Микаэл Минасян  

Рождественская звезда

В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
младенец родился в пещере, чтоб мир спасти:
мело, как только в пустыне может зимой мести.

Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы — Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.

Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.

И. Бродский, 1987

Каждый день, задумываясь о Бако, Рубене, Леве, о наших пленных, я задыхаюсь от бессилия. И всегда возвращаюсь в мыслях к Бако. Наверное потому, что с ним я был знаком ближе.

В моей памяти он сидит за полночь во дворе своего дома, скармливая дрова жестяной печке, на которой запекается картошка, лук и хлеб. Зажмурившись от табачного дыма, он поправляет свой старый бушлат и прихлебывает крепкий чай.

Мы нередко встречались - один раз в Риме, довольно часто - в Ереване, но чаще всего - в Степанакерте. И запомнился он мне именно там - во дворе его дома, сидевшим на тахте и рассказывающим байки, шутившим и задумчиво молчащим. Органичным. Естественным. Сильным. Не представляющим своей жизни вдали от этого сада, дома, Степанакерта и Арцаха.

Я не представляю, знает ли он обо всем том, в чем мы живем. Я не знаю, как он оценивает ту информацию, которая доступна ему в тюрьме. И, осознавая это, не удерживаюсь от заочного, воображаемого разговора.

Допускает ли он, что власть отмалчивается о нем и о пленных вообще? Что послы Армении не работают ради их освобождения, что международные гуманитарные НГО не пишут требований об освобождении наших пленных, что МИД не упоминает о них в своих заявлениях, что первые лица государства не хотят (а то и не смеют) о них говорить - их как будто нет. Их и не было.

Знает ли он, что в диаспоре - от Бурдж-Хаммуда до Лос Анджелеса - не организуется значимых мероприятий в защиту пленных?

Что он чувствует, осознавая, что на его пути - пути воина и хранителя Арцаха - оказалась веха, где ему пришлось пожертвовать своей свободой ради безопасного исхода арцахского армянства?

Знает ли он, что пленение патриотической элиты Арцаха - это результат предательской договоренности?

Догадывается ли он, что с мэрами арцахских городов армянские власти поступают так же, как с ним - азербайджанские?

Мог ли он представить, что армянские полицейские будут выламывать ворота представительства Арцаха - последнего символа арцахской государственности - в Армении, с тем же рвением, с которым спецназ “Яшма” осквернял святыни Арцаха?
Допускает ли он, что потеря Арцаха стала обыденностью, а разговоры об этом в приличном обществе считаются моветоном?
Я уверен, что у Бако есть свои ответы на эти вопросы. Уверен, что он не согласен с жесткими формулировками, которые я озвучил. И корень его несогласия в том, что он романтик. Он всегда верил в хеппи-энд. Не удивлюсь, если и сейчас он в этом уверен.

И если бы я сказал ему: ведь говорят, что Вы не в бакинской тюрьме, а то ли где-то в России, то ли в комфортной квартире в центре Баку, он бы хмыкнул и не поверил.

В нашем воображаемом разговоре я бы рассказал ему о том, что за его свободу нет даже занюханной интернет-петиции, а он бы ответил, что его нация живет в реальном мире, а не в виртуальном, фейсбуческом.

На мой саркастический вопрос, а о чем сейчас думает и говорит Араик, он, вернув ухмылку, ответил бы, что после всего того, что произошло - совершенно неважно, что именно он думает, а тем более говорит…

Я бы очень хотел задать эти вопросы с тахты во дворе степанакертского дома, ему - курящему перед печкой.
Сегодня Бако Саакяну исполнилось 64 года.

Во вражеской тюрьме удерживаются люди, воевавшие за свой народ и Родину, служившие им и объяснившие нам, своими поступками, смысл слова самопожертвование.

И мне больно от того, что мой народ - я очень надеюсь, что не весь - предал их забвению.

Отношение народов к понятию “Бог” претерпело множество трансформаций. Бога убивали, ему слепо поклонялись, убивали его именем. Во времена Французской Революции, в порыве борьбы с христианством, Бога решили заменить и придумали культ Верховного Существа. Ницше объявил о смерти Бога, а деятели постмодерна, развивая этот тезис, построили на нем целую философскую школу. Над Богом глумились в изданиях наподобие Шарли Эбдо и на открытии Олимпиады, на нем самоутверждались, но самое важное - его предпочли забыть. Осознанно, добровольно, и, выражаясь корявым языком ментовского протокола, из корыстных побуждений.

Все дело в том, что пока есть Бог - есть память. О содеянном, и несделанном, о словах, о намеках, о намерениях. Память о потерях святынь, память об ушедших, память о невинных жертвах, память о мучениках.

Революция научила современного армянина очень эффективно забывать неудобное. Не замечать больное. Игнорировать моральные принципы. Перестать сочувствовать.

Вдумайтесь, в азербайджанских тюрьмах сейчас удерживаются десятки армян. Их судят по надуманным обвинениям. Их пытают. Над ними глумятся. Их преступление в том, что каждый из них, в меру своих сил и ума, пытался сделать что-то для нашего общества - от рядового солдата до политического руководства Арцаха.

Армянской власти до них нет дела. Оно не определяет их статуса, оно не говорит об этих людях в международных организациях, оно не инициирует процессов в международных судебных инстанциях, оно предпочло об этих людях забыть. То ли потому, что это выгодно, то ли потому, что это удобно, а то ли потому, что это более не актуально - иными словами не востребовано.

Намеренное забвение - самый эффективный инструмент институционализированного лицемерия. Насаждаемого оруэлловского двоемыслия - “здесь забудьте, а здесь - не смейте” - любимого инструмента диктатора.

В этот светлый праздник (а сегодня день Успения Богородицы) я буду молиться о забытых. Я буду просить Богородицу о наших пленных, буду просить покоя невинным жертвам. Буду просить вернуть людям память - единственное, что превращает стадо в общество.

Народ оценивает свою роль в истории либо как непричастного (читай - невиновного), либо как жертвы. Любая иная интерпретация порождает немеренное количество неудобных вопросов и неполиткорректных выводов. Неудивительно, что этот тезис - “Народ всегда прав” - поддерживается, распространяется и насаждается политическими манипуляторами во всем мире. Продолжая эту мысль, современные потребители политических смыслов и приходят к важному выводу: если коллективные, народные действия привели к катастрофе, то виноваты кто угодно, но не мы. Мы - жертвы. Мы - невиновны. Поиск и назначение виновных - единственно возможный способ все исправить.

За примерами далеко ходить не будем: именно над этим сейчас рефлексирует народ Украины - один из многих вставший на путь перманентной революции. Настало время, когда игнорировать реальность стало невозможно: люди - вне зависимости от убеждений - понимают, что в их стране что-то не так. Аналитики называют всевозможные причины, не беря в расчет главного актора - украинский народ и его желания. Он вскользь упоминается лишь в качестве носителя абстрактных идей: приверженности к свободе, примирения/вражды с Россией, стремления в НАТО.
Читать далее...