хой и Андрей Родионов: недаром последний побывал героем упомянутой в пресс-релизе книги, а духу первого хорошее обхождение пойдёт только на пользу. Колонка джибиэль, будь у меня в наличии, сейчас бы извергала эти звуки на бережку испепеляющим осенним вечером.

Коротко не получилось, не всуе тоже – но дело сделано, советы даны; на выходных, надеюсь, удастся с репортажем вырваться в кино – раз на «Рыжего» поглядеть не дали, глянем на косматого из иванушек Австралии, что поделать.

Первый из двух альбомов-фаворитов этого печального (надеюсь, хотя бы не для вас) дня – худрук канадцев GY!BE Эфрим Менук объединился с человеком из Big Brave и менее известными товарищами в типа-супергруппу; по мне так, товарищей совсем не слышно, а вот след эфримовских сольников с бесконечно тоскливым гитарно-синтезаторным гулом и уже не всхлипом даже, а хрипом в голосе более чем заметен.

Будем откровенны, этой работе сложно удовлетворить чей-либо вкус, но себе я кажусь идеальной клиентурой подобной музыки – мне тоже кажется, что без нытья и бормотания, раз уж оно просится наружу, желательно не обходиться, главное дозировать — часовой исповеди, чтобы пройти сквозь ночь души, нащупать свет заново и вернуться к жизни (точнее, к тому, что нам приходится в ней видеть) вполне достаточно. И да, как и любую попытку выговориться, слушать это бывает тяжело — с годами в своём отпевании последних времён (уже дошедшем до, прости господи, последней черты — упоминания Майкла Джексона) Менук всё сильнее сливается с образом того самого городского сумасшедшего, который когда-то на плёнке рассказывал о машинах в огне. Но попробуй сохрани тут разум: по меркам возраста автора и момента сложно сказать, что он перестал справляться.

4 октября выйдет альбом и у GY!BE, но пост-роковой ипостаси Эфрима при всей легендарности статуса я, честно говоря, не слишком симпатизирую.

Начитавшись свежей прессы и насмотревшись свежих подкастов (нет!), вдруг понял, что в предыдущем посте допустил две ошибки в слове The Dare.

Говорят, сейчас снова в моде костюмчики и электроклэш, а я подошёл к 2000-м несколько с другой стороны и спонтанно за обедом переслушал дебютник Franz Ferdinand – и попутно обнаружил, что за последние годы Алекс Капранос нехило так перекроил состав группы, да ещё именно сегодня выпустил новый сингл с клипом.

Самая подлость в том, что не сказать, хорошо это или плохо; видимо, впечатление от трека должно быть сиюминутно положительное, как от концертов Сюткина – стиляжно, с иголочки, на уровне; самой песни даже на бойкое вступление хватает (что не мешает ей далее зачахнуть). Вообще есть ощущение, что стереотип об артисте как заложнике выбранного стиля в случае с Капраносом работает в обратную сторону – тут всё выглядит так, будто это стиль в заложниках у человека; просто факт, без негатива – в конце концов, сам Алекс пытался предпринять контрмеры, когда уместно зафитовал в момент упадка собственной карьеры с братьями Маэл. Ну, и сейчас напоминает о себе в нужный момент – чем смертоноснее чума, тем сильнее потребность в пире; так что, полагаю, тренд на старый и новый гедонист-инди-рок неизбежен – пусть даже в случае с «францами» едва ли касается именно их нынешнего творчества.